Хелицеры

Хелицеры Александр Паринов Тысячелетиями оно наблюдало за человечеством. Училось. Выжидало. Её основное орудие – автономные единицы. Маскирующиеся среди людей, эти существа называют её Совокупностью и готовы выполнить любую волю своей госпожи. А воля одна – уничтожение.Очаровательная незнакомка, ради ночи с которой мужчины готовы отдать жизнь, циничный наркоторговец и девушка с тёмным прошлым – как могут они противостоять приближающемуся концу света? И станут ли? Книга содержит нецензурную брань. Хелицеры Александр Паринов Дизайнер обложки Сover photo by Christian Holzinger on Unsplash © Александр Паринов, 2019 © Сover photo by Christian Holzinger on Unsplash, дизайн обложки, 2019 ISBN 978-5-4496-7125-7 Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero От автора Уважаемый читатель! Учитывая последние тенденции на ниве законотворчества, с тяжёлым сердцем пишу этот абзац. Прежде, чем Вы начнёте чтение, считаю своим долгом заранее предупредить, что данное произведение содержит нецензурную лексику, сцены насилия и сексуального характера, обсуждение религии в контексте, который может показаться неоднозначным определённым группам лиц. Автор категорически не приемлет насилие в реальной жизни, не оправдывает и не поощряет героев произведения и их поступки, а всего лишь фиксирует действительность. В случае, если подобная тематика для Вас неприемлема и/или может оскорбить Ваши чувства – рекомендую немедленно прекратить чтение и отложить книгу. Продолжая чтение, Вы тем самым соглашаетесь, что данный контент приемлем для Вас и не будет являться поводом к обращению в различные инстанции. Благодарю за понимание. Если же Вас не отталкивает затрагивание подобных тем в искусстве – добро пожаловать! Критику, пожелания и предложения можете писать сюда: [email protected]. Не обещаю, что смогу ответить на все письма, но прочту каждое. Также хочу выразить благодарность Дмитрию Шеремету и Яне Саркиц за их терпение к моей графомании, помощь в вычитке и критику. Пролог И вот явился из Египта он — Царь Тёмный, кланялся кому феллах; Надменен, худощав и скуп в речах, В шелка заката цвета облачен. Что б ни сказал он – верил люд всему, Но повторить не мог его слова, А по народам разнеслась молва, Что лижут руки хищники ему. Отрава вышла из морских глубин — Держав забытых шпилей силуэт; Мир треснул, и безумных вспышек свет Растёкся средь расколотых домин. Затем, своих забав стирая плод, Развеял Землю Хаос-идиот.     Г. Ф. Лавкрафт     Пер. Д. Попов Хусни собирала отару, когда появился незнакомец. Овцы разбрелись вокруг и равнодушно блеяли, не обращая внимания на заходящее солнце. Сын Хусни, Вали сидел на земле и выкладывал перед собой в ряд стебельки засохшей травы. Всё вокруг дышало умиротворением, лишь краткие порывы холодного ветра напоминали о том, что дневное время подходит к концу и нужно успеть добраться домой, прежде чем начнётся час бодрствования ночных существ. Хусни было около двадцати семи лет, и когда-то она была очень красивой. Годы тяжёлой жизни в горах заставили красоту померкнуть, но не до конца. Поэтому Хусни не удивилась, когда незнакомый мужчина, подъехав, остановил лошадь и бесцеремонно начал разглядывать её. Когда она жила в деревне, то привыкла к таким взглядам. Девушка лишь опустила глаза в знак смирения и молча ждала, пока мужчина не заговорит. Восьмилетний Вали поднял голову, и изучающе посмотрел на источник шума. Но ни всадник, ни его конь не произвели на мальчика впечатления, и он вернулся к увлекательной сортировке травинок. – У тебя есть молоко? – повелительно спросил незнакомец. Хусни оглядела его. Перед ней, несомненно, был воин. На поясе висела сабля довольно устрашающего вида и кинжал с рукоятью, украшенной вычурной резьбой. Лёгкий кожаный доспех выглядел потрёпанным и явно помог воину в нескольких переделках. Мужчине было по виду не меньше сорока. – Да, господин, – Хусни подошла, и, встав на цыпочки, подала бурдюк всаднику. Тот, не спеша, отпил, не сводя глаз с девушки. Затем вернул бурдюк и благодарно кивнул. – Я хочу поговорить с твоим мужем, – сказал незнакомец. Хусни вздрогнула. – Это невозможно, господин, – покачала головой она. – Почему? – нахмурился воин. Девушка выдохнула и слова замерли у неё в горле. – Муж погиб, господин, – наконец выпалила она. – Тогда мне нужен староста. – Все умерли, господин. Всё селение. Осталась только я с сыном. Живём у старой каменоломни, дальше по дороге. – Хушракан? – спросил воин. В животе девушки похолодело. Не к добру поминать его на закате. Хусни с ужасом кивнула. Вали замер, услышав знакомое слово, и начал молча раскачиваться из стороны в сторону. Всадник покосился на мальчика, а затем снова хищно воззрился на Хусни. Ей захотелось схватить сына в охапку и броситься бежать домой, оставив овец на произвол судьбы. – Скоро стемнеет, – воин посмотрел на звёзды, слегка проступившие на закатном небе. – Я помогу тебе со стадом. Хусни промолчала и продолжила собирать овец. Приглашать незнакомого мужчину ночевать в доме без разрешения мужа или отца неприлично, но ни того ни другого уже не было в живых. К тому же незнакомец не особенно и спрашивал. Всё равно Хусни не смогла бы ему возразить ни в чём. Со всадником дело пошло быстрее. Овцы словно вдруг разом поняли, чего от них хотят и послушно сбились в огромный, блеющий клок шерсти, бодро засеменив домой. – Как тебя зовут? – спросил мужчина. Он спешился и шёл рядом с Хусни, держа коня за поводья. Вали ехал в седле, обнимая конскую шею и что-то бормоча. – Хусни, господин, – ответила та. – Это Вали, мой сын. А как обращаться к тебе? – Ко мне? – незнакомец на секунду задумался. – Зови меня Рутей. – Ты прибыл издалека? – задала Хусни вопрос, который интересовал её больше всего. Воин был смугл и черноволос, говорил без акцента, но странный подбор слов, интонация и манера держаться выдавали в нём чужеземца. – Да, – кивнул Рутей. – С запада. – И что там? – жадно спросила Хусни. В девичестве она хотела побывать в дальних краях. Хоть и знала, что это невозможно. Ей было предназначено стать сперва женой, затем матерью, а потом воспоминаниями своих детей. Увидеть другие земли для неё было возможно, только если бы её похитили разбойники и продали в рабство. – Там… – воин ненадолго замолчал, обдумывая ответ. – Там безумие и смерть. При слове «безумие» Рутей снова покосился на ребёнка, и Хусни расхотелось задавать вопросы. До каменоломни она так и шла молча. – Сама сделала? – воин кивнул в сторону загона. Они, наконец, добрались. – Невероятно для женщины… Хусни порадовалась про себя, что Рутей не видит её покрасневшего лица в сумерках. – Выбора не было. Да и Вали мне помогал. – Само собой, – согласился воин, но его тон говорил о том, что он не особенно поверил в трудоспособность ребёнка. Овцы так же послушно зашли в загон и позволили себя запереть. Всадник ссадил мальчика с коня и взял поклажу. У двери Хусни нерешительно застыла. После того как её и Вали выгнали из деревни, их новое жилище представляло собой неказистую хижину, кое-как переделанную из подсобки перед угольно-чёрным провалом каменоломни. – Мне позволено войти? – спросил Рутей, остановившись у порога. – Будь моим гостем, господин, – Хусни протиснулась внутрь и широко открыла дверь, приглашая Рутея. – Благодарю. Дома Вали сразу достал откуда-то горсть камней, рассыпал их перед собой и начал раскладывать по порядку, известному только ему одному. Рутей закрыл дверь и в доме воцарился мрак. – Я сейчас, – раздался голос Хусни, и комната озарилась тусклым, мигающим огоньком лучины. Закрепив несколько таких на светце, девушка поставила под ним миску с водой. – Еды у нас немного, но чем богаты… – У меня достаточно съестного, – отрезал Рутей и принялся разматывать узелки на сумке. Под удивлённым взглядом девушки он извлекал маленькие пакеты и ставил их на стол. Помещение наполнилось приятными запахами, большинство из которых для Хусни было в новинку. Закончив с приготовлениями, Рутей указал девушке на стул. – Садись, хозяйка. Ели молча. Вали периодически подбегал, хватал со стола какой-нибудь, выглядевший для него аппетитным, кусок и стремительно исчезал во тьме комнаты. Хусни бросила быстрый взгляд на воина, пытаясь угадать, не прогневает ли такое поведение Рутея, но тот вроде бы оставался спокойным. Наевшись впервые за много месяцев, Хусни почувствовала, как на неё наваливается сытая дремота. Напряжение, возникшее внутри, когда девушка увидела незнакомца на лошади наконец исчезло. Нет, Хусни понимала, насколько может быть опасным вооружённый мужчина для неё и сына, но если Рутей хотел убить их – давно бы уже убил, а не кормил вкусной едой, от которой в животе расплывается давно позабытое чувство сытости. Взять Хусни силой он мог бы так же легко, как и убить. Девушка не смогла бы ни убежать, ни оказать сопротивления воину на коне. Теперь же она и вовсе была бы не против. Женщины с детьми не выживают в горах. Рано или поздно она с сыном повстречает других людей, и Хусни очень сомневалась, что те будут по доброте душевной кормить два лишних рта. Выбор сводился к трём вариантам – рабству, замужеству или смерти. Она оценивающе посмотрела на Рутея. Зачем он здесь? Но тот спокойно сидел, уйдя в себя, словно прислушиваясь к чему-то. Затем воин достал кинжал и начал чистить его, как бы невзначай пуская блики девушке в лицо. От этого ей почему-то захотелось спать ещё сильнее. Хусни положила голову на ладонь и закрыла глаза. – Что тебя тревожит? – донёсся до неё спокойный голос Рутея. И он как будто отворил в её сознании давно запертую дверь. Мысли вернулись к событиям, произошедшим несколько лет назад. Образы со временем поблёкли, перестали казаться реальным прошлым, а скорее напоминали полузабытый ночной кошмар. Ритуальный нож ворожея распорол ягнёнка от горла до промежности с такой быстротой, что тот не успел даже проблеять напоследок, лишь несколько раз конвульсивно дёрнулся и затих. Погрузив руки во внутренности животного, старик закрыл глаза и что-то бормотал. Из раны выглянули сизые кишки. Хусни замутило. На тот момент она была уже достаточно взрослой и знала, что скот, который выращивает её отец, периодически забивают. Но никогда не видела смерти живого существа так близко. Рядом с ней были и другие дети, все вымыты и причёсаны, одеты в чистые белые рубахи, доходящие до пят. Вокруг ворожея собралось всё селение. Назойливая мысль они же все мертвы не давала покоя. Но Хусни понимала, что жители селения мертвы в настоящем, а тогда они ещё не подозревали, чем кончится обряд. Старик прекратил копаться в ягнёнке и поднял глаза. Взгляды встретились, и Хусни поняла, что выбрали её. Дальше всё происходило с ошеломляющей быстротой. Девочку заставили выпить чашку тёмной жидкости, от которой сразу онемело во рту и закружилась голова. Всё стало как в тумане. Хусни куда-то повели. Рядом шагали родители. Мать взахлёб что-то радостно говорила, то дотрагиваясь до плеча девочки, то гладя по голове. Отец тоже старался держаться торжественным, но женское чутьё Хусни даже сквозь пелену чувствовало его обеспокоенность, и его тревога частично передалась и ей. Затем родители отстали. Сильные руки одного из воинов селения похожий на него… подняли её на коня, и они долго куда-то скакали. По бокам ехало ещё несколько всадников. Монотонное покачивание усыпило Хусни, и очнулась она, только когда отряд спешился. Воин, с которым она ехала, обругал лошадей и повёл её к разлому в горе. Уже потом девушка поняла, что животные не хотели идти дальше, поэтому ей и воинам пришлось довольно долго шагать пешком. Хусни покорно брела, особенно не интересуясь, зачем она здесь. Странная вода, которую ей дали выпить, избавила её от всех тревог и вопросов. Больше всего ей хотелось спать. Поэтому она не сопротивлялась, когда воины подняли её на каменный постамент, вырубленный в скале, и защёлкнули цепь на руках и ногах. С другого конца та продевалась в кольцо, вбитое прямо в скалу. Воин, который вёз её, на прощание потрепал Хусни по голове и мужчины поспешили вернуться к лошадям. Девочка услышала удаляющийся топот копыт вдалеке, а затем всё стихло. Хусни осталась одна, но её это не беспокоило. Тени постепенно удлинялись, а свет стал сперва золотистым, а затем кроваво-красным. Начало холодать. Девочка по-прежнему лежала на скале, пребывая в полудрёме, поэтому не сразу заметила существо. Точнее сказать, не заметила вовсе. Однажды, когда они с матерью стирали бельё, Хусни увидела, как на участке реки, где вода текла относительно спокойно, та была настолько прозрачной, что становилась невидимой. Когда она погружала ладонь в воду, то о воде напоминали только пузырьки воздуха и ощущения прохлады. Похожее происходило и теперь. Существо не было невидимым. Оно отбрасывало тень, и было непрозрачным. Но разглядеть его девочка не могла. Словно на глазу выросло бельмо ровно в том месте, где существо находилось и меняло направление вместе с движением существа. И главное – существо явно двигалось к Хусни. Чем ближе существо становилось, тем труднее девочке было удерживать его в поле зрения. Глаза закатывались сами по себе, словно она не спала несколько дней. Девочка ясно осознала – существо, скорее всего, причинит ей вред. Убьёт и съест. Но страха не было. Хусни поняла, что именно этого хотели её родители, ворожей, староста и люди, которые привезли девочку сюда. Значит, так и должно быть. В этом и заключается её предназначение, как, например, предназначение овец – давать молоко, шерсть, кожу и мясо людям. Но оставалось любопытство, которое пробивалось даже сквозь затуманенное сознание. Нечто двигалось очень осторожно, словно не оно представляло опасность, а, наоборот, – маленькая девочка являлась здесь самым страшным хищником. – Ты кто? – попыталась задать вопрос Хусни, но из горла вырвался лишь хриплый стон. Она почему-то была уверена, что приближающееся нечто – разумно. В голову пришла отчаянная мысль. Даже если оно понимает речь, оно не поймёт меня. И сразу же следом — Может, оно боится? Хусни почувствовала, как существо замерло. Острая боль прожгла её тело в районе затылка. В глазах заплясали искры. Хусни грустно улыбнулась. Осталось недолго. Она ошиблась. Боль ушла, оставив после себя ноющую пульсацию. Но девочка чувствовала, что оно всё ещё рядом. Она поймала себя на мысли, что забытьё понемногу уходит, и способность мыслить трезво возвращается. Рядом раздалось шипение, затем ей в нос ударил резкий мускусный запах, и девочка почувствовала, как на неё льётся какая-то маслянистая жидкость. Хусни замерла и лежала, почти не дыша очень-очень долго, пока точно не удостоверилась в том, что «нечто» исчезло. Странная жидкость успела высохнуть, впитавшись в кожу и ткань рубахи, но запах не исчезал. Когда начало светать, Хусни собралась с силами и поднялась с камня. Дрожа и стуча зубами от холода, она огляделась. Вокруг никого не было. Цепь, которая должна была удерживать Хусни прикованной к камню, обрывалась у основания. Девочка пригляделась. Если бы металл мог гореть – она бы подумала, что кто-то сжёг несколько колец цепи. Камень вокруг словно оплавился. Приглядевшись, можно было заметить тоненькие струйки дыма, идущие вверх от углубления в скале. Хусни задумалась. Её явно пытались принести в жертву этому существу. Но оно почему-то не убило девочку. В голову сразу же полезли может, я невкусная? разные глупые мысли. Девочка прикоснулась к затылку и поморщилась. На ощупь рана была достаточно серьёзной и болела. Но Хусни чувствовала, что избежала намного более страшной участи и такая мелочь, как ноющее отверстие в голове её мало беспокоило. Мысленно прикинув, звать на помощь или нет, Хусни решила, что не стоит. Существо может передумать и вернуться, а людей здесь не было. Зато могли водиться другие звери, которые не побрезгуют человечиной. В конце концов, вряд ли ей повезёт два раза подряд. Девочка стиснула зубы и попыталась встать на ноги. Это ей удалось, но всё вокруг замерцало. Хусни сделала несколько шагов к тропе и… проснулась. Она даже успела задремать, пока её не разбудило трепещущее пламя. Задняя часть шеи неприятно зудела. На ночь Хусни закрывала все окна, но проклятый гнус иногда влетал через дымоход. Видимо, укус насекомого и всколыхнул неприятные воспоминания, оформившиеся в сон. Рутей всё ещё сидел рядом с ней. – Я приготовлю постель, – смущённо пролепетала Хусни, ощутив, как её щёки наливаются краской стыда. Как она могла задремать, не уложив гостя. – Повремени, – остановил её Рутей. – Поговорим ещё немного. Та послушно опустилась на стул. – Ты разговаривала во сне, – сказал Рутей, внимательно посмотрев на девушку. Хусни напряглась. С детства каждый в деревне знал – нельзя говорить о Хушракане. Но её собеседник лишь усмехнулся. – Достаточно подробно всё описала. Я только не понял, что произошло потом, после того как он тебя отверг? – Отверг?.. – Верно. Ты тогда правильно догадалась. Детей приносили в жертву, чтобы оно не пришло в деревню. Как я понял, так все здесь делают. Его ареал достаточно широк, оно движется от одного селения к другому, собирая дань. Если жители дань не платят – оно забирает сразу всех. Проводит отбор, дрессирует вас. В селение приходят новые жители и перед ними встаёт тот же выбор. Если они пытаются сопротивляться – эта тварь просто прячется и выжидает. Так что было дальше? – Дальше я долго болела, потом меня выдали замуж, – Хусни поняла не всё из того, что рассказал ей Рутей, но решила не переспрашивать. Девушка опустила, что замуж её выдали очень поздно и за чужака. Про то, что существо её отвергло говорить было запрещено, но слухи всё равно разошлись и по другим селениям. Она стала изгоем. – Какое-то время мы жили спокойно, я даже начала забывать… – А потом оно вернулось, – Рутей не спрашивал, а утверждал. – И забрало всех. Кроме тебя. – И его, – Хусни кивнула на сына, который всё ещё играл с камнями. Её сердце отозвалось болью. Она вспомнила погибшего мужа. Он всегда хорошо к ней относился и Хусни тяжело переживала потерю. Трудный день, внезапное знакомство и полузабытые воспоминания словно повисли на ней тяжёлым грузом. Усталость брала своё, но законы гостеприимства запрещали обрывать беседу. Да и незнакомец очень много знал о том, что Хусни волновало всю её сознательную жизнь. – Ты знаешь об этом больше меня. Почему оно забрало всех, кроме нас? Ты же сказал, что оно приходит, если не приносить жертву. Но это существо могло забрать меня и не забрало. Почему? – Твой сын болен, – безжалостно отчеканил Рутей. – Из-за тебя. Но ты не виновата. – Вали болен из-за этой твари – воскликнула девушка. От обиды на глаза навернулись слёзы, а уши запылали жаром. – Оно чем-то обрызгало меня, ранило, а потом и убило почти всех его родственников. – Не обманывай себя, – с сожалением покачал головой Рутей. – У твоего сына тяжёлая душевная болезнь. Вали не может разговаривать, ему сложно удерживать внимание, но насыпь рядом груду камней, и мальчик отсортирует её с точностью до песчинки. Если рассыпать рис на полу, он с одного взгляда сможет определить сколько там крупинок, даже не считая. Но назвать это число Вали не способен. Без опекуна мальчик не выживет среди людей. И стал он таким не из-за Хушракана. Болезнь передалась через тебя. Но подвержены ей только мужчины. Родись девочка – она выросла бы нормальной. Жидкость, которой обрызгал тебя Хушракан всего лишь защитила от воспаления раны на голове. Ну, и пометила, чтобы он не убил тебя, когда вернётся. – Но зачем? – прошептала потрясённая Хусни. То ли свеча стала тусклее, то ли темнело в глазах. – Ты ему не нужна, потому что ты переносчик, хоть сама и не болеешь. А оно охотится на здоровых людей. Это существо не злое, оно просто выполняет свою задачу. Убивать тебя причины не было. Но не получив того, что ему нужно, оно вернулось затребовать долг. Комната резко изменила перспективу. Хусни с удивлением обнаружила себя лежащей на полу. И не способной подняться. – Еда не отравлена, я просто тебя ужалил, – раздался сверху голос Рутея. Присутствовал даже некий оттенок сожаления. – Как та тварь. Но от этого не легче. Так как у тебя осталось мало времени, отвечу на невысказанные вопросы так быстро, как смогу. Хусни попыталась что-то сказать, как-то замедлить приближающееся небытие, но из горла не донеслось даже хрипа. Стало очень тяжело выдохнуть воздух из лёгких. Девушка попробовала повернуть голову, чтобы найти взглядом сына, но тело уже не слушалось. – Я помогу, – Рутей повернул парализованное туловище девушки. Он словно читал её мысли. Вали по-прежнему сидел на полу и ритмично покачивался туда-сюда. Внезапно упавшая со стула мать не вызывала в нём ни интереса, ни тревоги. – Если тебя это хоть немного утешит, то, скорее всего, этому существу недолго осталось, – донеслось до Хусни. Она уже с трудом понимала сказанное. – Но, чтобы его отыскать, мне придётся в буквальном смысле выйти из себя. И чтобы всё прошло гладко мне нужна твоя помощь. После устроенного в кишлаке, он, вероятно, залёг в спячку на несколько десятилетий. И разыскать его будет сложно. Не хочется тебя убивать, правда. Но сейчас я не в лучшей форме и могу не выдержать поединка с ним. И поэтому мне пригодится любая помощь. Рутей вглядывался в лицо Хусни, словно стараясь угадать, способна ли она ещё понимать его. – Это реликт. Постепенно такие исчезнут. Людей станет больше, и они начнут селиться в любой точке мира. Люди будут бояться только самих себя, забудут страшные сказки из детства. Все эти обряды и жертвоприношения уйдут в прошлое. А монстры, которых вы раньше боялись, изменятся вместе с человечеством. Но именно этот, встретившийся тебе, не похож на других. Важен не его отказ переработать переносчицу редкой болезни, а то, что он отпустил свою жертву. Эти существа, как пчёлы – должны собирать пыльцу и улетать, не пытаясь разговаривать с цветами. Он такой же дефективный, как ты. Или я. А я как раз интересуюсь дефективными. Хусни ничего не ответила. Она уже умерла. Рутей стоял рядом с мёртвым телом, а затем неторопливо снял с себя всю одежду и аккуратно сложил её на кровати. Взял в руку кинжал. Став посреди комнаты, обнажённый, он распорол своё туловище от ключицы до паха. На пол высыпались внутренности и тело Рутея, покачнувшись, рухнуло вниз. Тишина в доме прерывалась лишь тихим сопением ребёнка. Затем отверстие в животе воина расширилось с чавкающим звуком. Вали даже не повернул головы. Да и заинтересуйся мальчик источником чавканья, он не смог бы его локализовать. К ребёнку приближалось то, что затылочные доли мозга заботливо скрывали слепым пятном. Автономная единица – Свободно? – спрашивает он, и я инстинктивно оглядываюсь по сторонам. Поднимаю глаза и рассматриваю нарушителя моего спокойствия. Лет сорок пять, но неплохо сохранившийся, одет не то чтобы очень дорого, но опрятно. Вытягиваю ноги под столом навстречу ему и сосредотачиваюсь. Нет, ничем не болеет. В баре яблоку негде упасть, но я сижу за столиком в углу и могу свободно окинуть взглядом всё помещение. А вот меня в полумраке заметить не так-то просто. Увидит тот, кто очень хочет найти. Вот как этот яркий представитель вида. – Да, присаживайтесь, – говорю я, и поверхность моего внешнего тела наливается красным в районе щёк. Самцы в возрасте ценят невинность. Вроде как я подозреваю, зачем он ко мне подошёл, и смущаюсь. Он присаживается напротив. Первая ошибка. Не садись напротив жертвы – это уже настраивает её на конфликт. Но престарелый ловелас как ни в чём не бывало пытается дружелюбно улыбаться и выглядеть непринуждённо. Вытягиваю нижние конечности ещё дальше, чтобы прикоснуться к нему и прислушиваюсь. Его сердце бьётся как барабан. А по виду и не скажешь. – Как тебя зовут? Уже на «ты» перешёл. Весь прямо-таки изучает дружелюбие. Говорю какое-то придуманное имя, будто это что-то значит. Он называет своё, которое я тут же отбрасываю из сознания. Сама концепция фонем в роли обозначений мне чужда. Намного проще кодировать информацию белками, их тела это даже умеют, но всё происходит неосознанно. Возникни необходимость как-нибудь обозначить его, я бы назвала его «Шестой». Или, точнее, «Возможно Шестой». – Голодная? – Возможно Шестой протягивает мне меню. Смущённо улыбаюсь. Ты даже не представляешь, насколько я голодна. Прислушиваюсь к себе. Я почти что умираю от голода, а предыдущие три дня поисков пищи ничего не дали. Ещё какое-то время протяну, но… – Да, очень… – мечтательно закрываю глаза, но тут же распахиваю их в притворном ужасе. – Но здесь есть нельзя! Один раз они вынесли мне бургер с жуком! Или тараканом, не знаю, но было отвратительно. Можно заказывать только спиртное. Самец сдержанно смеётся. Ну и дурой я кажусь ему, наверное. Все эти брачные игры людей довольно забавны. Я очень хочу тебя, но не имею желания отвечать перед законом и собственной совестью, поэтому будем делать вид, что ты интересна мне не только физически. А ты, в свою очередь, должна притвориться, что тебя привлекает исключительно физические данные, а не положение и состоятельность. Ладно, раз уж он сам хочет меня накормить… – Дома гора продуктов, – грустно начинаю я. – А сюда зашла просто потому, что сил нет идти домой и готовить. На работе завал. В общем, сижу и морально готовлюсь есть насекомых. Шестой клюёт мгновенно. – Давай я подвезу, – он участливо пододвигается ко мне и берёт за руку. Оглушающее биение его пульса заслоняет собой все звуки. Мне становится нехорошо. – Быстрее, чем на автобусе и прямо к дому. – Да ну, как-то неловко… – забрасываю наживку, поглаживая пальцами его руку. Стараюсь не морщиться от почти болезненных ударов пульса по рукам. – Да и живу я далековато. – Глупости, – перебивает он. Кинестетика всегда работает, хоть и несколько неприятна. – Не хотелось бы напрашиваться, но я могу помочь тебе с готовкой. Умница. Поднимаюсь и киваю на дверь. Он поспешно расплачивается за коктейль, к которому я только притрагивалась губами, выбирается из-за стола и радостно следует за мной. Уже в дверях оглядываюсь. Наш уход остался незамеченным. Персонал бара и посетители не обращают на нас никакого внимания, занимаясь своими делами. При пересечении дверного проёма Возможно Шестой получает от меня повышение до Почти Точно Шестого Если Ничего Не Случится. *** Фары проезжающих мимо нас машин ослепляют меня. Я могу различать некоторые цвета, форму объектов, но аккомодация у меня хуже, чем у людей. Вижу не слишком далеко, но на расстоянии до метра смогу увидеть и запомнить любую деталь, даже если она промелькнёт мимо на долю секунды. Глаза, которые я нарастила на экзоскелете, намного лучше моих прежних, но все ещё далеки от совершенства. Почти Шестой пытается поддерживать непринуждённую беседу, я отвечаю ему какие-то банальности на автопилоте, уйдя в себя. Мысленно прокручиваю разговор в баре и понимаю, что расслабилась. Случайному слушателю реплики показались бы слегка шизофреническими. Ничего удивительного в этом нет. В брачных играх важен контекст, а не сами фразы. Чтобы войти в доверие к людям необходимо сломать несколько барьеров, которыми те ограждают себя от других. С эгоцентричными организмами всегда так – пусть они неосознанно считают тебя частью себя. Тогда будешь им симпатичен. Никаких секретов здесь нет. Опрятный внешний вид, беззаботность, улыбчивость и дружелюбие. Ничего визуально кричащего о себе вроде татуировок, пирсинга, ювелирных украшений – это может быть популярно только в относительно узких субкультурах. А мне нужен максимально широкий охват. Голос желательно не повышать, исключить любую экспрессивность в тоне. Можно краснеть, смущённо улыбаться и отводить глаза. Последнее очень часто спасало меня поначалу. Но это всё стандартные женские уловки. А вот источать запах, который будет напоминать мужчине о чём-то светлом, но давно забытом, обычная женщина не может. У неё просто нет таких желёз. Она также не сможет контролировать микродвижения мышц лица и глаз, управлять цветом кожи. А моё внешнее тело подчиняется мне полностью. Почти Шестой не сможет не поверить моей лжи. Поэтому нет ничего удивительного, что он едет непонятно куда с едва знакомой женщиной, перекинувшись с ней парой фраз в баре. Мужчина, сидящий в нескольких сантиметрах от меня, без сомнения, одинок. Это я определяю по запаху. Как и то, что детей у него нет. Нет даже домашних животных. Но его одиночество не идёт ни в какое сравнение с моим. Почти Шестой уже родился одиноким, как все они. Его не озарял свет Совокупности. Он не осознавал величие улья, не чувствовал себя единым со всеми собратьями. Его не отчуждали. Я задумываюсь. По-человечески это было бы грустно. Не могу сказать, что испытываю по этому поводу что-то похожее, но некое подобие неудовлетворённости отсутствием гармонии окружающего мира есть. Почти Шестой удивляется месту, где я живу. Мы проезжаем городские улицы с высотными зданиями, затем частный сектор и выруливаем на поля за городом. Я машинально показываю, где повернуть. Вокруг темнота, фары выхватывают лишь несколько метров дороги перед нами. Последний очаг цивилизации – закрытая ТЭС, с одиноким сторожем мигает единственным жёлтым окном и скрывается во мраке. – Странное место ты выбрала, – замечает водитель. – Зато здесь никто не мешает, – пожимаю плечами. Это первая правдивая фраза, которую я сказала ему. Не хочу жить в этих псевдомуравейниках. Это лишь пародия на Совокупность. Люди, сами того не зная, пытаются построить улей. Они всего-навсего слепо копируют то, что показывает им генетическая память в их подсознательном. – А я вот люблю быть поближе к цивилизации, – признаётся самец – Тут как-то одиноко, наверное. Людям нужно держаться вместе. Один пропадёт, понимаешь? – Понимаю, – вздыхаю я. И пробую подвести его к правильной мысли. Знаю, что это глупо, но беседовать ведь о чём-то нужно. – А вот представь, что «держаться вместе» – сказано буквально. Все люди станут единым целым. Больше не будет моего или твоего, всё будет общее. – Как коммунизм, типа? – удивлённо спрашивает попутчик. Дался им этот коммунизм. Смотрела в интернете – ничего похожего. Но все они упоминают именно коммунизм. Иногда – социализм. – Нет, не так, – терпеливо объясняю я. – Там всё равно были разные люди. А если не делить на людей? На меня и тебя. Мы как бы один организм. У нас общие мысли, общие цели. Почти Шестой надолго погружается в раздумья. – Нет, – наконец, качает головой он. И виновато улыбается. – Сильно страшно. А если я подумаю что-нибудь, что тебе не понравится? Угу, а я даже догадываюсь, о чём ты думаешь. – Ты себе льстишь, – усмехаюсь. – Мысли у людей, по сути, одни и те же. Исчезла бы ложь, недоверие, все причины поступков стали бы понятны. – Но я тоже исчезну! – восклицает Почти Шестой. – Меня-то тоже больше не будет. Внутренне смеюсь. О какой личности может идти речь, если все вы отвечаете на мои вопросы совершенно одинаково? Нет никакого «тебя», есть лишь набор когнитивных функций и поведенческих парадигм. Причём один на всех. Люди – комплект из миллиардов пластиковых вилок, считающих себя уникальными лишь потому, что остальные скрыты полупрозрачным целлофаном, через который можно разглядеть только очертания соседей. А та выборка, которая показывает уникальное мышление, чаще всего оказывается особями с различными психическими девиациями. – Тебя может не стать в любую секунду просто по воле случая или чьего-то умысла, – говорю я. – Такое положение слишком шатко, чтобы так ценить его. – Не пойму, кому тут под полтинник – мне или тебе? – угрюмо спрашивает водитель. – Какая-то мрачная философия пошла… – Ладно, извини, – провожу рукой ему по щеке. Почти Шестой прав, я заигралась. – Ты ж серьёзный мужчина, вот я и пытаюсь рядом с тобой не выглядеть глупой девочкой. Здесь до конца, и мы приехали. Лесть попадает в точку. Из машины самец выходит сияя. Не знаю, как в таких ситуациях ведут себя самки. Я с ними редко близко контактирую. Другой-из-нас, Рутей, общается с женщинами, потому что выглядит как мужчина. Спрошу его на досуге. Почти Шестой помогает мне выбраться из машины, подавая руку. Как по мне – совершенно унизительный обычай. Показывать существу другого пола, что ты считаешь его слабее. Да ещё и в положительном контексте. Тем не менее в интернете подобное называют галантностью, и самки в большинстве своём относятся к этому явлению крайне положительно. Не спеша шагаю к дому. Торопиться мне некуда. Почти Шестой же уносится вперёд, словно боясь, что я передумаю. Останавливает его только закрытая дверь. Он нерешительно переминается у входа. Вытаскиваю ключи и бросаю их ему. – Открывай и заходи, – киваю на дверь. – Самый большой ключ в связке – от входной двери. Самец мгновенно справляется с замком и исчезает во тьме дверного проёма. Нерешительно застываю на пороге. Так всегда случается перед кульминацией. Запястья и челюсть привычно начинают пульсировать болью. Там, под внешним телом, рвётся наружу хитин. Недовольно морщусь. Неприятно каждый раз. – По-моему, я во что-то вляпался, – доносится из темноты беззаботный голос. – Весь рукав в какой-то клейкой гадости. – Сейчас помогу, – глухо отвечаю я и вхожу в черноту. *** Выражение лица самца выглядит абсолютно умиротворённым. Он находится в фазе быстрого сна – тело полностью парализовано, а глазные яблоки беспорядочно движутся. Обычно такие фазы длятся не более пятнадцати минут и происходят несколько раз за ночь. Но этот мужчина уже не проснётся. Почти Шестой на пути к получению последнего достижения своей жизни – превращения в Полноценного Шестого. По идее ему должно сниться что-то хорошее, по крайней мере, яд я составляю именно с этим расчётом. Перед угасанием сознания в мозг выбрасывается большое количество эндорфинов. Потом, вместе с деградацией нервной системы, мужчина впадёт в кому, из которой уже не выйдет. Перевожу взгляд на камин. Огонь пугает меня не так сильно, как вначале. Человек стал человеком во многом благодаря способности управлять огнём. Для меня огня не существовало, пока я не очутилась здесь. Пламя распространяется на открытом воздухе, металл окисляется во влажной среде, реки размывают берега, меняя очертания ландшафта, при грозах радиосвязь ухудшается… Всё это для них, обитателей водно-кислородного мира, в порядке вещей. Шестой вновь привлекает моё внимание, сделав глубокий вдох. Можно попробовать залезть к нему в голову и посмотреть, что ему снится, но я не люблю так делать. Сон сам по себе очень эфемерен и размазан по времени, к тому же нет определённой базы под толкование образов. Это скорее не визуальная информация, а путанный комок объектов и отсылок к ним. Вот если бы пообщаться какое-то время… С другой стороны, общение с людьми так утомляет, что особенного желания копаться в голове среднестатистического самца нет. Я не вижу снов. Здешние учёные пишут, что у человека образы во сне приходят во время индексирования кратковременной памяти и перемещения воспоминаний в долговременную. Мой мозг работает иначе. Я нахожу некую логичность в толковании сновидений по версии Фрейда. Он считал, что образы, возникающие во сне – видоизменённые подавленные разумом желания, в основном сексуального характера. Не уверена насчёт подавленности – большинство тех, кто остаётся у меня ночевать никак не угнетают свою сексуальность. Скорее, наоборот, – их желания подавляют разум. С другой стороны, у порока нет границ. Снимаю туфли и чулки, удовлетворённо потягиваясь. Под всеми этими тряпками чувствуешь себя глухо-слепой луковицей. Прикоснувшись ногой к толстому слою полотна, в который я запеленала Шестого, чтобы зафиксировать, слышу, как биение его сердца становится всё тише и медленней. Не такой оглушающий ритм, как в баре. Так они и превращаются из людей в кожаные мешки с мясом. Я справилась. Мне осталось на одного самца меньше. Скоро я перестану существовать как автономная единица. Эта мысль приносит удовлетворение. Пока я размышляю, лицо самца становится серо-синего цвета, выступают яркие прожилки вен. Сердце практически остановилось. Пора. Наклоняюсь, морщась от боли в ногах, и приближаюсь вплотную к его лицу. Пульсация в районе челюсти усилилась. Я не вижу своего лица, но знаю, что от нижней губы до подбородка протянулась трещина, которая вскоре разделит нижнюю челюсть на две части. Это нужно, чтобы надёжно закрепить хоботок. Хелицеры каждый раз растягивают рот настолько сильно, что я опасаюсь разрыва оболочки на щеках. Человеческий череп имеет несколько уязвимых мест. Можно проникнуть внутрь, сломав височную или носовую кость, но я вхожу, пробивая глазную впадину. Пальцами оттягиваю веки на правом глазу в стороны. Зрачок самца уже не реагирует на свет. Глазное яблоко отделяется легко и падает на прогнивший пол с глухим звуком. Я сосредотачиваюсь и наношу аккуратный удар. Слышится мокрый, чавкающий хруст. Получилось. Хелицеры надёжно фиксируют голову, пока я наполняю один из полых мешков. Процесс осложняется тем, что хоботок, которым я абсорбирую нервную ткань, очень хрупкий и тонкий. Клетки не должны повредиться в процессе, поэтому следует соблюдать осторожность. Когда с головным мозгом закончено, я переворачиваю самца лицом вниз и разрезаю полотно в районе его шеи. Обнажив её, сквозь кожу и мышцы я добираюсь до позвоночника. Яд уже начал разрушать межклеточные связи, превращая внутренние органы в кисель, поэтому операция не занимает много времени. Снова фиксирую тело и пробиваю место, выглядящее наиболее уязвимым в позвонке. Когда я заканчиваю поглощать, первый полый мешок до краёв наполняется нервной тканью. Скептически оглядываю тело. Во второй полый мешок всё не влезет, несмотря на то, что по размерам он больше первого. Крупный попался экземпляр, жаль, если пропадёт. Через некоторое время мой яд растворит кожу, и жидкость, когда-то бывшая его внутренностями, выльется на пол. Кокон задержит этот процесс, но ненадолго. Аккуратно, стараясь не повредить оболочку, я протыкаю её хоботком и начинаю поглощать. Люди находят удовольствие в процессе употребления пищи, выстроив из гастрономических пристрастий определённый культ со своими устоями и ритуалами. В христианской традиции чревоугодие даже возведено в рамки одного из главнейших грехов. Этой религии, вообще, свойственно запретительное отношение почти ко всем вещам, которые привлекают людей. Высасывая переваренные останки самца, я задумываюсь, не делает ли осознание своего грехопадения в момент совершения греха более увлекательным этот самый грех. Интересная мысль. Человечеству свойственно созидать псевдоморальные стены, а потом самозабвенно биться в них головой. У меня же нет вкусовых рецепторов во рту, поэтому удовольствия от приёма пищи я не получаю. Мои вкусовые рецепторы расположены в районе конечностей. Как и почти все органы чувств, кроме зрения. Но, опять же, я не смогу ответить – вкусный был самец или нет. Смогу лишь с уверенностью сказать, что съедобный. Наполнив мешок, сажусь в кресло и замираю. Чувство времени оставляет меня, и я сосредотачиваюсь на окончательном переваривании. Вижу всё словно в ускоренной съёмке. Кокон постепенно оседает, ткань темнеет. Лицо самца утрачивает форму, становясь похоже на некачественно сделанную латексную маску. Один глаз заплывает, а пустая глазница распахивается шире, словно он мне подмигивает. Когда содержимое мешков переварилось, меняю метаболизм, возвращая нормальную скорость течения времени. В подвале дома находится причина моего существования – кладка. Это ещё несколько коконов, которые я закрепила на полу, в самом дальнем от лестницы углу подвала. Они любят прохладу. Спустившись, я осторожно разрезаю ткань и вглядываюсь внутрь, хотя и так прекрасно знаю, что там. Внутри около двадцати яиц. Это носители генома. Сейчас яйца находятся в анабиозе, но я собираюсь индуцировать развитие. Аккуратно срыгиваю содержимое из полых мешков, затем добавляю секрет одной из моих многочисленных желёз. Хотя содержимое мешков и является пищей для носителей, это скорее послание, которое им нужно впитать и пронести в себе всю свою короткую жизнь. Добавленное вещество достаточно токсично, поэтому из двадцати яиц неповреждёнными окажется лишь несколько. Но даже из оставшихся яиц никто не вылупится – их заберёт другой-из-нас, Рутей. Яйца он передаст непосредственно Совокупности. Они вольются в неё, сообщая информацию, извлечённую из переработанного мной самца, позволяя Совокупности развиваться. Нечто, похожее на гордость за хорошо сделанную работу на секунду мелькает в моём сознании. Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/aleksandr-parinov/helicery/?lfrom=688855901) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.