Лот Праведный. Исход

Лот Праведный. Исход Рамиз Асланов Первая из книг романа-трилогии «Лот Праведный». В основе сюжета – библейская легенда о путешествии Авраама и его племянника Лота в поисках Земли Обетованной. Одна кровь, одна длинная дорога из Месопотамии через Ханаан в Египет – и обратно в Ханаан, где судьба неожиданно и бесповоротно их разводит. Авраам, обретший в конце пути все, к чему стремился, и Лот – все в итоге потерявший. Почему так произошло?..Этот вопрос и пытается исследовать в своем романе-трилогии автор, приглашая читателей вслед за своими героями пройти испытание дорогой, полной приключений, любви, неожиданных обретений и катастрофических потерь. Не может быть, чтобы Ты поступил так, чтобы Ты погубил праведного с нечестивым, чтобы то же было с праведником, что с нечестивым: не может быть от Тебя. Судия всей земли поступит ли неправосудно? Бытие, 18:25. Книга первая Исход И сказал Господь Авраму: пойди из земли твоей, от родства твоего и из дома отца твоего [и иди] в землю, которую Я укажу тебе… Бытие,12–1 I. Ур Халдейский Вот родословие Фарры: Фарра родил Аврама, Нахора и Арана. Аран родил Лота. И умер Аран при отце своем, в земле рождения своего, в Уре Халдейском. Аврам и Нахор взяли себе жен; имя жены Аврамовой: Сара; имя жены Нахоровой: Милка, дочь Арана, отца Милки и Иски. Бытие, 11:27–29 1 Лот сидел на большом сером камне, в стороне от шатров и загонов с животными. В этих шатрах жили его люди. И все эти животные, недовольно мычащие и блеющие за высокими изгородями, тоже принадлежали ему. В ногах у Лота, зажатый коленями, тщетно дергался черный козленок с белым ухом. Лот подхватил его, потеряно стоящего в стороне, и, устроившись на камне, гладил и гладил. Козленок был такой крошечный, что вполне мог проскользнуть под нижней жердью и выбраться из загона. Теперь он жалобно блеял, подавая тревожные знаки матери. Лот чесал его за ухом, давал пососать палец, гладил шелковистое брюшко, где испуганно колотилось сердечко, но козленок не успокаивался. Тогда Лот разжал колени. Козленок вырвался, сделал несколько неуверенных шажков, оглянулся и протяжно заблеял, словно прося помощи у своего недавнего мучителя. Но вот он что-то услышал в нестройном хоре животных, тряхнул белым ухом и быстро засеменил к одному из загонов. Лот тяжело вздохнул. Багровый мерцающий диск, словно оплавленный по краям, уже почти коснулся одного из горбов Верблюжьей Горы, готовый скатиться по склону в крутую ложбину, утонуть в ней, чтобы утром вновь взойти на другом краю долины Сиддим.[1 - Долина Сиддим – в Библии, плодородная долина, на которой произошло сражение между пятью ханаанскими городами во главе с царем Содомским и войском эламского царя Кедорлаомером и его тремя союзниками. Ученые предполагают, что долина могла располагаться на юго-востоке Мертвого моря, в районе нынешнего полуострова Эль-Лисан, разделяющего Мертвое Море как бы на две половины, а после некоего природного катаклизма (содомская катастрофа?) была затоплена] Лишь острые вершины самых высоких скал все еще прощально пламенели на фоне густой фиолетовой тьмы, наползающей из-за гор Моав,[2 - Горы Моав – горный массив, расположенный на восточном берегу Мертвого Моря в современной Иордании.] да в небе на западе перламутрово искрились перистые облака. Окрестности медленно погружалась в сумерки: уже и глубокие воды Соленого Моря[3 - Соленое Море – одно из ранних названий Мертвого моря, наряду с Содомское море и Асфальтовое море, бессточного соленого озера, расположенного между современным Израилем и Иорданией.] непроницаемо заблестели черными пятнами, яркая зелень молодой травы тускло покоричневела, а склоны холмов зазияли густыми тенями. Было в этой ясной прохладе весеннего вечера нечто пронзительно тягостное, тревожное. Ни ветерка, словно все вокруг затаило дыхание в напряженном ожидании. Воздух был столь прозрачен, что даже в сумерках окрестности просматривались далеко во все стороны. За спиной Лота, над зубчатой крепостной стеной поднимался террасами до самой вершины холма Седом[4 - Седом – библейский Содом.] – город, в котором он жил вот уже почти двадцать лет. В этом городе, окруженном со всех сторон пышными, но запущенными садами, родилась его жена – Ирит. Здесь же появились на свет две из его четырех дочерей. В этом чужом городе Лот, некогда нищий мальчишка, дитя пустыни, сказочно разбогател, но так и не нажил спокойного счастья. Город беспорядочно громоздился по склону сторожевыми башнями, расписными куполами царского дворца, белеными стенами домов зажиточных горожан, верандами на крышах под полотняными шатрами из полосатой красно-зеленой ткани на высоких шестах. Город курился десятками костров, разожженных на тесных улочках перед распахнутыми во внутренние дворы воротами. Город готовился к великому празднику Первых Плодов – был вечер шестого дня месяца Сивану[5 - Сивану – название третьего месяца вавилонского колендаря, соответствует древнееврейскому месяцу Сиван, приходится на май-июнь.] – и главный костер на площади перед храмом богини Иштар[6 - Иштар – в аккадской мифологии – богиня плодородия, плотской любви, войны и распри. Культ Иштар был широко распространен по всему Ближнему Востоку и Малой Азии, в том числе – в Ханаане.] еще ждал своего часа. Когда золото на Западе померкнет и превратиться в потемневшее от времени серебро, когда в небе вспыхнет и засверкает звезда Анахит,[7 - Анахит – одно из аккадских названий планеты Венера, отождествляемой с богиней Иштар.] когда в городе трижды прогрохочет огромный латунный гонг, подвешенный на медном тросе на крученой ветви старой оливы, сзывая замешкавшихся к обряду горожан, тогда только и выйдут из храма жрецы в красных балахонах с факелами в руках. Выйдут, чтобы поджечь гору хвороста в чреве огромного медного идола с вытянутыми вперед руками – Молоха,[8 - Молох – ханаанское божество, которому приносились жертвоприношения, в том числе – человеческие, часто – детей. Поклонение Молоху отмечено и у древних евреев. Упоминается в Торе.] пожирающего жертвоприношения. И разольется над Седомом и далеко по окрестностям сладко-тошный смрад горелого мяса. Но пока все еще снуют по каменистой тропинке от городских ворот к шатрам Лота и его загонам горожане – те из них, кто не успел купить животное для жертвы и праздничной трапезы. Все еще ссыпает Шамай, сын главного пастуха Звулуна, золото и серебро в именные мешочки. Или бросает в них долговые камешки: красный большой – за быка, черный поменьше – за овцу и белый маленький – за козу. Золота и серебра меньше в мешках, чем камешков – седомцы любят жить в долг. Но в такой день никому нельзя отказывать, даже тем, чьи мешочки уже полны камней до краев. Лот смотрит отрешенно в сторону своих людей, занятых работой. Смотрит – и словно не видит. Тяжко у него на душе, тяжко и тревожно, а почему – он не может понять. Мысли его бродят где-то вдалеке от этого места. Они уносятся за горы, в испепеляющий зной пустыни. Они уносят его в детство. Они уносят его на крыльях печали. 2 Дикое солнце нестерпимо жжет плечи, кажется – льет расплавленный воск на непокрытую голову. Сухой горячий воздух полыхает в груди при каждом вдохе. Он сидит на белом песке, привычно скрестив ноги. На нем лишь набедренная повязка из грубой, но истончившейся холстины. Он словно не чувствует убийственной жары – дышит ровно, как если бы сидел в густой тени финиковой пальмы у источника. Его загорелая в мелких трещинках кожа сухо блестит. Перед ним – большой плоский камень. В этом мире белого песка большие камни редкость. А этот – настоящее чудо. Он – ярко-желтый, и на его гладкой поверхности причудливо переплетаются синие, розовые и красные прожилки. Иногда, вечерами, сидя у догорающего костра, он водит ногтем по разноцветным пересекающимся линиям. Ему кажется, что в рисунке линий есть некая тайна, отгадав которую он мог бы обрести ответы на мучающие его вопросы. А вопросов у Лота так много!.. Но вокруг – лишь безмолвная пустыня. Лот нашел его во время одного из своих бесплодных блужданий по пустыне – буквально споткнулся о камень, сбегая с обычного холма, испещренного несчетными зигзагами песочных змей. Сгоряча он не почувствовал боли, едва обратил внимание на кровь, густо засочившуюся из разбитого пальца, – просто сунул ногу в раскаленный песок и тут же небрежно отряхнул. На месте ранки сразу образовалась бурая корочка. Потом он упорно отрывал камень, торчавший в песке почти вертикально. А вытащив, был несказанно удивлен его необычной красотой и размерами. И еще он подумал, что такой камень непременно пригодится в их скудном хозяйстве. Мать стала катать на камне пресное тесто для лепешек. Это получалось проще и легче, чем на старой растрескавшейся доске. Стирала их тряпье, помещая камень на дно вырытой ямы, в которую по неглубокой канаве сочилась вода из родника. Вода была словно прокисшая, слегка отдавала тухлятиной. Ее неприятно было пить даже кипяченной, но приходилось: другой родник находился от их шатра на расстоянии ночного перехода. Зато тряпки в этой воде легко отстирывались от любой грязи. А еще на этом камне было удобно играть в «шесть камней», как сейчас, гораздо удобнее, чем на песке. Лот выкатывает из горсти на овальную плоскость шесть небольших, размером с финики, камушков – три черных и три белых. Затем выбирает один, высоко подбрасывает и, пока тот вертится в воздухе, ловко подбирает остальные – в особом порядке, с особыми приемчиками, быстро приговаривая при этом: – Раз коза, раз баран, два коза, два баран, три коза, три баран!.. Стадо в сборе – в путь пора! Черные камешки – это «бараны», а белые – «козы». Собирать их можно только одной рукой, а после надо ловко поймать последний – в переполненную камнями ладонь. Это не так легко. Необходимо не только успеть собрать все камни и прочитать скороговорку, но и не перепутать «коз» с «баранами». Если в чем-то ошибся, ход переходит к товарищу. Но у Лота товарища для игры нет. Не с девчонкой же ему играть. И он снова трясет камни в сомкнутых шаром ладонях… Этой игре его научил отец. Тогда Лоту было лет пять, и жили они в большом голубом шатре на Севере. В том краю тоже была пустыня, но совсем другая: больше разноцветных камней, больше зелени и много прохладной вкусной воды в глубоких колодцах, вырубленных в песчаннике. Была даже мелкая река с красным илистым дном неподалеку от их становища, по берегам которой росла высокая трава, трепетали от легкого ветерка деревья с поющими под утро в густых кронах птицами, источали благоухание в благодатной тени яркие цветы, стремительно носились во влажном воздухе стрекозы и величаво порхали усатые бабочки. Тогда у отца было большое стадо и несколько пастухов… Лоту уже исполнилось одиннадцать лет. И был он единственным мужчиной в семье, ее кормильцем и защитником. Кормить семью было делом нелегким. Очень редко удавалось выследить и поймать черепаху, подбить палкой пару мышей, ящерицу или змею. О козьем мясе они не смели даже мечтать – в их жалком стаде оставалось лишь четыре козы и старый, ни на что не годный козел с вытекшим глазом и зачервивевшими рогами. Даже чтобы накопать толстых корений для костра приходилось полдня рыскать по округе. Давно пора было разобрать шатер и уходить с этой оскудевшей земли. И он бы так и поступил, если бы не заболела сестра. Сейчас мать и Рухама сидели в тени полога и смотрели на Лота: мать – в каком-то непонятном ожидании, а сестра – с завистью. А Нехама уже вторые сутки лежала в бреду на истрепанной тростниковой подстилке в шатре. Козы куда-то разбрелись в поисках скудной пищи, а их одряхлевший вожак валялся на боку, совсем неподалеку, на невысоком песчаном холмике, и тяжело дышал, судорожно вздрагивая седобородой мордой. Внезапно козел перевернулся на подогнутые лапы, а затем резво встал и замер, чуть пошатываясь, в боевой стойке. Лот удивленно посмотрел сначала на козла, а потом в ту сторону, куда старый козел пригнул свою рогатую голову. Далеко на севере, меж высоких песчаных холмов в мутном сланце дрожащего маревом воздуха, едва видимым буруном вихрилась пыль. Лот вскочил и, приставив ко лбу ладонь, пристальнее вгляделся в слепящую даль. Теперь он явно различал в столбе пыли несколько приближающихся точек. Козел хрипло заблеял. Лот разозлился и швырнул в него камнем. Не попал. А козел заблеял еще тревожнее, возбужденно встряхивая мордой, то бодро выступая на несколько шажков вперед, то испуганно пятясь. 3 Аран был младшим сыном Фарры. Младшим и самым любимым. Был он ладен фигурой и на диву красив: лицом бел, а волосы, что заплетал по местному обычаю в косички, вились до самых плеч и были чернее смолы. Ну а веселый нрав и неизменное добродушие Арана делали его любимцем не только семьи Фарры и его клана, но и всех людей в округе, в особенности – девушек. А жил тогда Фарра с семьей своей в окрестностях Ура Халдейского[9 - Ур Халдейский – в Библии и Торе – царский город, откуда вышел Авраам, чтобы идти в Ханаан. Этот город располагался в устье рек Евфрат и Тигр при впадении в Персидский залив. В разные времена он входил в состав различных государств. Возможно, входил и в состав Халдейского царства, столицей которого был город Сузы. Но Халдейское царство сформировалось не ранее 10 века до нашей эры. А время жизни Авраама, согласно еврейской традиции, – 1948-2123 от сотворения мира, или 1813-1638 до нашей эры по григорианскому календарю, то есть, очевиден некий анахронизм.] – города богатого царского, окруженного плодородной землей, что лежала на севере страны Сеннаар[10 - Земля Сеннаар – на древнееврейском языке – «земля рек», упоминается в Библии как земля царя Нимрода. После потопа на эти земли вернулись потомки Ноя. В литературе часто – Вавилония, южные территории Месопотамии.] в землях, называемых Падан-Арам[11 - Падан-Арам – историческая область, обозначающая северные территории Месопотамии в верховьях рек Тигра и Евфрата. Упоминание этой местности в Торе натолкнуло некоторых исследователей на мысль искать исходный пункт путешествия Авраама не в Уре, а в Урфе – городке неподалеку от Харрана, который находится ныне на территории Турции.]. И жили они в надежном достатке, ибо имели стада обильные. И вот так случилось, что слава о необычайной красоте Арана дошла до слуха одной из принцесс урских по имени Агиш. И велела она, втайне от отца своего, брата царя Халдейского, запрячь для прогулки повозку легкую и объявила слугам, что хочется ей покататься в окрестностях города, указав место, где стояли шатры Фарры. И удалось принцессе, как она того желала, увидеть красивого пастуха – сидел в тот час Аран на траве зеленой в окружении многих девиц и, вместо того, чтобы следить за стадом, развлекал красавиц босоногих по обыкновению своему игрой на дудочке и песнями озорными. И настолько приглянулся Агиш пригожий пастух, что вернувшись во дворец, пошла она прямиком к отцу своему и объявила, что хочет стать женой Арана сына Фарры. А если отец откажет ей в желании этом, уйдет она в храм и станет нугиг[12 - нугиг – жрицы высокого ранга в храмах Шумера и Аккада, занимавшиеся также и проституцией в пользу храмов.], в чем отец не посмеет ей воспрепятствовать, не рискуя навлечь на себя немилость богов. И разгневался отец на дерзкую свою дочь и прогнал от себя. Ибо где это видано, чтобы принцессы становились женами пастухов, да еще из пришлых иноверцев? А чтобы не сделала она еще большей глупости, – не сбежала в храм и не сделалась храмовой проституткой, – велел он запереть дочь в комнатах и приставить стражу. Но дочь его Агиш оказалась упрямой, как все девушки потерявшие рассудок от любви: не ела, не пила и отказывалась от разговоров с тетушками и матерью, желая лишь узнать последнее слово отца. И вот, видя отчаянность дочери и страшась ее смерти от принятых на себя лишений, пошел отец девицы к брату своему – царю Халдейскому, и рассказал ему о безрассудстве дочери своей. Брат же его лишь удивился, не выказав гнева. Сказал царь: – Смущает тебя род скромный избранника дочери твоей? А мы сами, из какого рода вышли? Не были разве предки наши пастухами и землепашцами, прежде чем получили по милости богов жезл царский? Богам лучше знать, кого возвеличить, а кого низвести. И если суждено одной из семи дочерей твоих стать женой пастуха, так тому и быть. И еще сказал царь, что слышал он о Фарре как о муже весьма богатом и богобоязненном, хотя тот и веры иной. И будто бы нет в землях Халдейских стада обильнее, чем у Фарры. И людей у Фарры в услужении много, и все они верны ему. И не в нашей ли царской воле, сказал царь брату своему, сделать из простого пастуха вельможу знатного, пожаловав ему и роду его благородное звание? Сделаем мы Фарру, прежде чем породниться с ним, смотрителем стад царских – и не будет нам никакого ущерба в родстве таком. И предложим мы Фарре и всей семье его с людьми его поменять свою веру на нашу. Если примет – хорошо ему и хорошо нам. А если нет – истребим весь род его и людей, а стада отберем. И послали они за оракулами. И бросали оракулы кости, гадали на печени телячьей, высчитывали движение звезд – и все знаки указывали на то, что благоволили браку этому боги, но предостерегали, однако, что продлится союз этот лишь двадцать лет, не указывая причины, по которой прервется. – Двадцать лет – срок долгий, – сказал царь Халдейский. – Но решать тебе. Ибо честь – моя, а дочь – твоя. И в тот же день были посланы тайные гонцы к Фарре с предложением царским. И сказано было Фарре, что на решение у него три дня, после чего должен он или явиться на поклон к царю с дарами богатыми или же навсегда покинуть Халдею, оставив в стране весь скот свой и всех людей. И разрешено ему было взять из имущества своего, если выберет изгнание, лишь то, что можно увезти на верблюдах[13 - Верблюд – большинство ученых склоняется к мнению, что упоминание верблюдов в библейских рассказах о патриархах – анахронизм, и что одомашненые верблюды появились на Ближнам Востоке лишь в Х веке до нашей эры. Однако есть также ученые, указывающие на археологические факты возможности приручения верблюдов в Древнем Египте и Сирии на тысячу и более лет ранее.] числом по одному на каждого члена семьи, да взять с собой по три пары мелкого и одной паре крупного скота – также по числу членов семьи. А если возьмет больше, то ждет его наказание суровое. И затрепетало сердце Фарры от страха – никак не ожидал он беды семье своей со стороны невинного Арана. И призвал он для совета двух сыновей своих старших – Аврама и Нахора, а Арана отослал к стаду по поводу надуманному. И когда узнали сыновья его о предложении царском, Нахор возрадовался, а Аврам огорчился. И сказал Нахор, что предложение это – милость богов, ибо многие щедроты сулит это родство их дому. А Аврам сказал, что не след простым людям родниться с царями. А после еще добавил, что если будет на то воля отца его Фарры, а главное – Бога, примет Аврам решение покорно, но от веры предков не отречется. А как это сделать – Бог его научит. Долго братья спорили, а отец слушал, мрачнея лицом, а под конец сказал: – Никогда бы не дал я согласие на союз этот неравный, если бы верил, что отпустит нас с миром царь Халдейский. Но не стерпит он отказа, ибо думает по высокомерию своему, что родство это нам в прибыль, а ему в убыток. Отказав ему, нанесем его царской гордости жгучую рану, за которую отмстит он нам безжалостно. Так решил Фарра – и послал за Араном, чтобы объявить ему о решении. А когда пришел Аран, и ему сказали, долго он смеялся, не веря сказанному. А когда его заставили поверить, ответил удало улыбаясь: – А по мне, что принцесса, что батрачка – лишь бы по сердцу пришлась. 4 Вот так случилось, что Аран женился раньше братьев своих старших. И жил он все это время во дворце царском, окруженный почетом. А отец его и братья – под защитой положения его – в окрестностях Ура, при стадах царских. И родила принцесса урская Агиш пастуху Арану двух дочерей – Милку и Иску. И взяли дочерей Арановых в жены братья его, как настоял на том Фарра, а царь Халдейский, довольный новой родней своей, не возражал. Нахор взял Милку, а Аврам взял Иску.[14 - Иска – на то, что Иска это Сара, есть указание у Иосифа Флавия в его комментариях к «Еврейские древности», где он так и называет вторую дочь Арана – Сара. На это же указывает и устная Тора. В свою очередь, в христианской традиции принято считать Сару сводной сестрой Авраама, ссылаясь на соответствующие места в Библии, где Авраам выдает жену за сестру. На то, что Сара была сводной сестрой Авраама, указывает и «книга Юбилеев». «И в сороковой юбилей во вторую седмину в седьмой год ее Аврам взял жену по имени Сора, дочь его отца (?), и она сделалась его женою».] Но поскольку Аврам втайне от сородичей халдейских оставался преданным Богу своему и обычаям предков, обратил он в веру свою и жену свою Иску, прежде чем войти к ней. И получила она от Аврама другое имя в обет принятия веры мужа – Сара. И потерял Аран жену свою, принцессу Агиш, которую никогда не любил, но уважал, как подобает уважать жену благочестивому мужу, на двадцатый год жизни супружеской. А умерла жена его в мучительных родах, когда должна была разродиться долгожданным младенцем мужеского пола. Но, видно, не суждено было ребенку этому навсегда связать род Фарры с царским родом Халдейским. Противен был Богу Аврама и предков его союз этот нечистый, – так думал об этом Аврам, – лишь терпел Бог его до времени. А другие все приняли смерть принцессы как жестокую случайность. А через два года после смерти жены попросил Аран родичей своих царских, чтобы его отпустили из дворца: захотелось ему воли и дела привычного пастушеского. И его отпустили, даровав стадо большое, которое пас он отдельно от братьев своих. А еще через три года купил он на рынке Лагаша[15 - Лагаш – город в Месопотамии неподалеку от Ура.] молодую рабыню светловолосую неизвестного роду-племени по имени Такха, и стал жить с ней как с наложницей. И родила ему рабыня в положенный срок сына, которого нарекли Лотом. И любил Аран наложницу свою так сильно, что жил с ней как с законной женой – в одном шатре. И очень такое непочтительное поведение зятя не понравилось брату царя Халдейского и всем кровным его, которые всегда презирали пастуха Арана и лишь терпели из родства. И злило их также, что рабыня родила в первый же год Арану сына, тогда как принцесса родить сына ему не смогла и умерла через это. И нашлись такие, кто видели во всем этом дурной знак для семьи царской – и шептали на Арана царю, и подкупали оракулов, выискивающих дурные знаки в своих гаданиях. Недовольны Араном были и Фарра, отец его, и Нахор, брат его, ибо видели в поведении его дерзком опасность для себя и для своего богатства, которое за двадцать лет умножилось в двадцать раз. И говорили они об этом с Араном, убеждали отослать наложницу с ребенком или хотя бы обращаться с ней как подобает обращаться с наложницей из рабынь. Но Аран лишь кивал им в ответ угрюмо, продолжая жить с Такхой как с женой ненаглядной. Однако про себя решил Аран уйти из земли Халдейской – и ушел однажды тайной ночью, взяв с собой небольшое число из стада своего и людей самых верных. Решил Аран, что так будет лучше для всех: сможет он жить – как хочет, а родственники его – как прежде. Ибо надеялся он, что помилует царь Халдейский братьев его, ставших через жен своих – внучек царских – родственными дому царскому. Не попрощался Аран ни с отцом своим, ни с братом своим Нахором. Зашел он лишь к Авраму в ночь бегства, не укорившему его ни разу за наложницу. И сказал он брату, прощаясь: – Жил я двадцать лет ради благополучия семьи нашей с женой нелюбимой. Теперь вот хочу дожить остаток дней с женщиной, что научила меня любви земной. Ибо знай, Аврам, что не наложница мне Такха, а жена, хоть и не женаты мы по обряду. А с покойной женой, с которой был обручен пред алтарями богов, сам я жил как раб и наложник. Обнялись они горько – и ушел Аран в сторону пустыни дикой. Искали его потом и слуги царские и люди Фарры, но так и не смогли найти. А ушел Аран на Юг. И жил он весело, потому что жил вольно. И родила ему Такха еще дочь, а потом еще одну. Но чем дальше в пустыню уходил Аран, тем тяжелее становилась жизнь семьи Арановой и людей его. Не был он приучен к суровой жизни в пустыне, и потому стадо его редело с каждым переходом, а люди покидали один за другим. И еще одна беда случилась с Араном: пристрастился он к вину от неудач своих, к играм азартным, да к девкам продажным. И каждый раз, когда становились они у города нового станом, брал Аран нескольких животных и шел в город, якобы для мены. А возвращался все чаще с пустыми руками, пьяный и побитый. И случилось однажды, что должно было случиться: напали на Арана по дороге из города разбойники, что было при нем – отобрали, а самого убили.[16 - «… а самого убили» – Апокрифическая «Книга Юбилеев» дает свою версию гибели Арана в главе XII. «И (в шестидесятый) год жизни Аврама, т. е. в четвертый год четвертой седмины, встал Аврам ночью, и сожег капище идолов и все, что было в нем, так что люди ничего не знали об этом. И они встали ночью и хотели спасти своих идолов из огня. И Аран поспешил сюда, чтобы спасти их; тогда пламя бросилось на него, и он сгорел в огне и умер в Уре Халдейском, прежде своего отца Фарага; и они погребли его в Уре Халдейском».] И ждала его семья несколько дней, не ведая об участи кормильца, пока не послала мать сына своего Лота за мужем в город. И поехал Лот на осле, один, через пустыню. И выехал после полудня, а добрался лишь к утру, заплутав в дороге. А было тогда Лоту лишь восемь лет. И когда приехал он в город и начал выспрашивать у людей об отце, нашлись такие, кто стали требовать с мальчика долг отца его убитого – и угрожали, и хотели поймать и отвести к стаду, чтобы разграбить добро, что у них еще оставалось. И с большим трудом удалось вырваться из рук людей бесчестных мальчику, бросив в городе своего осла. А когда он прибежал к шатру, сказал Лот матери, что отец их несчастный убит, а за ним гонятся заимодавцы, и что следует им быстрее сниматься с места и уходить дальше в пустыню, если хотят они сохранить остатки добра и свои жизни. С тех пор Лот и блуждал по дикой пустыне с матерью и сестрами, опасаясь приближаться к городам и избегая встреч с людьми. 5 – Люди на верблюдах. Верблюдов пять или шесть, – сказал Лот. Глаза его слезились от напряжения, а лицо покрылось крупной испариной как от тяжелой работы. – Может быть, не заметят? – спросил он неуверенно у подошедшей и вставшей рядом матери. – Нам нечего бояться, – сказала она. – Почему ты так думаешь? – удивился Лот, опустил руку и взглянул на женщину. – А что с нас взять? – горько усмехнулась Такха. – У нас только и осталось, что наши жизни. – А если эти люди жадные и бесчестные? Что им помешает схватить нас и продать в ближайшем городе как рабов? – Ничего плохого они нам не сделают, – уверенно сказала женщина. – Это твой дядя едет за нами. Один из двух. – Откуда ты можешь знать? – спросил Лот, встав перед матерью и заглянув в ее поблекшие синие глаза. – Это я послала за ними, – ответила Такха, выдержав пытливый взгляд. – Так больше не может продолжаться, Лот. Мы все здесь умрем один за другим, если останемся. Нехама уже умирает. – Она не умрет! – вскрикнул Лот испуганно. – Здесь – умрет. Ты не должен себя винить, сынок, – сказала мать, положив свою иссохшую руку на его поникшую голову. (Как давно она не смела ласково коснуться тела своего сына!) – Ты сделал все что мог. Ни один самый сильный и отважный мужчина не сделал бы для нас больше чем ты. Но эти проклятые места боги создали не для людей. Здесь могут жить лишь скорпионы и змеи. – Но я не понимаю, как смогла ты сообщить? Халдея – это очень далеко! – спросил недоверчиво Лот. – Помнишь того человека, которого ты подобрал весной в пустыне? Он умер бы от жажды без твоей помощи. А ведь был это посланник божий. Ты спас его, а Бог теперь спасает нас за твою доброту. – Посланник божий? – недоверчиво улыбнулся Лот. – Он был обычным бродягой, матушка. Может быть – беглым рабом. Ты, верно, забыла про его неблагодарность после того как мы его выходили? – Ты о пропаже мешочка с мукой, двух мер чечевицы и о старом бурдюке, что исчезли после его ухода? – улыбнулась Такха снисходительно. – Так это я ему их дала в дорогу. Никогда не суди о людях плохо, сынок, если точно не уверен в их дурных поступках. – Но почему ты мне ничего не сказала? – Разве я тебе все должна говорить? – посмотрела на сына Такха укоризненно. – Я – мать твоя, вдова отца твоего. Я делаю то, что считаю лучшим для моих детей. И за все, что делаю, с меня могут спросить лишь Бог – судия наш милосердный – и дух отца твоего, что всегда со мной, пока я – с вами. Разве должна была я сказать тебе также, что отдала, кроме прочего, человеку этому последнюю золотую вещь, что оставалась у меня от отца вашего? – У тебя было золото?! – удивился Лот. – Да. Золотой браслет в виде двух сплетенных ящерок. И глаза у тех ящерок были рубиновые. Браслет этот подарил мне отец твой, на следующий день как я родила тебя. И сказал при этом: «Это в подарок тебе за то, что подарила ты мне сына долгожданного. И хоть не стоит эта золотая вещица и мизинца сына нашего, прими его лишь как обещание благодарности моей, что служить будет тебе, пока я жив». – И как же ты могла отдать столь дорогую вещь неверному бродяге?! И зачем ты это сделала, матушка?! – вскричал Лот. – Не бродяга он был для меня, а вестник наш, что жизни наши должен был спасти. И отдала я ему браслет, чтобы мог он его продать при необходимости в долгом путешествии своем. – И ты поверила его обещаниям, что он выполнит твою просьбу? – Поверила. И не обманулась, как видишь. А чтобы он не сбился с пути ради малой корысти, сказала я ему, что родственник наш Фарра – дед твой – очень богатый вельможа в Халдее. И что если человек этот добрый донесет ему весть о нас, – где мы и в каком бедственном состоянии пребываем, после смерти сына его Арана, – то получит он от старца награду великую. Лот снова обернулся и, сощурившись, стал вглядываться с неуверенной надеждой в слепяще-белую даль. – Пять верблюдов должно быть и один верблюжонок. А на первом верблюде едет дядя твой старший – Аврам. И на голове его платок полосатый с цветами черный и желтый. – Откуда ты можешь знать это, матушка? – снова удивился Лот. – Знаю. Вещий сон был мне сегодняшней ночью. И если не сбудется он то, значит, навсегда оставил нас беззащитными Бог наш. Иди ко мне, сын мой, дай мне тебя обнять! С этими словами притянула Такха за плечи сына – и прильнул Лот, как в детстве, к груди матери, и потекли из глаз его слезы веры и благодарности. А Такха, улыбаясь счастливо, кивнула стоявшей робко в отдалении Рухаме, и та тоже подошла и прижалась к матери, заплакав сама не зная о чем. – А теперь сходи за водой, – сказала мать, дав сыну время выплакать боль исстрадавшегося сердца. – Надобно заварить травы для гостей с дороги. А мы с Рухамой приберемся пока в шатре. 6 Разгневался сильно царь Халдейский после бегства Арана на Фарру и семью его. И призвал он к себе Фарру и долго пытал его о беглеце – где прячется и почему тайно скрылся от царя своего, который был милостив к нему больше, чем отец родной? И нет ли в его бегстве тайного умысла, а в исчезновении – тайного преступления? Но что мог ответить несчастный отец? Для него самого бегство Арана стало неожиданностью сокрушающей. Любил Фарра сына младшего по-прежнему сильнее остальных домочадцев, лишь одним им гордился до происшествия сего злополучия, лишь в нем одном узнавая кровь свою горячую и дух вольный. Недолюбливал он Нахора за жадность его расчетливую, видя в сыне среднем собственные слабости и пороки. А сына старшего он побаивался за суровость души его, не знающей сомнений: было в Авраме нечто, ставящее его выше отца – праведность надменная, непримиримая. Был Аврам Фарре как укор от Бога живой, заветы которого Фарра предал за участь тщеславную и радости жизни мимолетной. И вот теперь, когда не стало любимого сына Арана, осиротело сердце отца и все ему стало безразлично: и нажитое богатство, и семья его, и даже жизнь сама, потерявшая единственную радость. И корил он себя за упреки сыну о наложнице, и считал себя виновным в том, что сын его ненаглядный вынужден был стать, через несправедливость отца к нему, бесправным скитальцем на чужбине. И не смог Фарра оправдаться перед царем Халдейским – и не пытался даже, а лишь понадеялся в приговоре его на приязнь родственную и великодушие царское. И приговорил царь Халдейский, в наказание семье Фарры за проступок Арана, лишить отца звания управителя стад царских. И взял у них не только стада свои, но и большую часть из стада семейного – как залог за Арана, что, если вернется и повинится, будет им прощено и возвращено с лихвою. А если не вернется – останется царскому дому как пени за несправедливую обиду. И остался Фарра с тем, с чем остался. А было у него теперь даже меньше, чем до женитьбы Арана. И забрал царь также, кроме скота, многих из людей Фарры, расселив их по землям своим, чтобы ослабить этим силу обидчика своего. И было это лучше для Фарры, потому как не смог бы он теперь, при скудости стад своих, достойно содержать стольких людей. И был даже рад Фарра, что лишился всего, что досталось ему ценой потери сына – и все он готов был бы отдать, чтобы только вернуть Арана в шатер родительский. И скорбел отец о сыне своем безмерно, и стал слабеть силами, и все ему сделалось безразличным как человеку, которому жизнь не в радость. А Нахор, сын его расчетливый, был очень раздосадован потерей богатства и положения своего. И когда все улеглось и стало понятно, что Аран не вернется и не вернется с ним вместе милость царя Халдейского, потребовал Нахор дележа оставшегося имущества по праву сына, имеющего жену и детей собственных. И требовал Нахор дележа на два, указывая, что отец их стар и имеет лишь необходимость в попечительстве, – а Аран уже взял свое. И возражал Аврам, говоря, что в беде, больше чем в радости, следует им держаться вместе и вспомнить о Боге своем, который не даст им унизиться. Но согласился Фарра на дележ – отвратилось сердце его уязвленное от корысти, и хотел он лишь покоя себе и сыновьям. А когда спор зашел о Фарре, – с кем он останется жить, – оба сына изъявили желание упрямое видеть отца восседающим покровительственно в шатрах их. Но выбрал Фарра решительно шатер Аврама, ибо стал ему ближе старший сын, которого сам Аран избрал за лучшего из них в ночь бегства. А Нахор ушел – обиженный – со стадом своим и людьми, которых отобрал ревниво, и поселился за рекой. И так жили они: Аврам с отцом и Нахор отдельно, – простые пастухи, как раньше, но окруженные теперь подозрительностью и неприязнью царского дома Халдейского, – не богатые и не совсем уж и бедные. И было так, что, на четвертый год после бегства Арана, скончался царь Халдейский – царь строгий, но справедливый. И со смертью его началась смута в стране, ибо поднялся брат усопшего царя Халдейского на сыновей его близнецов из-за жезла царского. И много было пролито крови в стране и учинено разорений мирным жителям через это соперничество. И Аврам, по убеждению Бога своего, старался держаться в стороне от вражды чуждой. А Нахор, желая прибыли в деле чужом, встал на сторону родственника своего – брата царя. И получил он от предприятия этого лишь неприятности большие: многие люди его погибли, сам же он лишился почти всего имущество и вынужден был бежать с семьей еще дальше на Север от мести сыновей царских, что взяли верх. И прошло еще четыре года. И вот, в одну из ночей, когда Фарра, по обыкновению своему старческому, полудремал беспокойно, было ему видение: явился Фарре Вестник Небесный в образе юноши прекрасного в белых одеждах. И возвестил Фарре Вестник, что пришло ему время выйти со всей семьей из земли Халдейской. И что должно направить им стопы свои в землю Ханаанскую,[17 - Ханаан – древнее название Палестины. Еще шире – западная часть Плодородного Полумесяца, исторической области на северо-западе излучины Евфрата от реки Иордан до Средиземного моря. По преданию, они были завещаны потомкам Сима – сына Ноя, к которому восходит род Фарры, но были захвачены потомками Хама – другого сына Ноя.] которая завещана его роду от Бога и где обретет род его и потомки его могущество великое. «Как же я выйду из земли Халдейской со всей семьей моей? – спросил Фарра у Вестника. – Неполна семья моя – нет со мной любимого сына Арана с женой его и сыном. А вдруг он вернется, когда я выйду? Как я найду его, а он – меня?» «О том не беспокойся, – сказал Вестник. – Вернется к тебе кровь твоя. Уже сегодня, не успеет солнце встать в зените, придет к тебе известие чудесное о сыне твоем несчастном через странника. И как получишь весть, поспеши вернуть себе тех, кого сам от себя отвратил. А когда вернешь, будет тебе это знаком покинуть землю Халдейскую и идти в Ханаан». Проснулся Фарра в слезах умиления и поспешил разбудить Аврама. И рассказал ему все. И поверил ему Аврам и горячо поддержал. И свершилось то, что возвестил отцу несчастному Вестник во сне: в тот же день, еще до полудня, пришел к шатрам незнакомый человек, бродяга по виду, спросил Фарру и, когда был представлен, рассказал горькую правду о судьбе Арана. И вызвался сразу ехать Аврам за семьей брата, чтобы вырвать ее из лишений и предотвратить этим смерть их безвестную. Благословил Фарра Аврама на долгий путь, но попросил послать весть Нахору, чтобы разделил он с ними горечь потери и радость чудесного обретения, и чтобы присоединился после к отцу и брату для выхода из земли Халдейской. И был послан человек к Нахору, чтобы пришел сын к отцу и оставался с ним в отсутствии Аврама. И снарядил Аврам караван из пяти верблюдов со всем необходимым для дальнего путешествия, и взял людей, сколько надо, и бродягу, принесшего весть долгожданную, упросил за великое вознаграждение быть им проводником к шатрам беглецов. И вышли они уже на следующее утро из окрестностей Ура в сторону пустыни дикой. А одна из верблюдиц в караване была плодной и вскоре разродилась в пути, из-за чего пришлось им замешкаться на один день. А Фарра все эти дни горько плакал о смерти Арана, не переставая, – и от слез нескончаемых ослеп. 7 Караван плывет по пустыне. Со спины верблюда это бескрайнее море песка не кажется столь гибельным и непреодолимым. Всю тягость преодоления взяли на себя выносливые животные. Плывут они, плавно раскачиваясь, по вязкому песку без заметных усилий, словно скользят по траве бархатной весенней. На высоте двух метров от поверхности раскаленного песка воздух кажется заметно живее – он не стоит огненной стеной, он чуть движется тысячами невидимыми струями, донося издалека обещание живительной прохлады. А на гребне высокого бархана, когда вереница животных добирается до него, на миг удается людям вдохнуть полной грудью бодрящей свежести налетевшего ветерка. Лот сидит на большом белом верблюде позади своего дяди Аврама. Он впервые сел на это страшное и великолепное животное. Мерно передвигаются верблюды на своих длинных узловатых ногах, выгнув мохнатые шеи и покачивая хрящеватыми горбами. Мерно переваливаются меж их горбами деревянные седла, покрытые тюфяками. Раскачиваются, словно проваливаясь, на седлах люди из стороны в сторону и вперед-назад, и трудно без привычки удержаться на месте, и начинает кружиться голова, и бродит тягостно пища в животах. У его отца верблюдов не было. У отца в стаде было несколько ослов – это Лот помнит хорошо. Осел тоже животное созданное Богом для службы человеку, но с верблюдом его не сравнить по мощи и терпеливому величию. Лот крепко держится одной рукой за петлю из пальмовой веревки, привязанной к палке, укрепленной поперек седла, а другой – за кушак своего дяди. Над ним тонкий полог на четырех жердях, специально сооруженный Аврамом, чтобы не так донимало солнце нещадным жаром племянника. Лоту хорошо, он с интересом смотрит по сторонам, словно впервые увидел пустыню. Впервые за последние годы чувствует он себя свободным от непомерной ответственности за семью, которую взвалила на него – почти ребенка – судьба. Теперь с ними дядя – он обо всем позаботится. Лот оборачивается и видит мать с бесчувственной Нехамой на руках. На третьем верблюде едет Рухама. Дальше еще один верблюд, навьюченный необходимыми в дороге вещами. А последняя верблюдица идет без седла и рядом смешно семенит, вскидывая ножки, верблюжонок. Не думал Аврам, что семья его брата так обнищала, иначе бы караван оказался меньше. Ничего в имуществе этих одичавших в пустыне людей не оказалось стоящего, чтобы взять с собой – все хлам да рвань. Все их добро теперь – это они сами да большой круглый камень в перекидной суме, притороченной к седлу. Не стал спорить с племянником Аврам, когда Лот попросил взять эту булыгу с собой – лишь мудро усмехнулся. Вот еще козы вяло плетутся за старым козлом вслед каравану уже второй день. Но что это они встали и сбились в кучу? Понятно – обессиленный вожак откинул копыта. Аврам делает знак одному из людей и тот круто заворачивает верблюда, снимая на ходу с плеча лук. Нехама умерла ночью. Как впала в забытье от горячки за два дня до спасительного приезда дяди своего, так и не очнулась до часа смерти. Не отпустила ее пустыня, стала Нехама выкупом жестоким за их чудесное спасение. Не довелось ей увидеть кущ зеленых да рек голубых. Не довелось побегать по шелковистой прохладной траве, попить вдоволь воловьего молока, поесть досыта сочного мяса. Никогда больше не улыбнется она ласковому солнцу, не зальется смехом в играх детских, не будет водить хороводы с подругами, не зажгутся ее милые щечки с ямочками стыдливым румянцем от восхищенного взгляда юноши… Похоронили Нехаму на рассвете, выбрав для погребения самый высокий бархан. Холмик невысокий песка на горе песчаной – вот все, что останется от Нехамы. Первая же буря заметет этот холмик, если раньше не разорят его птицы хищные. Лот встает с колен и идет к белому верблюду. Лот достает из сумы камень круглый желтый с разноцветными прожилками – самое дорогое, что осталось у него в память о жизни в пустыне – и кладет его в изголовье холма погребального. Пусть камень этот останется с ней, пусть он бережет ее покой. Пусть Бог, что в небе, увидев этот камень средь бескрайних песков, вспомнит о душе невинной, отлетевшей до времени. Пусть даст этой душе в жизни загробной то, что так скупо отмерил на земле – радости умиротворения. Плачет Лот навзрыд, трясутся его худые плечи. А мать стоит рядом и глаза ее сухи. Не осталось у нее слез для Нехамы – все их выплакала долгими одинокими ночами, вспоминая любимого мужа и думая со страхом о судьбе детей своих. Если бы она могла заплакать, может быть и боль в сердце чуть утишилась? Разрывается ее сердце материнское от невыразимой скорби, но молчит Такха каменно, лишь прикусила губу до крови. – Пора! – бросает Аврам сурово, и первым отходит. За ним остальные идут к верблюдам и начинают вьючить животных в дорогу. Вот и мать ушла, пошатываясь, ведя за руку испуганно хныкающую Рухаму. А Лот все сидит на коленях у могильного холма сестры своей и воет от боли, мотая головой из стороны в сторону. Люди смотрят на него снизу и терпеливо ждут. И всем им отчего-то стыдно. Быть может оттого, что неспособны они так же страстно любить и болеть неистово душой за родного им человека, как мальчишка этот странный? 8 Все изменилось вокруг. Вышел караван на большую дорогу, где устроены предусмотрительно для страждущих путников колодцы с прохладной чистой водой, где пестреют на горизонте шатры скотоводов, где в оазисах пышных раскинулись селенья богатые и где белеют в тени каменистых холмов небольшие города за крепостными стенами, в которых нетрудно найти пристанище в домах постоялых, поесть лакомств в харчевнях, а на пестрых базарах купить необходимое или диковинное. Даже воздух здесь другой – смешались в нем тысячи ароматов. И легкий ветер, что дует постоянно. Как встанет солнце и нагреется земля, дует он в спину горячей струей, словно подгоняя путников подальше от мертвой пустыни. А как солнце зайдет, дует с севера знобкой прохладой, так что по ночам уже приходится укрываться одеялами в шатрах. Спит Лот в шатре дяди своего. Спит беспокойно. Выходит он иногда посреди ночи, чтобы вдохнуть воздуха влажного, что приносит ветер с родины его отца. Смотрит на бескрайнее небесное поле, усеянное звездами словно цветами, смотрит на огромную изумрудную луну, вглядывается в темноту горизонта, будто пытаясь увидеть в ней скрытые до рассветного часа чудеса грядущего дня. Странное лихорадочное возбуждение чувствует он в последние дни. Все ему непривычно, все тревожит своей чрезмерной красотой. Привык он к однообразию скудной жизни в пустыне. Привык к жизни суровой на грани смерти. И бежит Лот, забыв про стыд, от смутной тревоги в шатер матери своей – тихо проскальзывает сквозь полог, находит на ощупь край одеяла и спешит прильнуть к родному телу. А мать словно ждет его – вот уже ее рука ласковая зарылась в его кудри и сухие горячие губы прильнули к его прохладному лбу. И сразу становится спокойно на сердце Лота. Целует он руку его ласкающую и засыпает счастливый, чтобы чуть свет, разбуженный шепотом материнским, убежать в шатер дяди, где ему быть положено. Но однажды, проснувшись в шатре дяди и выйдя из него, чтобы пойти к матери своей с утренним приветствием, не находит Лот шатра ее – будто и не было его на месте, где был поставлен с вечера. И бежит Лот обратно в шатер Аврама, будит его, дерзко тряся за плечо, и пытается что-то объяснить, глотая от испуга слова. А Аврам лишь хмурится недовольно и требует, чтобы Лот вышел и подождал снаружи, пока он не оденется. И выходит Лот, недоумевая. А потом появляется дядя и, даже не оглянувшись на место, где стоял шатер Такхи, направляется к костру, на котором уже исходит паром похлебка утренняя. И берет Аврам чашу глиняную, в которую услужливо налил человек отвара, отпивает из нее два глотка мелких и тогда лишь говорит Лоту, стоящему над ним, глухим голосом, не смея глянуть в его сторону: – Ушла твоя мать. Сама ушла. И Рухаму с собой увела. А Лот молчит. – Упрашивал я ее остаться. Еще три дня назад, как вышли мы на большую дорогу, заговорила она со мной впервые об этом. Сказала, что ей лучше уйти с дочерью, а тебе лучше остаться. А Лот молчит. – Думал я над этим много и решил, что она права. И отпустил ее. И дал ей двух верблюдов с добром, чтобы ни в чем она не нуждалась в дороге. И дал двух людей самых верных, чтобы служили ей впредь и оберегали. И серебра и золота дал, сколько было. Сможет она устроить жизнь свою на все это вполне безбедно, если распорядится с умом. И нет моей вины в том, что мать твоя ушла. Я лишь просьбу ее уважил разумную и помог, чем смог. И отпил с этим последними словами Аврам еще глоток из чаши, но не успел поставить ее на ковер, как налетел на него Лот гепардом разъяренным, повалил дядю и стал бить наотмашь кулаками по лицу. И так это быстро все произошло, что никто из людей не смог защитить хозяина, и когда Лота с трудом оттащили два взрослых мужчины, остался Аврам лежать на земле, поверженный, и лицо его было залито алой кровью. А Лот бился в руках держащих его, и лягался и кусался как зверь в силках, так что пришлось его повалить, а после связать, чтобы не сделал большего или не убежал вслед за матерью. И так, связанного, усадили его на верблюда, чтобы везти дальше. Но Лот продолжал буйствовать и кричал проклятья и ругательства на дядю своего, и бил сзади головой в спину его. И пришлось его тогда посадить на другого верблюда, и того верблюда вели поочередно люди с двух сторон, чтобы не свалился Лот, продолжавший биться. А после вдруг обмяк мальчик в обмороке глубоком. Сняли Лота бережно с животного, раскинули быстро шатер и уложили в тени. А Лот впал в горячку, бредил, выкрикивая имя матери своей и имена сестер своих. А когда, наконец, на второй день, пришел в себя, отказался он от еды, которую ему подали, выбив миску из рук слуги. И от питья он отказался. И упорно молчал, не желая отвечать людям увещевавшим его. И пришлось заставлять мальчика есть и пить насильно, снова связав ему руки, чтобы не умер он от слабости. И так везли Лота до самого Ура, который был уже недалеко. А Аврам ехал мрачный и ни разу не заговорил с племянником, отдав его под наблюдение людям своим и приказав следить за мальчиком днем и ночью. И было это неприятным и странным для всех, когда сын Арана, покинувшего родную землю и отчий кров добровольно и тайно, прибыл к шатрам деда своего связанный по рукам и ногам как дикий кабан. И позором этим был омрачен праздник великий возвращения крови Арановой в семью отчую. И Фарра ругал сурово Аврама за Такху и дочь ее, но тот лишь повторял упорно, что так будет лучше. А что лучше и почему лучше – объяснить не мог или не хотел. 9 Злость, лютую злость испытывал Лот в первые дни прибытия в стан, пылал едва сдерживаемой ненавистью к вновь обретенной родне за разлуку с матерью и сестрой. Не верилось Лоту, что любящая мать его могла по собственной воле покинуть сына. Виделись ему в этом насилие и несправедливость. Помнил Лот еще с детства, из слов отца случайно оброненных в беседах горячих с матерью, когда, бывало, спорили они, что не жаловала родня Аранова Такху, и что через эту неприязнь пришлось Арану покинуть земли родные и кров отчий. Знал Лот, что мать его была рабыней, купленной на рынке, и стала отцу наложницей. И знал он, что, прежде матери его, была у отца жена крови царской, от которой имел он двух дочерей, ставших после женами дядьям своим. И потому был уверен Лот, что это Аврам вынудил Такху удалиться от сына, а не сама она того захотела, как ему было сказано. Вынудил ее Аврам уйти лживыми посулами, обманом и, возможно даже, угрозами явными. И был уверен Лот, что не один Аврам действовал в этом деле жестоком, а вся родня его по сговору: и брат его, и отец его, и жены дядьев. А Аврам лишь исполнил их наказ общий. И причиной всему была обида на Такху – рабыню, очаровавшую их Арана. И еще причиной был стыд, который мог лечь пятном на лицо всей семьи вместе с возвращением Такхи. Не захотели они принять рабыню чужеродную в семью как равную. И вот за все это была наказана Такха, спустя годы, отлучением от сына, в котором одном решили принять обратно кровь Аранову надменные родственники. Но разве на то надеялась Такха, посылая к родне за помощью?!.. И проклял в душе Лот день, когда в слепящей дали бескрайней пустыни увидел караван спасительный. И проклял он дядю Аврама, и всю их семью – за предательское жестокосердие. И поклялся отомстить им. И поклялся уйти от них, чтоб разыскать мать и сестру свою Рухаму. И не разжалобили Лота слезы слепого Фарры, когда развязали путы на мальчике слуги и подтолкнули навстречу старцу седобородому. И еле сдерживал он ненависть свою и брезгливость, когда дрожащие руки слепого старика, все в пятнах безобразных старости, ощупывали тело его и лицо. И не подкупили сердца его ожесточившегося слова умилительные, объятья страстные и поцелуи слюнявые. И подошел к нему тогда, вслед за стариком, мужчина невысокий рыжебородый и представился дядей Нахором, и взял на руки, и поднял в воздух со смехом, и, опуская, поцеловал крепко. И подошла вслед за ним шумно женщина с волосами цвета скорлупы миндаля, полная и веселая, и расцеловала несколько раз в обе щеки, назвав его «братцем родным», а себя Милкой. И подошла затем еще одна женщина с распущенными длинными кудрями черными, смуглая, большеглазая, и едва коснулась сухими губами губ его обветренных, обдав ароматом тонким, тревожащим, и сказала тихим грудным голосом: – Сестра я твоя Сара, жена Аврама. И удивился Лот словам ее, ибо не поверил, что женщина эта юная и хрупкая, ростом чуть выше него, могла быть женой Аврама – старика высокого и сутулого. И удивленно смотрел мальчик вслед Саре – как она подошла к мужу и стала рядом, смирно скрестив руки на животе плоском. А Аврам к Лоту не подошел. А стали подходить к нему другие люди – мужчины из слуг Фарры, молодые и старые – и целовали Лоту руку, и говорили слова приветствия, и как они любили отца его Арана, и как рады возвращению сына. И было это непривычно Лоту и неприятно. А потом увели Лота в шатер большой, где омыли его женщины чужие в чане с благовониями, а после переодели в одежды новые нарядные. А когда он вышел, все уже уселись на ковры перед шатрами, на которых были вина и яства сытные. И подвели Лота к месту во главе собрания, где сидел Фарра, и посадили рядом по левую руку старца. И взял Фарра его правую руку и держал долго, пока не сказала ему Милка: – Отец, что ж вы держите мальчика за руку? Как же он есть будет? И все засмеялись ее словам, и сразу заиграла музыка, и пошли виночерпии по кругу, наполняя чаши, ибо это был праздник в честь возвращения Лота – сына Аранова. 10 Поселили Лота в большом шатре Фарры, в закутке за пологом, ибо хотя Фарра и был уже стариком дряхлым, но ходили еще к нему в шатер наложницы его, – и как женщины, и как услужницы, – и Лоту, дитю невинному, видеть этого не должно было. А Лоту было странно это, когда у одного мужчины много женщин. И многое в стане Фарры и в жизни людей его казалось Лоту странным. Было удивительным для него, как у одного человека может быть столь много под рукой скота, добра всякого и людей в услужении. Думал Лот, что вот вокруг земля благодатная, укрытая травой и деревьями плодоносящими, и много воды в ней – и почему бы людям не взять каждому скот свой и не уйти от Фарры, чтобы работать на себя, а не на хозяина? И думал он: почему у одного много и ему все мало, а у другого мало, а он большего не хочет? И ходил он меж людей, и слушал их речи, и узнал, что многие люди Фарры говорили на разных языках и молились разным богам и часто спорили меж собой. Но никто не дерзал спорить с Фаррой и с сыновьями его. Когда спорили люди и не могли прийти к согласию, приходили они к Фарре за судом – и он произносил слово, и они расходились, кто довольный, а кто с помрачневшим лицом, но все – примиренные. И не знал Лот, что люди эти нашли у Фарры то, что трудно было в те времена найти в земле Халдейской – защиту. Ибо пока шла война меж братом царя прежнего и сыновьями царскими, много творилось в стране беззакония. И тогда люди со всех сторон, чтобы оберечь добро свое и жизни, пришли под защиту Фарры, который известен был справедливостью своей и твердостью: свое оберегал, но на чужое не зарился. И издавна были среди людей Фарры не только пастухи, но и кузнецы умелые, которые готовили, кроме орудий для хозяйства и на продажу, еще и оружие знатное для защиты. И когда умножилось число людей под рукой Фарры, многих из них он вооружил и создал отряд сильный. И никто не дерзал войти в земли Фарры для грабежа и насилия, и царил в его землях мир, и люди жили сытно, когда вокруг враждовали и голодали. И даже Нахор, когда вернулся, чтобы побыть с отцом в отсутствии Аврама, понял, что здесь, в стане отца своего в окрестностях города царского, будет ему безопаснее, чем за рекой – и остался. Сильно изменился Нахор с тех пор, как ушел из стана отца, гоня перед собой стадо наследное. Обедневший через жадность свою, был он теперь гораздо покладистей. Слушал отца во всем, ничего не требуя. Не сидел праздно сам и не давал бездельничать людям, но власть свою над ними проявлял мягко и по всякому поводу советовался с отцом. И пока не было Аврама, стал Нахор ближе Фарре. И жена Нахора веселая Милка была по сердцу Фарре, и сыновья его, которых у него было тогда уже двое, стали забавой для старца, пока не появился Лот. А когда узнал Фарра о судьбе Такхи и дочери ее, сильно разгневался он на сына своего Аврама, который допустил разлучить мать с сыном и сестру с братом. – Лучше бы ты привез Такху и дочь ее связанными, как привез племянника своего, чем отпустил! – кричал он на сына. – Ибо связано теперь сердце внука моего ненавистью ко всем нам! И отвернулся от него Фарра, затаив против Аврама недоверие за своевольство дерзкое. И послал Фарра на поиски Такхи людей, чтобы вернули они ее и дочь ее. И не сказал о том Фарра Лоту, не желая расстраивать надеждой напрасной. И вернулись люди лишь через полторы луны – пустыми, доложив хозяину, что дошли до самой Эблы[18 - Эбла – древний семитский торговый город-государство. Был расположен в районе современного Алеппо.] в своих поисках, а в Эбле след Такхи оборвался. Сказали люди, что будто бы видели некоторые женщину с девочкой, что ушла за караваном большим в Страну Фараона, но не рискнули они идти дальше за следом ненадежным. 11 Вольготно жилось Лоту в Халдее. Одевали его в самое лучшее, кормили самым вкусным и всюду, где бы ни появился, встречали улыбками и предлагали приятное. Ибо стал Лот любимцем Фарры, каким некогда был Аран. И даже больше Арана полюбил Фарра внука любовью ревнивой и щедрой. Чувствовал себя старик виновным в бедах сына, умершего на чужбине, чувствовал вину за беспризорное детство внука и разлуку с матерью – и всей душою стремился Фарра хоть отчасти вернуть Лоту то, что отняла у него жестокая судьба. Стал Лот слепому старику поводырем. Стал игрушкой любимой в забавах его одряхлевшего тщеславия. Стал гордостью и надеждой уставшей от жизни души. – А красив ли мой внук Лот? – часто спрашивал старик у окружающих. – Красив! Ох, красив! – хвалили искренно люди мальчика. А Лот и, правда, был красив. Изменился он разительно с тех пор, как приехал в Халдею. Была его кожа прежде черной как у эфиопа, а ныне, под ласковым солнцем Халдейским, посветлела, стала нежно-золотистой как песок на закате. Были локоны его прежде спутанные, сухие и темные, а ныне залоснились густыми кудрями, стали как у Такхи, кто помнил ее, – цвета стеблей камышовых. И глаза у Лота были серые, большие. И широкие, не по возрасту, были плечи у мальчика, и длинные мускулистые ноги, и ростом он уже сейчас, в тринадцать лет, был почти как мужчина взрослый. И когда приехал он, был худой и плоский, а сейчас стал стройным, и тело его делалось день ото дня бугристее. Был он совершенен как идол, выточенный из одного куска эбенового дерева, – ни сучка, ни задоринки, к чему можно придраться. И смотрел Лот на людей пристально, а говорил мало. И не улыбался он почти, зато часто на губах его играла ухмылка горькая. И когда сравнивали люди Лота с отцом его Араном, выходило, что сын был красивее, но отец милее. Но как не старался Фарра, не смог он добиться ответной любви внука. Терпел Лот докучливую любовь старика, позволяя собой играть, а при первой возможности убегал. Быстрее других сблизился Лот с дядей Нахором, а еще больше дяди – с Милкой. Была Милка нрава простого, говорила что думает, делала что хочет, а поскольку женщина она была добрая, то, что не делала она и не говорила, выходило хорошо и приятно другим. Стал Лот часто бывать в их шатре. Стал водиться с детьми Нахоровыми, старший из которых, Уц, был на два года старше Лота, а младший, Вуз, на год младше. И стала ему сестра Милка сестрой, а дядя Нахор – дядей, а шатер их – кровом семейным. А с Аврамом, дядей своим старшим, Лот не разговаривал. И Аврам не пытался заговаривать с племянником. Была между ними Такха. И еще что-то, о чем Лот не догадывался. А вот к Саре, жене Аврама молодой, влекло Лота чувство непонятное, ибо не было это чувство родственное, а скорее – удивление. Как удивился Лот, впервые увидев Сару, волнующей красоте ее, так и жил с этим чувством. И часто он втайне подглядывал за Сарой, – когда шла от шатра, когда стояла у огня трапезного, когда сидела рядом в собраниях, – и если, бывало, ловила она его взгляд ошеломленный пристальным взглядом вопрошающим, смущалось сердце Лота, опускал он голову и старался унять в груди стук сердца возбужденный, который, казалось ему, все слышали. Но больше всего любил уходить Лот к людям рабочим – к пастухам, кузнецам, плотникам и каменотесам. Любил он есть из их котлов, пить из их бурдюков, наблюдать за работой их ловкой, слушать шутки соленые и сказки веселые. Но не часто удавалось ему быть среди людей. Хоть и жил он привольно, но полной воли у него не было: куда бы ни пошел Лот, всюду он чувствовал на спине своей взгляды соглядатаев. Боялся Фарра, что сбежит Лот. И если отходил Лот надолго и далеко от шатров, окликали его люди приставленные, словно только что нашли, и звали к шатрам, говоря, что срочно он понадобился деду для дела важного. А меж тем, не раз после возвращения Лота, напоминал Аврам отцу о сне его вещем. – Вот кровь Арана с нами, – говорил он. – И Нахор с нами. Отчего же, отец, не идем мы из Халдеи в землю Ханаанскую, как велено было тебе Богом нашим через Вестника? – Не время еще, – отвечал Фарра. – Послал я людей за Такхой. Может быть, найдут ее и приведут? А потом, когда вернулись люди пустыми, говорил: – Не привык еще Лот к нам. Смотрит волчонком по сторонам – так и ищет убежать. Пусть освоится и смирится с положением своим. А после, спустя еще время: – Опасно сейчас выступать. Слышал я, что неспокойно стало на большой дороге. Рыскают по ней разбойники как звери лютые, нападая на караваны, и не в силах их усмирить войска царские наемные. Куда уж нам с ними справиться, если нападут. Подождем до весны. И каждый раз, когда Аврам заводил речь об исходе, находил Фарра причину, чтобы отсрочить дело. И пытался Аврам говорить об этом с Нахором, чтобы вместе убедить отца. Но Нахор отвечал, смиренно опуская голову: – Отцу лучше знать, что делать. Старше он, а значит – ближе к Богу. Скажет выйти, пойду за ним. А пока молчит – и нам молчать пристало. И злился Аврам на Нахора, на притворное смирение его, ибо знал он, что не верит Нахор ни во что, кроме звона золота. И злился он на отца, который не тверд был в вере предков: хоть соблюдал старик обряды, совершал жертвы чистые, но слал также дары обильные в храмы языческие и держал в шатре своем идолов. И обидно было Авраму, что не к нему, во всех делах следующему заветам предков, а к отцу его слабовольному был обращен призыв Божий. Но решил Аврам, подумав, что через Фарру было дано указание Божье всему роду их, которое должно выполнить, чтобы свершилось через это благовещание. И решил Аврам, что если даже отец его и брат не внимут призыву ясному и знамению очевидному, не изойдут из Халдеи, то он один это сделает. И решив это, стал Аврам собирать вокруг себя людей богобоязненных, и стал говорить с ними о вере чистой и о мерзостях жизни в земле Халдейской, где властвуют демоны под видом богов и где невозможно жить истинно верующему, чтобы не оскверниться грехами. Но не все, к кому он обращался со словами увещевания и призыва, соглашались следовать за Аврамом. Некоторых смущала неистовость и суровость веры его, а другие страшились дороги дальней и превратностей в земле чужой. Ибо многие люди предпочитают малое зло ближнее добру, путь к которому долог и тягостен. Говорили такие: – Нам и здесь хорошо. Будем жить, где предки наши жили, – и отходили, посмеиваясь. И дошли до Нахора слухи о разговорах тайных Аврама с людьми рода, и рассказал он об этом отцу своему Фарре. А Фарра сказал: – Вот сын мой, желающий выйти из воли моей. Если считает он себя правым, пусть уходит. А я не дам ему мое благословение. 12 В то время было в Халдее два царя – два брата близнеца, сыновья царя прежнего. И правили они согласно, ибо были дружны, а некоторые говорили – были любовниками. И правили они страной как хотели, а не как подобает: ни в чем не отказывали себе, ища удовольствий в излишествах, а народ свой притесняли нещадно. И стонал народ от их самоуправства необузданного, но никто не дерзал противостоять открыто, ибо всякого, кто отчаялся восстать против них, истребляли они безжалостно. И дошло до Фарры, что давно зарятся цари на богатства его и хотят отнять силой. И донесли Фарре, что недовольны цари на него за Нахора, которого он приютил, а также за то, что слишком много людей собрал вокруг себя пастух безродный и вооружил самовольно. И предупредили Фарру, что должно ему опасаться нападения вероломного от царей. И стал Аврам указывать отцу на опасность эту как на еще одну причину, чтобы уйти из Халдеи. Но Фарра не внял предостережениям сына. Слал Фарра исправно, как в прежние времена, долю царскую из богатств своих в Ур – и скотом, и золотом. Посылал людей своих на работы поденные царские, сколько требовали. И считал Фарра, что ничем более не обязан он царям, и не к чему им придраться, чтобы не показать свою явную несправедливость. И надеялся еще он на силу свою возросшую и на слабость царей Халдейских после войны продолжительной. И потому оставался Фарра на своем месте, не видя угрозы явной. Но вот случилось в один день, что не вернулись из Ура люди его – те, кто ходили в город торговать и на работы. А пришли вместо них к Фарре люди царские и объявили, что взяты люди Фарровы в залог. И не вернут их Фарре до тех пор, пока не выдаст он на суд царский мятежного своего сына Нахора, что выступил против них, поддержав притязания на царство дяди их вероломного. И что накладывают цари на Фарру наказание имущественное за сокрытие преступника – скотом, золотом и прочим добром. И зачитали царские люди список длинный, в котором было перечислено подробно, сколько и чего должен Фарра выдать за провинность. И было это много. И в конце сказали царские люди, что следует Фарре выполнить приказ царский в точности и немедля, если хочет избежать наказания худшего. Стоял рядом сын его Нахор, опустив голову, и трясся от страха. Стоял и Аврам, безмолствуя, ожидая, что родитель ответит. И сказал Фарра, обдумав беду, что даст он царям вдвое больше того, что требуют, но сына своего Нахора не выдаст. И добавил еще, что, если так уж надобен царям Нахор, то пусть сами придут и возьмут. И с тем ушли царские гонцы. А Нахор целовал руки отца. На следующий день, чуть рассвело, пришли эти люди снова, чтобы передать Фарре решение царей последнее. Объявили цари, что готовы они милостиво простить Нахора и разрешат остаться ему при отце в землях Халдейских, если выплатит за него Фарра дань вчетверо большую, чем установлена была ими в начале. Заколебался Фарра. Была эта новая дань для него непомерной. Чуть не все добро, нажитое за долгие годы, приходилось отдать царям ненасытным. И почти уже Фарра согласился на условие несправедливое, когда выступил вперед Аврам и сказал за него, что не дадут они ни единой козы драной, и что если цари сегодня же не отпустят людей плененных, то пойдет Аврам со всем народом в город и освободят они родных своих силой. И сказал Аврам, что так будет, ибо за ним и людьми его – Бог Истинный Всемогущий, а за царями – лишь истуканы и нечисть. И зашумели одобрительно люди, собравшиеся вокруг, и стали теснить людей царских, и толкать их, и говорить слова обидные, и совершили бы над ними насилие, если бы не Аврам. Ибо были у многих из людей шумевших отцы и братья среди пленников царских. Но сказал Аврам, что не по-божески это – наказывать гонцов, которые лишь передали волю чужую и сами подневольны. И вывел людей царских Аврам из стана под своей защитой. А к вечеру пришел Аврам с людьми к воротам Ура. И было их числом до трех сотен, и все были вооружены хорошо. А когда вышел к ним из ворот Ура отряд царский, напал Аврам на них с людьми своими и погнал перед собой. И многих они перебили, разъяренные, и лишь некоторым удалось спрятаться от гнева их за стенами города. Разжег Аврам перед воротами Ура костры – и так стоял всю ночь. А за ночь подошли к Авраму еще люди, вооруженные кто чем смог, ибо многие в народе Халдейском, а не только из людей Фарры, держали обиды кровные на царей жестокосердных. И когда вышли утром цари на стены крепостные, увидели они, что город их окружен морем людским волнующимся – и нет из него выхода безопасного. И испугались они за власть свою царскую и за жизни свои, и начали вести торг с Аврамом. Но сколько не уменьшали цари свои требования, не соглашался Аврам, а лишь твердел в упорстве своем, угрожая штурмом. И прошло так десять дней, и начались недовольства в самом Уре, жители которого страдали от страха войны новой и от недостатка продовольствия. И пришлось царям уступить. Попросили они Аврама отвести людей от ворот, чтобы могли цари выпустить пленников безопасно. И Аврам отвел, и вышли пленники. И была большая радость в стане Фарры. И все славили Аврама за избавление. И многие тогда уверовали в Аврама и в Бога его – и стали его рьяными последователями. А после того, спустя недолгое время, приступил опять Аврам с уговорами и увещеваниями к отцу своему. Говорил он, что не оставят неотмщенной обиды своей позорной цари Халдейские, и что следует им уйти, пока не пришло большое войско царское за их душами. И согласился Фарра – против желания своего остаться. Понимал он опасность будущую. И больше того понимал, что власть теперь не за ним, а за Аврамом: если скажет слово, все уйдут, разве что Нахор останется. И распорядился тогда Фарра готовить людей в дальнюю дорогу. 13 Не все захотели идти за Фаррой из тех, кто не был из народа его и из рабов его – и этих людей Фарра отпустил, освободив от долгов и дав каждому скота по семье его. С остальными же двинулся Фарра на Харран[19 - Харран – крупный торговый центр на севере Месопотамии. Выйдя из Ура, чтобы идти в Ханаан, Фарра выбирает традиционный окружной путь вдоль заселенных берегов Тигра. Современный Харран – небольшой город в Турции.]. Был тогда Харран большой и богатый город, что стоял на перекрестке путей караванных. И правила Харраном тетка царей Халдейских – главная жрица в храме бога Луны Сина.[20 - Син – божество Луны у семитов. В шумерской мифологии – Нанна. Центральные места культа – Ур и Харран. Один из старших богов в аккадском и семитском пантеонах, отец близнецов Шамаша и Иштар.] И считалась она сама людьми верующими богиней – женой Сина, и носила имя богини по обряду – Нин-Гал.[21 - Нин-Гал – Нингаль, «великая госпожа», в шумерской мифологии – супруга бога Луны Нанны.] Была Нин-Гал женщиной мудрой и властной. Больше остального беспокоило ее процветание города и поддержание славы Храма. И потому правительница всячески поощряла торговлю и ремесла, через которые исправно пополнялась казна городская. Устраивала она празднества пышные в честь бога Сина и других богов, и собиралось много добра всякого для храмов в дни празднеств. И хотя не было у правительницы войско сильного, во всей земле ее соблюдался порядок, и никто не пытался пересекать границ Харрана для грабежей, ибо город этот торговый давал пропитание многим землям вокруг и считался к тому же у арамеев[22 - арамеи – семитский народ, заселявший в Месопотамии нынешние территории Сирии и Ирака.] священным. И вот, в один из первых дней месяца Адар[23 - адар – двенадцатый месяц еврейского и вавилонского календарей, соответствует февралю-марту.] подошел Фарра вместе с людьми своими к стенам Харрана и разбил шатры. И сказал Фарра Авраму: – Много у нас скота и много людей. Трудно нам будет пройти до Ханаана через царства чужие, не привлекая к себе взоры жадные. И трудно нам будет пройти через пустыню дикую со скотом нашим многочисленным – не пропитать нам его. Надобно нам остановиться в Харране, чтобы большую часть скота обратить в добро и золото. И пока будем в Харране, узнаем через купцов заезжих, как нам лучше добраться до земли обетованной и что нас там может ожидать. А чтобы дела наши шли лучше, купим дом в городе и место на рынке и откроем мастерские и лавки. И согласился Аврам с отцом, сочтя слова его разумными, но взял с него обещание, что не задержатся они в Харране дольше необходимого. И вошел на следующий день Фарра в город. И вошли с ним Нахор и Лот. А Аврам остался при шатрах. И вошли за Фаррой также люди его рода, гоня перед собой скот и неся с собой подношения для пожертвований в храмы и подарки правительнице. Было в Харране много храмов, и перед каждым из них останавливался Фарра и посылал людей с жертвенными животными и приношениями, пока не дошли они до храма Сина. Стоял храм в самом центре города на возвышении небольшом, окруженный столбами каменными резными. Был он в виде башни конусной четырехъярусной. И был храм высотой в шестьдесят локтей.[24 - локоть – древневосточный локоть ровнялся 45 сантиметрам.] И на каждом ярусе стояли по кругу идолы каменные в виде зверей различных, а на крыше последнего яруса стоял идол в виде быка расписного с лазоревой бородой крученной и золотыми рогами полумесяцем.[25 - «идол в виде быка расписного с лазоревой бородой крученной и золотыми рогами полумесяцем» – таково было одно из традиционных изображений Сина в храмах. Изображался Син также старцем с длинной бородой и короной в виде полумесяца, символизируя мудрость.] И вышли к ним жрецы в синих балахонах. Взяли они одного из волов приведенных, самого крупного, и повели к жертвенному алтарю, а других животных увели в помещения отдельные. И заклали они вола, повалив на камень жертвенный и перерезав горло кривым ножом бронзовым. И забила кровь из горла вола сначала родничком, а затем заструилась тонкой струйкой, которую направили жрецы в борозду, вырезанную в камне. А по борозде кровь стекала в чашу жертвенную. И когда вол перестал биться, опрокинули жрецы его на хребет, разрезали грудь и вырвали сердце. И стали дальше они потрошить вола, вынимая одно за другим из нутра его органы и ставя каждый на отдельные камни в ряд. И закончив с этим, отделили голову вола от туши и насадили на кол. После этого подал знак один из жрецов Нахору – и он взял отца слепого за руку и подвел к чаше с кровью. А с другой стороны поддерживал Фарру Лот. Опустил Нахор два пальца в чашу и, вынув, приложил окровавленные пальцы сначала ко лбу отца, потом ко лбу Лота, а последним отметил себя. А после того как они причастились к жертве, стали люди по знаку Нахора подносить подарки в корзинах и узлах и ставить у порога храма. Один же узел, самый нарядный, передан был Нахору. И так они вошли в Храм – Нахор и Лот, ведя под руку Фарру. Внутри Храма был зал большой круглый, где горели по стенам факелы и курились в чашах на высоких подставах травы благовонные. А в центре зала на возвышении стояло два трона резных. Один трон, что больше, стоял пустой и был увенчан рогами золотыми. А на другом троне сидела женщина в одеждах лазоревых с золотым, и был увенчан трон ее звездой восьмиконечной. И была эта женщина Нин-Гал – главная жрица Храма Син и правительница Харрана. Поклонился ей Нахор поясно, подошел со склоненной долу головой к подножью возвышения, положил узел на пол и, развязав, раскрыл скатертью. И были в том узле подношения для правительницы: ткани златотканые, украшения искусные, золото и серебро в мешках, драгоценные каменья в шкатулках и пряности редкие. И отошел Нахор к отцу и встал рядом в ожидании. И заговорила правительница тихим голосом, который уносился высоко под своды Храма и возвращался эхом многоголосым. Прочла она короткую молитву на языке непонятном Лоту, а после обратилась к Фарре с приветствием и спросила, кто он будет, откуда пришел и что ему надобно в Харране. И стал рассказывать Фарра о себе: какого он роду-племени, и где жил прежде, и о том, что хочет он поселиться в Харране, и запросил под конец речи на то согласия правительницы. Но не все сказал Фарра – утаил он от правительницы о распре своей с царями Халдейскими. А Лот смотрел во все глаза на жрицу, и казалась она ему в ее одеждах прекрасных и с разрисованным красками лицом настоящей богиней. Впервые за свою жизнь был Лот в большом городе, впервые принял участие в храмовом жертвоприношении – и был он ослеплен увиденным и пребывал в состоянии очарованном. – Не ври, старик! – сказала жрица, когда Фарра закончил. – Знаю я о тебе все! Ведь ты мне сродственник. Не твой ли сын Аран был мужем моей племянницы? И не за твоими ли сыновьями ее дочери? И знаю я о позоре, который ты учинил царям Халдейским – сыновьям брата моего! И чего ты ждешь теперь от меня, придя в мой город? И упал Фарра на колени перед правительницей, и Нахор вместе с ним. А Лот, ничего не понимая, остался стоять как завороженный. И стал Фарра молить милости у Нин-Гал, восхваляя мудрость ее божественную и взывая к справедливости. Пытался он рассказать о стычке с царями так, чтобы обелить себя. Но правительница прервала его: – А это кто? – спросила она, вытянув палец в перстнях золотых в сторону Лота. – Кто тебе этот мальчик? – Это внук мой Лот, – ответил Фарра в страхе, дергая Лота за руку, чтобы он опустился на колени. Но Лот продолжал стоять, ничего не видя и не слыша, кроме жрицы, словно одурманенный. – Сын рабыни? – усмехнулась жрица тонко. – Сколько лет тебе, юноша? – Еще только четырнадцать, – ответил Фарра за внука онемевшего. – Красив твой внук, – сказала жрица после недолгого молчания. – Красив как бог!.. Ладно, иди старик. Можешь жить в городе моем. Пришлю я к тебе человека, чтобы обговорил с тобой условия. И встала жрица. И оказалась она женщиной высокой и стройной как кипарис. Облегали тонкие одеяния ее так, что тело ее, казалось, просвечивало сквозь кружевные ткани светом мерцающим. И поднял поспешно Нахор отца с колен. Стали они кланяться и пятиться к дверям. А Лот стоял и смотрел на жрицу, в чьих тонких губах, ярко накрашенных, застыла улыбка жаждущая, пока не вернулся за Лотом Нахор и не потащил за собой. И так остались они жить в Харране. II. Лот и Табил И взял Фарра Аврама, сына своего, и Лота, сына Аранова, внука своего, и Сару, невестку свою, жену Аврама, сына своего, и вышел с ними из Ура Халдейского, чтобы идти в землю Ханаанскую; но, дойдя до Харрана, они остановились там. Бытие, 11:31. 1 Скучно в лавке. Лот сидит на циновке, перекатывая в руках каменные шарики, и смотрит на улицу сквозь полупрозрачный полог – в городе полно мух. В это время дня, когда солнце словно останавливается передохнуть на самой вершине неба, город тоже вяло отдыхает после сытной полуденной трапезы. Большинство горожан спит в домах на циновках, расстеленных на глиняных полах – так прохладнее. Некоторые сидят в тени больших деревьев у колодцев, неподалеку от своих лавок и мастерских. Редко кто пройдет по улице, стараясь держаться узкой полоски тени. Тихо в городе. Только в дальнем конце квартала упорно постукивает молоточком по латунному блюду настырный подмастерье: тук-тук, тук-тук-тук. Дядя Нахор ушел на задний двор считать товар, оставив лавку на Лота. Можно было бы и вовсе закрыться, как это делают многие. Но дядя жадный – вдруг зайдет случайный покупатель? Богатство любит терпеливых – учит дядя Нахор. Вот прошел мужчина с ослом – водовоз. Два больших глиняных кувшина в плетенных тростниковых корзинах покачиваются на костлявых боках животного. Ручки корзин связаны веревками, а под веревками кожаная подушка набитая соломой, чтобы не так терло ослу спину. Этот мужчина возит воду из источника Бин-Сун, что в часе ходьбы от Харрана. За день водовоз проходит по улице много раз – сколько успеет от рассвета до заката. Воду он сливает в большой чан, зарытый в землю позади его дома. Над чаном навес, чтобы вода не грелась. И два его сына черпают воду из чана и разливают в медные кувшины с длинными носиками, с которыми потом ходят по городу и предлагают всем, кто готов платить за воду. Находятся такие, хотя колодцев в Харране и предостаточно: вода из источника кажется людям особенно сладкой, а некоторые считают ее целебной. Вот прошел какой-то оборванный мальчишка с курицей, зажатой подмышкой. Он спешит и оглядывается назад. Наверное, своровал птицу у заспавшихся хозяев. А вот, наконец, и они – Аййа и Табил. Что-то они сегодня припозднились. Девочки остановились перед дверью лавки и перешептываются, посмеиваясь. Они не видят его со света, но знают, что он здесь, за полупрозрачной кисеей полога. И вот Аййа оглядывается вверх и вниз по улице – не идет ли кто? – и скидывает накидку на руки сестре. На Аййе ярко-пунцовая юбка до колен, сидящая низко на узких бедрах. Если бы не золотистый ремешок, юбка бы свободно соскользнула к ее ногам. Верхняя часть ее тонкого смуглого тела ничем не прикрыта кроме голубой ленты стягивающей крошечные груди. Аййа соблазнительно улыбается, подражая взрослым женщинам, но в ее улыбке все же больше детского озорства – ей всего двенадцать лет. Вот она встает на пальчики ног и вскидывает над собой худые руки, скрещивая кисти. Она танцует под ритмичные удары несуществующего бубна. Кружится на одной ноге, притоптывая другой. Резко наклоняется вперед и откидывается, широко расставив ноги. Качает бедрами, похлопывая по ним. Ласкает свое тело, изгибаясь змейкой. Всякий раз Аййа танцует новый танец. Она учится танцам в Храме Иштар, и каждый день, слегка перекусив в родительском доме, возвращается в это время в сопровождении старшей сестры на занятия. Через год, если она вдруг не подурнеет, Храм купит ее. Но Табил красивее Аййи – так кажется Лоту. У нее светлее кожа и нежнее черты лица. Она уже почти женщина – даже длинная накидка не может скрыть соблазнительных изгибов ее тела. Если бы она не была хромоножкой, ее бы тоже продали в Храм. А теперь ей ищут мужа. А если не найдут, быть ей наложницей какого-нибудь старика. Лот смотрит на девочек сквозь тонкую кисею полога и теребит амулет на запястье. Еще один амулет у него на лодыжке. И еще один висит на шее. Это Милка заставляет его носить амулеты – чтоб не сглазили красоту бесстыжие девичьи взгляды. В груди у Лота горит пунцовый пожар. Ладони вспотели. Он едва сдерживается, чтобы не сунуть руку под рубашку, где твердо и горячо. Вдруг Аййа высоко подпрыгивает, подхватив в полете края юбки, – и на миг Лот видит все! Танец закончен. Девочки смеются – Аййа громко, не сдерживая возбуждения от исполненного танца и дерзкой шутки, а Табил застенчиво, в кулачек. И вот Табил, слегка приволакивая ногу, подходит к самой двери, нагибается и берет с порога заранее приготовленную Лотом плошку со сладостями. Когда она поднимает медленно голову, их взгляды встречаются. Между ними только два метра разгоряченного воздуха, которым они жадно дышат, и полупрозрачный полог. Видит ли она его со света также отчетливо, как он ее? Может быть, и нет. Но она его чувствует. На верхней губе ее, покрытой нежным пушком, светятся алмазной пылью капельки пота. Накидка чуть распахнулась при наклоне – и Лот угадывает в темноте треугольного провала рубашки трепещущую округлую плоть. Вот Табил разогнулась, чтобы опрокинуть в широкий карман сушеные финики, чищеный миндаль и черные пластинки из сока вареной смоквы. Вот она ставит плошку на место – и взгляды их опять сливаются на мгновенье. Они прощаются. Если бы Лот сказал только слово!.. – Лот! – кричит Аййа звонко, когда подходит сестра. – В следующий раз положи больше сладостей, если хочешь увидеть больше! А если ты выйдешь и поговоришь с нами, я для тебя три дня буду танцевать бесплатно! Не бойся, красавчик, мы тебя не сглазим! Девочки смеются и, обнявшись, быстро уходят. Лот встает, подходит к двери и, отодвинув полог, смотрит вслед. Табил оборачивается, замедляя шаг, но беззаботная Аййа тащит сестру за собой. Теперь они будут ждать завтрашней встречи. 2 Фарра лежит на перине. От него пахнет смертью. Он и сам чувствует этот прелый земляной запах, что идет от его липкого дряхлого тела. Свыкся он с этим запахом. Свыкся и с мыслью о скорой смерти. Умирать не страшно. Страшно умирать брошенным и забытым. Страшно умирать, оставляя близких людей в неустроенности. А у него, слава Богу, все хорошо. Аврам живет при стаде. Теперь он сам себе голова – делай что хочешь. Нет над ним отца, а под ним – люди рода, большинство. Все его слушаются, все уважают. Каждый делает свою работу и тем доволен. Хороший Аврам хозяин. Давно надо было поставить его над людьми. Жаль только, нет у него детей. Никак не родит ему Сара, а ведь такая красавица! Не подошли они друг другу. Стар для нее Аврам. Или она для него слишком молода. Хотя, с годами, разница стирается. Может еще и даст им Бог потомство. Вот у Нахора все хорошо. Третьего сына родила ему Милка. Назвали Кемуилом. И опять беременна. Хорошо бы, если дочь – стала бы женой Лоту. Ох, Лот, Лот, радость сердца исстрадавшегося! Внук любимый от сына любимого! Вот за кого душа беспокоится, вот за кого еще жить тянет. Всем вышел внук – и красив, и статен, и умен. И как умен! Когда стали жить в городе, завели лавку, начали торговать широко, сразу понадобился счетовод грамотный, чтобы читать и писать мог, чтобы не было в деле путаницы и воровства. Но разве такое дело доверишь постороннему? Вот и наняли учителя для внуков. Сели за таблички и Вуз с Уцем в один день вместе с Лотом, но только Лот науку мудреную осилил, и так быстро, – за полгода всего, – что учитель не поверил. Сказал: обманываете, внук ваш, видно, и раньше учился. А где он мог учиться раньше – гоняя коз в пустыне с матерью своей несчастной? А Вуз с Уцем только и научились птичек рисовать на табличках – зря лишь глину на них переводили. И вот теперь Уц с дядей своим скот пасет, Вуз в кузне подмастерьем, а Лот Нахору в лавке помогает. Хотя, это еще как сказать – кто кому помогает. Нахор торговец отменный, слов нет. Словно родился он для этого дела: покупает дешевле, чем продают, а продает дороже, чем покупает. Но в торговле не это главное, а счет. А Нахор только на пальцах считать и умеет. И пока он пальцы свои загибает, Лот уже все в уме пересчитал и говорит дяде, что причитается с покупателя, а что дать продавцу – и ни разу еще в счете не ошибся, сколько его не проверял дядя недоверчивый! И болит за Лота сердце Фарры. Ведь кому многое дано, с того и многое взыщется. Не любит Лот в лавке сидеть. Не любит торговать. Тянет его на улицу, к людям. Тянет к сборищам, к музыке, туда, где жизнь кипит, где страсти бьют через край. И тянет его к женщинам. Чувствует Фарра – много беды будет внуку его через женщин. Уже семнадцать лет Лоту. Сравнялся он почти ростом с дядей своим Аврамом, а в плечах даже шире будет. И ведь продолжает расти. Со всего города поглядеть на него девушки ходят – и молодые женщины замужние, и даже старухи иной раз зайдут. Рассказывал однажды Нахор, что пришла как-то одна старая женщина почтенная в лавку, а в руках у нее корзинка. И спросил Нахор: – Чем тебе услужить, госпожа? А женщина в ответ: – Не покупать я пришла, а одарить и просить милости. – Какой же тебе милости надо от меня? – спросил Нахор. – Не от тебя, – говорит женщина, – а от юноши, которого зовут Лот. А Лота в то время в лавке как раз и не было. – И что же тебе надо от племянника моего? – удивился Нахор. – А надо мне, чтобы помолился твой племянник за моего сына нерадивого перед Иштар. Чтобы вымолил он у нее для сына немного ума и удачи. Пьет мой сын и в кости играть заразился. – А причем же здесь Лот, госпожа моя? – еще больше удивился Нахор. – А притом, – сказала женщина, – что красив твой племянник как бог. А Иштар – женщина. И, может, польстится Иштар на красоту юноши и выполнит его просьбу? Сказала так, оставила корзинку с подарками и ушла. Нахор даже не успел ей слово возразить. И смех и грех! И хоть приказал Фарра следить пристально за Лотом и не отпускать вечерами в город, но неспокойно у старика на душе. Раньше хоть Милка в доме была, – не спускала глаз с Лота, – а теперь и ее нет. Ушла Милка рожать четвертого своего в стан: там привычнее все для нее. «Надо бы сказать Нахору, чтобы привел в дом молодую служанку покладистую, – думает старик. – Пора уже Лоту мужчиной стать. Все лучше под присмотром, с девкой чистой, чем с какой-нибудь уличной». И решает Фарра, что рано ему пока умирать. Пока Лот не пристроен – рано. 3 Идет Нахор по городу, идет с базара. Рядом семенит носильщик наемный, пригибаясь под тяжестью большой корзины. Купил Нахор немного снеди: фрукты, овощи, зелень свежую и мед в горшочке. Купил подарки кое-какие для Милки и для детей – сегодня же отправит их в стан к Авраму. Не забыл он и брата с невесткой, им тоже гостинцы приглядел – родня ведь. Идет Нахор, гордо расправив плечи. На шее у него цепочка золотая, на пальцах – перстни с каменьями. Идет он, покидывая в рот сушеный виноград из горсти, и милостиво щурится на солнышко утреннее. Нравится Нахору жить в городе. Чувствует он себя здесь на своем месте. И кажется ему теперь его прежняя жизнь пастушья никчемной: что он видел прежде, кроме воловьих хвостов, за которыми шел с палкой-погонялкой? Жил в шатре, ел что придется, одежду, бывало, неделями не снимал – ложился в ней и вставал. И пахло от него дымом костра и жиром бараньим, а не как теперь – водой благовонной. Живет он нынче в большом доме, где все под рукой, а не в шатре дырявом. Есть у него лавка, есть мастерские, есть покупатели и заказчики, которые сами приходят к нему со своим серебром. Многие его в городе знают и все уважают. Когда идет вот так вдоль улицы, кланяется всякий встречный – и это приятно. Одевается он каждый день во все чистое. Ест, что захочет и в положенный час. А главное – хозяин он теперь своего дела и своей судьбы. Никто ему не указ – ни отец, что с постели не встает, ни старший брат, который носа в город не кажет. И ведь, если подумать справедливо, все дело семейное сейчас на нем – на Нахоре. Здесь, в городе, заботами Нахора приростает богатство рода. А что Аврам? Как был пастухом, так и остался. Нахор в лавке за день зарабатывает столько, сколько Авраму от продажи скота за неделю не заработать. Кормит как-то себя и людей своих братец – и то дело. Даже Милка теперь смотрит на Нахора по-другому – с уважением. Перестала она его пилить по всякому поводу, и перестала ставить в пример старшего брата. И даже не ревнует его Милка, как прежде, что странно. Ведь стыдно сказать, не было у него за все время супружества ни одной женщины, кроме Милки. Не разрешала она ему брать наложниц. Хотя, надо признать, ему и Милки одной всегда хватало. Горячая она женщина и озорная в постели. А теперь вот надумала рожать детей одного за другим. Не успела отнять от груди Кемуила, как другой на подходе. Что ж, Нахор не против. Теперь они богатые, теперь всех выкормят и на ноги поставят. Хватит он брату завидовал – первородству его и власти будущей. Пусть теперь братец позавидует ему. И пусть подумает Аврам, кому бог благоволит, которого каждый раз поминает всуе, попрекая Нахора. А Нахору себя попрекнуть нечем! Есть бог или нет бога, один он или их много – какая разница? Кто это может знать наверно? Но коль спросить Нахора, то он скажет: боги есть и много их! Ведь, если б бог был только один, не было бы тогда ни богатых, ни бедных, ни удачливых, ни несчастных – каждый получил бы свою равную долю от милости божьей. Ведь зачем богу единому делать людей несчастными, если они только ему и поклоняются? Но в том-то и несчастье людей, что богов много. И боги эти – как люди: есть среди них сильные, а есть слабые – и все они соперничают меж собой за души людские. Ибо чем больше людей верят в одного из богов, тем этот бог сильнее. Вот они и переманивают к себе людей, завлекают каждый своими посулами, но не всегда могут дать обещанное. И понять это можно: как только уверовал ты в одного бога, избрал его из других, так сразу остальные начинает тебе пакостить – из ревности. И если один бог, вняв молитвам твоим, дает богатство, то другой тут же насылает зависть и вражду, а если один помог в любви, другой незамедля спешит отнять здоровье. И потому надо быть с богами осторожным и рассудительным, выбирая в покровителей сильных, но и остальных не гневя невниманием самоуверенным. И хоть всем богам не угодишь, но все же мудрость подсказывает быть терпимым. А Аврам, братец его гордый, этого не понимает. Не хочет он знать других богов, кроме одного бога своего – верит в него истово. А что может один бог против всех остальных? Что дал Авраму его бог? Даже ребенка не смог дать он бедному его брату. Грехи! Что для одного бога грех, то для другого – заслуга, разве нет? И как тут жить, не согрешив? Вот у него сейчас женщина. Молодая красивая вдова. Не искал ее Нахор – сама нашлась. Купил он ей домик небольшой неподалеку, чтобы удобнее было ходить в гости вечерами. Дарит ей украшения, шлет провизию и товар, необходимый в хозяйстве, обходится вежливо. А она его за это любит. И в чем здесь грех? Кому от этого плохо? Взял бы ее Нахор в наложницы, как положено, если бы не Милка. Но ведь только заикнись – тогда неприятности для всех и начнутся. Вот и приходится ему встречаться тайно. И не грех это, а благоразумие! 4 Сидит Аврам на вершине холма. Внизу – шатры его и стада. Впереди – по горизонту – даль бескрайняя. Где-то там, за белыми облаками, что стелятся по кромке степи, за жгучей пустыней, за высокими скалами, за широкой рекой – Ханаан, земля обетованная. Вот уже три года как застряли они в Харране. Разбогатели – куда больше? – а все никак не уймутся. А зачем – столько? Как повезут они с собой такую прорву добра? А если не повезут, к чему ненужным обзаводиться, что придется бросать? Это все Нахор – душа ненасытная. Все ему мало. И отец. Слег отец. Уже вторую весну не поднимается с постели. И как его бросить? Ведь сказано: почитай родителей своих. И как можно оставить старца беспомощного перед лицом смерти? Грех это тяжкий! И живет Аврам в ожидании кончины отца. И это тоже грех, ибо видит Бог в душах наших. Видит злое, и видит доброе – и воздает по помыслам как по делам сотворенным. Но что он может поделать с собой, если рвется душа из постылой земли? Тошно ему в Халдее! Гложет его мечта, не дает жить спокойно. Днем и ночью у него перед глазами Земля Ханаанская – как наваждение. Видит он ее в вещих снах ясно, отчетливо, – долины ее зеленые, реки быстрые, горы островерхие, – будто родился там и всю жизнь прожил. И днем иной раз – словно туман глаза застит, а когда рассеется – вот она земля обетованная, только спустись с холма!.. Это Бог ему видения шлет – торопит, требует. Нет, слишком он мягок. Слишком жалеет себя и других. Пора проявить ему твердость духа, жестокость, если требует этого дело божье!.. Как с Такхой. Не хотелось ему отпускать Такху, понимал – не простит Лот, не одобрят дома. Но отпустил он ее. Хоть и знал Аврам: говорила она – дай уйти, а сама надеялась – будет просить остаться, станет убеждать. Но он не стал. Почувствовал Аврам – гордость в ней говорила. Боялась женщина, что не так ее примут, рабыню бывшую, разлучившую сына с отцом, – и будет стыдно ей за это перед Лотом. А Бог не любит гордых. Бог требует покорности! Ведь все – из-за Лота, все – ради него: чтобы не взрастила мать в нем гордость дерзкую, чтобы пришел он к Богу через лишения и смирение! Ибо угоден Лот Богу. Иначе не пришло бы к ним видение, не случилось бы чуда. Лот, один только Лот и необходим ему, чтобы уйти. Хоть завтра готов. Но как его переманить на свою сторону? Как привести к Богу? Живет он в городе баловнем деда. Держится за него Нахор обеими руками – помощник. Учит зарабатывать племянника, учит жить умом, а не сердцем. И вырастет племянник таким же угодливым многобожником, если не отнять. А с ним, с Аврамом – как с врагом кровным племянник его. Приезжает погостить – двух слов от него не услышишь. Саре что ли сказать – чтобы приласкала? Сестра ведь… Сара!.. Сара, любовь моя, как же я измучил тебя ожиданием своим? Как же ты сильна духом смиренным! Живешь ты с чувством вины, но не виновна ты! Это я виноват, я – грешник перед Богом, что не следует его указаниям ясным! Это меня он карает, не давая потомства, а тебя – через меня! Но не будет так вечно! Исполню я завет Божий – выведу наш род из земли греховодной, воздвигну престол Божий на земле обетованной – и тогда!.. Верю я Богу своему, верю в его милость, верю, что даст он тебе в награду радость материнства, а мне – надежду гордую за потомство великое! Верю я!.. И ты верь – в меня. 5 Кормит Милка грудью Кеседа. Еще один рыжий, это ж надо. Видно кровь у мужа сильная, хоть и неказист муженек с виду, – тянет в свою сторону. Четвертый уже. А все ждали девочку. И повитуха говорила, глядя на живот: девочка будет. Обманулась, старая карга, и всех обманула. Муж прислал подарки. Золото, много золота. Приятно, конечно, но лучше бы сам приехал – на новорожденного посмотреть. Ведь рядом совсем, два часа потрястись на осле. Говорит – ненакого лавку оставить. А Лот на что? Взрослый совсем уже, справится не хуже дяди. Нет, что-то тут другое. Никак шлюшку себе завел? С него станется, козла похотливого. Давно уже косить по сторонам стал. Как в городе жить начали, так и потекли у него слюнки на женщин чужих. Город – это тебе не стан в поле, где все на виду, где каждая девушка при матери, а жена – при муже строгом. В городе согрешить – дело нехитрое. Вышел из ворот, как бы по делу, завернул за угол – и скрылся от глаз ревнивых. Один бог тебе свидетель. А кто боится бога в этом городе безбожном? В этом городе все помешаны на деньгах, все жаждой наживы обуяны. Здесь шлюх больше, чем женщин замужних. Матери дочерей малолетних продают старикам извращенным – как скотину. Мужья – жен. Сестра сестру любовнику подкладывает. Срам! Ладно, Нахор, этот – не дурак, хоть и козел. Этот – разборчивый. Пусть погуляет, если уж так невмоготу. А вот Лот… Боязно за Лота нашего красавчика. Девки от него уже сейчас с ума сходят. А что будет потом? Да и сам он уже в возрасте заинтересованном. Ох, не было бы беды! Ведь некому за ним приглядеть, пока я здесь. Нет, надо возвращаться в город. Вот пусть сынок чуть окрепнет – и вернусь. Ну и мужа заодно приструню – пакостника… Ишь, прищемил грудь, шельмец! Ну, хватит, ненасытный. Мне еще брата твоего старшего кормить – орет уже. – Сара, подержи ребенка! Сара отрывает глаза от шитья и смотрит невидящим взглядом на сестру. Витают ее мысли неизвестно где. – Ребенка, говорю, возьми! Да не так – головку придерживай! Ладно, теперь ты, толстяк. Смешно на Сару смотреть. Взрослая женщина, а ребенка малого боится. Да посади ты его на колени – что в руках держать? Догадалась. А смотрит-то как на него – чуть не плачет, бедняжка. Странно все обернулось. Когда брали замуж, думала – за старшего отдадут, за Аврама. Оказалось – за Нахора. А после Сару за Аврама взяли – уговорили. Не хотел он брать женой женщину с кровью халдейской, хоть и дочь брата. Но когда увидел… Да, хороша была Сара в девичестве. И сейчас хороша, даже лучше прежнего стала, хоть и за тридцать ей уже. А я ведь ей завидовала грешным делом. И виднее был Аврам тогда, и старший наследник как-никак. Обидно было, что сестра младшая выше меня встала в семье новой. И вот чем все обернулось. И почему все так? Водили ее к женщинам знающим, поили отварами, потчевали пилюлями – и никакого проку. И все говорят – здоровая. Вот и знай – где счастье твое зарыто… Ну, все, малыш, так ты из меня всю кровь с молоком высосешь. – Заснул? Так положи его в люльку, что маешься? – говорит Милка Саре, заправляя грудь. – А можно я его еще подержу? Мне нетрудно. – Ну, подержи, если хочешь. Сара улыбается улыбкой светлой, склонив голову над дитем. А Милка стыдливо отворачивается, чтобы скрыть набежавшую слезу. 6 «Табил!?» – удивился Лот, вернувшись в лавку из погреба. Девушка стоит у двери, низко склонив голову. На ней грубая холстяная накидка до самых пят, а в руках небольшой узелок. Какая-то толстая неопрятно одетая женщина шепчется с дядей Нахором. Лот видит, как дядя вытаскивает из кармана длинной рубашки несколько колец серебряных и по одному отсчитывает в протянутую ладонь женщины. – Тогда я пойду? – неуверенно спрашивает женщина, пряча кольца глубоко за пазуху, где вяло колышутся необъятные груди. – Иди! Но помни, что я сказал: если дочь твоя будет плохо работать, не задержится она здесь надолго. – Не беспокойтесь, господин, она у меня шустрая – не смотрите, что хромоножка. Женщина поспешно уходит, даже не посмотрев на дочь. – Лот, – говорит дядя, хитро улыбаясь, – отведи ее к Шире – пусть все покажет. Они идут по длинному узкому коридору. Табил у него за спиной. Ноги его – словно деревянные, еле гнутся. Ему кажется, что стены коридора сейчас обрушатся на него. Наконец они выходят во двор. Лот облегченно вздыхает и останавливается, поджидая Табил. – Это наш двор, – говорит Лот первое, что пришло на ум. Девушка не смеет поднять глаза, она держит кончик покрывала у лица, будто защищаясь от его взгляда. Лот видит лишь ее лоб, покрытый мелкими прыщиками. Он впервые стоит к ней так близко. – Не бойся, тебя никто не обидит, – говорит Лот, и девушка медленно поднимает голову. «Какие у нее большие блестящие глаза, как трепетно дрожат губы – словно у больной в лихорадке!» – удивляется Лот. – Шира! – кричит он женщине, стоящей у бурлящего на огне котла, и идет к ней. – Это Табил. Она будет у нас работать. Женщина продолжает помешивать черпаком в котле и отвечает, даже не глянув на Лота: – Отведи ее к Бине. Мне некогда с нею возиться. – А где Бина? – У хозяина, – говорит Шира, небрежно кивнув в сторону одной из дверей. – Подожди здесь, – бросает Лот девушке перед дверью и входит к деду. В комнате стоит тяжелый запах, хотя окно открыто. Бина сидит на лежанке деда и кормит его какой-то кашицей из ложки. – Это ты, Лот? – хрипит дед, отодвигая пальцами ложку. Его седая спутанная борода вся измазана желтой жижей. – Что-то случилось? – Дядя Нахор нанял служанку, – отвечает Лот. – Она уже пришла? – заинтересованно спрашивает дед. – Где она? – Стоит у дверей. – Бина, займись девочкой! – приказывает дед. – А ты иди ко мне. Сядь сюда. Бина поспешно вытирает рот и бороду хозяина и выходит. Когда Лот садится рядом, Фарра шарит рукой по постели, пока не находит его руку. – Она хорошенькая? – спрашивает, беззубо улыбаясь, дед. – Ничего. – А я думал, она тебе нравится. – С чего ты взял? – удивляется Лот. – А разве не она приходила к тебе танцевать, вместе с сестрой? – Дед!.. Лот вскакивает. Так значит, они все знали, значит, они намеренно наняли Табил?!.. Но дед цепко держит его за руку. – Лот, – говорит он неожиданно серьезно, – постарайся никогда в жизни не обижать женщин. Не говори о любви тем, кого не любишь. Но если кто-то полюбил тебя, будь милосердным. Женщина – лучшее создание, дарованное Богом человеку. Но у каждого мужчины может быть лишь одна женщина – та, что ему предназначена. А всех остальных мы должны просто жалеть. Ты понял меня? Лот молчит. Хорошо, что дед не может видеть, как пылают его щеки. Но дед видит все, хоть и слепой. – Не надо стыдиться своих желаний, – говорит Фарра. – Когда-нибудь ты страстно будешь желать того, чего не сможешь иметь ни за какие богатства. Так что не теряй времени – живи и радуйся! Ночью Лот долго не может заснуть. Он чего-то ждет. Но так и засыпает, не дождавшись. 7 Утром все было как обычно. Они завтракали с дядей во дворе. Табил не появлялась. – Я послал девчонку на базар, – сказал Нахор, словно угадав его мысли – Как она, Шира, справляется? Шира, прислуживающая за столом, лишь пожала плечами, посмотрев пристально на Лота. – Ты ее не очень обижай, – продолжил дядя. – Молодая совсем. И хромая в придачу. Пусть пока в комнатах убирает да постели застилает. Поняла? – Поняла – не дура, – буркнула Шира. Лоту послышалась в ее голосе скрытая обида – и он удивленно посмотрел на женщину. Было Шире лет пятьдесят. Лицо плоское, смуглое, в мелких морщинах. Женщина она статная, но фигура ее уже начала оползать толстыми складками на широкие бедра. Лоту трудно представить, что когда-то эта некрасивая женщина была желанной наложницей деда, была такой же юной и тонкой как Табил. Ему жалко Ширу: что с ней будет, когда дед умрет? Дадут немного серебра и отпустят, или же отправят в стан – стряпухой? Как она будет доживать свой век – одна, без мужчины и детей? А ведь все у нее могло сложиться иначе. После весь день Лот был рассеян: то не услышит обращенного к нему вопроса покупателя, то принесет другой товар, а ни тот, что просили. Дядя хмурился, что-то ворчал про себя, но замечаний племяннику не делал. Несколько раз Лот выходил из лавки, якобы по нужде, но лишь раз увидел Табил: она сидела рядом с Широй, взбивавшей палкой шерсть на расстеленной холстине, и о чем-то с ней оживленно переговаривалась, улыбаясь. Подойти было неудобно. Встретились они только поздно вечером. В узком коридоре ведущим во двор. Лот возвращался от деда, а она – из комнаты Лота. Девушка держала обеими руками у груди глиняный кувшин. В коридоре было темно. Они чуть не столкнулись лбами и, отшатнувшись, застыли совсем рядом. Он хотел что-то сказать, о чем-то спросить, но не находил ни одного подходящего слова. – Мне сказали, что ты любишь пить молоко по ночам, – чуть слышно сказала Табил, обрывая неловкое молчание. – Я налила в большую кружку и поставила на скамеечку у постели. И свечи зажгла, чтобы ты случайно не опрокинул. Лота бросило в жар от ее нежного покорного голоса. Он облизнул губы, ставшие вдруг сухими и шершавыми. – У тебя еще осталось? – спросил он. – Ты хочешь молока? Здесь еще больше половины, – сказала девушка, протягивая ему кувшин, и невольно подняла глаза. Взгляды их встретились. Кувшин, выскользнув из рук девушки, с грохотом ударился о глиняный пол – и молочные капли брызнули во все стороны, окатив их босые ноги непорочной прохладой. Табил бросилась на колени и начала лихорадочно собирать черепки. Лот присел вслед за ней на корточки, протянул руки и, обняв ладонями ее лицо, нежно приподнял, чтобы заглянуть в глаза. Табил плакала, беззвучно. Плечи ее мелко тряслись. – Не плачь, Табил, это всего лишь глиняный кувшин, – сказал он и притянул девушку к себе. Он целовал ее нежно, едва касаясь губами, в лоб, в веки, в висок, пока губы их не встретились. Он словно пил из нее душу – капля за каплей – и чем больше он пил, тем неудержимее становилась его жажда. Он встал, увлекая ее, и обнял, прижимая все сильнее, словно желая слиться с ней. Под тяжестью его тела Табил начала невольно пятиться, зацепилась ногой за половичок – и они оба упали, не разжимая объятий. Он целовал ее шею, грудь под тонкой тканью ночной рубашки, и снова – в губы, податливые и требовательные, и она жадно отвечала на его поцелуи, пытаясь приподняться навстречу. – Лот!..Лот!.. Возьми меня!.. Сделай меня своей! – страстно шептала она, задыхаясь от желания. Он подхватил ее, поднял и понес на руках в комнату. Сердце его ликовало от гордости: он нес свою первую добычу! – От тебя так сладко пахнет! – сказал он, гладя ее волосы. – Меня купали, – ответила она. – Купали? – Да. Шира и Бина. – Зачем? – спросил Лот. Табил промолчала, лишь взяла его пальцы и стала целовать. – А как получилось, что мать привела тебя к нам? – Она не сама пришла. Твой дядя к нам заходил раньше. – И ты согласилась? – Меня никто не спрашивал, – сказала она просто. – Но если бы спросили… Лот, ты любишь меня? Хоть немного? – Как же я могу не любить тебя, Табил? – удивился искренно Лот. – Ты такая красивая! Я полюбил тебя сразу как увидел! – И я тебя! Хотя видела только два раза, издалека, когда ты шел куда-то со своим дядей. Я люблю тебя уже два года! И буду любить всегда, пока великий Син не заберет мое дыхание! Табил с силой прижалась к Лоту своим хрупким телом и начала иступлено целовать его грудь. – Табил, что с тобой? Ты опять плачешь? – спросил он встревожено. – Лот, я хромая! – сказала девушка, закрыв лицо руками. – Я этого не замечаю. Мне все равно. – Мы другого рода! Твой дед никогда не возьмет меня к тебе даже наложницей! – Ты не права, Табил. Мой дед добрый. И он сделает все, что я попрошу. – Лот, обещай мне только одно, что позволишь быть рядом с тобой! Мне все равно кем я буду – только бы с тобой! Каждый день! Всегда! – Табил, – сказал Лот, мягко отрывая ее ладони от залитого слезами лица, – я обещаю тебе, что никогда с тобой не разлучусь. Клянусь всеми богами! 8 Табил приходила теперь к нему почти каждую ночь. Лот похудел, осунулся, лицо его почернело. А Табил – напротив – с каждым днем все хорошела. Кожа ее стала гладкой, груди упруго налилась, глаза светились искристым светом, и даже хромота ее была теперь почти незаметна – казалось, она не идет по земле, а скользит по воздуху. Нахор стал хмуриться на племянника, строже с него требовал, пытаясь внушить свое недовольство чрезмерным увлечением девушкой. Но Лот словно не понимал его немых намеков. У него пропал последний интерес к торговле. Дошло до того, что он от скуки стал грубо шутить с покупателями. И к деду он теперь ходил гораздо реже. Фарре приходилось уже требовать к себе внука, приходившего раньше по несколько раз в день и вполне терпеливо сносившего наложенную на него повинность. Все мысли Лота были о Табил. Первые дни восторженной нежности прошли. Прошла и пора неистовой страсти. Теперь они занимались любовью с усердием любознательных путешественников, исследуя самые потаенные уголки своих тел, открывая для себя каждый день все новые секреты наслаждений – и это было не менее увлекательно. Лот и не подозревал, что Табил, каждую ночь удивлявшая его неопытность своей изобретательностью, прилежно брала уроки у Ширы и Бины. Эти две женщины, давно не знавшие мужской любви, обреченные доживать свой женский век ухаживая за медленно разлагающимся телом старика, жили теперь первой любовью пятнадцатилетней девушки к столь же чистому и впервые влюбленному юноше. Они учили Табил хитрым приемам мгновенно возбуждать и столь же быстро успокаивать любовную страсть, дразнить неиспробованным и подчинять своей воле, затягивая удовольствие до тех пор, пока оно не извергнется безудержным потрясением. Они открыли этой глупой девочке секреты любовных отваров. Они объясняли ей, как себя вести в разных ситуациях, чтобы не разозлить любовника глупым упрямством, но все же добиться желаемого – да еще так, чтобы он сам об этом просил. И каждое утро, после еще одной ночи страсти, эти увядшие женщины возбужденно выпытывали у смущенной девочки подробности ее любовных приключений. Но Табил стыдливо молчала, или безыскусно отвечала: «он был доволен», «ему понравилось», ревниво не позволяя женщинам даже мысленно разделить ее счастье, ее восторг, ее торжество. Но опытным женщинам все было понятно и без слов. Стоило хоть мельком взглянуть на сияющее лицо девушки – и угрюмые, давно забывшие о нежных чувствах женщины, любуясь ею, невольно умилялись. Они одобрительно радовались ее радости, посмеивались снисходительно над ее смущением, пряча за смехом свою грустную добрую зависть. И все же первым уроком для Табил, который женщины сурово вдолбили откровенными, почти грубыми словами в ее глупую головку, был урок осторожности. Они объяснили девочке, как предохраняться. Они доказывали ей необходимость этого противоестественного ограничения. Они потребовали от нее неукоснительного исполнения правил. Они просили ее об этом, требовали, пугали непоправимыми последствиями. И каждый раз, когда Табил, с замиранием сердца от предвкушения предстоящего счастья, накидывала на голые плечи накидку, одна из женщин обязательно грозно бросала вслед: – Ты помнишь, о чем мы тебе говорили? Табил помнила. Табил старалась. Она делала все возможное, хотя это часто доставляло небольшие неудобства ей и ее возлюбленному. Лот поначалу удивлялся ее странным просьбам, не понимая, зачем надо себя ограничивать в момент наивысшего возбуждения, зачем она встает от него и спешит к тазу с водой, когда ему хочется обнять ее и ласковыми поцелуями выразить свою нежность и благодарность. Почему она так себя ведет? К чему эта неуместная забота о чистоте? Но даже когда Лот догадался, это его все равно чуть злило – и он часто не выполнял ее просьбы. Иногда ей казалось, что он умышленно делает нежелательное, – словно дразнит, – намеренно продолжая удерживать ее рядом, почти силой. И все это – в самые неподходящие дни! А потом она мучилась от страха, считая сроки. И однажды это случилось. 9 Табил сразу все поняла – ей не раз подробно рассказывали Шира и Бина о возможных признаках. Она дико испугалась. Хотела сразу бежать к своим наставницам со своим страхом. Но что-то ее удержало. Прошло еще несколько дней – и с ней ничего не происходило. Она не чувствовала никаких перемен. Все было как раньше. Это ее немного успокоило. Она убеждала себя, что опасения ее напрасны, что все обойдется, с нарастающим волнением ожидая следующего срока. И вот, когда худшее подтвердилось, дикий страх вернулся к Табил. Теперь ей уже чудилось, что она чувствует Его. Что Там нечто растет и словно ест ее изнутри. Она тщательно изучала свое тело. Внешне все выглядело нормально. Живот ее был все таким же плоским. Но когда Табил дотрагивалась до него, что-то внутри словно откликалось сосущей пустотой на ее немой вопросительный зов. Теперь ей не казалось случайностью, что она чаще стала мочиться, что у нее иногда случаются запоры, что грудь стала быстро набухать и соски чувствительно отзываются на грубые прикосновения, что ее слегка тошнит по утрам, что она быстро устает от работы и ее тянет спать среди дня… Табил продолжала ходить к Лоту, старалась, чтобы все у них было как прежде. Но – как прежде – не получалось. А Лот совсем не замечал в ней перемен, и ей это казалось странным и обидным. Девушка наивно думала, что он должен чувствовать то же, что и она. Тайна угнетала Табил. Ей хотелось все рассказать любимому, хотелось его ободрения, она даже надеялась на его радость. Но она боялась – боялась, что Лот огорчится, станет ругать ее или, хуже того, останется равнодушным к ее страхам и надеждам. Ее столько раз пугали Бина и Шира, ей так ясно дали понять, что беременность ее нежелательна, пагубна и даже преступна, что она чувствовала себя великой грешницей – и пыталась всеми способами скрыть свое грехопадение. Однажды ее стошнило. В самый разгар любовной игры. Рвота была долгой и мучительной. Лот сочувствовал, но чуть брезгливо отстранился. Она извинилась и ушла. А потом, у себя, тихо скулила, накрывшись с головой одеялом. Ей было страшно. Ей было нестерпимо жалко себя. Табил чувствовала себя брошенной и одинокой. Женщины догадались сами. – Дура! – возмутилась Бина. – Мы ведь тебя предупреждали! Хочешь, чтобы тебя прогнали? – Не кричи на нее, Бина, – вмешалась Шира. – Посмотри, как она трясется, бедняжка. Сколько уже? – Три месяца, – прошептала виновато Табил. – Ну, вот не дура? Три месяца! А если бы мы не догадались – так бы и ходила, пока живот не выпер? – снова вскинулась Бина. – Ладно, чего уж теперь кричать. Есть еще время, – сказала Шира. – Дам я ей отвар. Через неделю будет как прежняя. А к Лоту пока не ходи! От чаши с отваром отвратно пахло тухлыми яйцами. И цвет у отвара был противный – болотный. А по мутной поверхности плавали жирные пузыри. Табил чуть не стошнило, когда она поднесла чашу к губам. – Пей! – приказала Бина, и Табил стала глотать это пойло, содрогаясь худеньким телом от страха и омерзения. – Держи в себе! – грубо потребовала Бина. – Не вздумай вырвать! Табил изо всех сил старалась сдерживать накатывающую зловонными волнами рвоту. У нее было ощущение, будто мерзкая грязь медленно растекается по всему телу, а сама она превращается в выгребную яму. Она невольно согнулась в пояснице, держась за живот, но Бина схватила ее за волосы и заставила распрямиться. – А ты что думала, что я тебе сладкой водички дам? Держись, девка, и молись Бау,[26 - Бау – или Баба, древнешумерская богиня достатка, «госпожа плодородия», помогала в преумножении потомства, целительница, наполняющая энергией заклинания и магические заговоры. Символ – собака.] чтобы тебе помогло! Но отвар не помог. Табил пила его по два раза в день, почти неделю, но у нее лишь открылся кровавый понос. Девушка подурнела: цвет лица стал землистым, глаза запали, по телу высыпали чирьи. Она не могла ничего есть. Даже от простой воды ее начинало тошнить. Лишь кислое молоко она кое-как проталкивала внутрь мелкими глотками, но потом в животе начинало больно колоть. Она перестала выходить. Нужду справляла в своей маленькой комнате, и терпеливая Шира молча выносила за ней горшки. Нахор ходил обеспокоенный. Ему, конечно, обо всем доложили. А Лот верил, что Табил просто заболела животом. Он навещал ее, но девушка отворачивалась к стене, прикрывая лицо руками, и умоляла уйти. Потом его совсем перестали пускать. А потом Нахор сказал, что он должен поехать в стан: дяде Авраму необходима его помощь, чтобы перегнать стадо. В другое время Лот с радостью бы уехал на несколько дней из города, чтобы отдохнуть от утомительного однообразия сидения в лавке. Но сейчас у него была Табил. Он смутно чувствовал, что с ней происходит что-то неладное. Он считал себя обязанным оставаться рядом с девушкой. Да и с каких это пор дядя Аврам стал нуждаться в помощи племянника в таком обычном деле как перегон скота? Он отказался ехать. Тогда его позвал дед и прямо потребовал, чтобы он ехал, выдумав новую причину: Лот должен привезти Милку с младшими детьми – она просится в город, к мужу. Не посылать же за ней слуг? И Лоту пришлось подчиниться. Рано утром, воспользовавшись тем, что все спали, Лот пробрался в комнату Табил. Она тоже еще спала. Выглядела девушка чуть лучше обычного, но ее потрескавшиеся губы были недовольно сжаты, словно она терпела легкую тупую боль, а дыхание было мелким и беспокойным. Он не стал будить Табил: едва коснулся губами ее лба на прощанье – и вышел. 10 – Уж это тебе поможет наверняка, – сказала Шира, протягивая чашку. Отвар был черно-красного цвета, как запекшаяся кровь. У него был резкий уксусный запах. – Он немного жжет, – сказала женщина, видя, как Табил недоверчиво морщится. – Постарайся выпить одним глотком. Табил было уже все равно. Ей лишь хотелось, чтобы все это поскорее закончилось. Терпеть дальше свое состояние она не могла – лучше умереть. Напиток обжег горло и покатился дальше, опаляя нестерпимым огнем внутренности. Это было все равно как выпить крутого кипятка. Табил задохнулась от этого жара и закашлялась. – Терпи! – сказал Шира сочувственно. – Будет больно. Зато ты избавишься от этого. – Я не умру? – спросила Табил, закрывая глаза и чувствуя, как огонь все сильнее разгорается в ней. – Нет, девочка. Боги этого не допустят. Уже через полчаса Табил каталась по полу, дико воя от боли. Ее истошные крики были слышны во всем доме и даже на улице – проходившие люди оглядывались с любопытством и тревогой – и Нахору пришлось закрыть лавку. Кровь пошла к вечеру. Измученная многочасовой пыткой, Табил уже ни на что не реагировала. Временами она теряла сознание, а когда приходила в себя, тихо выла как ребенок, у которого разболелись зубы. – Началось, – сказала Шира угрюмо. У женщин все было готово: чистые тряпки, кипяченая вода, специальный порошок, останавливающий кровотечение. Только к полуночи из Табил перестала вытекать черная жирная кровь. Она лежала такая белая, что казалось в ней вообще не осталось крови. Но глаза были открыты. Табил неподвижно смотрела в потолок. А рядом стояли женщины и о чем-то горячо перешептывались. Наконец Бина безнадежно махнула рукой и вышла. Тогда Шира налила в чашку молока и присела на постель к Табил. – Выпей немного молочка, – сказала женщина, приподнимая ее голову. Шира раздвинула краем чашки губы Табил и попыталась влить молоко в рот. Две прозрачно-белые струйки быстро стекли по подбородку девушки и закапали на грудь, а Табил слегка закашлялась. – Давай попробуем еще раз, – сказала терпеливо Шира. – Я не дам тебе умереть, девочка. Табил впала в беспамятсво. А когда ненадолго выныривала из обморочного сна, видела сквозь сизый дым курящихся свечей черное лицо склонившейся над ней женщины с желтыми глазами. Вместо волос над головой женщины вздымалась рыжая грива, схваченная огромным гребнем, а в руках было веретено, на которое она наматывала окровавленную нить, вытягивая ее из разрезанного живота Табил и бормоча без остановки какие-то страшные слова на неизвестном языке. «Это Ламашту[27 - Ламашту – в аккадской мифологии, львиноголовая женщина-демон, насылающая на людей болезни и похищающая детей. Изображалась кормящей грудью свинью и собаку. Ее атрибутами были гребень и веретено.] пришла за мной!» – ужасалась девушка и поспешно закрывала глаза, словно пытаясь спрятаться в темноте. Бежать было поздно – эта демоница уже высосала из нее почти все силы… А через три дня Табил стояла на улице перед лавкой. В руках ее был узелок, а на плечи накинута грубая холстяная накидка. Она слегка пошатывалась, озираясь вокруг, и мелко тряслась как в лихорадке. 11 Они сидели на выцветшей траве. Солнце стояло высоко. Измученные жаждой животные недовольно мычали. Аврам уже послал людей к стаду. Пусть соберут животных и ведут на водопой – к месту, где спуск не так крут. Но мысли Аврама были заняты другим – он думал о Лоте, о том, как с ним заговорить. Лот в стане уже пятый день. Как прибыл, начал торопиться обратно. Но приехавший с ним человек все рассказал Авраму и передал просьбу Нахора задержать племянника как можно дольше. Пришлось Милке выдумывать несуществующее недомогание. Лот все время с женщинами и детьми. Аврама как бы и не замечает. Поздоровается с утра – вот и вся их беседа. А сегодня вот сам пришел и сел рядом. Видно, что мальчишка тоскует, хочет скорее вернуться к милой. Аврам не осуждает отца за то, что свел он внука с женщиной. Нет в этом ничего плохого. Но надо было сделать это как-то по-другому. Лучше было свести юношу с опытной женщиной. И уж совсем не стоило приводить эту девчонку в дом. Ведь девушка была в него влюблена. Да и Лот, видимо, тоже. А любовью играть нельзя. Нехорошо это, грех. – Дядя, когда мы поедем? – спросил вдруг Лот. – Поедете. Вот Милка поправится – и поедете, – поспешил ответить Аврам. – Милка здорова, не врите мне. – С чего это ты решил? – Я зашел к ним в шатер, а она играет с Кеседом. Подбрасывает его в воздух и смеется. – Ну, значит полегчало. Вот и хорошо. Через пару дней, если ей снова хуже не станет, и поедете. – Я не могу ждать два дня! Мне надо в город. – Никак по лавке соскучился? Лот не ответил. Он смотрел перед собой – и в лице его была угрюмая решимость. – Да не беспокойся ты – все образумится, – неосторожно уронил Аврам. Лот обернулся и пытливо заглянул в глаза дяде: знает или не знает? Аврам не выдержал его взгляда и отвернулся. Неуютно ему с этим мальчишкой. В его присутствии он всегда испытывает чувство вины. – Так ты говоришь, что у Нахора дела идут хорошо? – спросил невпопад Аврам, хотя Лот ничего и не рассказывал ему о Нахоре. – А дед как? – Болеет. Сильно болеет. Бина жалуется, что дед почти не ест. И мочится он кровью. «Не больной он, – поправил про себя Аврам. – Умирает. Да все никак не умрет». – Ты веришь в Бога? – неожиданно спросил Аврам. – В бога? – удивился вопросу Лот. – Да, в Бога Сущего. В Единого Бога. В Бога наших отцов и предков. – Не знаю, – почти равнодушно ответил Лот. – Я люблю ходить в храмы. Там интересно. Играет музыка, девушки танцуют, много народа. Но в последнее время дядя Нахор не берет меня в храмы. И одного не отпускает. – Так значит, ты не веришь в Бога?! – горько изумился Аврам. – Мне об этом никто не говорил. Я не думал. Но если мне очень хочется, чтобы что-то совершилось, я молю об этом Сина. Или Иштар, или Мардука.[28 - Мардук – в шумеро-аккадском пантеоне, верховное божество, «сын чистого неба», бог-покровитель Вавилона.] Смотря, о чем прошу. – И часто эти боги внемлют твоим молитвам? – усмехнулся Аврам. – Нет, не часто. Но иногда бывает. – А ты не думал, что это может быть простая случайность? У тебя никогда не бывало такого, чтобы ты что-то хотел – и твое желание сбылось без всяких молитв? – Да, бывало, – чуть задумавшись, ответил Лот. – А ты не думал, почему так случается? – Нет. Может быть, кто-то другой за меня помолился? А что? – А то, Лот, что ты молишься богам, которых не существует! – горячо заговорил Аврам. – Есть только один Бог на земле и в небесах – тот, кто создал весь этот мир и первых людей, от которых пошел род человеческий! Он один управляет миром и нашими судьбами. И ему одному мы должны молиться и подчиняться. А все остальные «боги» – лишь нечисть, демоны, которых создал Бог, чтобы сбивать с пути истинного неверных! – И как зовут этого бога? – с сомнением спросил Лот. – Его называют по-разному, но настоящее имя его произносить нельзя простому человеку.[29 - «…имя его произносить нельзя простому человеку» – произнесение вслух имени Бога в иудаизме табуировано. Запрет этот обосновывается толкованием иудейских богословов отрывка из Торы «… Вот имя Мое на веки…» (Исх. 3:15), где «на веки» толкуется «скрыть, утаить». Достоверно известным считается лишь тетраграмматон ЙХВХ, традиционно читаемый как Йахве – «Сущий» в старославянском.] Это великий грех! – И как же ему тогда молиться, этому богу, если у него даже имени своего нет? – невольно усмехнулся Лот. – А что тебе в его имени? Имена нужны истуканам, чтобы различать одного от другого. А Единого Бога достаточно просто называть «Бог», ибо для верующего в него нет иных богов! – А откуда ты это знаешь? Откуда тебе известно, что бог – только один? – упорствовал Лот. – Это известно было задолго до меня. Это известно твоему дяде, и твоему деду, и всем людям рода, и известно это было многим поколениям людей вплоть до прародителя нашего Ноаха.[30 - Ноах – библейский Ной.] Разве не слышал ты историю Ноаха – как спас его за веру непоколебимую Творец Милосердный вместе с семьей его во время Великого Потопа? А всех других людей, верящих в идолов, утопил! – Мне рассказывали. Но я этому не верю. – Почему же, Лот?! – Потому, что я жил в пустыне и много ходил по земле, и знаю, что земли очень много, а воды очень мало. Откуда он мог взять столько воды? – Лот, для Бога, создавшего этот мир, нет ничего невозможного, разве ты этого не понимаешь?! – вскричал Аврам. – Ладно, пусть так, – сказал раздумчиво Лот. – Но тогда скажи, куда твой бог дел воду после потопа? – Он собрал ее в одно место! Разве не известно тебе, что есть глубокие моря, где воды так много, что не видно ей края? – Слышал. Но мне все равно не верится. Если твой бог такой всемогущий, почему он терпит других богов? Почему в других богов верят многие, а в твоего – лишь ты один? – Он испытывает нас! Всему свое время!.. Но Лот уже отвернулся. Слова дяди показались ему неубедительными, и он сразу потерял интерес к разговору. – А если Бог явит тебе мощь свою в чуде великом, ты и тогда не поверишь в него?! – снова вскричал Аврам в отчаянии. Лот обернулся и, глядя в глаза Авраму, ответил твердо: – Если явит твой Бог мне чудо, если сделает, как я задумал, то я поверю в него! И в тот же миг до них донеслись крики – и они увидели человека, бегущего к ним. Они встали и пошли навстречу. Человек оказался слугой, посланным Милкой. Аврам отошел с ним в сторону, стал говорить и вдруг обернулся. – Мы едем в город. Сейчас же! – бросил он Лоту и широко зашагал в сторону шатров. 12 Стражники пришли под вечер. Нахор ждал их, но в душе надеялся, что все обойдется. Об утопленнице, бросившейся в колодец перед Храмом Иштар, он услышал еще утром от одного из покупателей. У него сразу нехорошо екнуло сердце. Но он упорно отгонял от себя мелькнувшую догадку. «Мало ли девушек топится в этом городе?» – думал Нахор с раздражением. Но после обеда, до самого вечера, в лавку не зашел ни один покупатель. И это было странно и тревожно. Его вели под руки два стражника. Еще один шел впереди. Люди останавливались и с интересом смотрели вслед, а некоторые женщины плевались. У здания суда уже собралась небольшая толпа. Завидев Нахора, люди зашумели и задвигались, взяв его в круг, так что стражникам пришлось поработать локтями, чтобы оттеснить самых ретивых и не дать дотянуться кулакам до пленника. Но кто-то успел все же бросить камень, который ударил Нахора в спину, не очень больно. Потом стражники ввели его в большое помещение с узкими окнами и поставили посредине полутемного зала, продолжая крепко держать за руки. Они простояли так довольно долго, пока из-за плотной ширмы не вышел на возвышение мужчина в широкой рубашке, расшитой синими и красными восьмиконечными звездами. На голове его был высокий судейский колпак с накрученными по спирали зелеными лентами, а подбородок прикрывала накладная синяя борода. Нахор знал судью. И судья знал Нахора. Встречаясь на улице, они всегда уважительно раскланивались. Этот судья уже раньше вел его дело с одним купцом. Нахор поспорил с тем купцом о ценах: договорились об одной цене – и Нахор дал задаток, а когда купец привез товар, он вдруг объявил другую цену и задаток возвращать отказался. То дело судья решил в пользу Нахора и получил от него хороший подарок. Но сейчас судья смотрел на Нахора строго – как на незнакомца. – Ты Нахор сын Фарры? – спросил он, заглянув в табличку. – Я, – отозвался Нахор. – У тебя работала служанкой девушка по имени Табил? – Да, работала, – ответил он задрожавшим голосом. Только теперь ему стало чего-то страшно, а до этого он почему-то вовсе не волновался, а лишь наблюдал за всем, что происходит, как бы со стороны. – Эту девушку нашли сегодня утопленной в колодце. Ее мать обвиняет тебя в убийстве дочери и требует над тобой суда. Что ты можешь сказать в свое оправдание? – Это ложь, господин судья! – вскричал Нахор. – Сегодня утром я расплатился с этой девушкой и отправил ее к матери. Она часто болела и не справлялась с работой. Вот я и решил, что лучше найду другую служанку. – Кто видел, что девушка вышла от тебя утром? – Все видели! Все мои домочадцы. – Они не могут за тебя свидетельствовать, – возразил судья. – Кого ты еще можешь привести в свидетели? Нахор растерялся: – Я не знаю. Но кто-то должен был ее видеть! – Значит, у тебя свидетелей нет, – бесстрастно утвердил судья. – Мать девушки также обвиняет тебя в неуплате за те четыре месяца, что ее дочь у тебя проработала. Это правда? – Да что же это?!.. Она все врет! – совсем уже возмутился Нахор. – Я дал этой женщине выкуп за три месяца вперед, еще когда брал девчонку в дом. А потом она снова пришла за выкупом – и я опять дал ей за два месяца. Так что эта женщина даже осталась мне должна! – Зачем же ты тогда давал что-то девушке, как ты говорил прежде, если ты уже расплатился с матерью? – спросил судья со снисходительным злорадством. Нахор замялся в растерянности, но все же нашелся: – Мне стало ее жалко. Я подумал, что мать осерчает на глупую дочь, потерявшую выгодное место. Вот и дал ей, чтобы мать не так сердилась. – Понятно! – мрачно подытожил судья. – Поскольку у тебя нет надежных свидетелей, мы вынуждены задержать тебя до суда. Так для тебя будет даже лучше – слишком многие возмущены и считают тебя виновным в случившемся. Суд будет завтра, и я советую тебе просить родственников и друзей, которых ты имеешь, найти до утра свидетелей, видевших девушку вышедшей из твоего дома в день утопления. Это будет нетрудно, если ты говоришь правду. С этими словами судья повернулся к Нахору спиной, чтобы уйти. – Но я не убивал эту хромоножку! – дернулся Нахор вслед за ним, но стражники держали его крепко. 13 Собирались они слишком долго, хотя все друг друга подгоняли. А все из-за Милки, не послушавшей совета Аврама остаться. Вот она и бегала между шатрами, собирая неисчислимый скарб в дорогу, словно ехала в далекое путешествие к незнакомому месту, а не в Харран, до которого было два часа пути, и где у них был свой дом. Всю дорогу после Милка причитала, орала на слуг и детей, но больше всего ругала бранными словами своего непутевого мужа – сама не зная за что. Об аресте брата знал лишь Аврам, но говорить никому не стал. Лота мучили плохие предчувствия, настолько плохие, что он не решался спросить Аврама о причине поспешного отъезда. И лишь когда они уже въехали в город и Лот стал нетерпеливо подгонять осла, Аврам окликнул его и, поравнявшись, сказал: – Не спеши так. Нет ее в доме. – О ком ты говоришь?! – неприятно поразился Лот, хотя все уже понял. – С девушкой случилось несчастье, – пришлось сказать Авраму. Сердце Лота больно дернулось, словно кто-то хотел его вырвать из груди. Он смотрел на Аврама с мольбой в глазах, тщетно ожидая, что тот сейчас откажется от своих слов и признается в злой шутке. Но Аврам молчал и не отводил виноватого взгляда. – И это тоже сделал твой бог?! – крикнул Лот, соскочил с осла и побежал. – Откройте! Откройте! – дубасил Лот кулаками в запертую дверь. Заскрежетал засов, вышла Шира – и Лот, грубо оттолкнув ее, бросился в дом. В комнате Табил было прибрано, постель вынесена, словно здесь никто никогда и не жил. Тогда Лот побежал к деду. – Где она? Что вы с ней сделали?! – кричал он в лицо старику, подняв деда рывком за ворот рубахи из постели и тряся как куль. – Отпусти его! – молила Бина, вцепившись в Лота, чтобы оттащить от задыхающегося старика. – Ты его убьешь! Лот двинул ее локтем, так что она отлетела, и неохотно разжал пальцы. Старик, тяжело охнув, рухнул на постель, а Лот упал рядом на колени и зарыдал. Фарра поднял дрожащую руку и стал шарить ею в воздухе. Лот грубо оттолкнул его ищущую руку и встал. – Ненавижу вас всех! Жадные! Бессердечные! Будьте вы все прокляты своими богами! – сказал он с холодной ненавистью – и выбежал. Аврам спешно ушел куда-то, не заходя в дом, бросив малышей и Милку с детьми на слуг. Лот слышал из своей комнаты, как они все шумно зашли. Потом, до самого вечера, слышно было лишь Милку и детей, которые орали то поочередно, то все вместе. К нему никто не смел зайти. Только среди ночи, когда он, измученный слезами и невыносимыми мыслями, ненадолго забылся, Лоту почудилось, как кто-то проскользнул комнату, а потом послышались булькающие звуки льющегося в чашку молока. Эти нежные тихие звуки напомнил ему о чем-то – и Лот заплакал во сне. Аврам пришел на суд со вторым сыном Нахора – Вузом, который работал тогда подмастерьем кузнеца и жил при мастерской, лишь изредка наведываясь в дом. Напротив них стояла толстая женщина, а рядом с ней – невысокая смуглая девочка. Со двора, через распахнутые двери суда, доносился возбужденный гул толпы. Собралось необычно много людей. В этом городе, где каждую ночь кого-то убивали, грабили или насиловали, дело об утопленнице вызвало почему-то особый интерес. Возможно потому, что жертвой была девушка из бедной семьи, к тому же хромая, а судили богатого лавочника, вдобавок приезжего. Люди спорили о том, чем кончится дело. Многие говорили, что лавочника отпустят, а это несправедливо, и шумно требовали наказания. И вот Нахора ввели. Он показался Авраму очень напуганным, как будто за ним и правда была вина. Потом, из-за черного полога, появился судья… Дело было решено быстро. Аврам сумел найти и привести в суд свидетелей, которые видели девушку в день ее смерти, бесцельно бродящей в разных концах города. Люди говорили, что вела она себя как-то странно, словно чего-то искала. А когда ее спрашивали, испуганно отбегала. Таким образом, обвинение Нахора в убийстве было судьей решительно отклонено. Почему девушка решила утопиться, и как случилось, что в столь людном месте да еще средь бела дня никто этого не заметил, судью не интересовало. Однако по второму обвинению – в неуплате выкупа за службу – судья признал Нахора неправым. И Нахор, обрадованный столь удачным и быстрым исходом дела, благоразумно не стал препираться. Хоть он и повторил судье в свою защиту, что давал выкуп матери, но все же легко согласился выплатить присужденную сумму, и даже сверх того – как бы выражая сожаление материнскому горю. Согласился он и на небольшой штраф в пользу храма Шамаша, который ему присудили как проигравшей стороне. В итоге оказалось, что все остались довольны, включая мать утопленницы, которая, правда, поначалу казалась несколько разочарованной – видно надеялась получить больше, если бы богатого лавочника признали убийцей. Был доволен и судья, всем угодивший своим мудрым решением. И думал он про себя, что этот лавочник ему кое-чем обязан и от него можно ожидать дорогого подарка. И даже Аврам был доволен, что все кончилось быстро, и он может теперь уехать из этого безбожного города. И только один человек совсем не радовался мудрому решению судьи. Это была смуглая девочка, Аййа. Лишь она одна задавала себе горький вопрос: почему ее сестра решила уйти раньше времени в страну теней, где ей сейчас холодно и одиноко? И после долгих мучительных раздумий, она нашла ответ на свой вопрос – и вынесла в сердце свой собственный приговор человеку, которого считала виновным в смерти ее любимой несчастной сестры. Никогда она это ему не простит! Никогда!.. III. Между Луной и Солнцем И было дней жизни Фарры [в Харранской земле] двести пять лет, и умер Фарра в Харране. Бытие, 11:32 1 Прошло почти два года с того злополучного дня, когда из-за глупой девчонки утопившейся в колодце Нахору пришлось пережить много неприятных часов в городской тюрьме, а после – на суде. Хорошо, что все кончилось благополучно. Но без неприятностей не обошлось. Ладно, штраф, что ему присудили выплатить: золото – дело наживное, хотя и было его жалко, тем более, что считал Нахор наказание несправедливым. Хуже было, что в семье от него отвернулись – будто он был во всем виноват. А в чем его вина? Разве сделал он что-либо по своей воле? Разве не отец ему приказал привести в дом Табил? Разве не он после потребовал от Нахора избавиться от девчонки? Но даже отец его осудил! Нахор, видите ли, сделал не так, как следовало. А как он должен был поступить? Он дал этой несчастной целых три слитка серебра – ее семье на полгода бы хватило, чтобы прожить! А ведь он и матери до этого давал в кольцах. И где бы эта хромоножка смогла продать свою девственность дороже? Откуда он мог знать, что эта полоумная утопится? Или он еще должен был отвести ее за ручку к матери?.. Несправедливо все это! Милка – его жена! – чуть ни с кулаками набросилась, когда узнала. Аврам плюнул, уходя, на порог, сказав, что ноги его больше не будет в этом доме! А ведь плюнуть – все равно, что проклясть обитателей дома! А в доме этом живет его отец, его брат, невестка с детьми малыми!.. И это наш святой! Про Лота вообще лучше не вспоминать. Дали бы ему волю – убил бы родного дядю. Хорошо – увез его Аврам с собой. Хотя без Лота и трудно в лавке. Ох, как трудно! Уца прислали ему взамен. А что толку с Уца? Счета не знает, работать ленится, все вечера в городе пьянствует да со шлюхами милуется. От такого помощника больше вреда, чем пользы. Дал же ему бог сына. Хоть Вуз посерьезней. Пользы от него, правда, тоже не много – живет при кузне сам по себе. Но хоть неприятностей не доставляет да денег у отца не тянет. А что было потом, когда Аврам Лота увез! Какие ему страсти с домашними пережить пришлось! Уже на третью ночь, как выпустили его, начали приходить к дому люди незнакомые и стали исподтишка вымазывать стены дерьмом да лить на порог помои. Утром встанешь – и тут тебе такое. Срам! Мало того, что всех домашних страх взял, что слугам работы неприятной прибавилось, – дерьмо соскабливать да отмывать, – так еще и покупатели перестали ходить. И ведь каждую ночь стали наведываться эти разбойники, уже и не прячась вовсе. Кричали проклятия и угрожали. А когда они стали выкрикивать имя Лота и требовать на суд – стало совсем страшно. Откуда на стороне могли узнать – о Лоте? Кто им сказал? Никак в доме враг завелся? Пошел он в суд, жаловаться. Вызвали мать девушки, стали расспрашивать – не она ли народ баламутит? Женщина, конечно, от всего отказалась. Клялась богами, что ничего про это дело не знает и ей самой неприятно, что какие-то бессовестные люди пользуются именем ее покойной дочери для своих разбойничьих целей. А она, мол, зла против лавочника не держит и справедливое решение суда ее вполне устроило. Пригрозили ей слегка и отпустили. И пришлось Нахору самому о защите подумать. Вызвал он людей, что в мастерских работали, и устроили они засаду. И как явились опять разбойники, выбежали его люди из ворот и начали пакостников избивать – все быстро и разбежались. Но через две ночи снова пришли, уже меньшей толпой. А Нахор знал, что придут. И снова его люди хорошо поработали – многих изувечили, а двоих поймали и в суд на утро отвели. В суде тех людей пытали – кто зачинщик? Они, понятное дело, молчали поначалу, но потом, как начали их палками бить, разговорились. И выяснилось, что всех нанял какой-то человек, что ходил каждый день по базару и говорил речи обвинительные перед людьми рабочими. И обвинял в своих речах тот человек Нахора в смерти бедной девушки, а пуще него – Лота: юношу красивого и избалованного, что совратил невинную девушку, задурманил голову словами любви лживыми, а после, наигравшись ее телом, выгнал на улицу. И говорил тот человек, что суд над Нахором был несправедливым – откупился лавочник золотом от наказания заслуженного. А Лот – так совсем не пострадал. Скрывают родственники от суда мальчишку сластолюбивого, что продал душу демонам за красоту свою обольщающую. И говорил тот человек, что хоть суд продажный и признал совратителей и насильников невиновными, но следует их наказать жестоко, чтобы другим неповадно было девушек губить. И всем, кто с ним соглашался, раздавал человек медь и серебро и звал ночью к воротам Нахоровым, где им еще дадут. Но когда спросил судья у разбойников, кто этот человек, что на суд клеветал и звал людей вредить честному человеку, ответили негодяи, что не знают имени его, поскольку не назвался он, и что не видели даже лица его из-за платка, что носил человек всегда поднятым до самых глаз. Разбойников тех, конечно, примерно наказали: били долго прутьями мочеными по пяткам и плечам на площади, а после сослали рабами на соляные работы – и безобразия с того дня прекратились. Но все же неспокойно было на душе у Нахора. Чувствовал он нелюбовь на себе от людей Харрана. Приходилось ему теперь ходить по городу со слугами для защиты. И торговля шла много хуже прежнего. И тогда понял Нахор, что нужны ему покровители властные, чтобы дела свои поправить. И стал искать. И, вроде бы, нашел таковых. 2 Новый посох почти готов. Осталось вырезать рукоять в виде головы барана – такую он видел у одного из пастухов. Резчик из Лота никудышный, да и нож тупой. Но это не важно. Главное – занять себя чем-нибудь. Чтобы не думать. Лот теперь не любит думать – от мыслей ему становится грустно. Жизнь его пастушеская проста и однообразна. Мечтать он зарекся, а прошлое лучше не вспоминать. В прошлом – мать и сестра его Рухама. Где они сейчас, что с ними? В прошлом – могила Нехамы, которую давно замели пески. И Табил… Теперь он все знает. Как-то он разговорился о Табил с Сарой, – так получилось, – и она сказала, что Табил, наверное, ждала ребенка. У них мог быть ребенок! Он мог стать отцом! И они их убили: его дитя и его Табил!.. А как это по-другому назвать?.. Если бы он только был рядом!.. Но они нарочно его отослали. Кто им дал право распоряжаться его судьбой?! Он бы, скорее, ушел с Табил из дома, чем позволил ее обидеть!.. Как бы жил? Так же и жил – как сейчас: нанялся бы к кому-нибудь пастухом. Ему много не надо – он с детства знает, что такое бедность. И Табил была бы счастлива с ним – она тоже никогда не была богачкой. Это они – жадные, это им надо слишком много для счастья. А Лоту нужна только любовь. Разве любовь купишь за золото? Ничего они не понимают, хоть и прожили долгую жизнь. Солнце светит для всех. И вода из колодца, когда хочешь пить, одинаково сладка – что богатому, что бедному. А когда ты голодный, какая тебе разница: ешь ты мясо из котла или кусок хлеба и козий сыр? А вот когда нет любви, ее ничем не заменишь!.. Уже два года он в стане. Как приехал, попросил дядю Аврама, чтобы тот дал ему небольшое стадо. Чтобы он сам его пас, один. И дядя выделил ему скот – несколько десятков коз и четырех козлов. Дал он ему и палатку. И все остальное, чтобы жить в поле. С тех пор он один и живет. Аврам приезжает не часто. Привозит кое-что из продуктов. Каждый раз просит вернуться к шатрам. Но Лот не соглашается. А потом дядя начинает говорить о боге, о смирении, о Ханаане… О боге ему слушать неинтересно. Лоту не нужен бог Аврама. И все боги в мире ему тоже не нужны. Что хорошего он видел от богов? Ничего! Одно только горе. Пусть лучше боги забудут о нем, как он забыл о них. Пусть оставят в покое – только этого он от них и просит. А в Ханаан бы он поехал. Его ничего не держит в Харране. Он в Харране ни о ком не пожалеет. Даже о деде. Хотя – нет, деда ему все же жалко. С ним бы он заехал попрощаться. А после бы уехал – навсегда. Все равно – куда. Чем дальше от своего прошлого, тем лучше. А в последнее время к нему иногда стала наезжать Сара – вроде как балует его домашней стряпней. В еде ее Лот не нуждается – сам себе привык готовить. Но, признаться, Сара готовит вкусно. Даже лучше, чем Шира. Она и травы ему сушенной дала, которую подмешивает в варево, и все же вкусно, как у Сары, у него не получается. С Сарой, когда она приезжает, они разговаривают еще меньше, чем с Аврамом. Тревожно Лоту как-то с ней. Не чувствует он в ней сестру. Будто чужая женщина. Красивая. Но красота Сары какая-то грустная, закрытая и… строгая. Лоту стыдно на нее смотреть, но он невольно смотрит, когда Сара отворачивается – словно ворует ее красоту недоступную. И она это чувствует. И ей тоже с Лотом неуютно. Почему же она тогда приезжает?.. 3 Аййа возилась с платьем, присев на лавочку у треноги со светильниками. Вчера, во время представления, когда они танцевали перед разгоряченной толпой, кто-то из девушек слегка дернул ее сзади за шейный шнурок. Этого оказалось достаточным, чтобы платье моментально соскользнуло. Полностью! Первым желанием Аййы было остановиться и закрыть тело руками, но это было невозможно – бубен продолжал отстукивать ритм. Она лишь слегка замешкалась, чтобы небрежно откинуть предательский кусок ткани, который запутался в ногах, и продолжила танцевать. Она слышала, как толпа разом охнула при этом, а потом начала свистеть и улюлюкать. Ей казалось, что все смеются над ее оплошностью, над ее уродливой, в разноцветном вихре развевающихся юбок, наготой. Но когда, под финальный удар бубна, они все замерли со вскинутыми вверх руками, Аййа увидела сотни взглядов, жадно устремленных на нее. Толпа хлопала и кричала слова приветствия, выражая свое восхищение – ею одной. И она была счастлива в тот миг. Но потом, когда они забежали за полог, один из евнухов влепил ей пощечину, сказав, что своей оплошностью она сорвала представление. Аййа даже не стала оправдываться. Она знала, что девушки иногда проделывают такое со слишком прыткими новыми товарками. И вот теперь это случилось с ней. Это была ей месть за то, что она заняла место их подруги, которая, на взгляд кого-то из старших жрецов, стала слишком медленно двигаться и была уже не так хороша, как прежде. Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/ramiz-mirtagi-ogly-aslanov/lot-pravednyy-ishod/?lfrom=688855901) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом. notes Примечания 1 Долина Сиддим – в Библии, плодородная долина, на которой произошло сражение между пятью ханаанскими городами во главе с царем Содомским и войском эламского царя Кедорлаомером и его тремя союзниками. Ученые предполагают, что долина могла располагаться на юго-востоке Мертвого моря, в районе нынешнего полуострова Эль-Лисан, разделяющего Мертвое Море как бы на две половины, а после некоего природного катаклизма (содомская катастрофа?) была затоплена 2 Горы Моав – горный массив, расположенный на восточном берегу Мертвого Моря в современной Иордании. 3 Соленое Море – одно из ранних названий Мертвого моря, наряду с Содомское море и Асфальтовое море, бессточного соленого озера, расположенного между современным Израилем и Иорданией. 4 Седом – библейский Содом. 5 Сивану – название третьего месяца вавилонского колендаря, соответствует древнееврейскому месяцу Сиван, приходится на май-июнь. 6 Иштар – в аккадской мифологии – богиня плодородия, плотской любви, войны и распри. Культ Иштар был широко распространен по всему Ближнему Востоку и Малой Азии, в том числе – в Ханаане. 7 Анахит – одно из аккадских названий планеты Венера, отождествляемой с богиней Иштар. 8 Молох – ханаанское божество, которому приносились жертвоприношения, в том числе – человеческие, часто – детей. Поклонение Молоху отмечено и у древних евреев. Упоминается в Торе. 9 Ур Халдейский – в Библии и Торе – царский город, откуда вышел Авраам, чтобы идти в Ханаан. Этот город располагался в устье рек Евфрат и Тигр при впадении в Персидский залив. В разные времена он входил в состав различных государств. Возможно, входил и в состав Халдейского царства, столицей которого был город Сузы. Но Халдейское царство сформировалось не ранее 10 века до нашей эры. А время жизни Авраама, согласно еврейской традиции, – 1948-2123 от сотворения мира, или 1813-1638 до нашей эры по григорианскому календарю, то есть, очевиден некий анахронизм. 10 Земля Сеннаар – на древнееврейском языке – «земля рек», упоминается в Библии как земля царя Нимрода. После потопа на эти земли вернулись потомки Ноя. В литературе часто – Вавилония, южные территории Месопотамии. 11 Падан-Арам – историческая область, обозначающая северные территории Месопотамии в верховьях рек Тигра и Евфрата. Упоминание этой местности в Торе натолкнуло некоторых исследователей на мысль искать исходный пункт путешествия Авраама не в Уре, а в Урфе – городке неподалеку от Харрана, который находится ныне на территории Турции. 12 нугиг – жрицы высокого ранга в храмах Шумера и Аккада, занимавшиеся также и проституцией в пользу храмов. 13 Верблюд – большинство ученых склоняется к мнению, что упоминание верблюдов в библейских рассказах о патриархах – анахронизм, и что одомашненые верблюды появились на Ближнам Востоке лишь в Х веке до нашей эры. Однако есть также ученые, указывающие на археологические факты возможности приручения верблюдов в Древнем Египте и Сирии на тысячу и более лет ранее. 14 Иска – на то, что Иска это Сара, есть указание у Иосифа Флавия в его комментариях к «Еврейские древности», где он так и называет вторую дочь Арана – Сара. На это же указывает и устная Тора. В свою очередь, в христианской традиции принято считать Сару сводной сестрой Авраама, ссылаясь на соответствующие места в Библии, где Авраам выдает жену за сестру. На то, что Сара была сводной сестрой Авраама, указывает и «книга Юбилеев». «И в сороковой юбилей во вторую седмину в седьмой год ее Аврам взял жену по имени Сора, дочь его отца (?), и она сделалась его женою». 15 Лагаш – город в Месопотамии неподалеку от Ура. 16 «… а самого убили» – Апокрифическая «Книга Юбилеев» дает свою версию гибели Арана в главе XII. «И (в шестидесятый) год жизни Аврама, т. е. в четвертый год четвертой седмины, встал Аврам ночью, и сожег капище идолов и все, что было в нем, так что люди ничего не знали об этом. И они встали ночью и хотели спасти своих идолов из огня. И Аран поспешил сюда, чтобы спасти их; тогда пламя бросилось на него, и он сгорел в огне и умер в Уре Халдейском, прежде своего отца Фарага; и они погребли его в Уре Халдейском». 17 Ханаан – древнее название Палестины. Еще шире – западная часть Плодородного Полумесяца, исторической области на северо-западе излучины Евфрата от реки Иордан до Средиземного моря. По преданию, они были завещаны потомкам Сима – сына Ноя, к которому восходит род Фарры, но были захвачены потомками Хама – другого сына Ноя. 18 Эбла – древний семитский торговый город-государство. Был расположен в районе современного Алеппо. 19 Харран – крупный торговый центр на севере Месопотамии. Выйдя из Ура, чтобы идти в Ханаан, Фарра выбирает традиционный окружной путь вдоль заселенных берегов Тигра. Современный Харран – небольшой город в Турции. 20 Син – божество Луны у семитов. В шумерской мифологии – Нанна. Центральные места культа – Ур и Харран. Один из старших богов в аккадском и семитском пантеонах, отец близнецов Шамаша и Иштар. 21 Нин-Гал – Нингаль, «великая госпожа», в шумерской мифологии – супруга бога Луны Нанны. 22 арамеи – семитский народ, заселявший в Месопотамии нынешние территории Сирии и Ирака. 23 адар – двенадцатый месяц еврейского и вавилонского календарей, соответствует февралю-марту. 24 локоть – древневосточный локоть ровнялся 45 сантиметрам. 25 «идол в виде быка расписного с лазоревой бородой крученной и золотыми рогами полумесяцем» – таково было одно из традиционных изображений Сина в храмах. Изображался Син также старцем с длинной бородой и короной в виде полумесяца, символизируя мудрость. 26 Бау – или Баба, древнешумерская богиня достатка, «госпожа плодородия», помогала в преумножении потомства, целительница, наполняющая энергией заклинания и магические заговоры. Символ – собака. 27 Ламашту – в аккадской мифологии, львиноголовая женщина-демон, насылающая на людей болезни и похищающая детей. Изображалась кормящей грудью свинью и собаку. Ее атрибутами были гребень и веретено. 28 Мардук – в шумеро-аккадском пантеоне, верховное божество, «сын чистого неба», бог-покровитель Вавилона. 29 «…имя его произносить нельзя простому человеку» – произнесение вслух имени Бога в иудаизме табуировано. Запрет этот обосновывается толкованием иудейских богословов отрывка из Торы «… Вот имя Мое на веки…» (Исх. 3:15), где «на веки» толкуется «скрыть, утаить». Достоверно известным считается лишь тетраграмматон ЙХВХ, традиционно читаемый как Йахве – «Сущий» в старославянском. 30 Ноах – библейский Ной.