Уникальная картина мира индивида и ее отображение на тексты: на примере текстов людей, совершивших ряд суицидальных попыток

Уникальная картина мира индивида и ее отображение на тексты: на примере текстов людей, совершивших ряд суицидальных попыток Марина Вильгельмовна Новикова-Грунд Эта книга может быть полезна тем, кто профессионально работает со словом, будь-то психологи, филологи, писатели, историки. Но в первую очередь она обращена к психотерапевтам, для которых анализ высказываний клиента – это важнейший источник информации о нем, а то, что говорят они сами, – единственный их рабочий инструмент. Строгий, лишенный произвольных интерпретаций и «вчитывания» посторонних смыслов анализ текста позволяет воссоздать индивидуальную картину мира автора этого текста – то есть увидеть мир глазами другого. Марина Новикова-Грунд Уникальная картина мира индивида и ее отображение на тексты: на примере текстов людей, совершивших ряд суицидальных попыток © М. В. Новикова-Грунд, 2014 © ООО «Левъ», 2014 Введение Понятие «картина мира» широко используется в современной научной парадигме. В астрономии птолемееву картину мира драматически сменила галилеевская, в физике принято говорить о классической, «доэнштейновской» картине мира и ее новейших изменениях, в литературоведении общеупотребительно обращение к картине мира того или иного автора художественного произведения или к картине мира героя. Языковая картина мира после знаменитых работ Сэпира-Уорфа [100, 143] стала предметом пристального внимания нескольких поколений лингвистов, в философии благодаря творчеству Хайдеггера укоренилось представление об экзистенциальной картине мира, которое в целом было унаследовано экзистенциальным направлением в психологии. При этом обычно само словосочетание «картина мира» практически не определяется как термин в строгом смысле этого слова, им оперируют как чем-то совершенно очевидным и понятным per se. Исключением можно, по-видимому, считать хайдеггерианскую традицию, в которой последовательно обсуждаются составляющие картины мира – пространство, время и пр., а также ее смысловой центр; человек, чьей картиной мира эта картина мира и является, так что, следуя за логикой Хайдеггера [121, 452], картина мира непременно есть чья-либо картина мира. Таким образом, субъективность является имманентным свойством означаемого и семантической составляющей означающего «Картина мира». Картина мира в целом и ее составляющие явились предметом внимания различных психотерапевтических направлений – гештальт-терапии, гуманистического и экзистенциального подходов и целого ряда других. Однако семантическая неопределенность и многозначность интерпретаций этих объектов была такова, что вынуждала отказаться не только от их непосредственного эмпирического и экспериментального исследования вследствие неприложимости к ним обычных статистических методов, но в ряде случаев даже от перевода с одного европейского языка на другой (ср. проблему Angst) и от сопоставления сходных конструктов, используемых в рамках различных направлений (ср. «контакт» в гештальте и «близость» в экзистенциальной психологии). «Вавилонской башней», с создания которой началось расхождение языков описания, укоренившихся в ныне существующих направлениях, стал, на наш взгляд, ряд философских работ экзистенциального направления (Кьеркегор, Гуссерль, и особенно Хайдеггер, Гадамер, а также Ясперс, Сартр и др.) [63, 39, 139, 99], которые принципиально изменили парадигму в гуманитарной сфере ХХ в., но при этом были написаны усложненно и многозначно, так что множественность интерпретаций прямо вытекала как из глубины понимания человеческой души, так и из способа изложения этого понимания [79, 144]. С возникновением «экзистенциальной системы координат», которая не отменяла картезианскую, а лишь охватывала другое поле потенциальных задач, и следует связать окончательное разграничение между теоретико-научными и психотерапевтическими интенциями исследований в психологии. Теоретические исследования естественно определились как принадлежащие к объективной, декартовой системе координат, где картина мира состояла из «наблюдаемых объектов» и обосновавшегося отдельно от них «наблюдателя», в то время как самые разнообразные психотерапевтические направления оказались так или иначе включенными в субъективные, недекартовы координаты, где каждый из множества «наблюдателей» наблюдал собственные объекты, от которых не был отделен, так что акт наблюдения оказывал на них воздействие и изменял их. Этот факт требовал обращения к такому конструкту, как субъективная картина мира (а вернее, субъективные картины миров различных людей), что оказалось исключительно плодотворно в отношении понимания проблем отдельного, уникального, конкретного человека, позволяя взглянуть на реальность его глазами. Но эта новая субъективность имела и обратную сторону: оставаясь субъективностью и сохраняя подвижность и «текучесть», она ускользала от описания стандартным математическим метаязыком – требуя либо отказа от математической объективации, либо создания нового математического метаязыка. Как известно, в отличие от лингвистики, поэтики, этнографии, где выходом из создавшегося положения оказался новый математический метаязык и неколичественные методы, в психотерапевтических подходах – вероятно, благодаря их бОльшей практической ориентированности, был выбран путь принципиального отказа от математизации. Самые фундаментальные и традиционные представления (свобода, идентичность, одиночество, тревога, близость и др.), которые составляют основу экзистенциального подхода в психологии, восходят к «допозитивистскому» прошлому этой науки, когда еще не было проложено границ между ней и философией, и которые мотивируют ее поиски до сих пор. Именно они, с их богатством смыслов и многоаспектностью, ответственны за непреходящее ощущение кризиса в психологии, поскольку не поддаются прямым эмпирическим наблюдениям и представимы только в виде «интерпретаций». Проблема строгости интерпретации – это одна из самых старых методологических проблем, осознанных задолго до возникновения науки в ее современном, позитивистском понимании. Она была подробно обсуждена в античных источниках и получила свое развитие в философских и теологических трудах, посвященных толкованию сакральных текстов (Рикер). С развитием современного знания научные области оказались разделены на «точную» (и тяготеющую к ней «естественную») и «гуманитарную» сферы не только в связи с различием изучаемых объектов, но и из-за относительной доступности математических способов описания объектов «внешнего» мира и неприменимости этих способов к объектам, принадлежащим «внутреннему» миру духовной деятельности человека. Своеобразная зависть, которую испытывали представители гуманитарных областей к возможностям «точных» наук (Толстой), особенно ярко проявилась на рубеже XIX–XX вв., послужив стимулом для формирования таких разноплановых явлений XX-го в., как формализм и структурализм в литературоведении (Тынянов, Шкловский, Эйхенбаум, Лотман, Якобсон, Тарановский, Жене, Кристева, Тодоров, Эко), структурные и дескриптивистские подходы в лингвистике (Трубецкой, Есперсен, Апресян, Мельчук, Блумфельд), экспериментальные направления в социологии и психологии (Дюркгейм, Гоффман, Ньюман, Найсер). В процессе поиска адекватных способов ограничить степень произвольности в истолковании эмпирических наблюдений возникли две ведущих системы математических методов. Одна из них состояла в статистической верификации эмпирических данных, что породило требования в первую очередь к объему этих данных. Следствием корректной статистической обработки большого массива данных становились достаточно уверенные выводы относительно частотности изучаемого явления и вероятности его содержательных связей с рядом других явлений. Однако использование полученных таким образом новых знаний для решения проблем, связанных с единичным случаем, (в психологии – с данным, конкретным человеком в данном, конкретном состоянии) порождало логические ошибки того же ранга, что и распространение знания об проблеме одного, конкретного человека на большие группы людей. Другая система математических методов, получившая развитие в середине 60 гг. ХХ в., была сфокусирована на «единичных» явлениях и основывалась на строгих экспликациях, то есть на создании моделей корректного перехода от интуитивно понимаемых объектов и операций к точно определяемым математическим объектам и операциям, относительно которых можно было проводить логически строгие рассуждения. Логические ограничения, свойственные второй системе математических методов, были «симметричными» ограничениям первой системы: выводы, верные для данной конкретной экспликации некоторого понятия, некорректно было переносить на общий случай, поскольку одно и то же общее понятие допускает разные уточнения с разными свойствами. Ю. Шредер в этой связи говорил о «принципе соразмерности строгости вывода с точностью самого утверждения». Исторически сложилось так, что система математических методов, обращенных к обработке массивов данных, оказалась весьма востребованной в теоретической психологии, а система строгих экспликаций, успешно применяемая в таких областях, как семантика, прагматика, лингвистика текста, структурное литературоведение, этнография и культурная антропология, осталась практически неизвестной. Это произошло в первую очередь за счет того, что статистические методы появились в распоряжении психологов раньше и немедленно дали хорошие результаты; кроме того, система статистических методов апеллирует в известной степени к «школьным» математическим знаниям и допускает механическое использование готовых формул, которое не требует понимания математической сути описываемых процессов и явлений. С другой стороны, система неколичественных методов базируется на тех «нешкольных» математических представлениях и конструктах, в которых исходным, неопределяемым понятием избрано не «число», а «множество». Ее идеология была задана пионерскими работами группы французских математиков Бурбаки, в первую очередь их «Аксиоматической арифметикой», и открыла эпоху «математического формализма». В этой парадигме, продолженной такими отечественными математиками, как Шиханович, Шредер, В. А. Успенский, где особо важную роль играют требования к строгости логического вывода, разработаны способы математического представления «размытых понятий» (Л. Заде). В психологии, где неколичественные математические методы пока занимают, безусловно, маргинальную позицию по отношению к количественным, в результате сложилась драматическая ситуация все увеличивающегося разрыва между теоретической наукой и практикой. Теоретическая, в первую очередь, экспериментальная психология, оказавшись в тисках требований математической доказательности, обнаруживает тенденцию к сужению поля выбора объектов исследования, предпочитая относительно простые, наблюдаемые и «измеряемые» процессы и явления (напр., Брунер об утрате значения). В то же время практические задачи, особенно психотерапевтические, как правило, группируются вокруг сложных и размытых процессов и явлений, сохраняя связь с традиционной для психологии философской составляющей, но отказываясь от теоретических верификаций. Статистические манипуляции с такими объектами, как, например, «горе», «печаль» и «тоска» обречены на спекулятивность вследствие размытых границ между этими объектами. В результате психотерапевтические практики оказались за пределами академической науки как нестрогие и недостаточно доказательные. Поэтому видится настоятельно необходимым возвращение размытых и неопределенных, но нагруженных важнейшими психологическими смыслами экзистенциальных понятий в поле научной доказательности и проверяемости. Это осуществимо с помощью использования строгих неколичественных методов и может оказаться не менее полезным в качестве связующего элемента между теоретическими представлениями и работой с конкретными, эмпирически наблюдаемыми процессами и явлениями, чем оно оказалось в семантике в 60–80 гг. ХХ в., тем более что часть традиционных и важных для психологии объектов изучения не доступна почти ни в каком другом виде, кроме вербального. В попытке найти общее в разнородных и нестрогих словоупотреблениях понятия «Картина мира» и обратившись к тому способу интерпретации этого понятия, который был принят авторами экзистенциальной и гуманистической школ в психологии (Ялом, Мэй….), в нашем исследовании был уточнен и конкретизирован термин «Индивидуальная картина мира человека». Он был истолкован как обобщающее имя для составляющих, выделяемых психологами-экзистенциалистами: экзистенциальные тревоги (Тиллих) – идентичность, свобода, одиночество (и любовь, или близость, как состояние, обратное одиночеству), смерть, а также пространство и время, внутрь которых они помещены. Однако все вышеперечисленное – это лишь своего рода «разметка карты», которую каждый индивид заполняет своим, сугубо индивидуальным опытом. Этот опыт осознается только в небольшой своей части, но лежит в основании множества выборов разного уровня. Он ответственен за выбор коппинг-стратегий, с помощью которых индивид справляется с экзистенциальными страхами; за выбор ролевых и коммуникативных стратегий; наконец, за членение континуальной реальности на «события» и «не-события», «важное» и «несущественное», «хорошее» и «плохое», находящееся внутри границ «Я» индивида и лежащее вне этих границ. В настоящее время существует необходимость предпринять попытку синтеза знаний и методов, возникших за последние десятилетия в экспериментальной и когнитивной психологии, и представлений о человеке, его индивидуальной картине мира, самоосознавании и саморепрезентации, полученных в результате эмпирических наблюдений и психотерапевтических практик, в частности, гештальт-терапии и экзистенциальной психотерапии, используя в качестве верифицирующего инструмента строгие неколичественные методы, успешно зарекомендовавшие себя в сопредельных с психологией областях гуманитарного знания. Теоретико-методологической основой исследования стали культурно-исторические, системные и общегуманитарные представления об уникальности каждой индивидуальной системы отношений к миру, то есть об экзистенциальной картине мира человека. Эти представления были конкретизированы в виде нескольких принципов: 1. Принцип культурно-исторического подхода к знаку, значению и понятию. В соответствии с этим принципом использование понятий специфично для культурно-исторической по своему происхождению высшей психической функции (Л. С. Выготский). На ранней стадии, стадии комплексного мышления, в качестве значения слова «мыслятся те же предметы, что и на более продвинутой, но мыслятся иначе, иным способом и с помощью иных интеллектуальных операций» (Выготский). Благодаря этому, с одной стороны, возможно понимание между ребенком и взрослым, но с другой – это понимание неполное; оно лишь позволяет обмениваться сведениями о «физическом мире». В нашем исследовании мы взяли за основу именно эти представления Выготского, и, отказавшись лишь от идеи «стадиальности», главенствовавшей в науке первой трети ХХ в. и не подтвердившейся в дальнейшем, по крайней мере, в своей «семантической части», рассматривали понятия как конструкты, имеющие одновременно абстрактную, логическую природу, и как «комплексные», «цепные» (по Выготскому), или, другими словами, метафорические и метонимические образования. 2. Принцип системного разграничения объекта и его модели, «карты» и «территории». Индивидуальная картина мира человека, как и отдельные ее составляющие, представляют собой сложные объекты, характеризующиеся невозможностью непосредственного наблюдения и измерения в «реальности» (на уровне означаемого) и семантической размытостью на уровне терминологизации (или означающего). Вследствие этого наиболее эффективным методом здесь является работа с моделями таких объектов. Создание строго формализованных моделей сложных объектов имеет свою историю и оказалось особенно востребованным в случаях, когда объекты не были доступны для непосредственного наблюдения (напр., глубинно-синтаксические структуры в теориях формального синтаксиса). В подобных случаях только последовательное соблюдение заранее сформулированных правил описания и оперирования давало гарантию от произвольности выводов, предохраняло от артефактов, спекулятивных решений и неправомерных экстраполяций. Требования к модели состоят в том, чтобы она, во-первых, была в определенном смысле проще моделируемого объекта, а во-вторых, в том, чтобы, несмотря на утрату части свойств объекта, она сохраняла те его качества, которые являются предметом изучения. Отсутствие исходного осознавания, что в любом случае неизбежны утраты, часто приводит к созданию нерелевантных моделей, которые оказываются чуть ли не сложнее моделируемого объекта. В нашем исследовании мы осознанно поставили ограничения на использование динамических характеристик и, с целью создания интуитивной определенности, прибегли к метафоре Кожибского-Бейтсона о «карте и территории», обозначая полученные статические модели как «карты», а моделируемые объекты как «территории». Но при этом за метафорой всегда стояло строгое определение математической модели как множества М с заданной на нем совокупностью отношений {R1, R2…Ri}. 3. Принцип соблюдения уровней формализации. Согласно принятым в математических теориях моделей принципам, следует различать уровни формализации. Первый уровень формализации состоит в точном описании на языке, достигающем математического уровня строгости, исходных наблюдаемых объектов. В нашем исследовании это достигается путем создания метаязыка и корректным описанием на нем конструктов, которые мы обозначили как дискретные элементы картины мира и которые репрезентированы в качестве наблюдаемых объектов в виде следующих слов современного русского языка: пространство, время, я, свобода, смерть, любовь, одиночество. Второй уровень формализации состоит в том, что Теория (в теоретико-множественном понимании имеется в виду множество формул F такое, что с их помощью можно делать высказывания относительно моделей, причем любое из этих высказываний будет либо истинно, либо ложно) выражается на эксплицитно формулируемом языке. В нашем исследовании второй уровень формализации используется при обнаружении дискретных элементов картины мира в текстах, исходя из формализмов первого уровня. Для этого используется известный логический инструмент «машина с Оракулом». Он позволяет задавать вопросы: «Допустимо ли это значение?». Процесс деятельности Оракула никак не описан, формализованы лишь вопросы, которые разрешается ему задавать, а также допустимые ответы. Функция, реализуемая такой логической машиной, называется «вычислимой относительно Оракула». Другими словами, с помощью этого логического инструмента можно давать точные описания, «формализованные относительно» понятий, не сформулированных точно, отграничив лишь понятия формальные от понятий, заданных с помощью «Оракула». Ю. Шредер, сокращенными формулировками которого мы воспользовались, рассматривает всю систему формализаций В.Проппа в его решениях «Морфологии волшебной сказки» как последовательное использование логической «машины с Оракулом». 4. Принцип междисциплинарности. Междисциплинарный характер исследования предполагает адаптацию и взаимное приспособление методов и техник, разработанных в различных, обычно сопредельных областях знания, для выдвижения новых нетривиальных гипотез и для комплексного решения проблем, неразрешимых в традиционных рамках одной дисциплины. В нашем исследовании мы использовали неколичественные методы современной математики и тесно связанные с ними техники и инструменты структурного синтаксического и семантического анализа для формулирования и решения таких традиционных для психологии проблем, как анализ вербальной продукции человека, обнаружение специфики индивидуальной картины мира человека и возможности содержательного контакта, или понимания, обусловленного достаточной доступностью этой картины мира для наблюдателя. В данной работе вводится в корректной дефиниции термин «уникальная индивидуальная картина мира индивида» и разработан метод исследования семантически многозначных понятий с размытыми границами, включающий экспериментальную составляющую и способ построения семантических моделей; он позволяет с высокой степенью строгости изучить индивидуальную картину мира конкретного человека и построить ее карту, а также сравнивать карты индивидуальных картин мира разных людей и групп людей и различать норму и «не-норму». В работе были использованы психолингвистический эксперимент и естественный эксперимент. В качестве конкретных исследовательских методик были применены специально разработанные автором «Текстовые методики» (ТМ) и «Процедура семантического наполнения понятий» (ПСН), модифицированный вариант метода глоссария («извлечение инварианта»), метод «да/нет», модифицированный для работы с логическим инструментом «машина с Оракулом», метод структурированных интервью. Для обработки экспериментальных результатов были использованы неколичественные математические методы и комбинаторный метод оценки вероятности совпадения кортежей независимых параметров («задача дня рождения»). Испытуемыми выступили учащиеся различных школ г. Москвы, студенты, магистранты, аспиранты и научные сотрудники РГГУ и других московских ВУЗов. Всего в эмпирических и экспериментальных исследованиях приняло участие более 650 человек и было исследовано более 3 тыс. текстов. Закономерности и факты, выявленные в работе, могут быть использованы как в диагностической и консультационной деятельности практического психолога, так и в экспертной практике различной направленности. Материалы исследования могут быть использоваться в работе с детьми и подростками в контексте обеспечения их психического здоровья и конструктивного личностного развития. Данные и выводы исследования могут послужить основой для проведения конкретных психологических и социально-психологических исследований, в частности, для скринингового обследования больших групп людей на предмет выявления групп риска по различным параметрам. Результаты исследования нашли отражение в материалах курсов «Коммуникация с текстом», «Психолингвистика», «Психосемантика», преподаваемых студентам ИП им. Л. С. Выготского РГГУ. Глава 1. Базовые психологические подходы к экзистенциальным сущностям Системные представления об экзистенциальном взгляде на мир и человека начали складываться значительно раньше, чем экзистенциализм получил свое название и был осознан как философское направление. На наш взгляд, у истоков направления стоят два автора: Достоевский, который побуждает своего героя «сделать пробу» и проверить истинность своих логических рассуждений собственной «экзистенцией», то есть узнать, сможет ли он перенести, пережить следствия своей теории, и Кьеркегор, который пишет «об участии человека в своей собственной жизни». Их размышления объединяет важнейшее качество: в поле исследования проблемы включен сам исследователь, внутренний мир которого оказывается и инструментом, и логическим центром этого исследования. Под «внутренним миром» здесь понимаются не только мысли, чувства и переживания, но и нечто значительно более глубинное и потому плохо поддающееся вербализации: чувство бытия. Это открытие чувства бытия как нового объекта изучения оказало решающее влияние на философскую и научную мысль ХХ в.: Ницше, Фрейд, Юнг в своем творчестве испытали сильное влияние Достоевского и Кьеркегора. И наконец, в трудах Хайдеггера было дано глубокое и системное описание мира как системы представлений, опыта, переживаний и отношений человека, в этот мир «вброшенного». Фундаментальный хайдеггерианский субъективизм был шагом вперед относительно того научного объективизма, благодаря которому позитивистская наука Нового времени собственно и отделилась от средневековой схоластики, противопоставив себя ей. В. Бибихин, философ и переводчик Хайдеггера, считает, что «плотная среда природных вещей разомкнута» благодаря попытке фрейбургского мыслителя «дать неопределимому человеческому существу определение…, которое не упустило бы из виду его простую цельность». Человек, существо которого есть «бытие-вот», «присутствие» (Dasein), это неопределимое, но очевидное «вот», которое «не состоит из разных элементов мира, а открыто всему как единственное место, способное вместить Целое». Хайдеггеровское изменение декартовой системы координат, почти совпавшее по времени с появлением формулировки Гейзенберга о соотношении неопределенностей в квантовой механике, дало толчок к развитию экзистенциализма не только в философии (Ясперс, Гадамер. Сартр, Камю), но и в психологии. Бинсвангер, Мэй, Ялом разрабатывают систему психотерапевтических подходов, получивших название «экзистенциальной психотерапии», где человек представлен своей картиной мира по Хайдеггеру. Они определяют три модуса мира: Umwelt – «мир вокруг», то есть окружающая среда, где действуют физические законы; Mitwelt – «с миром», то есть мир близких людей; Eigenwelt – «свой мир», или «мир самости». Проблемы человека через призму его картины мира видятся как система экзистенциальных «тревог» (Тиллих): страх смерти, свободы, одиночества, идентичности. «Мир этого конкретного пациента необходимо воспринимать изнутри, знать и рассматривать, насколько это возможно, под углом зрения того, кто существует в нем», – пишет Р. Мэй. Но путь к такому «внутреннему» взгляду неизбежно лежит через субъективность наблюдателя. Нет иного способа увидеть внутренний мир другого человека, чем сравнить его с собственным. Минковски описывает этот процесс «ежесекундного» сравнения «его психического состояния и своего» с одновременным исполнением двух мелодий. Глубина и терапевтическая эффективность экзистенциального подхода неизбежно сопряжена с его принципиальной субъективностью, последовательная реабилитация которой в науке происходила на протяжении всего ХХ в. Методологическое противопоставление «классической» и «неклассической» науки было проведено еще Дюркгеймом, благодаря которому под «классической» наукой начало пониматься такое отношение наблюдателя и объекта наблюдения, когда наблюдение не оказывает регистрируемого воздействия на объект, и поэтому наблюдатель может быть исключен из научного описания. «Неклассическая» наука являет собой не столько иной взгляд, сколько изучает другой класс объектов – такой, что наблюдаемый объект меняет свои характеристики вследствие одного того факта, что оказывается наблюдаемым (Мамардашвили). Впервые с этим столкнулись физики при изучении элементарных частиц, а затем, поскольку физические опыты традиционно использовались в качестве неиссякаемого источника продуктивных метафор другими науками, невозможность рассматривать некоторые классы наблюдаемых объектов вне их отношений с наблюдателем была принята как основа в различных областях знания. Экзистенциальный подход в психологии, казалось бы, должен был естественно вписаться в область неклассических научных подходов. Однако этому препятствовало одно важное обстоятельство. В строгих неклассических подходах наблюдатель и наблюдаемый объект имеют различную природу. Физик, наблюдающий элементарные частицы, сам не является элементарной частицей. При экзистенциальном подходе наблюдатель и наблюдаемый объект являются в равной степени людьми, обладая каждый собственной субъективностью, что делает практически недостижимой какую бы то ни было «инструментальность», упираясь в тавтологию: психолог исследует внутренний мир человека, используя в качестве инструмента свой собственный внутренний мир, который он обязан исчерпывающе знать – в противном случае это не инструмент, и который он не может исчерпывающе знать, поскольку у него нет инструмента иного, чем он сам. Одним из способов освободиться от этой логической петли может быть введение искусственного объекта-посредника между внутренними мирами двух людей, такого, что он будет достаточно сложным, чтобы подходить для гомоморфного отображения различных, а желательно, любых внутренних миров, и достаточно «исчерпаемым», наблюдаемым и дискретным для передачи ему функций инструмента. В принципе такой объект имплицитно уже используется – но почти без осознания его инструментальной функции. Это вербальная продукция, текст в его общесемиотическом понимании. Действительно, все представления и переживания относительно внутреннего мира другого человека исследователь получает почти исключительно благодаря вербальной продукции этого человека. Традиция исследования вербальной сферы очень глубока, однако ограничивается в общем случае двумя моделями. «Психологическая модель» делает центром внимания то, что именно говорит данный конкретный человек, почти не фиксируясь на способах «говорения». В развитой системе «лингвистических моделей», напротив, все внимание уделяется «способам говорения», но отсутствует рефлексия над тем, почему именно этот конкретный человек выбрал из множества способов сказать именно этот. А между тем «психологический» и «лингвистический» взгляды соотносятся друг с другом, как парадигматика и синтагматика (Якобсон, Зализняк). Лингвистический интерес к языку сводится в самом широком смысле к кодификации и инвентаризации всех лингвистических явлений, которые есть или имеют право быть, – то есть к построению парадигмы. Психологический интерес в самом широком смысле, напротив, направлен на селекцию и комбинацию конкретных лингвистических явлений – то есть на построение синтагмы. В настоящем исследовании предпринимается ряд последовательных попыток комплексного и осознанного поиска синтагматических факторов, предопределяющих конкретные выборы и сочетания и лежащих в области психологии, с рекурсивным обращениям к лингвистической парадигме. Это позволило выйти за пределы противопоставления «классического» и «неклассического» взглядов, применив к наблюдаемому и к наблюдателю один и тот же инструмент – порождаемые ими тексты. Собственно, в экзистенциальной психологии картина мира пациента всегда открывается благодаря тому, что он рассказывает психотерапевту, и анализируется путем сравнения с собственной картиной мира терапевта, поэтому в таком решении не было бы ничего нового, если бы не два методологических различия: акты раскрытия и сравнения из имплицитных переводятся в статус максимально эксплицированных; экспликация проводится с помощью точных неколичественных методов, исключающих ее произвольность. Эта методология позволяет справиться с проблемой глубокой неопределенности, свойственной экзистенциалистскому «способу говорения», и преобразовать в позитивистски-проясненные такие сложные семантические комплексы, как экзистенциальные смыслы. Глава 2. Формулировка прегипотезы и выдвижение гипотезы исследования 2.1. Индивидуальная картина мира – лингвистическая или экзистенциальная? Формулировка гипотезы настоящего исследования представляет собой значительные трудности в силу того, что речь идет о размытом понятии «уникальная картина мира индивида», исходно предполагающем множество разнообразных и в равной степени допустимых интерпретаций, даже с учетом того сужения этого понятия до термина, которое было предложено выше. Более того, само существование объекта под названием «уникальная картина мира индивида» находится под вопросом: требуются серьезные аргументы и доказательства того, что каждый человек использует собственную системную и неосознаваемую схему, по ячейкам которой он располагает все события, происходящие во внешнем мире, вокруг него, и в мире внутреннем, доступном только ему самому, и что эта схема отличается от подобной схемы любого другого человека. Действительно ли это так, или это всего лишь метафора, вошедшая как в обыденное, так и в научное сознание, благо она поддерживает гуманистическое представление об исключительности и уникальности любого человека? Поскольку сомнительный и расплывчатый объект «уникальная картина мира индивида» преимущественно вербален, разумно было обратиться вначале к картине мира лингвистической – она изучается давно и в целом не вызывает сомнений в своем существовании. Мысль о лингвистической картине мира является предметом обсуждений и дискуссий психологов и лингвистов начиная с работ Уорфа и Сэпира. Представления Уорфа о том, что «мы расчленяем мир, как это закреплено в системе моделей нашего языка», и тезис Сэпира-Уорфа о том, что «то, как люди мыслят, определяется категориями, имеющимися в их родном языке», поддерживается многочисленными когнитивистами (напр., Н. Арутюнова, А. Вежбицкая, Lutz, и др.) и оспаривается, хотя, на наш взгляд, не вполне аргументировано, такими известными лингвистами и психологами, как Стивен Пинкер и поддержавший его Ноам Хомский. Однако и сторонники, и противники концепции «языковой картины мира», приводя аргументы «за» или «против», говорят о «нас», «людях», сообществах носителей того или иного языка. В то же время нам не известны системные попытки доказательства или опровержения концепции «языковой картины мира» отдельного индивида. Не обсуждалась в полном объеме также проблема того, какого типа неосознаваемые высказывания вложены в текст любого носителя данного языка обязательно, а какие являются сугубо индивидуальными – ситуативными или личностными. На первом этапе подхода к выдвижению гипотезы была предпринята попытка сформулировать, уточнить и проверить предположение о существовании или несуществовании «индивидуальной лингвистической картины мира», то есть убедиться, что в многообразии лингвистических средств, которые предоставляются человеку его родным языком, потенциально заложены важные мировоззренческие смыслы. В процессе создания каждого отдельного связного высказывания индивид вынужден совершать множественные выборы из тех относительно равноценных вариантов, которые предлагает ему родной язык. По нашему предположению, он должен выбирать среди потенциально возможных способов высказывания именно те, которые соответствуют его индивидуальным представлениям, причем выбор совершается многократно в процессе говорения. Благодаря ожидаемому постоянству мировоззренческих смыслов в содержании вербальной продукции человека, помимо осознаваемой говорящим информации, системно должен повторяться один и тот же набор лексических и грамматических средств, отражающий эти смыслы. Таким образом, в процессе говорения из почти бесконечного числа лингвистических возможностей каждый индивид предположительно выбирает относительно небольшой их список, отвергая остальные. Выбор одних и отвергание других лексических и грамматических средств, повторяясь многократно и постоянно в процессе говорения, автоматизируется и перестает осознаваться вообще или осознается лишь до некоторой степени, оставаясь полностью или частично скрытым как для самого индивида, так и для исследователя. Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/marina-novikova-grun/unikalnaya-kartina-mira-individa-i-ee-otobrazhenie-na/?lfrom=688855901) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.