Пополудни. Книга стихов

Пополудни. Книга стихов Галина Щекина Пополудни – вторая половина дня – вторая половина жизни. Созерцания и воспоминания. Люди и цветы. Эта книга лирики полна размышлений, ощущения счастья. Пополудни Книга стихов Галина Щекина © Галина Щекина, 2017 ISBN 978-5-4485-4519-1 Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero Часть 1. Вспомни Девочка, мартовскй блик Девочка, мартовский  блик, смугло-прозрачная  кожа, так на испанку  похожа, так и мерцает вдали глаз ее карих тепло, пухлые губы  мулатки, голос чуть хриплый и сладкий. Нет, ничего не ушло. Каторги школьной  божок, вечно пятерки в порфеле кто в этом худеньком теле факел огромный зажег? И улетелв в  небеса- фартук воздушный  и  банты- в землю  уходят таланты, где прорасти им нельзя. Фото  со школьной  доски, место  похвал  и почета все воровали  без  счета: лоб и волос завитки. Это теперь не украсть — вспышка на мраморе  белом. Девочка, Гаврошем смелым — детства жестокого  власть. Музыка была упруго-щедрой Музыка была упруго-щедрой, головы насмешливо пьянила, а стекло в окне тряслось от ветра, прилетевшего с истоков Нила. И стучали по доске указкой ставили нарочно у порога — за свистящий шепот и подсказку нас обоих выгнали с урока. Мы вдвоем качались на качелях, трогали в музее письма с фронта, мы куда-то шли без всякой цели, и горел закат у горизонта. У него отец работал в Индии, После – на плотине в Асуане, До того магнитофон у нас не видели, и с ума сошли от «мани-мани». Мой отец был дома тоже редко по веленью совести и партии, и ему не донесла разведка как играл магнитофон под партой. Во глуби комнат затемненных Во глуби  комнат затемненных внезапно отключают сеть. Там  сном причудливым сраженный Аменхотеп молчит и Сет. Скользнет по лаковой  обложке Неверный и летучий свет — Замри, побудь еще  немножко — Заманчивее жизни нет, Чем та, что мы  вообразили, Чем та, которая во сне. Восток  в его могучей силе, Реален в призрачной  весне. В глазах вставали пирамиды, Гудел пустынный  суховей, И боги, равные Изиде, Смешали вина  всех кровей .Теперь, застенчивый  мальчишка, Зачем грустить и горевать? Египет  затянулся слишком, Покинь же твердую кровать, Которую как заточенье Борясь с отчаяньем, избрал. Теряет многое  значенье — Ты на свободе, генерал. И в нашей эре  так же плохо, Задразнит и обманет жизнь. Шагни на музыку и грохот, На смех девичий  обернись. Воронежский вальс Года учебы шелестят, как весь просторный  и нарядный на спуске наш Петровский сад — волнение как  жизнь назад — Не  можешь вспомнить? Ладно! Трамвайчик поздний загремит к  мосту со стороны Динамо — надеждой  полон   и людьми, проси, что  хочешь и возьми, ведь счастье – тоже  драма. Вихрились волны  на реке, накрапывали  капли, танкетки вон на каблуке, зачетка с  «хорами» в руке… Нам шашлыки, не так ли? И сквозь  трамвайное  стекло влюбленно  мы на мир  смотрели. В вагоне  красном так  тепло и нам  друг с другом  повезло. Не  помнишь… Неужели? Юной матери Не понимала деревенских — Пьянь и грязь. Стране все было мало. В домишке не шумели кран и газ, Сарай без сеновала. Тяжелый узел антрацитовых волос, И шляпа, синяя таблетка. А тополь у калитки рос и рос Согласно пятилеткам. И на заре, когда так сладок сон, Бежала к трактористам перемерять весь перегон, а как вспахали – глубоко ли, чисто? Качала зыбку и блины пекла Девчонка, в общем, городская, Любила чистоту  окна, стекла, Которое в лучах сверкает. Молчи, не знавшая небес, вслед самолетам замирала, Ввверх не пустили и теперь ты здесь, гордячка, и довольствуешься малым. На синем ярко-красные цветы, вокруг колен оборки, ее нерусской красоты опущенные шторки. Самая красивая Да я знала – самая красивая Мама, пусть  нарядов и не лишка, Только платье длинно-темно-синее С белой и узорчатой манишкой. А в гостях, наряд расправив пальцами, Под пластинку с Сопками Маньчжурии Бабочкой она летала вальсовой, Упоенно и по детски жмурилась. Потому я куколку бумажную Ножницами долго вырезала Черненькая, тоненькая, важная Королева посредине зала. Я ее запомню не в халате, Не слезах в потертом полушубке. Я ей нарисую много платьев Обниму усталую голубку. Голубь на окне Голубчик, почему ты здесь, смотри – карниз оконный узкий — искать от снега ли навес? А может быть, душою русский, посланцем неба ты слетел, любимых мне напоминая, прозрачно-дымчатых, без тел — где жизнь души совсем иная? Купца в нахохленной дохе изображаешь непритворно: грустишь, сударыня, кхе-кхе? Да искрою глазок на черном. Должно быть ясно и слепым — не видя, видишь рядом милых. Поклюй же ангел мой, крупы — прибудет для полета силы. Молчание цветов Никогда столько не было их у меня — Просто ливень и пламень чужого участья. Головами кивали, улыбками тайно дразня… И душа замирала от зыбкого счастья. Моментального блеска свидетели, сна, Протяженного в шуме и стуке. Лишь молчали они, как молчала весна, Натянув тетиву на разлучные луки! И летя за плечом через душную тьму, Застывая в воде ледяной по колено, Точно знали они, что уже никому Не нужна красота их нетленная. Двадцать талий и темных атласных корон: От вишнево-закатной до златорассветной, Поцелуев несбывшихся стон и урон, Угасали, слабея, обьятия-ветви. И пока я спала, мне поправили плед, Будто царственной редкой персоне, Только шепот остался, что времени нет Лишь кивая, прощаться спросонья. Цветы, засыпанные снегом Цветы, засыпанные снегом — Не говорите что зима — Такая гибельная нега, Об этом целые тома… О том, как хрупки хризантемы Сиреневые по краям, Пускай они, качаясь немо Прильнут – дрожит рука моя. Ведь в этой робости подарка поранит грустная струна — Цветы как выпитая чарка, пьяна и временна она. Не надо лишних обещаний, За вас цветы глядят в глаза. Не время думать о прощании, Не целовать цветы нельзя. Строки в глуши Друг мой приносит вирши из леса, там, где беззлобно стрекочут сороки, там где крадется лесная прицесса молча в глуши распускааются строки. Личный мой лес – огородные гряды, там, где георгины срослись с лебедою, колкость осота с пионами рядом — вот вам и радости вкупе с бедою. Вот и гортензия – стало мечтою укоренить возле дома южанку, только напрасно стараться не стоит, не зацветала в тени иностранка. Что там, казалось бы, листья да стебель, не говорят черенки и не плачут, лишь после ссор опускаются в небыль, люди уходят, с цветами иначе. Но по весне, как пригреет лучисто, первые всходы дают на поляне желтые словно цыплята – нарциссы — руки сестры, на ушко пожелания… Из чужого сада Твой цветок из солнечного сада у меня никак не мог прижиться — то теплу и свету вдруг преграда, то бедна питанием землица. Все-таки обильно поливала, ведрами, и лейками, да  и вволю. У твоей гортензиии цветов так много стало, у моей лишь листья будут, что-ли… Может, их морозом прихватило? Вижу, стебли новые бушуют Неужели им достанет силы в купину цветов пойти большую? И пускай мое утихнет горе, где-то в глубине мерцая свечкой только не забудется история, как сидели рядом на крылечке. Нынче лето было очень жарким и охпка стеблей в пене белой! Вспышками соцветий – сочно, ярко, чудо, все само собою сделалось. Ландыши цветут незряче сами, а с гортензией сплошная нездача… Только ты за дальними лесами так и не увидишь нашу дачу. Хочу тюльпанов здесь Хочу тюльпанов здесь, от розы вдоль дорожки как костерков среди нарциссов белых, они дождутся, что сойдешь с порожка оглядываясь – что еще поделать. Душа моя, им вовсе не дождаться пока гряда оттает от заносов, твоих умелых рук и пальцев, плетущих мягко травы, сказы, косы. Есть слово никогда. Его глотая как завязь яблока, как ранящую льдинку никак уснуть не можешь, звук летает и тонкий шелест от запиленной пластинки. Чудная, чуждая Ночью приду и сижу без огня, заново дом в темноте узнавая. Некому больше утешить меня — где же сестренка моя боевая? Кажется, выпили горе до дна сироты грешные, сестры навеки, шелковы платья, в которых видна и нищета, и тщета человека. Все потеряли, но знали – вдали ждут и одна, и другая, в ночи безлунные спать не могли, помнили, прошлое оберегая. Как же теперь – ни объятий, ни слов — столько еще не сказали, только кружение бедных голов в ярком аду на вокзале. Нет, погоди, не читай приговор, сердце стучит – мы пока еще живы. Выйдем в дождем затопляемый двор шумно вздохнем – как красиво. Ночью приду и сижу у окна, всею душой изнывая. Молча, гордясь, уходила она чудная, чуждая и боевая. Однажды в июне Однажды в июне, в чужом изобильном краю кусты, не кусты, не цветочные листья, на ягодной ветке – название не узнаю — горсть черных агатов, прохладных и мглистых. На что же похож их сверкающий каплями ряд! И тайные клады с агатом не могут сравниться. Клевать их должны бы не стар, и не млад, С атласною рябью, с цветным оперением птицы. Не сразу, но саженцы стала упрямо искать, Твердя – только жимолость ягодой схожа! — На гряды вносила земли, перегноя, песка, Вовсю удобряя растениям скудное ложе. С затеей не вышло. Мелькали и годы, и дни — Не видно на ветках тех ягоокугольно-нежных — Ошибка торговца, моя ли, а только одни Стоят сорняки, торжествуя стеной безмятежной. Несчетно гремел в небесах Несчетно гремел в небесах грозовой барабан, И пали на землю тугие льдяные потоки, Но облачный занавес таял, и небо сияло  глубоко, Впивали от солнца цветы и дышали хлеба. В тарелках и чашках сверкая, стояла вода, Десерты искрились в прозрачных хрустящих Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/galina-schekina-8589191/popoludni-kniga-stihov/?lfrom=688855901) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.