Песнь камня

Песнь камня М. Таргис В XIX веке группа беженцев из разрушенного лавиной города оказывается отрезанной от мира в уединенном замке в горах Трансильвании, хранящем самые удивительные тайны. В наше время в европейской столице полиция расследует серию таинственных убийств, а никому неизвестный автор предлагает театру пьесу, повествующую о событиях полуторастолетней давности… Захватывающий готический роман, в котором нашли свое место и остроумное объяснение почти все классические элементы «вампирского» канона. В детективно-мистическом сюжете автор раскрывает свое видение столь популярных, опасных и привлекательных существ, как носферату, оставаясь в то же время в рамках традиционных представлений. М. Таргис Песнь камня © Таргис, текст, 2015 © «Геликон Плюс», макет, 2015 Часть первая Глава 1 Экипаж тронулся с места с визгом и грохотом, только плеснула из-под заднего колеса щедрая порция грязной снежной каши, с густым шлепком облепив платье Янины и саквояж. Ее слабый крик: «Постойте!» – утонул в стуке колес по камням мостовой, в исполненном стихийного ужаса ржании лошадей и нервном гиканьи не менее испуганного кучера. Янина ошиблась: экипаж, казалось бы, собиравшийся остановиться, всего лишь замедлил ход на крутом повороте, и никому не было дела до отчаянно жестикулировавшей элегантно одетой молодой женщины, стремившейся убраться из снежного ада не меньше его пассажиров. Спасая свою жизнь, не отвлекаешься на такие незначительные помехи – за сегодняшнее утро она это уже усвоила. Янина, инстинктивно приподнявшая было подол, защищая от снежной грязи, сердито бросила тяжелые складки – не о кромке платья сейчас следовало думать. Впрочем, думать о чем-либо более важном, чем мокрый снег, острая, слепящая метель и осознание надвигавшейся опасности, она всё равно была неспособна. Неостановимый поток снега, грязи и воды, несущий с гор неподъемные валуны, выдранные с корнем деревья и обломки домов, уничтожал у нее на глазах очаровательный беззаботный городок. Еще вчера главной темой, обсуждаемой во всех салонах, была австрийская компания[1 - Kompanie (нем.) – рота.], расквартированная в небольшой деревне западнее по склону горного хребта и проводившая поблизости что-то вроде учений, и обещания наконец поехать и рассмотреть всё в деталях. Те редкие смельчаки, которые, несмотря на проливные дожди, перемежающиеся густыми снегопадами, не поленились подобраться поближе, остались довольны зрелищем. Повезло военным, они, вероятно, оказались в стороне от неожиданной природной катастрофы. Янина затравленно огляделась, но очередной шквал колючей пурги превратил окружающее в стремительную белесую мглу, поглотившую весь свет, и визг метели заглушал лишь летучий грохот лавины пугающе близко. – Это, называется, идеальный климат, исключительно полезный для здоровья! Уют и покой, – прохрипела Янина между приступами кашля. В следующее мгновение из-за угла у нее за спиной вывернула плотная фигура, сильные руки обхватили ее и прижали к мягкой груди, защищая от ветра. Шквал выдал всё, что было в запасе, и на какое-то время стало потише, только грохот селевого потока словно бы усилился в несколько раз – на случай, если о нем забыли. – Хильда! – вскрикнула Янина, когда горничная выпустила ее и сноровисто подхватила Янинин саквояж. – Где ты была?! Я уж думала… А если бы кто-нибудь остановился, думаешь, они стали бы тебя ждать?.. Впрочем, никто и не остановился, – добавила она по размышлении. – На почтовой станции уже пусто, – доложила Хильда, решительно устремившись по крутой взбегающей на холм улице. – Бежимте, мадам, не надо стоять… Так нас снесет. – Куда бежать-то, Хильда?! – простонала Янина. – Далеко мы, по-твоему, уйдем без транспорта? Надо найти экипаж… – Пока искать будем, от города ничего не останется. Да и нету их уже. – Но мы не можем… – Янина захлебнулась криком на полуслове, когда у нее на глазах из подвального окошка выскочили три здоровенные – с упитанную кошку – крысы и целеустремленно понеслись по мостовой. – Богато здесь жили! – восхищенно протянула им вслед Хильда. – Не крысы, а поросята… Видите, мадам? – она повернулась к Янине, – Эти твари поумней людей, завсегда знают, когда и куда бежать. Вверх нам надо. Поток бежит вниз, значит, нам надо подниматься, – и перехватила тяжелый саквояж другой рукой. – Вверх? Навстречу селю? – Янина с сомнением окинула взглядом стоявшее перед ней воплощение решимости и здравого смысла и тяжело вздохнула: – Вверх, так вверх. Может быть, все эти мучения скорее кончатся. Янина снова приподняла сравнительно узкий подол платья, предназначенного для верховой езды и занятий спортом, подумала и подтянула его повыше – выше, чем позволяли приличия, но какие сейчас, к дьяволу, приличия? А вот потяжелевший от сырости подол сильно мешал. Через несколько минут быстрого хода она снова уронила его, не в силах поддерживать. Сил не хватало и на то, чтобы поминутно вытирать мокрую кашу, липнувшую к глазам. Быстроногие крысы давно уже скрылись из виду в метельной круговерти. Только Хильда натужно пыхтела в нескольких шагах впереди. – Да брось ты к черту этот саквояж! – простонала Янина. – Тяжелый ведь… – Ничего, мадам, не такой уж и тяжелый, – отрезала горничная и поменяла руку. – А вот повезет спастись – жалеть будете… Вы сами-то как? Идти можете? – она обернулась, озабоченно глядя на хозяйку. – Могу. Я… Не останавливайся, идем. У меня всё хорошо, – простонала Янина, чуть не плача от жалости к себе самой и злости на всё вокруг. Они продолжили путь. – Я хочу сказать… – выдавила Янина сквозь усталость, от которой почти мутилось сознание, – Хильда, спасибо тебе за то, что… осталась со мной. Чтобы ты знала, если мы… Ты ведь могла спастись с остальными слугами. Хильда снова остановилась, воспользовавшись оказией на минутку поставить саквояж в грязь, и с искренним удивлением уставилась на Янину. – Да вы, видать, не в себе с перепугу, мадам. Чтоб я, да вас бросила? Кто ж у меня на свете-то есть, окромя вас? – Твоя верность может стоить тебе жизни, – грустно улыбнулась Янина сквозь слезы. – Будет так, как Господь рассудит, – важно изрекла Хильда и размашисто перекрестилась. – А только как бы я потом Ему в глаза смотрела, хозяйку не уберегши? – Ты не просто служанка, ты настоящий… – Янина хотела сказать «друг», но конец фразы утонул в приступе жестокого кашля, она споткнулась и упала на колени, погрузив руки в холодную жижу. – Мадам… – беспомощно простонала Хильда, и в этот момент из узкого переулка с грохотом вылетел экипаж, лошадь едва успела свернуть в сторону и не затоптать скорчившуюся среди улицы фигурку. Возница чертыхнулся по-венгерски и, налетев колесом на тротуар, экипаж остановился. Это была легкая двуколка с козлами и поднимающейся крышей, служившей в нынешнюю непогоду хоть какой-то защитой. – Живы? – нелюбезно поинтересовался кучер по-немецки и добавил по-венгерски еще что-то, находившееся за пределами Янининого более чем скромного словарного запаса. В этот миг дверца, разболтавшаяся от тряски и слегка перекошенная, с визгом распахнулась, и из коляски выскочил высокий мужчина в когда-то, несомненно, элегантной шляпе с широкими полями и коротком пальто, сейчас мокрых насквозь. Сильные руки осторожно подхватили Янину под локти и помогли подняться. – Простите этого невежу. Вы не ранены, мадам? – осведомился мужчина по-немецки с сильным акцентом. – Я цела, благодарю вас, – прошептала Янина и посмотрела сквозь слезы в светлые глаза незнакомца. – Я просто… – Промокли, испуганы и растеряны, – тотчас вынес он заключение. – Сегодня это нормальное состояние для жителей Эштехедя. Забирайтесь в коляску, и будем молиться, чтобы у нашего славного скакуна хватило сил вывезти нас всех. Говорю сразу, надежды покинуть город, прежде чем его сметет напрочь, почти нет, но это «почти» – уже что-то… – Я вам кто, добрый самарянин? – прошипел возница. – У нас нет ни времени, ни места! Я уже объяснял, что без герра доктора из города не уеду! – А кто спорит, Ярнок? – отмахнулся светлоглазый. – Только позволь тебе напомнить, что если бы не мы с Фрэнки, ты бы до сих пор сидел, застряв колесом в выбоине. Только благодаря нам ты можешь исполнять свой лакейский долг и… – Хватит уже, поехали! – рыкнул кучер, нервно перебирая длинными пальцами кнут. – Прошу прощения, – светлоглазый поправил съехавшую Янине на лицо шляпку. – Good God! – выдохнул он. – Да это никак мисс Линдентон?! Янина невесело улыбнулась, прекрасно сознавая, как далека ее жалкая улыбка от еще вчерашнего лучистого сияния на сцене здешнего театра. – Вот видишь, Ярнок, – бросил ее спаситель кучеру. – По твоей милости, мы едва не бросили тут умирать звезду сцены! – Мое почтение, Ярнок, – сухо представился кучер и сноровисто вскарабкался на свое место. – Залезайте же, – светлоглазый быстро запихнул Янину в набитый до отказа экипаж и повернулся к Хильде. – О, я вижу, вы даже собрали вещи? Более чем разумно! – Д-да… – замялась Янина. – У Хильды было время… – Давай сюда, милочка. – Он забрал у горничной саквояж, присвистнул, взвесив его на руках, посмотрел на Хильду с уважением и ухитрился непостижимым образом втиснуть его в коляску, а следом и саму Хильду, после чего скомандовал Ярноку трогать и лихо вскочил на подножку, ухватившись рукой за штангу подъемной крыши. Экипаж сварливо заскрипел, однако тронулся с места и пошел довольно шибко. Не зря говорят, что основной принцип современной кареты изобрели именно венгры – в конных экипажах здесь явно знали толк. Янина не без труда высвободила руку, затиснутую куда-то вниз, и снова поправила сползающую шляпку. Веселые желтовато-ореховые глаза ее спасителя находились как раз на уровне ее лица, совсем рядом. Коляска направлялась более-менее вверх, хоть и не так прямолинейно, как давешние крысы, и в этой целеустремленности было что-то успокаивающее, как и в жизнерадостном настроении желтоглазого, – Янина не хотела думать, что веселость его была слишком нарочитой и причиной ее, скорее всего, являлся страх. – Эй, Ярнок! – окликнул светлоглазый. – Твой мерин не может двигаться быстрее? – И не надейтесь! – крикнул кучер. – Пока не заберу орвош ура[2 - Orvos ?r (венг.) – господин доктор.], назад не поверну! – А кто говорил о том, чтобы повернуть назад? – вздохнул желтоглазый и пояснил Янине: – Когда началась эта история, достопочтенный герр доктор оказался у пациента, а его верный кучер был дома и теперь готов скорее отдать жизнь за своего «орвош ура», нежели спасаться самому… – Такая верность заслуживает только похвалы, – Янина покосилась на Хильду, упиравшуюся внушительной грудью ей в плечо. – Несомненно. Но вместе со своей, он рискует и нашими жизнями… – Если подбирать по пути всех, кто остался без транспорта… – донеслось сквозь свист ветра бурчание Ярнока. – Насколько я знаю доктора Шнайдера, он вряд ли бросил бы на верную смерть нуждающихся в помощи, – произнес желтоглазый. – На то он и доктор, в конце концов. Но весело будет, если окажется, что его уже благополучно увез кто-то другой… – он улыбнулся Янине, показав довольно крупные желтоватые зубы. – А мы ведь с вами знакомы. Только вы меня, конечно, не помните. Уилберт Дьюер, корреспондент «Морнинг Пост» в Вене. – Конечно, я знаю вас, – вспомнила Янина. – Простите, что не узнала. – Немудрено. Газета дала задание написать об этом городишке, коль скоро он в последнее время превратился в столь популярное курортное местечко… Да уж, теперь я о нем подро-обную статью напишу… если жив останусь. А Фрэнки проиллюстрирует. Ты рисуешь, Фрэнки? Из-за плеча Янины донеслось невнятное хмыканье. – Фрэнки Джонс – рисовальщик, – пояснил Дьюер. – Он делает иллюстрации к газетным и журнальным статьям. Простите, что не представил раньше. А там… где-то… – госпожа Илона Пондораи, вдова коннозаводчика Томаша Пондораи, с сыном Арпадом. Ярнока вы уже знаете. Вот, пока всё. Янина исхитрилась вывернуть шею так, чтобы хотя бы краем глаза заглянуть внутрь экипажа. В этой невообразимой тесноте она несколько согрелась и снова начала чувствовать онемевшие было руки и ноги. Саквояж находился под ней, она опиралась на него одним коленом, сбоку к ней прижималась разомлевшая от тепла и тесноты Хильда, тяжелая белокурая голова ее клонилась Янине на плечо. Тело Ярнока на козлах над ней, облаченное в плотную шинель, загораживало Янину от летящего снега. Рядом она нащупала угол огромного кофра, на котором восседал тот самый Фрэнки. Вероятно, он и рад был бы встать и уступить место даме, но на ходу это не представлялось возможным. Притиснув локти к телу, держа под невозможным углом что-то вроде ташки[3 - Ташка – кожаная сумка у военных. Использовалась для хранения карабинных патронов, мелких предметов снаряжения, карт и бумаг.]и прижимая к ней альбом среднего формата бумаги, он царапал карандашом. На двухместном сиденьи, заставленном сумками и картонками, располагались, съежившись и забившись в угол, молодая женщина и мальчик лет десяти, они таращились из полутьмы блестящими глазами, как пара совят из дупла. – Очень приятно, – сказала Янина. – С нами был еще один наш товарищ, – внезапно посерьезнев, произнес Дьюер. – Но он… останется здесь навсегда. Впрочем, сейчас не время думать о смерти. Прежде всего, надо остаться в живых. Наверно, у нас последняя лошадь в этом городе, так что остается только молиться за крепкие ноги благородного животного. Мы-то втроем благополучно дрыхли, когда началась эта катавасия – вчера засиделись допоздна. Не то бы, конечно, были уже за городом. – Я… плохо себя чувствовала, поэтому задержалась, а потом… – Янину передернуло, – воистину, в такую минуту человек пойдет на всё ради спасения своей жизни. Какое счастье, что я встретила вас! – Ну что вы… С юга, из нижней части города, донесся жалобный гудок – последний паровоз покидал Эштехедь. * * * Эштехедь или, как его предпочитали называть к западу от Дёра, Абендберг[4 - Estehegy (венг.), Abendberg (нем.) – можно перевести как «Вечерняя гора».], притулился в северо-западных отрогах Карпат, где в старину находился перевал, по которому пролегал популярный торговый путь. Впрочем, со временем перевал завалился (в этих местах зимой часто бывали лавины, а летом – жестокие грозы, щедро сеявшие молнии по скальным верхушкам) и пришедший в негодность путь забросили в пользу более спокойных и безопасных дорог. Старинное поселение почти обезлюдело, жители его поднялись в глухие пастушьи деревни выше в горах, промышляли охотой и разведением скота на укромных пастбищах. Миновали многие сотни лет, настал блестящий и стремительный XIX век, прежние пути и перевалы потихоньку теряли значение, по мере того как города и местечки империи соединяли зазубренные и цепкие, как пчелиные жала, шнуры железных дорог, и название Эштехедь, а потом – для большего удобства приезжих – и Абендберг, стало всё чаще мелькать в газетах и рассказах путешественников, забредших в Карпаты в поисках покоя или ради поправления здоровья. Здесь к их услугам были девственная природа, чистейший воздух, тишина и красоты, вполне сравнимые с теми, что ищут в альпийских долинах, но – по более сходным ценам, не говоря уже о прелести новизны и свежести еще не засиженного любителями праздных развлечений местечка, и об укромных ущельях, где не ступала нога ученого географа и рисовальщика, охочего до головокружительных пейзажей. Лавин здесь уже с полвека не бывало, а на случай гроз существуют громоотводы. И за какое-то десятилетие сонный городок полностью преобразился, став популярным курортом для среднего класса всей Европы, тогда как представители высшего общества имели обыкновение лишь недоуменно приподнимать брови при упоминании наверняка придуманного ради рекламы слащавого названия. В городе появились театр, казино и телеграф, превративший старинную Коломбу – высокую башню, обиталище почтовых голубей – в потерявшее практический смысл украшение. Через долину к нижнему уровню города пролегла железная дорога, прочно соединившая его с цивилизацией, связь с которой он прежде нередко терял в зимние снегопады и паводок по весне. Старинное здание бань было в спешном порядке реставрировано и превосходило теперь пышностью архитектурного облика скромный городской магистрат, никогда, впрочем, и не претендовавший на большую значимость. Испокон веков местное население со всеми вопросами как городского правления, так и суда обращалось в замок, словно бы паривший в поднебесье, балансируя меж двух вершин высокой горы, к представителям древнего рода Кёдолаи. Ныне аристократический род, помнивший чуть ли не времена обретения мадьярами родины, практически сошел на нет, и само имя его кануло в Лету, сохранившись лишь в гербах на стенах старейших зданий Эштехедя да, вероятно, на покрытых витиеватой лепниной саркофагах где-то там, в глубине царящей над городом двухголовой горы, в княжеском склепе. И, наверно, к лучшему, ибо едва ли гордые потомки бешеных мадьярских конников потерпели бы сборища разгильдяев со всех концов Европы у самых своих ног. Эштехедь словно бы стекал по склону поросшего лесом хребта вместе с капризной горной рекой Мей, спускаясь по широким уступам, естественным образом определившим многоуровневую планировку города. Старинную центральную часть города, расположенную на самом широком уступе, где река разливалась в небольшое озеро и на берегу его стояли те самые бани, ныне глянцево блестящие фарфоровой черепицей крыш, заказанной у Жолнаи, пришлось почти полностью снести и переделать. Остальные новые постройки – больница, школа, окруженные молодыми садами виллы располагались на самом нижнем и самом верхнем горных карнизах – уровнях или синтах[5 - Szint (венг.) – уровень.], как их здесь называли, за пределами почти совсем развалившихся от времени и недостатка внимания городских стен. Только пара улиц с самыми старыми домами и виллами города поднималась двумя узкими стрелами по берегам реки, словно бы стремясь прочь от суеты преображенного города и желая взмыть на высоты хребта, к презрительно взирающему на суету внизу замку, приобретшему, как и город, немецкое имя – Штайнеслид. Местные жители, очевидно, отличались страстью к поэтическим названиям[6 - Kodala (венг.), Steineslied (нем.) – песнь камня.]. Старинный Кёдолавар или, как его кратко называли местные жители, Кёдоль, престол крохотного княжества Кёдола, утвердился на двуглавой горе столь высоко, что снизу из города его редко можно было видеть: чаще всего замок скрывали зацепившиеся за вершину хребта облака. Порой восходящее или опускающееся солнце подсвечивало острые шпили пяти башен, вызолачивая цветную черепицу и оскаленных драконов на флюгерах, и тогда казалось, что замок парит над городом, вырастая прямо из облачной пены, и вот-вот развеется с очередным порывом ветра или улетит прочь. А порой на восходе и закате, когда солнечные лучи проникали сквозь густую облачность, замок и вовсе пропадал из виду, темно-серые с сиреневым оттенком стены и шпили полностью сливались с таким же цветом неба, и, учитывая крайнюю труднодоступность вершины, замок Кёдоль воспринимался гостями города скорее как мотив местного фольклора, нежели как объективная реальность. Один известный немецкий ученый, проведя три жарких летних месяца в Абендберге (половину своего времени он тратил на лазание по бесконечным уступам и ущельям окрест заброшенного перевала, другую половину – отдыхал в знаменитых банях, укрепляя здоровье бесчисленными бутылями коварного местного вина), с блеском доказал в докладе Берлинскому географическому обществу, вызвавшем горячее одобрение членов оной организации и широко цитировавшемся позже в научных журналах, что замок Кёдолавар является редким проявлением феномена миража, и вся история княжеского рода Кёдолаи – не более чем художественный вымысел, основанный на уникальном сочетании погодных условий. Доклад привлек в Абендберг новую волну туристов, но опровержений блестящего открытия светила географии не последовало, несколько смелых попыток отчаянной молодежи убедиться в реальности замка привели к паре вывихов конечностей и, по крайней мере, одной свернутой на неприступном склоне шее. Исторические же документы, как говорят те же легенды, так и лежат в старинном ларе с изображением чертей, пытающих грешников в аду, подаренном кем-то из древних Кёдолаи ратуше, и, видимо там и останутся, так как ларя этого никто из гостей города никогда не видел, а представители городского правления предпочитают, чтобы город их славился красивыми видами и уникальным природным феноменом, а не свернутыми шеями. Очень быстро они усвоили основополагающее правило сферы обслуживания: клиент – король, и, значит, пусть верит во что ему нравится. Однако иногда с гор среди бела дня вдруг наползали черные грозовые тучи, иногда река Мей пересыхала и сочилась по собственному ложу чахлой струйкой, лишая бани всегда изобильного запаса воды, или же, наоборот, разливалась, выходя из берегов, струясь прямо по улицам и превращая узкую длинную долину внизу в непролазную топь. Тогда городская администрация, к изумлению и смеху иностранцев, бросалась перебирать ветхие статуты и выяснять, чем именно прогневил город гордых и капризных Кёдолаи. Судя по дальнейшему развитию событий, семейка эта во все времена отличалась взбалмошным характером и вряд ли среди ее членов сыскался бы хоть один здравомыслящий человек. Чего стоила, например, внезапная вырубка ряда молодых осин, высаженных перед виллой одного нувориша на верхнем уровне, или закрытие пользовавшейся большим успехом ювелирной лавки, или публичная казнь на центральной площади пары десятков голосистых петухов, которых один незадачливый делец привез на лето в Эштехедь, рассчитывая неплохо заработать на петушиных боях! Впрочем, гости города привыкли относиться к подобным выходкам коренного населения как к проявлениям своеобразного чувства юмора. И нельзя было не признать, что осины загораживали великолепный вид сверху на город, хозяин ювелирной лавки оказался мошенником, выдававшим за золотые изделия из серебра, лишь снаружи покрытые позолотой, а владельцу петухов щедро возместили ущерб. А погода в результате непременно изменялась к лучшему, впрочем, климат здесь был воистину благодатный, и подобные странности происходили редко и в любом случае ненадолго. Единственный же побочный наследник легендарных князей лишь пожимал плечами и доверительно рассказывал со своей всегдашней полной иронии кривой усмешкой, будто дорогая тетушка Евфимия-Розмонда известила его, что более не сердится, но, право же, она совсем отвыкла от петушиных воплей с тех пор, как самолично свернула шею последнему кочету в Эштехеде в 1745 году. После этого в салоне, за бильярдным столом, либо в театральном фойе, где происходила беседа, повисала неловкая тишина, пока присутствующие пытались понять, острит молодой граф или сам верит в то, что говорит. Впрочем, от Альби фон Кларена гости города привыкли ждать подвоха и втайне подозревали, что половина всех этих диких на их рациональный взгляд казусов втайне организована именно им. У графа была опасная репутация бретера и сердцееда, однако его никак нельзя было отнести к тем, о ком говорят «душа нараспашку», или, как выразился бы, например, мистер Дьюер, «сердце на рукаве». И никто не решался спросить фон Кларена, как, собственно, он относится к тому, что когда-то тихая долина, принадлежавшая его предкам до последней тропки и заводи, превратилась ныне в средоточие плебейских развлечений, а сам граф не имел обыкновения исповедоваться перед малознакомыми людьми даже после нескольких бутылок. А близких знакомых у него не было. Итак, в городе было всё, о чем может мечтать человек, не слишком стесненный в средствах и желающий хорошо отдохнуть: прекрасные виды, здоровый климат, быстро развивающаяся индустрия развлечений, возможность пощекотать нервы, если появится такое желание, или же получить духовное наслаждение, исследуя старинные церкви и остатки крепостных стен, страшноватые легенды (вечный повод для спекуляций и интеллектуальных споров) и умилительные местные суеверия и обычаи (источник насмешек и снисходительных покачиваний головой). В последнее время в городе было спокойно, никаких происшествий не случалось, Кёдолаи, если они на самом деле существовали, мирно спали в фамильном склепе, а город к началу декабря уже потихоньку захватывала предрождественская суета, люди были озабочены поиском подарков и пошивом праздничной одежды, не откладывая на Адвент[7 - Адвент – у католиков время Рождественского поста, когда верующие готовятся к Рождеству.]. Разумеется, никому ни в каком страшном сне не могло присниться, что этот прекрасный городок буквально в одно утро прекратит существование. Обильный снегопад, выбеливший вершины хребта и окруживший призрачные башни Кёдоля смутной морозной дымкой, уступил оттепели, растопившей сугробы на нижних склонах. Погода резко менялась несколько раз, бросаясь то в мороз, то в почти летнее тепло, и в конце концов горы не выдержали такого издевательства и после выпадения очередных осадков с горного гребня стронулись тяжелые массы снега, переполнившаяся река хлынула вниз с невиданной мощью, разливаясь по лесистым уступам, выворачивая с корнями вековые стволы и снося домишки горных жителей. Гигантский сель помчался на долину, словно горы хотели сбросить наросший за столетия покров, оставив лишь голую породу. И как раз на пути этого потока оказался беззащитный, никак не ожидавший от родных гор такого предательства Эштехедь. * * * Коляска с натугой взбиралась по крутому склону. Славный мерин Каштанек хрипел, стонали ступицы, однако здесь, наверху, грязевой поток уже не угрожал измученным беженцам: озверевшая река бесновалась ниже и западнее, а здесь, на узкой улице, образованной рядом старинных домов и скальной стеной, было тихо, и даже ветер не мог пробиться сюда. Дома казались пустыми. Возможно, их жители первыми услышали грохот лавины и поспешили убраться из опасного места, или же дома эти пустовали и до того – вид у облезлых от времени, давно не крашеных стен был откровенно запущенный. – Нет, так дело не пойдет! – сварливым тоном объявил Ярнок. – Каштанек сейчас рухнет! Попрошу хотя бы мужчин выйти из коляски и идти пешком! Британские корреспонденты безропотно подчинились: экипаж и мерин были их единственной надеждой, и с этим следовало считаться. Правда, чтобы Фрэнки смог вылезти, пришлось сначала забрать из коляски саквояж и выпихнуть Хильду. Дьюер взвесил саквояж в руке, вздохнул с мужественной улыбкой идущего на непосильный подвиг героя и понес его; Хильда грузно затопала следом. – Я могу занять ваше место, я легче и прекрасно умею править лошадьми, – с искренним желанием помочь и милой наивностью обратилась Янина к кучеру. Ярнок вспыхнул, несмотря на холод и мелкую морось, которой сменилась мокрая метель, но возразить ему было нечего, и, пробормотав по-мадьярски нечто явно непереводимое, он слез с козел. Янина, которой вовсе не хотелось выходить из экипажа наружу и лишний раз набирать полные туфли снежной жижи, проворно вскарабкалась на сундук и ловко перелезла через спинку на кучерское сиденье. Дьюер поставил саквояж на землю, чтобы поаплодировать, Фрэнки присоединился к нему. Ярнок осуждающе хмыкнул и поглубже надвинул шляпу. Янина грациозно поклонилась, не поднимаясь с козел. Они продолжили путь, Каштанек двигался шагом, но явно повеселел, и даже дождь стал реже, а рев текущей воды, грязи и снега остался далеко внизу, там всё еще что-то грохотало и трещало, и ни у кого из невольных беженцев не было желания возвращаться на нижние уровни – впрочем, теперь, когда последний паровоз ушел, в этом и смысла не было. Янина не выдержала долгого молчания и нарочито веселым тоном задала давно занимавший ее вопрос: – Я понимаю, что в моем положении привередничать не приходится, но любопытно было бы узнать, куда мы все-таки едем? – Вы озвучили то, что было на уме у каждого из нас, милая мисс Линдентон, – признал Дьюер и повернулся к кучеру: – Ярнок? – К пациенту, – проворчал тот. – На верхний синт. – Сдается мне, в данных обстоятельствах, – заметил Дьюер, – тем более, если наша цель так высоко, самым разумным было бы переждать наверху, пока стихия не успокоится. Как думаешь, Ярнок, пациент твоего доктора согласится приютить нас на некоторое время? – Если жив еще, – ответил Ярнок и, подумав, добавил: – А если нет, мы сами там останемся – кто нас тогда выгонит? – Мне нравится ход твоих мыслей, – мрачно усмехнулся Дьюер. – Тем не менее дай Бог здоровья этому пока неизвестному нам вероятному благодетелю… – Это Альби фон Кларен, – коротко присовокупил Ярнок, и Дьюер от удивления чуть не выронил саквояж. – Я уже не уверен, что хочу там оставаться, – раздумчиво произнес он. – Как и в том, что нам это позволят… – Он – самый знатный человек в городе, – припомнила Янина. – Не думаю, что потомок древнего аристократического рода способен выставить за дверь… Дьюер пожал плечами: – Судя по тому, что я о нем знаю, это тип себе на уме. Не привык я ждать добра от этой зажравшейся – простите, мисс Линдентон – аристократии… – А чем он болен? – поинтересовалась Янина. – Доктор, насколько я поняла, приехал к нему, а не к кому-то из домашних? – Каких домашних! – протянул Ярнок. – Кроме пары слуг, в доме больше никого, денег нет, а закладывать Кёдоль не хочет, да и кому он нужен, если до него и не добраться? Орвош ур в самую рань уехал, когда еще и не началась эта канитель… – он махнул рукой в сторону скрытого за опустевшими домами города внизу. Ярнок явно был не из тех, кто сразу переходит к сути вопроса. – Дуэль у них была, – он сплюнул, метко попав в щербину в кубике мостовой, и довольно крякнул. – За орвош уром заехали секунданты, поэтому обошлись без меня. Но потом он посылал за некоторыми снадобьями и остался там надолго, дело серьезное… – А ведь точно, дуэль! – вспомнила Янина светские сплетни. – Я слышала об этом. Из-за дамы. Вчера об этом шептались во всех салонах Абендберга. Совсем из головы вылетело! – По части дам, что Кёдолаи, что фон Кларены всегда были не промах! – ухмыльнулся Ярнок, блеснув металлическим зубом. Дьюер в ответ дал и тем, и другим такую меткую характеристику, что ему пришлось снова извиняться перед Яниной за неуместный выбор выражений. – Так он серьезно ранен? – осуждающим тоном спросил журналист. – А противник? – Наповал! – в голосе Ярнока вдруг прорезалось кровожадное удовлетворение. – Тот австрийский лейтенантишка теперь лежит у фон Кларена в леднике, а куда его еще девать? А нечего, когда война на носу, в глубоком тылу сидеть да за чужими бабами волочиться… – Это что – австро-венгерский темперамент? – не выдержал Дьюер. – Под угрозой скорой войны устраивать дуэли, да еще со смертельным исходом! У вас здесь такие порядки? – Наши господа – народ горячий, – не без гордости хмыкнул Ярнок, на этот раз махнув рукой вперед, по ходу их движения. – Потомки гуннов, – процедил сквозь зубы Дьюер, и Янина рассмеялась. Фрэнки уже рисовал на ходу карикатуру на тему дуэли в условиях осады, ухитряясь прикрывать свой альбом от капель дождя. * * * Доктор Шнайдер, коренастый седоусый бонвиван, не выпускавший изо рта уютно попыхивающую трубку, выслушал неутешительные новости со стоическим хладнокровием и тут же принялся решительно распоряжаться, устраивая незваных гостей со всеми возможными удобствами. Впрочем, тех, кто уже был знаком с ним, это не удивило: доктор везде чувствовал себя, как в собственном доме. – Герра фон Кларена вы увидите позже, когда он придет в себя, – объявил доктор и добавил, невольно понизив голос: – Кость в плече задета. Рана тяжелая, но руку пока что удалось спасти… Хотя сомнения были, – он повернулся к Ярноку: – Покажи, что ты догадался ухватить из дома. Кучер предъявил докторскую сумку, а Янина поинтересовалась, исполненная самых благих намерений: – Мы можем сделать что-нибудь для герра фон Кларена? – Всё, что вы можете сделать хорошего, дорогая фройляйн Линдентон, – сурово ответствовал доктор, – это принять горячую ванну и переодеться в сухое. Что я бы посоветовал как врач и всем остальным. – Jawohl![8 - Есть! (нем.)]– театральным шепотом гаркнул Дьюер, и Янина улыбнулась: перед коротышкой-немцем вся их компания, сумевшая как-никак вырваться из лап смерти, уже стояла навытяжку. Единственная имевшаяся в доме горничная, уже пристроив Пондораи Томашне и мальчика, повела Янину в ее комнату. Хильда, снова довольная всем на свете и жизнерадостная, как молодой сенбернар, несла следом злополучный саквояж. Дом последнего из Кёдолаи производил внушительное впечатление как благородством архитектуры, так и спартанской скромностью обстановки: практически здесь не было ничего лишнего, не ощущалось здесь, впрочем, и милого домашнего уюта и изящества городских гостиных, и Янине пришло в голову, что в этом, казалось бы, достаточно просторном доме гостям редко бывают рады. А может быть, скромность обстановки была вынужденной – из-за нехватки денег и редкого в современном обществе нежелания пускать пыль в глаза. Впрочем, эти мадьярские аристократы, как известно, – болезненно гордый народ. Янина подумала, что с интересом осмотрела бы галерею семейных портретов предков графа, ей казалось, у любого наследника древнего рода должна быть такая коллекция, однако стены дома фон Кларена оживляли исключительно какие-то чертежи да рисунки на батальную тематику. Он ведь офицер в отставке, вспомнилось ей. В отставку он вышел, как говорили, в результате какой-то скандальной истории, может быть, по причине еще одной несвоевременной дуэли? Очевидно, у их хозяина был исключительно склочный характер… * * * Альби фон Кларен предстал пред очи гостей к ужину, когда они собрались в столовой, как раз придя в себя и согревшись. Янина воспользовалась случаем внимательно рассмотреть графа, являвшегося с точки зрения гостей города чуть ли не местной достопримечательностью. Он был бледен, левую руку держал на шелковой перевязи, накинутой поверх бархатной домашней куртки. Среднего роста, хорошо сложен, с военной выправкой. На вид ему можно было дать лет тридцать пять – сорок, его лицо с довольно тонкими и правильными чертами, со слабо намеченными морщинками у светлых глаз, казалось бы красивым, если бы не излишне жесткие складки у рта, придававшие ему вид самоуверенный и несколько высокомерный. В волнистых черных кудрях, гладко зачесанных назад и лежавших на воротнике мелкими завитками, поблескивали редкие строчки ранней седины. На упрямом подбородке Янина разглядела тонкий шрам. Фон Кларен то и дело криво, невесело улыбался со сжатыми губами, и эта улыбка, словно бы обращенная внутрь, к нему самому, сразу ставила меж ним и окружающими непреодолимую стену. Зубы, впрочем, скрывать ему было незачем: они отличались замечательной ровностью и белизной. А вот глаза были ясными, пронзительно-голубого цвета, и пристальный взгляд графа вызывал странное волнение. Когда Янину представили гостеприимному хозяину, фон Кларен окинул ее своим лазурным взглядом, выразил восторг по поводу ее премьерного выступления, состоявшегося месяц назад (очевидно, другие он не посещал), коснулся тонкими губами ее руки. Не менее любезен он был и с журналистами, и с Пондораи Томашне, как оказалось, всех он знал и теперь осведомился, хорошо ли их устроили, извинился за скудость прислуги и обстановки, ничего больше не добавив по этому поводу, и любезно заверил, что гости могут оставаться в его доме, сколько сочтут необходимым. Янине показалось, однако, что все эти церемонии и вообще присутствие такой оравы чужих на его вилле было графу в тягость. А может быть, ему просто было больно. За ужином, сопровождаемым в лучших традициях Эштехедя знаменитыми венгерскими винами, вся компания вела себя преувеличенно оживленно – впервые за этот долгий день напряжение и страх отпустили их. Янина обвела взглядом столовую и снова обратила его к сидящему напротив нее Дьюеру. Доктор Шнайдер рассказывал Фрэнки какой-то удивительный случай из своей многолетней практики, и тот быстрыми штрихами набрасывал что-то в альбоме, наверно, целую историю в картинках. Пондораи Томашне отчитывала сына: в течение всего дня она открывала рот только за тем, чтобы сделать ему замечание. Дьюер увлеченно рассказывал Янине, как ему пришлось подобным же образом убираться из Вены в 1848 году, тоже на невесть чьем, чуть ли не украденном экипаже. Янина, желавшая поскорее забыть о минувшем страхе и отчаянии, делала вид, что слушает его, кивая при каждой паузе. В какой-то момент она случайно бросила взгляд вбок, на сидящего во главе стола фон Кларена и обнаружила, что он тоже смотрит на британца, уморительно копируя ее собственную мимику. Поймав ее взгляд, граф подмигнул, и Янина едва не прыснула со смеху. Дьюер смешался и скомканно завершил рассказ, недоуменно переводя взгляд с одного на другую. – У вас… опасная профессия, – заметила Янина. – Или это свойство натуры, – произнес фон Кларен. – Очевидно, вы из тех, кого так и преследуют опасные приключения. Дьюер мгновенно вспыхнул, как это часто бывает у рыжих. Янина вспомнила, что британец с самого начала без малейшего энтузиазма отнесся к перспективе остановиться у фон Кларена. – По крайней мере, мне не приходится искать их самому, – медленно произнес Дьюер. Доктор как раз сделал перерыв в рассказе, чтобы вытряхнуть трубку, и фраза прозвучала в полной тишине, только Пондораи Томашне неожиданно громко прошипела: «Арпад, выпрями спину!» и резко замолчала, неуверенно оглядывая остальных. Фон Кларен смерил британца долгим взглядом и спокойно пояснил, никак не прокомментировав последнюю фразу: – Я хочу сказать, что не рискнул бы составить вам компанию: то революция, то лавина… Дьюер опасно сощурил желтые глаза. Янина уже хотела вставить что-то примирительное, но ее опередил доктор, уцепившись за погодную аномалию как за надежный, проверенный веками способ увести разговор из штормовых вод в безопасную гавань. – Однако, на что это похоже, господа? Поистине, таких сюрпризов от здешних гор никак нельзя было ожидать. Восемь лет здесь живу… или жил, – поправился он, внезапно помрачнев. – Поскольку неведомо, осталось ли хоть что-то от моего дома… да и всей практики. Восемь лет, и ни разу такого не наблюдал. Да, конечно, веснами, когда снега начинали таять, река порой разливалась, но сегодня, сдается мне, на Эштехедь свалились все виды несчастий, какие могли произойти здесь за добрую сотню лет… – Еще грозы не было, – криво ухмыльнувшись, возразил фон Кларен. – А ведь здесь бывают роскошные грозы, говорят, гора Кёдоля имеет две вершины, потому что когда-то ее раскололо молнией… – А я слышал, что две вершины – это два рога дьявола, который живет под горой, – ответил доктор. – Здесь любят страшноватые легенды. – Кстати, не души ли ваших предков устроили этот кавардак? – встрепенулся Дьюер. – Может быть, мирные отдыхающие опять нарушили какой-нибудь древний статут? Кто-нибудь притащил в город еще одного петуха или наступил на хвост черной кошке… – Не думаю, – совершенно серьезным тоном ответил хозяин. – То есть уверен, что нет. Видите ли, именно Кёдолаи тысячу лет назад основали Эштехедь. Конечно, в последнее время он сильно изменился, но как бы то ни было они любят этот город… За столом снова повисла тишина, никто не знал, что на это сказать. Янина посмотрела на сидящего рядом Фрэнки: стремительными резкими штрихами он набрасывал в альбоме морду дьявола, на макушке которого, как раз меж толстых тупых рогов, возвышался пятибашенный замок. – Прошу меня извинить, – фон Кларен допил рубиновый бикавер из бокала и поднялся, придержав висящую на перевязи руку. Оказавшись на границе света двух люстр, подвешенных прямо над столом, его болезненно бледное лицо приобрело холодный, мертвенный оттенок. – Не засиживайтесь долго, – посоветовал он. – Здесь, на окраине города, жизнь идет по своим законам. Эйфейль утан, – его голубые глаза сверкнули. – Здесь принято рано ложиться спать и уступать ночь тем, кто предпочитает сияние луны дневному свету. Вежливо кивнув, он повернулся и, всё так же придерживая раненую руку, вышел из комнаты. В столовой снова воцарилась неловкая тишина. – Эйфейль утан значит после полуночи, – прочистив горло, нарушил всеобщее молчание доктор Шнайдер, достал кисет из кармана и принялся любовно набивать трубку. – Традиции, друзья мои. Старинные традиции. Но в нынешних обстоятельствах я только рекомендовал бы всем присутствующим последовать разумному примеру нашего доброго хозяина. Сегодня у всех нас был долгий день, – он строго посмотрел на Арпада, который как раз запустил в Янину скатанной в шарик салфеткой – замечания матери он, видимо привык воспринимать как ничего не значащий постоянный шум, сродни мушиному жужжанию. Янина не осталась в долгу, подхватила шарик и метко запустила его мальчишке в губы, после чего смиренно выразила желание последовать совету доктора. * * * Янина в радостном предвкушении выудила из саквояжа несколько пухлых томиков. Щеки ее, однако, порозовели при мысли о том, что бедный Уилберт Дьюер, не говоря уже о несчастном Каштанке, таскали эту неподъемную ношу, искренне веря, что в саквояже находятся жизненно необходимые вещи, тогда как стараниями Хильды в нем оказалась часть ее библиотеки. Нельзя было в то же время не отдать должное чуткости Хильды, правильно рассудившей, что из всех вещей хозяйке дороже. Счастливо улыбнувшись, как ребенок, получивший в подарок игрушку, о которой не смел и мечтать, Янина забралась в постель и при свете ночника открыла иллюстрированный изящными ксилографиями готический роман. Горы успокоились, метель стихла, но с приходом темноты ударил мороз, выбелил до звона сад за окном, и там, прямо за путаным сплетением ветвей, красовалась в ясном черном небе едва начинавшая идти на убыль луна, заляпанная мутными пятнами, от ее холодного света деревья казались полупрозрачными и в хрупком хрустальном воздухе висел недалекий вой. Янина поежилась, подтянула одеяло и пролистнула особенно мрачную сцену – она читала книгу уже не в первый раз. Она вздрогнула, когда дверь медленно и бесшумно отворилась и тонкий голос позвал: – Фройляйн Янина? – Арпад? – откликнулась Янина, и мальчуган, мгновенно преодолев расстояние от двери до кровати, бухнулся коленями на ковер и схватился руками за край ее одеяла. – Вы слышали? – спросил он страшным шепотом, уставившись на нее огромными темными глазами. – Зачем ты пришел? Что мама скажет? – Янина отложила книгу в сторону, справедливо рассудив, что Пондораи Томашне не одобрила бы для своего сына подобное чтение на ночь. – Мама мне не верит! – пожаловался мальчик. – А там волк! Прямо в саду. Я видел. Слышите, как воет? – Думаю, это просто собака потеряла хозяина, – возразила Янина. – Представляешь, сколько таких собак осталось сегодня в городе? Одних бросили, у других все погибли, а умные животные сумели спастись. – Почему же они спаслись, если люди погибли? – тихо спросил мальчик. – Потому что обладают знанием, заложенным предками, – пожала плечами Янина. – А люди такие знания растеряли. Люди много чего изобрели, но стоит им столкнуться со стихией, и они становятся беспомощней, чем… чем любая крыса. Знаешь, почему нам удалось спастись? Потому что мы ехали туда, куда бежали крысы. Арпад промолчал, переваривая это философское открытие. – А теперь беги отсюда, – распорядилась Янина. – А то вдруг собака опять завоет, и твоей маме будет страшно без тебя. – Моей маме страшно не будет, – проворчал Арпад, и в этот миг снова послышался вой – совсем близко, словно прямо под окном. – Я говорил вам! – мальчик крепко схватил Янину за руку и сунулся куда-то вниз, видимо намереваясь залезть под кровать и заодно утянуть туда и актрису. – Не бойся! – Янина высвободила руку, встала с кровати и накинула лежавший рядом на кресле пеньюар. – Сейчас посмотрим. Подойдя к окну, она раздвинула шторы. Сплошь покрытые корочкой инея деревья и обомшелая стена, поблескивая в серебряном свете, выглядели необычайно хрупкими, страшно было произнести слово, ибо казалось, что этот лунно-морозный рельеф может дрогнуть и разбиться от одного лишь вздоха. Никакого движения, никакого звука не могло нарушить эту хрупкую застывшую сказку, и Янина тоже замерла на миг, словно околдованная, но темное скольжение внизу, уловленное краем глаза, блеск кирпично-бурой шкуры в лунном свете разрушили очарование и заставили ее резко дернуться, ударившись носом о стекло. – Волк? – жалобным голосом спросил мальчик. – Вы видели? – Что-то видела, – ответила Янина. – Что-то большое. Но слишком быстро и слишком темно. Из коридора донесся громкий говор, в приоткрытую дверь неуверенно постучали, и прозвучал сварливый голос Ярнока: – Фройляйн Линдентон? Простите, вы не видели мальчика? – Да-да, заходите! Янина отступила от окна, и в комнату вошли Ярнок и Пондораи Томашне, она сразу же бросилась обнимать сына, словно уже и не надеялась найти его живым. – Переполох на весь дом, – проворчал Ярнок. Пондораи Томашне извинилась перед Яниной и увела Арпада, на ходу читая ему нотации. Ярнок собрался уходить. – Я видела какое-то крупное животное под окном, – сообщила Янина. – Здесь водятся волки? – Эйфейль утан здесь много кто водится, – Ярнок явно собирался сплюнуть, но вовремя вспомнил, где находится. – Мы сидим у подножия Рогов Дьявола, фройляйн. Jо еjszakаt[9 - Спокойной ночи (венг.)]. Глава 2 Ондраш Ярнок вылез из постели и окинул взглядом распотрошенную папку с партитурой нового мюзикла, усеявшей всю комнату мятыми листами, раскиданную на ковре одежду и несколько опустошенных бутылок – искать стаканы было лень, так что пили они из горла… Шампанское тоже? Вероятно, и шампанское. Зато мгновенно воспрянуло восхитительное настроение вчерашнего вечера, азарт, с которым они с Белой пролистали чуть ли не всю работу, предложенную ему никому неизвестным и неведомо откуда взявшимся автором. Ондраш посмотрел на часы, и его радость несколько поутихла, молодой человек торопливо оделся, опустился на колени на ковер и принялся собирать листки, по ходу дела с ужасом обнаружив, что они не пронумерованы. О завтраке точно придется забыть, впрочем, сейчас было и не до завтрака. Но вот чашечка кофе явно бы не помешала… – Бела, ты не мог бы?.. – Ярнок оглянулся на белокурую макушку – остальное пряталось под узорчатым покрывалом, – но услышал в ответ лишь тихое мычание: – Свет… убери… – Да-да, извини, – Ондраш подошел к окну и нажал кнопку на стене. Плотные жалюзи доползли до подоконника, не оставив ни малейшей возможности дневному свету проникнуть в комнату: Бела был в этом отношении крайне строг, солнечный свет мешал ему спать. – Я пойду, покажу папку Хоффенбергу, – сообщил Ондраш, встав коленом на край кровати и коснувшись крепкого округлого плеча под покрывалом. Наклонился пониже и шепнул: – И я не я буду, если тебе не достанется роль князя! – Мгм, – донеслось из-под покрывала. – Непременно. Дай поспать… Ондраш нежно провел по плечу Белы рукой и тихо вздохнул. Нечасто ему доводилось задержаться у милого друга до рассвета, но он уже знал, что Бела не из тех, кто радостно встречает новый день и говорит окружающим: «С добрым утром». И ведь будет дрыхнуть еще полдня… Правда, надо признать, если работа требовала присутствия в театре с раннего утра, Бела никогда не опаздывал и неизменно бывал свеж и в голосе, независимо от того, где он провел ночь и сколько в эту ночь было выпито. Что скажешь? – звезда. Ярнок сунул в папку последний листок и поспешил на кухню – одну чашечку кофе он все-таки мог себе позволить, а в процессе можно было уже начать раскладывать листы по порядку. Едва Ярнок оставил квартиру, молодой артист откинул покрывало и встал с постели – сна у него не было ни в одном глазу. Первым делом он придирчиво осмотрел жалюзи, убедился, что они плотно закрыты, потом направился к двери спальни, но по пути споткнулся о лежавшие на полу брюки, отступил в сторону и чуть не упал, наткнувшись босой пяткой на опрокинутую бутылку токайского. – Сколько тебя учили не водить знакомых домой! – отчитал юноша самого себя; добравшись до двери, запер ее на тяжелый засов, хотя в квартире больше никого не было, и вероятность того, что кто-то вторгнется среди дня в чужую спальню, была практически равна нулю. Но Бела ничего не оставлял на волю случая. – После, после… – бормотал он, пробираясь через комнату обратно к кровати, как через минное поле, но маниакальная аккуратность взяла верх над ленью, и юноша, тяжело вздохнув, принялся наводить порядок в комнате, напевая мелодичную тему из ночной пьесы. * * * Директор театра Ронштеттер подводил не самые утешительные итоги первой половины сезона. Сдвинув брови, он смотрел на экран компьютера и время от времени тяжко вздыхал. Конечно, серией предрождественских концертов – на них-то люди валом валили, в основном, благодаря участию крупной звезды из недальних палестин – удалось поправить дела, однако на долгоиграющем спектакле заполнен был только партер, балконы пустовали. Похоже, настал момент признать, что драма-мюзиклы изжили себя, и публика предпочитает исключительно яркие, немудрящие комедии с плясками и непременной «голубой» линией, представленной в откровенно гротескном свете. Хоффенберг вздохнул. Он лично не был поклонником подобного развлекалова, как и наиболее уважаемые им режиссеры, постановщики и артисты, но, увы, редко когда удается ставить шоу в соответствии с собственным вкусом и предпочтениями. Попробовали вот, а в результате баланс чуть ли не отрицательный, тогда как в других театрах столицы дела идут вовсе не плохо. Но это уже Хоффенберга не касалось, ему требовалось немедленно найти способ исправить финансовое положение Ронштеттера, пока наверху не решили вовсе закрыть театр как неприбыльный. Это, конечно, была преувеличенно пессимистическая перспектива, но Хоффенберг находил, что полезно подстегивать себя, побуждая к решительным действиям. В кабинет, хлопнув дверью, вошел Ярнок и тут же опрокинул стоявший на дороге стул. – Явился, наконец, – мрачно заметил Хоффенберг. – И рушишь мой кабинет. – А кто ставит стулья прямо на пути? – пожаловался Ярнок, печально глядя на листки бумаги, снова покинувшие родную папку и разлетевшиеся по всему кабинету, как бестолковые птенцы из гнезда. – Ведь половину уже разложил по порядку! – Нормальные люди не влетают сюда, как на пожар, и смотрят под ноги, – заметил Хоффенберг. – Ну и что у тебя такого срочного, что ты непременно хотел видеть меня с утра пораньше? – он свернул окно в компьютере и уставился на друга и менеджера своего театра без особого энтузиазма. – А я вот ночь не спал, думал, как тебя спасти, – заявил Ярнок. – Трудился до рассвета, изучая пьесу, которую мне предложили, с самого утра спешу сюда… даже не позавтракав. – Он полез под стол Хоффенберга за улетевшим далеко листком. – Мы с Белой всю ночь… – А я думал, это что-то серьезное, – хмыкнул Хоффенберг. – А тут «мы с Белой». И ты еще отнимаешь у меня время… – Чем это ты был так занят? – поинтересовался Ярнок, вылезая из-под стола. – Прикидывал, какими словами обратиться к правообладателям, чтобы выпросить у них право на новую постановку «Бала вампиров». – Все правообладатели еще спят, – заверил его Ярнок. – У нас есть время. – Что это?! – Хоффенберг с отвращением окинул взглядом пачку мятых листов, на верхнем из которых красовалась надпись с пропущенной буквой: «Сена третья», и сурово воззрился на Ярнока. – Совсем новая пьеса, – сказал Ярнок, преданно глядя ему в глаза. Хоффенбергу пришло в голову: будь у Ярнока хвост, он им завилял бы. – Кто? – прищурился Хоффенберг. Ярнок пожал плечами. – Его зовут Альбрехт Линдентон. – Прямо-таки Альбрехт? – Да… но знаешь… Он производит впечатление… Сильное, я бы сказал. – Тут что-то про носферату… Ты мне предлагаешь новый «Бал вампиров»? – Не совсем. Но, согласись, готика популярна. И ты сам собирался звонить правообладателям. – Это еще ничего не значит. – Бела Фехер от сюжета в восторге… – Бела Фехер! – закатил глаза Хоффенберг. – Ты думаешь, я буду прислушиваться к мнению смазливого юнца, который искренне считает себя вампиром и изображает такового где надо и не надо? – Между прочим, наверху, – Ярнок возвел очи горе, – Белу ценят. И когда в прошлом году он играл Герберта в «Бале Вампиров», то срывал овации. И когда был заменой дер Тода в «Элизабет»[10 - «Бал вампиров» (Tanz der Vampire), «Элизабет» (Elisabeth) – наиболее популярные мюзиклы немецкоязычного театра.]… Я не говорю о том, что сейчас мы имеем заполненный партер, главным образом, благодаря ему… – А партитуру вы изучали всю ночь вдвоем. В его квартире, – произнес Хоффенберг. Ярнок вспыхнул. – Причем тут это? Ты признай, пьеса довольно оригинальна… Хоффенберг переложил несколько листов. – Да тут сам черт не разберется… – Они просто немного не по порядку… – Кё-даль? – вопросительно уставился на него Хоффенберг. – Эсте-хеги? – Это реальные места, они имеют немецкие названия. Вот, смотри… – Штайнеслид! – ужаснулся Хоффенберг. – Абендберг! Что это за названия? Их случаем не Людвиг Баварский выдумал? – Их придумали гораздо раньше, – обиделся Ярнок. – Примерно на тысячу лет. – Абендберг… Постой, мне это о чем-то напоминает… Эштехедь… Это часом не та глухая деревня, из которой ты родом? Ярнок выдернул папку у него из рук и с полным скорбного достоинства видом принялся перекладывать листы по порядку. – Эштехедь, к твоему сведению, не глухая деревня, а старинный город с уникальными образцами архитектуры. Да, это город небольшой, и он так и не восстановил прежнего блеска после лавины в 1860-е годы, но там, между прочим, один из красивейших видов в стране… И легенды… – И замок с вампирами, – кивнул Хоффенберг. – Нет там никакого замка, – Ярнок захлопнул папку. – Одни руины, и к тем невозможно подобраться. – Ну ясно, – Хоффенберг откинулся в кресле и закурил. – Какой-то твой родственник из этой же дыры написал рекламный проспект в форме мюзикла, чтобы привлечь к ней внимание, воспользовавшись тем, что в наше время все тащатся от готики, и тем, что голосистый мальчишка, с которым ты спишь, нравится бабам и строит из себя вампира. Стакнулись вашей мадьярской компашкой… Ярнок вскочил и вперился в директора театра возмущенным взглядом, прижимая партитуру к груди. – Мы с Белой работали в поте лица до утра, но это тебя ни в коей мере не касается, и если я ценю его талант и вообще… он мне нравится, наша национальность тут совершенно ни при чем. А автора этого я впервые в жизни увидел, когда познакомился с ним в театральном буфете, и… Да, мне было бы приятно, если бы название моего родного города прозвучало со сцены, но, поверь, я не предлагал бы тебе плохую работу только ради этого. Впрочем, как знаешь, есть и другие театры… – Ладно-ладно-ладно! – Хоффенберг сунул сигарету в пепельницу и поднял руки. – Я подумаю. Все равно интендантство твою пьесу наверняка завернет. Только уж, будь любезен, разложи листы по порядку! * * * Бела Фехер захлопнул дверцу автомобиля, прищурился, бросив беглый взгляд на ясное морозное небо сквозь темные стекла очков, надвинул на глаза широкополую федору[11 - Федора – фетровая шляпа с мягкими полями и тремя вмятинами на тулье. Считается особенно элегантным типом шляпы.]и приподнял воротник пальто. Длинные светлые волосы струились по плечам, переливаясь и играя бликами на зимнем солнце. – Gr?? Gott, Бела! – крикнула ему, выходя рядом из машины, знакомая актриса, и Бела кивнул ей, блеснув белоснежными зубами. – С новым годом, шаци! Сервус[12 - Servus! (лат., автр.) – Привет!]! – Бела направился к служебному входу в театр своей грациозной танцующей походкой. – Бела, дорогой, с прошлого года тебя не видела! – залилась смехом гримерша, столкнувшись с ним в коридоре. – Дженни, я все эти пять дней не находил себе места! – заверил ее актер и, получив дежурный поцелуй в щечку, наклонился и легко коснулся губами ее шеи. Дженни снова рассмеялась: к шуточкам Белы она уже давно привыкла. Только в гримерной, где не было окон, за наглухо закрытой дверью, актер снял шляпу, очки и перчатки, скинул на стул элегантное пальто, бросил случайный взгляд в подсвеченное круглыми лампами зеркало и отвернулся, хотя было бы чем полюбоваться: на четко вылепленных щеках цвел свежий – только что с мороза – румянец, весело блестели удивительного темно-фиолетового цвета глаза, обрамленные длиннющими естественно черными ресницами (никто в театре не верил, что вне сцены Бела не подкрашивает глаза), темные брови создавали интересный контраст блестящим светлым волосам. Актеру намекали, что, если он хочет разнообразных ролей, с длинной белокурой гривой придется расстаться, но Бела пока не спешил. Он был молод, и всё время мира было в его распоряжении. Дверь приоткрылась без стука, и Дженни, лукаво улыбаясь, заглянула в гримерную. – Мне кажется, я в прошлый раз забыла у тебя набор кистей. – Уверен, что нет, – ухмыльнулся Бела, повернувшись спиной к зеркалу и прислоняясь к гримерному столику. – Иди сюда. Он обхватил девушку за талию и притянул к себе. – Вовсе ты по мне не скучал, – заметила она, запрокидывая лицо, и вздрогнула, почувствовав на своих губах прикосновение его губ – сухих и холодных. – Что, на улице мороз? Ледяной совсем… – Это легко поправимо, – пробормотал Бела, скользнув жадным ртом ниже, по подбородку девушки и шее. Дженни тихо рассмеялась. Дверь распахнулась, в гримерную сунулся Ярнок и остановился на пороге. Дженни инстинктивно отпрянула от артиста, тихо прошелестела: «Не буду мешать» и с хихиканьем убежала – Ярнок посторонился, пропуская ее. – Это был чисто профессиональный осмотр, – пожал плечами Бела. – Она обнаружила трещину у меня на коже. – Врешь в глаза, – вздохнул Ярнок. – Какие у тебя трещины… Бела пожал плечами и снова повернулся к зеркалу. – Хочешь правды? Можно правду. Тем более что мы это уже обсуждали. У тебя нет никаких прав на меня. Ни у кого из людей нет на меня никаких прав. Ярнок помолчал, опустив глаза. – То, что было ночью… – Работа, – напомнил Бела. – На девяносто процентов работа, разве не так? – Тогда о работе, – Ярнок тряхнул головой, в очередной раз решив отложить серьезный разговор на неопределенное будущее. – Идем со мной. Сможешь спеть что-нибудь из этой пьесы Хоффенбергу? Мне он не верит. – Прямо сейчас? – удивился Бела. – Почему бы нет? В репетициях перерыв, а он как раз в репетиционном зале и готов слушать. Ты ведь вспомнишь какой-нибудь номер? – Разумеется. Идем. * * * – Я, так сказать, по определению не способен на моногамию, понимаешь? – объяснял Бела, идя по коридору рядом с Ярноком. Несколько человек, уступая им дорогу в узком проходе, переглянулись с улыбкой: подобные рассуждения от него слышали не раз. – Подумай сам. Если я буду пить только твою кровь, у тебя ее скоро не останется! – Да, я помню, – слабо улыбнулся Ярнок. – Ты хочешь сказать, что вчера ночью… – Ну а ты как думал, чем мы занимались? – Полагаю, я бы заметил, – усмехнулся Ярнок, проведя рукой по горлу, и толкнул дверь репетиционного зала. Хоффенберг и пианист стояли у рояля и изучали партитуру. Оба оглянулись на стук открывшейся двери, и при виде Белы Хоффенберг невольно скривился. Он всегда недолюбливал таких вот эффектных выскочек без должного образования. Чрезмерную же эксцентричность, по его мнению, могло оправдать лишь наличие таланта в равных пропорциях, однако директор театра не был уверен, что у этого парня действительно такие уж выдающиеся способности. – Добрый день! – лучезарно улыбнулся Бела, пианист пожал ему руку, а Хоффенберг сумрачно бросил: – Что за мода пошла по полдня дрыхнуть! Ты бы еще по окончании репетиций явился. Начинайте же. – Мое присутствие с утра не требовалось, – мягко напомнил Бела, мгновенно выудил из пачки разрозненных листков нужный и протянул пианисту: – Вот это, пожалуйста. Несколько танцоров, обсуждавших что-то в стороне, с любопытством уставились на Белу, предвидя нечто интересное. Хрустальный тенор мгновенно заполнил всякое видавший репетиционный зал, и в просторных стенах его зазвучала стилизация под старинную венгерскую песню. Трудно было ожидать от самоуверенного мальчишки, которому многие прочили звездную карьеру на один сезон, той нежности и любви, что вплетались в тонкую ткань музыки. – И откуда это в нем? Зараза, – проворчал Хоффенберг и посмотрел на сидящего рядом Ярнока. Тот глядел на Белу влюбленными повлажневшими глазами и, очевидно, пребывал уже не в старом зале, за десятки лет впитавшем в свою особую атмосферу пот сотен молодых тел и отзвуки тысяч споров и ссор, а где-то там, в северных отрогах Карпат, в деревнях с непроизносимыми названиями, где до сих пор можно наткнуться на поглощенные землей обломки турецких сабель и записанные на каких-нибудь звериных шкурках грамоты с архаичными законами забытых правителей… Меланхолическая мелодия плавно ускорилась и сменилась четким ритмом чардаша. Прекрасный тенор смолк, Бела тряхнул белокурой головой, хлопнул в ладоши и закружился, взмахивая длинными руками, притоптывая высокими каблуками танцевальных испанских полусапожек, которые всегда носил на репетициях. Застыв на мгновение, он поманил к себе одну из танцовщиц, та вспыхнула, вскочила со скамьи и, подбежав к артисту, легко включилась в танец, следуя умелым, уверенным движениям его гибкого, сильного тела. Остальные уже увлеченно отбивали ладонями ритм, обмениваясь восторженными взглядами. В приоткрытую дверь заходило украдкой всё больше народа и замирало у входа в тихом очаровании. С последним тактом девушка упала Беле в объятья, и оба застыли изящной композицией, тяжело дыша, раскрасневшиеся и взъерошенные. – Конец первого акта, – хрипло объявил Бела и сильно выдохнул. Танцовщица машинально протянула руку – убрать с его лба прилипшую прядь, но молодой артист легко увернулся и сам быстро поправил прическу, украдкой глянув на пальцы – у него была привычка постоянно проверять состояние грима. В зале долго еще не стихали аплодисменты. Хоффенберг тоже пару раз хлопнул в ладоши, качая головой. – И что это было? – кислым тоном поинтересовался он. – Вы и хореографией успели за ночь заняться, или это танцуют испокон веков в вашем… как его? Абендберге? – Не знаю, я там не был, – очаровательно улыбнулся Бела, отирая лицо платком, обшитым крупным кружевом (Хоффенберга передернуло). – Просто наитие. Чардаш. – Он пожал плечами и снова улыбнулся. – Вот видишь, – Ярнок дернул Хоффенберга за рукав. – Я тебе говорил, что это может быть хорошее шоу. – Черт его знает, – вздохнул Хоффенберг. – Но вы меня уговорили. Напишу начальству… Глава 3 Утро было сказочно тихим после вчерашнего кошмара. Тонкий слой еще незапятнанного свежего снега прикрывал всю неприглядность разрушений, смерти и страха, и казалось, что побелевший зимний город готов пробудиться от спокойного уютного сна. Если бы еще с юга, с нижних уровней, не доносились звуки выстрелов… Похоже, среди развалин орудовали хорошо вооруженные мародеры. Янина играла с Арпадом – прыгала по ступенькам перед главным входом виллы, стремясь потревожить девственный снежный покров на крыльце как можно меньше и оставить аккуратные четкие следы. Услышав из-за угла дома голос фон Кларена, отдающего какие-то распоряжения, Янина поручила Хильде заменить ее в игре и поспешила в сад. Ступени жалобно загудели от первого же Хильдиного прыжка, и Янина прыснула от смеха на ходу – кажется, она нашла не самое удачное применение для любимой горничной. Фон Кларен задумчиво трогал кончиком трости покрытый снегом бугорок, бледные его щеки слегка румянились от слабого морозца, стрелки седины в вороных волосах казались налетом инея, рассеребрившего весь сад, льдистые голубые глаза вспыхнули, обратившись к Янине. – Доброе утро, ваше сиятельство, – весело поздоровалась она. – Как ваша рука? – Сносно. Доброе утро, фройляйн Янина, – уголки его губ дрогнули, и граф покосился в сторону входа. – Нас обстреливают? – Боюсь, это моя горничная развлекает мальчика, – хихикнула Янина. – Возможно, лестницу придется восстанавливать… Я могу сказать ей, чтобы прекратила. – Не беспокойтесь. Как-нибудь мое крыльцо вашу Брунхильду выдержит. – А где все? Дома я видела только доктора и фрау Пондораи. – Копают, – граф мотнул головой в глубину заснеженного сада. – Слава Богу, земля еще не промерзла… – Копают? – переспросила Янина. – Могилу, – ответил граф. – А что прикажете делать с трупом, так и хранить в доме? Боюсь, в этом хаосе нам вряд ли удалось бы устроить приличные похороны. Лайош – мой лакей – возится там с рассвета, двое британцев любезно согласились помочь. Ярнок уехал в город посмотреть, что там творится, и раздобыть священника, если хоть один остался… Янина кивнула, приняв соответствующее скорбное выражение, хотя ей вовсе не хотелось думать ни о смерти, ни о похоронах – тем более совершенно незнакомого человека. Слишком много смерти было вчера, слишком близко. – Посмотрите-ка сюда, фройляйн Янина, – граф снова ткнул кончиком трости в снег. – Вы когда-нибудь видели что-либо подобное? Янина опустила глаза и вздрогнула, увидев в снегу исполинский отпечаток собачьей лапы. – Кажется, я видела этого зверя ночью под окнами, – сообщила она. – Здесь водятся волки? – В этих горах кто только не водится, – сумрачно заметил фон Кларен. – Но вот так являться в мой сад, это, скажу я вам, наглость. – Бедное неграмотное животное не знало, что это сад графа фон Кларена, – улыбнулась Янина, наклонилась над следом и вложила в него руку в перчатке. След был существенно крупнее ее ладони. – Утром стало теплее, наверно, он оплыл и оттого увеличился? – предположила она. – Слишком мало времени прошло и потеплело не настолько, – мотнул головой граф. – И, кстати, ваше предположение, что это животное неграмотно и не знает, по чьим владениям разгуливает, лишено всяких оснований. Волков такого размера вы не найдете нигде в Европе. В замковом цвингере есть более крупные экземпляры, но даже среди них… – он критически посмотрел на ее ладонь, которую она как раз отряхивала от снега, – таких, пожалуй, нет. Кроме того, отпечаток у?же обычной волчьей лапы. Вывод прост: это не волк или не совсем волк. – Граф посмотрел на приближающихся из глубины сада англичан и лакея с лопатами наперевес и закончил: – И хорошо, если речь идет всего лишь о случайной мутации или чьих-то экспериментах по выведению нового вида. В любом случае подобные твари никогда до сих пор не забирались в город. Хотя вчерашний день никак нельзя считать показательным… Чертов сель всякое мог стронуть с места. Дьюер присвистнул, увидев след, а Фрэнки тотчас же вытащил альбом из своей ташки и принялся зарисовывать его. – Вы так хорошо разбираетесь в волках, вы, наверно, любите охоту? – поинтересовалась Янина. Дьюер, как раз нашедший в стороне другие подобные следы, насторожился: никогда не знаешь, где подвернется хороший материал для статьи. – Нет, я же упоминал, в замке есть зверинец. Я в детстве играл с волками. Полуручными, конечно. – Лошадь. Видимо, Ярнок возвращается, – прервал его Дьюер, демонстрируя на редкость чуткий слух – ценное качество для репортера. – Очевидно, он один. И британец не ошибся: минуту спустя в сад влетел Ярнок на своем верном Каштанке, спешился на ходу и сразу устремился к фон Кларену, раздувая ноздри и чуть ли не исходя пеной, словно это он сам только что одолел крутой подъем на верхний синт под седлом. – Священника не нашел, – отдуваясь, доложил он. – Наверно, все погибли или бежали из города. И меня едва не прикончили солдаты. В городе творится что-то ужасное. Телеграф разрушен, железнодорожная станция тоже, река разлилась и, как обычно, превратила долину в сплошную топь, и, если я правильно понял разговоры – подслушал болтовню пруссаков, в устье долины хлынула встречная лавина, его благополучно засыпало, так что мы опять полностью отрезаны от мира, как в добрые старые времена… Остается надеяться, что последний паровоз, на котором бежали горожане, успел проскочить до обвала. Но в любом случае прорва народу должна была погибнуть и под обвалом, и в топях. – Постой, какие пруссаки? – не понял граф. – Ты заговариваешься? – Та компания, что проводила учения под Эштехедем. Они оказались в стороне от лавины, как и мы. Когда сель прошел, они ворвались в город. И делайте со мной что хотите, это не австрийцы! Уж прусское лаянье я от австрийского как-нибудь отличу. – Что им тут делать? – подошел поближе Дьюер. – Война пока еще не объявлена. – Не знаю, – развел руками Ярнок. – Что-то, видимо, им было нужно в Эштехеде. Или кто-то. А теперь получилось, что в их руках оказался полуразрушенный город, масса брошенного добра и единицы оставшихся в живых жителей. Солдаты ошалели от такой богатой добычи и режут всех, кто им попадется живым – в случае чего, любую смерть можно будет отнести на счет селя. Похоже, им разрешили грабить город на правах военного захвата. И не оставлять свидетелей. Они всё равно успеют перевалить через горы и убраться из долины, прежде чем завал разберут и связь с миром будет восстановлена. Рано или поздно солдаты придут и сюда. – Всего одна компания – возможно, им была поручена какая-то секретная операция, мало ли кто мог находиться среди отдыхающих в городе, – сдвинул брови граф. – Ввиду несомненно скорой войны… А лавина спутала их планы. Или, наоборот, помогла, смотря, в чем была их цель. Если явятся сюда, можем предъявить им труп австрийского офицера. Как знак лояльности, – он криво усмехнулся. – Вот именно, – проворчал Дьюер, – он нас защищать должен был, а не стреляться! – От прусской компании он бы нас всё равно не защитил, – граф пожал плечами и тут же скривился и зажал раненую руку, пережидая приступ боли. Полный драматизма рассказ Ярнока явно не произвел на него сильного впечатления. Янина растерянно переводила взгляд с Ярнока на графа и британцев и обратно. – Тут и грабить-то нечего, – равнодушно заметил фон Кларен. – Вы попробуйте им это объяснить! – посоветовал Ярнок и добавил хмуро: – Уходить отсюда надо. – Но куда? – спросил Дьюер. – Выше в горы? Разве что… – и все, как по команде, задрали головы вверх, в северном направлении, где за кружевной дымкой пронизанных солнцем облаков скрывалась двуглавая вершина и смутно проглядывала в морозной дали темная игла самой высокой замковой башни, если только эта полоска не была оптической иллюзией, шуткой солнечного света. – Об этом не может быть и речи, – отрезал фон Кларен. – И вообще, что за паника? Мы находимся на самом верхнем уровне, пока пруссаки сюда вскарабкаются, они уже растеряют весь свой боевой пыл и набьют карманы до отказа. А нам еще предстоят похороны. Нет священника – значит, его заменят работники литературного труда, – граф обратил тяжелый взгляд на журналистов, и те только послушно кивнули. Ярнок проворчал что-то по-венгерски, но граф вздернул черную бровь, и тот замолчал. * * * Ясное утро сменилось хмурым пасмурным днем. С любопытством исследуя незнакомую территорию и ища местечко посветлее и поуютнее, чтобы устроиться с книгой, Янина поднялась в башенку, выстроенную в южной части дома. Слегка запыхавшись от подъема по крутой лестнице, она оказалась в обзорной комнатке, всю меблировку которой составляли втиснутое в угол старое кресло-качалка да выставленная в окно подзорная труба. Хозяин дома как раз осматривал окрестности и, услышав шаги Янины, обернулся. – Что происходит в городе? – веселым тоном поинтересовалась Янина. – Похоже, наш славный Ярнок был прав. Ничего хорошего, – ответил граф. – Можно посмотреть? – Право, не стоит. К чему вам огорчаться? Я по-прежнему уверен, что никакая опасность нам не грозит, во всяком случае, не больше, чем на зимних горных тропах, но… Обидно. Красивый был город, – он тяжело вздохнул и, прислонившись к резному карнизу, опоясывающему круглую комнату на уровне груди взрослого человека, смерил Янину изучающим взглядом. – Вы присаживайтесь. Это старое кресло, но надежное и уютное. Мило улыбнувшись, Янина последовала его совету. – Что вы читаете? – поинтересовался граф. Янина показала ему титульный лист тома, переплетенного в черную кожу. – Это явно не из моей библиотеки, – усмехнулся фон Кларен. – Вы… не хотите же вы сказать, что вчера, спасая свою жизнь, захватили из дома… – Вещи собирала Хильда, но вы правы: она руководствовалась моим вкусом. – И сколько же? – Штук пятнадцать, я полагаю… – И всё это?.. – В основном, готические романы, – призналась Янина. – Ваша горничная руководствовалась вашим вкусом? – граф фон Кларен рассмеялся. Смех у него был веселым и искренним и производил куда более приятное впечатление, чем улыбка. – Вы очень незаурядны, фройляйн Янина. Янина обезоруживающе улыбнулась и скромно опустила глаза. – Вы замужем? – Еще вчера у меня был… мужчина, – Янина прямо взглянула в голубые глаза графа. – Теперь я одна. – Вы потеряли его? Простите. Я не хотел причинить вам боль, – фон Кларен отвел взгляд. – Не стоит. Он не погиб в лавине, просто решил, что скорее спасет свою драгоценную жизнь без такой обузы, как я. Наверно, это и к лучшему. Уверена, он-то успел покинуть долину, прежде чем ее устье завалило. – Я рад, что вы так считаете, – произнес граф. – А вы… вы, наверно, даже не знаете, успела ли выбраться ваша… – Янина опустила глаза на темную обложку у себя на коленях. – Моя – кто? – удивился фон Кларен. – Насколько мне известно, у меня никого нет. Сами видите – так безопаснее всего. Всегда больше шансов спастись. – Он достал из кармана сигару и спички. Янина встала и помогла ему зажечь сигару, не тревожа раненую руку. – Если бы не Хильда, меня бы уже не было в живых, – раздумчиво произнесла она. – И если бы на меня не налетела коляска доктора, и если бы не этот славный журналист… А вы, значит… Вам она была совсем безразлична? Та женщина, из-за которой вы… – Это было больше дело принципа, – ровным равнодушным тоном ответил фон Кларен, убирая спички в карман. – Зачем же вы убили его? – тихо спросила Янина. – Разве в этом была необходимость? – Позвольте заметить, он бы убил меня, если бы стрелял получше! – напомнил фон Кларен. – Он явно рассчитывал попасть в сердце. – А для него это тоже было дело принципа, или все-таки та женщина?.. – Янина снова опустилась в кресло, качнулась, заставив его протестующе заскрипеть. – Откуда я знаю? – губы графа снова изогнулись в неприятной кривой улыбке. – Я даже не знаю, как ее зовут. Просто этот нахал разозлил меня. – И, однако, вы распорядились похоронить его в вашей земле. – А что мне оставалось? Выкинуть его на улицу? – искренне удивился фон Кларен. – Знаете ли, фройляйн, мертвых я стараюсь не задевать. Хотя бы потому что, в отличие от живых, они не могут ответить. Как правило. – Любопытная мысль, – улыбнулась Янина, подумала немного, поглаживая обложку книги, и добавила: – Просто все дуэли, о которых я когда-либо слышала… Собственно, один раз я даже сама послужила причиной дуэли… – Она подняла глаза на фон Кларена с виноватой улыбкой. – Только один? – вежливо удивился тот. – Не маловато ли для блестящей актрисы? – Не надо, – попросила Янина. – Мне кажется, в наших обстоятельствах не время и не место для пустой лести. Если вы видели меня на сцене, вы прекрасно знаете, что актриса из меня более чем посредственная. Вот и та история была исключительно глупой. И закончилась глупо – простреленной шляпой одного из секундантов, сердечным приступом у пролетавшего мимо дрозда, всеобщей пьянкой и заверениями в вечной дружбе. – Она вздохнула. – Какая причина, такой и результат. – Вы излишне строги к себе. – Право, не стоит. Я просто знаю себе цену. Признайте же, что я права. Фон Кларен помолчал, испытующе глядя на нее, потом тяжело вздохнул: – Не могу сказать, что мне скучно или неприятно было смотреть на вас, но большого таланта я у вас не разглядел. Янина кивнула и рассмеялась. Фон Кларен смотрел на нее, склонив голову набок и прищурившись, словно бы изучая ее. – Зато, кажется, мне впервые за несколько лет встретился собеседник, с которым так легко разговаривать, – признался он. – Это потому что мы махнули рукой на условности и ведем себя непростительно легкомысленно. Сразу после похорон, находясь, возможно, в смертельной опасности… – Янина подавила приступ кашля. – Вот такие моменты – наилучший повод наслаждаться жизнью. И смехом тоже, – фон Кларен подошел к Янине, наклонился и предложил здоровую руку. – Идемте-ка вниз. Почитаете свою книгу в гостиной. Здесь слишком холодно. – Благодарю вас, – Янина встала с кресла и изящно опустила ладонь на его предплечье, разумеется, не собираясь на него опираться: при всей своей веселости граф, уйдя с мороза, снова стал болезненно бледен, и еще неизвестно было, кому кого придется поддерживать на крутой лестнице. – А где у вас портреты предков? – поинтересовалась Янина. – Кого? – чуть не споткнулся граф на первой же ступеньке. – Предков. Мне казалось, в любом старинном доме должна быть галерея портретов. Или портреты ваших предков висят в замке? – Да, они в замке, – лаконично ответил граф. – Жаль, было бы интересно посмотреть. Мне никогда не приходилось бывать на таких экскурсиях, но всегда казалось, что это страшно любопытно: нескончаемая галерея, и хозяин с любовью рассказывает о каждом предке какую-нибудь леденящую кровь историю, и все эти поколения как будто смотрят на тебя… – Вы совершенно не представляете себе, о чем говорите, – мотнул головой граф. – Поверьте, фройляйн Янина, я сделал всё возможное, чтобы забыть все эти ужасы, которыми меня пичкали с детства. Начать с того, что все мои драгоценные предки носили прозвище Вереш, прочно прилепившееся к нашему имени, это можно перевести с венгерского языка как Кровавый. И возникло оно не на пустом месте. И, кстати, вы спрашивали о той дуэли – может статься, дело именно в этом. В моей проклятой крови, – Янина почувствовала, как напряглись мускулы на его руке под ее ладонью, и внезапно ей захотелось оттолкнуть его и убежать… куда-нибудь в безопасное место, хотя бы к бесхитростному журналисту, в чьей компании ей не будет казаться, что она шагает не по крутой узкой лестнице, а по тонкому льду над черным омутом. – Простите, я, кажется, напугал вас, – вздохнул граф. – Вот видите, что бывает, стоит только подняться здесь ближе к горам. Наши горы видели многое, милая Янина, и особенность их в том, что они до сих пор бережно хранят эту память. А я, как и наш решительный Ярнок, как и любой житель Эштехедя, – часть этого мира и этой памяти. – Фройляйн Янина! – Они как раз спустились на лестничную площадку, когда навстречу им выбежал Арпад и резко остановился, испуганно глядя на фон Кларена, – Дьюер ур обещал показать фокус… – Вот видите, вас уже потеряли, – слегка поклонился граф. – Держитесь созданий света, милая Янина, им скучно без вашего общества. – Вы хорошо себя чувствуете? – озабоченно спросила Янина. – Да, насколько это возможно, не беспокойтесь обо мне. Пойду отдохну до ужина, – он снова слегка поклонился, развернулся и ушел по коридору. – Идемте же, нас ждут! – Арпад потянул ее за рукав. * * * За ужином в столовой царило тягостное молчание. Все попытки начать светскую беседу или отпустить шутку хотя бы в духе черного юмора нарушали частые сполохи огня, издалека заглядывавшие в окна, да гарь, с теплым воздухом поднимавшаяся снизу: едва стемнело, в городе вспыхнуло сразу несколько пожаров, и теперь черно-рыжее зарево, смотревшее с юга, казалось сплошной огненной пропастью, готовой поглотить их ненадежное убежище на груди равнодушной горы. По общему требованию гостей граф скрепя сердце послал прислуживавшего за столом Лайоша за Ярноком. Учтиво поклонившись, кучер встал у дверей, изображая собой воплощенную решимость. После раздумчивой паузы к нему обратился доктор Шнайдер. – Его сиятельство жалуется – и, полагаю, не без оснований, что ты весь день запугиваешь прислугу… Ярнок горделиво вздернул острый подбородок. – Я бы уже ушел в горы, да не могу бросить вас здесь, орвош ур, – заявил он. – И если хотите знать мое мнение… – Вот именно, хотим, – ответил доктор. – Только хватит повторять, что надо уходить. У тебя есть конкретные предложения, я правильно понимаю? – Но уходить действительно надо и как можно скорее, – развел руками Ярнок. – Если бы вы видели то, что видел я днем, вы бы не раздумывали. А куда… В Кёдоле, в горах есть несколько деревень, но тайных троп горцев мы не знаем и сейчас после лавины точно не найдем. Значит, остается… замок… – внезапно потеряв всю свою уверенность, он исподлобья посмотрел на фон Кларена и неуклюже поклонился. – Кто бы сомневался, – проворчал фон Кларен и добавил громче: – Замок уже несколько лет пустует и малопригоден для жизни. – Однако это, по крайней мере, крыша над головой, – повернулся к нему доктор. – Признаться, в нынешних обстоятельствах перспектива встречи с соотечественниками меня не радует, а в замке мы будем в большей безопасности и от них, и от новой лавины, буде такое случится… – В безопасности, – сухо рассмеялся фон Кларен и покачал головой, – ах, герр доктор… – он перевел взгляд на Ярнока. – А ты ведь знаешь… – Знаю, – кивнул тот. – Но я вам вот что скажу, мейльтушагош груф[13 - Mеltоsаgos grоf (венг.) – обращение к лицу, имеющему графский титул.]. Если выбирать между памятью прошлых времен, пусть даже и кровавой, и озверевшей солдатней, то в замке мы действительно будем в большей безопасности. А если немчура… простите, орвош ур… а если солдаты вздумают и туда вскарабкаться, то по пути сто раз охолонут и отступятся. – Мы тоже, – пробормотал фон Кларен. – У вас там привидения водятся, что ли? – улыбнулся доктор, набивая трубку. – Если бы только они… О привидениях, – фыркнул фон Кларен, – не стоит даже упоминать. – У нас на родине, – высказался Дьюер, – старый дом да без привидений, это даже неприлично, верно, Фрэнки? Я бы не отказался от возможности обрести новый – континентальный – опыт по этой части. – Давайте поедем в замок! – тонким голосом высказался Арпад, и мать тут же одернула его. Янина вздрогнула от отдаленного пушечного выстрела (очевидно, потенциальный неприятель добрался до местного арсенала, служившего исключительно для праздничных фейерверков) и умоляюще посмотрела на фон Кларена. – Вижу, я в меньшинстве, – вздохнул тот, не без упрека посмотрел на Ярнока и поинтересовался: – А как мы туда попадем, ты подумал? – Шош ут, – пожал плечами тот. – Как же еще? О другом пути, я полагаю, нечего и думать… – Нечего и думать, – отрезал фон Кларен. – И ты так легко говоришь – Шош ут? Встали и пошли? – Если мост не обрушился… – Если мост не обрушился! Мы этого не знаем, может быть, он давно уже обрушился от ветхости, я там не был уже несколько лет! – Не такой уж он и ветхий, – махнул рукой Ярнок. – В прошлом году вроде стоял… И в конце концов… Это ваши горы, мейльтушагош груф, они вас не подведут. – Замечательная точка зрения, – снова покачал головой фон Кларен. – Хорошо. – Он обвел взглядом сидящих за столом. – Итак, нас одиннадцать человек. Нужно собрать какие-то вещи, если мы не хотим переселиться в глухое средневековье… Лайош? Лакей, не знавший немецкого языка, но по отрывочным словам и общей мизансцене догадавшийся о содержании разговора, что-то быстро затараторил по-венгерски. Фон Кларен мрачно кивнул. – Как очень своевременно напомнил Лайош, моя карета Шош утом не пройдет, она слишком велика и тяжела. – У нас есть докторская двуколка, – нашелся Дьюер. – Вчера она уже доказала свою надежность. Можно сложить в нее вещи и поместить дам и мальчика. Ярнок со своим Каштанком их и повезут. Остальные… Ярнок тяжело вздохнул, но промолчал. – Всё, что у меня есть, – мой парадный выезд, четверка, – сказал фон Кларен. – Остальным придется идти пешком или меняться. В любом случае часть пути лошадей придется вести в поводу и повозку где-то разгружать и перетаскивать через какие-нибудь проломы. У нас, – он снова обвел присутствующих взглядом, словно прикидывая их выносливость, – у нас только четверо сильных мужчин, доктор немолод, а я, увы, не в лучшей форме… – Вам-то следовало бы ехать в экипаже, – заметил доктор. – Это исключено, – отрезал фон Кларен. – Я – верхом! – встрял Арпад, и Дьюер подмигнул ему. – Хильду можно приписать к мужчинам, – объявила Янина. – Насколько это касается хождения пешком. Она невероятно сильна и вынослива, а родом с альпийского альма, так что к горам привычна. Я же претендую на место в седле, думаю, коляска нужнее другим. – Так и решим, – подытожил граф. – Собирайтесь и постарайтесь выспаться, если сумеете. Выступаем на рассвете. – А… может быть, прямо сейчас? – предложил Дьюер. – С фонарями? Уж очень эти взрывы действуют на нервы, по правде говоря. Но тут даже Ярнок помотал головой. – Эйфель утан. Идти в горы после полуночи – самоубийство. – На Шош уте нам фонари несильно помогут, – согласился фон Кларен. – Вы просто не представляете себе, что там за крутизна. Вам кажется, замок недалеко? Выйдем на рассвете, хорошо, если до темноты доберемся. * * * Хильда что-то бормотала по-баварски – Янина не пыталась вникать в неудобопонятные обороты речи горничной, когда та беседовала сама с собой, – запихивая в многострадальный саквояж очередную книгу. – Оставь это, – приказала Янина, встала с кресла и нервно прошлась по комнате. – Говорю тебе – оставь. Лишний груз. Подумай о бедном Каштанке. Чего доброго, тебе самой придется тащить саквояж в гору. – Ничего страшного, мадам, потащу. А что ж, мы бросим ваши любимые книжки здесь? – Потом вернемся и заберем, – отрезала Янина. – Кому они нужны? – Можем и не вернуться, – спокойно заметила Хильда. – Сожгут тут дом, и пропали ваши книжки. – Новые куплю, – Янина сделала еще один круг по комнате, снова села, но тут же вскочила и подошла к окну. Окна ее комнаты были обращены на север, и горящего города ей было не видно, однако отдаленное зарево бросало рыже-красные отсветы на заснеженные склоны гор и белые шапки на кронах деревьев. Вдалеке постоянно хлопали выстрелы, подсвечивая разными цветами небо – пруссаки наслаждались грандиозным фейерверком. – Скорей бы уж рассвет, – пробормотала Янина и вышла из комнаты. Лайош, спешивший куда-то с озабоченным видом, дал ей понять, что хозяин не спит и находится в своем кабинете. Янина сама не знала, собственно, чего хочет от графа, ей просто тесно было в комнате, но послушно последовала указаниям Лайоша, спустилась на этаж ниже и открыла тяжелую дверь резного дуба. Альби фон Кларен в теплом домашнем халате сидел за большим письменным столом и просматривал какие-то бумаги, рассеянно играя с серебряным ножом для разрезания бумаг, выполненным в виде миниатюрного кинжала. Край стола был сплошь покрыт насечкой мелких разрезов – без всякого почтения к благородному ореху. – Не спите, фройляйн Янина? – спросил он, обернувшись. – Не могу, – Янина зябко повела плечами и плотнее укуталась в расписную русскую шаль, когда-то подаренную ей одним поклонником из России. Помолчала и тихо добавила: – Мне страшно. Ваше сиятельство, мы успеем… уйти? – Конечно, успеем. Я даже по-прежнему уверен, что здесь мы находимся не в меньшей безопасности, чем в горах, – признался он. – И, кстати, не вздумайте оставлять здесь книги, чтобы облегчить общий груз. Лошадь уж как-нибудь вытянет. – В некоторых автографы, – извиняющимся тоном сообщила Янина, – было бы жаль… – Тем более. В такие моменты лучше держать то, что дорого, при себе, – Он с внезапным раздражением бросил нож на стол и внимательно посмотрел на нее снизу вверх. Янина отвела взгляд и прерывисто вздохнула. – Подойди сюда. Она подчинилась. Фон Кларен взял ее за руку и тихо спросил: – Чего ты так боишься? – Я уже видела один захваченный город, – ответила Янина низким голосом, чувствуя, что на глаза ей наворачиваются слезы. – В том самом 1848 году, когда и герр Дьюер… Я была ребенком и видела, как погибли мои родители. Видела, как мою мать… – она почувствовала, как сильные пальцы графа крепко сжимают ее руку, и закончила: – Увезите меня отсюда. Увезите меня, прошу, в свой замок, куда угодно, ваше сиятельство… – Я увезу тебя, Янина, – ответил он. – Уже через несколько часов. И оставь это «сиятельство». Сейчас это не имеет значения. Никто из нас не знает, что с нами будет завтра. Но я буду рядом, – он встал на ноги, и Янина только и успела еще раз глубоко вздохнуть, как его тонкие губы нашли ее рот и примкнули к нему в жадном и отчаянном поцелуе. – Герр граф… – пролепетала Янина спустя мгновение или вечность, когда он отпустил ее. – Меня зовут иначе, – фон Кларен снова опустился в кресло. – Идите, Янина. Идите и постарайтесь отдохнуть. Завтра будет долгий день. – Это вам следовало бы отдохнуть… Альби, – ответила она. – В любом случае, вам будет тяжелее всех. – Спасибо, что напомнили, – усмехнулся он. – Но я ценю вашу заботу. – Он окинул рассеянным взглядом стол и вдруг взял лежавший на нем нож для бумаг. – Примите от меня в подарок. При вашей любви к книгам в готическом духе… Это серебро, и он заточен. Шутки ради. Ни один почтовый конверт или неразрезанное издание перед ним не устоит. Пусть останется у вас на память… если… если что. – Благодарю вас, граф, – Янина вынула тонкий серебряный клинок из изящно украшенных кожаных ножен. – Красивая вещь. Спокойной ночи. Граф молча кивнул и протянул руку к стопке бумаг, а Янина тихо удалилась из кабинета. Глава 4 Из-за твоего проекта я должен тут сидеть до вечера! – сварливым тоном произнес Хоффенберг. – До сих пор поверить не могу, что интендантство его одобрило. – Вот видишь, наверху знают, что мы на этом не прогадаем, – заверил его Ярнок. – А почему ты должен сидеть допоздна? – осторожно спросил он, опасаясь вызвать очередной приступ недовольства. – А с автором контракт заключить надо или как? Сверху пришли четкие указания на этот счет. А он, видите ли, свободен только по вечерам. Как будто у нас нет рабочего графика… – Ты пригласил автора? – поразился Ярнок. – А я не знаю?! Ты заключаешь с ним договор за моей спиной?! – Если уж наверху к нему благоволят, я хочу, чтобы он поскорее заключил договор именно с Ронштеттером. А у тебя были какие-то другие планы? – подозрительно прищурился Хоффенберг. – Конечно, нет, – обиделся Ярнок. – Просто… ведь это я его нашел. Даже более того – он меня! Как ты вообще с ним связался? – Да уж не в буфете, – усмехнулся Хоффенберг. – По электронной почте, разумеется. Он отозвался так, как будто давно уже ждал, что я к нему обращусь. Пьеса требует некоторых изменений, надо это обсудить. Если он когда-нибудь сюда доберется… – Хоффенберг с неудовольствием посмотрел на часы. – Я забыл ему сказать, как найти служебный вход. А номера его мобильного у меня нет. А у тебя? Ярнок покачал головой, всё еще сохраняя выражение кроткой обиды. – Я хоть могу присутствовать? – Если хочешь, – Хоффенберг пожал плечами и посмотрел на Ярнока с внезапно вспыхнувшим интересом. – Слушай, я ты меня не разыгрываешь? – Каким образом? – А таким, что всю эту историю написал ты! Или вдвоем вашей мадьярской компашкой. – Ты с ума сошел? – спросил Ондраш. – Если бы я был способен такое написать, я бы не сидел тут в младших менеджерах… – Не знаю, – Хоффенберг смотрел на него с сомнением. – Может, ты скрываешь свои таланты. Может, тебе не удалось пробиться по-другому и ты затеял мистификацию. И заодно дружка проталкиваешь. – Ты же сам связался с Линдентоном, за моей спиной! – взревел Ярнок. – Может, это тоже – часть твоей мистификации, – нашелся Хоффенберг. – Может, это на самом деле твой адрес, а Линдентон – подставное лицо, если он вообще существует. Или это будет переодетый Фехер. Назначать деловую встречу на ночь глядя – как раз в его «вампирском» духе. Очевидно же, что фамилия у твоего автора – придуманная. Слишком она слащаво-мелодичная, чтобы быть настоящей. Ярнок пожал плечами. – Использовать псевдоним – право автора. А что до твоих подозрений… Принимаю их как комплимент. Хотел бы я быть способным на такое! – Ну смотри. Если вы не подстроили это всё вместе, то еще не факт, что твой автор согласится на кандидатуру Фехера как одного из главных героев. Я же, со своей стороны… – Не сомневаюсь, – фыркнул Ондраш. – Вот только с чего бы такая уверенность? Ты же сам видел?.. – Что я видел? Что Фехер умеет танцевать чардаш, или что это было? Это не открытие, знаешь ли. Редким явлением был бы мадьяр, не умеющий танцевать… – Значит, я – редкое явление, – вздохнул Ярнок. – Он явно намного моложе, чем персонаж, который… – Он на то и артист. И насколько я понял, автору не принципиально важны возрастные соответствия. Большее значение имеет историческая реальность… И вообще, почему ты так не любишь Белу? Он тебе деньги приносит. – Почему сразу «не люблю»? – пожал плечами Хоффенберг. – Я просто считаю, что с ним неоправданно много носятся. Смазливый мальчишка со звонким голосом, вот и всё. Второй Эдлигер из него не вырастет. Не вижу я для него перспектив. Будущего. А значит, и смысла инвестиций. – Зато какое обаяние! И он был совершенно естественен в роли Герберта в «Бале вампиров» и Смерти в «Элизабет»… – Да, он потрясающе естественен в двух готических ролях, в которых ему повезло выступить. – Вторым составом. – Вторым составом! – И он затмил первый. – Только за счет смазливости и обаяния. Я же говорю, ему повезло. – Это редкое и удачное сочетание. Ну почему не дать ему возможность выступить в первом составе? Чтобы имя на афишах? И пьеса ведь как раз готическая. Если ты сам не веришь в его будущее, почему бы не выжать из него всё, что он способен дать сейчас? – А вот это ты дело говоришь! – усмехнулся Хоффенберг, ткнув в сторону помощника указательным пальцем. – Ладно. Я свое мнение держать при себе не буду, а ты можешь рекламировать своего дружка, как заблагорассудится. А вот герру Линдентону, между тем, давно уже пора быть здесь… * * * Бела сам не мог понять, откуда взялось это смутное беспокойство, нарушившее его обычный благодушный настрой перед выступлением, – словно где-то вблизи звенел слышный ему одному сигнал тревоги. Но никаких посторонних звуков не было, только это незнакомое чувство, от которого волоски вставали дыбом позади на шее и в кровь приливал адреналин. – Что с тобой? – удивилась Дженни, когда Бела резко вскочил со стула перед гримерным столиком, но молодой актер молча отодвинул ее с дороги и вышел в коридор. Он не знал, искать ли ему потенциальный источник опасности или наоборот спрятаться в самый дальний угол, впрочем, прирожденная храбрость и любопытство быстро заставили его отсечь второй вариант и увлекли к окну в торце коридора. Сквозь узор изморози на стекле он увидел, как у стены внизу паркуется мотоциклист. Богатый декор барочного здания через улицу на глазах скрадывали мягко наползающие сумерки, и прямо перед окном зажегся фонарь, так неожиданно, что Бела вздрогнул – то ли от ударившего по глазам света, то ли от яркого отблеска на шлеме мотоциклиста внизу. Одежда его тоже блестела в фонарном желтом свете, и из-под шлема свисали длинные темные волосы. Снимая на ходу шлем, незнакомец – он был очень высок – целеустремленно направился куда-то по тротуару, и Белу охватило безотчетное желание, чтобы он дошел сейчас до пешеходного перехода и убрался восвояси на другую сторону улицы, потому что мотоцикл он оставил у театра по чистой случайности, найдя удобное место, а вовсе не… Мужчина миновал переход, уверенно миновал и запертую дверь служебного входа и свернул за угол, завешенный строительными лесами. Он хорошо знал, куда идет. Бела глубоко вздохнул и сердито посмотрел на морозный узор на стекле, словно это он виноват был в том, что внутри у молодого артиста трепетало и постанывало, как будто он заглянул в бездонную пропасть… Как будто это чувство до сих пор было ему незнакомо. Чувство страха. Иней на стекле медленно оплывал и растекался мелкими ручейками по скату под окном. Бела вернулся в гримерную. – Что это значит?! – возмущенно вопросила Дженни. – Ты где-то бродишь, а я тут зря время теряю? Мог бы и сам гримироваться… – Прости, – улыбнулся Бела. – Мне вдруг стало нехорошо. Наверно, лампенфибер. Страх сцены. – У тебя не бывает страха сцены, – отмахнулась Дженни. Я на всяких актеров насмотрелась и до сих пор ни одного не видела, кто был бы так спокоен перед выступлениями, как ты. У тебя явно врожденный иммунитет от этой лихорадки. – Только не сегодня, – задумчиво ответил Бела. – Я вдруг осознал, как хрупок успех и уверенность в завтрашнем… дне. Как думаешь, это дурной знак? – Не знаю никого, кому бы это ощущение повредило, – ответила Дженни. – В отличие от излишней самоуверенности. – Что ж, посмотрим. Главное ведь – чтобы шоу продолжалось, верно? – Бела прикусил губу, и Дженни слегка хлопнула его по щеке. – Что ты делаешь?! – она промокнула ватным диском алую капельку крови и запудрила его губу. * * * Когда он вошел в помещение, Хоффенберг медленно поднял глаза, прослеживая его долговязую фигуру от ковбойских сапог с острыми носами до гладкой, убранной в «конский хвост» черной шевелюры с сильной проседью. Ярнок, как раз что-то говоривший, одновременно поедая булочку, поперхнулся и умолк. Мужчина был высок и худ, однако обладал редкой при таком росте прямой осанкой, двигался, расправив костлявые плечи. Черты его лица не отличались правильностью, однако производили приятное впечатление. Смуглая кожа его была бледна, но на скулах лежала темная тень рваного, словно бы лихорадочного румянца. На темно-вишневых четко прорисованных губах пришельца играла легкая улыбка. Но примечательнее всего были его глаза – хрустально голубые, яркие и прозрачные, с чистыми, словно фарфоровыми белками; взгляд его поражал, как вспышка. Одет незнакомец был в короткую куртку и брюки лоснящейся черной кожи, в ухе у него висело колечко золотой серьги, левой рукой он прижимал к боку мотоциклетный шлем. – Д-добрый вечер, – неуверенно произнес Хоффенберг. – Приветствую вас, – широко улыбнулся пришелец, блеснув белоснежными зубами. – Счастлив познакомиться. Мое имя – Альбрехт Вереш Линдентон. Герр Хоффенберг, если не ошибаюсь? Герр Ярнок, – он слегка поклонился в сторону менеджера. Голос у него был тихий и раздражающе хриплый. Ондраш поднялся навстречу, протянул руку. Линдентон поискал глазами, куда пристроить шлем, не найдя поблизости иной горизонтальной поверхности, водрузил его на стол Хоффенберга и крепко пожал руку Ярнока левой рукой. – Очень приятно, – пробормотал Хоффенберг, привстал из-за стола, тоже протягивая руку. Оба не могли отвести взгляда от месмеризующих прозрачно голубых глаз. – Мы заинтересованы в вашем произведении, – сообщил Хоффенберг. – Тема популярна у публики… и не только… – он на мгновение оглянулся на Ярнока, недовольно дернув краем рта. – Ваши произведения раньше не ставили на сцене? Может быть, не в столице? – О нет, – повинуясь приглашающему жесту Хоффенберга, пришелец опустился на стул, словно переломившись пополам – стул был низок для его длинного тела – и отодвинул шлем на столе, чтобы не загораживал обзор. – Собственно, это моя первая работа такого рода. – Неплохое начало! – ухмыльнулся Ярнок. – Я полагаю, получилось хорошо, – кивнул Линдентон. – Эта пьеса, в несколько сокращенном виде, год назад ставилась студенческим театром в Венгрии. – Правда? – заинтересовался Ярнок. – А где? – Непосредственно на месте событий, – улыбнулся автор. – В Эштехеде. Там, знаете ли, дорогой мой, народ живет этими преданиями. Был явный локальный успех. – Это же здорово! – восхитился Ярнок. – Это была эштехедьская школа вокального мастерства? Я же там учился! – Да, всё прошло не без помощи этого очаровательного учреждения, – кивнул Линдентон. – Однако главные роли исполняли выпускники более известных школ, в том числе из Будапешта. Талантливые юноши и девушки были рады возможности практики, тем более в столь аутентичных условиях и дивном климате. В театральных кругах Венгрии наш спектакль вызвал положительные отклики. Впрочем, материал я вам передал. – Вы, я так понимаю, тоже родом из Эштехедя? – спросил Хоффенберг, посмотрев на Ярнока взглядом, означавшим, что оправдываются его худшие опасения. Ярнок сиял от восторга. – Родом? Нет, я родился совсем в другой стране, – ответил автор. – Но я жил там некоторое время и искренне люблю это благословенное место, несправедливо забытое европейским обществом… – Да уж, благословенное, – фыркнул Хоффенберг и хозяйски похлопал ладонью по папке с либретто. – То лавина, то наводнение, то гроза, зверье дикое… Не говоря уже обо всех этих ваших готических штучках. Монстры какие-то, каких нигде больше в мире не видывали… – Это суеверия! – встрял Ярнок. – Вот скажите честно, вы как автор рассчитываете сделать коммерческий хит, следуя успеху «Бала вампиров» и всей этой популярной белиберды в черно-красных тонах, или вас действительно завораживают тамошние местные предания? Это принципиальный вопрос. – Второй вариант определенно ближе к истине, дорогой мой, – ответил Линдентон. Ярноку вдруг пришло в голову, что при довольно живой мимике, автор был на удивление статичен – он сидел в расслабленной непринужденной позе, скрестив длинные ноги и сложив крупные руки на коленях, левую поверх правой, но за всё время разговора он не шевельнул и пальцем. Словно статуя, у которой живо было только лицо. – Мы готовы взять вашу пьесу в работу, – сказал Хоффенберг. – При условии, что окончательный вариант будет поставлен в театре Ронштеттер и при условии, что в либретто будут произведены определенные изменения. Наша команда профессионалов уже просмотрела материал и видит там значительные… – Разумеется, – кивнул Линдентон. – Готов отдать свое драгоценное дитя в руки профессионалов. – Вы просмотрели проект контракта, который я вам прислал? – На данном этапе всё выглядит разумно, – ответил Линдентон. – Тогда давайте покончим с главным, чтобы перейти к более мелким деталям, – Хоффенберг положил перед ним распечатку, и Линдентон наконец сдвинулся с места – как-то мгновенно, с неожиданной легкостью, переместился ближе к столу вместе с тяжелым стулом, словно дубовая антикварная конструкция составляла с ним единое целое. Текст он проглядел молниеносно – наверно, уже хорошо знал его содержание – и улыбнулся. – Все необходимые данные вы нам уже сообщили, – напомнил Хоффенберг. – Значит, остается… – он протянул автору ручку. – С превеликим удовольствием, – Линдентон аккуратно взял ручку левой рукой и неуклюже нацарапал внизу листа широкую подпись. – Вы левша? – благожелательно поинтересовался Ярнок. – К моему глубочайшему сожалению, нет, – ответствовал автор и, ничего больше не добавив, протянул бумаги Хоффенбергу. – Отлично, – Хоффенберг довольно потер руки, изучая подпись, потом отложил контракт в сторону и посмотрел на автора. – Теперь к делу. Насколько я понял, работа не позволяет вам присутствовать в театре в дневное время? – К счастью, в нашу прекрасную эпоху многие вопросы можно решить дистанционно, – изрек Линдентон, снова откинувшись на спинку стула и вернувшись в состояние полной неподвижности. Он может так часами сидеть и не двигаться, как хищник, поджидающий добычу, почему-то пришло в голову Ярноку. * * * Ондраш Ярнок провожал автора к выходу, энергично расписывая ему самые радужные перспективы, ожидающие новую пьесу, не замечая, что тот совершенно не обращает внимания на его болтовню. Линдентон с любопытством озирался и рассматривал снующих по коридорам работников и загримированных артистов – во всю шел первый акт вечернего представления. Внезапно из-за угла под ручку с партнершей вывернул Бела и, не рассчитав скорости, налетел на Линдентона. Ярнок вздрогнул, услышав странный глухой стук, словно ударили в стену, а не в человеческую плоть, но ни один из столкнувшихся не издал ни звука. – Bocsаnat[14 - Прошу прощения (венг.)]… – растерявшись от неожиданности, пробормотал Бела, на миг взглянул в глаза Линдентону, смешавшись, отвел взгляд и поправился: – Прошу прощения. – Nem baj[15 - Ничего страшного (венг.)], – бросил Линдентон и провел ладонью по ушибленному предплечью, словно удостоверяясь, что оно на месте. Ярнок впервые заметил, что на его правой руке надета перчатка – из-за общего бронзового цвета кожи автора пьесы она не бросалась в глаза, а край ее был заправлен в рукав. Разойдясь с Белой в узком коридоре, Линдентон проводил его взглядом. – Любопытные кадры у вас тут… – процедил он сквозь зубы. – О да, это наша восходящая звезда, – Ярнок тоже смотрел вслед Беле и девушке – с откровенной ревностью во взоре. – Кстати, это возможный кандидат на одну из главных ролей в вашей пьесе. Если вы не сочтете, что он слишком молод. Но, право… – Он, несомненно, слишком молод, – ухмыльнулся Линдентон. – Но возраст – в театре понятие малозначащее, не правда ли? А необходимый опыт приобретается очень быстро. – Н-ну да, – неуверенно согласился Ондраш. * * * На улицах было очень тихо. Разошлась публика из театров и баров, закрылись самые упрямые кафе, только старинные барочные здания – стойкие ветераны канувшей в Лету блестящей эпохи, залитые холодным сиянием ночной подсветки, бросали вызов окутавшему город мраку, да по центральным проспектам еще бродили неуемные гуляки среди уснувших витрин. Наступила полночь, когда одинокий мотоциклист сделал очередной круг по центру города, разрывая морозную тишину монотонным ревом своего стального коня, и затормозил на углу тихой улицы, у фешенебельного отеля, сулившего постояльцам не столько блеск и развлечения, сколько спокойный респектабельный уют. Мужчина оставил мотоцикл на стоянке, прошел в центральный холл, оглядываясь с удовлетворением – ему нравился старомодный декор помещения, вежливо кивнул портье, наблюдавшему за ним с сонным безразличием, и направился в лифт, двигаясь тихо и неуловимо, как тень. Лифт бесшумно заскользил на верхний этаж. Портье моргнул и удивленно огляделся, прикидывая, уж не задремал ли он на рецепшне. Вдруг кто-нибудь это заметил? В номере под самой крышей постоялец отеля расстегнул молнию тесной кожаной куртки, опустился в кресло, задумчиво оглядываясь, потом встал, подошел к бару и, перебрав бутылки, достал красное вино, проигнорировав ожидавшее в ведерке с уже подтаявшим льдом шампанское – это было чужое распоряжение, не его. – Как будто получается, а? – подмигнул он портрету бывшего владельца этого здания, висевшему на стене – тридцатых годов девятнадцатого века, если судить по костюму, а у нового постояльца в этом отношении был наметанный глаз. Лицо казалось смутно знакомым – может быть, им довелось как-нибудь ненароком пересечься, как сейчас говорят? Или это просто был характерный типаж того времени – одинаковые прически, баки, пышные галстуки, одинаковые позы, одинаковый стиль, в котором исчезала индивидуальность художника, честно зарабатывавшего свой хлеб. Любое время находит свои способы обезличить отдельных представителей людского рода, уравнять в пределах одной среды, придать им единый облик и образ поведения, с небольшими вариациями… Не для того ли, чтобы не так заметно было, что и с течением тысячелетий люди практически не меняются? Пить со среднестатистическим представителем столичного бюргерства было скучно, и постоялец отставил лишь слегка пригубленный бокал на столик и, раздвинув узорчатый тюль, распахнул двери широкого балкона, сплошь покрытого тонкой наледью. Холодный воздух со звоном ворвался в помещение, но мужчина не дрогнул, вышел наружу, оглядывая с высоты черные горбы спящих крыш вблизи и манящие зеленоватым светом округлые купола и узкие шпили центральных кварталов, и весело рассмеялся. Свет полной луны серебрил его прямые черные с проседью волосы, плавал в голубых глазах, заставляя плясать в них льдистые колючие искры. Не закрывая двери балкона, постоялец вернулся в комнату, стянул куртку и рубашку, бросил их на кресло. Его правое плечо охватывала легкая кожаная перевязь, на которой держалась затянутая в перчатку тонкой кожи искусственная кисть руки, мастерски выполненная, с подвижными на прочных тугих шарнирах сочленениями пальцев, как у популярных восточных кукол. Он снял протез и тоже не глядя бросил на кресло, рука оказалась на самом краю, и, помедлив, будто в раздумьях, соскользнула на пол, увлекая за собой ремни, свернулась в кулак на мягком ковре, словно живая. Мужчина сдернул с волос резинку, распустив по плечам густую темную гриву, залпом допил вино и, не обращая внимания на холод, снова вышел на балкон. Мороз с готовностью принял в объятья его поджарое тело, ледяные колючки побежали по гладкой бронзовой коже, выбелили курчавую темную поросль на груди, одели голую культю, обрубленную чуть выше запястья, искристой пленкой. Полуобнаженная фигура на балконе показалась бы стороннему наблюдателю почти прозрачной в январском воздухе – то ли заблудившийся в космической пустоте дух, то ли отголосок сна. А наблюдатель имелся: в окне противоположного дома мелькнуло чье-то удивленное лицо – светлое пятно в сумрачной коробке квартиры, не разберешь, мужчина или женщина, старик или дитя. Человек на балконе мило улыбнулся наблюдавшему, прижав кончики пальцев с заостренными ногтями к заледеневшим губам, послал ему (или ей!) воздушный поцелуй. Его выдох был чист и прозрачен, пар не выходил из его рта и на голых плечах поблескивали, не тая, редкие снежинки. Незнакомое лицо исчезло из окна, и через некоторое время внутри квартиры вспыхнул свет. Будет думать, что это был сон или виденье, порожденное холодом, плотным ужином и недавно просмотренным фильмом. А однорукий, удивительно высоко подпрыгнув, встал на узкие перила, взмахнул руками, восстанавливая равновесие, выпрямился, вдохнул полной грудью воздух зимней ночи и шагнул в пустоту. Часть вторая Глава 5 С неба лениво сыпались мокрые хлопья и тут же таяли, превращая дорогу в жидкое месиво и отгородив весь окружающий мир серой мутной завесой. Липкий мокрый снег садился серыми бугорками на поля шляп и плечи, а при редких кратких порывах ветра радостно забивался в глаза. Янина отирала их костяшками защищенных перчаткой пальцев и снова бралась обеими руками за вожжи – после долгих перемещений и выяснений, кому где ехать, она отвоевала себе место на козлах и тихо радовалась, что с самого начала вышла из дома в своем – теперь единственном – «спортивном» костюме, без кринолина. Четыре лошади графской упряжки двигались впереди осторожным шагом, оскальзываясь на раскисших тропах. Ярнок и Лайош как местные жители шли первыми, указывая и попутно разведывая путь, им досталась одна лошадь на двоих и время от времени они сменялись в седле. Рядом с ними решительно топала неутомимая Хильда, всем своим видом демонстрируя наслаждение от прогулки и порою вовремя поддерживая под локоть оскользнувшегося спутника. С каждой милей пути Ярнок и Лайош взирали на баварку со всё большим уважением, грозившим перерасти к концу пути в священный трепет. Следом ехали верхом двое британцев. Фрэнки и в седле не расставался со своей ташкой и карандашом и, видимо документировал все перипетии довольно тяжелого пути. Норовистая белая кобылка, доставшаяся Дьюеру, – хозяйская любимица – постоянно беспокоилась, нервно косилась по сторонам и всхрапывала. Журналист с высоты своего роста смотрел ей в затылок с растущим недоверием: по его собственному признанию, он не был большим любителем верховой езды. За ним ехал, вздрагивая и стискивая поводья каждый раз, как лошадь Дьюера выражала недовольство или выворачивала копытом булыжник на дороге, второй небольшой любитель четырехногого транспорта – доктор Шнайдер. Поначалу он ехал в коляске, однако после того, как граф фон Кларен, постепенно принимавший всё более зеленый оттенок, покачнулся в седле и едва не соскользнул наземь, доктор любезно согласился уступить ему место и как человек пожилой и плохой наездник отдал капризную кобылу графа не менее любезному журналисту, забрав его флегматичного меринка. Теперь граф тихо страдал в тряской двуколке, отчего цвет его лица отнюдь не улучшился. Уступив ему свободный от багажа уголок сиденья, Пондораи Томашне и горничная фон Кларена Ильдико устроились на саквояжах и коробках, а Янина и Арпад сели рядом на козлах, управляли послушным и надежным, как утес, Каштанком по очереди и, в отличие от остальных участников экспедиции за исключением Хильды, получали от нее максимум удовольствия. – Наверно, скоро развиднеется, – оптимистично заметила актриса, поглядывая на небо: сквозь серую пелену слабой желтизной просвечивало солнце. – Кажется, ваши горы все-таки намерены оказать нам дружеский прием. Хотя дорога и вправду нелегкая. Тпррру! – она натянула поводья, когда Каштанку на голову едва не приземлился мерин доктора, съехавший по раскисшей тропе, но, к счастью, устоявший на ногах. – Прошу прощения, милые дамы! – доктор Шнайдер повернулся в седле и приподнял шляпу. – Дамы! – донеслось из коляски с возмущением, и Арпад хихикнул. За спиной Янины послышалась возня, глубокий, густой голос графа бормотал извинения, и наконец он выбрался вперед и пересел на втиснутый перед сиденьем кофр госпожи Пондораи. – Он вас не раздавил, Янина? – У нас всё отлично, – актриса мельком взглянула в его сторону и снова уставилась вперед на послушного мерина. – Как, вы говорили, называется эта тропа, по которой мы едем? – Шош ут, – сосредоточившись, вспомнил Арпад. – Точно, Шош ут. – По-нашему, Адлерсвег, – пояснил фон Кларен. – Путь орла. Он не рассчитан на тех, у кого нет крыльев. – Это я уже поняла, – улыбнулась Янина. – Адлерсвег… Красиво. Здесь все названия красивые и очень точные. Но вы с Ярноком вчера упоминали какой-то другой путь? Он еще менее приспособлен для тех, кто не летает? – Он называется Холал ут или Тодесвег[16 - Halаl ?t, Todesweg (венг., нем.) – Путь смерти.], – коротко, но веско ответил фон Кларен. – Ясно, – кивнула Янина. – Мост должен быть уже близко, – объявил граф. – Скоро узнаем, не напрасен ли был весь этот путь. – Вы всегда такой оптимист? – миновав поворот, Янина снова резко натянула поводья: впереди и внизу распахнулась пропасть, заполненная белой мглой, противоположный край ее терялся за стеной тумана и туда, в обманчивую пустоту, уводил каменный мост, сильно выщербленный временем, с частично обрушенными стенками, покрытыми скользкими темными останками осеннего мха. Прикинув ширину моста, Янина вздохнула с облегчением: там как раз хватало места для двуколки, вот только двигаться надо было с удвоенной осторожностью. – Надо же, стоит еще! – поразился фон Кларен. Остальные столпились на дороге впереди и совещались. Ярнок решительно протиснулся между лошадиными боками и поклонился одновременно доктору и коляске, где находился фон Кларен. – Мост цел и, наверно, нас выдержит. Надо только ехать по одному. Неизвестно, правда, нет ли обвала ближе к той стороне. Мы, пожалуй, пойдем вперед и разведаем. Если всё хорошо, дам сигнал, – он похлопал по прикладу охотничьего ружья, которое держал на плече. – Разумно, – согласился доктор и вопросительно посмотрел на графа. Тот устало кивнул. – А новая лавина от вашей стрельбы не начнется? – проворчал Дьюер – с момента знакомства с графской кобылой его настроение постепенно ухудшалось. – Маловероятно, – ответил фон Кларен. – Но не исключено! – возразил Дьюер. – Вы сами говорили, что нынешние погодные условия необычны для этих мест. Не лучше ли разведчику не рисковать, поднимая шум, а просто вернуться сюда и сказать остальным, можно ли проехать? Ярнок оглянулся на мост, сплюнул и проворчал вполголоса: – Сами туда-сюда и шатайтесь. Доктор Шнайдер тяжело вздохнул, переживая из-за дурных манер своего кучера, но промолчал. Янина уже давно подозревала, что доктор Ярнока побаивается, и была с ним вполне солидарна. – А я и не отказываюсь, – оскорбленным тоном ответил журналист. – Могу и съездить, почему бы нет? – он ткнул каблуками кобылу, пытавшуюся дотянуться зубами до его ноги. – С лошади не свалитесь, – тихо напутствовал его граф. – Простите, сэр? – весь вид Дьюера показывал, что лишь раненое плечо графа удерживает его от решительных действий. Янина умоляюще посмотрела на фон Кларена. – Ладно, – примирительно произнес граф. – Не раздражайтесь, прошу вас. Мост длиннее, чем кажется, езда туда и обратно шагом нас сильно задержит, а хотелось бы добраться до замка засветло. Если вы еще не заметили, лавина этих мест не коснулась. Почему? Да потому, что этот путь неспроста прокладывали именно здесь. Если от одного единственного выстрела что и случится, то как раз на мосту мы будем в большей безопасности, чем где-либо ниже, а если новая волна грязи хлынет на город и прусское подразделение – добро пожаловать в Карпаты! Доктор Шнайдер снова тяжело вздохнул, видимо сочувствуя соотечественникам, но промолчал. – Но вы подозревали, что мост может быть разрушен? – не желал сдаваться Дьюер. – От времени. Он очень стар, – дернул здоровым плечом граф. Ярнок кивнул Лайошу, и оба пошли по мосту, ведя коня в поводу, и скоро скрылись в молочной мгле. Печальный голос из коляски воззвал по-венгерски. – Мам, тут интереснее, – ответил Арпад, явно гордясь тем, как свободно он изъясняется по-немецки, и посмотрел на Янину. Она заговорщицки подмигнула мальчугану. Выстрела заждались и уже подумывали, что Ярнок что-то долго не дает сигнала, когда он наконец раздался – как и всегда в таких случаях неожиданно, разорвав глухую тишину над ущельем, сразу же наполнившимся хриплым карканьем вспугнутых ворон, шорохом скатившегося откуда-то камня (вместо ожидаемой лавины), храпом встревоженных лошадей да скрипом тронутой с места двуколки. Двигаться решили в том же порядке, выжидая, чтобы не перегружать древнюю конструкцию. Хильда взяла коня Фрэнки под уздцы и отправилась на мост, за ней, немного погодя – Дьюер, потом – доктор, и наконец – коляска. Над пропастью снова восстановилась тишина, и стук подков по камню в нескольких десятках метров впереди казался оглушительным. Однако звук выстрела потревожил не только ворон. Двуколка как раз въезжала на мост, когда тишину прорвал ужасный, леденящий кровь вопль, тут же перешедший в дикий истерический хохот. Эхо с готовностью ответило и пошло гулять по ущелью, отражаясь от крутых скальных стен. Наверно, Янина ахнула или закричала, наверно, вскрикнул сидящий рядом с ней мальчик, она ничего не услышала из-за громкого ржания испуганной лошади. Для нервной кобылки потрясение оказалось чрезмерным, белая лошадь взвилась на дыбы, Дьюер отчаянно пытался успокоить ее, балансируя на узком, полуразрушенном мосту. На глазах у Янины лошадь сбросила его (к счастью, ему удалось вовремя выдернуть ноги из стремян и успешно свернуться в клубок, падая на каменное покрытие) и, вытаращив налитые кровью глаза, помчалась назад, в сторону дома, не разбирая дороги. Мост был слишком узок. Проносясь мимо, белая кобыла ударила боком лошадь доктора, толкнув ее на полуобрушенные перила, а дальше на пути у нее была только двуколка, стоявшая передними колесами на мосту. Каштанек испуганно ржал, глядя на летящую навстречу ему лошадь, и топтался на месте, пытаясь свернуть вбок, на край моста, где обомшелые камни держались явно только на честном слове. – Альби! – пронзительно взвизгнула Янина. – Я здесь! – граф проворно перебрался на козлы. В коляске кричали. Кобыла задела мерина плечом, Янина не глядя сунула фон Кларену поводья и бросилась на шею обезумевшей лошади. Мгновение спустя она уже сидела в седле, стараясь заставить кобылу отвернуть в сторону от испуганного Каштанка и коляски и бежать куда угодно, только прочь от узкого горлышка моста. Она успела заметить краем глаза, как мерин сворачивает вбок, а фон Кларен пытается остановить его одной рукой с помощью отчаянно визжащего Арпада. Что происходило на мосту дальше, она не видела. Кобыла перестала без толку крутиться на месте и, поддавшись наконец уговорам Янины, вырвалась на простор и помчалась назад по дороге наверх. Уже через пару минут спокойный голос наездницы, а также крутой и вязкий подъем образумили ее, и лошадь остановилась, часто вздрагивая. – Умница моя, – нежно пропела Янина и осторожно заставила ее повернуть назад. Почувствовав уверенную руку, лошадь спустилась обратно к мосту, и Янина убедилась, что, к счастью, обошлось без жертв. Двуколка стояла на краю моста, съехав одним колесом в пролом в перилах. Каштанек стоял спокойно, а фон Кларен и Арпад шумно отдувались на козлах, привалившись друг к другу. Чуть дальше Дьюер помогал доктору Шнайдеру подняться с останков парапета, а докторский мерин равнодушно наблюдал за ними, как и вернувшиеся Хильда и Фрэнки. Янина с триумфом въехала на мост на покоренной кобылице, встретив неловкое молчание и потрясенные взгляды. – К-как вы это сделали, мисс? – хриплым голосом спросил британец. – Нет, я даже не спрашиваю, как, я пытаюсь понять, что вы сделали? Янина улыбнулась. – В любом случае, мое восхищение, – поклонился Дьюер. – Мое тоже, – присоединился доктор. – И благодарю вас, вы, кажется, спасли мне жизнь, – повернулся он к Дьюеру. Журналист смущенно откашлялся. Янина как раз поймала веселый и удивленный взгляд графа, но тут, наконец расшвыряв мешавшие коробки, до передка коляски добралась Пондораи Томашне и, перегнувшись через фон Кларена, бросилась обнимать и целовать сына. Тот слабо сопротивлялся. Граф вжался в спинку сиденья, чтобы не мешать ей, на лице его были написаны покорность судьбе и почтение к материнским чувствам. – Как мне благодарить вас? – госпожа Пондораи отпустила Арпада и как будто готова была броситься на шею фон Кларену, но тот быстро проговорил: – Благодарите вашего мальчугана, мадам, он отлично исполнил роль моей второй руки. Одной я бы не справился. И благодарите фройляйн Янину, – он снова с улыбкой посмотрел на актрису. – Вы поразили меня до глубины души. Вы часто проделываете подобные трюки, или это был прилив вдохновения? – Чего только не приходится делать в театре! – закатила глаза Янина. – И если уж наша императрица уважает конный спорт и считается лучшей наездницей Европы… Окружающие по-прежнему смотрели на нее не без растерянности, и Янина вздохнула и взглянула в голубые глаза графа. – Мне только сейчас пришло в голову, что я подвергла риску вашу жизнь и жизни всех в коляске ради того, чтобы спасти вашу лошадь, – она обезоруживающе улыбнулась. – Что ж, это моя любимая лошадь, – изрек фон Кларен. Дьюер подошел к Фрэнки, досадливо шипя (в полной тишине его было хорошо слышно): – Он для нее уже Альби, ты слышал? Что ты там рисуешь, дай сюда! – журналист с остервенением выхватил у коллеги альбом, но тот тут же отобрал его обратно. – Не будем больше терять время, – распорядился граф, осторожно отстранил Пондораи Томашне и слез с кучерского места. – Господа журналисты. Поскольку наши слуги за это время уже ушли на другой конец света, боюсь, мне придется просить вас вернуть наш ковчег на земную твердь. – Не впервой, – вздохнул Дьюер, а Фрэнки молча спешился. * * * Путь продолжили в том же порядке, только Дьюер пропустил доктора вперед. Фон Кларен не изъявил желания вернуться в двуколку и остался на козлах, полностью доверив вожжи ребенку, счастливому возложенной на него ответственностью. Дьюер пошел пешком рядом с Каштанком, а Янина ехала перед повозкой, уверенно управляя совсем присмиревшей белой кобылой. – Я бы все-таки хотел знать, – Дьюер повернулся к графу и Арпаду, подумал и на всякий случай взял мерина под уздцы. – Что это было за явление, что так перепугало мою… вашу лошадь? – он ухмыльнулся. – Баньши? – Не знаю о чем вы, но сразу ясно, что вы не были в Африке, – устало произнес граф. – Я как раз был в Африке! – вспыхнул Дьюер. – Но не хотите же вы сказать, что это… гиена? – Я не был. Вам виднее. Значит, они и там так мерзко верещат? Янина оглянулась, едва сдерживая смех. – Но ради Бога, – взмолился Дьюер, – что африканский хищник делает зимой в Карпатах? – Это уже, в любом случае, не совсем то животное, – вздохнул граф. – Видите ли, один мой предок одно время увлекался разведением пород… Как лошадей разводят, или собак. Он же счел, что местные волки недостаточно велики и свирепы. Он, видите ли, всегда стремился поддерживать зловещую репутацию Кёдолы… – Но зачем? – поразилась Янина. – Мои предки весьма ценили уединение и покой этих мест. Не хотели, чтобы здесь бывали… – Туристы вроде нас? – улыбнулась Янина. – Против роста и благополучия Эштехедя они ничего не имели, – улыбнулся фон Кларен. – Но Кёдола – это совсем другое, ее территория всегда была заповедна для чужих. Так вот, до Канадской тундры мой предок добрался не сразу, поэтому и вывез из Африки несколько штук этих омерзительных тварей – знать не хочу, каким образом. Они разбежались по окрестным лесам и проявили чудеса приспособляемости. Старику явно удалось их тут с кем-то скрестить, хотя я не уверен, что с волками, скорее уж с медведями, судя по результату… – Разве такое возможно? – скривился Дьюер. – Для Кёдолаи нет ничего невозможного… Но смотрите! Мы посередине моста… – фон Кларен привстал на сиденье, краска внезапно прилила к его лицу, придав ему почти здоровый, моложавый вид. – Значит, мы как раз пересекаем нынешнюю границу Кёдолы. Добро пожаловать, друзья мои! Словно слова графа послужили сигналом, облака вдруг разорвались, пропустив яркий победный солнечный луч, туман в пропасти мгновенно опал, рассыпавшись по горным уступам мелкими жемчужными блестками, и всё вокруг засияло новыми насыщенными красками – тающий снег, темная зелень зрелой хвои, бахрома мха на камнях, пестрые срезы горной породы. Впереди открылся дальнейший путь за мостом – узкая расселина меж скальных стен. Янина, Дьюер, Арпад, едущие впереди доктор Шнайдер и Фрэнки, неутомимая Хильда изумленно заозирались, любуясь неожиданным преображением окружающего мира, и, когда блуждающие взгляды обратились вперед и вверх, из всех уст вырвался восторженный стон. Ибо там, в расселине, на изгибе меж двух каменных горбов, вырастали из золоченой солнцем облачной пены пять башен, и свет, влажная дымка и невероятно прозрачный воздух заставляли их переливаться всеми цветами спектра. Изумленный глаз легко разбирал острые гребни на спинах флюгеров-драконов, казавшихся отсюда крохотными, вычурные узоры черепицы на крышах, тонкие росписи и барельефы на стенах, на глазах исчезавшие в небытие при движении облачных масс. И после мгновений очарованной тишины Арпад с детской непосредственностью выразил то, что было на уме у каждого: – Он, что, всамделишный? – Это Кёдолавар, – с гордостью объявил граф. – Мои соотечественники называют его Штайнеслид. Лет десять назад пара известных французских художников написали этот вид, как раз отсюда, с моста. Потом на родине никто так и не поверил им, что он не был плодом их фантазии. – Штайнеслид – какое подходящее название! – оглянулась Янина. – Нет, правда, он на самом деле такой красивый? – Возможно, вы будете разочарованы, – признал граф. – Милая Янина, – вмешался в разговор журналист. – Несомненно, замок существует, но также не приходится сомневаться, что все эти удивительные краски и воздушность – лишь игра солнечного света, повышенной влажности и горного воздуха, нас же ждет холодная и темная каменная коробка, которой давно требуется реставрация, отсутствие газового освещения, вездесущие сквозняки, облезлая позолота, выщербленная черепица, ветхие драпировки, разваливающаяся мебель, и хорошо, если там живут только крысы и летучие мыши, а не… гиены, – он оглянулся на фон Кларена и, словно извиняясь, добавил: – Я повидал много подобных старых замков. – Вы довольно точно его описали, – ничуть не обидевшись, ответил граф. – Разве что освещение там есть, летучие мыши сейчас спят, и ни крыс, ни гиен нет. Однако вопрос в том, как смотреть и что видеть. И мне кажется, это хороший знак, что Кёдола вот так встретила нас – может быть, она и согласится открыть вам свою истинную красоту. Когда-то и я вот так впервые увидел Кёдоль, с этого же моста, еще ребенком, и на меня это зрелище произвело глубочайшее впечатление. Где бы я ни был, когда я думаю о Кёдоле, мысленным взором я вижу его именно таким – ярким и волшебным. – Альби, – тихо произнесла Янина, с удивлением прочитав в его небесно-голубых глазах неожиданную мечтательность и бесконечную грусть, – тогда почему вы не живете там? И почему вы не хотели ехать туда? – Есть места, милая Янина, которые лучше не тревожить, – медленно ответил он, нахмурив брови – или это плечо снова дало знать о себе? – И есть воспоминания, которые лучше не воскрешать. Маленький караван достиг конца моста и с триумфом взошел в устье расселины. Лайош и Ярнок в ожидании господ уже расположились перекусить на крупном валуне, но вскочили навытяжку, словно захваченные врасплох командиром задремавшие на посту часовые. – Вас не испугал этот ужасный вой, орвош ур? – заботливо осведомился Ярнок у доктора. Тот оглянулся на своих спутников. От взрыва всеобщего хохота в пропасть скатилось еще несколько камней. * * * На первый взгляд пессимистичные предсказания Дьюера соответствовали действительности. Когда маленький отряд въехал под арку подъемного моста (опустившегося перед ними с ужасающим скрипом), словно бы нависшие над ними потемневшие от времени стены и чугунные решетки на узких окнах производили гнетущее впечатление. Спешившись в тесном дворике, Янина огляделась, ища, кто, собственно, открыл им ворота, но вокруг никого кроме них не было, и по спине ее пробежал неприятный холодок. Холодок этот превратился в полноценный озноб через несколько минут, когда с громким лязгом пришел в движение механизм, и мост словно бы сам собой поднялся за их спинами. Пути назад не было. Янине уже было не до того, кто будет заниматься лошадьми: спешившись, она вдруг ощутила всепоглощающую усталость. Темные стены над головой, казалось, готовы были сомкнуться, закрыв стиснутый колючими краями крыш кусок темнеющего неба, словно крышкой гроба. Янина помотала головой, приходя в себя, и тут же перехватила встревоженный взгляд Хильды. Актриса нахмурилась, взглядом дала понять горничной, чтобы та молчала, и осмотрелась: все ее спутники стояли вокруг, все, кроме графа, переглядывались одинаково растерянно, невольно вжимая головы в плечи. Лошадей не было, как и коляски, как будто они самостоятельно ушли в конюшню, чтобы расседлать и накормить друг друга. Стоило всей компании пройти сквозь прямоугольный проем в следующий двор, как декабрьская ночь словно бы сразу вступила в свои права: небо на глазах приобретало всё более густой оттенок синевы, и холод с каждым мгновением становился всё ощутимей. Здания горной крепости тесно обступали двор, прямо впереди ожидала лестница в несколько ступеней и над ней мощные дубовые двери, покрытые витиеватым узором из чугуна. В стороне темнел резной портал замковой церкви, но на дверях почему-то висела толстенная цепь. Поднявшись по лестнице, фон Кларен неуверенно оглянулся на гостей, постучал внушительным бронзовым кольцом, и двери словно бы сами собой медленно и величественно приоткрылись. – Что еще за театральщина? – проворчал Дьюер на ухо Янине. Фрэнки, щурясь в сгущающемся мраке, торопливо делал наброски в альбоме. – Прошу вас, – просто сказал фон Кларен, без приличествующего пафоса, и первым проскользнул в проем меж дверьми. Тут же внутри затанцевал свет, и двери со скрипом отворились уже в полную ширину. Фон Кларен держал в руке горящую лампу. – Проходите же, – позвал он. – О лошадях не беспокойтесь, о них позаботятся и вещи разберут. Прошу прощения за холод, надеюсь, что это вскоре удастся исправить. Ежась и кутаясь в пальто, гости вступили в большую темную центральную залу – настоящий старинный холл с бронзовыми чашами для факелов по стенам (переоборудованными, как вскоре выяснилось, под вполне современные газовые лампы), с гигантским камином, в котором к всеобщей радости кто-то только что зажег огонь, с украшенной сложной вышивкой тканой обивкой стен меж расписных деревянных панелей и покрытым не менее искусно вышитой скатертью длиннейшим столом. Над камином, как и ожидалось, висел хозяйский герб, в полутьме не представлялось возможным разобрать, что там изображено, только по центру явно располагался меч, выделявшийся светлой полосой в рыжих отсветах огня. У камина ожидали несколько мягких и уютных кресел. Ощутив боль в груди и зная, что подступает приступ кашля, Янина вытянула из рукава носовой платок и приложила к губам. – Фройляйн Янина, – жалобно забормотала рядом Хильда, но актриса молча стиснула ее руку. – Прошу вас, – граф прошел через залу к камину, встал рядом с ним, поглаживая раненное плечо. – Подходите сюда, помещение нагреется не сразу. Рассаживайтесь. Гости встали полукругом у камина, частью расположились в креслах. Никто не рискнул посягнуть на спрятавшееся в темноте за остальными самое высокое и явно старинное, очевидно, хозяйское кресло, больше напоминавшее трон, наверху спинки которого тоже красовался герб с мечом. Сам фон Кларен смерил кресло задумчивым взглядом, но так и не сел в него. – Признаюсь вам, я немного слукавил, говоря о замке, – улыбнулся он. – Он вполне приспособлен для жизни и даже вполне обитаем. За недостаток тепла и освещения прошу прощения и надеюсь, что этот вопрос удастся быстро решить. На территории крепости стоит несколько крупных зданий, большинство помещений почти никогда не используется. Здесь есть всё необходимое. На нижнем этаже располагаются купальни, вода поступает из реки, которая берет начало где-то на одной из вершин горы… восточной, кажется. Провиантом мы обеспечены, хотя на изысканность меню рассчитывать, увы, не приходится: это запасы местных крестьян и горная дичь. На прислугу прошу не обращать внимания… Впрочем, это было бы как раз затруднительно… Здесь, как вы, вероятно, уже заметили, исключительно исполнительная, но и неприметная прислуга. В чем ее несомненное достоинство. Если что-нибудь будет нужно, наверно, лучше обращаться ко мне. Пондораи Томашне, поразмыслив, решилась пересесть в большое кресло, поближе к огню. Янина заметила, как граф дернулся, словно хотел остановить ее, но не стал, только на щеках его задвигались мускулы. Янина оперлась рукой о спинку того же кресла, рассматривая герб. Светлеющий меч в центре щита обрамлял странный резной узор, более всего напоминавший расправленные угловатые крылья летучей мыши. Янина придвинулась ближе и разглядела, что меч на гербе треснул ближе к кончику. «Не берегут тут антиквариат, – подумала она. – Еще бы: то холод, то сырость, то вдруг такое пламя… Или эта трещина – результат какого-нибудь кровавого пиршества сотни лет назад?» Арпад, присевший на ручку кресла поближе к матери, тоже заинтересовался гербом и подергал острый край деревянного крыла. Пондораи Томашне хлопнула его по руке. – Ах да, – вспомнил, глядя на них, граф. – Крыс здесь нет, но если вы обнаружите где-нибудь в шкафу или в шторах спящего вампира… – почувствовав, что гости как-то подобрались при этих словах, он обвел их удивленным взглядом и внезапно рассмеялся – правда, несколько натянуто: – Я про летучих мышей! Здесь живет небольшая колония, но зимой они вас не потревожат. – Вампиры в Карпатах? – недоверчиво произнес доктор, и Янина подавила смешок, оценив невольную двусмысленность фразы. – Опять ваш предок? – проворчал Дьюер и граф кивнул. – А комодоских драконов у вас тут не водится для полноты атмосферы? – Вот не надо таких предложений! – испугался граф. – Хотя не поручусь, может быть, уже и водятся… Я хотел только просить вас не убивать вампиров, если попадутся. Призраков тоже не надо бояться, они совершенно безвредны. Янина снова улыбнулась, журналист и мальчик тоже посмеивались, остальные неуверенно переглядывались, не зная, воспринимать ли слова графа как шутку, или он говорит всерьез. – Послушайте, мейльтушагош груф, – не выдержала Пондораи Томашне, – мы не в салоне, и сейчас не время для ваших излюбленных шуточек! – Я не шучу, – коротко ответил граф. – Церковь, как вы изволили видеть, закрыта, остальные здания и помещения в вашем распоряжении. Библиотека, дворы и стены, оружейная – здесь нетрудно найти, чем занять себя, пока… всё не устроится. Вы – гости в Кёдоле, а для Кёдолы гость – святое, так было и будет всегда! Последние слова он произнес, повысив голос, глядя в пустоту, и в голосе его чувствовался странный оттенок – чуть ли не угроза. Впрочем, на это никто, кроме Янины, не обратил внимания. Хильда радостно вскрикнула, обнаружив на столе, где только что было пусто, поднос с кружками дымящегося и дышащего терпкостью трав глинтвейна. По мере того как озябшие (больше за время пребывания в замке, чем за всё их полное драматизма путешествие) тела разогревались изнутри и снаружи, поднималось и настроение, мрачная обстановка и странные намеки графа теряли силу воздействия. Янина хотела подойти к столу за своей кружкой, но так и осталась стоять, придерживаясь за спинку кресла: в глазах плыло, окружающее колебалось, словно пламя камина полыхало прямо перед ней, гигантский стол кренился и грозил съехать куда-то в небытие. Уставившись на скатерть, Янина вдруг разглядела, что серая с красным гладь на черном атласе скалится на нее тысячей вплетенных в причудливый орнамент яростных пастей, смотрит тысячей горящих глаз. Не без усилия Янина оторвала взгляд от скатерти, ища в колеблющемся шатком пространстве твердую точку, взглянула на рисунок стенной обивки и ощутила, как ее окатывает волна липкого холода. Стены залы были сплошь покрыты изображениями танцующих скелетов. Черные и белые силуэты на багровом фоне, словно в сполохах адского пламени, завораживали; взгляд, раз зацепившись, скользил дальше, прослеживая бесконечное разнообразие поз, и казалось, что вышитые скелеты движутся на стенах и увлекают за собой в бешеный хоровод по красному атласу. Пульс в висках стучал ритмичным аккомпанементом тотентанцу[17 - Totentanz (нем.) – танец мертвых, пляска скелетов, популярный аллегорический мотив средневековой живописи и иконографии.], адская музыка становилась всё громче, вытесняла остальные звуки. Только где-то на краю света раздался пронзительный голос Пондораи Томашне: «Фройляйн Линдентон, а вы что ж не?..» Потом был чей-то вскрик, и действительность заволокло чернотой, Янина только и успела почувствовать, как ее рука скользит по острым краям резьбы на кресле и не может уцепиться и как ее подхватывают чьи-то руки, и лица касается клетчатый шарф – это был шарф Дьюера. А потом стало совсем темно, и музыка пляшущих скелетов стихла. * * * Очнулась Янина в полутемной комнате на широкой, как поле, кровати под балдахином, устланной пурпурным покрывалом. Ей снова было тепло и отчего-то очень спокойно. Может быть, оттого что в углу жизнеутверждающе потрескивало в цилиндрической печи, где-то сверху и сбоку горела лампа и в довольно скромного диаметра круге света уместилось несколько встревоженных, но более чем доброжелательных лиц. Доктор Шнайдер сидел на краю кровати и держал ее за запястье – наверно, щупал пульс. На границе темноты светлели лица Дьюера и фон Кларена, орехово-желтые и голубые глаза смотрели с искренней заботой. А совсем рядом звучало уютное и родное сопение Хильды. Янина пошевелилась, бросила взгляд вперед и убедилась, что одета, только расшнурован корсет и сняты сапожки. – Прошу вас, не стойте, как у смертного одра, – она откашлялась, сочтя, что голос прозвучал слишком слабо, и закончила увереннее: – Я еще жива. – А чего еще следовало ожидать после этих скачек? – ворчливо осведомился доктор. – Я с самого начала… – Я помню, доктор, – Янина приподнялась на локтях. – Я просто устала. Но непременно спущусь к ужину. Зверски хочу есть, – она с вызовом посмотрела на Дьюера и фон Кларена, стоявших за спиной доктора. Дьюер покачал головой, граф просто усмехнулся и кивнул. Значит, доктор всё объяснил им. – Если бы вы были моей пациенткой… – Однако я не ваша пациентка, – отрезала Янина. – И я прекрасно себя чувствую. Доктор, граф и журналист удалились, тихо переговариваясь, но Янина не спешила встать с постели. Она действительно устала и теперь с наслаждением куталась в теплое шерстяное, немного пахнувшее пылью покрывало. Впрочем, одуряющий запах горячего шоколада с ромом, поднесенного Хильдой, вскоре заставил ее резко сесть в постели. – А глинтвейн весь вылакали? – поинтересовалась она, сделала глоток и, ощутив привкус каких-то неведомых трав, застонала от удовольствия. – Откуда это? Нектар! – Его сиятельство распорядились, и… кто-то принес… – тихо пробормотала Хильда. – Кто принес? – Не видела я. Оглянулась, а поднос уж на столе, чашка крышечкой накрыта, чтоб не остыло. А откуда взялось, не видела. И кому его сиятельство говорил – тоже. В темноту говорил, в коридоре. – Я долго? – коротко спросила Янина, вдыхая теплый, любимый с детства аромат. – С полчаса, наверно, – Хильда опасливо оглянулась, словно хотела удостовериться, что в комнате никого нет, и низко наклонилась над хозяйкой. – Мадам, а мы долго здесь будем? Янина пожала плечами. – Откуда я знаю? Пока все не решат, что опасность миновала. Одним нам с тобой отсюда всё равно не выбраться. – То-то и оно, – вздохнула Хильда. – Нехорошее это место, мадам. Злое тут всё, темное. И церковь заперта… – Нас здесь приютили, не нам сетовать на здешние порядки, – строго напомнила Янина. Хильда снова испуганно оглянулась. – И мне всё кажется, ходит тут кто-то. Прямо вот в комнате кто-то сейчас дышит… и слушает. – Ну что за глупости, право! – А знаете, мадам, когда я поднос-то на столе увидела, прямо над ним в темноте будто глаза блеснули. Как у кошки. Одни глаза, а человека – нету. – Какая же ты фантазерка, Хильда! Это был просто отблеск… чего-то. А если слуги здесь и вправду так вымуштрованы, что их и не видно и не слышно, я, пожалуй, поинтересуюсь у графа, как в его семье этого добились. Мне бы тоже не помешало… Хильда посмотрела на хозяйку с упреком, и Янина рассмеялась, но смех ее перебил приступ кашля. Отдышавшись, она протянула руку и на миг стиснула крепкие крупные пальцы служанки. – Не бойся, Хильда. Неужели ты думаешь, что его сиятельство способен втянуть нас во что-то опасное? Хильда подумала и решительно кивнула. – Способен, мадам. Улыбка у него… – Ну хватит! Помоги мне привести себя в порядок. Я собираюсь вниз, – она встала с кровати. – И Хильда… Ты ведь наверняка не забыла сунуть в мой саквояж свой драгоценный крест? – могучее серебряное распятье было единственным достоянием Хильды (кстати, стоившим немало, хотя бы по весу), и при переездах она всегда находила возможность пристроить его для надежности в вещи хозяйки. – И чего же ты в таком случае боишься? Хватит об этом. Достань мне… Нет, сначала узнай, как тут принять ванну? – Как же я узнаю? – Хильда жалобно посмотрела на хозяйку. – Графа спроси, – Янина пожала плечами. – Он же сам сказал. Или пойди разыщи его горничную, может быть, она знает, как тут и что. Хильда подошла к двери, робко приоткрыла ее. – Она же по-нашему не говорит, – вспомнила Хильда. Очевидно было, что ей совсем не хочется отправляться на экскурсию по темному замку одной. – Объяснишься жестами. У графа вы с ней беседовали, как две старые подружки! – Так то про кухню… – Не вижу разницы. Ты хочешь, чтобы я сама?.. – Уже иду, – покорно прошептала Хильда. – А может быть, – глаза Янины озорно сверкнули, – просто встать в коридоре и крикнуть погромче, что нам нужно? И нам сразу же всё сделают? * * * Утром, когда солнце заглядывало в узкие окна и взблескивало на краях и завитушках явно очень старой золотой посуды, замок уже не казался таким зловещим, как накануне. Вчерашний ужин прошел в мутном тумане усталости и борьбе со сном, и все разошлись по своим комнатам, едва не падая на ходу. Новый день Янина начала с веселого смеха: впервые оглядев балдахин над кроватью, она обнаружила, что пышность его кистей обеспечивают фестоны пыли. Толстые слои мягкой пушистой субстанции (в глубине, впрочем, дошедшей до плотности штукатурки) лежали в складках плотной ткани и в резных орнаментах на спинках кровати. Замок, может быть, и поддерживался в жилом состоянии, но скромная прислуга явно не ставила своей задачей следить за всеми его помещениями и не рассчитывала на внезапный приезд многочисленных гостей. Янина позвала Хильду и молча ткнула пальцем в пухлую кисть. С кисти свалился серый комок, словно снег с рябиновой ветви. Румяное лицо Хильды вытянулось. – Занятие у тебя есть, бояться будет некогда, – удовлетворенно объявила Янина. – И помнишь, что сказал граф о летучих мышах? Если найдутся – не убивай, а положи куда-нибудь в темное место. Это уникальная колония вампиров. Хильда посмотрела на нее с укором и перекрестилась. За завтраком Янина с любопытством осматривала залу, пользуясь преимуществом солнечного света, и сама себе удивлялась: только ее вчерашней слабостью можно было объяснить то жуткое впечатление, которое произвел на нее вытканный на атласе стен тотентанц. В нынешнем ее настроении танцующие скелеты казались ей вовсе не страшными, а чуть ли не трогательными, и Янине даже пришло в голову, что она могла бы часами изучать всё многообразие танцевальных па, а может быть, и попытаться воспроизвести их… Жаль, что в зале не было зеркала – пока что ей не попалось в замке ни одного, ни в комнате, ни в купальне, ни где-либо по пути. Оставалось пользоваться маленьким карманным зеркальцем из ее несессера. Черная скатерть словно бы втянула растопыренные когти и спрятала клыки где-то в затейливом узоре фантастической глади, и по аспидной черноте атласа гулял теплый солнечный свет. Все ее спутники увлеченно делились впечатлениями, Фрэнки старательно копировал в альбом позы скелетов, граф, как обычно, остроумно-уклончиво отвечал на вопросы, сидя во главе стола спиной к камину, но так и не заняв высокое кресло. С противоположной камину стороны залы, над входом, висела большая картина, изображавшая, как нетрудно было догадаться, сцену предательства Иуды. Петр стоял с обнаженным мечом, Иисус удерживал его за руку, на клинке и на плече потрясенного нападением юноши густо алели со вкусом выписанные потеки крови, резко выделяясь среди темных тонов ночной сцены. Кровь получилась у художника очень правдоподобно. Воротничок Дьюера тоже был испачкан кровью – он уже испытал на себе неудобство отсутствия зеркала при бритье, и доктор, бросив взгляд на шею британца, пообещал одолжить ему свое. Арпад делился со всеми подряд своими планами по исследованию замка, мать вяло одергивала его. После завтрака Янина подошла к камину, чтобы внимательно рассмотреть при дневном свете герб, но по-прежнему сидевший во главе стола фон Кларен поймал ее за руку. Янина с улыбкой посмотрела на него. – Уже не носите перевязь? – Не вижу необходимости. Бедняга Шнайдер, превратить мой замок в лазарет ему не удастся, – граф сжал ее пальцы здоровой рукой и накрыл сверху больной, показывая, что может двигать ею почти свободно. Янина оглянулась: остальные покинули залу, Дьюер задержался на пороге, глядя на актрису, но промолчал и тоже ушел, придержав дверь, так как в столовую робко заглянула Ильдико, проверяя, можно ли убирать со стола, и тихо удалилась, не решаясь мешать хозяину. – Ему не удастся, – твердо повторила Янина и строго посмотрела на графа сверху вниз: – Я прекрасно знаю, что… – Это ваша жизнь и вы вправе распоряжаться ею, как пожелаете, – дернул здоровым плечом фон Кларен: – И вы ведь не откажете мне в прогулке по замковой стене? Поверьте, вид оттуда стоит того. – Буду счастлива, – ответила Янина. Тихое звяканье заставило ее обернуться, и она прерывисто вздохнула: посуда на ее глазах перемещалась по столу, то исчезая из виду, то снова появляясь на подносах. – Невтерпеж им, – вздохнул граф. – Совсем распустились без пригляда. – У меня уже было такое ощущение, – завороженно продолжала наблюдать за самостоятельной жизнью посуды Янина: – Как в сказке. Они, что, живые – мебель, посуда, весь замок? – Нет, разумеется. Всё гораздо прозаичнее. Прислуга здесь невидима. Пойдемте, впрочем. Ильдико ждет приятный сюрприз: она до сих пор убеждена, что всё хозяйство будет на ней. Она раньше не бывала в замке, – граф поднялся со стула. Янина взглянула вверх на герб Кёдолаи и с удивлением обнаружила, что меч на нем тоже был расколот – в том же месте, что и на кресле. Это было явно неслучайно, но когда Янина спросила графа, он только пренебрежительно отмахнулся. – Какая-нибудь семейная легенда. Не помню. По правде говоря, я еще в детстве так наслушался этих кровавых историй – а их набралось за десяток веков на многотомное сочинение – что сейчас мне от них дурно становится. – Завидую вам, – призналась Янина: – Иметь такую историческую память… – Тут нечему завидовать, – граф стал обходить стол по странной дуге, очевидно, стараясь не налететь на невидимую прислугу. Янина осторожно пошла за ним, ступая по возможности след в след. * * * Граф не солгал: зрелище стоило долгой прогулки по периметру стен, где по углам у изящных сторожевых башенок были устроены маленькие обзорные площадки, а у выходов из замковых зданий возвышались колоссальные фигуры рыцарей, сурово обозревающих окрестности. Фон Кларен, кутаясь в пальто с меховым воротником, повел Янину к самой удобной точке в изгибе южной стены, и та ахнула от восторга, сразу оценив великолепный вид на Эштехедь. Отсюда почти не видно было разрушений, причиненных селем и прусскими солдатами. Вернее, они не бросались в глаза, и Янина благоразумно старалась не приглядываться и не выяснять, почему нижний уровень кажется сплошным черным пятном. День был пасмурный и тихий, две вершины горы надежно защищали замок от ветра, и весь город лежал перед ней, как на ладони (насчет вырубки осин на верхнем синте духи покойных Кёдолаи были совершенно правы). Особенно хорошо просматривались тонкие шпили городских церквей и грандиозная Коломба, высившаяся рядом со старинным зданием ратуши. Проследив ее взгляд, граф здоровой рукой обхватил Янину за плечи и повернул вправо – к одной из пяти башен Кёдоля. – С незапамятных времен, – начал он тоном заправского экскурсовода, – связь между городом и замком обеспечивала голубиная почта. Собственно, она существует и сейчас – как я уже говорил, Кёдоль живет полноценной жизнью и свято хранит свои традиции. – Так Коломба для этого и построена? – повернулась к нему Янина. – Я-то всё думала… – Да. Голубиные крылья быстрее любого курьера. Вы сами видели, какой путь надо пройти, чтобы добраться до замка. Здесь всегда живет десяток-другой голубей, знающих Коломбу как свой дом, время от времени их доставляют сюда курьеры из города по Адлерсвегу. И vice versa[18 - Наоборот (лат.)]. Полагаю, эта система работает и сейчас, если вспомнить те требования из замка, которые вызывали такое недоумение среди гостей города… – Прислуга развлекается? – хихикнула Янина. – Может быть, и так, – усмехнулся фон Кларен. – Их довольно трудно уличить в самоуправстве. Граф неторопливо пошел вдоль стены, и Янина последовала за ним, бросив последний взгляд на церковные башни, звонницу и Коломбу. Панораму города сменил куда более суровый, но и не менее захватывающий вид на горные массивы. Пропасти с мостом отсюда было не видно, и Янине не удалось высмотреть сверху никаких намеков на Адлерсвег, которым они шли вчера в течение всего дня. – В том чтобы иметь невидимую прислугу, есть множество преимуществ, – заметила Янина. – Где вы их берете? Или это свойство здешних гор? – Вы не знаете, о чем говорите, милая Янина, недостатков у них никак не меньше, нежели достоинств, – вздохнул граф. – Во-первых, никогда не знаешь, не находится ли кто-то прямо сейчас в комнате и не подсматривает ли за тобой. Лишь иногда можно уловить дыхание или отблеск света в их глазах. Нужна долголетняя привычка, чтобы различать их, и ходить они выучились совершенно бесшумно. Во-вторых, я даже не знаю, сколько их здесь, какие они, остается только радоваться, что они идеально вымуштрованы, иначе тут наступила бы полная анархия. – Почему тогда вы не замените их? – На кого и на какие средства? Невидимкам не надо платить, они работают в этом замке с незапамятных времен, это их долг и часть их жизни. Они были тесно связаны с Кёдолаи уже в ту пору, когда лет триста назад один мой предок, чрезмерно увлекавшийся оккультизмом, счел, что прислуга не должна оскорблять своим видом хозяйский глаз, и сделал их невидимыми. – И они не были против? – Поначалу еще как были, я думаю, но с Кёдолаи не поспоришь. А с ходом веков они приспособились и, как мне кажется, нашли в своем положении множество преимуществ. – А господин Кёдолаи никогда не жалел о содеянном? – Не знаю. Знаю только, что однажды чем-то обиженное население Эштехедя в очередной раз штурмовало замок, вероятно, не без помощи невидимок, и спалило при этом его маленькую лабораторию вместе со всеми книгами и записями. А он не имел привычки держать заклинания в памяти. Так что обратного пути не было, – граф развел руками. – Впрочем, ему-то что: сам он их прекрасно видел, если хотел. Ну да дядюшка Сильвестер и не такое творил… – Это он же развел здесь гиен и вампиров? – Он же. Не без помощи остатков магических навыков. – Как интересно иметь такого предка! – Увы, у меня целая толпа незаурядных предков с самыми невозможными причудами, хотя, положа руку на сердце, скажу, что одного дядюшки Сильвестера хватило бы на десять старинных семейств! – Дядюшки? Разве вы не говорили, что это было лет триста назад?.. – Да, нас разделяют многие поколения, но я с детства привык его так называть. Семейная традиция. О! Смотрите. Искренне рад, что мои гости не скучают. Янина заглянула в один из миниатюрных внутренних дворов: Пондораи Томашне и Фрэнки увлеченно играли в теннис, мадьярка провожала каждый удар пронзительным взвизгом. Дьюер и Арпад наблюдали за игрой и из вежливости в одном случае и семейной солидарности в другом болели за даму. Фон Кларен помахал им здоровой рукой. Арпад, увидев Янину на стене, засуетился, явно собираясь немедленно искать, как туда забраться, но журналист удержал его за шкирку, справедливо предположив, что детское общество хозяина замка и его гостью не обрадует. На лице журналиста были написаны кротость и готовность к самопожертвованию, достойные первых христианских мучеников. Янина оценила этот жест и, чтобы не ранить лишний раз чувства британца, не стала, как собиралась, брать графа под руку и даже отступила на шаг. – Как долго ваша семья владеет Кёдолой? – поинтересовалась она, облокотившись о стену и пытаясь заглянуть в ров, окружавший замок, толщина стены, однако, не позволяла этого. – Смотря в каком смысле, – дернул плечом граф. – По семейным преданиям, какая-то крепостишка или просто хижина стояла здесь уже в конце девятого века и в ней ютился некий славянский или румынский род, пытавшийся спастись в горах от неистовых мадьярских кочевников. Это и были прародители рода Кёдолаи. Позже мадьяры все-таки добрались сюда, а может быть, они и сами спасались от более воинственных родичей, но так или иначе они смешались с населением горы. Потом мадьярские дюлы из этого племени прихватили себе довольно приличный кусок горного хребта возле перевала, так что наша земля досталась нам, как говорится, по праву «первого захвата». Перевал со временем разрушился – наверно, произошло что-то подобное нынешним событиям, однако мои предки с упорством, достойным лучшего применения, продолжали цепляться за свою почти неприступную гору и окрестные дикие земли. Официально же Кёдола получила княжеский статус и стала принадлежать моей семье с XIII века, когда Дюла Кёдолаи проявил себя в боях с татаро-монголами. Как мне рассказывали, Его Величество Бела IV лично предлагал ему куда более ценную территорию на плодородной равнине, буквально уговаривал. Граф ухмыльнулся, встал рядом с Яниной, тоже опершись здоровой рукой о стену и глядя на возвышающийся прямо над ними поросший кедрами и елями бок восточной вершины. В его голубых глазах плясали искорки, и Янина уже в который раз подумала, что в те мгновения, когда граф забывает о своей горько-ироничной улыбке, он становится чертовски красив. – Я так и вижу это, – качнул головой фон Кларен. – Дюла Кёдолаи нагло посмотрел королю прямо в глаза и, учтиво поблагодарив его, изрек, что всем землям мадьяр, включая королевский дворец в Секешфехерваре, предпочитает свой каменный насест в населенных славянами и румынами горах. И королю было нечего ответить: он чуть ли не жизнью Дюле был обязан. Или не он, а какой-то его приближенный, тут могли и приврать… Главное в том, что король выругался неподобающим для христианина образом, рявкнул: «Вот и сиди себе в своем орлином гнезде!» и пожаловал Кёдолаи гору и близлежащие долины «на веки вечные», как записано в грамоте, за прошлые заслуги и без всяких обязательств на будущее. Впрочем, в то время это была обычная практика, ничего из ряда вон выходящего… – Этот Дюла очень любил землю предков, – заметила Янина. – Не знаю, что им двигало, подозреваю, что врожденное упрямство. Правда, не скажу, что он просчитался: долины здесь плодородны, леса богаты, климат, как правило, чудесный. – Красивая легенда, – вынесла вердикт Янина. – Подозреваю, что это не легенда, а чистая правда. Мне это рассказывали… в общем, очень правдоподобно, – граф смешался. – Да и те «веки вечные» еще не раз всплывали в архивах в поворотные моменты истории, когда Кёдолаи приходилось доказывать свои права на эту землю. Немногим ранее тех событий была заложена крепость, ставшая фундаментом нынешнего замка. Только крипта[19 - Крипта – подземное помещение под церковью, часто служившее гробницей.]под церковью датируется XII веком, как определил один археолог… – граф резко замолчал и ясные глаза его как-то разом потускнели. – Куда только не лезут эти исследователи-фанатики! – почему-то с осуждением произнес он и, кратким властным жестом велев спутнице следовать за ним, пошел дальше по стене. * * * Увидев деревню, уютно умостившуюся в замкнутой со всех сторон впадине, как в гнездышке, Янина снова ахнула от восхищения. Внизу снег еще не стаял, и припорошенные чистой свежей белизной крыши смотрелись, как на рождественской открытке. Ярко раскрашенные домики, узоры, выложенные фарфоровой черепицей на крыше очаровательной церквушки, казались игрушечными, особенно на фоне дающих им надежную защиту от всего мира суровых утесов. – Боже мой, какая прелесть! – не выдержала Янина. – Пряничные домики. Здесь! И приезжие в городе об этом не знали! – В городе не верили даже в реальность Кёдоля, – напомнил граф. – А в деревне этой я бывал, но дороги туда не найду и не думаю, что кто-либо, кроме тамошних жителей, знает тайные тропы и переходы. Эта деревня называется Острие меча, в соответствии с очередной легендой. Видите? Она словно бы вбита в толщу кряжа ударом с небес. – Еще одно поэтическое название, – улыбнулась Янина. В этот момент из-за облака выглянуло солнце, и лучи его как раз пали на покоящуюся в каменном колодце деревню, заставив снег и черепицу ослепительно сиять. – Это же чудо! Это же сказка! – простонала Янина. – Да. Видите, как они там всё отделали? Там живут искусные мастера, ювелиры, вышивальщики. Большинство тех вещиц, что с таким рвением скупают приезжие в Эштехеде, сделано здесь. Видимо, этим стремлением к внешней красоте они пытаются восполнить то, чего лишены, – граф помолчал и добавил в ответ на вопросительный взгляд Янины: – Прислуга в замке – оттуда. Янина неверяще уставилась на деревню. – Да, это результат экспериментов дядюшки Сильвестера. – Но там же… – она нахмурилась, прикидывая примерное количество дворов в деревне: – Там же должно быть под сотню жителей! Я думала, речь идет о десятке-другом человек… – Да, не менее сотни, а то и все полторы. Дядюшка не разменивался по мелочам. И это не единственная такая деревня. Есть и другие, которых не видно из замка, я даже названий их не знаю. Их тут немало разбросано в долинах, да еще отдельные кузни и мельницы, пастушьи и охотничьи хижины… А в глубине гор обитают и вовсе полудикие семьи, которые уже не принадлежат к Кёдоле. Подозреваю, что их жизненный уклад несильно изменился за прошедшую с прихода мадьяр тысячу лет. И это как-то успокаивает, – вздохнул граф. – В Кёдоле постоянно сталкиваешься с Вечностью, в том или ином ее воплощении. И оказывается, что Вечность вполне обыденна и вовсе не страшна. – И никто не знает, что здесь живет столько людей? Практически в прошлом, почти без связи с остальным миром? Всего в дне пути от… – От всей Европы. Да. Перепись населения сюда не добралась. Нельзя сказать, что они не пытались, но поднялась такая буря, что им пришлось поверить мне на слово, будто всё население Кёдолы составляет старик-сторож при цвингере. Кёдола умеет хранить свои тайны. Но заметьте, – это нам заказан путь в горы, а невидимки пользуются полной свободой и знают здесь все звериные тропы. Насколько мне известно, иногда они выходят и в Эштехедь, и дальше. Вполне возможно, что кто-то из них путешествует по всему свету. Порой им удается познакомиться с обычными людьми, и бывает так, что они приводят сюда жен и мужей из широкого мира, и, проведя здесь недолгое время, те тоже становятся невидимы. Как и их потомство. Так говорят, и у меня нет причин не верить: очевидно, что население Кёдолы процветает. – Невидимость заразна? – нахмурилась Янина. – Очевидно, нет. Никого из господ в замке это не коснулось. – И что, такая уйма народу никогда не ставила под сомнение право вашего графа экспериментировать над ними? Ни разу не явились сюда всей толпой… – Князя, не графа. Кёдолаи – князья, впоследствии мы утратили этот титул, – поправил ее фон Кларен. – Бывало, конечно, и такое. Я ведь говорил, его лабораторию разнесли и сожгли. Правда, это дело рук не невидимок, а жителей Эштехедя. Потом они сами же поплатились. С тех пор в Эштехеде принято строить только каменные дома: дерево легко горит. Но, как правило, население что по северную, что по южную сторону двуглавой горы предпочитало не ссориться с Кёдолаи и терпеть их причуды. Поверьте, себе дороже. Слезайте, не сидите на камне. Янина как раз подтянулась и присела на край крепостной стены, чтобы перегнуться пониже, рассматривая хвойные вершины внизу. – Мне нравятся ваши владения, граф, – призналась она и послушно соскользнула с холодного камня. – Хотя, если подумать… Здесь хранится тяжелая память. Все эти пожары… Бунты, – Янина тряхнула головой, отгоняя собственные воспоминания, взглянула на графа и вздрогнула, ощутив не зрением – всем телом, каким пронзительным стал его взгляд. Под глазами его залегли тени, черты бледного породистого лица заострились. Впрочем, может быть, он просто устал от затянувшейся прогулки. Усталость звучала и в его голосе. – Для меня всё это отнюдь не мифы древних времен. Как и для вас, милая Янина, – он предложил ей руку. – Идемте отсюда, поднимается ветер. У каждого из нас есть свои призраки, обычно они обитают в нашем сознании, пробуждаясь по ночам. Так уж случилось, что мои ночные кошмары, мои призраки живут в этом замке. – И всё же вы любите его, – тихо произнесла Янина. – Да, – еле слышно выдохнул граф побледневшими почти до прозрачности губами. – Да. Всё, что я люблю в этой жизни, – тоже здесь. * * * Поднимаясь по винтовой лестнице, притулившейся в углу одного из двориков, и разглядывая сквозь каменное кружево ее стенок оформление заброшенных зимой клумб внизу, Янина едва не поскользнулась и не скатилась вниз, когда где-то наверху раздался тонкий женский крик. Судорожно вцепившись в перила, она посмотрела вниз, покачала головой и продолжила путь, ускорив шаг, – бежать по крутым ступеням она не решилась. Она как раз вошла в коридор и поравнялась с дверью собственной спальни, как подсвечник на столике в углу затрясся, и из-за угла быстрым шагом вывернула Хильда. – Топоту, как от табуна лошадей, – заметила Янина. – Не бегай здесь: замок старый и реставрировать его никто не собирается. Это ты кричала? – Мадам Пондораи, – ответила Хильда. – Я взяла для нее ваши нюхательные соли, – горничная продемонстрировала Янине крохотный флакончик, словно ее слова нуждались в подтверждении. – Правильно сделала, – похвалила ее хозяйка. – А что с ней случилось? – Она что-то увидела, – тихо сказала Хильда. – Что же? Хильда оглянулась и, словно опасаясь, что ее подслушают, открыла дверь спальни, потянула Янину за рукав за собой и страшным шепотом объявила: – Его! Или ее! – Да кого же, глупая? – Духа! Не знаю. Он прошел совсем рядом и коснулся ее своей холодной рукой… – А визжать-то зачем? Граф же предупреждал, что призраки безопасны. Хильда отступила от нее на шаг, подозрительно прищурившись. – А вы, мадам Янина, только и думаете о своем графе, а он сам небось колдун какой. Приворожил он вас, не иначе, потому что не понимаю, что вы в нем нашли… – Не скажи, Хильда, – обиделась Янина за графа. – Разве ты не согласишься, что граф – на редкость красивый мужчина? И мне нравится его чувство юмора. – Чувство это у него недоброе, – возразила Хильда. – А сам – хлюпик, смотреть не на что. – Ах да! Понимаю – на тебя может произвести впечатление только мужчина, весом и сложением подобный быку, с трубным гласом, и чтобы всё тряслось, когда он идет. – Должно же быть, за что подержаться… – залившись краской, пробормотала Хильда. – А ты фон Кларена сзади видела? – рассмеялась Янина. – Безмозглой истеричке что-то померещилось, а ты уже нашего хозяина в колдуны определила? – Ей не померещилось, я тоже видела, – румяная физиономия Хильды, отвлекшейся было на более приятную тему, снова побледнела и словно бы даже вытянулась. – Что ты видела? Хильда перекрестилась. – Духа, говорю же вам! – Духа? И как он выглядел? – Не знаю, я со спины видела. Прибежала на крик мадам Пондораи, а он как раз уходил в галерею. Как туман, но плотнее. А внутри еще плотнее, словно бы человеческое тело… Как будто женское. – В длинном саване? – разочарованно переспросила Янина. – Нет, – подумав, ответила Хильда. – Савана не было, я и решила, что это женщина, потому как узкая она была, тоненькая, вот как вы. Ой, мадам! – она снова перекрестилась. – А если это Белая Дама? – Начинается! – проворчала Янина. – Что за место такое, где и помолиться негде! – Хильда уже копалась в Янинином саквояже, где по-прежнему для пущей сохранности держала свое распятье. – Ведь это значит, что скоро здесь кто-то умрет! – Несомненно, – вздохнула Янина и присела на пурпурное покрывало на кровати. – И это будешь ты, если не перестанешь… О! – Янина снова вскочила и обошла кровать, оглядывая идеально чистый балдахин, красовавшийся затейливой вышивкой в виде переплетения каких-то диковинных растений с яркими цветами. – Хильда, ты уже всё отчистила! Я-то думала… – ответом ей было молчание, и, посмотрев на служанку, Янина обнаружила, что та напряженно застыла, прижав крест к груди. – Я только начала… Я только собиралась… – чуть не плача, бормотала она. – Значит, это сделали невидимки, пока ты приводила в чувство госпожу Пондораи, – понимающе кивнула Янина. – Быстро работают. Умели же Кёдолаи воспитывать прислугу. Не смотри ты на меня так, никаких чудес тут нет, просто слуги невидимы. Хильда молча принялась обходить комнату, расставив руки в стороны и помахивая массивным распятьем. – Значит, они могут еще быть здесь? Изыди, нечистая сила! – взвыла она. Янина прыснула от смеха, представив, как услужливая невидимая горничная передает хозяину их с Хильдой разговор о нем. – Ну хватит! – она решительно направилась к двери. – Покажи мне, где ты видела привидение и куда оно ушло, и можешь охотиться за здешними горничными дальше. – Мадам, вы же не хотите… Одна? Без графа? – То он у тебя злодей, то нельзя без графа? – Он-то колдун, но вы-то ему нравитесь, – пояснила Хильда и раздумчиво добавила: – Потому что он вас пока мало знает. – Что?! – Янина воззрилась на служанку в праведном гневе, но на простодушном лице Хильды была написана такая искренняя тревога за хозяйку, что актриса только рассмеялась и вышла из комнаты. * * * Из башни веяло таким пронизывающим холодом, что Янина едва не повернула обратно, но любопытство все-таки пересилило, и она только поплотнее закуталась в свою расписную шаль. На всякий случай, Янина еще раз внимательно осмотрелась. Следуя указаниям Хильды, она прошла продуваемой сквозняками галереей до двери, ведущей в северную башню замка, дальше идти было некуда, кроме как в дверь или через стену, ведь призраки, кажется, так часто делают… Впрочем, именно этот странный сыровато-тоскливый холод, наводящий на мысли о могиле, вернее всего указывал, что она на правильном пути. Янина осторожно потянула ручку двери, и та легко отворилась, ответив, правда, обиженным скрипом. Видимо, ее не открывали очень давно. За дверью ждала еще одна винтовая лестница, на этот раз заключенная в глухом каменном цилиндре башни, где единственным освещением был дневной свет, заглядывавший в узкие оконца в стенах. А влажный, пронизывающий холод всё усиливался. Когда на лестнице стало заметно темнее, оттого что вверху заклубился мутный серый туман, несомненно, спускавшийся ей навстречу, Янине пришло в голову, что она напрасно лезет туда, куда ее не звали. Туман неостановимо сходил по ступенькам, и внутри его двигалась фигура, словно бы более плотный сгусток этой холодной серой мглы. Янина замерла на месте, вцепившись во вделанные в стену металлические перила. Больше всего ей хотелось развернуться и бежать вниз – бегом, пусть даже с риском свернуть себе шею, но туман был уже близок, и повернуться к нему спиной было слишком страшно. А потом стало уже поздно бежать. Едва серая муть коснулась тела Янины, грудь ей пронзила хорошо знакомая боль, и она скорчилась на ступенях в страшном приступе кашля. Одной рукой она так и стискивала перила и прижималась всем телом к стене, чувствуя щекой шершавость кирпича и выплевывая на нее темными потеками кровь. «Как скоро…» – успела подумать она, ощущая, как темнеет в глазах и мир уходит прочь. Таких тяжелых приступов у нее еще не было и никогда еще они не происходили настолько неожиданно, без предупреждающего недомогания. Сегодня она чувствовала себя прекрасно… Однако смерть пока не спешила ее забирать, кашель прошел, туман развеялся, и Янине пришло в голову, что, вероятно, ее ждет впереди еще много подобных приступов. Она попыталась отпустить перила, удалось ей это не сразу: пальцы прилипли к металлу, будто на сильном морозе. А в следующее мгновение ее замерзшую руку обхватили чужие сильные пальцы. Теплые. – Господи… – пробормотал над ней низкий, густой голос фон Кларена. – Янина… какого черта вы здесь?! – Было открыто, – прошептала Янина и снова закашлялась. – Я никак не думал, что кому-то придет в голову бродить этой промерзшей галереей… Должен был предупредить. Боже, Янина, здесь же такой холод… – Это ничего, – Янина закрыла глаза, слыша, как он шуршит чем-то, тихо ругаясь и шипя от боли, садится на каменные ступени, а потом он завернул ее поверх шали в свой сюртук, крепко прижал к себе и вытер ладонью ей подбородок. – Простите, – прошептала Янина и, слегка повернув голову, уткнулась лицом ему в грудь, в жесткую ткань жилета. – Янина, вы сможете идти? – спросил граф. – Иначе мне придется пойти позвать кого-нибудь на помощь. С этим плечом я не смогу нести вас на руках. Разве что… Вы простите меня, если я подниму вас на одно плечо? – Как мешок, – слабо улыбнулась Янина. – Я смогу идти. Благодарю вас, Альби. Они осторожно встали, башня ощутимо пошатывалась, и Янина крепко держалась за графа. На белом треугольнике его сорочки, видимом над жилетом, краснели следы ее крови. – Здешние призраки никогда не нападали на людей до сих пор, – растерянно произнес фон Кларен. – Я не думал… – Это просто совпадение, – вздохнула Янина. – И холод тоже ни при чем. Моей чахотке здесь почему-то не нравится. Но я с ней договорюсь, обещаю вам. * * * Цветы, вышитые на балдахине, оказались хищниками, и в их цепких колючих лапах трепыхались цветные птицы, смотрели тупыми стеклянными бусинками, такие яркие, что болели глаза и совсем не было этих птиц жалко. Они с мерзким писком врывались в ее сны, дергались в захвативших их плетях, умолкали, задушенные, а потом всё начиналось сначала. Приходя в себя, она снова и снова принималась пересчитывать их, но каждый раз сбивалась, когда ей начинало казаться, что они двигаются по полотну, меняются местами. А иногда они принимались выть, как волки. Янина не знала, сколько пролежала так: день, два, три? Когда она решила, что ей стало намного лучше, было позднее утро, судя по тому, что солнце заглядывало сверху в ее высокое окно, выходившее на балкон. И, нежась в его неярком зимнем свете, Янина осознала, что еще ни разу не бывала на балконе собственной комнаты. Хильда осуждающе сопела, помогая ей одеваться, и всячески давала понять, что готова силой удерживать хозяйку в спальне во избежание новых неприятностей, так что Янина в конце концов с ней поссорилась и отправила вон. Стоило распахнуть тусклые створки, и солнце так и хлынуло в комнату. На то, чтобы вымыть окно, услужливость невидимок, очевидно, не распространялась. Или, подумала Янина, они просто не любили иметь дело со стеклом. Мало ли… Она вышла на балкон и с удовольствием вдохнула чистый горный воздух. Перед нею простирался горный массив, вероятно, с северо-восточной стороны Кёдоля. Поросший хвойным лесом кряж сбегал вниз по левую руку, огибая поднимавшуюся справа вершину. Перегнувшись через парапет, Янина увидела под собой замковую стену, по которой гуляла с графом. Прослеживая убегающие вдаль горы в надежде отыскать знакомую деревню, Янина повернулась влево и вздрогнула, упершись взглядом в мощное каменное колено. На карнизе сбоку от ее балкона стояла исполинская каменная статуя рыцаря, сработанная из потемневшего от времени желтоватого песчаника. Янина извернулась, но так и не смогла заглянуть ему в лицо, ей видны были только огромные руки в грубо сработанных каменных перчатках, державшие выставленный перед рыцарем, упиравшийся кончиком в карниз, на котором он стоял, меч. – Доброе утро, – вежливо поздоровалась с ним Янина, потрогала холодный, выщербленный ветрами столетий камень под наколенником рыцаря и вернулась в комнату. * * * Из оружейной залы доносился методичный перезвон клинков и тонкие азартные крики. Проходя мимо, Янина заглянула в просторное округлое помещение, чтобы определить источник интригующего шума. Арпад с головой, в три слоя обмотанной материнским шарфом, очевидно, изображавшим турецкий тюрбан, наскакивал на пустой доспех, увенчанный украшенной вышитой лентой и пером черной шляпой, принадлежавшей Лайошу, и ударял его кривой покрытой ржавчиной саблей. Лязга он производил на удивление много для одного, пусть даже вооруженного саблей, ребенка. Доспех сопротивления не оказывал. – Рыцарская конница атакует с фланга! – страшным голосом крикнула Янина: – Ты убит. Арпад резко повернулся, рядом на пол свалилось нечто железное, с таким грохотом, что Янина зажала уши. – И что это за великое историческое сражение? – поинтересовалась она. – Мы – турецкие захватчики, – пояснил Арпад и в доказательство помахал своей саблей (Янина на шаг отступила), – а это Лайош Великий, – он указал концом сабли на доспех. – Разве Лайош Великий сражался с турками? – нахмурилась Янина. – Может быть, это Матяш Корвин? – А у него шляпа Лайоша, – резонно возразил Арпад. – Как знаешь… Мы? – вдруг сообразила Янина. – А кто это – «мы»? – Я знаю, – опустил глаза мальчик. – Я не должен якшаться с простонародьем. Но мне же тут больше не с кем играть! Это дети кухарки, Имре и… – он оглянулся, но обнаружил лишь валявшиеся на полу кривые ножи. – Ну вот, исчезли, – сокрушенно вздохнул он. – Они сторонятся взрослых. – Но ты сумел с ними подружиться? Мальчик кивнул. – А мама мне не верит, представляете? Она всё время убеждает себя, что они просто стараются быть незаметными. А вот дядя Фрэнки сразу поверил. И даже нарисовал такие смешные картинки… – Дядя Фрэнки, значит? – улыбнулась Янина. – Что ж… – она потрепала мальчика по светлым волосам и вышла из оружейной, обойдя круглую плиту посередине залы, покрытую мозаикой в виде герба Кёдолаи. * * * Янина задумчиво оглядывала церковный портал. Портал был темен, вытянутые в высоту фигуры сурово взирали на нее, словно считали, что она недостойна вступить под своды старинной церкви, а по сторонам входа скалились клыкастые каменные церберы. Да, здешняя церковь вполне соответствовала самому замку. Однако Хильда извела Янину своими причитаниями и неожиданными вторжениями каждый раз, когда ее что-то пугало и надо было срочно схватиться за распятье. Держать его при себе Хильда упорно отказывалась: крест был слишком тяжел, чтобы постоянно носить его с собой, а саквояж хозяйки в глазах горничной почему-то был священен как для воров, так и для злых духов. Заодно Хильда воображала, что ее распятье отгоняет зло, исходящее от лежащих в саквояже книжек. Хорошо еще, что право Янины на чтение мистических романов не подвергалось сомнению. Янина осторожно дотронулась до цепи и сразу же отдернула руку: ей показалось, что цепь сама слабо шевельнулась в ответ, увесисто звякнув. Янина резко отступила, тут же наткнулась спиной на кого-то стоявшего позади нее и едва не упала, наступив на чью-то ногу. Вскрикнув от неожиданности, она обернулась и оказалась в объятьях Ярнока, тут же, впрочем, отпустившего ее. – Какого черта вы тут делаете, мадам? – с откровенной злобой поинтересовался он – почтение Ярнок проявлял исключительно к графу и доктору. – Как это вы ухитряетесь всё время искать неприятностей на свою голову? Вам мало прошлого раза? Янине показалось, что он едва сдерживается, чтобы не ударить ее или силой не оттащить прочь. За волосы, например. – Какого прошлого раза? Это было случайное совпадение, – отрезала Янина и снова оглянулась на портал: – Что вы там прячете? Церковь как церковь. – Как церковь она не действует! – рыкнул Ярнок. – Уже тысячу лет! – Тысячу лет! – фыркнула Янина. – Да видно же, что она построена не так давно! * * * Она ждала у входа в галерею и молча наблюдала, как фон Кларен идет от ведущей в северную башню двери, машинально стягивая у горла края своей венгерской домашней куртки, покрытой яркой вышивкой. Не обнаружив графа в уже знакомых местах, Янина не рискнула дальше исследовать замок в одиночестве и почему-то решила, что фон Кларен находится именно в башне. И не ошиблась. – Добрый день, милая Янина. Ищете новых приключений? – слабо улыбнулся граф, подходя. Он был устрашающе бледен и как будто постарел за те дни, что Янина не видела его, ей показалось, что в его черных волосах седины стало больше. – Альби… – прошептала она, робко заглядывая ему в глаза, коснулась его плеча и тут же отдернула руку – настолько холодной оказалась ткань. Пестрая вышивка, как и кончики его волнистых волос, была покрыта инеем. – Боже мой, неужели там так холодно? – В северной башне не топят, слуги там редко бывают, – фон Кларен зябко поежился. – Идемте отсюда. Янина набросила ему на плечи свою шаль, улыбнувшись. – Услуга за услугу. Они пошли по коридору, и актриса взяла его ледяную руку в свою – отогреть. Граф на это никак не отреагировал, он шел медленно, и во всей его сухощавой фигуре и осунувшемся (за то время, что она провалялась в постели? Или за сегодняшнее утро?) лице чувствовалась бесконечная усталость. – Зачем вы ходили туда? – спросила Янина. – Я сам себя всё время спрашиваю, зачем, – ответил он и, словно опомнившись, вытянул руку из ее пальцев. – Лучше расскажите, как вы себя чувствуете? Что делали сегодня? Не стояли же, надеюсь, полдня перед галереей? – Нет, я думала насчет церкви… Граф резко остановился. – Вы это нарочно, Янина? Насчет церкви я, кажется, выразился вполне определенно. – Я помню! Просто Хильда, моя горничная, если можно так выразиться, избыточно религиозна. Что, разумеется, похвально, но иногда создает некоторые сложности. А вся здешняя обстановка… и невидимки, и волчий вой по ночам… Вы слышали? – В замке вам нечего опасаться, – заверил ее граф. – Но волки действительно нервничают. Странно. – Вам странно, а я ее жалобы целыми днями вынуждена выслушивать! Я и подумала… – Госпожа Пондораи тоже справлялась по поводу церкви, – признал граф. – Если подумать, в ближайшей башне есть внутренняя часовня. Тетушка Евфимия… – он запнулся. – Моя тетка рассказывала, что ее построили из-за какой-то семейной ссоры, когда одна дама из рода Кёдолаи наотрез отказалась выходить из своих покоев, дабы не встречаться с собственной невесткой, и прожила практически под домашним арестом пятнадцать лет… Я прикажу привести часовню в приличный вид, можно будет и священника из деревни вызвать. Ваша горничная – католичка? – Да. – Она не будет против исповеди невидимому патеру? – Не знаю, – задумалась Янина. – Впрочем, на исповеди святого отца и так не видно… Может быть, ее удастся как-нибудь провести? Граф коротко рассмеялся. – Расскажите мне что-нибудь, Янина. Только, ради всего святого, не подходите к церкви. И в любом случае, это не то заведение, которое могло бы успокоить страхи вашей Брунхильды. Помните оформление главной залы? Фрески в церкви еще пострашнее. Сцены Страшного Суда и тексты поминальных молитв. Эта церковь всегда предназначалась прежде всего для похоронных церемоний. – А женились у вас где? – В городе, с блеском и размахом, – как-то отрывисто ответил граф, и Янина поразилась тому, каким холодным вдруг стал его взгляд. Она поняла, что опять затронула болезненную тему. – Жаль, потому что у нас, похоже, грядет свадьба, – быстро нашла Янина отвлекающий сюжет и поманила его к окну. Она увидела издали, что по стене чуть ниже прогуливались под ручку Пондораи Томашне и Фрэнки Джонс. – Веселая вдовушка не теряет времени, верно? – Особые обстоятельства требуют быстрых решений, – улыбнулся граф. – Надо же. Я и не заметил, чтобы между ними что-то такое… Похоже, я бессовестно невнимателен к своим гостям? – Для мальчика он уже дядя Фрэнки, – сообщила Янина. – Любопытно, – протянул граф. – Этот Фрэнки… Вы слышали, чтобы он произнес хоть слово? – Нет, – Янина с удивлением посмотрела на него. – Вы правы. Я и не обращала внимания. Он как-то всё время в тени герра Дьюера… – Немой, что ли? – Тогда он довольно успешно объясняется картинками! – С дамой тоже? – подмигнул фон Кларен. Янина задумалась, но тут же посмотрела вверх, услышав громкое карканье снаружи. В ясном небе несся серый голубь, явно направляясь к восточной башне замка, его преследовала стайка из четырех ворон. Граф торопливо открыл здоровой рукой раму окна. – Откуда он взялся, черт возьми? – Нам что-то хотят сообщить из города? – Неужели город уже отбили обратно? – Боже! – вскрикнула Янина, увидев, как одна из ворон, догнав почтаря, дернула его острым клювом за крыло. – Кто-нибудь здесь есть? – крикнул граф в пустоту. – Мой револьвер! – он сдернул с плеч Янинину шаль и, не глядя, сунул ей в руки. Янина с замиранием сердца следила за небесной погоней. Голубь снова оторвался от преследователей ценой пары перьев и некоторой потери высоты, те с победными криками ринулись за ним вниз. Увлекшись зрелищем, Янина не видела, что происходит за спиной, но в какой-то момент фон Кларен вежливо отодвинул ее в сторону и высунулся боком в узкое окно, держа в здоровой руке револьвер. – Вы сумеете? – шепотом прошелестела Янина. – Из ружья было бы вернее, но не удержу, – сухо бросил фон Кларен, прицелился, прищурив правый глаз, и выстрелил. Янина зааплодировала: одна из ворон черной тряпкой канула в пропасть за стеной замка. – Сейчас будет сложнее… Хлопнул еще один выстрел, и оторвалась птица, уже почти вцепившаяся голубю в хвост. Остальные две тут же прекратили преследование и, хрипло переругиваясь на своем вороньем языке, повернули к вершине горы, а голубь из последних сил припустил к родной башне. Парочка на стене тоже с интересом наблюдала за происходящим, звенел взволнованный голосок дамы, а Фрэнки обернулся к окну – источнику выстрелов. – Какая меткость! – восхищенно выдохнула Янина, но граф только пренебрежительно дернул плечом. – Я был лучшим стрелком в полку. Пойдемте-ка встретим нашего посланца. Однако никакого послания не было, они даже не были уверены, что взъерошенный голубь с помятым крылом, которого фон Кларен сразу высмотрел среди остальных, был тот самый, спасенный от ворон. Голубей здесь иногда выпускали поразмяться, и судя по виду некоторых почтарей, неприятные встречи в воздухе были им не внове. Отдельно держали голубей с Коломбы, но к их клеткам граф и Янина и подходить не стали. – Просто замковый голубь улизнул с Коломбы, – заключил граф. – Или немцы разорили ее, голуби разлетелись, если не попали к кому-нибудь в суп… И этому единственному удалось уцелеть. Спустившись с башни, они столкнулись с доктором Шнайдером. – Вести из города? – отрывисто спросил он, запыхавшись после торопливого подъема по лестнице. Граф покачал головой. – К сожалению, нет. Надо будет послать кого-нибудь узнать, что там происходит. Позже в тот день Янина вышла на южную стену, и взгляд ее невольно снова и снова обращался к белой спице Коломбы с небесно-голубой черепицей и золотым шаром на верхушке, безмятежно смотревшей на вершины гор, словно жизнь шла, как всегда. Но в спокойном белом декабрьском небе не видно было больше воздушных гонцов, и вороны больше не рисковали летать вблизи Кёдоля. * * * Янина отбила мяч, он пулей просвистел мимо левого уха Дьюера и едва не ударил в лоб Лайоша, с видом мученика державшего корзину с теннисным инвентарем – мячики быстро приходили в негодность. Свежий снег снова выбелил леса и замковые карнизы, придав им мирный и сонный вид. – Прошу прощения! – мило улыбнулась Янина. – Убить меня хотите! – хмуро ответствовал журналист. Пондораи Томашне вздохнула, глядя на Янину с тихой ненавистью (она не выдержала партии с актрисой и в течение пяти минут, только пугалась и шарахалась от ударов противницы) и теснее прижалась к сидящему рядом Фрэнки. Арпад шумно «болел» за Янину, граф и доктор курили на скамье в углу двора – один сигару, другой трубку – и, посмеиваясь, наблюдали за игрой, когда во внутренний двор донесся грохот опускаемого моста и конский топот, разогнавший по всем закоулкам замковых дворов глухое стучащее эхо. Граф и доктор вскочили со скамьи, остальные выжидательно повернулись к узкой арке между зданиями замка. Секунду спустя в нее влетел Ярнок на своем обычно флегматичном Каштанке, которому беспокойство и спешка хозяина, очевидно, сообщили азарт скакуна с ипподрома. – Они идут сюда, – торопливо объявил Ярнок, спешиваясь перед фон Клареном. – В долине всё по-прежнему, большая часть ее превратилась в полузаледеневшее озеро, немцы всё так же хозяйничают в городе и явно готовятся подниматься в горы. Причем готовятся как к серьезному штурму. – Но зачем мы им дались? – поразился граф и обвел окружающих насмешливо-вопросительным взглядом: – Кто-нибудь из вас, господа, может представлять собой интерес для прусской компании? – Скорее, их интересует ваш замок, – таким же язвительным тоном ответил Дьюер. – Там не было легенд о каких-нибудь несметных сокровищах в сундуках, турецких кладах? А то ваш брат немец любит такие легенды, а замок уединенный – отчего бы Пруссии не обеспечить себе лишнее финансирование ввиду грядущей войны за счет предполагаемого противника? – Легенды были, – вспомнил доктор Шнайдер. – Какой-нибудь горожанин мог что угодно наплести, чтобы спасти себе жизнь. – Но это же несерьезно! – простонал граф. – Всех сокровищ тут – пара золотых сервизов и золоченых канделябров, ржавое оружие да ветхие покрывала. И что значит, интересно знать, «ваш брат немец»? Конечно, с ваших островов все, кто говорит по-немецки, что пруссаки, что баварцы, что австрийцы, что чехи… – Замок сможет выдержать осаду? – отвлек его доктор. – Насколько я помню… – Насколько я помню, – ухмыльнулся Дьюер, – замок не мог выдержать даже штурм местных крестьян. А если у пруссаков есть орудия… – Орудия по нашему мосту? – скривился фон Кларен и тут же посмотрел на Ярнока внезапно просветленным взглядом: – Мост! Порох здесь найдется. Он, конечно, предназначался только для охоты, но, учитывая ветхость моста, должно хватить. – Пожалуй, мейльтушагош груф! – по-волчьи ощерился Ярнок. – Пусть тогда попробуют добраться сюда – им останется только Холал ут! – Отступятся, – уверенно ответил граф. – Снег, лед, дикие звери по ночам, об орудиях и даже лошадях придется забыть… и проводника на Холал ут они не найдут. Тогда не стоит терять времени. – Они еще не выступили в горы, когда я их видел, – успокоил его Ярнок. – Вряд ли будут у моста раньше вечера. – Постойте, не означает ли это, что и мы окажемся заперты в замке на неопределенный срок? – осенило доктора. – Возможно, до весны, – ответил фон Кларен. – Мы, в любом случае, можем застрять здесь до весны, так что это не имеет такого уж большого значения. Не думаю, что завал в устье долины разберут и наладят железную дорогу до конца холодов. В зимнюю пору в городе было мало приезжих, и большинство либо успели покинуть его, либо погибли в обвале, а местные жители и раньше часто зимовали отрезанными от мира, ради них никто спешить не будет. Потому и немцы чувствуют себя так спокойно. А мы отсюда только Тодесвегом и сможем выбраться, значит, придется ждать, пока сойдет снег и лед. У кого-нибудь из присутствующих есть большое состояние, которое могут растащить потенциальные наследники, если он пропадет без вести на пару месяцев? – граф помолчал в ожидании ответа. – Я так и думал. – У меня есть газета, где ждут моих репортажей, – напомнил Дьюер. – К вашим услугам голубиная почта, – ответил граф, и Янина рассмеялась. Ярнок и Лайош отправились осуществлять диверсию, оба британца увязались за ними в надежде восполнить предполагаемый пробел в репортажах качеством материала. После полудня небо помрачнело, ветер сдувал снежные наносы с заостренных крыш и охапками ронял во дворы. Все немногочисленные обитатели замка нервно бродили по кое-как обжитым помещениям, безуспешно пряча беспокойство. – Что-то вы непривычно молчаливы, Янина, – заметил граф, отстукивая пальцем по подлокотнику кресла какую-то мелодию. – Вы думаете, с ними ничего не случится? – актриса смотрела в окно, в постепенно тяжелевшую свинцовость безвременно угасавшего дня. – О чем вы беспокоитесь? Там четверо здоровых, крепких мужчин. Вы лучше отвлекитесь от окна и расскажите что-нибудь. Мне скучно. – Нет ничего бессмысленней этого вопроса, – улыбнулась Янина. – Когда просят рассказать что-нибудь, все истории сразу же теряются. – Тогда расскажите о себе. – Это не самая увлекательная история. – Не верю. – Кое-что я вам уже рассказала, – напомнила она. – А помимо этого… Право, ничего интересного там нет. Мой отец был ученый, изобретатель, талантливый, но и довольно бестолковый: хватался за всё подряд, ничего не доводя до ума… Мать была кроткой женщиной, любила его и сносила всю неустроенность нашей жизни, а я… для меня это всё была чудесная игра. Мы были близки, насколько это возможно для мужчины и маленькой девочки… – Это кое-что объясняет, – заметил граф. – Что объясняет? – Вашу манеру постоянно задавать отнюдь не праздные вопросы. – Да, пожалуй, – улыбнулась Янина. – И отец всегда приучал меня анализировать полученные сведения. Но если за отсутствием сына он и намеревался передать свои бесчисленные прожекты мне, то он оставил меня слишком рано. О сцене я мечтала с детства, однако актриса я, как вы сами могли убедиться, весьма посредственная, и даже содержанки из меня не вышло: хороша содержанка, которую так легко бросают! Вот и вся моя история, да и та, вероятно, близка к концу… Не надо! – она выставила ладонь, не дав ему заговорить. – Я не прошу ни комплиментов, ни утешений, просто эта хмурая темень заставляет удручающе трезво смотреть на вещи. Лучше вы отвлеките меня от грустных мыслей. Околдуйте вашими страшными сказками. Вы ведь обещали мне показать портреты ваших предков, еще в Эштехеде. – Обещал? Что-то не помню, – сдвинул брови граф. – Вы же не хотите сказать, что я лгу? – с вызовом спросила Янина. – Упаси боже. Наверно, запамятовал. Но я мало что могу рассказать – их, право, слишком много, а я несколько лет старался забыть всё, что связано с этим замком. – Детские воспоминания очень трудно стереть из памяти, – успокоила его Янина. * * * На самом деле, Янина уже не первый день мечтала о хотя бы поверхностной экскурсии, ибо портреты действительно покрывали почти всё свободное пространство на стенах; и суровые и мечтательные, строгие и смелые лица бесчисленных мужчин и женщин в золоченых доспехах и расшитых драгоценными камнями боярских одеяниях, в покрытых яркими вышивками и мехом венгерских и румынских костюмах и одеждах с явно восточными мотивами, в сверкающей парче и пудреных париках прошлого столетия преследовали ее в каждом коридоре, над каждой лестницей, дразнили своими нерассказанными историями и завораживающими тайнами. По правде говоря, Янина еще никогда не бывала в доме, где было бы так много исторических портретов. А более всего поражало семейное сходство – очевидно, у Кёдолаи была исключительно сильная кровь, и фамильные черты передавались от родителей к детям вместе с обильной мерой легенд и баек. Портреты висели в каждом свободном простенке, втискивались между окнами, даже заглядывали в замок с росписей на внешних стенах, изображавших неведомо какие события многовековой давности, – битвы, празднования, заключения соглашений. Портреты уступали полотно замковых стен лишь большим фрескам, посвященным сюжетам ветхого и нового завета – исключительно кровавым – и картинам страшного суда и адских мук. Не было их только в спальнях, как выяснила Янина путем осторожных расспросов, да в главной зале. Граф рассказывал о предках неохотно, словно бы с трудом вспоминая, кто есть кто, или же, как подозревала Янина, выдумывая имена и биографии экспромтом на ходу. – А вы родились здесь? – вдруг спросила она, изучая тщательно выписанное шитье на костюме какого-то валашского господаря времен позднего средневековья. – Нет, я родился в Вене, – ответил граф. – Но сюда меня впервые привезли ребенком, здесь я рос и потом бывал каждое лето. – Здесь жили ваши родители? – Нет, родители в Австрии, но здесь… здесь были другие родственники, – граф криво улыбнулся. – Скучать не приходилось. – А где они? – Янина кивнула на длинную череду картин на стене. – Не помню. Где-то выше. – А ваш портрет здесь есть? – Еще чего не хватало! – Я просто подумала, что это семейная традиция. Их ведь так много… – Да уж, семейная традиция. Семейная мания, так будет точнее, – граф медленно пошел дальше по галерее, скользя взглядом по лицам на портретах, заглядывая каждому по очереди в глаза. – Все Кёдолаи всегда были помешаны на коллекционировании собственных портретов. Позировали каждые несколько лет, каждый год, несколько раз в год. Стоило в пределах досягаемости объявиться сколько-нибудь известному художнику, и они старались заполучить его в замок. Одно время в Дебрецене существовала целая династия портретистов, которые практически жили за счет Кёдолаи. На многих портретах здесь одни и те же люди… – граф помолчал в задумчивости, глядя в темные глаза эффектной дамы на портрете в кружевном воротнике и чепце XVII века, и добавил: – А многие позировали в исторических костюмах, что иногда сбивает с толку. В гардеробах замка хранятся костюмы разных эпох – бесконечный простор для фантазии при рождественских играх и домашних спектаклях, – он коротко рассмеялся. – И вы еще не видели, сколько полотен просто сложены в пустующих комнатах. А какие драмы тут разыгрывались, когда очередной Кёдолаи отыскивал, куда поместить новый портрет, и перевешивал чужой на менее выгодное место! С выцарапыванием глаз, подливанием яда в токайское и прочими милыми семейными розыгрышами. – А где же тот самый ваш дядюшка Сильвестер? – Вон там, – граф показал на обширное полотно, доминировавшее на стене в небольшом кабинете за лестничной площадкой, которой оканчивалась галерея, над камином, украшенным массивными скульптурами скалящихся волков. Янина поспешила к портрету. Огонь, игравший в поленьях, отражался в стеклах книжных шкафов и бросал красноватые отсветы на худую фигуру, смуглое или сильно загорелое лицо, длинные темные волосы, плясал в удивительно светлых по контрасту глазах. Уголки четко очерченного рта были приподняты, словно человек на портрете готов был улыбнуться. – У вас его глаза, – заметила Янина. – Да, мне это не раз говорили, – сухо ответил граф. – Надеюсь, больше у меня с ним нет ничего общего. – Разве? – Янина обернулась, изучающе глядя на него. – В замке есть еще множество его портретов, и вы даже не догадаетесь, что на них изображен один и тот же человек, – граф опустился на стул у бюро. – У каждого художника свое виденье, сколько ни требуй от них близости к реальности. Янина продолжала рассматривать портрет, дотронулась до массивной дубовой в золоте рамы – золото местами облупилось. Да, живописный портрет не может быть абсолютно точен: художник с маниакальной тщательностью выписал мельчайшие детали оправы золотых перстней и цепи на груди мадьярского князя, каждую длинную ресницу, чуть ли не каждый сизый от седины волос – они объемно высвечивали в черной шевелюре, – однако на лицо потратил куда меньше усилий, поленившись углубить морщины и складки, которых не может не быть на коже человека явно не юного, и выглядело оно, как лицо восковой куклы. Янина пожала плечами и повернулась к графу. – А тот Кёдолаи, который вытребовал у короля эту землю? Его портрет здесь есть? – Эта сцена, кажется, отражена на барельефе тех времен, но он в крипте. – В крипте? – На саркофаге, наверно… – граф поймал ее взгляд. – Янина! Я же говорил вам… – Может быть, вы просто скажете мне, что вы там прячете, в вашей церкви? Всё равно, рано или поздно… – Да, вы правы, – покорно кивнул граф. – Рано или поздно вы непременно туда полезете… – Ну же, Альби! – улыбнулась Янина. – Я уже знаю, что в вашем замке невидимая прислуга и в северной башне обитает призрак. Что такого может быть… – Ладно же, – граф резко встал со стула, бесцеремонно подхватил ее под локоть и потянул за собой на лестничную площадку между кабинетом и галереей, на башенную лестницу, наверх. Янина едва успевала хвататься свободной рукой за перила. – Вы правы, рано или поздно… придется взглянуть правде в глаза. Вам всем, – раздраженно шипел он на ходу. – Вы сами сюда стремились. А ведь наверняка слышали в Эштехеде эти байки, мол род Кёдолаи проклят? Но вас это, конечно, не смущает… Они остановились на узкой площадке у стрельчатого окна, с другой стороны ее был вход в крохотную часовенку, ставшую в последние дни большим утешением для Хильды. Граф наконец отпустил Янину и, воспользовавшись тем, что он, собираясь с мыслями, отвернулся к окну, актриса незаметно потерла локоть – можно было не сомневаться, что от железных пальцев фон Кларена останутся следы. – Что за черт? – вдруг проговорил фон Кларен, глядя наружу. Янина тоже шагнула к окну. В окнах соседней – северной – башни, самой высокой башни Кёдоля, горел свет, переливаясь и вздрагивая, как пламя костра. – Откуда там может быть?.. – пробормотал граф. – Но что ж, им виднее. Он глубоко вздохнул и посмотрел Янине в глаза. – Итак, вы спрашивали, что мы прячем в крипте, милая Янина? Как вы думаете, что может быть в крипте? – его губы опять растянулись в кривой, неприятной улыбке. Неужели он не умеет улыбаться по-настоящему, подумала Янина, ведь умеет же он смеяться и шутить? – Саркофаги, – робко предположила она. – Саркофаги, – граф присел на подоконник. Глаза его блестели, к щекам прилила кровь, казалось, что теперь, когда он миновал какой-то рубеж, раздражение его прошло, и этот разговор начинает его искренне забавлять. – В них похоронены ваши предки… – пролепетала она. – Святая правда. Только они не похоронены, милая Янина. По той простой причине, что они не мертвы. Янина моргнула. – Есть такое румынское слово, оно довольно популярно в наших краях. Носферату. Вам оно, вероятно, встречалось, учитывая ваши литературные предпочтения. Оно означает немертвый[20 - На самом деле, такого слова в румынском языке нет, термин получил распространение с легкой руки Брэма Стокера, который сам был, судя по всему, введен в заблуждение.]. Хотя к северо-востоку отсюда чаще говорят, упырь, к югу – стрыгой, к западу… вампир. Но Кёдолаи всегда предпочитали то изящное словечко другим названиям… А все эти портреты, – он вздохнул, – заказывали отнюдь не из тщеславия, хотя этим-то качеством никто из них не обделен. Все эти портреты были написаны, потому что любому разумному существу хочется знать, как выглядит его лицо, а никакая земная поверхность не носит их отражений. Янина отступила. – Я привел вас именно сюда, потому что здесь, – он кивнул на часовню, – близ освященного места, наш разговор вряд ли будет подслушан. – И много их? – глядя в пол, спросила Янина. – Больше, чем нас. Янина закрыла руками лицо. Граф слез с окна, ожидая, что будет дальше, но Янина внезапно посмотрела на него ясным, веселым взглядом и от души рассмеялась. Фон Кларен не удержался и тоже прыснул от смеха. – Но они ведь спят? – сквозь смех спросила Янина. – Они не летучие мыши, – развел руками граф, за чем последовал новый взрыв хохота. – Значит, вы привезли всю нашу компанию в замок, полный вампиров… не летучих мышей? – Вы же меня буквально заставили. Представьте себе, Янина, если бы я тогда, в Эштехеде, объяснил вам, по каким причинам замок нельзя считать хорошим убежищем? – Да. Вас бы не приняли всерьез, – согласилась Янина. – Решили бы, что вы пытаетесь глупой шуткой оправдать пустой каприз. – Я примерно так и рассуждал, – кивнул фон Кларен. – Кроме того… На самом деле, милая Янина, они далеко не так опасны, как в народных страшилках. Говорю как человек, выросший среди них. – Так они живут… в смысле, покоятся там, в крипте? А ночью встают? – Они могут лежать там столетьями, многих я за свою жизнь ни разу не видел. Выходят, когда хотят. Но только ночью, солнца они не выносят. А спят крепко, пушкой не разбудишь. – А почему бы вам тогда не пойти туда как-нибудь днем и не попротыкать их осиновым колом, или как это делается? – спросила Янина с искренним интересом. – Ш-ш! – граф настороженно огляделся и мягко подтолкнул ее к входу в часовню. – Вот так подкрасться к спящим и проткнуть колом? По-вашему, это было бы достойно австрийского дворянина? – Разве это не ваш христианский долг? – на всякий случай шепотом спросила Янина. – Любимую бабушку? – уточнил граф. – Которая меня на коленях держала? Дядюшку, который подарил мне моего первого пони и мое первое ружье? – он ухмыльнулся. – Пони, помнится, откусил конюху два пальца, но для меня это была хорошая школа… – Да, если так на это посмотреть… – согласилась Янина. – А кроме того, не очень-то к ним подкрадешься, – заметил фон Кларен. – Вы хоть представляете себе, насколько опасен спящий носферату? – Вы же сами сказали, пушкой не разбудишь. – Пушки их не интересуют, а вот приближение живого, дышащего существа они неосознанно засекут и в самом глубоком сне. И именно из-за глубины этого сна у них обострены защитные инстинкты. А сила у них огромная. И невыспавшийся и наверняка голодный носферату только потом будет разбираться, кого спросонья прихлопнул крышкой саркофага или разорвал напополам: приблудную кошку или любимого родственника. Снаружи на дверях церкви висит цепь – она нужна, чтобы люди знали, что входить туда нельзя. Для носферату она – что шнурок. Мощный засов замыкает эти двери изнутри церкви, они сами задвигают его, чтобы ни один человек по незнанию к ним не вошел. – Но они чувствуют только, когда подойдешь близко или?.. – Вот это меня и тревожит, – признался фон Кларен. – Появление в замке такого количества свежей крови они не могли не почувствовать. И если мы не натыкаемся на каждом шагу на оголодавших вампиров, а долго прятаться они не сумели бы – тут же перессорились бы между собой и еще обрушили ползамка, – то логично предположить, что нечто не дает им проснуться. А на это способен только один из них… – Вы хотите сказать… – Что за нами наверняка с самого начала наблюдают, а вероятно, и читают мысли. – Такое возможно? – улыбнулась Янина. – Не знаю. Так говорят. И я подозреваю, что этот носферату способен на всё. А что у него на уме, и какие он преследует цели на наш счет – ведомо только ему. Янина непроизвольно провела пальцами по шее. – Полагаю, если бы кто-то уже неделю пил ночами мою кровь, я бы заметила, – решила она. – Сомневаюсь, – качнул головой граф. – Народу здесь порядочно, а ему нужно совсем немного, и никаких следов он не оставит. Проколы от клыков они заговаривают и не проливают зря ни капли крови – для них эта жидкость слишком ценна. – Во сне? Они делают это во сне? – Необязательно. Они умеют заставить жертву забыть об этом. Янина сглотнула и снова потрогала шею. – Вы не бойтесь… То есть… – граф помолчал, глядя истертую мозаику на полу, потом быстро взглянул на нее и снова отвел взгляд. – Видите ли, милая Янина, если я понимаю правильно, вместе с кровью они воспринимают частицу личности своей жертвы, какое-то отражение ее души, и за счет этого именно кровь разумных, богато чувствующих существ, какими они и сами когда-то были, поддерживает в них жизнь. Но им нужно для этого мизерное количество крови, в остальном к их услугам те же средства, что и у людей. Людская кровь для них – источник наслаждения, ощущения полноты жизни, и даже более того – процесс сродни плотской любви для смертного. Так мне представляется. Наслаждение, которое оправдывает их существование в их собственных глазах. В конце концов, на любовь ни в самом грубом, ни в самом возвышенном ее воплощении они не способны. А за счет крови они ухитряются влезть в такие глубины сознания и души, какие остаются людям недоступны, проживи они рядом хоть сорок лет. – А вы немало об этом знаете, – улыбнулась Янина. – Я же жил среди них. – И вам никогда не предлагали… – Янина внимательно посмотрела на него снизу вверх. – Стать одним из… – Нет, – коротко ответил граф и, помолчав, пояснил: – Они не хотят, чтобы наш род совсем вымер, а я ведь последний. Если бы я сам попросил, уверен, мне не отказали бы. Не один, так другой. Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/m-targis/pesn-kamnya/?lfrom=688855901) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом. notes Примечания 1 Kompanie (нем.) – рота. 2 Orvos ?r (венг.) – господин доктор. 3 Ташка – кожаная сумка у военных. Использовалась для хранения карабинных патронов, мелких предметов снаряжения, карт и бумаг. 4 Estehegy (венг.), Abendberg (нем.) – можно перевести как «Вечерняя гора». 5 Szint (венг.) – уровень. 6 Kodala (венг.), Steineslied (нем.) – песнь камня. 7 Адвент – у католиков время Рождественского поста, когда верующие готовятся к Рождеству. 8 Есть! (нем.) 9 Спокойной ночи (венг.) 10 «Бал вампиров» (Tanz der Vampire), «Элизабет» (Elisabeth) – наиболее популярные мюзиклы немецкоязычного театра. 11 Федора – фетровая шляпа с мягкими полями и тремя вмятинами на тулье. Считается особенно элегантным типом шляпы. 12 Servus! (лат., автр.) – Привет! 13 Mеltоsаgos grоf (венг.) – обращение к лицу, имеющему графский титул. 14 Прошу прощения (венг.) 15 Ничего страшного (венг.) 16 Halаl ?t, Todesweg (венг., нем.) – Путь смерти. 17 Totentanz (нем.) – танец мертвых, пляска скелетов, популярный аллегорический мотив средневековой живописи и иконографии. 18 Наоборот (лат.) 19 Крипта – подземное помещение под церковью, часто служившее гробницей. 20 На самом деле, такого слова в румынском языке нет, термин получил распространение с легкой руки Брэма Стокера, который сам был, судя по всему, введен в заблуждение.