Барин

- Барин! Барин! Постойте!
Он недовольно оглянулся; подумалось – горничная зовёт. Нет! Аглая! Аглаюшка!
Неловко ступая по узкой тропинке, поспешил по косогору вверх, к ней, навстречу.
- Аглаюшка! Аглаюшка! – Он задохнулся, остановился в шаге от неё.
- Барин, говорят – уезжаете вы; сегодня уезжаете…
Она не смотрела на него. Она смотрела перед собой на потрескавшуюся от зноя тропинку и ждала, ждала, ждала ответа. А ответа не было. Барин молчал. А когда она подняла на него глаза – отвернулся. И опять молчал.
- Уезжаете… - как-то растерянно и жалобно вырвалось у неё.
- Ба-арин! – зычно прокричали сверху от усадьбы. – Ба-арин! Пора-а!
- Пора, - повторил он про себя. – Пора… - и посмотрел ей в глаза. – Пора, Аглаюшка. Ты не вини себя, родная. И меня не вини. По любви всё это было.
Двинулся мимо, к усадьбе. Остановился и, не оглядываясь, повторил: - По любви. Если дождёшься, то…
Не договорил отчего-то и ушёл.

- Ну, сударь, сколько вас звать то можно? – попенял ему Пантелеймон Пармёнович, развёл руками недоуменно. – Уж, и до Выселок всё обежали – как в воду канул! Разве ж можно так? Транспорт то ждать не будет, не будет, - с издевкой протянул он. – Два часа то только и осталось… Ну, давайте, давайте садиться… попрощались уже…
Барин, насупившись, уселся позади него и видел сквозь затемнённое стекло «мерседеса», как дворецкий перехватил рвущуюся к нему Аглаю, прижал к груди и гладил, гладил, гладил, пока та не обессилила и не утихла.
- Трогай! - скомандовал Пантелеймон Пармёнович водителю и удивлённо покрутил головой: - Ты смотри, какая любовь у дворняги! Шекспир целый! Ничего, ничего, к зиме ещё раз приедем поохотиться!
Бультерьер Барин не ответил. Боялся: гавкнет – и покатятся слёзы.