Самиздат литеретурно-публицистический журнал

Понедельник... Дождь, ветер. Настроение отвратительное. Кризис...Прблемы с работой, деньги с кредитки украли. Одним словом...
Когда начала пубиковать на этой страничке свои стихи так радостно стало,словно встретилась с друзьями. А потом все тяжелее и тяжелее. А сегодня прочла все комментарии и стало грустно. Захотелось уйти.

Мне говорят:
"Добрее будь, иначе
тебя погубит собственная злость"...

Стерто

Я не могу понять,
как это можно -
подствить щёку
для повторного удара,
когда пощёчина однажды
уже получена была?

Я не могу понять,
как так возможно -

Мы - не в конце, а лишь в начале,
по нам соскучился детсад,-
коль в 20 только и кончали,
то начинаем в 60!

Мы постигаем икебаны,
мы разбираемся в белье
и называем день наш банный
пренепременно с буквы "е".

Потопа нет. А сволочь вся,
Как плесень расползлась по свету,
Огонь разумного гася -
И от неё лекарства нету!

И не разверзлись небеса
Дождём и громом, унося
Потопом мерзость всю с планеты -
Ведь на неё управы нету!

Продолжение, начало на ленте.

Думаю, о чем этот рассказ объяснять не надо. Страшная, очень страшная эта история, господа? Ладно, чего там томить. Начну с мрачного признания.
И было мне шестнадцать лет. Первая экспедиция. На сто верст вокруг одни деревни. Русская Тростянка, где мы разбили свой лагерь, самая грязная из них. Дома покосились. Неба не видно из-за стоящей в воздухе пыли. Жара. Ящур.

Михаил Брук


«Кто не жил в восемнадцатом веке,
Тот не жил вообще».

Шарль Морис Талейран-Перигор.



При любых обстоятельствах.


Не зря князь-дипломат так грустил о том времени. У каждого из нас был свой восемнадцатый век. Век романтического восприятия окружающего мира, век, где чувство все, а прочие пустячные расчеты – суета и ловля ветра.
Но на смену восемнадцатому столетию, как известно, приходит девятнадцатое. Время «трезвого» взгляда на жизнь, когда мы все пытаемся определить числом и мерой. Затем, двадцатое – время неприкрытого эгоизма и разрушения во имя себя любимого. Все кончается более чем печально. Наступает век двадцать первый. «Измы» исчезают. Остается лишь одна неутолимая жажда, жажда денег.
Теперь поняли, откуда берутся наши беды?
Если все еще полагаете, что от недостатка презренного металла, то смею уверить, вы безнадежны.
Если же, подобно Морису Талейрану сожалеете о времени, когда игра воображения была сильнее доводов логики, а сиюминутное удовольствие важнее постоянного минуса на банковском счете: от вас можно ожидать, хоть какого-нибудь взаимопонимания.
Но, а коли, не имеете даже счета в банке. И ПРИ ЛЮБЫХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ остаетесь, верны идеалам прошлого. Вы наш человек. Эта история для вас.

Уже не помню, кто сказал, что собачья любовь – любовь рабская. Глупый, видать, человек был. О диалектике не имел ни малейшего представления. Когда бы так, рабы своих господ любили, то рабовладельческий строй и поныне продолжался.

Если ваш IQ все же выше, чем у героев «…Превратностей шпионажа», надежда есть… но, увы, очень и очень небольшая, эдакая призрачная надежда. Я бы сказал, что можно плюнуть на эту надежду и забыть. Однако, кто же плюет на надежду? Напротив, ее лелеют. Она служит утешением в тяжелые и ненастные, как осенняя погода дни нашей непростой и многотрудной жизни. «Вот погодите, - говорите вы,- и обо мне узнают, вспомнят, позовут и тогда…».

Циник и мизантроп – это ваш француз. И что прицепился к бедным девушкам. Все одно, они такие лапочки. Ну, дали волю нраву. Так что с того? Лучше все в себе держать?
Возьмем меня, например. Тоже душа на распашку. Что думаю, то говорю. Чаще просто не подумав. А выходит так, будто специально кому-то свинью хотел подложить. Не верно это. Как раз наоборот. Только добра желал.

---

Просто травинка
и просто листочек,
В детской ручонке -
белый платочек,
А на заборе
мяукает кошка,
Лучик оранжевый
льётся в окошко,
Бабушка Поля
вяжет чулочек,
В авоське Маринки -
редиски пучочек,
На самокате
Алёнка гоняет,
Женька в кино
отпустить умоляет,
Крошки воробышек
смело клюёт,
В ветках берёзовых
скворчик поёт -
Мир улыбается,
солнце ликует!
Это ль не счастье?!
А горе - минует...

Просто травинка
и просто листочек,
В детской ручонке -
белый платочек,
А на заборе
мяукает кошка,
Лучик оранжевый
льётся в окошко,
Бабушка Поля
вяжет чулочек,
В авоське Маринки -
редиски пучочек,
На самокате
Алёнка гоняет,
Женька в кино
отпустить умоляет,
Крошки воробышек
смело клюёт,
В ветках берёзовых
скворчик поёт -
Мир улыбается,
солнце ликует!
Это ль не счастье?!
А горе - минует...

Нас познакомил Пушкин в школе.
Как бы избранница его,
"Я к вам пишу, чего же боле?" -
ты мне писала, и до боли
хотел я более того.

Где мир без боли и потерь?
Где счастье правит безраздельно?
И как открыть бы эту дверь
Моей душе, больной смертельно?
Ищу везде покой, любовь,
Ищу себя, ищу спасенье.
С колен поднявшись вновь и вновь,
Молю у Бога избавленья.
Прошу за близких и родных,
Прошу за всех людей у Бога.
Прошу за добрых и за злых,
За всех, о ком в душе тревога.
Прошу направить, научить
Сносить обиды и лишенья.
Прошу науку дать, как жить
Без боли, страха, сожаленья.
Я не герой и не пророк,
Я маленький по жизни странник,
С судьбой простой, лишь в пару строк,
Такой, как все, я не избранник.
Но как-же ноет и болит,
Душа израненная жизнью,
Зачем она все знает, зрит,
Коль не помочь больной Отчизне?
Коль не исправить, объяснить,
Заблудшим душам их ошибки,
Призвать людей в покое жить,
Прося прощенья за проступки.
Зачем, зачем душа болит?
Зачем страдает истекая?
Как пес бездомный все скулит,
На чью-то милость уповая.

Ночь укутала всю землю
Черным одеялом
И рассыпала по небу
Звезды покрывалом.
Словно бисером по шелку
Вышиты узоры.
От заката до рассвета
Опустились шторы.
Темень ночи освещает
Серп луны растущей,
Как приклеен он на шторы
Красоты для пущей.
В стороне, над горизонтом,
Рожки опустивши,
Он,как сторож одинокий,
Над землей застывший.

Заграница, заграница,
По ночам в кошмарах снится.
О тебе мечтал одной,
А пожил, -хочу домой!
Я наелся заграницы,
Гамбургеров, чипсов, пиццы.
Мир постылый и чужой,
Как-же я хочу домой!
Мне теперь все чаще снится
Дом родной, не заграница.
И мечтаю я опять
Чемоданы паковать.
Не спешите за границу,
Обожгетесь о жарптицу!
Лучше воробей в руках,
Чем журавль в облаках.
Где родился надо жить.
На чужбине, лишь тужить.
Улетают даже птицы
В край родной из-за границы!

Больную душу можно вылечить добром,
Больную душу можно вылечить любовью,
Но места не найдёшь сегодня днём с огнём,
Где раненую душу не посыпят солью.

И только солнца луч сквозь кружева берёз
Златыми брызгами весною заискрится,
И от дурманящих, по-майски тёплых гроз
Душа опять очистится и исцелится.

И соловей о счастье снова запоёт,
Душа от боли, безразличия оттает
И вольной птицею запросится в полёт -
Так солнце по весне надежду воскрешает!

Когда-нибудь случится чудо,
Прольется дождь живой водой,
Потоком нежности и ласки,
Любви божественной, святой.

Меня застанет он нежданно,
До нитки вымокну смеясь,
И счастье будет несказанным,
И смыта будет с меня грязь.

Залечит все ушибы, раны,
С волос стекая на плечо,
Он будет радостным, желанным,
И буду я просить:"Еще!"

И в том серебряном потоке
За облака я вознесусь,
Презрев земное притяженье,
В нем с бесконечностью сольюсь!

Текут ручьём солёным слёзы -
Нескончаемыё поток,
Как будто по весне берёзе
Топором рванули бок.

Из этой раны утром ранним
Льёт ручьём лечебный сок.
Моей души больную рану
Лечит горьких слёз поток.

И с ними боль ушла куда-то,
Снова жизнь играет тушь.
А слёзы горькие - расплата
За бездушье наших душ.

Я на любовь подсел, как на иглу,
И, душу обнажая вечер каждый,
До бешенства, до призраков в углу
Я дозы жду, я наслажденья жажду...

Еще чуть-чуть и ломки подойдут,
Всю сущность исковеркают напасти,
И в нетерпеньи туго-туго жгут
Кладу на чувства, стягиваю страсти…

Ширнусь. Улет. И вот я вне Земли.
Приход и кайф и больше нет стремлений…
Убей меня! Распни! Сотри! Сомни!
Но я любим! Герой я! Даже Гений!

Лечу сквозь свет и падаю во мглу,
Запоем пью, но мучаюсь от жажды…
Я на любовь подсел, как на иглу,
После того, как встретил Вас однажды!..

Увы, мой друг, опять весна,
Толстеют дни, худеют ночи,
И год на месяц стал короче,
И до рассвета все без сна…

Искрящийся атлас снегов
Рвут грязи гнойные нарывы,
И ворон каркает надрывно,
Пророча гнев и месть богов…

Опять распятия берез
Вдоль насквозь мокрого проселка
Сечет вонючая позёмка
Из-под несущихся колес…

Смесь снега с глиной и капель,
Кота безумные рулады,
Ручьев холодных серенады –
Вот в двух словах вам весь апрель.

Кукурузные поля,
Стелется дорога.
Хуторок стоит вдали,
Позабытый Богом.

Сиротлив и одинок,
Тихий и печальный
Появился на земле,
Словно бы случайно.

Жизнь проходит стороной,
Главною дорогой.
Умирает хуторок
В рощице убогой.

Капелька моя светлая,
Надежда неласковых дней,
Оставила незаметно
В тоскливой печали моей.

Любовь моя в горле вязнет -
Она никому не нужна.
К жизни твоей привязанность
Вдруг стала тебе не важна.

Как старая вещь, ненужная,
Мешаю любовью своей -
В жизни моей натруженной -
Она мне - как звонкий ручей!

Капелька моя светлая,
К тебе я тянулась душой.
Жизнь моя неприметная
Совсем оказалась пустой.

Господи! Дай же мне силы
Отодвинуться просто в тень -
Чтобы любви не просила,
Поняла: я - вчерашний день.

Притча о пропавшем топоре

У одного человека пропал топор. Он подумал на своего соседа и стал к нему приглядываться. В самом деле: ходит он, как укравший топор, смотрит, как укравший топор, - каждый жест, каждое слово выдавали в нем вора. Вскоре топор нашелся. Когда после этого человек снова взглянул на соседа – тот уже ничем не был похож на укравшего топор.

Зима заплакала ручьями,
Потоком вешних, талых вод.
Сравнялись реки с берегами,
Сломав некрепкий в марте лед.

И лес затоплен по колено,
Стоит озябший и сырой.
Застыл весь серый, как в шинелях,
Как на плацу солдатский строй.

Но дни становятся длиннее,
Лучи косые, все прямей,
Весны дыхание сильнее
И просыпаться веселей.

А на палитре буро-серой
Цветов все больше с каждым днем,
И пишет Мастер акварелью,
А не сиеной и углем.

Вот книги - пестрота обложек,
вот книги - проза и стихи.
Они, как судьбы, непохожи
и, как прохожие, тихи.

Я в них заглядывал как в тайну
и плыл, теряя берега,
и, будто пушкискую Таню
от глаз дурных оберегал.

Хотя и дело их, и слово
куда значительней моих,
я с ними был на равных словно -
ну как живой среди живых.

И что незыблемы веками,
того вместить никак не мог,
когда ложился между нами
сухой бессмертья холодок.

1

Бредет разбитая старуха
набитых чад.
Грядет моральная разруха,
духовный чад.

В какие дебри нас заманит
лукавый грош!?
Ивану дай под глаз - за мани
и Мане тож.

Голь деревенскую тряси
их блага для,-
их на Руси, как иваси,
Иванов, гля...

Эпоха денежных мешков
и миссис виз,
и половых меньшевиков
сексуализм.

Бредет старуха в голубом
сквозь грязный шик,
кругом - толпа и пыль столбом,
и - ни души.

И на экраны срам смотреть,
и жизнь - кино,
и так потянет умереть
давн-ым-давн-о.


2

Отец и сын:
тот - вор, а этот - сторож.
Ушел один,
конец другого скор уж.

Поставит штоф,
кусище сала вынет...
А дальше что?
А дальше - что и ныне:

в деревне - темь,
хрипит голодный боров,
и нету тем
для трезвых разговоров.

1994 г.