Семь жизней одного меня. Последняя глава.

После выписки из больницы в средине лета 2011 года я находился в крайне неуравновешенном и, можно сказать, подавленном состоянии. Нервы были ни к черту. При малейшем воспоминании о причине всех моих несчастий, мне хотелось плакать.

Я продолжал заниматься со своим сайтом Studiomag.info, написал пару методичек по работе с типовыми проектами для новой версии ArCon и гугловской программы трехмерного моделирования Sketchup, выполнял отдельные заказы по реконструкции квартир. Но эта работа все больше тяготила меня, и я чувствовал, что ее время ушло.

Обострились болячки: и привычные, и те что появились внезапно. Я отправился по клиникам и в полной мере почувствовал, что представляет собой современная платная медицина.
Чего стоили только мытарства с моим многострадальным глазом. Когда после трехлетнего перерыва я заявился к оперировавшему меня в 2007 году окулисту, меня ждали одни неприятности. Прежде всего удивила произошедшая за это время перемена в клинике. Раньше в ней в любое время толпились посетители, а сейчас приемная была непривычно пуста, и я, кажется, знал причину: около года назад ушла из жизни чудесная женщина – душа этой клиники Саксонова Елена Олимпиевна.

В ее отсутствие проявилась отрицательная черта директора – нежелание говорить правду клиентам об их недугах т. е. то, что так подробно разъясняла Елена Олимпиевна. Оказалось, что с оперированным глазом дела у меня плохи: стала выходить одна из пломб, которые предохраняли дальнейшую отслойку сетчатки. Она переместилась и проткнула склеру насквозь.
На мой вопрос почему так произошло, врач ответил коротко: -Так бывает.

А я-то думал, что колет в углу глаза? Меня тут же уложили на операционный стол и в последующие полчаса я в полной мере почувствовал, каково приходится рыбешке, когда ее, по случаю, рыболов цепляет крючком за глаз.

В довершение всех неприятностей, оказалось, что после удаления пломбы из глаза мой эскулап наложил швы неудачно и при следующем визите он решил сделать починку глаза заново. Потом мне рекомендовали приходить еще, а затем еще, пока наконец, уже осенью 2013 офтальмолог не решил что-то снова подправить в моем многострадальном глазу. И это все почти без слов и без всякого объяснения причин.

Но к тому времени я уже немного оправился после инсульта и стал немного уверенней смотреть на свое состояние, в том числе на проблему со зрением. Кроме того, я начал подозревать, что и здесь меня не столько лечат, сколько используют в качестве подопытного кролика. Поэтому я отговорился от очередной операции, сославшись на неотложные дела, а для себя решил, что еще раз приду в клинику только в самом крайнем случае.

Всем своим существом я чувствовал, что приближаются перемены.
Очередная, может быть, последняя глава моей жизни началась осенним утром 2013 года.
Помню, как сейчас. Я давно уже проснулся, но поздний рассвет все не хотел наступать, и я все лежал и лежал и все не мог до конца понять, от чего это беспокойство, мучавшее меня все последнее время, вдруг отступило и сменилось твердым и как будто беспричинным спокойствием и уверенностью.

Потом я вспомнил свой последний сон, а может быть, это был уже не сон, а странное пограничное состояние, нечто среднее между забытьем и бодрствованием. Именно в такие мгновенья приходят ко мне самые важные решения, которые, как метроном, размеряют мою жизнь на «до» и «после».
И вот из этого полузабытья пришло ясное и, как всегда, неожиданное решение: я буду писать.
В одно мгновение это изменило все вокруг и меня самого. И это был уже не я прежний, много чего повидавший, а полный профан, начинающий все с чистого листа.
И сколько всего я перепробовал в своей жизни…

Учился на инженера, а мечтал стать философом. Думал о гуманизме и творчестве, как сущности человека, а стал партийным функционером. Писал диссертацию о теневой экономике, а жизнь заставила заниматься заштатной коммерций. Увлекся компьютерными технологиями, добился успеха, но никто не знал меня по имени, принимая мой товарный знак за некую солидную фирму. А потом полное фиаско и бессмысленная борьба сначала с известными, а потом с сонмом безвестных жуликов, превращающих мои труды в наживу.

А теперь мне снова приходилось начинать все сначала, и неизвестно что еще получится в очередной раз… Но именно эта неопределенность вызывала у меня не боязнь или какие-то сомнения, а твердую решимость.

«Я все смогу, я все преодолею», - снова совсем как в юности стучало в висках и вспомнились полудетские стишки, которые я даже никогда не пытался записывать, до того глубоко они были во мне:

Начинать ведь еще не поздно,
Так давай же начнем все сначала.
Вот, представь, что яркие звезды
Над тобой в первый раз засверкали.
Будто не было долгих лет,
Полных горьких обид и раздумий.
Только тихой радости свет
Льется осенью ночью лунной.

Я совершенно ясно представил себе, как буду писать дома, сидя за компьютером, и на даче и меня охватило знакомое ощущение причастности к творчеству.

В конце концов, разве не шел я к этой возможности всю жизнь, сочиняя время от времени то рифмованные строчки, то подобие рассказов и дневниковых записей.

Правда, делал я это как бы походя, между делом, но все-таки предполагая, что когда-нибудь я займусь этим всерьез.
И вот это «когда-нибудь» наступило, потому что больше такой возможности уже не будет. И, вообще, ничего больше не будет.

Одновременно с этой радостной определенностью возникло ощущение какой-то неловкости от того, что я, похоже, безнадежно опоздал в этой своей решимости.

Ведь начинать заниматься литературным творчеством в шестьдесят пять, это даже не то, что было, в свое время, одной из любимых шуток Голливуда: девственник в тридцать (или сорок) лет. А это, пожалуй, еще большая несуразность.

Немного позже, когда я стал знакомиться с авторами интернетовского самиздата, я убедился, что самодеятельное творчество в зрелом возрасте скорее правило и отнюдь не является каким-то исключением. Я сталкивался, скажем, с такого рода мотивацией: автор побывал(а) в коме и после этого у него (нее) возникла непреодолимая тяга к писательству.

Разумеется, я в первую очередь посоветовался с женой. Уж она то лучше всех знала о потаенном моем желании.
- А где ты собираешься публиковать свои произведения? - спросила жена, которая по основной своей специальности была редактором.
- Ну, для начала мне предстоит еще написать хоть что-то путное, ответил я несколько легкомысленно, - а потом, насколько я знаю, ситуация с печатью произведений неизвестных авторов просто тупиковая, так что рассчитывать получить за свои труды хоть какую-то прибыль просто безнадежно. Но я все равно буду писать.
- Да, ты все-равно будешь писать, - подтвердила жена,- уж я-то тебя знаю. Она, действительно, хорошо меня знала, и я приступил к исполнению своего намерения.

Но как же тяжело было мне начинать. Слова казались тяжелеными остроугольными булыжниками, которые никак не хотели укладываться в один ряд, и уж тем более образовывать более сложные конструкции.

Но я был упрям, я был просто чертовски упрям.

И пусть у меня за спиной было коварное заболевание, но было еще кое-что и получше.
Я распалял себя воспоминаниями в стремлении побыстрее преодолеть барьер косноязычия. И постепенно это прошло. Слова еще не стали легкими, почти невесомыми, но из них, похожих на увесистые кирпичи, мне уже удавалось составлять связные фразы, абзацы и разделы.

Так я начал последнее в своей жизни соревнование: гонку со временем.

Был когда-то я ...

Был когда-то я чёрен, как грач,
А теперь чёрно-бурый лис.
Наше время несется вскачь.
Только знай, поспевай, держись.

Ты, голубка моя, прости,
Если делал я что-то не так.
Нам с тобой до конца идти -
Это наш сокровенный знак.

Не успел я почти ничего,
Что положено было судьбой.
Почему это так, отчего-
Нам открыто одним с тобой.

Прежде был я чёрен, как грач,
А теперь чёрно-бурый лис.
Наше время несется вскачь.
Только знай, поспевай, держись.