Прогулки с аристократом, или Нелепые параллели.

Мы познакомились с ним ровно две недели назад.
Июнь выдался в этом году на редкость умеренным: без внезапных похолоданий со студёными дождями, без потеющего вёдро с расплавленным асфальтом. Солнце, плюс 25, периодические кучерявые облака.
Я, благодаря такой климатической аномалии, повадился ходить на работу и обратно пешком, наискосок через городской парк имени Александра Сергеевича. Заодно попутно здоровался и с чугунным изваянием великого, сидящего на витой скамье, а порой даже набирался наглости, присаживался рядом. Но… Давайте, так сказать, ближе к теме нашего повествования.
Мы столкнулись с ним при входе в парк. Расшаркались, пропуская друг друга через турникет, да так и пошли не спеша рядышком по аллее. Разговорились. Вернее, говорил в основном я, хотя, честно говоря, первоначально он мне не глянулся. Было что-то бомжеватое в нём. Исхудавший, давно не стриженный, с усами, торчащими седоватой щеткой. Да ещё и этот, нелепый в такую погоду грязноватый комбинезон… Нет, не понравился он мне тогда. Ко всему прочему, от него исходил запах немытого тела… Я всегда считал, что молодёжь должна пахнуть чистотой и здоровьем, а от этого несло, как от дворовой собаки.
Но собеседником он оказался отменным. Видимо, и ему было интересно со мной, поскольку все вечерние променады мы совершали вместе. У нас даже выработался своеобразный ритуал: садились на лавочку к Пушкину, ели мороженое, беседовали, перекуривали и шли дальше. И постепенно для меня всё больше и больше проявлялась аристократичность моего собеседника.
Во-первых: бросалась в глаза «аристократичность его ног…». Я понимаю, что эта фраза может кого угодно покоробить, но сразу же отвожу от себя возгласы возмущения: фраза сия сказана Ириной Одоевцевой. И не в отношении моего собеседника, а в адрес Ивана Алексеевича Бунина. ( Один мой дружок-графоман попробовал было при мне продолжить логическую цепочку – «и тазобедренный сустав, и поясница…», но был подвергнут обструкции. Я посчитал это кощунством по отношению к Нобелевскому лауреату и слова дружка в данное повествование не вставил).
Вообще-то, к признакам и симптомам аристократичности я сызмальства обычно причислял длину и толщину пальцев («рук», примеч. автора), цвет кровушки (повторяю: «кровушки»!), нервный тик, гордо вскинутую ма-аленькую головку, чахотку, мигрень и слегка оттопыренный зад.
Я посмотрел на своего собеседника. Не всё, конечно, сходилось, но… «Ещё не вечер». Может, и цвет кровушки увижу, и до нервного тика своими разглагольствованиями доведу… Но ноги-то, ноги сходились! И зад – тоже!
Во-вторых: он, не смотря на нелепый костюм и изможденный вид, пользовался огромным успехом у встречных и поперечных дам всех возрастов. Они с любопытством косились на него, украдкой оборачивались, улыбались мягкими накрашенными и не накрашенными губами. Многие отваживались даже первыми заговаривать с нами, с незнакомцами!
Он производил (непонятно для меня: почему?) фурор, будто был поэтом Серебряного века! Причем, из огромной плеяды самых обожаемых, изысканных, талантливых, куртуазных, от которых, к счастью, остались в истории имена! И так мало читаемых ныне строчек. Тоже, наверное, к счастью.
Мне же он больше напоминал своей неухоженностью и тоской в глазах Велемира Хлебникова. Скиталец, да и только. Ну, это всё из-за моей неграмотности…
Но поверг он меня окончательно третьим: своим Высоким (именно так, с большой буквы!) отношением к особям противоположного пола! Он неуклонно следовал строгому правилу девятнадцатого века: поцеловал – женись! Так и он: обнюхался – женись! Что он и пробовал немедленно продемонстрировать. Жаль, что его размеры – размеры йокширского терьера - часто мешали достижению положительного результата. Дамы порой попадались дородные, кустодиевские, и результаты были плачевные. Но никаких обид или язвительных усмешек не было ни с чьей стороны! Ни-ни! Ведь всё было по любви! По большой любви!
Я попытался дома на досуге выписать непорочные связи творческой интеллигенции ушедшей эпохи, сбился, запутался во множестве пересекающихся стрелок от одних объектов к другим (да ещё с двойными и тройными повторами) и перевел взгляд на родословные древа царствующих европейских особ. Меня поразила схожая картина переопыления одного и того же вида (или рода, как кому будет угодно) внутри себя! Поневоле поверишь в изменение цвета крови!
Порочные же связи я даже трогать не стал. Чуть ли не сплошная штриховка получалась.
Та же тенденция прослеживалась и относительно текущего времени. Но, что меня позабавило, всему было найдено научное и житейское объяснение и оправдание. Так сказать, «подшито и подколото». Да и не мне же, в конце концов, судить об этом. Другое коробило. То, что нынешние, «заштрихованные», активно вещали с экрана и проч. о незыблемости и святости семейных ценностей и домашнего очага. Смешило. И тошнило одновременно. Сплошная «милоновщина» какая то.
Попутчик мой и собеседник выгодно отличался от них. Он не оправдывался. Он не стыдился своего выбора и не подводил под свои поступки какого либо оправдательного базиса. Дитя природы был чист, наивен и благороден. И, может быть, поэтому возводился мною на одну ступень с перечисленными выше.
Извините, я опять отвлёкся.
На второй день знакомства я заметил у попутчика на комбинезоне маленькую замызганную бирку с телефоном хозяина и названивал по нему безрезультатно все эти две недели. Вчера телефон «проснулся». Хозяин сообщил, что они переехали жить в одну из европейских стран. В день отлета Гарольд (боже, его зовут Гарольд!) исчез из дома (мне, почему то, хочется верить, что с гордо поднятой головой!), предварительно нагадив в прихожей. Впервые за всю свою одиннадцатимесячную жизнь! Хозяин еще долго с возмущением талдычил о чём то, но я, вспомнив о роуминге, отключился.
Вытер скупую непроизвольную слезу, посмотрел на собеседника. Тот сидел рядом на чугунной скамье и, не отрываясь, пялился на меня блестящими пуговицами глаз. И постоянно мёл тощим хвостиком.
- Это… - я с трудом прокашлял ком в горле. – Спасибо тебе. Ты настоящий патриот. Не дело это – на чужбине… Но стричь я тебя буду сам. На вашу парикмахерскую денег не напасёшься. Да и чего ты там, в этой Англии не видал? Йоркшир, что ли? Там, говорят, почти все болеют опорно-двигательной системой. А тебе это надо? – Я закурил. Пальцы, отчего то, мелко дрожали. – Россиянин ты, Гарька. У тебя вся жизнь впереди. Счастливая! Может, как Сукачев, и высот достигнешь, известности… А меня продюсером возьмешь, а? – Дым попал не в то горло, и я закашлялся. А Гарри терпеливо ждал конца моего словоблудства.
Я с ненавистью выбросил в урну сигарету. Гарька покосился на проходившую мимо таксу на поводке и вновь уставился на меня.
- Мыться сейчас пойдем, дружище, - сказал я ему. – Через магазины. Через «Рояль Канин» и трехзвездочный «Армянский». Отметить это дело надо. И комбез тебе постираю. А завтра – остальное: и прививки, и чашки-плошки, и поводки… завтра… А сегодня с домашними знакомиться будем, лады?
И я протянул ему свою ладонь. А он мне свою, стеснительно отвернув мордашку. Но грязные усы торчали задорно, по-гусарски.