ПОСТУПОК

Интересно, почему все мамы во все времена так стремятся отрастить своим дочерям длиннющие, до пояса, до попы волосы? Чем длиннее, тем лучше? И несмотря на их потом просьбы, вздохи, мольбы, крики-вопли, угрозы, нытье и прочие ультиматумы-шантажи-уговоры ничто не помогает, ничто не заставит упертую женщину пойти у дочки на поводу и оттяпать см этак двадцать ее локонов (в конце концов – волосы не зубы, отрастут, ежели стрижка не понравится). И только один раз я видела одну мать, у которой, правда, самой волосы были длиной около двух сантиметров, и она сказала, что категорически против длинных волос, и отпускать своей дочери их не даст. Ну вот вырастет – сама решит, длинные там или короткие будет носить…

Марфа, наверное, родилась с уже длинными волосами. По крайней мере, сколько себя помнила, все время они везде попадали, болтались, падали, а еще мама делала из них разнообразные прически: косички, хвостики, баранки, корзиночки, пучки, вплетала в них ленточки разнообразных цветов, закалывала заколками, дабы не было жарко летом, а во время купания в речке или море все это великолепие полагалось убирать под резиновую шапочку, которая с тугим и пискливым звуком натягивалась на пучок, стиснутый шпильками, больно впивающимися в голову; волосы все равно намокали, на пляже кроме нее так никто не делал, разве что кроме пары старых бабок, ревниво охраняющих свои выцветшие перышки, но родителям виднее – с мокрыми волосами ходить вредно, где сушить и так далее…

Волосы у Марфы отросли длинные-предлинные и кончики их, не знавшие холода стали парикмахерских орудий труда, болтались где-то в районе попы. Каждое утро начиналось с мучений – такую гриву нужно было как-то привести в порядок, и мама, вооружившись пластмассовой расческой, видавшей виды, потерявшей несколько зубьев, одной на всю семью, принималась с особым рвением и остервенением, как будто Марфа уже в чем-то виновата, начинала яростно драть ее копну – вопреки всем правилам – от корней, конечно. И если девочка позволяла себе вскрикнуть, начинался скандал, расческа летела в одну сторону, девочка в другую… Иногда за дело брался папа, но он-то совсем другое дело – как-то и нежнее и ласковее, и волос столько не выдергивалось… Даже косичку мог заплести! Однажды даже челку отстриг, кривовато, правда, зато весело и сам. В парикмахерскую из принципа не ходили – там ведь работали одни тупоголовые барышни, «парикмахерши», - как презрительно, сморщившись, говорила мама, - обладали интеллектом, едва ли превышавшим айкью амебы с хламидомонадой вместе взятых, а то, может быть и меньше, а таким людям, конечно же, страшно доверить свою голову… Уж самим как-то виднее, какую прическу выбрать.

Но чаще все-таки прической девочки занималась мама, она, как любила часто говорить, растила из дочери дворянку. Хотя, насколько было известно, их семья со всех сторон была выходцами из крестьян, но все ж – приятно, хоть какая-то атрибутика голубых воздушных кровей… Например, она еще все тщилась до последнего сделать из Марфы прима-балерину, несмотря на то, что девочка все детство отличалась лишним весом и в балетные школы города ее с плохо скрываемым презрением отказывались брать. Мама самозабвенно затягивала на голове у девочки волосы в пучок до того, что у Марфы начинала болеть голова: «Ничего, ничего, не должно выбиваться ни одного волоска - голый череп!» – с горящими глазами восклицала маман, орудуя шпильками, непременно воткнув одну-другую в этот самый череп, рискующий остаться лысым, выдернув очередной клок волос, прикрикнув на затихшую дочь – вуаля – они собирались на очередное занятие по хореографии – оттуда то никто не посмеет их выгнать, ибо вела занятия ее подруга.
Ох уж эта … херография… Марфа ничего не понимала в этих батманах-тандю и прочих позициях, которые нужно было под звуки расстроенного раздолбанного пианино, в котором концертмейстерша хранила свои потертые туфли, повторять за преподавательницей; к тому же, она пришла посередине учебного года, когда все девочки уже выучили и знали все эти движения, а она смотрела на них как баран на новые ворота, и с открытым ртом думала, куда бы провалиться, пытаясь тщетно двигать ногами, глядя на тоненькую девочку, стоящую у станка перед ней. Да… какие они все там тоненькие… и какая она жирная, да еще в этом обтягивающем купальнике в этих лосинах… и в этих омерзительных балетках, видевших еще Брежнева… с этим пучком на башке, на лысом черепе, который еще больше подчеркивает пухлые щеки! Сколько ж можно Анну Павлову из нее, Марфы-то, растить!

Потом вроде бы как-то с балетом от нее отстали, хотя мама еще долго не унималась и причитала, какой подъем ее дуре… то есть дочери достался… такой подъем балерины и гимнастки специально нарабатывают, а у Марфы от рождения…

Марфа смотрела на своих одноклассниц. На Ленку, Вальку, Светку… какие у них были красивые волосы… глянцевитые, переливающиеся при свете солнечных лучей и тусклых комнатных классных ламп. А что у нее? Тусклая сухая копна, напоминающая сено, сеченые концы, ни намека на блеск, постоянно заплетенная то в косичку, то в какие-то пучки… Слава Богу, хоть перестали вплетать ей в косичку эти дурацкие ленточки, как первокласснице, все-таки уже 12 лет, кое-как с боем добилась, чтобы хотя бы эта конструкция оканчивалась простой резинкой… И то… ну сколько можно… Вот ну ходят же девочки в школе с распущенными волосами… разве не красиво? Что такого – распущенные волосы? И разной длины. У кого стрижка – каре. У кого челка. Почему ей не разрешают сделать челку, ну вот как раньше? Хотя бы пару прядей выпустить на лоб, или как-то это решить… ну можно же? Но на каждое предложение ей говорят родители категоричное «нет», ни челку, ни даже подстричься, а что в этом такого-то? Она просит сделать длину где-нибудь по лопаток, ну например потому, что ей надоела такая длина, это скучно, да и волосы плохие, концы вот сеченые…по лопатки же родители никак не соглашаются, ну никак! Вот просто стоят на своем и все тут.

Тут мама вспомнила, что еще в молодости окончила какие-то месячные парикмахерские курсы, даже ножницы профессиональные покупала, и даже корочка какая-то у нее осталась. Поэтому если Марфа так уж настаивает, то мама может ей собственноручно подровнять сеченые кончики на пару сантиметров, но куда уж больше-то?
И теперь раз в пару месяцев у нее праздник – стрижка, хоть какая-то но мини-стрижка! На пол стелется газета, мама достает свои ножницы, которые категорически нельзя уронить – затупятся и потеряют свои волшебные свойства, и начинает орудовать ими, Марфа просит укоротить еще и еще, можно же убрать и побольше, но мама говорит, что хватит, и так очень коротко в этот раз, дает ей зеркало и отпускает. Что ж, хотя бы такая стрижка для очистки совести… Хотя, конечно, волосы еще очень длинные, очень… до пояса примерно.

- Нет, с распущенными волосами ты ходить не будешь! – в два голоса на повышающихся тонах твердили ей родители. – Что это вообще за прическа такая – распущенные волосы? Есть вот хвост, косичка, а это что? Растрепанные лохмы?
И каждое утро она покорно садилась на очередную экзекуцию – причесывание-возведение очередного вавилона из ее засушенно-спутанных волос. Но, в основном это была просто косичка с какой-то нелепой выцветшей сиреневой резинкой на конце.
В школе одноклассницы уже такой причесон давно не носили, что конечно, служило поводом для насмешек и издевок. Плюс ко всему – полнота, которая, к счастью, каким-то чудесным образом к четырнадцати годам сама собой рассосалась без диет, изнурительных зарядок-тренировок и стараний, однако ж, оставив легкий шлейф комплексов и обидную репутацию толстухи в классе, несмотря на то, что толстухи-то никакой уже не было.
- Да как же меня уже эта косичка достала! – яростно дернула за собственную шевелюру себя Марфа, когда они с подругой Ленкой зашли в туалет привести себя в порядок. Вернее, это Ленка расчесывала свои тонкие мелированные волосы, предварительно смочив расческу под холодной водой уверенными движениями, а Марфа держала ее сумку и пакетик с учебниками. – Ненавижу просто, как малолетка какая-то! Тошнит от косички уже, каждый день это на голове носить, а предки не разрешают ничего другого, волосы распустить не дают! – Ленка провела свободной рукой по своим гладким блестящим волосам – хорошо ли легли? Внутри у Марфы все горело и закипало, как вода в чайнике. - А знаешь что? Знаешь, что я сейчас сделаю? – Марфа одним движением сдернула с себя ненавистную резинку непонятного цвета, на которой собрался целый клок ее волос, потом… сначала медленно, потом быстрее и еще быстрее разодрала свою дурацкую косичку на пряди и потом неистово перемешала их между собой руками, чтобы и следа от прически не осталось никакого, потом пальцами расчесала, чтобы ее сено не выглядело как уж совсем мочало…
Ленка сначала офигела: не ожидала; потом из нее полился поток одобрений, что-то вроде: «Молодец, давно пора, че ты ходишь с этой косичкой, тебе вообще надо давно прическу нормальную, тебе бы подстричься…»
- Лен, да я-то хочу, я очень хочу, а мне родители не дают, вот хоть подстригают иногда кончики, и то…

Оставшиеся три урока Марфа гордо сидела с распущенными волосами, вызывая смешки и подколы мужского населения одноклассников, которые и не знали, как девочка выглядит без косички. Но однако ж домой в таком виде идти не решилась, поэтому затянула волосы в хвост.

- Ты чего это косичку распустила? – спросила мама.
- Надоела. – с вызовом ответила Марфа. – Сколько можно с ней ходить, как будто я первоклассница?
- А что, шибко взрослая стала?
- А что, больше других причесок кроме косички нету? Я устала уже каждое утро с одной и той же прической ходить! С одним и теми же длинными волосами! Меня достали уже эти длинные волосы! Почему я не могу подстричься? Сменить прическу?
- По кочану. Да по капусте. Потому что – нет. Из коротких волос нельзя сделать никакую прическу, а из длинных – какую угодно. Хорошо, не будешь носить косичку, если надоело, но про длинные волосы разговор закончен. У тебя очень красивые волосы, а те, кто говорят, что тебе надо постричься – уродины. У них волос нету, они тонкие как крысиные хвостики, и хотят, чтобы и у тебя такие же были, поэтому тебя и подстрекают.
- Но посмотри на Ленку! На Таньку! Какие у них волосы!
- Ленка твоя вообще завистливая, и мне не нравится, что она с тобой общается…
- Да причем тут… нормальная она, мам! Посмотри, какие у девушек в журналах волосы! У них такие блестящие, густые красивые волосы! А у меня что! Даже не блестят ни разу! Пакля! Одно слово!
- Вот, ерунду какую-то болтаешь… У тебя отличные густые волосы. Не придумывай себе и не слушай никого. А в журналах – знаешь сколько средств тратится на один только кадр? Целую пленку и не одну отснимают, потом отбирают один-единственный кадр, чтобы поместить в журнал. Там и шампунями специальными моют, прическу делают, и свет специальный ставят, и двадцать человек над одной моделью колдуют. А ты насмотришься, и свои волосы не нравятся потом. Да у обычных людей таких волос не бывает… А у тебя отличные волосы…

Марфа осознала всю мерзость своих волос в один прекрасный день. Она просто поняла, что весь этот длинный хвост, безвольно болтающийся, стянутый резинкой, безжизненный и сухой, уже так ее достал, что она должна действовать сама, не выпрашивая позволения отстричь хоть один лишний миллиметр у родителей. Ей так стало противно и в то же время жалко себя, вкупе со своими дурацкими шмотками, прической и глупым рюкзаком, что захотелось скорее побежать домой и действовать.

Единственной комнатой дома, запирающейся изнутри, был туалет. Марфа решительной рукой взяла газету, дабы не сорить, большие ножницы и направилась туда. Ни тени колебания, злость и ненависть к гадким патлам дарили ее рукам небывалую твердость. Одним махом девочка бросила на пол и на унитаз газету, нагнулась, так, чтобы волосы свисали спереди как занавес в театре и, стараясь держать руку прямо, отрезала по линии, настолько коротко, насколько это нужно было ей.

И вышла из туалета она уже обновленная, свежая, без сухого остатка, как будто старую траву скосили и вывезли поломанный бурей валежник, а остались только молодые побеги, жадно впитывающие влагу.

Сухие неопрятные клоки она собрала с пола, завернула в газетку и выкинула в помойку. Кому нужно это говно.

Заглянув, поворачивая голову насколько было возможно, в зеркало, Марфа очень обрадовалась: волосы теперь доходили до лопаток и были довольно аккуратно, насколько это было возможно в таких походных условиях, острижены плавным полукругом. Ну вот и славно. Теперь можно дышать свободно.

Вечером пришла мама. Марфа специально крутилась вокруг нее, чтобы она заметила ее прическу, и думала: скажет ли она что-нибудь?
Мама сначала в упор не замечала ничего, они с отцом чего-то обсуждали….
Потом в квартире повисла абсолютная тишина.
Ее нарушил срывающийся на истерику крик матери:

- Игорь! Ты посмотри! На нее! Нет! Волос!!! Волос нет!!!
Пока отец оклемывался и соображал, как это у дочери нет волос, мать подскочила к ней и со всей силы рванула ее за волосы.

У Марфы брызнули слезы из глаз. Было больно, мать не останавливаясь истерично таскала ее за волосы во все стороны с криками: «С***! Наркоманка! Куда дела волосы? Да как ты посмела? Как? Тварь такая!», и хотя она уже привыкла к тому, что ей выдирают волосы каждый день во время расчесывания, это было гораздо больнее. Еще, она никак не могла понять, почему ее называют наркоманкой, какая связь между этим и тем, что она всего-навсего немного подстриглась.
-Ты как волосы отстригла?
- Сама… В туалете.
- Где волосы? Где, я спрашиваю?
- Выбросила!
- Тварь такая!!! Сволочь! Сво-лочь!
Мать толкнула ее на кровать и продолжила таскать за волосы там. Марфа ждала, что отец защитит ее, но слышала только его обличительный баритонистый речитатив где-то далеко за кадром. Когда наконец мать устала трясти ее как буратину, она ударила ее по лицу, толкнула ее в последний раз и хлопнула дверью в комнату, оставив плачущую девочку лежать на кровати одну.
- Пойдем, Игорь, не хочу смотреть на эту гадину. - И захлопнула дверь.

Но несмотря на то, что голова болела, слезы текли по щекам, у Марфы в душе светилось новое и приятное чувство, что она все сделала так, как надо было, и останавливаться теперь не собиралась. Никто ее не в силах остановить.

После этой истории подруги с одобрением отмечали, что стрижка ей к лицу. Мама же решила поделиться своей печалью с классной руководительницей Марфы, а заодно и таким образом пристыдить дочь – пусть все знают, что не в салоне красоты она себе прическу сделала.

- А вот знаете, Ксения Михайловна, - драматически заведя глаза, начала мама Марфы, - что моя-то учудила… Пришла домой, никому ничего не сказала, заперлась в туалете и отстригла себе ножницами волосы! Представляете? Ну совсем у нынешней молодежи мозгов нету!

Учительница серьезно посмотрела на маму Марфы, которая всю жизнь любила изображать из себя актрису Ермолову с картины Серова, и в данный момент тоже выдала подобный трагический взгляд, а потом сказала:
- Ну что Вы, наоборот, Марфа совершила сильный поступок. Не каждый на это решится.
Мама Марфы покачала головой, а мысленно покрутила пальцем у виска.
- Ну, не знаю. Такие волосы были, такиие волосы! А сейчас что? Одни обрубки какие-то висят. Стала - как все…
Дома она несколько раз пересказала эту историю всем, и Марфе, и мужу, и родственникам, которые приходили в гости, нарочито громко, чтобы преступная дочь слышала и раскаивалась. Но волос не вернешь, да Марфа и не собиралась этого делать, более того, она с нескрываемым удовольствием каждый месяц подстригала свои волосы, чтобы не смели отрасти ниже ватерлинии.

А волосы, которые видимо, то ли из-за неправильного ухода, то ли из-за слишком большой длины недополучали питательных веществ, через некоторое время заблестели и стали выглядеть не хуже, а даже и лучше, чем у Ленки и у Таньки с Наташкой.