История одной переписки

ИСТОРИЯ ОДНОЙ ПЕРЕПИСКИ

Осень 1957 года выдалась теплой и сухой. Все деревья стояли разноцветные: багряные, желтые, коричневые. Наша первая учительница, Александра Степановна Медведева, часть уроков проводила в пришкольном парке, где буйно цвели сальвии и вербены. Прошло столько лет, а все, о чем она рассказывала на свежем воздухе, помню и поныне.
Нет уже в природе того парка, Александра Степановна ушла в мир иной, а история, вязанная с этими днями, в моей жизни осталась навсегда. Мы вернулись в класс оживленные, с массой впечатлений, каждый делился друг с другом увиденным и услышанным. Учительница долго не могла нас угомонить, потом неожиданно тихо сказала:
- Я вам приготовила сюрприз.
И достала из своей сумки, видевшей ее не одно поколение воспитанников, несколько конвертов. Мы с интересом смотрели на своего воспитателя.
- В наш класс из школы города Тбилиси, столицы Грузинской ССР, пришло 15 писем от ваших сверстников, которые тоже учатся в третьем классе "А". Я сейчас раздам эти письма для переписки. Думаю, каждый из вас заинтересован иметь нового друга, узнавать о его делах, друзьях, одноклассниках, городе, в котором живет.
Мы сидели как завороженные. Это было новое в нашей детской жизни. Наконец-то Александра Степановна начала раздавать конверты. Мальчикам давала адреса мальчиков, девочкам - девочек. Конвертов оставалось все меньше и меньше, а до меня очередь не доходила. Я готова была заплакать от горя, как вдруг услышала свою фамилию, наконец-то заветный конверт должен был перекочевать и в мои руки.
Но тут учительница как-то потеряла свой уверенный, сильный голос и тихо произнесла:
- Адресов девочек больше нет. Ты будешь переписываться с мальчиком, с таким редким и красивым именем и фамилией - Элфрид Фридинский.
Нет, предчувствие меня не обмануло, суждено было мне в этот день лить слезы. Я наотрез отказалась брать злополучный конверт. Сидела и рыдала над своей участью и горькая обида на учительницу теснила мою душу: "Ну почему именно мне она дала адрес мальчишки?" - несколько раз повторяла я про себя.
Александра Степановна, по-моему, не ожидала такой реакции. Она, конечно, предвидела, что я откажусь от переписки с мальчиком, но что буду рыдать на весь класс…- явно не предполагала.
Она подошла ко мне, присела рядом за парту и неспешно стала объяснять, что мне как раз очень повезло. Ведь мальчикам всегда есть, о чем рассказать, у них детских приключений и новостей больше. С ее слов, меня ждала интереснейшая переписка.
Домой я пришла хмурая и обиженная на весь белый свет. Новостью поделилась только со старшей сестрой Любой. Но та тоже не увидела причин для сильного огорчения. Достала из моего портфеля письмо и вслух стала читать. Мой далекий друг, конечно, обращался в письме к мальчику. Меня это еще больше расстроило. Значит, он тоже хотел переписываться только с мальчишкой. Девочка, то есть я, в его планы не входила.
Люба все-таки усадила меня писать ответ. Я ворчала, возмущалась, но указания выполняла. Через полчаса письмо было готово. Мною больше руководило чувство ответственности перед учительницей, чем желание переписываться с каким-то Фридинским. Быстро подписала конверт, боясь, что передумаю его отправлять, и понеслась на почту. Благо, она располагалась в пяти минутах от дома, на месте, где расположен теперь музей.
Выполнив долг перед Александрой Степановной, об ответе из Тбилиси не думала, и даже забыла, что теперь у меня есть друг по переписке. У детворы началась интересная осенняя пора: мы собирали у детских яслей (сейчас там Территориальный центр социальной поддержки населения) огромные кучи листьев тополя, валялись в них, прыгали, обсыпали друг друга золотом природы.
Примерно через неделю учительница поинтересовалась, все ли написали письма своим новым друзьям. Оказалось, все. На переменах мы друг другу рассказывали, о чем шла речь в наших коротких сообщениях. Ну что может человек в третьем классе писать своему сверстнику? Конечно, о школе и друзьях.
Вскоре стали приходить ответы. Каждый день кто-нибудь из одноклассников приносил письма, и мы их читали все вместе вслух. Но мой друг молчал.
Быстро пролетела осень, встретили Новый 1958 год, шли зимние каникулы, а ответа все не было. Видно, Фридинский тоже не желал переписываться с девчонкой. Отсутствие ответа меня вовсе не расстраивало. Я даже обрадовалась, что эта обязанность с моих хрупких плеч свалилась сама собой.
В последний день каникул ответ все-таки пришел. Элфрид просил прощения за столь долгое молчание, правда, без описания причин. Письмо на редкость было интересным. Он рассказал о своих родителях: они оба работали инженерами на авиационном заводе; о брате Юрии, который на три года младше его, о бабушке, живущей в Тбилиси, и о дедушке с бабушкой, проживающих в каком-то селе Грузии. Для мальчика такого возраста письмо было длинным. В заключение просил меня ответ не задерживать, как это сделал он.
Безусловно, мое ответное письмо в тот же день было готово и отправлено адресату. Так завязалась переписка. Друг другу мы слали салфетки, платочки, красивые открытки. Помню, он первый прислал вышитую салфетку. На ветке березы красовалась яркая птичка. Сообщил, что сделано его руками на уроках труда. Даже не верилось, что мальчик так может аккуратно вышивать гладью.
С каждым годом переписка была все интереснее. Иногда по неведомым причинам кто-то из нас переставал писать, но проходило время, и переписка возобновлялась. Между тем, весь класс давно уже забыл о переписке, только мы каким-то чудом всё писали и писали друг другу.
В то время из нашего города в Тбилиси сотрудники многих предприятий, организаций и учреждений на заказных автобусах ездили на экскурсии. Но это так называлось официально. На самом деле, экскурсанты носились по магазинам в поисках дефицитного товара. По странному стечению обстоятельств почему-то посещали именно Тбилиси. Кроме того, мои родители женились в этом городе, долгое время проживали в нем, там появилась на свет моя сестра Люба, там у них осталось много сослуживцев и друзей по Закавказскому военному округу, которых они часто навещали.
Я окончила седьмой класс, и мы поехали в Тбилиси к Салтыковым, с которыми связывала дружба и служба в округе и Иране. Еще дома родители уговорили меня посетить своего друга по переписке, тем более в июле у него был день рождения. Подарок взяли с собой, это был лобзик со всеми его атрибутами. В то время я со своим троюродным братом Евгением очень увлекалась выпиливанием. Но когда приехали в Тбилиси, наотрез отказалась идти к Элфриду в гости. Тогда дала себе слово, что с ним мы встретимся только после окончания школы. Об этом известила своих родных. Больше они на встрече не настаивали.
Это слово я держала, хотя каждый год, находясь на отдыхе в Тбилиси, был соблазн увидеть Фридинского. В один из приездов, нашла улицу и дом, где он проживал, взяла в киоске мороженое, села на лавочку напротив его подъезда и стала наблюдать за прохожими, стараясь узнать в ком-то Фридинского. Но похожего ребенка на мальчика с фотографии, которая хранилась дома, так и не увидела. Хотя возможно, мы с ним в городе и встречались, но проходили мимо, не подозревая, что уже столько лет являемся настоящими друзьями.

За письмо большое спасибо. У меня тоже почти ничего не изменилось, конечно, если не считать, что вот уже неделю лежу болен, у нас эпидемия гриппа. В школах если только заметят, что у тебя больной вид, сейчас же гонят домой.
Если бы только знала, как я тебе завидую зимой. Ведь ты можешь в это время кататься и на коньках, и на лыжах.
Юрик наш тоже сначала переписывался с девочкой, но она почему-то не стала отвечать, так переписка и распалась. А те девочки, адреса которых я тебе присылал, тоже прекратили переписку. Мне кажется, что если бы не ты, то нашей переписке пришел бы конец. Ну что еще писать? Продолжаем учиться. У нас в классе каждую пятницу на шестом уроке бывают диспуты, викторины. А у вас?
Элфрид

20.02.1965 г. (за год до встречи)

Год сменялся годом, мы взрослели, у нас появлялись новые увлечения. Элфрид занимался ручным мячом и даже был в составе сборной Грузии. Много с командой путешествовал по стране, писал мне письма из разных городов, рассказывал о своих друзьях-спортсменах, о победах и поражениях. Письма были все длиннее и новостей все больше.
Получил твое письмо и сразу сел писать ответ, а то у меня всегда так получается, если сразу не отвечу, письмо может очень долго лежать (да ты это знаешь).
Вечером ездил на игру. Мы выиграли со счетом 14:0. После этого провели еще четыре игры и тоже все выиграли. Мы заняли в Тбилиси первое место. Мне присвоили 1 разряд по ручному мячу. Взяли в сборную Грузии. 5 июля поедем играть в Сухуми, поэтому усиленно тренируемся. Потом у нас игра в Воронеже. Многих моих друзей забирают служить в Армию. Если не поступлю в вуз, меня тоже, наверное, заберут осенью.
Я уже собрал все нужные документы для поступления в летное училище, кроме медицинской справки. Смотрел новую польскую кинокомедию "Чародей в бригаде". Ходил во дворец спорта на джаз-ансамбль из ФРГ под руководством Хази Остервальда. Концерт не понравился, только некоторые номера заслуживают внимания. Вот и все мои "спортивные" новости.
Элфрид

07.06.1966 г.


В классе девятом Элфрид серьезно решил стать летчиком. Писал мне, сколько книг прочитал за лето, как тренируется в прыжках с парашютной вышки, как занимается плаванием и фехтованием. Видно было, что мальчик интересный, с широким кругозором. О каждом посещенном спектакле в драматическом или оперы и балета театрах он подробно рассказывал мне о сюжетах. Вероятно, понимал, что в нашем маленьком городке, этого блага жители лишены.
Наконец-то долгожданное окончание школы, планов в голове "громадье", но главное - поступление в университет. Июль в постоянных занятиях к экзаменам пролетел как один день. С 1 августа во всех учебных заведениях начались вступительные экзамены. Так было повсеместно по всей тогда необъятной стране.
Элфрид улетел осуществлять свою мечту в Ригу, я - в Ленинград. Сдав вступительные экзамены, на отдых вновь отправилась в Тбилиси. Теперь встреча с Фридинским в моих планах была на первом месте. По приезде дала ему телеграмму о своем прибытии и адрес, где меня можно найти. На следующий день в дверь позвонили, я была уверена, что это Фридинский. К моему удивлению, за дверью стояла незнакомая мне женщина. Минуту мы внимательно изучали друг друга. Одновременно поняли, кто есть кто.
Конечно же, это была мама Фридинского. За чаепитием она рассказала цель своего визита. Оказалось, после вступительных экзаменов он вместе со своим выпускным классом уехал отдыхать к морю. Но мать уже отправила телеграмму, чтобы Элфрид возвращался домой, так как здесь его жду я. На протяжении всего разговора даже не почувствовали, что мы никогда друг друга не видели. Общались так, будто знакомы всю жизнь. Говорили о событиях хорошо известных нам обеим. Видно, сын с мамой был предельно откровенен, поэтому она обо всем хорошо информирована. Со мною вела себя естественно и не принужденно. Взгляд был доброжелателен и ласков, и всем своим видом показывала, что довольна моим приездом и переживает, что, не дождавшись сына, могу уехать домой.
Нет, домой я не собиралась. У меня появился какой-то спортивный азарт игрока перед боем с неизвестным соперником. Сколько раз представляла нашу встречу, встречу двух совершенно незнакомых людей, не представляющих голоса, внешности, но хорошо знающих практически все друг о друге по переписке длинною в девять лет.
Я боялась, что мы не найдем темы для разговора, что будем просто смотреть друг на друга и молчать. Одно дело писать письма, другое дело общаться наяву. Однако все произошло не так, как было написано в моих мысленных сценариях.
Дни шли, Фридинский не появлялся. Я подумала, что ему действительно интереснее отдыхать на море, в кругу своих близких друзей, с которыми учился 11 лет, чем торопиться на встречу к неизвестной девчонке. Но дождаться его все-таки должна. Причин для отсутствия Элфрида придумала много: не дошла телеграмма, нет билетов на обратную дорогу, не отпускают друзья. Однако я все равно должна выполнить обязательство, взятое перед собой много лет назад.
В очередное утро за завтраком размышляла, чем сегодня заняться. В каждый свой приезд в Тбилиси, общалась с другом детства Тимуром. Он мне всегда обеспечивал интересный отдых: посещали концерты, представления в цирке, ходили в парки, кафе. Скучно не было. Он коренной тбилисец. Город знал как свою квартиру, интересно рассказывал историю города, его памятников, названий улиц, площадей, о любви Грибоедова к Нине Чавчавадзе… Но все равно в начале каждого дня думала, придет ли сегодня Фридинский.
Мои мысли прервал звонок в дверь. Почему-то сразу поняла: "Это он!". Я просто метнулась в прихожую и так резко открыла дверь, что стоящий за ней человек едва успел отпрыгнуть в сторону.
Передо мной стоял молодой человек под два метра росту, спортивного телосложения. Его светлый наряд подчеркивал южный загар. Внимание привлекало несоответствие очень темного волоса и глаз цвета васильков. Хоть картину пиши. Нет, на моего друга по переписке он похож не был, я хорошо помнила фото, которое Элфрид прислал один лишь раз, в пятом классе.
Гость широко улыбался и дважды поздоровался. Только хотела узнать цель его визита, как он мне: "Да это же я, Фридинский". Видно, удивление мое читалось без подсказки. Конечно, таким я его не представляла.
Мы вошли в комнату уселись за стол напротив друг друга и сразу повели разговор, будто расстались только вчера. Элфрид рассказывал об отдыхе в Очамчири, о поступлении в летное училище, о своих друзьях-товарищах. Делал это легко и свободно. Казалось, он боялся, если прервет свое повествование, то наступит длительная пауза, и мы не будем знать, о чем дальше говорить. Но опасения были напрасны. Мы все рассказывали и рассказывали о событиях мало нам известных или вовсе не известных. Так мы проговорили часов пять. Надежда Васильевна Салтыкова, подруга моей мамы, у которой мы отдыхали каждый год как у себя дома, подала нам обед и за все время присутствия у нас Фридинского, вдруг произнесла: "Дети, какая у вас была интересная переписка! У меня сложилось впечатление, что вы встречались постоянно, а не впервые".
Мы пошли в город. Гуляя, заметила, что на Фридинского прохожие часто обращают внимание. Безусловно, это он заслуживал благодаря приятной внешности и открытой улыбки. Элфрид легко поднимал меня на парапет Куры, я сопротивлялась, так как боялась свалиться в реку, но он осторожно вел меня за руку, останавливал, что-то вновь рассказывал, и я поняла: моему другу по переписке легче со мной общаться, когда стою "на пьедестале". Находясь на земле, ему все время приходилось сильно наклоняться ко мне, так как я ему едва доставала до половины плеча.
До отъезда на учебу в вузы у нас оставалось совсем мало времени. Мы встречались каждый день, иногда компанию нам составлял Тимур и друзья Фридинского. Однажды Элфрид пригласил меня к себе в гости. "Там нас ждут мои родные", - спокойно сказал он, будто встреча эта давно запланирована.
Общение с родственниками оставила приятные воспоминания. Было видно, что меня там ждали. Собрались все: мама, папа, брат, дедушки и бабушки. Каждую минуту входили соседи и с интересом на нас смотрели. Все удивлялись нашему упорству в столь долгой переписке.
… Расставались мы как настоящие друзья. Наша переписка после встречи в Тбилиси приобрела иной характер. Это было общение уже взрослых людей.

В чем дело, почему молчишь! Может, что случилось или что другое? Пиши обязательно. Я буду ждать. Пиши, слышишь.
С тех пор, как ты уехала, каждый день думаю о нашей переписке, о тебе. Я чувствую, что после твоего приезда в Тбилиси ты стала для меня кем-то очень близким человеком. До того, как тебя не видел, писал тебе как другу, делился новостями, но вот сейчас это у меня не получается. Вспоминаю все наши встречи. Каждая из них была большим событием, и каждая из них доставляла мне много радости и счастья. И я был бы счастлив увидеть тебя вновь. Все это тебе, наверное, кажется несколько глупым, ну и пусть. Я пишу все как есть.
В тебе я увидел очень многое, чего совсем не замечал в девушках, и ты совсем не похожа на них. Невольно сравнивал тебя со всеми девушками, которых знал или знаю, и ни одна из них не похожа на тебя. Стоит мне вспомнить о тебе, как сразу же мне все становится светлее. Одна только мысль о том, что где-то есть ты, уже доставляет мне радость.
Не знаю даже, что писать, не знаю, как ты посмотришь на все это. Может быть, тебе не понравится, и ты не захочешь больше со мною переписываться. А мне так не хочется терять переписку с тобой.
Мне еще очень многое хочется тебе сказать, но я не могу это выразить на бумаге.
Интересно, что ты ответишь, пиши, я очень буду ждать.
Элфрид
25.10.1966 г.


Такой стиль письма мне был не приятен, потому что чувств у меня к нему никаких не возникло. Я по-прежнему мыслила его как друга по переписке. Поэтому так и написала, чтобы он больше мне подобных писем не писал, либо действительно не буду ему отвечать. Он это понял, и последующие письма были в основном об учебе, о друзьях и Риге.

Я люблю ее улочки, скверы, парки, магазинчики, я люблю этот город, мне повезло, что я учусь именно здесь. И как трудно будет мне с этим милым городом расставаться. Но это неизбежно. После окончания училища я уеду испытывать самолеты на какой-нибудь дальний аэродром. И Рига мне будет только сниться.
Элфрид
11.04.1967 г.

Иногда он забывал о нашем уговоре. И письма получались учебно-лирические.

Сейчас сижу на первой лекции, и хочется написать тебе письмо…
После обеда командир роты всю нашу группу заставил до ужина работать за то, что мы вчера ушли самовольно в город.
Да, уже весна. Днем очень тепло, солнце, снег давно уже растаял и сухо. Так хорошо, что хочется убежать сейчас в город и попросту побродить по его улицам, а не сидеть в этой душной аудитории. На деревьях начинают набухать почки. Знаешь, я каждый год как-то по-особому воспринимаю весну, ее дыхание. Хочется, чтобы время замедлило свой бег, хочется видеть людей веселыми, счастливыми. И почему я не могу писать стихи. Уверен, что большую их часть посвятил бы весне, молодежи и любви. Весною все это сливается в одно целое, неотделимое. Нет, это просто здорово!
Цветы в Риге уже начинают появляться, подснежники, тюльпаны, но мне здесь они не нужны, а когда приеду домой, то подарю тебе огромный букет.
Я очень жду лето. И практику. Меня тянет, влечет к себе авиация.
Элфрид

27.03.1968 г.

В субботу ходил на концерт "Мелодии друзей". Билеты вообще невозможно было достать. Попал случайно. Пели Лили Иванова, Жижи Марге, наш Королев… Концерт очень понравился.
Что нас ждет впереди? Трудно сказать. Мне очень хочется всегда тебя видеть, быть вместе. Сейчас я живу только твоими письмами, а мне их мало. Но этого хочу только я, а что будет на самом деле, неизвестно. Возможно, мы будем жить в разных концах страны, или ближе, но все равно мы не должны терять нашей переписки. Думаю, будем хоть изредка встречаться и вспоминать наше детство и юность, нашу переписку…Это единственное, что у нас останется. Есть у Глазова хорошее стихотворение:
Как странны прихоти воспоминаний.
Воспоминанья не закажешь по меню,
Не выберешь, которое желанней,
Чтоб приурочить к выбранному дню.
Попробуй, упрекни их за неверность!
Попробуй, им устрой переучет!
Они внезапно выплывают на поверхность,
И время их по-своему течет.
Что меня сейчас волнует? Очень многое. Да, мне хочется домой, увидеть маму, Юру. Вот только здесь, вдали от дома, я понял, как мне дорога мама, как я ее люблю. Уж если начал, то продолжу, ведь ты меня поймешь. Кода я был дома, то относился к маме как-то холодно. Ты естественно спросишь, почему? Я когда-нибудь тебе об этом расскажу. Но я был не прав, и сейчас это понял. Иногда мама из-за этого плакала, а я относился к этому равнодушно. Но сейчас удивляюсь, как я мог быть таким. Зачем я это тебе пишу? Просто хочу, чтобы ты все обо мне знала.
Знаешь, ребята не верят, что мы с тобой познакомились по письмам и вот уже столько лет переписываемся. Кем бы я тебя хотел увидеть тебя через много лет? Не знаю! Очень трудно что-либо предсказать, но думаю, будешь редактором какой-нибудь газеты, и я с трудом буду добиваться у тебя аудиенции (конечно, шучу).
Элфрид
09.04.1968 г.

Честно признаться, почему-то у моих школьных и университетских друзей была уверенность, что я обязательно стану редактором. Как-то моя мама рассказала такой эпизод. На железнодорожном мосту она встретила моего друга детства Гену Плотникова. Ну, как всегда, где да как. На вопросы обо мне, мама пояснила, что я служу в МВД, подполковник милиции. Так он от удивления чуть с моста не свалился со словами: "А я думал, она редактор какого-нибудь толстого журнала"… Так что Фридинский правильно писал, что трудно предсказать последующую нашу судьбу. Такого поворота в ней не могла и я предвидеть: к работе в органах внутренних дел с детства не готовилась, у меня были совсем иные планы. Видно, это действительно судьба. А судьба, если верить предсказателям, пишется на небесах.

Вот уже прошла неделя, а от тебя ничего нет. В чем дело?
Вчера в Риге была отличная погода. Я ездил за город, на взморье, в лес. Провел отлично время, отдохнул и набрался энергии. Гуляя по лесу, все время думал о тебе, о том, как летом мы будем гулять по лесу, ты будешь мне читать стихи. Все мои мысли сводятся только к лету и это потому, что его сильно жду. Но ничего, уже скоро (сам себя успокаиваю).
Ну почему ты молчишь? Может быть, что-либо лишнее допустил в письмах, далеко зашел. А? Мне кажется, что для меня самым страшным будет, если я тебя потеряю, если мы расстанемся навсегда. Я этого боюсь.

Элфрид

14.04.1968 г.

Своим длительным молчанием я постоянно давала понять, что такие письма мне не нравятся, что он для меня остается другом по переписке и мои угрозы прекратить её - реальны. Но это все равно Фридинского не останавливало. Он, не обращая внимания на мои категорические просьбы и молчание, продолжал писать письма-признания.

В чем дело? Почему ты вдруг замолчала? Может быть, ты не знаешь, что мне ответить, но ведь я же твой друг и поэтому можешь писать то, что думаешь. Пиши, ну хоть что-нибудь, это будет меньшим мучением. Я целыми днями только и думаю о тебе, почему нет писем… Пиши, прошу тебя, очень жду от тебя писем, они мне нужны.
Элфрид
13.05.1968 г.

Долго тебе не писал, все ждал ответа, но его все нет и нет. И вот решил опять написать. Сейчас только тем и живу, что жду конца курса, чтобы быстрее увидеть тебя. Осталось совсем мало, какой-то месяц, даже меньше и отдых. Как уже тебе я писал, 15 июля приеду к тебе. Но сейчас даже не знаю, не могу представить себе, как это будет выглядеть, если не получу от тебя хотя бы одного письма.
Знаешь, я даже ни о чем сейчас не могу писать, не могу сосредоточиться, хочется одно, а получается совсем другое. Если не будет ответа до 30 июня, я закажу на вечер телефонный разговор с Майским.
Ты должна меня понять, мое состояние. Возможно, я слишком сильно поддался чувствам, преувеличиваю свое состояние, отношение к тебе, но я уже ничего не могу с собой сделать, и даже наоборот, это чувство растет, хоть ты мне и не пишешь.
Сейчас у меня начались зачеты, но по всем 12 предметам зачет выходит автоматически. В Риге стоит отличная погода. Термометр поднимается до 27 градусов, совсем как дома.
Элфрид
17.06.1968 г.

Нарушить свое обещание: встретиться через год у меня, я не могла. Дала Элфриду телеграмму из одного слова: "Приезжай". В назначенный день, 15 июля, он прибыл автобусом из Тбилиси, и я, как радушная хозяйка, встретила, будто не было между нами этих неприятных для меня писем.
Мы каждый день гуляли в городе. Мои подружки и одноклассницы восхищались таким завидным другом. Пожалуй, в Майском не было человека, который бы при встрече не смотрел бы на него с не скрываемым интересом.
Я знакомила его с нашей республикой и районом: папа возил нас на Голубые озера, Чегемские водопады, на Джулат… Мы обошли все тогда существующие пляжи, купались в Череке и Тереке. Как-то у реки Фридинский стал опять говорить о своих чувствах ко мне. Он не знал, что этим окончательно испортил наши отношения, сложившиеся за столь длительное время. Просто к этому я не была готова. Не могу объяснить, но, несмотря на его воспитанность, широкий кругозор, приятный внешний вид, в другом качестве его не мыслила. Видно, изначально у меня сложилось мнение, что мы должны всегда оставаться только друзьями, друзьями по переписке. После его признания общение с ним меня стало удручать, тяготить и я не знала, как быстрее отправить его домой.
Помог господин случай. Приближался день его рождения. И если раньше я планировала отметить его в Майском, то теперь ждала предложения с его стороны. И оно последовало: Элфрид решил поехать в Тбилиси и там, в кругу семьи и друзей отметить свое 20-летие. Я согласилась незамедлительно.
Мама собрала нам неподъемные сумки с продуктами, и на следующий день мы автобусом отправились в Тбилиси. Странно, когда теряешь интерес к человеку, сразу исчезает настроение с ним общаться, и тут же пропадают темы для разговора. В дороге я уже не знала, о чем с ним говорить.
Приехав в Тбилиси, он хотел проводить меня к Салтыковым, но я категорически отказалась, ссылаясь на увесистые сумки. Да и идти от автовокзала до их дома минут 10. Фридинский изложил план завтрашнего дня, вернее, празднования дня рождения: за мной он приедет в три часа. Но я уже точно знала, что никуда не пойду с ним ни завтра и ни в какой другой день.
Следующий день у меня прошел в уговорах Надежды Васильевны сказать Фридинскому, когда он придет, будто меня нет дома. Причину моего отсутствия может назвать любую. Но она на уговоры не поддавалась, убеждала, что Элфрид такой весь положительный и некрасиво человека обманывать. Ее заинтересовало мое такое неожиданно резко отрицательное к нему отношение. Я, конечно, честно не призналась. Где-то в глубине души меня, конечно, мучила совесть из-за своего неблаговидного поступка.
В три часа через закрытое жалюзи я наблюдала за двором. Фридинский не появлялся. Его опоздание было мне на руку. Но через пять минут он почти бегом заходил в подъезд, а я все еще умоляла Надежду Васильевну выйти на звонок и сказать, что, не дождавшись его, с Тимуром уехала на дачу. Трель звонка уже наполнила квартиру, а мы друг друга уговаривали подойти к двери. Я категорически сказала, что не выйду к Фридинскому, и ушла в дальнюю комнату.
Бедной Надежде Васильевне пришлось выполнять эту крайне неприятную миссию. В открытую дверь я слышала весь разговор. Хозяйка квартиры дрожащим голосом говорила все то, о чем я ее просила. Гость оправдывался в опоздании в пять минут, ругал городской транспорт. В конце голоса его не было слышно, он, видно, сник и очень расстроился.
По молодости все проблемы решаемы, однако я все равно не могла придумать, как объяснить Фридинскому, что переписываться с ним больше не буду. Но встретиться, если он, конечно, еще придет, все-таки решила.
На следующий день, утром, он уже был у меня. В голосе и поведении обиды не почувствовала. Наоборот, он извинялся, что не успел к трем часам и сожалел, что не попала на день рождения. Я тоже, как ни в чем не бывало, протянула ему подарок и поздравила с 20-летием. Мы ели персики, а я все не знала, как начать этот неприятный разговор. Наконец-то решилась. И будто прыгая в ледяную воду, выпалила все, что собиралась ему сказать по поводу наших отношений.
Когда закончила свою речь, Фридинский не проронил ни слова. Он, не отрываясь, смотрел в одну точку плетенного журнального столика. Я тоже не знала, что говорить и перекладывала в вазу из корзины, стоящей здесь же, груши и яблоки. Он все молчал. Не зная, что делать дальше, проделала с фруктами обратный путь. Когда он посмотрел на меня, в его глазах стояли слезы. Но я уже ничего с собой сделать не могла, однозначно решив прекратить нашу переписку навсегда. Чтобы не повторять подобных сцен, сказала, что завтра утром уезжаю домой.
Конечно же, это была ложь, еще почти месяц я была в Тбилиси и уехала перед занятиями в университете. На все сто процентов была уверена, что наши отношения на этом закончены, мысленно ругала за его необдуманные признания. Если бы этого не случилось, то между нами все бы оставалось по-прежнему и, быть может, до сих пор были друзьями по переписке, только, наверное, писали теперь друг другу ЭСМ или Интернет-сообщения, рассказывая о своих детях и внуках.
…31 августа вся наша комната в общежитии была в сборе. Мы делились друг с другом новостями за лето. Своим подружкам-однокурсницам рассказала свои летние неприятности, которые все-таки меня очень тяготили. По-прежнему хотелось дружеских отношений, которые легко сложились за столь долгое время нашей переписки. Однокурсницы меня пожурили, попытались уговорить написать Фридинскому письмо, но, зная, что я принимаю решение один раз, оставили меня в покое.
Корреспонденцию мы получали не на адрес общежития, а до востребования. Недели через две, по дороге с занятий, мы дружно зашли на почту. Когда подала свой студенческий билет, работник почты, светловолосая, миловидная девушка, прочитав мою фамилию, сказала:
- Как хорошо, что пришла, а то мы уже собирались отправить обратно причитающиеся тебе письма, их целый ворох, - и протянула мне пачку конвертов.
Я быстро просмотрела адрес отправителя, все они были от Фридинского и только один от моего брата, который учился в политехническом институте в Новочеркасске. Я держала их в руке, как горячие угли, и не знала, что с ними делать. Пока мои подружки получали письма, сидела рядом с урной и по одному медленно рвала конверты.
- Ты даже не хочешь их прочитать?- хором спросили они. И по моему взгляду поняли, что это риторический вопрос.
Так продолжалось до Нового года. Письма не читала, и что в них было написано, не знаю и сейчас. Тут началась сессия, мы совершенно забыли обо всем на свете, предстояло сдать шесть экзаменов. Поэтому целый месяц почту не посещали. Когда в очередной раз пришли, всех поразило количество писем от Фридинского. Как ни странно, их я не выбросила, решила прочитать, что там писал мой еще недавний друг по переписке. Надеялась на письма легкие, непринужденные, ни к чему не обязывающие. В общежитии разложила письма по датам и прочитала как книгу эпистолярного жанра.

Сегодня 17-е, ты не забыла? Ведь семнадцатого исполнилось ровно 12 лет нашей переписки, так как твое первое письмо было отправлено мне именно 17 октября 1957 года. На первой твоей открытке стоит эта дата. Как давно, не правда ли? Очень хочется сейчас быть с тобой, отметить этот наш юбилей и предаться немного воспоминаниям. А вспомнить у нас, думаю, есть что. Двенадцать лет… Вспомнила ли ты 17-го обо мне? А помнишь ли ты тот день, когда тебе вручили мое письмо? Ты, кажется, была тогда недовольна, что тебе попался мальчишка. Ведь так? Тем более нехороший мальчишка, который мог часто не писать и т.д.
Я часто задумываюсь о нашей переписке. Мне иной раз кажется, что я тебя хорошо знаю, будто я учился с тобой в одном классе. А как бы мне этого хотелось! Я понимаю, что ты сильно занята и у тебя нет времени, ведь учиться в университете труднее, чем мне в летном училище. Но одно письмо написать можно?
Я готов писать тебе хоть каждый день, но чтобы и твои письма мне приходили. Скоро праздники. Нам надо идти на парад. Юра учится в Тбилисском артиллеристском училище (ТАУ), прислал фото в военной форме. Выглядит неплохо. Я обещал ему тоже выслать армейские фото.
Элфрид
17.10.1969 г.

Конечно же, я не помнила день начала нашей переписки. И была удивлена тому, что Элфрид сохранил и открытку, и письмо. А может быть, он тоже собирал письма, как это раньше делала я. Первые письма своих друзей по переписке не хранила, потом много лет собирала их, но в один день все сожгла. Часть случайно оказалась в другом месте, поэтому осталась и я слово в слово привожу их в рассказе. Думаю, более чем через сорок лет, на это я имею право, и Элфрид на меня за это не обидится, с удовольствием вспомнит свою юность, учебу в Риге и девочку, которой писал интересные откровенные письма, а она это не оценила.

И вот, как прежде, пишу тебе письмо. Пишу и не знаю, почему, наверное, потому, что надеюсь получить ответ. С тех пор, как мы расстались, прошло уже много времени и многое за это время изменилось. Сколько писем я тебе уже написал… Прошло пять месяцев, а от тебя ни строчки. О, Боже, как быстро пробежали они.
Я очень часто вспоминаю всё до подробностей из наших встреч, ту неделю, что провел у тебя. Мне многое хочется тебе сейчас написать, очень (подчеркнуто). Я за это время часто думаю о тебе, почему все так получилось, почему мы так расстались? Конечно, я понимаю, что во многом я виноват, даже очень. Вспоминаю первые минуты нашей встречи, как мы ходили купаться на озеро, как все было хорошо. Но потом в последние дни что случилось? Многого и сейчас не могу понять. Вспоминаю твои слова, ты мне говорила, что если я буду писать тебе такие письма, как последние, то могу не ждать ответа. Из твоих слов понял, что ты хотела сказать, что мы можем быть только друзьями и не больше. Я с этим не был согласен. И хотел с тобой об этом поговорить, но мне это никак не удавалось. Я не мог говорить прямо, мне было трудно. Ты помнишь тот день, когда мы ходили на речку, и я заговорил о любви, но ты, видно, не была настроена поддерживать эту тему и сразу переключилась на природу. А я хотел сказать, что мне никто не нужен, кроме тебя. Но у меня все время не выходили из головы твои слова…
Я пытался забыть тебя, нет, конечно, не совсем. Просто думал, что со временем чувства утихнут. Но все это было напрасным. Я все равно думал о тебе, а времени у меня для этого было достаточно. Месяц - дома, месяц - в колхозе. Меня мама в письме спросила, пишешь ли ты мне, я ей ответил, что нет, так как я тебе не написал. Она меня за это отругала. Ты мне нужна. Я сейчас ничего не в силах сделать с собой. Не получаю от тебя писем, и что это мне стоит... Не знаю, даст ли мне что-нибудь и это письмо. Но мне очень хочется получить ответ, хоть какой-нибудь…

Элфрид
28.12.1969 г.

Думаю, Фридинского можно поставить в ряд с известными авторами эпистолярного жанра. Это были письма исповеди, покаяния, трепетного чувства, размышлений, планов, предложений… Все они были написаны душой и сердцем. Но после их прочтения, я еще больше приобретала уверенность, что поступаю правильно: зачем писать человеку, если нет желания и настроения, зачем его обманывать, зачем подавать надежды на взаимность. С моей стороны это было бы нечестно: кружить голову такому нормальному человеку.
Вскоре у меня появилось серьезное увлечение, я действительно была влюблена, и эта любовь закончилась семейным союзом. Но даже когда я с мужем уехала по распределению, Фридинский, узнав у Салтыковых адрес, продолжал изредка мне писать. Ни одного письма от меня он так больше и не получил.
Через много лет Надежда Васильевна рассказала мне, что он в каждый свой отпуск прилетал в Тбилиси и обязательно приходил к ним в гости с большими букетами гвоздик. Много и интересно рассказывал о работе, о семье - никогда.
Однажды Элфрид неожиданно появился у Салтыковых зимой, и, как всегда, с охапкой цветов. На лице нельзя было не заметить глубокий шрам, в руках у него была трость, при ходьбе он едва прихрамывал, но, как мог, старался показаться веселым, жизнерадостным и счастливым. Но Надежда Васильевна в его глазах прочитала затаенную глубокую печаль. Он по-прежнему рассказывал о своей работе и той трагедии, которая с ним приключилась: испытываемый им новый тип самолета потерпел крушение, Фридинский неудачно катапультировался и получил серьезные травмы. В течение длительного времени находился на излечении в Москве, а потом его списали на землю, и он работал на каком-то военном аэродроме в Заполярье. После развала СССР Салтыковы из Тбилиси уехали, поэтому сообщения о судьбе Элфрида прекратились, не известно мне, где и как он живет сейчас.
Вот такая история без счастливого конца. Каждый из нас пошел своей дорогой, у каждого своя личная жизнь, о которой мы друг другу уже никогда не расскажем.
Сейчас, в эпоху компьютерных технологий, молодежь обменивается между собой электронными посланиями. Я думаю, это не так интересно. Электронные записки хранятся недолго, их просто стирают из памяти компьютера. Письма в конвертах приятно хранить, перечитывать, вспоминать забытые страницы своей жизни, память о них никогда не теряется.