День оборотня Гл.15

Глава 15

В отдел он пришел заранее, тщательно вычистив и нагладив форму. Пусть хотя бы к внешнему виду прицепиться будет не за что.
Зайдя в приемную начальника, он спросил у секретарши Оксаны: «Никого нет?», кивнув на дверь начальника. Получив отрицательный ответ, Петин постучал, и после короткого «Да, да!» зашел в кабинет Мордовца.
- Старший оперуполномоченный отделения уголовного розыска капитан милиции Петин из отпуска по болезни прибыл. Замечаний нет. – как положено отрапортовал он.
Мордовец оторвался от газеты и коротко глянул на него.
- Свободен! – начальник постарался вложить в это слово все презрение, на которое был способен.
Внутренне пожав плечами, Петин развернулся и в один строевой шаг оказался за дверью. Он перед Мордовцом ничем не провинился, а свое презрение тот может засунуть себе в задницу.
Открыв дверь своего кабинета, капитан сразу заметил, что его сейф опечатан – на стык дверцы и корпуса кто-то небрежно наклеил квадратик бумажки с синей расплывшейся печатью. Присмотревшись, он разобрал только буквы «Для пакетов» по центру, но надпись по кругу была нечитаема. «Наша или прокурорская?» - подумал Петин. Впрочем, какая разница. Сам сейф по любому опустошили, так что лезть в него смысла не было.
Отодвинув стул, капитан сел и посмотрел на часы. 07.57. Через три минуты начнется планерка. Он усмехнулся. За время его работы время утренней планерки изменяли несколько раз. Когда он устроился, она начиналась в 08.30, предпоследний начальник перенес ее на 08.15, а Мордовец, продолжая идиотскую традицию, по совету одного мудака из штаба сделал ее ровно в восемь утра.
Обычно планерка длилась минут 15-20. Опера подходили к половине девятого. Если бы десять лет назад любому из работавших тогда оперов сказали бы, что оперативные сотрудники будут приходить на работу в 08.30 и безвылазно сидеть в кабинетах до шести вечера, то ничего, кроме смеха не получили бы. Тогда все знали – опера ноги кормят. Опер должен быть в народе. В кабинете преступления не выявляются и не раскрываются. Хороший опер даже с агентами в кабинете никогда не встречался.
Тогда опер мог ходить небритый и полупьяный – начальство закрывало на это глаза, если он раскрывал преступления.
Но в их отделе уже давно укрепилась практика, когда оперативники стали обычными кабинетными работниками, как следователи или дознаватели. С поправкой – следователи и дознаватели, сидя в кабинетах с утра и до ночи, все же направляли в суда уголовные дела, то есть выполняли свою основную работу. Оперативники же, за редкими исключениями, занимались сплетнями, праздношатаниями, перемежающимися имитацией работы в моменты, когда в кабинет заглядывало начальство. И, если капитан Николаев хоть как-то заставлял их работать, Воробьев своим идиотизмом только усугубил эту порочную практику.
Коротая время, капитан вспоминал счастливые моменты своей жизни – просмотр «Звездных войн» в сельском кинотеатре во втором классе, покупку велосипеда родителями, которым для этого пришлось сдать бычка, первые свидания с бывшей женой… Все это в прошлом.
Вдруг в голову ему пришла мысль, поразившая, как током – уже долгое время он не испытывал чувства счастья! Но ведь человек не может без положительных эмоций. С тех пор, как ушла жена, Петин, беспробудно пропьянствовавший тогда целую неделю и не вылетевший с работы только благодаря заступничеству Николаева, не видел в жизни ничего светлого, хорошего, доброго.
«Создан ли человек для счастья?» – внезапно подумал Петин. Нет, человек – понятие слишком общее. Создан ли он, Петин, для счастья? Видимо, нет.
«А достоин ли я счастья?» - задал он себе вопрос. Такой, какой есть, - озлобленный на весь свет, черствый, усталый и одинокий? Что он будет делать со счастьем, если оно ему подвернется?
«Ты не человек, ты мусор» - раздался в голове внутренний голос, говоривший презрительно-циничным тоном бандита Тугушева.
Петина захлестнула такая волна черной меланхолии, что он нечеловеческим усилием воли переключил мысли на другое, уходя от опасной темы. Пошарив в кармане, он достал монету, ребром которой сильно надавил на чувствительную точку под носом.
Из глаз полились слезы, но стало легче. Чуть-чуть. На время.
В коридоре приглушенно хлопнула дверь и сразу же раздался топот множества ног и шум множества голосов. Планерка кончилась.
Дверь открылась, и в кабинет вошел Рыбников. Увидев Петина, он ожидаемо вздрогнул, но быстро справился с собой.
- Здорово.
- Здорово, - Петин не заканчивал психологических факультетов, да оно ему было и не надо – читать по глазам, мимике, жестам он научился давно. Рыбников его боялся, и упорно старался скрыть это нагловато-веселым выражением лица.
- Ты, это… Забирай свои дела у Жаворонского, и работай. Нечего тут сидеть без дела. Да, и еще – ты теперь будешь сидеть в 19 кабинете. Здесь я сижу.
Петина снова поглотило чувство безысходности – если даже Рыбников, которого поставили и.о. начальника розыска только из-за стажа работы опером, позволяет себе разговаривать с ним, как с салагой-сержантиком, значит, все его уже похоронили, и похоронили серьезно.
Но вместе с безысходностью в нем стало подниматься новое чувство, вытесняющее все, горячее, мощное и всесокрушающее – бешенство. Ему захотелось резко вскочить, перевернуть стол на Рыбникова, схватить его и бить, бить, бить… Чувство было таким сильным, что капитан сжал кулаки, заскрипел зубами и на миг закатил глаза. Рыбников поспешно ретировался.
Придя в себя, Петин еще долго сидел, уставившись в одну точку. В кабинет никто не заходил.
«Да что же это, блядь, такое!» - билась в голове единственная мысль. Что ему делать? Сдаться, бросить все, сложить лапки? Так наверно легче. А что ему остается? Он один, никто ему не поможет. Биться против системы – абсурд! Никто еще не побеждал неповоротливую, ржавую, безмозглую, но непобедимую машину.
«Сука, как хорошо рассуждать о чести, стойкости, мужестве, находясь в относительном комфорте» - зло подумал капитан, вспомнив свои рассуждения в госпитале. «А как жаренным запахло, сразу голову в песок? Что, блядь, не так? Ты мужик или кто?»
Он начал раздувать пламя злости, гнева, бешенства, хватаясь за них, как за соломинку. Ногти впились в ладонь, заболели мучительно стиснутые зубы. Петин со всей дури жахнул кулаком по столу и страшно выматерился.
Стало легче. Не легко, не хорошо, но все же легче. Уныние отступило. Весь мир плясал вокруг в танце его, Петина, бешенства.
Капитан запер железную дверь кабинета на защелку. Ему нужно было побыть одному минут пятнадцать, пока огонь гнева не выжжет слабость и отчаяние, и не уляжется, превратившись в ровное пламя.
«Ничего, суки, еще повоюем, посмотрим, кто кого!» - мрачно подумал Петин.