Две жизни, которые мы проживаем. С одной из которых зачастую не знаем, что делать

Две жизни, которые мы проживаем. С одной из которых зачастую не знаем, что делать

Уже очень давно я заметил, что каждый из нас ведёт как бы два различных существования, которые почти не пересекаются и практически никак не связаны между собой.
Почти параллельны и автономны по отношению друг к другу.
И очень давно дал им названия: экзистенциальное и социальное. И мне плевать на "чистоту" и выверенность этих терминов, - я их так называю и мне удобно их выделять именно так.
Но написать о них было не так легко, пока дня два назад я неожиданно вспомнил возможный "исходник" этого разделения. Ту идею Достоевского, которая, возможно, когда-то окончательно это разделение для меня и оформила.
И хотя понимание, что у каждого из нас есть две не зависимых одна от другой, жизни родилось у меня позже и как бы само собой, но теперь я думаю, что пометка "10 минут Ипполита", которая многие годы мелькала в моих записных книжках (и я по одной этой метке сразу понимал, о чём речь), наверное, имело к рождению моего разделения отношение самое прямое.
Что же это была за идея, высказанная в романе "Идиот" одним из его персонажей - Ипполитом?
Если вкратце, по памяти, то этот обречённый, умирающий от чахотки юноша не раз и не два рассуждал в романе о том, как отчаянно, нестерпимо должен любить жизнь человек, приговорённый к казни, которому осталось жить всего 10 минут. Как мучительно расставаться с жизнью для него только потому, что он никогда уже не сможет увидеть "клейкие листочки" распускающихся по весне деревьев.
Но этот же Ипполит, сколько я помню, озвучил и парадокс: стОит только высшим силам отменить роковой приговор, как жизнь человека опять превращается в сумятицу, бесцельность, тягость, которой он на деле не знает, как распорядиться.
Вот оно, то, что можно обозначить как развилку: мы мучительно любим жизнь, если есть угроза, что у нас её вот-вот отнимут, но когда наш "конец" отодвигается на многие годы и десятилетия вперёд, мы перестаём понимать, зачем нам эта жизнь и что с ней делать.
Когда, забыв уже об этой "развилке", я перечитывал "Войну и мир" Толстого, я обнаружил сразу два эпизода, когда, выключенный из социальных связей, герой этого романа начинает видеть и воспринимать жизнь только экзистенциально. Как ЖИЗНЬ ВООБЩЕ.
Первый эпизод - это хрестоматийный. Его вписали в своё время во все учебники (хотя ничего толком о нём и не сказали, никак его не объяснили) - это когда раненый Андрей Болконский, на полном ходу "выключенный" из протекавшей до того своей жизни, смотрит на небо над полем битвы и как будто впервые за свою жизнь видит, замечает его.
«Как тихо, спокойно и торжественно, совсем не так, как я бежал, – подумал князь Андрей, – не так, как мы бежали, кричали и дрались; совсем не так, как с озлобленными и испуганными лицами тащили друг у друга банник француз и артиллерист, – совсем не так ползут облака по этому высокому бесконечному небу. Как же я не видал прежде этого высокого неба? И как я счастлив, что узнал его наконец. Да! все пустое, все обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме его. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава богу!..»

И второй, с ним же, когда, умирающий после ранения при Бородине, он снова чувствует безмерную, всеобъемлющую (и абстрактную! - добавлю здесь) любовь к Наташе Ростовой. ЛЮБОВЬ ВООБЩЕ, - назвал бы это я. Без какой бы то ни было конкретики, деталей, нюансов.
Просто ЛЮБОВЬ как вечное и неизменное чувство, и над которой недоумевало, я думаю, не одно поколение читателей "Войны и мира".
А всё потому, что сам он в этот момент отключён от своего социального бытия, от всего, что двигало им всю его жизнь. Он уже практически бесплотен, превратился в чистый дух... - и Толстой гениально описал это состояние выключенного из жизни человека.
Нет, жизнь в нём ещё есть. Но уже - только одна, экзистенциальная, только ЖИЗНЬ ВООБЩЕ, все социальные, реальные заботы ушли от него уже очень далеко. Как после оказывается - покинули его, на этот раз, навсегда.
Сумей он выздороветь, вернуться к прежней жизни, и все его социальные соображения и представления вернулись бы к нему в неизменном виде. Опять - он не смог бы простить Наташе того унижения, которому она его подвергла, чуть не связав свою судьбу с человеком много н и ж е князя Андрея по своему социальному статусу, нигде не оформленному, но незримо существующему м е с т у князя Андрея среди людей, которое он заслужил, которого он добился своими поступками.
И не простил бы Анатоля - за то, что он п о с м е л посягнуть на то, что принадлежало ему, князю Андрею - на его невесту.
Анатоль безрассудно посягнул на главное, чего добился князь Андрея в своей жизни - место в невидимой, но реальной человеческой иерархии, позарился на то, на что не имел прав, и потому должен был быть беспощадно наказан.
Потому что наше МЕСТО СРЕДИ ЛЮДЕЙ - это то, о чём мы волнуемся и за что боремся всю свою сознательную жизнь, хотя редко кто (по правде, я вообще не могу припомнить никого!) озвучил нам эту нашу цель словами. Эта цель сидит в нас на самой глубокой глубине - и "свет слов", прожектор нашего сознания не достигает этой глубины практически ни у кого и никогда.
От МЕСТА, которое мы сумели завоевать в человеческом сообществе, зависит в нашей (социальной, среди людей) жизни всё.
И отношение окружающих, и наш "вес", авторитет, и то, на что мы, в результате своего поведения и поступков, получаем права. Права общепризнанные, посягать на которые могут только совершенно отвязные безумцы, не видящие и не понимающие структуры реального человеческого сообщества. Вроде Анатоля Курагина. И которые сами бывают отлучены от главного человеческого сообщества за свою маргинальность и социальное непонимание, воспринимаются сообществом людей как изгои.
И вот как раз со своим социальным существованием у людей больше всего проблем.
Все бы хотели достичь в жизни чего-то и устойчивого, и надёжного, и хорошего. Чтобы занять достойное место среди людей, получить от жизни щедрую награду за свои труды и свой путь... - Но многие ли знают, как этого добиться?
У множества людей на месте прямого и ясного пути - сутолока, бестолковщина, бесконечные ошибки и попытки что-то исправить. Большинство людей  организуют свою жизнь не сознательно и целеустремлённо, а разгребая проблемы, которые у них возникли, "выплывая" в потоке жизни с переменным успехом: то почти уходя под воду, то всё-таки выныривая и решая, что жить надо как-то по-другому, чем прежде.
Социальное бытие человека - это отдельная тема. Всё человеческое общение, большая часть того, о чём люди говорят и пишут - это поиск самим и помощь другим, чтобы понять, как лучше всего распорядиться этой своей социальной жизнью, жизнью среди людей, чтобы занять в ней, в сознании и памяти других, достойное место.
Но даже и при полном жизненном крахе - потере всего, лишениях, отчаянии, отсутствии надежд на лучшее - у человека, нетронутой, остаётся САМА ЖИЗНЬ, её экзистенциальная составляющая. Возможность любоваться тем прекрасным миром в котором мы живём: видеть величие и великолепие нашей планеты, слушать прекрасную музыку, читать изумительные стихи, наслаждаться полётом своей и чужой мысли, созерцать прекрасные полотна художников и грандиозные творения архитекторов.
Даже калека, безнадёжный больной или дряхлый старец - они всё равно подключены к жизни, могут наслаждаться ею - пусть не как УЧАСТНИКИ, но хотя бы как ЗРИТЕЛИ. И вот это последнее действительно может отнять только смерть.
Не могущие ИЗМЕНИТЬ этот мир, они всё ещё имеют возможность его СОЗЕРЦАТЬ. И наслаждаться этим бесконечно прекрасным зрелищем.
И я очень рад, что недавно мне напомнили один из фрагментов "Войны и мира", где Толстой сказал, по сути, то же самое.
Речь идёт об эпизоде, когда Николай Ростов проиграл (фактически целое состояние) в карты Долохову и в глубоком отчаянии возвращается домой. Его стыд и горе безмерны, его личность раздавлена, но дома он застаёт кружок своих домашних, для которых в данный момент поёт его сестра Наташа.
И подпадая под обаяние этого прекрасного пения, Николай забывает о своих реальных, "социальных" несчастьях.

"Эх, жизнь наша дурацкая! — думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь — всё это вздор... а вот оно настоящее... Ну, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!... как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» — и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.О, как задрожала эта терция, и как тронулось что-то лучшее, что́ было в душе Ростова. И это что-то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!... Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё-таки быть счастливым...
Лев Толстой, получается, очень хорошо чувствовал, своим нутром, своей интуицией, эту разницу - социального бытия и бытия экзистенциального. И сколько ещё он бы мог нам об этом рассказать, если бы сознательно разделил эти два разных бытия человека!
Хотя, что сетовать? Толстой и так рассказал нам о жизни безмерно много. Осталось только всё рассказанное им - услышать и понять