Бабушка

Ваня не хотел ехать к бабушке. В свои семь лет он четко понимал, что не любит к ней ездить, хоть и боялся признаться в этом маме. Он боялся обидеть маму этим. Он боялся ей сказать, что думает, что это на самом деле не его бабушка. Что он не узнает в этой старой сморщенной женщине, которая много курит, свою прежнюю бабушку. Мама говорила, что бабушка болеет. Но Ваня знал, что это просто другая бабушка, не его.
Он видел, в свой прошлый приезд зимой, как она ходила кругами по заснеженному огороду, с метлой. На ней была накинута длинная куртка, с капюшоном, он не видел ее лица, но мог поклясться, что она читала заклинания, и могла увидеть его через капюшон, стоя спиной к дому. Он чувствовал ее взгляд на себе. Ваня боялся увидеть, как она пустится в демонический пляс или ещё хуже, снимет с себя эту куртку и окажется голой, как было в книгах про ведьм. Не то, чтобы он этим интересовался, но это общеизвестный факт. Тогда он опустил взгляд, по принципу - ты не смотришь, тебя не видно. И только потом вышел в другую комнату.
Ещё он знал, что это не его бабушка, потому что она не пахла, как его бабуля. Его бабушка всегда приятно пахла блинами, всякой выпечкой, и даже вареньем. Он всегда с удовольствием уплетал угощения, которые она специально готовила к их приезду.
Сейчас это была худая, костлявая, неопрятная старая женщина, у которой странно тряслись руки, беспокойно бегали глаза, перескакивая взглядом с одного предмета на другой. И она заставляла его есть. Ваня никак не мог себя заставить есть то, что она готовила. И дело не в еде. Она была точно такой же на вид, что и раньше. Но Ваня чувствовал обман в этом во всем, в этих идеальных блинах, в этом красочном варенье, в этой поджаристой картошечке. Не могла, не могла эта странная страшная женщина готовить также, как его бабушка. И он старался не есть. Отдавал собакам, кошкам, привозил с собой из города сладости и орешки и держался, какое-то время, пока тайники с его заначкой не оказывались раскрыты, выпотрошены, разорены. Ему никто не сказал ни слова, но он знал, знал, что это бабушка, не его бабушка. По ее взгляду на следующее утро, по тому как беспокойный взгляд вдруг становился внимательным и следил, пристально следил ест внук или нет. Внук не ел, держался полтора дня на чем придётся, но потом не выдержал и поел. Он чувствовал себя предателем, предателем его бабушки, его мамы, и он боялся, что умрет от съеденного. С этими мыслями он лежал у себя на кровати, за стеной спала бабушка, мама была в зале. Он просил маму не оставлять его одного, но она сказала ему, что он уже большой. Он даже признался ей, что эти белые стены, которые были испещрены маленькими трещинками, они напоминали ему руки бабушки, и он не хотел оставаться с ними наедине. Мама засмеялась и сказала, что он тот ещё выдумщик у неё, и будет потрясающим писателем. И Ваня знал, что она это по-доброму говорит, любя, что она ему не верит.
В этот приезд он засыпал в ужасе от этих стен. Он слышал сопение мамы в зале, ему не нравилась тишина, которая царила у бабушки в комнате. Он не доверял ей. И старался слушать дыхание мамы, что с ней все в порядке. И он не заметил, как уснул. И проснулся оттого, что его души руки. Из стены возле кровати торчали белые бабушкины руки, и они сжали его горло, он задыхался, пытался кричать, но ничего не выходило. Очень скоро он обессилел и перестал бороться, руки из стены отпустили его, и он свалился на кровать. А потом громко вдохнул воздух и начал кашлять. Свалился с кровати и лежал какое-то время на полу. Руки продолжали торчать из стены и пытались дотянуться до мальчика. И тут Ваня увидел под кроватью, силуэт его бабушки, как если бы она прошла мимо кровати куда-то по своим делам, он узнал её ноги в тапочках, он даже узнал её шарканье ног, он узнал её халат, и даже мог поспорить на что угодно почувствовал запах выпечки, какао, запеченных яблок. Он оглянулся и мир вокруг него, комната, его вещи, и даже руки, торчащие из стены, показались ему серыми. То, что он видел под кроватью было радостным, тёплым и разноцветным. Там была настоящая бабушка, его бабушка. Он полез под кровать.