Неодобренный почин

На северо-западе Подмосковья, среди живописных холмов и полей раскинулось старинное село Мошкино.
Места у нас просто на загляденье. Возвышенности, поросшие хвойным и смешанным лесом, за поворотом внезапно сменяется угловатыми неровными полями, которые в свою очередь, выгнувшись дугой, устремляются вверх, превращаясь в небольшие горки, и затем неожиданно спадают вниз, переходя в извилистую пойму речки Проньки с заливными лугами. Не зря этот живописный уголок с незапамятных времен облюбовали многочисленные московские дачники. Правда, в последние пятнадцать лет окрестные земли активно скупили столичные владельцы дорогих коттеджей, заборов высоких понастроили, что несколько испортило пейзаж, да и село наше из-за строительства этого, почти слилось с ближайшим городишком Хоньково.
Коренные жители села, коих с каждым годом, увы, становиться все меньше, заняты в основном в коммунальном секторе и сфере обслуживания, немного еще трудятся, в чудо как сохранившимся сельском хозяйстве, выраженном в кооперативе, что в девяностых слепили на месте некогда богатого совхоза, да занимаются по строительному делу, и еще хлопочат на своих небогатых подворьях.

Стояли теплые деньки середины июня. Сельский пастух дед Егор сидел на пригорке покрытым густой наливающейся спелостью травой, подстелив свою телогрейку под то самое место, которым он соприкасался с природой. Он что-то увлечено читал, изредка бросая взгляд вниз, на поляну.
С пригорка отчетливо просматривалась вдалеке березовая роща, неровное вспаханное поле, и речька Пронька, убегающая за поворот оврага. А внизу под пригорком, на переднем плане, хорошо была видна зеленая поляна с пасущимся на ней стадом.

- Здорово дед! – услышал он знакомый голос, раздавшийся откуда то позади него.
- А, это ты Прохор! - обернувшись к нему, сказал дед Егор, - и тебе, Здравствовать - не хворать! Как сам? Как Любаня? - спросил его дед
- Да все в порядке, я тружусь день и ночь, Люба по дому хлопочет, пироги стряпает, отвечает Прохор. - Чего ты такое читаешь дед? Интересная, небось книга, коль ты так увлекся, что даже не слышал, как я к тебе подкрался? Детектив что ль?
- Нет, – отвечает дед показывая книгу. – Вот, труд господина Ульянова-Ленина изучаю, в сарае откопал, - «Империализм, как высшая стадия капитализма» называется. Про загнивание паразитического капитализма значит. Половину не понятно, мудрено слишком, но главный смысл все же уловил.
- Да ты что дед? Никак опять коммунистической идеологией увлекся? Иль революцию какую задумал в селе устроить?
- Ну, революцию не революцию, а кое-какой общественно – экономический переворот и нам бы не помешал! – говорит дед, - а то вон до чего дошли с порядками этими. Тарифы на электричество подняли, газ подняли, квартплата снова, здорова, с этого месяца вверх поползла! Такими темпами, мы помрем на пути к светлому будущему, не доковыляем! Вот ты послушай, что пишет по этому поводу вождь мирового пролетариата: «Концентрация банковского дела и образование банковских монополий привели к превращению банков из посредников во всесильных монополистов денежного рынка».
Так оно и есть! Моно...поли…Черт, не выговоришь! Короче, все как у нас! Вот, например, Михаил, Ольги парикмахерши муж. Пришел он значит, в банк кредит взять на ремонт дома. Дали ему кредит. Только при этом бумагу подписали – договор. А что в том договоре он, понятное дело, толком не разузнал, и подмахнул его не глядя. А черед три месяца настала пора долги платить. Выплатил часть. Не всю, что положено, не хватило целиком. Через какое- то время посчитали, так почти как было долга, так и осталось. Все на проценты ушло. Стали разбираться. Ольга в банк пошла ругаться. А ей в банке той и говорят, что договор надо было внимательнее читать. Она давай договор этот смотреть, а там мелким таким шрифтом написано, что и куда плюсуется, значит, и что из чего вычитается, если во время не всю часть выплатить. Михаил конечно по пьяному делу, когда подписывал, прочесть такую шрифту никак не мог. До сих пор одни только проценты и платят. Про отсутствие свободной конкуренции, я уже и не говорю…
Над лесом в чистом безоблачном небе сияло солнце. В воздухе кружила молодая мошкара. Было ощущение полной гармонии. Коровы не спеша жевали свежую траву, бык Стоян оплодотворял корову Машку, сторожевая дворняга Буран лизала себе под хвостом, а дед Егор, пуская в синее июньское небо сигаретный дым, полу – лежа на телогрейке, объяснял своими словами Прохору сущность кризиса капитализма в эпоху главенства монополий.
- Да, – протянул Прохор. - И что же ты старый такое задумал?
- Что задумал? А вот завтра на сходе я сообщение по этому поводу сделаю. Вот, тогда и узнаете, что я задумал! – отвечает ему дед Егор, хитро щурясь своим косым глазом.

В один из таких погожих июньских деньков, освободившись от городских забот, приехал я в Мошкино. Два года тому назад я купил себе здесь небольшой домик, чтобы черпать вдохновение для писательских трудов моих на лоне природы.
Получилось так, что из всех моих соседей по улице, большее всего подружился я с Прохором и женой его, Любой, которые оба работали на железной дороге, на станции. Хорошая у них семья - двое ребятишек, большой новый дом, красивый ухоженный яблоневый сад.
Подходя к нашему магазину «Суперлавке», что на перекрестке центральных улиц нашего села, я с удивлением обнаружил, что он закрыт за большой амбарный замок. Странно, подумал я, вроде, обеда еще нет, а магазин не работает. Никого из жителей села ни у магазина и ни на центральной улице тоже не было видно. Свернув к своему дому, на улицу примыкающую к центральной, я встретил доярку Веронику, куда - то сильно торопящуюся.
- Здравствуй Вероника! – говорю я ей, – куда ты так бежишь - торопишься? Где весь народ то? И магазин почему-то закрыт?..
- На собрании все, в сарае у Михаила тракториста, – отвечает мне она, - доклад деда Егора слушают. Вот бегу туда, опаздываю.
Интересное дело, подумал я. Надо и мне пойти, послушать. И я отправился прямиком к Михаилу в сарай.
Собрание в сарае было в самом разгаре. Дед Егор стоял, опершись рукой на ящик с гвоздями, комкая в левой руке бумагу, и потрясая в прокуренном воздухе кулаком правой руки, держал речь.
- Таким образом, – зачитывал выдержки из произведения товарища Ленина дед, - образовавшиеся монополии эти, стали играть плохую, я бы сказал дрянную роль в хозяйственной жизни. Свобода конкуренции сменилась господством оллегархии, что, понимаете ли, только усилило кризис, анархию и другие нехорошие пороки и язвы капитализма…
Дед Егор перелистал страницы, нашел нужную фразу и продолжил запинаясь зачитывать:
«Империализм - это господство небольшой горстки финансовых магнатов, осуществляющих хищническую, как волки стало быть…, эксплуатацию трудящихся масс…» Так вот было, сто лет уж как! А что же граждане мы видим в сегодняшнем нашем дне? Да, то и видим, что все, тоже, самое! В столице вон сплошные синдикаты понаделали, зарплаты себе в думе повыписывали, а минимальную продовольственную корзину поднять никак не могут. Взять, в пример, Бабу Нюру. Пятьдесят лет в колхозе отработала, а пенсия у нее, что у комара писюлька! И…
Ему не дали договорить…
- Ты дед случайно со своей писюлькой не перепутал? – перебил его чей-то озорной голос из зала. Но быстро замолк по той причине, что его заткнули…
- Правильно дед говорит! – выступила Вероника доярка,
- Вот, к примеру, власть наша? Занимается проеданием собственных доходов, а на развитие села средств нету: строительство нового коровника бросили, уличное освещение хромает, газификация не завершена. По улице трубу газовую проложили, а дальше в дом надо за свой счет вести. А где столько денег взять простому жителю? В результате, та сторона села, где московские живут, вся в газе, а наша, как деревня какая! Так мы скоро окончательно в дачный поселок превратимся без модернизации производства…
- Ты говори, говори дед Егор, продолжай, - раздался призывный голос Михаила. Зал его одобрительно поддержал.
- Что предлагаешь? – спрашивает Зиниада, наша продавщица из магазина, - говори конкретно дед Егор!
- Так я и говорю… Хорошо, если огород есть и здоровье, а как нет его, только на бога надеется? Я-то еще ладно, при коровах всю жизнь, на молоке живу, а молодежь? Зарплата такая, что все в город бегут. А что с селом будет? Помрем и все. После нас никого и не останется! Стремимся к застою, значит, к загниванию… А ЖКХу это? Цены такие как будто в Парыже живем! Это ж только на картошку и остается после выплат этих электрических. А все монополии эти, мать их в бабу ягу! Короче, предлагаю я кибуцу у нас организовать!
- Чего организовать? Это что еще за хрень такая? – громко выкрикнул, спросил Сашка Смирнов, наш плотник.
- Кибуца, товарищи жители, это такая организация вроде наших советских колхозов, только не пьют и не воруют.. Я тут передачу по телевизору глядел, про государство Израиль показывали. Там про их житье бытье много чего интересного рассказали. Оказывается у них там, тоже сильные экономические проблемы были и общественное неравенство косило. Вот они и придумали такую штуку - коммуну устроить, чтобы создать более правильный образ жизни. Все у них там по совести, на принципе коллективного владения средствами производства. Полное значит равенство и никакого тебе наёмного труда: свой магазин, своя столовая, школа, земля, дома… Все принадлежит общине, и все получают зарплату поровну от общего труда. А когда выходить на пенсию, то коммуна ихняя обеспечивает всем необходимым до самой смерти. Вот я и подумал, если у еврейского народа получилось, чем мы русский, татаро-монгольский, хуже их?
- Про банки дед правильно говорит, - сказала вдруг баба Нюра. - От них весь вред идет, вся неразбериха. Вот я, стала телевизор позавчера смотреть, а там сказали, что халвой платить теперь можно. Ну, я взяла у Зинки три упаковки халвы в долг и пошла за свет оплачивать, так меня на смех люди подняли. Опозорили монополисты проклятые…
- Нет, это нам не подходит! – говорит тут Зинаида продавщица, - какой еще общий магазин? А куда же мою «Суперлавку»? - закрыть? А новый магазин Ваш мне только конкурент будет!
- Ну, ты Зинка совсем я погляжу, единоличница стала, - неодобрительно сказала Вероника доярка. Только за свой магазин и переживаешь. А братство народное как же?
- Не получится. Это ж все должны в равной степени трудиться и не прогуливать, а у нас такое никак не возможно. Проходили уже. И как это одинаковая зарплата? – говорит тут Мария. - Иван значит, к примеру, пьет целыми днями, не работает, а ему, как моему Михаилу платить поровну?!
- Чего й - то он не работает? – возмутилась в свою очередь Татьяна, жена Ивана, - не хуже других вкалывает. Например, Вероникиного полюбовника, фельдшера афро-негритянского.
- Какого такого еще любовника? Чем тебе фельдшер наш не угодил? За собой гляди, лахудра! А у меня лучшие надои на селе! - пустив слезу, и чуть не заплакав, возмутилась Вероника доярка.
- И все же сомневаюсь я, в затее этой, - задумчиво сказала Ольга парикмахерша, - может там, в Израиле это дело и вышло, а у нас не пройдет. Там тепло, на земле обетованной, а у нас зима холодная, снегу по колено, и такое дело никак не выйдет!
- А как это по справедливости делить? – удивленно спросила бухгалтерша. - Да мы уже за тридцать лет такому понятию и разучились совсем.
- Да поделить – то все можно! – говорит Ольга, – а вот что с детьми будет? Что и школу свою открывать? Где столько денег взять? Вон нашу еле, еле отремонтировали. И то, что рабочая сила дешевая - среднеазиатская…А кто ж к нам учительствовать поедет? А лечиться где? Тут весь район два года не может денег на новый фельдшерский пункт собрать. А кибуца эта как на это дело заработает? А не заработает если?
- И я против кибуцы, - сказал Прохор. – На хрена мне эта общественная столовая? У меня жена, Люба прекрасно готовит…Все ее пироги на селе знают. И потом, какой от этого дела мне доход? Что общество это ваше производить будет?
- Все будет, - отвечает ему дед Егор, – и сеять и коров, и пожалуйста, заготовка грибов…
- Даже если и выйдет что толковое из кибуцы этой, то еще хуже! Зажмут конкуренты и завистники, если что получаться станет. И первый, депутат наш Борис Михайлович. Из принципу, что не он это все придумал, - подытожила парикмахерша Ольга.
- Во, во, еще захват этот, как его, – рейнжерский устроят, – сказал с осознания дела Михаил, - а значит, для охраны придется еще и свою полицию заводить. Опять расходы.
- Никакой полиции, не в Америке живем! - резко ответил ему дед, - она только на страже капитала стоит, власть денег оберегает. Милицию свою рабочее – крестьянскую организуем! Как прежде, что б от народа была…

Сарай шумел, спорил. Мужики дымили. Бабы вытирали слезы и вздыхали, вспоминая трудную и веселую молодость…
- Давайте лучше монархию объявим! – неожиданно предложил Витька Ольгин сын, - построим рыночный социализм, как в Швеции.
- Это как так?– удивленно спрашивает его Ольга парикмахерша? – Что опять царя на трон сажать? А потом, опять свергать? Все снова?
- Никого свергать не надо! – говорит малый, – там самый высокий уровень оплаты труда и социалистическое распределение благ. Представляете? Не в какой такой республике типа Франции, не в Америке этой самой при самой демократической, а именно в королевстве Шведском. Стало быть, монархия и есть самое прогрессивное на сегодняшний день общество.
- Нет! – С осознанием дела сказала на это бухгалтер Елена Сергеевна, – нам как в Швеции, и вообще, как в Европе, нельзя. У нас менталитета для такого социалистического рынка не хватит!
- Какие еще короли? – прокричал Иван, совсем с дуба упали! Двадцать первый век на дворе.
Сначала царя в Кремле посадим, потом опричником расплодим, а потом уже и дворян, словно курей разводить будем, - Ну ты даешь Витька! - высказался Иван, еле сдерживая свой смех сквозь прижатую ко рту кепку…
- Не понимаю я вас граждане? - сказала баба Нюра, - демократию не одобряете, монархию не хотите, в коммунизм обратно не желаете. Так и будем с минимальной корзинкой стоять –топтаться без национальной идеи?
- Голосовать давайте! – раздался тут неизвестный голос с самого конца сарая, с мешков с картошкой, - а то скоро стемнеет уже.
- Правильно, надо голосовать, - поддержал его народ.
Стали голосовать. Посчитали. «За» кибуц высказался только сам дед Егор и тракторист Михаил. Остальные жители села были «Против». Баба Нюра, от греха подальше, воздержалась.
Дед Егор угрюмо, глядя в пол, сидел на ящике с гвоздями расстроенный выбором односельчан. Ведь чего он хотел? Справедливости хотел. Равенства. Чтобы без олигархического доминирования этого, без монополий и вывоза капитала, чтобы всем и каждому по труду его, по совести! А они не поняли. Эх, подумал он в этот момент, видно помирать без социальной справедливости придется…
- Не хотите, как хотите! – в сердцах произнес дед, махнул рукой и вышел из сарая.

Мы с Прохором, хорошо попарившись в парилке его новенькой бани, отдыхали в предбанник, не спеша потягивая светлое пиво.
- Ты смотри - не захотел народ обратно в коммунизм то? – то ли сказал ему, то ли спросил я.
- Да кто его знает? – то ли себе, то ли мне ответил он. - И так поворачивай вопрос и этак. Но в кибуц этот не захотел. Боязно, а вдруг опять полки магазинные опустеют? Хоть живем не богато, зато в магазине все есть. Да и привыкли уже к рыночным порядкам. А деньги – дело наживное.
- Стало быть, посчитали этот вариант путем назад? А людям все же вперед хочется, – высказал я относительно произошедшего, свое оптимистичное мнение.
- Да и вперед, с демократией нынешней, не очень знаем, как идти?- сказал Прохор. - Не придумали еще подходящего политического строя для нашего русского менталитета. Одно только и остается, что любовь и вера.

Была середина лета. В Мошкино стояли замечательные солнечные дни. Колосилась высокая трава, над лугом в танце кружились бабочки и порхали стрекозы. Дед Егор по-прежнему сидел на своем любимом пригорке, и приглядывая за пасущимся на поляне стадом, отмахивался от назойливых мух сжатым в руке, свежим номером «РБК - Дейли»…

Продолжение следует…