Призрак на болоте

Эпиграф: - Вот ведь как сильна любовь!
– сокрушался оставшийся один Зозуля:
- Видать не только в душе, но и еще
где-то, живет она в человеке! А может,
весь человек и есть – любовь?

…Из повести «Козак Зозуля и Степанка».



…Жан открыл глаза. Воспаленный взор выхватил заснеженное поле, поросшее высокой травой и высохшим рогозом. Опираясь на слабые руки он попытался приподняться: ладони погрузились в сырой снег, застывшее тело мгновенно отдалось во власть острой боли. Жан застонал, ощущая каждой клеткой своего измученного тела проникающий в него промозглый холод: крупная дрожь сотрясала его, но внезапно возникшая, неосознанная жажда к жизни снова и снова заставляла его подниматься и падать…

После нескольких безуспешных попыток он обессилено упал лицом в снег. Снег успокаивающе холодил его пылающий жаром лоб. «Как глупо! - подумал Жан, отдаваясь безразличному покою: - Неужели это конец моей жизни! Все мы, бравируя неизвестно перед кем, думаем о смерти, но не предполагаем, что она может прийти.. Нет! Она не должна прийти ко мне вот так: легко, просто и нелепо! И так рано!»

Невероятным усилием ему удалось перевернуться на спину. Уже совсем стемнело, на его лицо медленно падали редкие снежинки. В глаза светил яркий месяц: безлико, холодно, безразлично. Жан прикрыл веки, пытаясь восстановить в памяти все то, что привело его к такому бедственному состоянию, но мысли, вероятно, тоже медленно растворялись в охватившем тело блаженном неведении и томительном ожидании. Он подумал что умирает, и это оказалось совсем не страшным, и даже легким, если бы только не тупая боль, которая не хотела оставлять его изувеченное тело…

…Сколько Жан пробыл в этом состоянии, он не знал. Память, услужливо оберегая его от дополнительных стрессов, перестала фиксировать время, но проклятая боль снова вспыхнула в груди и животе, заставила слабо шевельнуться и застонать. Вдалеке слышались приглушенные звуки похожие на лай собак. Месяц, сиял как и прежде, в его свете из темноты неба мерцающим серебром опускались на землю пушистые крупинки снега. «Боль! Значит, я еще жив! Собаки… Нет, это наверняка шумит ветер или галлюцинации…». Жан снова устало закрыл глаза.

Но шум приближался: все громче слышался неторопливо сдержанный лай больших псов. Слабеющее тело Жана снова возжаждало жизни, во взоре затеплились огоньки надежды. Он с трудом лег на бок, оперся на локоть. Оказывается он лежал на возвышенности, яркий месячный свет позволял видеть далеко, словно это была не начинающаяся ночь, а вечерние сумерки. Прямо на него двигалось темное пятно, которое по мере приближения приобретало все более ясные и отчетливые очертания. Через несколько минут мимо Жана пробежало несколько крупных псов: собаки двигались большими прыжками, изредка с достоинством подавая голос тем, кто следовал за ними. Они быстрыми тенями скользнули мимо него, не обратив никакого внимания на лежавшего в сыром поле человека, словно не слышали и не чуяли его запаха и стона. Следом за ними скакала группа всадников: внезапно обострившиеся чувства Жана уловили глухие звуки топота копыт, позвякивание сбруи и жаркий храп рвущихся вперед коней.
Жан приподнялся еще выше, и даже сумел махнуть им рукой. Сдавленное холодом горло издало слабый, похожий на стон, хрип…

…Первым, мимо него, обдавая запахом горячего пота и кожи седла, проскакал вороной конь. От его копыт брызнули комья сырой земли и снега. Укутанный в черный плащ всадник равнодушно бросил из-под широкополой шляпы мимолетный взгляд на Жана, и помчался дальше. Следом за ним проскакали еще двое. Жан мог поклясться, что всадники видели его: он даже встретился с тусклым и холодным взором их предводителя, но они не остановились, Жан был им не нужен. Потрясенный таким открытием он удрученно смотрел им в след. «Это конец! - подумалось ему, - Как жесток мир, и как ничтожна жизнь наполняющая его!»

К нему пришло горькое разочарование в собственной ненужности и ничтожности. Чувство бессилия захватывало в невидимый плен сознание, сильная дрожь сотрясала немеющие члены тела, но вдруг… К нему приближался еще один верховой, и Жан необъяснимым внутренним чувством понял – это женщина. Это действительно было так: на гнедом коне, одетая в широкий плащ из серебристого меха, скакала женщина. Он, даже сумел заметить видневшиеся из-под откинувшейся в сторону полы накидки острые кончики ее сапожек. И еще – глаза! Чем угодно, и перед кем угодно, Жан мог свидетельствовать в том, что он видел взгляд женщины, хотя на ее лицо опускалась кружевная вуаль. В нем промелькнуло любопытство, и Жану показалось, что женщина на миг придержала своего скакуна и даже сделала быстрое, направленное в его сторону движение, но это случилось только на миг, а может быть ничего и не было… Совсем ничего. Конь, роняя с удил желтую пену, стремительным прыжком рванулся вперед, вдогонку странной кавалькаде…

- Не заметили, - обреченно прошептал Жан, глядя вслед удаляющейся группе всадников, - но они видели меня, особенно женщина… И она очень красива… Но может быть эта дама была моя смерть, и я воочию заглянул ей в глаза? Боже, как же она тогда прекрасна!

Обессиленный Жан снова опрокинулся на спину. Во время поворота, ему почудилось, что рядом с ним, в грязном снегу что-то блеснуло. Скосив взгляд в сторону, увидел темный предмет, наполовину зарывшийся в снег и грязь. Протянув руку, Жан ухватил его за короткую кожаную петельку, подтянул к себе. Это была фляга: небольшая, но тяжелая. Отвинтил крышку, сосуд был чем-то наполнен. Жан, не задумываясь поднес флягу к сухим губам, глотнул. Ему было безразлично, что он сейчас пьет.

- Это не видение, - пробормотал он: - Я видел ее и она – видела меня…Я пью ее дар, и принимаю его каким бы он не был.

Он лежал и думал о том, что в тяжелый для него вечер только одно существо выразило сострадание к нему, и доказательством этого сочувствия являлся этот напиток. «В любом случае, смерть или жизнь – но прекрасная дама этот дар преподнесла мне. Только мне, Жану, и больше никому! Я с благодарностью принимаю его… А дальше, пусть рассудит судьба!» - думал он, умиротворенно взирая на падающие снежинки…

Через некоторое время он с удивлением почувствовал, что в его теле стали происходить разительные перемены: снова вернулся холод, но стала уходить изнурительная боль. Сознание прояснялось, и настойчиво требовало от него действий, свойственных здоровому, живому организму. Не веря самому себе, Жан уже более уверенно сделал еще один глоток, еще, и еще…

Прохладная, слегка горьковатая, но удивительно приятная на вкус влага заструилась по его застывшему от холода и боли телу. Живительными ручейками разливалась по крови, заставляя сердце биться все сильней и крепче. И, самое важное – уходила боль…

- Что это? – удивился он: - Что это за вино? Оно возвращает мне жизнь! Так я ошибся: прекрасная дама - не смерть…Но тогда кто она? Как она оказалась на этих болотах? И зачем она меня спасла?

Жан стал осторожно подниматься. Его слегка пошатывало, но он уверенно стоял на ногах. Тело холодила отсыревшая, изодранная одежда, но он не замерзал: чудодейственное вино согревало его.

Наполовину опустошенную флягу он бережно спрятал за пазуху своей куртки. Сейчас, она была для него самым ценным сокровищем, и он, не согласился бы расстаться с ней за все богатства мира, потому что в ней - была его жизнь.

- Где я? Но впрочем, все равно! Надо идти…

Он прошел несколько шагов в сторону проскакавших мимо всадников, и с удивлением обнаружил, что не видит никаких следов оставленных псами и лошадьми. Он неподвижно стоял, незряче вглядываясь в нетронутый снег, в непримятые травы и землю.

- Не может быть! – пробормотал Жан: - Их не было! Мне привиделось то, чего не было!

Он запустил руку за пазуху, ощупал обтянутую чем-то мягким флягу. Покачал головой и медленно побрел в ту сторону, откуда, по его предположению примчались призрачные всадники.

Шел довольно долго. Размышляя о случившемся, он не сразу заметил, что уже вышел на наезженную, присыпанную снегом дорогу. Жан зашагал более уверенно.
- Все потом! Сейчас нужно выйти на людей!

Дорога пошла на подъем. Под заросшим лесом холмом, Жан увидел большое строение, окруженное высокой оградой из покрытого скользким лишайником дикого камня. Подошел к воротам, взялся за тяжелое медное кольцо и постучал. Потянулись минуты томительного ожидания. За оградой захлебывались лютой яростью цепные псы.

- Пусть господа не сердятся на меня! Старый Жофруа уже спешит к вам! – послышался голос проснувшегося хозяина двора.

Жан смотрел под ноги: сквозь широкую щель между землей и воротами к нему придвигалась полоса желтого света от лампы. За дверью кто-то остановился, скрипнула задвижка, и в воротах распахнулось небольшое окошко. Чуть поодаль от него Жан увидел широкое, поросшее золотистой щетиной лицо. Из-под ночного колпака внимательно смотрели выпуклые, близорукие глаза. Хозяин, хрипло дыша, вглядывался в Жана.

- Что желает ваша милость? Чем я могу вам услужить?

- Мне бы переждать ночь, отогреться у огня! – ответил Жан, и тут же, торопливо добавил: - Не более этого, уверяю вас, сударь!

- Вы один?

- Да, один!

- И как же вы, позвольте вас спросить, оказались у моих ворот, темной ночью и один? Без слуг, без сопровождения?

- Я не помню, - почти соврал Жан. Почти, потому что он действительно не помнил как оказался на болоте.

- Вас ограбили? – настойчиво продолжал расспрашивать хозяин, - Если это так, то вам нужно обратиться не ко мне, а к властям.

- Наверное нет, не ограбили! Я не помню!

- Так чем я могу вам помочь?

- Я уже говорил… Только мне нечем отплатить вам за гостеприимство!

- Я это уже понял! – толстяк хрипло дышал, поднял лампу повыше: - Но должен вас огорчить, сударь! Мой постоялый двор давно в запустении, я разорен! В доме царит холод, и в сырых углах пауки плетут паутину. Винный погреб пуст, как пуста рассохшаяся на солнце бочка. Давно не топленый камин разваливается на куски.

- Что ж! – вздохнул Жан. Еще на подходе к дому он увидел тонкую струйку дыма, уютно тянувшуюся к небу из высокой трубы над прочной крышей из черепицы: - Тогда, прошу вас, укажите мне путь к городу.

- К Парижу? Вам в эту сторону! – толстяк кивнул головой в сторону дороги: - Всего через два лье вы дойдете до ближайшей таверны, что расположена в его пригороде! Но погодите: еще никто не говорил, что старый Жофруа не проявил сочувствие к попавшему в бедственное положение человеку. Из человеколюбия, я могу предложить вам кусок пирога и кружку воды. Обождите немного, сейчас я принесу…

Окошечко захлопнулось, послышались удаляющиеся шаги.
- Человеколюбие! – Жан проследил за утекающим в глубину двора светом. Он вспомнил безразличный взгляд черного всадника и усмехнулся: - Пожалуй, псы на болоте, поступили более человечно: они пробежали мимо, а могли разорвать… И, были бы, по своему правы…
Он развернулся и быстро зашагал в указанном направлении.


…Утром слабый снегопад сменился дождем. В сером тумане на неприглядных улочках маячили силуэты редких прохожих. Люди, зябко кутаясь в промокшие плащи, торопливо шагали по своим делам. Обычная для зимнего времени погода и Жан не обращал на это внимания. Он шел по узким, кривым улицам, приближаясь к своей квартире. По дороге ему показалось, что его кто-то окликнул по имени, но он только глубже натянул на голову пропитавшуюся водой и грязью шляпу и ускорил шаги.

В квартире было тихо и холодно. Возле закопченного камина лежала кучка хвороста, на хорошие дрова у Жана не хватало средств. Сбросив плащ, он высек огонь. Наблюдая, как пламя медленно охватывает сухие ветви, Жан уселся в старое кресло, вытянул ноги к теплу и крепко уснул.
Проснулся он поздно. На ратуше, отмеряя вторую половину дня, били часы. Огонь давно прогорел, но в комнатке, которую снимал Жан, еще сохранились остатки тепла. Он не торопился подниматься. Сидел с закрытыми глазами. В голове хаосом закружились обрывки воспоминаний о вчерашнем дне.


…Жан был старшим сыном обедневшего дворянского рода из Гаскони. Отец его, с успехом промотав фамильное достояние, вынужден был заняться земледелием на оставшемся в его владении куске земли, но это занятие оказалось малодоходным. Старый вояка, шевалье де Моро, половину жизни проведший в казармах гвардии и походах, плохо смыслил в хозяйстве и постепенно погружался в долги. Находя утешение в кружке доброго вина, размышляя о будущем своих четырех сыновей, он решительно отказал им в продолжении семейного занятия, карьеры военного, и пожелал видеть старшего сына в сане священника. Но его духовник, отец Жозеф, побеседовав с юношей, посоветовал отцу изменить свои планы. Священник мотивировал свое решение тем, что не смог обнаружить в юноше истоков истинной набожности, и будет лучше для всех, если мальчик станет изучать другие науки, к примеру – каноническое право. Шевалье благосклонно отнесся к дельному совету и вскоре Жан, отбыв в столицу, начал свое обучение Сорбонне.

Юноша рос крепким, любознательны человеком и были все основания полагать, что он, вероятно, сможет достичь на избранном поприще определенных успехов. Жан, практически целиком отдавался учебе, но жил замкнуто, отдельно от своих товарищей студентов. Причиной тому была бедность, порой граничащая с нищетой. Присылаемых отцом средств едва хватало на оплату и содержание крохотной комнатушки, находившейся в старом доме под самым чердаком. Свободное от учебы время юноша был вынужден тратить на заботу о своем пропитании: он устроился переписчиком деловых бумаг в конторе нотариуса. Заработок был скудный, и едва позволял ему сводить концы с концами.

Жан вспомнил, что последние монеты он истратил вчера, в трактире на набережной Сены. А тот вечер он возвращался домой. По дороге сильно промерз и решил зайти в трактир, чтобы выпить горячего вина. Расплатившись с трактирщиком, Жан, бережно держа вожделенную кружку, оглядывал полутемное помещение, переполненное по случаю непогоды праздным народом и гуляками. Высмотрев свободное место у стола, он осторожно двинулся через зал. Лавируя среди разгоряченных вином людей, он проходил мимо стола, у которого спиной к нему сидели молодые люди. Напротив них расположились веселые девицы, которые всегда были в этом трактире и одна из них, глянув на Жана, улыбнулась ему: лукаво и прельстительно. Один из сидевших за столом молодых повес, заметил это и резко повернулся к Жану. Юноша узнал его: это был сынок богатого мясника. Недовольный парень, медленно пережевывая кусок жирной ветчины, вперил в Жана тяжелый взгляд. Второй, также, развернулся в сторону студента. На его широком, раскрасневшемся от выпитого вина лице блуждала откровенно презрительная улыбка.

- Обнаглевший школяр! Ты решил, что можешь предложить моей Мадлен больше чем заплатил я? – процедил сквозь сальные губы мясник, и презрительно сплюнул под ноги студенту непрожеванный хрящик.

Товарищ его весело захохотал, тыча пальцем в застывшего Жана, он захлебывался от восторга, услышав слова своего товарища. Жан не был трусом: он с детства отличался немалой физической силой и отвагой, но сегодня решил пройти мимо подвыпивших богачей. Невнятно пробормотав несколько слов, он, бережно прижимая к себе драгоценную кружку с вином, шагнул дальше. И тут же упал, споткнувшись о вытянутую ногу мясника.

- Возьми и убирайся к дьяволу! Купи себе кислого вина у торговки, что стоит у моста! Тебе не место с добропорядочными людьми! – ухмыляющийся парень бросил в лужицу вина мелкую монету.

Дальше, произошло то, что должно было случиться. Оскорбленный Жан взметнулся с пола. Истошно закричала растрепанная девица, трактир загудел в предвкушении зрелища. С перевернутых столов покатились кувшины и тарелки, вокруг дерущихся столпились пьяные бретеры, готовые в любую секунду выхватить из ножен свои шпаги…
Далее, память Жана проснулась почти ночью, на болоте, в двух лье от Парижа.

Вероятно, избитого до полусмерти Жана, мясник и его дружок посчитали мертвым и сумели, вытащив из беснующегося в драке трактира, отвезти на далекий пустырь и оставили там. По тем временам, это являлось обычной практикой, и, как правило, власти не особенно озабочивались опознанием и расследованием дела пострадавшего. Париж, едва вышедший из революционного безумия конца 18 века, досыта вкусивший правой и неправой крови, равнодушно перемалывал неосторожные жертвы, присыпая их тонким слоем земли и забвения.

…Вспомнив все это, Жан вздрогнул. Резко поднявшись с кресла, подошел к маленькому, мутному зеркалу, внимательно разглядывая свое лицо.

- Странно! – пробормотал он: - Лежа на болоте, я считал, что на мне нет ни одного живого места! Да оно так и должно было быть: эти скоты не знают пощады. Но почему я не ощущаю боли? – Жан ощупал свое тело.

- Ни царапины! Хотя, в лучшем случае, я должен был бы провести в постели не менее двух-трех недель. Почему так?

Юноша перевел взгляд с зеркала на столик: на нем лежала обтянутая темно-голубым бархатом серебряная фляга с золотой крышкой. Жан взял ее в руки, вгляделся в колпачок.

- M.L.M – прочитал он, отчетливый, причудливо вычеканенный вензель.

Перед его мысленным взором, вновь возникла унылая болотистая равнина, мертвенно бледный свет месяца, тихо падающий снег. Мимо словно тени пробегают огромные псы: они, занятые своим делом не обращают внимания на умирающего Жана. Безлико – холодный, проникающий льдом в глубину души, взгляд первого всадника и она… Прекрасно холодна в своей недоступности и равнодушии, которое вдруг меняется на любопытство и фляга в талом снегу…

- Кто они? – подумал Жан.

Он стоял, держа в руках драгоценную флягу, и старался понять, разгадать смысл всего произошедшего прошлой ночью на болоте. То, что всадники промчались мимо него, Жана не удивляло. Всего лишь несколько лет назад, патриархальная Франция взорвалась, словно праздничный фейерверк над Версалем. Сбросивший с себя привычные нравственные и моральные устои, народ фантастически быстро привык к опьяняющему чувству вседозволенности и свободы, которое в первую очередь направилось в сторону своих господ и властелинов. С безумным фанатизмом, особо не вдаваясь в проповедуемые ему идеалы равенства и братства, народ Франции направил гигантские усилия на уничтожение всего того, что довлело над ним веками. Все смешалось в это время: революция разметала в стороны всё и всех! И случалось так, что поверх праведных идей, всплывали грязной пеной озлобленные, ни к чему не приспособленные существа, которые с гордостью примеряли на себя невиданное доселе звание – гражданин! Францию захлестнули кровь и террор.

Рушились древние склепы аббатства Сен–Дени, высохшие тела умерших королей бесцеремонно выбрасывались в мусорные ямы, словно это могло изменить ушедшую историю государства. Беснующаяся толпа, вчера еще благопристойных, почтенных буржуа и новоявленных граждан, устроила буйную вакханалию праздника возле эшафота, на котором застывала кровь, текущая из отрубленной головы их королевы – Марии Антуанетты…

- Что на этом фоне означает моя жизнь? – спрашивал себя Жан. Он обманывал, успокаивал сам себя, старался оправдать поступок незнакомцев, ведь с ними была – ОНА!: - Франция не успела отвыкнуть от гильотин и смерти! Еще бегают по ее полям одичавшие псы, привыкшие к человеческому мясу! Но, кто же эти люди? Судя по фляге, они очень богаты… А может они вовсе и не люди? Почему я не нашел их следов на снегу?

Духовник отца, в свое время, сделал правильные выводы в отношении мировоззрения сформировавшегося у Жана. Любопытный юноша не сумел погрузиться в религию, находя в ней немало несоответствий с реальной жизнью. Не воспринимал он серьезно и многие из суеверий, считая их проявление следствием косности ума. Также ровно относился и к мистицизму. Конечно, он с трепетом читал или слушал рассказы о потусторонних силах или существах, но считал, что это у него происходит не более чем из простого любопытства. Но вчера он сам столкнулся с чем-то непонятным, и в его душе зародились сомнения в правоте своих убеждений…

На ратуше снова пробили часы. Жан вздрогнул, освобождаясь от нахлынувших размышлений. Он вспомнил, что ничего не ел со вчерашнего дня, и у него неприятно засосало под ложечкой. В комнате из съестного ничего не было. Жан с надеждой обыскал карманы своего небогатого гардероба, хотя загодя знал что не найдет ни одного су.

Единственно ценной вещью в его жилище была подобранная им в снегу фляга. Жан даже приблизительно не мог определить ее стоимость, но полагал что она очень дорога. Однако, честный юноша не мог и помыслить, чтобы отнести вещь в ломбард или заложить ростовщику – она ему не принадлежала. Правда, шевельнулась робкая мысль, что прекрасная дама обронила драгоценную флягу случайно, но он решительно прогнал все сомнения по этому поводу.

- Нет! Я ясно помню глаза дамы! Она спасла меня, я уверен в этом так же, как и в том, что на улице сейчас идет дождь…

При мысли о холодном дожде и предстоящей голодной ночи Жан погрустнел. Он машинально взболтнул флягу: в ней плеснулись остатки вина.

«Что же, выпью вина! Это лучше, чем провести остаток дня и ночь на голодный желудок! А владелицу фляги я обязательно найду и верну ей ее сокровище, вместе со своей признательностью за спасение!» - решил юноша, припадая губами к серебряному горлышку сосуда.

И снова, как и прошлой ночью, он явственно ощутил, как с каждым глотком в него буквально вливается сама жизнь.

«Нет, это не вино! – решил он: - Напиток не пьянит, правда, слегка дурманит голову…Не больше…Но сколько в нем энергии, я чувствую как во мне забурлила кровь…Что я пил?»

Жан сидел, разглядывая флягу. Его разум решительно отказывался давать хоть какие-то вразумительные пояснения обо всем происходящем с ним. Время шло. Прилив энергии сменился чувством насыщения и покоя. Юноша задремал…

Проснулся он, оттого, что услышал шаги на лестнице, ведущей к двери его комнаты. Жан прислушался: это не были грузные шаги хозяйки, вечно ворчливой старухи, поднимающейся по этой лестнице один раз в месяц, чтобы взять с постояльца плату за жилье. Не были эти шаги и служки, пронырливого мальчишки приносившего в комнату Жана воду для питья и умывания, а также, тощую вязанку хвороста. Тот, кто поднимался к комнате, несомненно, был молод и силен, поступь была легка и уверенна. Жан с нарастающим напряжением смотрел на дверь. Сердце его учащенно забилось. В непонятном предчувствии к горлу юноши подкатил комок…

Человек остановился, и Жан услышал его ровное дыхание. В дверь постучали, тихо, но требовательно. Жан судорожно сглотнул, по его телу пробежала ознобная дрожь. Он смотрел на дверь, не в силах ответить пожелавшему войти к нему посетителю. Дверь скрипнула и медленно отворилась. В проеме, Жан увидел женский силуэт, укутанный в широкий плащ серебристого меха. Над изящной, в цвет накидке, шапочкой, опускались кружева черной вуали со вшитыми в нее жемчугами. Женщина стояла неподвижно и ничего не говорила.

Жану показалось, что в наступившей тишине остановилось не только его сердце, но и само время. Он узнал ее! Это была ОНА!

- Это вы! – только и сумел выдавить из себя ошеломленный юноша. Он попытался подняться навстречу незнакомке, но занемевшие ноги не подчинились ему, он лишь слегка шевельнулся в направлении нечаянной гостьи. Его высокий лоб покрыла обильная испарина, глаза лихорадочно блестели.

Молчание затягивалось. Женщина прошла в комнату: остановившись напротив окна, она легким движением подняла вуаль, оправила аккуратно уложенные на висках локоны каштанового цвета волос. В маленьких мочках ушей блеснули изумрудные сережки. На Жана смотрели спокойные, цвета спелой вишни, глаза. На удлиненном, с тонким, правильным носом и четко очерченными губами лице, не дрогнул ни один мускул. Дама подняла тонкие, затянутые в бархат перчаток руки к застежке плаща, расстегнула ее и требовательно посмотрела на растерявшегося юношу.

Жан, оправившись от растерянности, поднялся и принял сброшенный ему на руки плащ. Он проклинал себя за минутную слабость, которую проявил при появлении незнакомки. Смущенный юноша покраснел до корней волос, оглядел комнату в поисках достойного места для одеяния гостьи, но не нашел ничего лучшего как оставить его в своих руках. Жестом указал сесть в оставленное им кресло: оно было единственным в его бедной комнате.

Женщина благосклонно кивнула, расправив платье из тонкого, темно синего бархата, села на предложенное ей место. Жан, как и прежде, молчал.

- У вас не горит камин! – первая заговорила гостья. Голос у нее соответствовал ее красоте: глубокий, мягкий, с легкой хрипотцой, присущей истинным француженкам.

- Я не успел заготовить дров! – смущенно ответил Жан.

- Конечно! У вас была очень бурная ночь!

- Мадам! – снова пролепетал Жан: - Я…

- Не нужно говорить, я все знаю! Меня зовут Марин Ле Пен. Близким друзьям я позволяю обращаться ко мне просто – Мари. Зовите и вы меня так, Жан.

- Вы знаете мое имя? – поразился юноша.

- Я знаю о вас гораздо больше, чем вы предполагаете. Мне не составило труда отыскать вас…

- Но кто вы? Вы спасли меня, когда я уже потерял надежду на холодном болоте. Вы приходите ко мне и называете меня своим другом. Мадам…

- Мари! Меня зовут Мари! Запомните это, иначе я обижусь на вас.

- Простите…Мари! – юноша оправлялся от растерянности и недоумения. Он бережно положил плащ на край своей кровати, и, спохватившись, кинулся к столику, схватил драгоценную флягу: - Вы, вероятно, пришли за своей вещью, которую случайно обронили на болоте! Она ваша! Клянусь, минуту назад я думал о том, что мне необходимо найти вас, и вернуть ее вам! Только…Только, она пуста, мадам…Простите, Мари…

- Вы верите в случайности? – глаза Мари лукаво блеснули.

- Не знаю! До вчерашнего дня – да!

- И что же изменилось со вчерашнего дня?

- Многое, Мари! Я поверил в судьбу, которая привела меня к вашему пути.

- Возможно, вы и правы! Но это была обычная, вечерняя верховая прогулка…

- Которая спасла мне жизнь! – подхватил Жан, прижав руки с флягой к груди, он заговорил горячее и убедительней: - Поверьте, Мари! Когда я сделал глоток из вашего дара, мне было решительно все равно, что в нем находится: жизнь или смерть. Я принял вас за прекрасное видение, несущее мне избавление, и неважно, куда бы оно меня привело.

Жан взволнованно рассказывал Мари о том, что он пережил и передумал на болоте. Девушка внимательно слушала его и лишь только тогда, когда Жан рассказал, как принял ее за ангела смерти, слегка улыбнулась. «Бедный мальчик!» - прошептала она.

Жан упал на колено, взял в свою руку ладонь Мари, и с благодарностью припал к ней губами. Девушка поворошила его густые, темные волосы. Юноша поднял на нее свой взор, заглянул в ее спокойные, внешне невозмутимые глаза, и внутри его разверзлась бездонная пропасть любви и признания. Мари, рассеяно, думая о чем-то своем, смотрела в угасший камин, не замечая полного страсти взгляда своего собеседника. Через время, она словно опомнившись, перевела взгляд на побледневшее лицо Жана, и тот понял, что он – погиб! Вся его прожитая жизнь, служила всего лишь прелюдией к этой, начавшейся так трагически, встрече. Он родился и жил только для того чтобы утонуть в омуте этих глаз.

- Мари! – потрясенно прошептал Жан.

Девушка, спокойно отвечала на пламенный взор юноши. Но в ее взгляде было столько мудрости и величия, что Жан невольно смутился, словно нашаливший сын перед своей строгой матерью. Еще когда она откинула вуаль, Жан отметил, что гостья очень юна, возможно, младше его самого, недавно перешагнувшего двадцатилетие. Но сейчас ему показалось, что их разделяет огромная жизненная или временная пропасть. Жан склонил голову, отдавая себя во власть этой странной, но ставшей столь желанной, девушке.

- Жан, Жан! – негромко проговорила Мари, отнимая руку от юноши: - Все не так просто, как хотелось бы! Возможно, когда вы узнаете то, что сокрыто от вас, вы измените свое мнение обо мне.

- Кто вы? – спросил Жан, поднимая голову.

- У вас и впрямь, не горит камин! – уклонилась от ответа Мари: - Дело не в тепле, а в уюте, который создает горящее пламя…Бесконечный трепет бликов огня!

Она сделала легкое движение в сторону камина, и в нем вспыхнуло пламя. Огонь взметнулся в каменной клетке, заполняя ее своим светом и теплом. Жан изумленно попятился, сел на кровать.

- Кто вы? – в отчаянии спросил он: - Уверяю, от вас я приму любое, что вы скажете, лишь бы это было правдой!

Кресло, на котором сидела Мари, было повернуто к камину, и девушке было неловко обращаться к сидевшему в стороне собеседнику. Жан удивился, с какой легкостью, хрупкая на вид девушка, привстав, повернула под собой тяжелое, старинное кресло.

- А я, признаться, подумала, что после вчерашней ночи вы многому перестали удивляться! Вероятно, я ошиблась! – с наигранным весельем сказала Марин, но Жан отметил, что в ее голосе скользнули нотки плохо скрываемой горечи.

- Хорошо! – решилась девушка: - Я скажу вам правду, но ровно настолько, сколько могу рассказать, без ущерба для моих друзей…и для вас! – ее и без того бледное лицо, посветлело еще больше: - Я из тех, про кого вы говорите: «Они приходят по ночам!»

- Не верю! Этого не может быть! Вы поняли, что я полюбил вас, и решили обмануть меня, чтобы избавиться от моих притязаний. Вы ведь – здесь, передо мною!

- И я не обугливаюсь в смертных муках от лучей солнца! – горько усмехнулась Мари: - Не рассыпаюсь в прах при виде святого распятия, которое висит над вашей кроватью! Не бросаюсь на вас, накрывая своим плащом, со злобным шипением выпивая из вас жизнь… И …Я не химера с крыльями летучей мыши – а просто Мари! Вас это удивляет?

Жан молчал. Его сознание отказывалось воспринимать услышанное.

- Вот видите, я была права! Моя правда, слишком страшна, для вас.

- Так вот почему я не увидел ваших следов на снегу…

- Да! Хотя под нами были обычные лошади, но Мессир, из осторожности, часто скрывает свои следы.

- Мессир? Это тот, первый, с холодным взглядом?

- Да! – кивнула Мари.

- Он как вы?

- Вам лучше не знать о нем! Я и так сказала слишком много!

- Но зачем? Зачем вы мне открылись?

- Наивный мальчик! – покачала головой Мари: - Ты так ничего и не понял!

- Неужели…Мари! – Жан, не веря в свою догадку, забыв обо всем, рванулся к девушке.

- Тс-с! – остановила его Мари: - Не спеши, мы еще не обо всем поговорили.
- Мари, умоляю вас!

- Не торопитесь! Выслушайте меня до конца, хладнокровно и спокойно! Иначе, мы расстанемся навсегда!

Жан встал на колени перед креслом. Девушка негромко продолжала говорить, перебирая тонкими пальцами пряди его волос.

- Я урожденная баронесса Ле Пен. В свое время это был очень знатный род. Произошло это давно, за два с четвертью века, до вашего рождении. Мое тело уже двести лет как должно лежать в фамильном склепе. Но я живу…Так вышло, благодаря Мессиру. Когда ни - будь, я вам расскажу, как все случилось. Поверьте мне, Жан! Мы почти такие люди, как и вы, только немного другие. Холоднее, и в нас почти нет чувств, присущих обычному человеку.

- Но как вы живете? Вы ведь…

- Вы хотели сказать – мертвы? Не беспокойтесь, я не обиделась! Когда умирает тело, его оставляет душа! Но Мессир вернул мою душу в уже умершее тело. Мы живем благодаря напитку, чье чудодейственное влияние испытали вы. Его состав нашел Он, кого, мы считаем своим хозяином и товарищем, Мессир. Этот элексир, позволяет нашим телам сохранять силы и гибкость, питает наш мозг и нашу волю! Этого достаточно, чтобы иметь могущество, многократно превышающее возможности человека, но слишком мало, чтобы сравняться с самым ничтожным из людей. Я это поняла вчера, когда увидела вас там, на болоте.

- Мари, я не могу понять вас!

- Все сложное, как правило, очень просто, милый Жан! У меня холодный разум и холодное сердце. Чувствуете? – девушка прижала руку юноши к своей груди: - Оно почти мертво, бьется столь редко, ровно настолько, сколько требуется для того чтобы провести холодную кровь по моему телу. В нем нет места для ненависти, но нет места и для любви. И я подумала…

- Говорите, говорите, Мари!

- Я…Я … Вчера, впервые за все годы, у меня мелькнуло сожаление к вам, которое вдруг вызвало сострадание. Я не могу объяснить, почему именно вы пробудили во мне то, что должно быть утеряно навсегда! Чувства! Какие прекрасные и давно забытые, печальные слова! – взор Мари затуманился, она отрешенно смотрела в огонь очага.

- Мари! – в отчаянии вскричал Жан: - что я могу для вас сделать! Одно ваше слово, и я отдам вам все! Хотите, берите мое сердце, и знайте, в мире не будет счастливее меня…

- К чему такие жертвы? – грустно улыбнулась Мари: - Соединить два мертвых сердца в одно целое, живое, такое не под силу даже Мессиру…

- Но вы, о чем - то говорили! О чем?

- Пока не знаю! – девушка с сомнением покачала головой: - Но я вдруг подумала: что если, к моему сердцу добавить немного жизни человека, который полюбил меня? Немного, маленькую частицу…Может быть, это заставит мое сердце ожить, и забиться в счастье и тревоге… И, возможно – в любви…

- Ах, Мари!- укорил ее Жан, - Всего лишь маленькая частица жизни, чтобы дать возможность ощутить счастье любимому человеку? Как вы можете во мне сомневаться, в том, кто предлагает вам свою жизнь всю без остатка, целиком! Милая Мари! – юноша улыбнулся девушке, и уже более рассудительно добавил: - И не смейте спорить! Без вас, мое тело уже весь день терзали бы вороны! От такой сделки я только выигрываю, так как могу получить взамен любовь самой прекрасной девушки Франции.

Но Мари не улыбалась. Она думала, серьезно и напряженно. Затем поднялась с кресла, прошла к окну и долго смотрела в сгущающиеся сумерки. Оглянувшись, пристально посмотрела Жану в глаза. Решительно подошла к кровати, повернулась к юноше спиной.

- Помоги мне! Расстегни пуговицы на платье…

Она сказала это просто, и даже – обыденно. Легкий бархат, скользнув по ее телу, упал на пол. Мари переступила через него, раскинула свой плащ на кровати. Отчего-то вздрагивая бледными плечами, легла на него, вытянув руки вдоль узкого, стройного тела.

- Иди ко мне, Жан! – позвала она и закрыла глаза.

Жан, словно в тумане, не веря ни во что и ни чему, прилег рядом с девушкой. Провел рукой по ее прохладным плечам, ища горячими губами ее губы.

- Нет, подожди! – Мари неожиданно ловко извернулась под ним: - Я попробую…немного…чуть-чуть…

Девушка легла на него, обвила руками. Холодными губами провела по груди Жана, выше, еще выше… Затуманенный страстью юноша, вдруг ощутил легкий укол повыше плеча, в шее. Что-то невидимое соединилось в их телах, и по жилам Жана заструилось невиданно сладостное томление, и в этот миг ему хотелось только одного: что бы это не прекращалось никогда.

Мари оторвалась от шеи Жана, прильнула к нему всем телом, обняла неожиданно сильно и страстно.

- Жан! – прошептала она: - Люби меня, Жан!

Юноша обхватил ее за спину, и они переплелись в тесном объятии. И вдруг, задыхаясь в упоительной страсти, он почувствовал как в теле Марин, отвечая на его любовь, послышались робкие, но уже учащающиеся удары: тук - тук, тук - тук…