Ключ (конец рассказа)

"Что я делаю?!.. - пронеслось в голове. - Дикость какая!" Ему захотелось ринуться назад, на спасительный подоконник, пока он ещё рядом, так легко достижим, ринуться, и спастись навсегда. Но он подумал, что поздно. Его жизнь перестала существовать. Он не помнил, кто он, зачем, не мог представить ни своего прошлого, ни своего будущего, был только этот миг, невыносимо ужасный миг: он над пропастью, и этот миг был больше любой жизни и длиннее существования всего живого на земле. Ни начала, ни конца... "Вот как!" - отметил он, и душа его онемела. Он помедлил, побыл ещё немного в этом миге, а потом, обтирая угол животом, стал плавно, осторожно переносить центр тяжести туда, в невидимое ему. Наступил момент, когда левая кисть, вцепившаяся в ребро здания, стала мешать, и Гена, тихо разжав её, держась другой рукой за верёвку, остановился и повёл ладонью вперёд - вдоль не видимой ему поверхности - там.
Нет, как бы он ни вытягивал руку, ничего острого, крепкого, за что можно бы было надёжно ухватиться, не нащупывалось. Только гладь стены. "Я думал об этом! - вспомнил он свои приготовления, много раз проигранные в уме ощущения, которые могут нахлынуть на него во время его перехода. - Перестань думать о стене и помни об основании, на чём стоишь. Надо медленно перетечь... не оттягивая зад".
Всё-таки он опустил ладонь вниз, и когда обнаружил свою верёвку, двумя пальцами зацепился за неё, подумав, что, в случае чего, успеет схватиться основательней. Потом плавно, как змея, продолжил перемещение своего тела до тех пор, пока лицо его вслед за телом тоже не обогнуло угол, и он, раскрыв зажмуренные глаза, не увидел вдали, в двух метрах впереди - конец плоскости. "Не пугаться! Взять себя в руки, даже если второй угол ещё далеко!" - вспомнил он свои "уроки". Да, угол был далеко. Пальцы Гены невольно вцепились в страховочный трос, но своего змеевидного перетекания он не прервал.
Всё! Он вышел на "прямую". Подтянув правую ногу и поставив её на этот прямой отрезок, он перевёл дух. Нужно было потихоньку втянуть правую руку и взяться ею за тот угол, который недавно отпустила его левая. Согнув её в локте, он схватился за ребро выступа. "Сколько ещё шагов? Два? Три?.." Шаги эти были не обычны, ступни его, как у балетного танцовщика, расходились в разные стороны, "шагая", он должен был слегка приседать, и как раз "приседания" эти таили опасность. Нет, лучше скользить!
Он начал двигать левую ногу по карнизу вперёд, и тут услышал позади себя протяжное: "А-а-ах!.." Он был распластан по стене, и город позади него теперь заметил его и издал изумлённый вздох. Ему показалось, что даже схватил его за плечи. "Не тяни меня к себе, поддерживай, подталкивай в спину, подпирай!" - попросил он этого внезапного зрителя. И показалось, что город и вправду, слегка подтолкнул его в спину, прижимая к стене. Он вдруг перестал бояться. Стал не только спокоен, но и как-то деловит. Необъяснимый внутренний мотор заработал в нём и подавил все страхи и опасения. "Что это? Что это такое вдруг возникло?" - подумал он. А потом понял - это она, та злость на себя, открытая в тот день, когда он впервые подумал об окне, когда не мог попасть в комнату. Злость, переросшая в неистовую решимость - это она управляла сейчас им и вела его. Все посторонние мысли отступили. Он видел, что следующее ребро выступа понемногу приближается, и оставалось только ожидать этого, пока он продолжал своё пластунское движение вдоль стены.
Ещё немного, ещё... Рука его приближалась к краю. "И совсем не так страшно, как я представлял", - подумал он. Сознание его было пусто, и он даже пожалел, что так пусто, сейчас он мог бы чем-нибудь занять его - мотивчик какой-нибудь пропеть, что-нибудь из своих дел обдумать, - всё это, не переставая медленно продвигаться вдоль плоскости стены. "Даже странно, совершенно пустая голова..." - удивился и пожалел он. Он не понимал в этот момент, что это он сам - вытравил в себе всё лишнее, подавил его в себе, запретил думать о том, что не относилось к делу, и теперь наивно думал, что ползти вот так, без единой мысли - скучновато.
Рука его достигла ребра выступа. Есть! Он ухватился за него, и теперь уже энергичнее, как будто подтягиваясь и рукою, продвинулся вперёд. Продвинулся так быстро, что увидел то, что за углом, и не поверил себе: "Это моё окно? Не может быть! Шаг, два - и я у цели?!" Он обрадовался, но радость эта была половинной, притушенной, как и все его чувства теперь, обрадовался где-то глубоко внутри, подспудно, тогда как всё поле его сознания, главное поле, по-прежнему занимала мысль о том, что надо точно и правильно выполнять нужные движения.
Он продолжал выполнять их, и уже почти привычно приник всем телом к последнему ребру выступа, которое надо было обогнуть. Он жизнь прожил на этой стене, он всё знал теперь о ней, прозаическое преодоление последнего отрезка пути опять наполнило душу скукой и нетерпением: "Пора кончать с этим, ну сколько можно тут висеть?" - подумал он почти с неудовольствием, как человек, который бессмысленно тратит своё время. Он сделал шаг и протянул руку к своему окну. Кисть ухватила раму, он рывком достиг её, и понял, что всё кончено. Ещё шаг - и вот он стоит на широком, надёжном, устойчивом, как ничто в этом мире, каменном подоконнике своей комнаты. Есть! Он сделал это! Испытание пройдено!
Теперь он стоял на просторном каменном подоконнике и смотрел на свою комнату. Отсюда, сверху, Гена никогда не видел её, и краем души удивился, как всё странно выглядит. Потом он отвязал свою петлю, присел, оперся правой рукой и спрыгнул внутрь. Всё. Конец. Победа. Ответ на мучительный вопрос -получен. Он может. Он выдержал. Он сделал это. Задачка была решена.
Он повалился на свой узкий диванчик и уставился на шкаф перед собой. Невероятно! Он всё сделал, как хотел, всё было позади! Но в душе своей он не находил никаких чувств. Пустота… Или, наоборот, полнота… Что бы это ни было, оно стояло неподвижно в нём, не выказывая намерения двинуться куда-то и вылиться в поток каких-нибудь понятных эмоций. Радости там, что ли, торжества. Ничего. Просто этот зуд, который мучил его два месяца был скинут навсегда, остался в прошлом.
Ладно. Он встал и медленно, сосредоточенно отправился в комнату Вазеева. Он всё ещё был заторможен и задумчив, как во сне, и по инерции внимательно следил за каждым своим движением, - ему хотелось запомнить свои ощущения, а для этого надо было их не пропустить, заметить. Открыл ключом дверь блока. Вынул ключ. Открыл комнату Вазеева и вошёл. Сунул ступни в свои тапки и подошёл к шкафу. Встав на стул, он отвязал свои верёвки и выкинул их конец за окно, на карниз. Закрыл окно, повернув ручки до упора, - всё как во сне. Потом вышел, запер одна за одной внутреннюю и внешнюю двери. Всё. Следы уничтожены.
Войдя к себе, вытянул с карниза верёвку и, встав на стол, начал отвязывать верёвки от шкафа. Тут только он заметил, что его "страховка" всё ещё висит у него на поясе. Ох, хорошо, что никто не увидел его в таком виде, в коридоре! Повезло.
"Ты бы ещё подушками обвязался… для пущего смеха!" – хмыкнул он вдруг, но истерический смешок повис, не развеселив его, не растормошив. Внутри по-прежнему всё было неподвижно, стояло, застыв как прозрачное желе, и он по-прежнему не мог обратить это чувство ни во что другое: ни в радость, ни в горе…

"И всё? - продолжал удивляться он. - И это - всё?!" Минуты две всего, если не меньше, несколько шагов по абсолютно надёжной поверхности - и из-за этого он так мучился, так истязал себя? Целых два месяца...
Знал бы он, что это так просто - ещё тогда, когда дверь не впускала его, 1 мая - влез бы в окно и забыл давно об этом, голова бы не болела... А так - только зря столько времени изводился, тратил сил, отнимая их от дел...
Но он н е з н а л, - понял он вдруг. - Не Знал. - В этом было всё дело. Он не мог ничего этого ни знать, ни понимать, пока не пропустил через себя всю дистанцию, шаг за шагом, и даже главное - до этого - не просчитал всё, не пережил секунда за секундой, не настроил себя.
"Это как русская рулетка, - подумал он. - Семь гнёзд в барабане, в одном пуля. Всего одна, остальные пустые. Но кто отважится, провернув барабан, приставить дуло к виску и нажать курок? Вероятность одна к семи... или к восьми там... - сколько гнёзд в барабане? Но эта вероятность - навсегда. Раз - и конец твоей жизни. Просто так: была и оборвалась... Все гнёзда пустые. Почти все. Но всё-таки пуля, одна, там есть. И вдруг - это окажется именно она? Она есть там, значит - м о ж е т выстрелить. И то, что она м о ж е т - сразу всё меняет. Так меняет, как если бы заряжены были все".
Вот этого-то он и не мог знать заранее. Он р а з л о ж и л ситуацию. Продумал каждую её деталь. Каждую деталь внимательно изучил, со всех сторон. Нашёл самое опасное и вооружился против этого опасного, мобилизовал силы в себе - самого страшного избежать. И только тогда эта ситуация, сначала наводившая ужас при одной мысли о ней, сделалась обозримой, подконтрольной ему. Он стал выше этой задачи. Вернее - был почти выше, до самой последней минуты. Пока не воплотил свой план в жизнь. Теперь он мог сказать себе: да, я преодолел!
У него было пусто в душе. Пусто и как-то тяжело. О чём он совсем не подумал заранее - это о том, как он будет жить дальше, если сделает это. Все его силы были - сделать, от этого зависело всё остальное, и когда он сделал, смог, он обнаружил, что не знает ничего про это "остальное", что он ничего не планировал и не загадывал о нём.

Всё! Он не мог так сидеть здесь, как каменный болван, ничего не чувствуя и не зная, что делать дальше. Он переоделся и выскочил из блока. Прочь, наружу, к людям, к другим местам и пространствам – он просто пошляется по городу, отвлечёт себя внешними мелкими и разнообразными впечатлениями, элементарно физически встряхнётся, наконец. Это всегда помогало думать, осваивать новые события – новые рубежи, которых он достиг – например, сданную сессию.
Он как пробка, выскочил из здания, где не мог больше находиться ни минуты. Но едва он оказался на улице – он успокоился и замедлил шаг. Спешить было некуда. Подумать только: он сделал всё как надо, всё как решил, и теперь ему было не о чем волноваться, у него было одна забота: постараться почувствовать, что только что произошло и испытать радость от этого.

Только через несколько часов гуляния по городу Гена начал что-то чувствовать. Вдруг, глядя на людей, здания, потоки машин, вспоминал, рывком: "Я сделал это. Я смог!" Радость и гордость наполняли его, он чувствовал себя сильным и свободным, могучим, тем, кому открыты все пути...
Но когда он вернулся к концу дня к себе, в свою комнату, стоило двери этой комнаты закрыться за ним и надёжно скрыть от чужих глаз, он почувствовал слабость и слёзы сами, помимо его воли, хлынули по лицу... Его плечи затряслись, он не смог остановить этого, и теперь вдруг почувствовал, какие они хрупкие - его плечи. Он приложил все свои силы - и удержал себя от истерики, рыданий в голос. Только теперь он почувствовал, груз какого огромного напряжения упал с нег сегодня, какой невыносимо-тяжёлый груз...


***
Осенью, когда Гена вернулся с каникул, уже почти забывший о своём июньском испытании, перешагнувший через него, он обнаружил, что по Университету ползают смутные, неясные слухи, будто бы кто-то, летом, перелез из одного окна на предпоследнем, семнадцатом, этаже большой "зоны" по подоконнику в соседнее окно. Тот, кто видел это, не мог точно назвать номера блока, так как видел очень искоса, сбоку - с такой точки, с которой посчитать номер окна не получилось.
Вазеев, встретив Гену (они теперь жили в других комнатах, и Вазеев уже не был соседом Гены), спросил, сверля его подозрительным взглядом:
- Ну что, приезжала сестра?.. Ты потом всё там прибрал, ничего не забыл? - но видно было, что он пытается угадать, не был ли тем человеком, о котором ползли слухи, именно Гена?
- Ой, спасибо! - как бы спохватился Гена. Эту сцену с Вазеевым он тоже представлял заранее, и уже отрепетировал. - Не бойся, всё я прибрал, и ключи сдал, сказал, что ты рано утром уезжал на вокзал и сам не смог. Да она и была-то всего один день, так что даже вещи, считай, не распаковывала. Ночевала только в твоей комнате, а так у меня сидела, да вышли с ней прогуляться ненадолго по Москве...
- А ты случайно не?.. - начал было Вазеев, но не решился спросить: на затуманенном лице Гены была написана готовность и дальше рассказывать Вазееву про приезд родственницы - раз уж Вазеев принял эту историю так близко к сердцу...


Это было давно, очень давно. С тех пор Гена, теперь уже Геннадий Заневский, через многое прошёл и многое повидал. И больше всего из того, с чем он сталкивался в жизни, его удивляло, как легко другие люди виляют в сторону, отклоняясь от выбранного ими пути, погнавшись за внезапно возникшими соблазнами, но ещё чаще - страшась чего-то, что ему, Геннадию, казалось мелкой и ничтожной угрозой. Сам он шёл к своим целям прямо и уверенно, заставляя окружающих ахать от удивления, но именно такой путь приносил в каждой ситуации наилучшие плоды.
О том своём памятном "переходе" по карнизу 17го этажа Главного здания, Гена никому никогда так и не рассказал. Да и как он мог рассказать, если и для себя не мог словами выразить то, зачем ему было это нужно и почему это было так важно. Это был какой-то камень в фундаменте его личности, но чем дальше он строил себя, тем меньше думал о фундаменте - главное, что тот был надёжным, не поводил и выдерживал на себе всё, что строилось на нём, позднее: следующие победы, которые тоже требовали и умений, и сил...
Но с годами... ему всё настойчивей стало чудиться, что он доказал тогда нечто важное о себе не только себе самому, но и этому миру. И мир запомнил... и как будто потихоньку научился считаться с ним, с Геной.