Семь жизней одного меня. Соловьиной порой 2.

Из оцепенения меня вывел голос внука, который опять запутал леску. Я отправился по темному следу распутывать, а потом снова вернулся и начал налаживать вторую удочку.
Там, куда не добрались руки «дяди Сашиных» рабочих, речка уже успела сильно зарасти.

Между чистой поверхностью воды и зеленой шевелящейся массой водорослей оставалось сантиметров двадцать. А чуть дальше от берега водоросли уже успели захватить весь объем. Но недостаток свободного пространства река словно пыталась возместить стремительностью своего течения – она так и бурлила в становящейся все уже протоке.

Между тем стало уже совсем светло, небо сделалось ослепительно голубым, и где-то за изгибом высокого берега, поросшего корабельными соснами, уже вставало солнце. А вдоль реки, движимый тишайшим ветерком, клубясь, тянулся белый туман.

Сначала мой кузнечик никак не хотел приводняться на нужном расстоянии. После нескольких попыток мне все-таки удалось резким взмахом гибкого кивка отправить его так далеко, что он перелетел через всю струю и опустился на границе водорослей. Крючок зацепился за ближайший зеленый росток и мне пришлось отцеплять его, отчего бедный кузнечик вышел из этой схватки далеко не в лучшем состоянии.

Но я проявил настойчивость и все-таки отправил его в плавание. Однако стоило ему проплыть по струе каких-нибудь пару метров, как какой-то молодой нахал, лихо выскочил из-за ближайшего зеленого покачивающегося стебля и одним движением стащил моего кузнечика с крючка.

В отместку я на нацепил на крючок целых два кузнечика и уже заученным движение отправил их в свободное плавание. Леска беззвучно соскальзывала колечками с моей безынерционной катушки и, когда уже не видимый за камышами кузнечик отплыл на положенное расстояние, я застопорил катушку и сейчас же почувствовал ощутимый удар.

Есть! Ах, как забьется сердце каждого истинного рыбака, когда почувствует он, что на другом конце лесы борется драгоценная добыча!
Для мелкой, почти пересыхающей, зарастающей травой подмосковной речушки полукилограммовый голавль – это круто! Я снял его с крючка и, торжествуя, поднял высоко над головой. Ко мне прибежал внучонок, который к тому времен успел снова запутать леску. Второго такого же голавля я поймал уже при нем. А затем, уступая его притопыванию и повизгиванию, нацепил кузнечиков, закинул удочку и передал ему.

Я был почти уверен, что такого клева больше не будет и поэтому отправился к дальним ступенькам разбираться с очередной «бородой». Но едва я дошел до места, как услышал истошный вопль внука и, обернувшись, увидел все происходящее: внучонка, вцепившегося в удочку и с усилием подматывающего катушку, а там, в отдалении – выпрыгивающего из воды красноперого красавца.
- Деда, помоги! Когда я подошел, он уже почти справился самостоятельно и только мокрое пятно на джинсах показывало, каких усилий это ему стоило. Я помог вытащить рыбу на берег.

Мы были полны впечатлений и единогласно решили рыбалку на этом закончить. Стояло раннее утро, солнце только взошло над гребнем сосен и щедро золотило реку и берег своими лучами. На том и на этом берегу жалобно переговаривались между собой иволги. Пока я сматывал удочки, стало совсем жарко. Мы скинули куртки и весело болтали, вспоминая все перипетии рыбалки. Нечего говорить, что мы были совершенно счастливы.

- А что, деда, правильно я решил, что нужно ловить на кузнечика? - Совершенно правильно,- соглашался я с моим находчивым внуком. Действительно, еще вчера мы были просто обескуражены результатами рыбалки. Такое складывалось впечатление, что рыба вообще исчезла из здешней реки.

И тут мой внук вспомнил, как несколько дней назад, прогуливаясь вдоль речки с коляской, в которой находился мой младшенький на тот момент внук, мы встретили проходившего мимо нас молодого человека со странной удочкой. Оказывается, он ловил на кузнечика, без грузила и поплавка, поверху воды. Ну, нечто вроде упрощенного способа «нахлыстом».

Придя домой после неудачной рыбалки, я оборудовал подходящую удочку, а затем мы отправились на соседний не огороженный участок ловить кузнечиков. А уже на следующее утро мы осваивали новый способ ловли, и, честно говоря, совсем не рассчитывали добиться подобного успеха.

Я отдал внучонку пакет с рыбой, и он горло вышагивал с ним немного впереди, дожидаясь, чтобы какой-нибудь прохожий спросил, как у нас дела. Но мимо нас все никто не проходил, потому что было все еще раннее утро. И только когда мы совсем приблизились к даче, пробежал трусцой холеный гражданин, который снисходительно глянул на нас, мгновенно оценив наши немудреные снасти, и спросил: - Ну, как дела, рыбаки? Здесь наступил момент нашего торжества, потому что улыбка у спортсмена угасла, едва он увидел раскрытый внуком пакет.

Дома я сфотографировал внука с выложенной в пластмассовый тазик рыбой на фоне куста цветущего жасмина, который, вообще-то, правильно называется «чубушник».

С тех пор крупных голавлей мне удавалось ловить только когда зацветал жасмин.
Каждый год, зимой, особенно, когда на душе «кошки скребли», я вспоминал соловьиную пору и белый куст жасмина.

Тем временем для меня наступили тяжелые времена. Мне приходилось бороться на два фронта: с бывшим издательством, присвоившим все созданные мною диски и с интернет–пиратами, довершавшими разворовывать плоды моих десятилетних трудов. Я еще храбрился, и не собирался сдаваться, но уже чувствовал, как все ближе ко мне подступает болезнь.

В то июньское утро, я пошел на рыбалку один, уже без внука. Опять кружил голову запах цветущего жасмина во дворе и пели соловьи над рекой. Но на душе была тяжелая пустота, и мне почему-то никак не удавалось насадить на крючок кузнечика. Я все же поймал пару мерных голавлей, а третий сорвался и упал прямо под ступеньки у самой кромки воды. Я проводил его равнодушным взглядом и долго не мог унять подступающую дурноту.

Потом я с трудом взобрался на ведущий к даче подъем, а днем мы с женой уехали в Москву. Здесь она почти силой отвела меня в районную поликлинику, где врачи без труда констатировали, что со мной случился инсульт. В результате я почти месяц провалялся в больнице и сезон охоты на голавля в то лето был безнадежно испорчен.