Семь жизней одного меня. Ненужные встречи 1.

Семь жизней одного меня.

Ненужные встречи 1.

Как всегда, стоя перед этой, обитой черным дерматином дверью, с табличкой, указывающей фамилии жильцов, я почувствовал легкое волнение.
После звонка послышались шаркающие шаги, за дверь посмотрели в глазок, и послышался женский голос: - Сеня, это к тебе. И вот уже Семен Павлович стоял у входа и протягивал руку: - А, Гена, ну проходи.

Как всегда, мне выдали гостевые тапочки на три размера больше моей ноги и, поневоле шаркая, я прошел в кабинет. Аникеев уже успел занять свое кресло за двух тумбовым письменным столом, предложив мне, тоже как обычно, стул, почти прижатый к торцу стола. Я помнил, что надо быть осторожным, чтобы не выдавить забитую книгами застекленную полку, проходящую по всей длине стола.

Книги были и в достигающих потолка книжных шкафах по обе стены небольшой комнаты в малогабаритной трешке типового панельного дома, в которой жил Семен Павлович. На столе лежал набор фломастеров и две стопки мелко нарезанной бумаги. Одна была чистая, а другая исписана знакомым почерком. Я успел прочесть вопрос на верхнем листке: - Нужен ли ученому дар перевоплощения? И ответ: - Нет, не нужен. Семен Павлович переложил листок в другую стопочку, находящуюся поодаль от меня и наступила неловкая пауза.

Наконец, Аникеев прервал ее, и стал говорить с расстановкой: - Знаешь, Гена, я должен сообщить новость, очень неприятную для всех нас. Впрочем, ты частично о ней уже знаешь. По решению комиссии министерства Высшего образования закрыта аспирантура в нашем институте. Понимаешь, приема больше не будет. Мы знали, насколько тяжело для тебя это известие и долго не решались о нем сообщить.

Я видел по лицу Аникеева насколько неприятно было ему это произносить. Однако мне было не легче, поэтому я смог выдавить из себя только: - Да, это, действительно, неприятно.
Видя, что моя реакция оказалась довольно сдержанной, Аникеев продолжал уже с некоторым чувством облегчения. - Да, ситуация тяжелая, но никуда от этого не уйдешь. Нужно трезво обсудить создавшееся положение. Существуют, по крайней мере, три возможности.

Я смотрел на Аникеева, говорившего, как обычно, умно и уверенно, но их смысл его слов доходил до меня с опозданием, как будто мы не сидели рядом друг с другом, а нас разделяло огромное расстояние, и необходимо было время, для того, чтобы звук успел это расстояние преодолеть.
Первая. Работать над прежней темой, но поступать в другую аспирантуру, в институт философии, например. Однако наша точка зрения еще не является общепризнанной, и она не пройдет в качестве темы будущей диссертации… Вторая. Поступать в другую аспирантуру и выбрать другую тему,- но тогда, он, Аникеев, навряд ли будет в силах мне в чем-то помочь. И третья. Оставить все на своих местах. Работать над диссертацией в свободное время. Ведь для того, чтобы защититься, вовсе и не обязательно заканчивать аспирантуру… И он уверен, что при моих способностях это получится даже быстрее…
- Ну, да, - горько подумал я,- и где же мне тогда защищаться прикажете? Но вслух я так ничего не сказал.
Под конец Аникеев начал даже воодушевляться, но быстро оборвал себя. Слишком быстро, для того чтобы этот монолог был чистосердечным.
Раздался спасительный звонок, и, против обыкновения, Аникеев сам отправился открывать.

- А на штанах у него прореха, - с каким-то горьким удивлением подумал я. «Нужен ли ученому дар перевоплощения? Нет, не нужен». А что же дальше там было написано?
Пришел Володя Разумный, с которым я виделся всего несколько дней назад. Он нисколько не удивился, застав меня у Аникеева. - Извините, я, наверное, помешал вам? - Нет, ничего, мы, собственно, почти закончили.
«Разве? А я и не знал, что разговор со мной уже закончен. Хотя, очевидно, предложить мне он больше ничего не может. Или не хочет?».

Я стал вслушиваться в их разговор. Разумный жаловался на заведующего кафедрой, который в плане работы семинара ввел слишком много часов по истмату, оставив для диамата совсем мало времени. Семен Павлович тоже многословно возмущался.

А я вдруг очень ясно осознал, что мне уже никогда больше не участвовать в этих спорах, и совершенно лишним было это, последнее свидание с моим Учителем, теперь уже бывшим учителем.
Я понял так отчетливо, как будто кто-то мне на ухо нашептывал его мысли.
Все рушится, и замыслы о своем направлении, и своей школе. Теперь уже не с кем ему быть, а, возможно еще и не с чем. И он охладел к своему делу, и к тем, кому благоволил. Он вовсе не собирался нарочно причинить мне зло, просто так вышло. Не все ли теперь равно?
Вот потому то и записал он на последнем листке перед моим приходом: «Нужен ли ученому дар перевоплощения? Нет, не нужен». И больше ничего там не было.

Погруженный в свою печаль, я упустил нить разговора, который происходил между Аникеевым и Разумным. И они, как будто не желая свидетелей, разговаривали приглушенно, вполголоса, так, что до меня доносились обрывки фраз.
Вот, что говорил Аникеев: - Мы с тобой закончили разговаривать как руководитель с учеником, неофициально. Теперь, будь добр, представь отчет – уже официально. А дальше можешь делать, что хочешь, можешь не соглашаться со мной – и я тебе тогда уже не советчик…