Семь жизней одного меня. Конец двойной жизни.

Семь жизней одного меня.

Конец двойной жизни.

Я случайно оказался в Москве буквально за пару месяцев до демобилизации. Отпуск был мне уже не положен, но жену, которая вернулась в Москву еще ранней весной, посетила счастливая мысль: прислать телеграмму о якобы болезни. Меня отпустили на недельку. Ах, как чудесна была встреча в нашей собственной, едва обставленной квартирке на первом этаже хрущевской пятиэтажки, с недавно отцветшими вишнями под окнами.

Я договорился о встрече с Аникеевым, а пришел Разумный.
За прошедшие два года он почти совсем не изменился, только выглядеть стал солиднее, что ли, и в голосе прибавилось уверенности. Теперь это был уже не тот Володя Разумный, который когда-то сомневался, и просил у меня совета, стоит ли ему и дальше заниматься философией.

Это был совсем другой Разумный, который уже не сомневался, вынося мне приговор. Мы сидели в соседнем с институтскими корпусами сквере, за неимением свободной лавочки прямо на шершавом каменном парапете. Он пришел по поручению Аникеева, для того, чтобы сообщить важную информацию. Какую? Он немного картинно жестикулировал, плавно поводя руками то в одну, то в другую сторону, совсем как его шеф.

Во-первых, год назад ликвидировали философские аспирантуры в технических вузах страны. Официальная формулировка: в связи с низкой эффективностью.
Во-вторых, наши обязательства – он так и сказал «наши», имея в виду обещания Аникеева способствовать моему поступлению в философскую аспирантуру – следует считать невыполнимыми ввиду чрезвычайных обстоятельств. Поэтому мне придется самостоятельно искать возможности продолжать философскую практику.

И все. И ни слова о том, почему мне за целый год никто не сообщил о ликвидации аспирантуры. И ни полслова о моей статье, которую я полгода назад прислал Аникееву заказной бандеролью.
Статья называлась «О гуманистической теории личности», точно так, как требовал Аникеев, и начитывала сто пятьдесят страниц печатного текста и полтора года моего труда в не самых, скажем так, благоприятных условиях службы в армии.

И вот сидит на нагретом солнцем теплом каменном парапете этот человек, который раньше назывался моим другом, с важным видом разводит руками, и даже не делает вида, что сочувствует мне.
Он явно может быть доволен. Он официально выражает мнение шефа, указывая мне на дверь. Больше говорить нам было не о чем, и мы холодно простились.

Дальше у меня была фраза о том, что мы больше не встречались.
Но я уже писал, что совсем недавно моя дорогая женушка сделала для меня подарок: достала из дальнего отделения книжного шкафа солидную стопку пожелтевших листков с моими каракулями. Кроме того, оказывается, она сохранила и все мои письма, которые я писал во время нашей последней продолжительной разлуки, когда я продолжал дослуживать в армии, а она возвратилась в Москву.
Так вот, перелистывая, от нечего делать эти письма я наткнулся на заинтриговавшую меня фразу о том, что сказал мне Аникеев во время моего краткосрочного отпуска в столицу.

Я не поверил своим глазам. У меня абсолютно не сохранилась в памяти эта встреча.
Встречу с Разумным я хорошо помню, и что он говорил, помню, и даже где мы с ним сидели во время этой встречи – тоже помню, а вот как я встречался с Аникеевым - начисто забыл.
Но мало того, разбирая другие свои записи, я обнаружил не один, а сразу несколько текстов, претендующих на некую литературную оформленность, с описанием этой встречи. Причем с такими подробностями, которые я явно придумать не мог. Что тут прикажешь делать? Приходится признать, вероятно, тут сработал один из защитных механизмов психики, охраняющих человека от болезненных воспоминаний. Поэтому приходится довериться своим старым записям и немного по-другому представить эти события.

Очевидно, меня не удовлетворила встреча с Разумным и я попросил аудиенции у Аникеева.
Телефонов в то время было мало, и мы ими пользовались не часто. Зато почта работала еще исправно. Так что письма за три дня доходили даже из Чагана в Москву, а по московскому региону и подавно. Даже за короткое время моего пребывания в столице я мог запросто успеть списаться с Аникеевым и договориться о встрече. Очевидно, не была последней и моя встреча с Разумным возле МАИ.
В записях есть сразу несколько упоминаний о разговорах с Володей после визита к Аникееву, которые проходили в гораздо более непринужденной остановке, нежели та, на которой он должен был излагать официальную позицию Аникеева.