В автобусе

Происшествие это случилось в рейсовом автобусе №2. Было шесть часов вечера, и уйма народа ехала по домам. И среди этой толпы был на вид нормальный, на деле сумасшедший, средних лет человек. Человек этот, вроде бы как надо: зашел в транспорт, потолкался немного и встал возле кого-то сидячего, ухватившись за поручень. Но проехав всего ничего, он вдруг к тому сидячему-ближнему наклонился и сказал:

- Не против, я сяду? - и не дождавшись ответа, уселся прямо тому на колени и еще добавил: - Ноги разболелись, а тут, видите, перенаселение это.

Так себе, конечно, происшествие - не для телевизионных новостей. Но резонанс какой общественный поднялся! Тут бабка эта с баулами начала резонировать: как так можно, мол, порядка вообще никакого; Сталина, говорит, ввести надо (да кто ее научил говорить так?). Мужик какой-то грозно так посмотрел - и на бабку, и на того психа, и в сторону кондукторши. А кондукторша на своем месте - ей бы встать, да через пробку эту людскую разве пробьешься? Она ждала, когда резонирующая сила разойдется по своим остановкам. А там уж видно будет, что и как. Так оно и произошло - звучные вышли, да только молодой один, радикальный, перед выходом психу в ухо кулаком заехал.

- Ах... - вскрикнул псих, схватился за ухо, но с колен Семена Петровича не встал.

Семен Петрович очень не любил хамства. Хотя сейчас оно называлось как-то по-другому, но было все то же прежнее хамство. И сказать он человеку, когда тот на него уселся, ничего не смог - собирался и не мог, не умел. А что тут скажешь? Из воспитанности ничего плохого не скажешь. Он его, конечно, потолкал немного для приличия, пробубнил что-то - мол, нехорошо, встаньте, мол, с меня. А псих вцепился, как клещ, в спинку переднего сиденья и не вставал: вроде бы все нормально, никому не мешает. Бедный Семен Петрович - он хотел ещё бегством попробовать спастись. Как же! Люди ж давят вокруг - не выбраться никак!

Но вот когда психу прилетело в ухо, тут Семен Петрович уже не выдержал и вслед тому юнцу забранился:

- Что делаешь!.. - и того, на коленях, рукой одной сочувственно приобнял: «Как вы?» - подумал.

- Уууу...

«Болит?»

- Уууу...

«Сильно болит?» - а больной продолжал выть, и Семен Петрович его на время оставил сидеть - лучше не тревожить. Пока не отпустит.

Автобус безразлично катил дальше, в него набивались новые пассажиры. Уставшие, жёлтые, опухшие, сердитые, нетерпеливые, болезненные какие-то. Но каждый при своем здоровом мнении. Высказывали.

Псих, что на коленях, тем временем, немного оправился от удара. Тоже заговорил.

- Ох, стреляет!..думал, лопнет там что-то... – произнёс он обиженным тоном. Для правдивости ещё по уху так легонько ладошкой похлопал. – И кто их злости учит? – людей вокруг окинул взглядом; покосился на Семёна Петровича - тот молчит. – Да всё от перенаселения этого: человеку одному побыть хочется, а кругом люди. Вот они и злятся, воюют друг с другом...

- Я бы понял, если бы я кошелёк у них увёл! Тогда бы можно в ухо. В ухо...Другие вон, нелюди, из-за кошельков по головам ходят! – и снова на Семёна Петровича сбочка взглянул – поддерживает?

- Всё им власть нужна, всё хотят контролировать. Чтоб без их ведома ни одна тварь не пискнула. Бомбы им нужны побольше – говорят, для защиты государственных границ. А далеко на этих бомбах люди-то уедут? Кстати, далеко едете? – тут псих обратился непосредственно к Семену Петровичу.

Семен Петрович помнил, куда едет, но ему вдруг от чего-то стало грустно. От того, какие люди злые, наверное, или от перенаселения, а может, от того, что кондуктор сейчас прошла мимо и с злобой на них двоих шикнула: «Развели голубятню! правильно вас гоняют!» Не стал он отвечать.

-...А я до перевала, - как ни в чем не бывало, продолжал псих. - Да вы устали уж меня держать, наверное. Давайте меняться, - забыв про свои больные ноги, он вдруг вскочил и Семена Петровича с места поднял.

- Садитесь, садитесь, я вам говорю. Куда же вы? Садитесь!

Семен Петрович было метнулся в сторону, как шанс представился, по сторонам огляделся - а свободных мест нет. Да везде сидят эти жёлтые, болезненные и злыми глазами буравят. Кондукторша эта свирепая опять же. Тогда он развернулся обратно, вздохнул горестно и сел к сумасшедшему на колени.

А псих воодушевился - ему радостно стало, потому что Семен Петрович не убежал от него подальше, как это все всегда делали - вдруг, без предупреждения.

- А я знал, что вы хороший человек. Я вас сразу со всего автобуса разглядел.

- Я вам, на самом деле, хотел сказать кое-что - думаю, вы поймете. Только не перебивайте, - попросил сумасшедший, но Семен Петрович и не собирался. - Это все от перенаселения этого. Понимаете? Людей всё больше и больше. А они, как животные, чувствуют, что скоро им места не останется. Но нельзя, я вам говорю, нельзя войны допустить.

Псих остановился на мгновение - не станет ли Семен Петрович протестовать. Нет, не стал. Слушает.

- Экономика волнами ходит - вверх, а потом вниз. И когда она вниз, тогда они устраивают войны, потому что иначе - недовольство...Нет, нет, не так! - сумасшедший завертел головой, не соглашаясь сам с собой. - Забудьте это, неправильно я говорю. Не умею я правильно сказать, не знаю. Экономика ни при чем тут... Я говорю "они виноваты", но подразумеваю "мы", "я". Мы все виноваты, я виноват...

Потом сумасшедший ещё что-то говорил, много говорил. Изредка он вспоминал про звон в ушах, который от его беспрерывного монолога и жестикуляций усиливался. Тогда руками он обхватывал голову, но не прекращал говорить.

- Хорошие люди и там есть, везде есть. Они там тоже войны не хотят. К чему воевать, убивать зачем? Понимаете? Поэтому мы не должны молчать больше! Теперь мы можем услышать друг друга, но нельзя молчать! Вот у вас есть дети - подростки - или внуки?

- Есть у вас дети, семья? - псих повторил вопрос, потому что ему показалось, что Семен Петрович не расслышал, либо спит. Но тот слышал – кажется, кивнул даже – хорошо слышал. Просто вспоминал, как надо отвечать.

Семен Петрович боялся этого вопроса. Как током его било – по всему телу словно разряд расходился какой. Его спрашивают, а он весь затрясётся. Это у него после первых похорон открылось - реакция нервная чтоли. И так случалось, что всегда, как он знакомился с кем-то новым, этот вопрос ему непременно задавали. Как будто нельзя было о чем ином поговорить. Как будто все всё знали, но специально туда давили. А семья есть? Была.

Поэтому Семен Петрович старался жить незаметно, незнакомых людей к себе не подпускал. Чтобы не вспоминать, как отвечать на этот вопрос. Чтобы не вспоминать, что сын его, единственный, погиб. Убили. В провинции Парван, в Афганистане. Что жена недолго без сына смогла жить: через неделю после похорон легла и не вставала больше. Не смог он ее поднять. Сам чуть от горя не умер, рассудком помутнел. Не каждый после этого смог бы жить. Да он и не жил почти.

Рана эта всегда была в нем, никогда не заживала. И лучше бы ее никогда не тревожить, оставить пока так. Но псих этот ворвался. По другому, не как все, проник. И требовал, хотел знать. Семену Петровичу пришлось вспомнить: «Жена была, сын был. Схоронил обоих...»

А вслух только буркнул:

- Гагарина.

Автобус подъезжал к массивной, выкрашенной в зеленый, с шифером на крыше остановке. Семен Петрович встал и не оборачиваясь зашагал к ближнему, среднему выходу. Когда двери открылись, он посмотрел на сумасшедшего, чтобы попрощаться. А тот ждал.

- Вы простите меня, что я на вас так навалился, - громко, чтобы Семен Петрович услышал, сказал псих. - Вы бы иначе со мной не заговорили. Но я хотел вам сказать только, чтобы вы не сдавались, чтобы боролись. Вместе мы победим войну - вы, главное, не молчите! Делитесь своим добром!

«Всего хорошего,» - подумал Семен Петрович в ответ, моргнул одобрительно, невольно улыбнулся на сумасшедшего, и вышел.

А кондукторша, слышавшая их, вслед ему и другому, оставшемуся психу, в назидание бросила:

- Тьфу, етишь вашу силу, развелось!..