Блоковские и 49-ый

Стасик Хруст

1
Поясню -- блоковские не имеют отношения к знаменитому поэту Александру Блоку, да большинство о нем и не слыхало. Блоковские -- теперешние и прошлые жители большого здания необычной архитектуры, известного в округе как блок. В моем родном городе Л., сумбурная новейшая история которого видна в неразберихе с его названием: Lwow, Lemberg, Львов, Львiв. Самые жестокие захватчики ХХ века вырывали его друг у друга, и домам и улицам повезло -- кое-где следы от осколков на штукатурке, и не более. Плюс громадная воронка в километре от аэропорта, метили в аэродром, но уж промазали так промазали. Теперь там пруд в воронке, лилии и лягушки.
Людям повезло меньше, и за последние лет 70 население, язык и культура сменились дважды. В припадке зверского безумия немцы уничтожили 100,000 евреев в Лемберге, затем нахлынувшие победители с востока выселили поляков, заменив их раб. силой с уральских заводов. Город стал преимущественно русским, но ненадолго: с приходом независимости жители ближних и дальних украинских сел сделали его своим.

Я помню блок еще в начале пятидесятых. Теперь я понимаю, остатки Польши, остатки какой ни есть, а все же Европы были видны: из-под новой халтурной штукатурки над парикмахерской виднелось польское Fryzjer. В блоке была - и есть до сих пор -- парикмахерская. Блок -- большой, на несколько сотен квартир, 4-этажный дом, выстроенный в виде квадрата с закругленными углами. Одна из сторон рассечена въездом, внутри обширный двор. Тогда, в 1951-1955, оставались прежние жильцы: моя сверстница девочка Марыся и мальчишка Янек, помоложе. Они уехали. Кое-кто остался, казавшиеся смешными старушки -- в шляпках, с туго завитыми седыми волосами, с маленькими мопсиками на поводках. Нищие, бедней окружающего пролетариата, они выглядели смешно, жалко, но несомненно иначе. Старые паны в древних картузах, явно заграничных полупальто и начищенных до лакового блеск штиблетах. Таки встречались еще и в шестидесятых. Наконец, дворники -- пан Герасим и пан Матис. Заметьте, в пятидесятые, не товарищ, не гражданин, а пан! Хоть и дворник, а пан. Мои родители заметили несоответствие, и мне было строго указано говорить не пан Герасим, а дядя Герасим.
У пана Матиса (по дворовым мифам, отставного боксера) был внук Женька, крепкий и решительный парень. Он так и остался паном, поступил по-шляхетски: в темные семидесятые умудрился с женой вместе купить тур. путевку на Кубу, во время пересадки в Торонто отказался лететь дальше и остался в Канаде. Завидую мужеству.

Чтобы продолжать, надо объяснить, что такое 49-ый. Не имеет ни малейшего отношения к 49-ой параллели, по которой проходит самая мирная граница между США и Канадой. Неужели есть в мире люди, не знающие славное предприятие п/я 49? Уму непостижимо! Это же рядом с блоком, из окон родительской квартиры был виден цех 03, холодная штамповка. Что там плеск воды, шуршание трав! Лучше всего засыпать под мягкие удары прессов, просыпаться в 6 утра, когда включают цеховую вентиляцию. Если разбогатею, куплю цех холодной штамповки и поставлю под окнами виллы. Самые лучшие в мире звуки!

Сорок девятый возник в 1945 почти на ровном месте, на пустыре и начал выпуск стрелочных приборов для авиации. Поскольку в блоке пустые квартиры в 1945 имелись, туда заселялась прибывавшая с Востока раб. сила, русскоязычная, разумеется и преимущественно русская. Она-то сформировала блоковских, тех, с которыми -- точнее, рядом с которыми, прошло мое детство. В блоке оказались мои родители, только что закончившие авиационный институт в Петербурге ("Ленинграде") молодые специалисты. После нескольких недель в заводском общежитии им предложили занять особняк (такова, во всяком случае семейная легенда) в хорошем районе, на Новом Львове, у парка. Но мой отец, человек, совершенно непрактичный, отказался -- зачем нам такая громадина. Возможно, это было в конце концов, неплохое решение: в 1946 Львов был небезопасным местом, и москалям, и
а тем более жидам не стоило жить на отшибе. Как бы там ни было, они оказались в блоке, я блоковский от рождения. В блоке же поселилась еще одна молодая пара специалистов из того же ВУЗа -- для меня, дядя Боря и тетя Аля, родители моего приятеля тех времен Валерика.

Основная масса новых жильцов, новых блоковских, была не инженеры, а привезенные из глубины СССР рабочие, включая очень высококвалифицированных. Общая культура, по крайней мере бытовая, была низкая, не только старушки в тугих буклях, но и паны дворники с неудовольствием смотрели на привычки новых хозяев жизни. Хотя какие это были хозяева... Раб. сила, не более того.

2
Среди моих сверстников было немало грозных хулиганов: Блёбля, Исый, Орляцкий, Зопан, Болик -- больше не припомню. По крайней мере один из них, Болик, пользовался заслуженным авторитетом. В его хулиганстве было нечто рыцарское, он не стал бы задирать заведомо слабейшего противника. Их судьба мне не известна, они исчезли из моего поля зрения давно, боюсь, тюрьма и особенно водка свела их на нет довольно рано. С одним из таких ребят я был хорошо знаком, с Юркой Мартыновым. Его отец был зам. начальника 10-го цеха. Начальником был уже упомянутый дядя Боря, Борис Рафаилович. Мартынов-старший, деловой и порядочный человек, без инженерного образования, как говорится, из практиков, несколько лет провел в Индии. Это были времена Советско-Индийской дружбы ("русси-хинди бхай-бхай") и 49-ый, под открытым названием Львовприбор, помогал создавать аналогичный завод в Индии. Мартынов-старший по возвращении привез пригоршню индийской мелкой разменной монеты; именно эти монетки, медяшки с трехглавыми львами я покупал у своего тёзки. Он был на пару лет старше меня, с блоковскими хулиганами не водился, но не был и пай-мальчиком -- рослый, тяжеловатый, слегка хмурый и спокойный -- не шути. На мой вопрос "А ты какие собираешь?" он с полуулыбкой ответил "только наши, советские". Значит, обмен не годится, надо покупать, кое-какие деньги у меня были в детстве, я купил.

Такую невинную, казалось бы, сделку надо было держать в тайне. Купля-продажа у сверстников, у частных лиц, не одобрялась школой и моими родителями. Деньги что-то не наше, не коммунистическое, все ребята должны быть товарищами, монеты, марки надо дарить друг другу, это самое лучшее, в крайнем случае обменивать. У друзей все должно быть общим, эта старая глупость не всегда говорилась прямо, но она подразумевалась. На самом деле все было иначе, и среди блоковских ребят тоже.

В карты на деньги не играли. Иногда играли в орлянку, но это больше в школе на переменах, где не было условий для популярной среди блоковских игры в чику. В чику играли так: на земле проводилась линия, точнее отрезок. Все играющие вносили то монете, например по пятаку, и собранные монеты в виде столбика ставились в центр отрезка. На расстоянии шагов десять от чики, т.е. столбика, проводилась другая линия, с которой играющие метали каждый свою биту (тяжелый металлический диск, размером несколько больше советского пятака) с целью попасть как можно ближе к чике. В случае крайне редкого попадания, кон завершался, меткий игроk вопил "Чика!!!" и забирал все деньги. Такое случалось редко. Обычно каждый игрок чертой на земле отмечал точку своего попадания, потом устраивалась очередь -- чем ближе отметка к чике, тем ближе игрок к голове очереди. В порядке очереди игроки затем старались ударом своей битки перевернуть монеты, сначала стоявшие аккуратным столбиком, а после первого удара лежавшие в беспорядке на земле. Если игроку удавалось перевернуть монету, он ее забирал и пытался перевернуть следующую. В случае неудачи уступал место следующему в очереди.
В качестве биток использовались неизвестно как сохранившиеся царские пятаки, металлические диски и шайбы, иной раз залитые в свинец.

Свинец ценился у блоковских ребят высоко. С дисками и шайбами все было просто. Завод вывозил свои отходы, сбрасывал их на дымящуюся свалку, находившуюся в паре сотен метров и от единственной проходной, и от блока. Свинец тяжелей было добыть, "достать", как выражались и мальчишки, и их родители. По соседству с 49-м, за кирпичным забором, находилась Политуха, также известная как Львовское Высшее Военно-Политическое Училище. В политухе имелось хорошо оборудованное стрельбище, аккуратно углубленное в землю со брустверами и черт знает чем, что положено по правилам безопасности. Мы перелезали через забор в политуху, спускались в тир, выковыривали из щитов за мишенями кругленькие пистолетные и остроконечные автоматные пули. Добывая из них свинец, я впервые познакомился с основами металлургии. Для выплавки свинца что самое главное? Правильно, чтобы родители ушли и никого не было дома. С приятелем Толиком мы зажигали газ, ставили на горелки плоскую крышку от леденцов-монпасье, высыпали в нее смятые пули. Немного вони -- нам это казалось приятнейшим запахом -- жестянка накаляется докрасна, свинец вытекает из латунных корпусов пуль -- можно разливать в крышечки от вазелина, а если объемы позволяют, то в столовые ложки.

Да, так возвращаясь к Юрке Мартынову. Школу он не окончил, но достиг верха блаженства, того, о чем мечтали все пацаны -- нет, не романтическое свидание с Клавдией Кардинале -- он стал владельцем мотоцикла Ява, что почти так же замечательно, как казалось. Когда в начале июня я с тоской зубрил билеты к экзамену, он с важным сумрачным видом заливал что-то в бензобак мотоцикла и помешивал специальным стержнем. Кажется, у этого мотоцикла в бензин надо было подмешивать машинное масло, хотя не уверен.


3
Мотоцикл был мечтой всех ребят начиная, наверное, с 14 лет. Мотороллер тоже, Вятка, советская Веспа. На худой конец мопед Верховина, хотя это гораздо хуже. Не было в мопеде такого очарования, блеска никелированных деталей, мужественного звука мощного (целых 16 л.с. в Яве 350 -- не шутка) мотора, наконец, позорные, как короткие детские штанишки, педали, сближающие с велосипедом. Но даже мопед обладал особенным свойством -- мог двигаться самостоятельно; замечательное свойство, переход за важную разделительную черту, как секс, как отрыв самолета от земли -- нечто доступное только взрослым, да и то не всем.

Жители блока принадлежали к разным слоям. Конечно, большое начальство, даже заводское, здесь не жило, и диапазон был от разнорабочего до начальника цеха (большинство работало на 49-ом). Странно, но вожделенные мотоциклы и мотороллеры были вовсе не у детей ИТР, а рабочих. Они бросали школу рано, шли на тот же 49-ый учениками токаря или слесаря, первые же зарплаты откладывали на дорогую игрушку -- если, конечно, не пропивали. Более образованные родители лучше контролировали своих детей, противостояли желанию обзавестись дорогой и небезопасной игрушкой. Несбывшиеся мечты интеллигентных многих недорослей -- серое шоссе, ветер прижимает к бедрам и икрам настоящие американские джинсы, прекрасная одноклассница на заднем сидении. А шлем! Надо было что-то и рабочему классу уступить...

В пятидесятых осенью можно было проснуться от железного лязга и скрежета, сталь гремела по еще австрийской укладки булыжнику Стрыйской улицы. Нет, не угадали -- я не собираюсь описывать движение танков в 1956 в Венгрию или в 1968 в Чехословакию. В 1968 они не шли через Львов, а 1956 -- не помню такого лично. Грохот был совершенно мирный: крестьяне ("колхозники") из ближайших сел везли в город картофель мешками на телегах. Телеги были самые настоящие, на деревянных колесах, скрепленных железными шинами, теперь такие колеса в С. Америке массово штампуют для декоративных целей, потомки фермеров ставят их на газончике. Или эти колеса из Китая импортируют? Те были несомненно местного производства, может, при Польше еще сделанные, пережившие многочисленные захваты и освобождения. Потом на телегах появились колеса на резине, потом телеги исчезли -- а с ними и завоз картофеля. Однако заготовка картошки на всю зимы была не только устоявшейся привычкой, но и необходимостью. Снабжение... Какой бывший советский человек не знает миллиона значений и оттенков этого слова. Во Львове снабжение было относительно сносным, тем не менее зимой в магазинах картофель был несвежий и намного дороже, чем купленный осенью с гремящей телеги. Телеги заезжали прямо в блок, во двор, жильцы выходили смотреть товар и торговаться. Закупленная картошка сушилась во дворе, затем ее уносили в подвал на длительное хранение. В самом раннем детстве я побаивался лошадей. Бабка, знакомая с лошадьми по прежним временам, показывала, как надо угощать лошадь сахаром: положить кусок рафинада на ладонь и поднести плоскую ладонь с угощением лошади. Она возьмет сахар осторожно и никогда не укусит.

Некоторые особенно хозяйственные жильцы умудрялись откуда-то приволочь целую тушу свиньи и опаливали ее паяльной лампой во дворе.

Александр Блок писал что в России есть что-то вечно женственное... Или это не в России? Неважно. Но в большевиках, в советской власти что-то такое точно было, не в смысле мягкости, нежности или привлекательности -- нет: в смысле необъяснимого, иррационального упрямства и пренебрежения к очевидному. Вот зачем они привели в негодность львовский водопровод? Не то чтобы они выкопали трубы и переплавили их на спутники и баллистические ракеты, нет -- трубы остались, вода исчезла. В пятидесятые, во всяком случае до 1955 я такого не помню. Потом водоснабжение все ухудшалось и ухудшалось и в шестидесятые я, студент физфака носил воду ведрами на 3 этаж. Как и мой отец, доцент и в дальнейшем профессор, как и весь блок, весь Львов.


4
Иногда воды (на третьем этаже) не было месяцами. Воду носили ведрами из кранов во дворе (они были ниже и дохлого напора хватало) или в подвалах. Таких кранов на весь блок, около 1000 чел., было штук 5-7. Иногда воды не было и в них, тогда использовали сооруженный еще поляками артезианский колодец, с ручной колонки, с длинным, изогнутым, как ручка мужского зонта, рычагом. У колодца собиралось, как в опере "Фауст", обширное общество: разговоры, анекдоты, без критики властей. Девочки в открытых летних платьях были прекрасней Гретхен, но ни Доктора Фауста, на воняющего серой Мефистофеля с длинной шпагой не было заметно.

Доходило до того, что воды не было даже на сорок девятом, хотя это случалось крайне редко. Производство, номерной завод не должен страдать ни при каких обстоятельствах. Позже, намного позже мне приходилось работать (ну, вру... не работать, конечно, а болтом груши околачивать, в СССР большинство инженеров не знало, что такое настоящая работа) на многих номерных предприятиях. Все они держали 1-ые отделы и ВОХР, хотя охранять там было ровным счетом нечего. Если бы какому настоящему шпиону предложили ходить по такому липовому "ящику" сколько угодно и копировать документацию, то он бы отказался. Командировочные не окупились бы. Сорок девятый был не такой, или не совсем такой. Не буду выбалтывать секреты 30-летней давности, не знал я их никогда, но в каждой ржавеющей ныне на мели, на свалке советской подводной лодке есть и наши приборы, малая частица моего труда, как сказала бы советская пропаганда. Хотя гордиться особенно нечем.

Сорок девятый охранялся тщательно: 3-метровый забор с грамотно смонтированной колючкой по всему периметру, единственная проходная с досмотром пропусков. Одна из вахтерш была тётя Тоня, мать моей одноклассницы Вали Караченцевой, человек достойный. Форма ВОХР была темно-синяя, старорежимная. Вид неприятный, отнюдь не дружелюбный и не молодецкий, службу несли тщательно. Я видел, как охранник -- дедок лет 60 (как я сейчас) изловил бросившегося наутек атлетического парня лет 25. Поймал, задержал и приволок на проходную. Видно, бедняга пытался что-то вынести, электродвигатель или радиодетали. Влип. На 49-ом действительно было, что воровать, и те, кто воровал серьезно, так глупо не попадались. Тогда на изготовление термопар шла платиновая проволока, и раз есть такой соблазн, кто-нибудь да будет красть. С ее учетом можно было махинировать, учитывался не вес, а длина. Нашлись умельцы, соорудившие волочильный станок и уменьшавшие толщину проволоки на пару микрон. На технологии никак не отражалось, у действовавших в согласии с кладовщицей и начальством умельцев появились излишки драгоценного металла. Не знаю их механизма сбыта, а только кого-то поймали на польской границе, на таможне, с тюбиком пасты, в нем -- платиновая проволока. Легко определили откуда, начали трясти 49-ый. У кладовщицы были излишки проволоки, запаниковала, бросила в туалете в унитаз. Нашли, судили и посадили.

У охраны были служебные собаки. Ночью их спускали на территорию. Я бывал ночью на территории (было в те времена такое понятие, как дежурство по заводу, "ночной директор"). Так вот, по территории,невзирая на свирепых псов, задумчиво и бесшумно разгуливали коты. Было где им укрыться - многочисленные деревья и спасительные лазы в подвалы и склады. Кот домашний! Лучший из зверей, неистребимый, ко всему приспосабливается, всему придает смысл. Мышей или крыс они там ловили? Птиц? Как замечательно пели птицы на территории часа за три до начала первой смены! Парк рядом, и они не различали, в парке ли они или на территории между гальваническим и термическим цехами.

В качестве межцехового транспорта использовались не только автокары и мини-трактора, но запряженные настоящими лошадьми телеги, еще в начале семидесятых. В городе, конечно, такого уже давно не было. А перед зданием вычислительного центра стояла повозка (на резиновых шинах), запряженная жеребцом, равнодушно демонстрирующим свое анатомическое величие.

Блоковские, почти поголовно работающие на 49-ом, ходили на обед домой, от проходной до блока несколько минут. Заводской столовая была скверная, но по крайней мере одна на всех, отдельного зала для начальства не было. Директор, Черенков и гл. инженер, Круглов, конечно, ездили обедать домой на персональных машинах, с водителями. Чтобы советский номенклатурный работник сам рулил казенной Волгой? Нет, нет, и нет. При столовой был буфет, там иногда, более-менее исподтишка, продавалось пиво, в начале семидесятых сам пил. По рассказам, раньше пиво там продавалось там совершенно открыто, а еще раньше водка на разлив. Не буду утверждать, не пил. А вот спирт технический пил -- кто из заводских не пил его? Спирт выписывался якобы для технических нужд (если верить преданиям, во время оно нач. лаборатории выписал спирт для протирки главной оптической оси микроскопа, т.е. воображаемой линии) в громадных количествах. Было два типа -- гидролизный ("ГДР") и ректификат. Оба типа можно было пить без вреда для здоровья. Метилового не было в принципе, и очень правильно, а то все бы отравились. Спирт был валютой внутризаводских расчетов. Надо что-то отремонтировать, перетащить, покрасить, неважно, для личных или производственных целей -- налей ректификата. На всех внутренних праздниках, дни рождения, 8 Марта, Новый Год... -- пили разбавленный спирт. Неудивительно, что мало кто проносил на территорию вино или водку, зато стремились вынести спирт. Это было опасно. Идешь через проходную, на ногах еще держишься -- все в порядке -- "Верной дорогой идете, товарищи" -- висел у проходной такой лозунг под портретом полковника Каддаффи... пардон, заврался, это был тов. Троцкий, в френче и с эспаньолкой. Шучу, шучу -- конечно, Ленин в кепке на фоне знамен. Но если доблестная ВОХР задержит с 0.5 литра спирта, то дело совсем плохо. Начальники отделов держали эту драгоценную жидкость в сейфах, в особых канистрах, -- а некоторые, если верить слухам, в бутылках, уже разбавленную водой и настоянную на красном перце.



5
Цеха и отделы на 49 имели неодинаковый статус. Оставив без внимания хозяйственные службы, псарню, конюшню и АХО, на самом низу лестницы находились механические цеха -- шум, сквозняк, стружка и брызги суспензии.

Станки были древними, включая вывезенные из Германии после войны, "трофейные": фрезерные и токарные марки Ганс Кольб; в материаловедческой лаборатории пресс для испытаний на разрыв и сжатие тоже был из награбленного жадными, жестокими и глупыми рабами-"победителями". Хороший гидравлический пресс, производства еще 30-годов, механический самописец не работал, все остальное было в полном порядке. Какой красивый медный маховичок для подачи масла в цилиндр, как важно двигалась по матово-белому циферблату длинная стрелка, нерешительно замирая на пределе текучести материала. Отдел главного механика, Новикова, гордился тем, что оборудование держится столько лет. Конечно, дикая глупость. Совок развалился, от завода осталось пустое место, ни с кем такая рухлядь конкурировать не могла.


Говорят, краденое не идет впрок. Так оно вышло с надежными, но устаревшими немецкими станками; так же не пошла СССР впрок бесстыдно украденная в шестидесятых архитектура и программное обеспечение IBM/360.

Краденая атомная бомба, кажется, до сих пор гарант единства России -- других нет. Не уверен, что она помогла сохранению СССР. Да, этот вооруженный монстр всем внушал страх; но для поддержания мудреного оружия коммуняки вынуждены были создать и терпеть многочисленный и неплохо образованный класс тех. интеллигенции, который слушал "Радио Свобода" и развалил в конце концов СССР.


Только в механических цехах можно было порой услышать украинскую речь. Во Львове, пожалуй до середины 70-х, был своего рода апартеид, украинцы были черными, а русские -- белыми. Попадались и евреи, сплошь русскоговорящие, прибывшие с "победителями" с Востока; с местными же расправились немцы. Или это не немцы были? Четырнадцатую Гренадерскую дивизию СС "Галиччина" знаете? Вот читал недавно мемуары их офицеров, так они не причем, говорят! Это все травники! Не знаете травников? Ладно, об этом отдельно... В общем, евреи во Львове в мое время были сплошь русскоязычные и почти белые в системе местного апартеида.


Сначала на 49-ом работали завезенные с Востока русские. Не знаю политику коммунистов, возможно, они специально создавали во Львове никому не нужную промышленность, создавали рабочий класс, который по марксистской теории должен был их поддерживать. Как бы там ни было, местные жители из окрестных сел потянулись на завод разнорабочими, слесарями, станочниками. Многие приезжали на пригородном поезде на ближайшую станцию, Персенковку и шли на завод пешком, километра два-полтора. В пятидесятые Украинская Повстанческая Армия (УПА), "бандеровцы" была в подполье, но это была реальная сила. Как НКВД ни пыхтело, сколько ни ссылало в Сибирь невинных, партизан выкурить не удавалось. Бандеровцы, естественно, запугивали несчастных, оказавшихся меж двух огней крестьян -- не работайте не москалей. Но деньги нужны... И вот, этак в 1951 или 1952 доблестная охрана 49-го утром вылезает из проходной (ночью они не высовывались) -- на воротах висит рабочий. То ли возвращался с 3-ей смены, то ли шел рано на первую, попался в руки хлопцам, повесили прямо на воротах, другим наука.

Кстати, о Чечне и Сев. Кавказе: сколько усатый Сталин не кряхтел, так до конца бандеровцев и не извел. Только Хрущ закончил дело, объявив полную амнистию тем, кто выйдет из схронов.


На уровень выше, чем механические цеха, были сборочные, особенно конвейер, цех 10. Пускай работа и однообразная, но тепло, чисто, никакой стружки. На конвейере работало много девушек, несомненно, самых прекрасных на заводе, во Львове и во всем мире! Разве что Отдел Главного Технолого мог соперничать, но вряд ли. В сборочном была и своя элита -- настройщики и регулировщики, которые занимались изделиями по окончании сборки.

Начальником был Борис Рафаилович, внушительная фигура, двухметровый рост, чуть тяжеловат и очень плешив, но осанка атлетическая, походка командирская -- генерал-губернатор, да и только. Как красиво он упруго вышагивал вдоль конвейера в свой кабинет, а за ним его зам, отец Юрки Мартынова, в приличном костюме и с красным носом. А кабинет! Мне довелось на Западе повидать, как работают миллионеры, в каких-то закутках -- где им до дяди Бориного кабинета! Тьфу, да и только. Никакой солидности. Уж про кабинет директора Черенкова -- что тут и говорить. Такой был разве что у графа Потоцкого или Столыпина: темное дерево, ковер, напольные часы -- может, часы музейной ценности? Не берусь утверждать.

Над цехами в заводской иерархии находились тех. отделы -- Отдел Главного Конструктора (Технолога, Механика, Энергетика...), лаборатория и заводская администрация. В техотделах работали в основном инженеры, и специфика была совсем другая. Странно, но сотрудники техотделов страдали от безделья. Начальству выгодно было раздувать штаты, безработицы в СССР не было в принципе, уволить по ненадобности или некомпетентности инженера было почти невозможно -- вот и сидели с 8:30 до 17:30, изнывали от скуки, точили лясы.

На заводе было что-то вроде спорт. отдела, он занимался в основном показухой, но чемпионат завода по футболу проводился на самом деле. Играли цеха друг с другом, сборная цехов против сборной тех. отделов и т.д. Играли на стадионе политухи, по соседству.

Еще выше в негласной иерархии находилось отдельное Конструкторское Бюро, КБ. Чем оно занималось, Бог знает. Во всяком случае, конструкция приборов разрабатывалась другими организациями.

Были на заводе и военпреды, старшие офицеры в морской форме. По слухам, такая должность доставалась только по большому блату -- военная зарплата и тихая, мирная штатская жизнь в неплохом городе.


6
Громадная очередь, трехслойная неупорядоченная толпа, не слишком шумная, в пасмурный день перед блоковским продуктовым магазином -- таким мне запомнился Карибский кризис. Казалось, война близка. Люди бросились запасаться мылом, спичками, не знаю, был ли тогда в свободной продаже сахар. Говорят, генералы всегда готовятся к прошлой войне, выходит, не только генералы. Память о войне 1939-1945 была свежа, помнилось чего не было. Карибский кризис рассосался, но очереди остались до самого бесславного конца СССР: очереди за маслом и сахаром, водкой и билетами на Юг, за башмаками и рубашками -- за всем. Люди, родившиеся на Западе, не могут оценить все удовольствие от простой покупки башмаков (покупки, не доставания) нужного размера, фасона и цвета.

-----------

Как и все, сделанное поляками, блок был построен на совесть. Паркету в бывшей квартире моих родителей скоро 100 лет, выглядит прекрасно. Держится электропроводка, двери, рамы польские еще живы.

Когда Львов достался Советам, газа в блоке и во всем городе не было. Я помню даже кухонную плиту, топившуюся дровами. Для быстрого приготовления пищи использовалась электроплитка. В комнатах были -- и сейчас есть -- высокие изразцовые печи. Сначала, в пятидесятых, топились углем и дровами, потом постепенно, подъезд за подъездом получил газовое отопление. Начинали с кухонных плит, потом переходили к печам. Рабочие Львовгаза резали и гнули трубы прямо в блоке, во дворе. Станок для изгиба труб оставался часто без присмотра, один из блоковских мальчишек решил превратить свой дорожный велосипед ХВЗ в спортивный "Спутник": после недолгих раздумий решился и изогнул руль своего велосипеда в спортивный "бараний рог".

---------

Нет, это черт-те что. Кто это будет читать? Ну пиши по-английски, пиши про хоккей и всем будет интересно. Ну хрен с тобой, пишешь по-русски, ну пиши на здоровье, ну хоть ругай Путина, что ли, а так что? Ладно, коль я и читатель, и писатель, так кто мне мешает быть еще и критиком этой мути?

---------

Блок на ул. Стрыйской, через дорогу Стрыйский парк (от названия местечка, в прошлом еврейского, Стрый). Это особо холмистая местность сначала не была застроена из-за неудобства, потом превратилась в парк. Сначала, в начале пятидесятых, напротив блока был не парк, а оставшиеся с военных лет огороды. Территорию присоединили к парку, построили детскую железную дорогу. По изначальному замыслу эта узкоколейка должна была ходить довольно далеко, на Погулянку, к Комсомольскому озеру. Но вышло, как с многими советскими планами: сроки поджимали, построили по периметру парка. Сначала было два паровозика и два состава, потом заменили на узкоколейные тепловозики. Проводниками работали дети, в кабине машиниста тоже присутствовали, но, конечно, управлял взрослый машинист.

Там же, на территории парка, располагалась военная часть (и сейчас, в 2011 блок со всех сторон окружен военными частями, теперь уже украинскими. Зачем они в городе и как в случае атаки неприятеля будут выползать техника по узким улицам, через хрупкие мосты -- то генштаб знает). В сараях и ангарах этой, теперь не существующей части, стояла старая грозная техника, артиллерийские тягачи на гусеничном ходу, облезлые грузовики-студебекеры со звездочками на капотах.

При поляках, до злосчастного 1939, здесь были выставочные павильоны. Львов был городом, подходящим для выставок. Павильоны внушали уважение к полякам: архитектура модерн, с барельефами на фасадах. Изображались отрасли промышленности и сельского хозяйства в виде античного вида упитанных дам, в меру обнаженных. Был и барельеф грузовика с открытой кабиной, конструкция до Первой Мировой. Хорошие противоядие от казарменности хрущевок и пошлости сталинского стиля. Настоящая львовская старина, барокко, что ли -- ну, как в Париже у пл. Пигаль -- как-то это слишком далеко от нашей жизни было. Красивое, но совсем не наше.

Уж если на то пошло, то настоящих львовян и нет. Мы, родившиеся и жившие там, жили всего лишь в трупе города -- Львов был смертельно ранен в 1939 и добит в 1944. Дома остались, дух и люди нет. Раковина цела, устрица съедена.

Да, так о выставке. При Хруще в/ч вышвырнули, территорию вернули под выставку -- хотя что выставлять? А вот что: первый автобус ЛАЗ, с частично прозрачной крышей из синего пластика -- как замечательно он пах внутри заменителем кожи и лаком! А скот, в других павильонах, конечно -- быки, свиньи, все, что хочешь. Была представлена и пищевая промышленность, я всегда размышлял, какие счастливчики съедят выставленный шоколадный торт в виде Кремля или Московского университета высотой метра полтора? Везло же некоторым!

---

Был пневматический тир и аттракционы. Было где утолить жажду, до сих пор есть. Не так давно я с другом пил водку Grey Goose в бывшем выставочном павильоне, ныне ресторане для богатых -- связь времен не нарушена.

В пятидесятые уже был открытый ресторанчик "Лето" в нижней части парка, у пруда с лебедями. Как-то возвращались сотрудники п/я 49 с Первомайского парада, зашли, выпили. Зашел спор, еще с директором, бывшим до Черенкова -- перейдешь ли озеро вброд за 100 рублей (зарплата инженера была 1000 в месяц). И что же, поспорили, инженер закатил широкие брюки до колен, перешел. У этого же ресторанчика находились оставшиеся еще от поляков подземные туалеты. Вот как-то в воскресенье, среди бела дня, поднимается из туалета гражданин не только без пиджака и рубашки, но и без брюк! Очень просто, когда Сталин издох, объявили амнистию, блатные раздели догола в туалете.

Другой ресторан, уже более основательный, построили при Хруще, и назвали соответственно, "Спутник". Космическая эра уже началась, на ракетную мушку, казалось, взяли и Марс, и США. В "Спутнике" веселились ИТР п/я 49 в дни зарплаты. Музыка из громкоговорителей слышна была в блоке, кабацкий певец блядским голосом выводил:

"Самое синее в мире,
Черное море мое..."

Потом я в нем бывал неоднократно, да хоть на свадьбе Мишки Фуксона. Его невеста Елена имела отношение к книжной торговле...

По вечерам особенно парк был опасным местом. Скольких там изнасиловали, ограбили, убили не знаю, но немало. Милиция не могла навести порядок. Кое-кто из блоковских грабили в парке, и в конце концов были изловлены, осуждены и посажены.

7
Тяжело писать стандартным языком о простых вещах не имея литературных способностей. Вот так и тянет, так и тянет загнуть матом, а не то так что-нибудь такое заумное приплести, этакие Упанишады или Анри Бергсона. Заумного, я правда, давно не читал, все перезабыл, но крепкие выражения усвоены в раннем детстве и нестираемы. Хоть я не пролетарий и не пролетарского происхождения, но ходил в заводской (п/я 49) садик, с тех пор я новых бранных выражений русских не узнал. Детки крепко выражались. Были интересные политические и религиозные дискуссии -- кто важней, Сталин или Ленин. Ленин неизменно проигрывал, в передней портреты этих двух упырей висели напротив друг друга, Сталин был в мундире со звездами, Ленин -- в пиджачке. Не та весовая категория. Горячо также обсуждался вопрос, есть ли Бог. У деток-атеистов был совершенно непрошибаемый аргумент-вопрос -- как Бог мочится и испражняется (конечно, слова были другие, пролетарские). Никто из церковной партии не мог вразумительно ответить, и были посрамлены.

Да, так о Бергсоне, философия жизни или что-то в этом роде -- хоть убей, забыл в чем там дело и какие аргументы, равно как и название его трудов. Как ни странно, помню настроение, якобы все человечество несется в восторге куда-то вперед, как кавалерийская атака (которой ни Бергсон, ни я в глаза не видали) и вот-вот все одолеет, все напасти, включая самое смерть.

Вряд ли коммуняки львовские и прочие все это читали, но, кажется, считали что наши ученые смерть одолеют и хоронить будет некого -- а иначе зачем они бульдозером разровняли кладбище? Ведь напротив Стыйского парка, метрах в 400 от блока, во время оно было старое польское кладбище, расположенное на пологом склоне холма, идущего вниз к ул. Дзержинского и "конторе". Году так в 1952 бульдозер с ревом полз вверх по склону, щит опущен, двигатель бурчал -- мне нравился мужественный звук, запах дизельного выхлопа, перемешанного с ароматом сырой, свежей земли, особенно могучая машина на гусеницах, с вертикальной выхлопной трубой -- прям эрекция у бульдозера. (В моторных транспортных средствах есть несомненный намек на сексуальность -- если шуршание дорого автомобиля напоминает звук расстегиваемой молнии, могучие стоящие выхлопные трубы паровых катков и гусеничной техники гораздо прямолинейнее.) Капот двигателя снят, видно могучее нутро. Прекрасны механизмы на гусеницах, от мирных ДТ-60 до приземистых урчащих Т-?4.

На месте кладбища возник Парк Культуры. Один склеп долго оставался и был виден из окна идущих по Стрыйской троллейбусов, да когда копали канавы под водопровод, выкидывали с землей наверх желто-коричневые кости. Что ж... Все равно, померли, не оживить, какая разница...

Проложили асфальтированные аллеи, построили выставочные павильоны. Вдоль центрально аллеи -- гладиолусы, потуги на фонтан, в других местах георгины. Вились шмели, бабочки-корольки, адмиралы, возможно -- махаон. Были вечерние цветы, мелкие белые, с одуряющим приторным запахом, неизменные бархотки. Вечером порхали ночные бабочки (я не имею в виду проституток) -- бражники, олеандровые бражники, "орденские ленты" -- массивные, быстрые, серые.

Не берусь обсуждать, действительно ли в СССР секса не было, но в любом случае была некоторая компенсация -- жажду было где утолить, и вообще, и в Парке Культуры. В верхней части находился жестяной барабан: 10 минут в очереди, 6 кружек пива на разлив и бутылка довольно мерзкой 30-градусной перцовки на троих было стандартным заказом.

Всех культпарковских заведений не припомню, в нижней части парка был летний ресторан, название утеряно, в народе известeн был как Пятак за свою круглую форму. Это заведение было на разряд повыше, подавали неплохое бутылочное львовское пиво.

В середине шестидесятых Леня Брежнев, любитель юбилеев и якобы вояка, награждал города званиями героев и воздвигал монументы. Что ж, мы тоже! Лет пять в верхней части Парка Культуры сооружали Монумент Победы. Открыли, кажется, в 1970, был сам первый секретарь Львовского обкома некто Куцевол. Получилось так: черная массивная стелла, на которой барельефы культуристов в советской и немецкой формах смотрят друг на друга зверем и даже пыряют штыками; дама с легкоатлетической фигурой и бюстовм всем на зависть, но в платке и сапогах держит за руку печальную девочку. Рядом торчит 30-метровый 4-гранный болт, а к нему прилеплены-подвешены фигуры бойцов и космонавтом. Неплохо, одним словом вышло, в своем роде! К тому же цемент на строительстве все же крали, и из-под швов, скрепляющих мраморные плиты облицовки, начало сочиться что-то белое. Течет до сих пор. При Советах курсантов Политухи гоняли чистить, приезжала пожарная машина с лестницей отчищать 30-метровый болт. Мартышкин труд! Независимая Украина махнула на все это дело рукой, и правильно сделала.

При Советах у этого монумента-болта устраивали всякие действа, прием присяги, пионеры стояли навытяжку с автоматами с просверленными затворами и т.д. Особо идейные молодожены подкатывали к этой штуковине на увитых лентами Волгах и возлагали цветы. Может, думали, им за это партком квартиру даст... Ан нет!

Украинская власть пару надписей затерла, на все звезды и орден Победы остались, как были. Уже в новые времена здесь происходили печальные события. На 9 Мая военный парад был, разумеется, отменен и ветераны Советской Армии собирались и маршировали около этого монумента по собственной инициативе. Но ведь есть еще и УПА -- Украинская Повстанческая Армия, известная как "бендеровцы". УПА перестали считать бандитами и предателями, наоборот, признали борцами за независимость Украины. Ветераны УПА приходили в это же время к монументу, лицом к лицу встречались с теми, с кем в свое время, может не одной пулей обменялись. Милиция кое-как поддерживала порядок, оттесняя 70- и 80-летних нарушителей порядка друг от друга. Не берусь судить, на чьей стороне правда. Попали они в свое время все в переплет, никакого выхода у них не было...

Там же соорудили массивный Музей Советской Армии, гоняли смотреть служащих в рабочее время в принудительном порядке. Из экспонатов запомнился лишь муляж, изображающий современный обед солдата СА -- большая неаппетитная котлета с гарниром. Пропаганда дала очередной сбой...



8. Немного моей школе:
СШ 50 им. А. С. Макаренко

Ну здрасте! То были блоковские и Львовприбор, а тут на те -- Макаренко! Путаница, каша в голове! Надо брать пример с настоящих литераторов, ну хоть с Павла Тычины. Слыхано ли дело, чтобы Павло начал, скажем, стих «Ви знаєте, як липа шелестить», а потом, посередине, плюнул бы, и взялся за стих «Партія веде», да еще и назвал бы это чудо "Партія шелестить"! Да его...! Да издательство, да обллит, за такие формалистические выкрутасы... А Юдифа что бы сказала, на такую мешанину глядя? Кто знает, мне она осталась непонятной. Но если она похожа на свою дочь, рыжеволосую красавицу Полину, она скорей бы не стала орать, а только фыркнула бы, а может, и рассмеялась.

Украинский язык и литературу вела, правда не Юдифа, а Анна Константиновна, человек для меня более понятный: очень симпатичная и добрая женщина, вполне квалифицированный педагог. Что до Тычины, сам Эренбург пишет, что это был талант. Не знаю. Я присоединяюсь к мнению многих украинских школяров, увековечивших его творчество в таких стихах:

Як візьму я кирпичину,
Та й приб"ю Павла Тичину!

Так возвращаясь к СШ 50 им. А.С. Макаренко, к нашей школе. Состав учеников был разношерстный. Метрах в 300 от школы находились специально построенные дома, еще сталинской архитектуры, для старших офицеров. Оттуда пришло много отличников, хороших спортсменов - порядочных ребят: Женька Семенов, Горбунов, Кук, многие другие. Вниз от школы, на север, шла ул. Гвардейская на которой, и особенно на боковой ул. Глинки жили совсем крупные боссы. В ближайшем доме на Гвардейской жила Зоя, девочка ошеломительной красоты. Я ее встретил не так давно, и что же -- ничуть не изменилась! Правда, рядом внучка почти такого же роста, но это только лучше. Этот дом, стиля модерн 20-х годов, польской постройки, хорошо был виден из некоторых классов. Пожалуй, хороший урок архитектуры и эстетики вообще, 45 минут игнорировать учителя, смотреть на благородной формы лоджии, круглые окна -- это не блок, совсем другое.

Вниз по крутой, европейского вида Гвардейской -- и направо областное управление КГБ, всего-то с полкилометра. Кое-какие сотрудники жили недалеко от своей конторы, и соответственно посылали детей в школу. Это были источники преимущественно хороших, воспитанных детей, детей если не интеллигенции и не аристократии, то наверняка советского среднего класса.

Блок был другим и атмосфера в нем была другая -- ну и ученички тоже.

Намного позже я был знаком и пивал с неким бездельником по кличке Чайник (хотя был и второй Чайник, сын полковника, с которым я выпил в свое время несравненно больше). Так этого первого Чайника родители попрекали так: "Ты будешь единственный во Львове еврей без высшего образования", ведь в какой ВУЗ они его ни устраивали, его оттуда вышибали. В конце концов Чайник опроверг опасения своих предков: во-первых, закончил заочный курс Торгового института, а во-вторых, уехал изо Львова в Израиль. Там все иначе. Евреи на стройках работают и поля пропалывают -- обизраильтянились, одним словом. Чайник не был блоковским, блоковский дух действовал и на еврейских детей: некоторые хулиганили, приблатнялись, убегали из дому и даже оставались на второй год. Это вместо того, чтобы собирать марки, играть на скрипке и, прочитав "Занимательную Математику" Перельмана, занимать призовые места на олимпиадах. Блок поставлял в школу многочисленных хулиганов и двоечников, к которым я себя не отношу.

Одежда школьников в пятидесятые была разнообразна: девочки, правда, поголовно носили скопированные с гимназической форму, но мальчики -- кто во что горазд, точнее, на что родители горазды. Была гимназическая форма -- мышиного цвета брюки, китель, фуражка и ремень из заменителя. Странным образом, была и другая форма -- темно-синяя, кажется, для украинских школ. Большинство, конечно, ходили в детской цивильной одежде. Ранцы были не в ходу, в основном портфели.

Портфели удивительным образом брались педагогами в заложники. Например, наша классная Ева после уроков всех гнала собирать металлолом или еще какую муть. Отпусти так ученичков, смоются и ищи свищи. На это есть портфели, их требовалось оставить в школе, и заложники освобождались только по получении металлолома.

В школе были буфет и столовая. В буфете на перемене всегда можно было взять 200 г. крепленого белого вина за 44 коп. и "Аврору" за 10 коп. Ну, ну, ну, не возмущайтесь так уж сильно -- я пошутил. Но то, что продавалось в буфете для здоровья было так же разрушительно, жирные пончики, посыпанные сахарной пудрой или в редких случаях помазанные сливовым джемом.

"Дернув спирта под сливовый джем" -- читая эти строчки, я вспоминаю школьные пончики. Евтушенко поэт, что ни говори, настоящий.

При Хруще, кто помнит, белый хлеб исчез вместе с молоком. Тогда в столовой можно было взять белой муки пирожки с повидлом, весьма и весьма неплохие, молоко в бутылках, но не с собой.

Состав педагогов был тоже разношерстный. Директор, Иван Михайлович, был не педагогом, а отставником, возможно, кагэбэшником, не знаю. Хмурый тип, разговаривал начальственным басом, пугал, ходил в сапогах и френче еще и в шестидесятые. Любил разводы, которые именовал линейками, а также употреблял длинное и ученое слово "рекреация" таким образом, что нельзя было понять, имеет ли он в виду перемену или коридоры и вестибюли где школьники во время перемен носятся, как ошалелые. "Не бегать и не шуметь в рекреациях!!!" -- вот и понимай, как знаешь. Пожалуй, единственный, о ком я не могу сказать ничего хорошего.

Его замом был тоже отставник, Петр [Трофимович?], преподаватель географии. При школе была построена на первом этаже одна квартира, он ее занимал. Там же у него хранилась коллекция минералов: ослепительный пирит, не помню названий розовых, кремовых, красивейших камней. Не представляю, как это добряк командовал своими солдатами, ученичков он контролировать был совершенно неспособен. Дети жестоки такой жестокостью, какая неведом взрослым, почуяв слабость, они стремятся добить до конца, без причины, просто так, для забавы, чтобы знал. На уроке Петр совершенно потерял контроль, класс бесился, он бессильно сидел за столом, здоровенный мужчина в темно-коричневом костюме, с орденскими планками на пиджаке. Дети стали добивать, кто-то поднял руку и сказал: "Можно выйти?" Обессиленный он разрешил, и следующему, и следующему... Я был среди тех, кто тоже спросил "Можно выйти?" Он разрешил. Мне стыдно до сих пор.


9.
В школе, в СШ 50 им. А.С. Макаренко нам вколачивали в головы суффиксы -иньк и -еньк, хронологию Русско-Турецких войн и поэта Тычину. Конечно, не только Тычину, но, наверное, я не единственный, кому "Характеристика образа Наташи Ростовой" была так же неинтересна, как Тычина с его "Трактор в поле дыр-дыр-дыр" (впрочем, отношение к Наташе изменилось, когда появились анекдоты про поручика Ржевского). Все шло из одного мутного источника, и Кодекс строителя коммунизма, и Евгений Онегин -- доверие к тому, чему учила шкала, было подорвано. Вплоть до того, что казалось, Гитлер был неплохим человеком, иначе зачем бы его ругали в школе. Оказалось, все не так просто.

В шестидесятые советская пропаганда, особенно ориентированная на молодежь, дала неожиданный вираж. К безнадежно скучной идеологии была щедро добавлена "романтика" комсомольских строек, всякие "Меня мое сердце в тревожную даль зовет...", "Гренада, Гренада, Гренада моя..." и прочая незамысловатая дребедень. Неудивительно, что после такой тошнотворной приторности люди радостно принимали грубую, неподцензурную прямолинейность Высоцкого.

У народа, у школьников тоже, вкус все же не испортился до конца. От официальной пошлости спасали анекдоты похабные и политические -- и блатные песни. В нашем классе носителем если не хорошего, то по крайней мере вольного вкуса был Дьяк, под примитивный гитарный аккомпанемент певший блатные песни. Самой популярной была:


Чередой, за вагоном вагон,
С легким стуком по рельсовой стали
Спецэтапом идет эшелон
С Украины в таежные дали.
Там на каждой площадке конвой,
Три доски вместо мягкой постели,
А на крыше сидит часовой,
Положив автомат на колени.
Заносило пургой эшелон,
Голым снегом - что белой полесью,
И порывистый ветер донес
Из вагона печальную песню:
"Не печалься, любимая!
За разлуку прости меня.
Я вернусь преждевременно,
Дорогая, клянусь!
Как бы ни был мой приговор строг,
Я вернусь на родимый порог
И, тоскуя о ласках твоих,
Тихо в дверь постучусь..."
Заносило пургой трактора,
Даже дизелю сил не хватало,
И тогда под удар топора
Эта песня о милой звучала:
"Не печалься, любимая!
За разлуку прости меня.
Я вернусь преждевременно,
Дорогая, клянусь!
Как бы ни был мой приговор строг,
Я вернусь на родимый порог
И, тоскуя о ласках твоих,
Тихо в дверь постучусь..."

Да, да, я понимаю, не Пушкин. Даже мазня Тычины, наверное, с технической точки зрения лучше, профессиональней. Зато "Чередой..." не заталкивали насилу, и никого не вызывали в школу с родителями за двойку по сочинению "Характеристика образа неизвестного заключенного".

В дальнейшем мне доводилось бывать на насосных станциях, я неизменно воображал Дьяка, в синей шерстяной олимпийке, со значком перворазрядника, певшего под гитару:


На стройке на насосной

Промчались рестораны,
Кафе и балаганы,
И я уже как будто не в раю,
На стройке на насосной,
Заброшенной, несносной,
Я людям что-то жалобно пою.

В газетах написали,
Всем лагерем читали,
Насосную построил комсомол,
О нас, о заключенных,
Судьбою обреченных,
В газете я не слова не прочел.

Шумят, звенят лопаты,
Гудит в ушах вибратор,
И тачки раскрывают свои рты,
Сидеть еще немало,
Но жизнь моя пропала,
Мечтаем лишь о воле только мы.

В январские морозы
Мы часто лили слезы
И падали с решеток мы не раз.
Ломали ноги-руки,
За что нам эти муки,
За что я потерял свой левый глаз?

На башне бьют куранты,
Подходят арестанты
Устали, еле волокут
До зоны
Нас красные погоны
С собаками торжественно ведут.

[....]

С подъема до отбоя
Нам в зоне нет покоя
И ночью нас считают иногда.

Я миром оскорбленный,
Судьбою обделенный
Лопату поднимаю,
Судьбу я проклинаю,
О Господи, зачем родился я?
И мукам в жизни нет моей конца.

Но верим мы народу,
Что выйдем на свободу
И будет об амнистии указ
Тогда под звуки джаза
В честь нового указа
Мы будем веселиться до утра


Песня про шофера осталась малопонятной -- Дьяк время от времени нам говорил: "Ну, это вам еще рано" (ему, как и нам, было 13-14 лет) и пропускал куски. Кажется, в песне есть эротический элемент.


Шофёр

Шофёр мой милый как ты хорош --
За руль берёшься бросает в дрожь.
Ты знаешь, как поставить ты знаешь, как направить
И с места полный газ ты ей даёшь.

Я не дождуся заката дня
Шофёр мой милый, вези меня!
Мелькали косогоры, мелькали реки, горы
И вскоре мы примчались в тёмный лес.

Машина встала, бензина нет.
Шофёр мой милый, шофёр мой свет!
Шофёр мой не хлопочет меня везти не хочет
Остались ночевать мы с ним в лесу!

[...............]

А утром рано бензин нашёл
Шофёр мой милый мотор завёл,
Машина заурчала и по лесу помчалась
И вскоре мы приехали домой.



10. "Зачем ты харишь мою Чучу?"

Для друзей-физиков и бывших физиков сразу поясню: это не имеет никакого отношения к нашему приятелю-студенту Чуче, с которым мы зубрили ПУАЗО и загадочную теорию групп, выпили немало скверной 30-градусной перцовки, запивая разливным Жигулевским. Чуча, знаток и ценитель украинских деревенских обычаев. С каким восторгом он рассказывал о вдохновенном пьянстве на деревенских свадьбах! Хоть мы далеки были от национального колрита. В нашей легкомысленной компании никогда не было трений на национальной или языковой почве. Никому не приходило в голову обращать внимание на то, говорит ли человек "пиво" или "пыво", или на легкую характерную картавость.

Говорят, кто не знает своего прошлого, недостоин своего будущего (перевод с украинского, какой-то классик изрек). Пожалуй, я согласен, хоть довольно туманно. Или потому и согласен, что туманно. В нашей компании оболтусов мы не интересовались прошлым особенно, что то будущего, то тем более -- когда-то онo еще будет. Казалось, в 40 лет жизнь будет окончена и что дальше неважно. Я и до сих пор придерживаюсь такого легкомысленного мнения, только 40 заменил на 70. Как бы там ни было, если нужен аргумент в пользу исторического нигилизма, вот он: национализм нам был искренне чужд.

Если взглянуть пошире, за пределы узкого круга нас лоботрясов, скажем на университетскую группу (это во Львове, не забывайте) то что-то такое проскальзывало, но не слишком. Основной раздел среди группы проходил не по линии русский-украинский, скорее по линии интересующийся физикой или так себе и особенно по линии городской-сельский. Эта разница была серьезная, при том, что настоящих крестьян-колхозников в группе не было. Тех, что случайно поступил, выгнали к концу второго курса за академическую неуспеваемость. Сельские ребята были дети учителей, агрономов. Был, правда, Ваня, богатырского сложения молодец и характеризовавший себя "гоноровый фраер", который значился по документам как колхозник и поступал с соответствующими привилегиями. Он и в самом деле имел некоторое отношение к колхозам: его отец был председателем, а мама -- районным прокурором. Не мне, впрочем, его упрекать, я поступил по направлению все того же п/я 49, уже именовавшегося Львовприбор и все пять лет учебы получал довольно высокую стипендию.


В школе мало кто переносил официально одобренную музыку, всякие "Мы геологи оба с тобою" и, кроме блатных песен, случали записанные на тяжелые магнитофоны непонятные песни на английском. Медленно вращающиеся бобины, иногда рвущаяся пленка (Свема, тип 2 или 6, скорость 9.8 оb/мин, запах уксуса, которым клеили ленту, танцы -- топтание под музыку, более-менее плотно облапив партнершу-одноклассницу...) и такая, действительно хорошая, музыка:

http://www.youtube.com/watch?v=-XQybKMXL-k

Слов никто из нас не мог разобрать (см. полный текст ниже), и подражание звуку поезда по-английски, Чучу мы понимали как женское имя. Не буду описывать наши догадки о тексте. Возможно, и наши учителя английского не смогли бы толком рассказать, в чем там дело. Ведь английский язык учили в советской школе как латынь в царских гимназиях, как мертвый язык. Латинисты никогда не видели Цицерона, а наши несчастные учителя, возможно, никогда и не разговаривали с американцем или англичанином. О поездке на стажировку за бугор и речи быть не могло.

Слушали мы великолепного Элвиса Пресли:
http://www.youtube.com/watch?v=tpzV_0l5ILI

http://www.youtube.com/watch?v=1se7jv7IC70
В "tutti frutti" нам чудилось "тюли-фули"...

и Чабби Чайкера:
http://www.youtube.com/watch?v=aWaJ0s0-E1o


Магнитофон в шестидесятые менял дело так же радикально, как Интернет сейчас. Магнитофон немного прояснил и таинственного Ахуджана, с которым нас Дьяк познакомил еще в классе пятом, когда о владении таким чудом никто и не помышлял. По рассказам Дьяка, Ахyджан ходил по Москве из одного кафе в другое и пел:

А ну швейцар, откройте двери!
У нас компания весёлая, большая,
приготовьте нам отдельный кабинет.


С некоторым даже разочарованием я узнал, что Ахуджан на самом деле -- Окуджава.




.