День накануне Ивана Купалы (гл. XIV-XX)

Глава XIV
Проснулся Стас от шумного разговора, что происходил в двух шагах от него. Казимир Степанович, возвышаясь подъёмным краном, что-то возмущённо выговаривал незнакомому светловолосому крепышу в белом халате - наверное, врачу. По случаю жары халат медика был застёгнут только на одну пуговицу, на животе. Он совсем скрывал его короткие шорты, но подчёркивал кривизну загоревших, поросших буйной, жёлтой шерстью, ног. Такой же шерстью были покрыты руки и грудь крепыша.
- Как так можно? - горячился Казимир Степанович. - Я первый раз звонил – ещё семи не было. Потом звонил в десять, мне пообещали, что вы вот-вот будете. А сейчас, - он посмотрел для верности на часы, - почти час, без малого. А вот был бы это серьёзный случай, аппендицит или сердце?!
Крепыш-медик спросил хрипло:
- У вас сердце?
- Нет, у меня ребёнок больной.
- Вас должны были проинструктировать по телефону.
- Да - положить в прохладу и давать пить.
- Правильно.
- Но он спит и спит, а я волнуюсь.
Фельдшер хитро посмотрел на Стасика, подмигнул и сказал:
- А, может, у него в организме сна не хватает?
Казимир Степанович возмутился:
- Как вы смеете? Явились через шесть часов после вызова и ещё шуточки шутите!
- Не волнуйтесь, папаша, с вашим ребёнком всё в порядке. Лучше дайте бедной медицине водички, всё одно, пока машина не придёт, я от вас ни ногой. Хватит, поездили. Во, колоночка! – и «медицина», опустив на землю свой пропахший лекарствами чемоданчик, двинулась к колонке.
Казимир Степанович, не находя слов, всплеснул руками, и весь в возмущении, пошёл следом за крепышом. А тот, не снимая халата, залез головой под струю воды, пил и плескался там, что твой гусь.
- Послушайте, вы! Вы, вообще-то, медик?
Парень, блаженно прикрыв глаза, кивнул головой, мол – «медик, медик».
- Нет, это просто безобразие, - кипятился профессор, - откровенное безобразие!
- Ой, гражданин, вас послушаешь - со стыда сгоришь, - крепыш выпрямился и, сдувая капельки с носа, начал снимать намокший халат. – Всё-то вы знаете - как надо, как положено, как правильно, прям доктор наук, не иначе.
- А что, я не прав? - стушевался Казимир Степанович.
- Правы вы, правы. Но и я по правилам должен иметь за смену сколько вызовов? Во, и не больше. И машина у меня должна быть в нормальном состоянии.
Фельдшер, поднявшись на ступеньку колонки, стал немного повыше и, стремясь подчеркнуть важность сказанного, держал указательный палец под подбородком профессора.
- А я имею этих вызовов гораздо больше, в два, а то и в два с половиной раза. И машина подо мной каждые полчаса кипит по такой жаре. Кипит и булькает, и ехать отказывается. Поэтому мы ездим не от больного к больному, а от колонки к колонке. А от больного к больному я хожу сам. Вот этими, - крепыш потряс для наглядности сначала одной, а затем другой, – ногами.
Он вытер лицо и шею снятым халатом, встряхнул, снова надел его, а потом сунул ногу - прямо в сандалете - под струю воды и, жмурясь как кот, пошевелил пальцами.
- А, главное, обидно, что все вызова, все до одного, дикие, - медик поменял ноги. – Люди - как дети малые, ведут себя, словно они юга никогда не видели: купаются до обалдения, загорают до почернения и винище хлещут до посинения. Мне эти отдыхающие уже во где!
И он ткнул себя большим пальцем в правое подреберье.
- Да у меня ребёнок, - пытался возразить профессор, - он вина не пьёт.
- Уже легче, значит, промывать не придётся. А вообще, папаша, можете мне поверить - я с первого взгляда всё понял. Хотите, скажу, как дело было?
Фельдшер, плюхая мокрой обувью, подошёл к раскладушке. Пощупал мягкими прохладными пальцами пульс у Стасика, раскрыл ему пошире правый глаз, посмотрел в него внимательно, кашлянул и уже спокойно, не шумя и без шуточек, сказал.
– Значит, так: ребёнок приехал недавно, не местный, это точно. Наши - аборигены - ещё в мае успевают загореть и облезть не по одному разу. Стало быть, приехал два, от силы – три дня назад. На море был, купался, загорал – дорвался, это понятно. Но не перекупался, не перезагорал – это главное, то есть - жить будет. Расстройства нет?
Стаська отрицательно помотал головой.
- Совсем хорошо. А то приезжают и пьют воду прямо из-под крана, а там - в нашем-то климате… - он запнулся. - Гм... Вот, читаем дальше: физиономия явно стёсанная – упал где-то. Правильно? Поскольку летать не может, не научен.
Стаська кивнул.
- Так и запишем – пашем землю. Где угораздило?
Стасик, стыдясь лжи, старался не глядеть на профессора:
- В футбол.
- Спортсмен, значит. Похвально. А колени у нас как? – крепыш откинул покрывало. – Естественно, и колени. Главное, что грязи и нагноения в ранах нет. Значит, надо продолжать в том же духе. Вопросы есть?
- Но он спал, понимаете, не мог открыть глаза.
- Дык, это… - фельдшер почесал мокрую грудь, - акклиматизация, знаете ли. Это вам не фунт изюму: бешеное количество кислорода, солнце, море, движение в неограниченном количестве. А если самолётом летел, то смена часовых поясов. Нагрузка? Нагрузка. Когда он приехал?
- Позавчера.
- Ну, вот, первый день продержался на эмоциях, а потом – всё, организм не железный. Вдобавок, ночь почти не спал. Верно гутарю?
Стасик кивнул.
- Естественно, вон какие плечи румяные. Дай-ка, я на твою спину гляну.
Крепыш, обойдя раскладушку со стороны ног, подошёл к лежавшему на боку Стасику сзади и откинул покрывало.
- Ого! – голос медика стал глух и неузнаваем.
Он оттянул легонько резинку трусов Стаса, присвистнул, сказал почему-то: «Матка боска!» А потом выпрямился и строго спросил Казимира Степановича:
- Так, гражданин, кем вы приходитесь этому ребёнку?
- Я? Я такой же отдыхающий, как и он. Его родители знают нашу хозяйку, вот и прислали мальчика. А в чём дело?
- В чём дело? Дело в том, что оно пахнет керосином. И вообще, раз вы человек посторонний – отойдите. Нет, лучше уйдите совсем. Сейчас придёт машина, и я забираю ребёнка в больницу. И дело пойдёт иным путём. Законным, уверяю вас, совершенно законным. А вы идите, идите.
Фельдшер обошёл раскладушку и, выставив вперёд ладони, пошёл на профессора.
- Что вы меня гоните? – не понял Казимир Степанович. – В чём, собственно, дело?
Крепыш, глядя снизу, подбоченился:
- В чём дело? А издевательство над ребёнком – это вам что, ерунда? Не дело?
- Подождите, подождите, - профессор торопливо обежал раскладушку со стороны головы.
- Чего ж это вы, гражданин, заволновались? Чего это вы забегали?
Медик не поленился, обогнул Стасика со своей стороны и приблизился к профессору.
- Я, конечно, видел гематомы, но такие… У десятилетнего ребёнка! И не надо мне никаких сказочек. Это не он играл в футбол, а им в футбол играли! И ждать я ничего не буду: забираю его в стационар, вызываю милицию и пишу заключение.
- Подождите, - примирительно начал профессор, - дайте сказать.
- Угу, - фельдшер обошёл раскладушку и сел на табуреточку, - давайте, рассказывайте вашу версию.
Казимир Степанович бережно прикрыл Стаса.
- Да при чём здесь версия?! Его боднула вчера коза. Понимаете?
- Коза, - с издёвкой, кивая, повторил крепыш.
Он полез в карман шорт, вытащил оттуда чудом сохранившуюся перемятую пачку сигарет, закурил.
- Коза, значит? Очень интересно.
- Да, коза, - и профессор вкратце рассказал вчерашнюю историю.
Медик курил, смотрел то на Стаса, то на профессора, потом потушив сигарету, объявил:
- Ладно, пошли, покажете мне это место и эту козу. А ты лежи; потом пойдёшь и тоже покажешь. Пройдёмте, гражданин.
Они пошли в огород, а Стаська, понимая, что хватит ему валяться - пора вставать, - начал потихоньку подниматься. Тут как раз объявился Димка с хозяйственной сумкой, видно, из магазина.
- О, ты уже живой! А я тебе халву купил, бабушка сказала. А врач где? – он увидел медицинский чемоданчик.
- На огороде, с профессором. Смотрят, где меня коза бодала. А то он думал, что меня побили.
Димка вытаращил глаза.
- Посмотри, - попросил Стас, - что там у меня?
Он повернулся спиной и оттянул трусики.
- А чё, болит?
- Болит.
- Да так, в общем, ничего. Синяк чёрный, даже два. Большие, правда.
- Ну, вот, а он милицией грозился.
- Во, здорово! Пошли, посмотрим.
- Пошли.
Они не успели дойти до летней кухни, как услышали громкий голос, фельдшера.
- И ничего вы мне не доказали. Коза есть в наличии, да. Но у нас коза, а то и три – в каждом дворе. А подобных случаев не было.
- Но вы же понимаете, что теоретически…
- Понимаю, но, - фельдшер увидел Стаську. - Почему ты встал? И почему ты пошёл?
- А я вас знаю, - сказал Димка. – Вы нас весной на карантин закрывали. По этому… По как его?.. По желтухе, во.
Фельдшер присмотрелся к Димке и, приставив к его к животу палец, как дуло пистолета, сказал утвердительно:
- Третий класс.
- Пятый, - поправил тот.
- Ну, да, тогда третий - теперь пятый. Значит, ты здесь живёшь?
Димка кивнул:
- Ага.
- Значит, ты свидетель?
-Ага, – Димка вновь кивнул и тут же спросил придурковато. – Чего?
- Он не свидетель, он участник, - поправил профессор. – Я б даже сказал – соучастник. Довели животное до умопомрачения, а у неё не молоко, - профессор пошевелил сложенными в щепоть пальцами, подбирая эпитет, - честное слово, будто с мёдом цветочным.
- Хотите попробовать? – влез с предложением Димка.
Видно было, что медик задумался – принимать ли ему угощение от такой подозрительной компании.
- Холодненькое, - вставил свои две копейки Стасик.
Крепыш вздохнул, соглашаясь. Пока Димка бегал за молоком, с улицы раздался короткий автомобильный сигнал. Фельдшер, решившись, качнул несколько раз головой и сказал Казимиру Степановичу:
- Я всё время смотрю на детей, они не умеют лгать. Ладно, я согласен – это была коза. Но я обязан взять ребёнка в больницу, на снимок. Вы можете поехать с ним?
- Конечно.
- Я там и мазь вам дам от ожогов, обоим.
Он пригубил молоко из гранёного стакана, посмотрел в него как на диковинку и произнёс глубокомысленно:
- И действительно. Ну, давайте, идите – одевайтесь, мы вас подбросим.
Казимир Степанович пошёл к себе, а Стаська задержался, поднимаясь на ступеньки. И тут несмазанная железная калитка распахнулась, а на ней, навалившись всем телом на ручку, не в силах сделать шага, повисла Валентина Николаевна - простоволосая, с белым перекошенным лицом.
- О-паньки, - сказал крепыш и, не глядя, как хирург на операции отдаёт инструменты, передал стакан с остатками молока Димке.
Тётя Валя смотрела невидящими глазами, дышала как загнанная, рывками, а у неё за плечом, сгорая от любопытства, весело подпрыгивая, таращилась Диночка.
Фельдшер сделал три большущих шага и успел подхватить сползающую по калитке хозяйку.
- Здравствуйте, а я вас знаю, - радостно выпалила Дина.
- Так, чья бабушка?
- Наша.
- Очь хорошо. Куда кладём?
Ребята растерялись.
- Никодимыч! – закричал медик, и тут же в калитке появился черноволосый и чернобородый мужчина, только не в белом, а в зелёном застиранном халате.
Он помог фельдшеру довести Валентину Николаевну до раскладушки, а тот по дороге раздавал команды:
- Полотенце - холодной водой! Чайник поставить, грелку налить! Лёд есть - тоже в полотенце!
Раскладушка истошно скрипнула под большим телом Валентины Николаевны, а ребята были уже на кухне.
Быстрее всех справился Димка. Он в мгновение ока достал из шкафчика два чистых полотенца, одно сунул в руку Стасику: «Мочи». А на второе стал выбивать лёд из заиндевевшей ванночки. Между делом дал подзатыльник Дине, что возилась со спичками у плиты, зажёг газ, отправил Стаса со льдом к раскладушке и кинулся за грелкой. Ничего не понимающий, переодетый Казимир Степанович, выйдя из «бункера», смотрел близоруко и растерянно, не зная, чем помочь. А Димка уже тащил горячую грелку, завёрнутую в полотенце, а ещё одно полотенце – сухое, захваченное предусмотрительно, нёс перекинув через плечо.
Тётя Валя дышала коротко часто и всё пыталась что-то сказать бескровными сухими губами:
- Мотрю… машина… дома… я….
- Тихо! - рявкнул фельдшер, медленно вводя ей в вену какое-то лекарство. - Попить мы захотели, вот и остановились у вашего дома. Нельзя же так близко к сердцу, в вашем-то возрасте…
Он развязал резиновый жгут и, не убирая ватки, согнул Валентине Николаевне руку в локте.
- Да у вас не внучата, а жеребята, что с ними случится? А вам беречься надо. Они без вас пропадут, вам же без них - красота. Где это видано? Бегать по солнцу, да с вашим давлением? С утра ж не присели, поди?
Тётя Валя жалобно улыбалась из-под сползающего на глаза полотенца со льдом.
Крепыш провёл себя широкими ладонями по лицу, словно снимал что-то чёрное, вязкое и страшное. Кивнул ободряюще:
- Ну, что, полегче?
Валентина Николаевна, розовея на глазах, моргнула виновато.
- Вот вам урок, голуби, - повернулся медик к ребятам, - заботиться о бабушке надо, не шкодничать.
Он вновь обратился к тете Вале.
– А поехали-ка мы в больницу?
Та отрицательно замотала головой.
- У нас кондиционеры. Прохлада - прихожу и живу. Потом встал и пошёл. Подумайте. Может, поедем?
Тётя Валя вновь замотала головой.
- А я вас знаю, - пискнула Диночка.
- Так, подожди. Вы при приступах что принимаете?
Валентина Николаевна слабо шевельнула пальцами:
- Там, в коробке, на полке, дочка купила.
- А ну-ка, - крепыш ткнул Дину пальцем в сарафанчик, - неси бабушкины лекарства.
Глава XV
Диночка обернулась быстро, принесла высокую жестяную банку из-под печенья, в которой абы как были навалены пузырьки, пакетики и коробочки.
- Ты что, уронила? – спросил фельдшер.
Девочка вместо ответа кивнула, поводя пятернёй, словно снимала паутину с лица.
- Что там? – раздался слабый голос тёти Вали.
- Мне на голову упало всяко-разное, - капризно ответила Дина.
- Нескладёнушка ты моя, иди ко мне, - и бабушка, оторвав руку от мокрого полотенца, любуясь подошедшей внученькой, легонько поправила ей чёлку.
Поправила, посмотрела на пальцы, провела ладонью посильнее и закричала в голос:
- Дина, что с тобой, деточка?
Диночка, которая всё морщилась да чесалась, услышав бабушкин крик, затопала ногами, замотала головой и заголосила тоненько:
- А-а-а!
Фельдшер оторвался от изучения коробки и смотрел, недоумевая, как Валентина Николаевна со слезами и причитаниями трёт без остановки мокрым полотенцем голову и плечи Дины. А на нём пугающе-ярко проявлялись всё новые и новые бордово-чёрные полосы, будто Диночку, пока она ходила в дом, исцарапал дикий зверь.
- Доня, донечка, где болит?
- Бабушка!
Рыдающие голоса слились в один, и медик не выдержал. Он отставил коробку, сделал два своих замечательных шага и только хотел повернуть к себе девочку, как вскрикнул, закрутил руками, словно мельница, дёрнулся так, что чуть, было, не рухнул поперёк Валентины Николаевны. Вроде удержался. Но потом, покачавшись на одной ноге, не устоял – взмахнул полами халата и шмякнулся на землю. Тут только Стасик и увидел четыре мохнатые лапы, что вылезли из-под раскладушки. По-кошачьи, ухватив-притягивая передними голую ногу фельдшера, Рыська яростно драла и отталкивала её задними.
- А-а-а! – басил медик.
- А-а-а! – вторили ему бабушка и Дина.
И Стасик и Казимир Степанович смотрели остолбенев. Один Димка не растерялся – нырнув под раскладушку, он бросался там то вправо, то влево, пытаясь улучить момент и схватить поудобнее озверевшую кошку.
Положение спас шофёр Никодимыч, который стоял до этого, подпирая плечом ворота. Он упёрся, поднатужился и сдвинул на сторону всё лежбище вместе с бабой Валей, Диночкой и Димкой, который, хоть и запутался в ножках, но успел таки ухватить Рысю поперёк туловища.
Расшатанная, вросшая в землю раскладушка поддалась не сразу, а после нескольких хороших толчков. Она сдвинулась неожиданно и резко, так, что бородатый Никодимыч, не рассчитав, потерял равновесие и, приземлившись на руки, встретился со зверем нос к носу. Тут Рыська совсем ошалела. Она вывернулась из Димкиных рук, оскалилась, как дикая, прижала уши, словно надела бейсболку козырьком назад, подняла перед собой когтистую лапу и выдохнула гортанно: «Кхе-к!» На секунду во дворе воцарилась тишина, лишь только Дина, не умея сдержаться, судорожно сёрбала носом. Но Димка вновь рванулся всем телом и ухватил Рыську, чем и испортил ей всю боевую стойку. Зверушка мявкнула, выскользнула и кинулась в бега, не поднимая прижатых ушей.
- Ничего себе, у вас кошечка, - бубнил Никодимыч, отряхивая коленки. – Это ж целый лев! Она меня хотела!.. – не находя слов, он провёл несколько раз рукой, по-кошачьи, показывая фельдшеру. – Подрать!
Димка попытался успокоить его:
- Вы не бойтесь, она ещё маленькая.
- Ничего себе – маленькая! Когти по метру! – шофёр передёрнулся.
- Да ладно тебе, Никодимыч, не шуми. Будет, что дома рассказать. Зверь как зверь, царапучий только, - не вставая с земли, фельдшер плюнул на палец и пошлёпал им по царапине на ноге. – Ты что, не слышал - в городе говорили, что здесь, под горой, у кого-то рысь живет? Я сам виноват, я её видел. А она что? Она хозяйку защищала, а то ходят тут незнакомые кривые ноги.
- Дина, дай дяде доктору зелёнку, - прошептала тётя Валя.
- Во! – фельдшер с улыбкой посмотрел на Диночку. – Верно, девочка, дай дяде доктору зелёнку, не всё ж ему других лечить, пусть он и себя полечит. А то у дяди доктора ножка будет болеть-болеть, болеть-болеть и отвалится… Тьфу ты, как жжётся!
Медик, не поднимаясь, рисовал на своей ноге зелёные точки, чёрточки, полосочки, дул и приговаривал:
- А если у дяди доктора ножка отвалится, то ему придётся к больным на одной ножке прыгать – прыг-скок, прыг-скок.
- А тебе жалко дядю доктора? – проникновенно спросил он Дину, закручивая пузырёк.
Девочка же, улучив момент, в очередной раз выпалила:
- Я вас знаю – вы Насти Тихомировой приёмный папа.
- Умница. Самый, что ни на есть «приёмный». Держи, - медик вручил Дине зелёнку. – Только давай, я тебя осмотрю. Чего вы тут с бабушкой шумели?
Дина, вспомнив о себе, надула губки. А крепыш придержал её за локотки, посмотрел, прищурившись, так и этак и спросил утвердительно:
- Говоришь, коробку с лекарствами на себя опрокинула? А там марганцовочка была? А как же! Была… Вот он, хрусталик, а вот ещё, и вот, - фельдшер тыкал пальцем. – Ну, значит, что? Анамнез будет такой: иди-ка ты, солнышко под душ, помойся. Вот, давай, отряхнёмся хорошенько, и иди. Прям в платьишке. До чистой воды. Оп-ля!
Он легко поднялся и направил Диночку в сторону огорода, но она медлила, не хотела уходить.
- Ну, - фельдшер подбоченился, стал, даже повыше, посмотрел из-под пшеничного чуба вокруг и произнёс тоном заправского зазывалы:
- Кого я сегодня здесь ещё не лечил – подходи!
Тётя Валя и профессор ответили в один голос:
- Остальные здоровы, большое спасибо.
- Ой, хлопчик, ты лучше к нам просто так заходь, в гости. Я пироги завтра поставлю.
- Завтра? Пироги? Какие пироги? Вы что, шутите? Пироги… Пироги отменяются, я вас забираю в больницу. Пироги!
Возмущаясь, фельдшер делал большие глаза.
Тётя Валя ухватилась за раскладушку.
- Это ж ни в какие ворота – пироги!
- Да ты что, сынок, – у меня внуки, на днях ещё один, да огород, да коза…
- О чём я и говорю: здесь вы не полежите и двух дней, знаю я этих бабушек, с пирогами и внуками! А у нас хорошо, просто рай. Уезжать не захотите. Подлечим, поколем – процедуры, витамины, то, сё.
- Нашёл, чем сманить! Да у меня этих витаминов целый огород - знай, потребляй. Вот буду рачки ползать – тогда и забирай. А сейчас – нет. Уколы если – у меня соседка колет.
- Вам полежать надо, отлежаться. Не шутка ведь – такое состояние, - фельдшер уже не командовал, а уговаривал.
Баба Валя отмахнулась расцвеченным полотенцем:
- Да ты шо?! Сказився? Я ж в казённом доме ещё больше изведусь, тоска заест без всякого твоего состояния. Невелика барыня. Старое дерево скрипит, да не валится, а молодое пошумит и сломается.
- Да не могу я вас после приступа оставлять.
- А ты через «не могу». Не бойсь, я женщина крепкая, некогда мне боки отлёживать. Ты напиши, что надо колоть, я завтра внука в аптеку зашлю иль хоть сегодня. Мне соседка всё сделает, она тут в проулке всех лечит. Деда моего до конца наблюдала, всю жизнь медсестрой.
Фельдшер прищурился:
- Как зовут?
- Моисеевну-то? Да ты её не застал, она лет десять, как на пенсии. Меня на три года старше, вот и считай. Но всё помнит, и язык ваш специальный, и слова, какие надо. На врача училась, после войны. Да не сложилось чего то. Пиши рецепт. Если надо, я те бумагу подпишу, что отказываюсь в больницу - я законы знаю.
Фельдшер нехотя полез за бланками, но вспомнил, что Казимир Степанович и Стаська должны поехать с ним, остановился.
- Зайдём в аптеку, всё подберём.
Димка, услыхав о поездке, запросился в компанию. С разрешения бабушки его взяли.
Довольные приключением, мальчишки поспешили забраться в старую, пропахшую знойной пылью и железом, «скорую помощь». Но тут, возвращаясь с моря, объявилась Нелли Савельевна и заговорила так, будто кругом война, а ей надо срочно передать донесение в штаб.
- Профессор! Казимир Степанович! Вы в город? Какое совпадение! Это просто прелесть – какая удача! Я сама хотела ехать, а тут вы! Представляете! На пляже у женщины – смотрю – новый журнал мод! Вышел! Я вас очень прошу, профессор, - она сказала, что купила его в киоске на автостанции…
Казимир Степанович, возвышаясь терпеливой скалой над говорящей без умолку Нелли Савельевной, провёл рукой от стриженого затылка к подбородку и обратно, вклинился между фразами и быстро спросил:
- Как название?
Нелли Савельевна помолчала секунду:
- Я вам сейчас пятый номер принесу. В киоске покажете, они поймут, - и, не дожидаясь ответа, поспешила во двор.
Казимир Степанович виновато посмотрел на фельдшера, курившего у кабинки.
- А вы что, профессор? - спросил тот.
- Профессор. А вы поляк? – не остался в долгу Казимир Степанович.
- Нет, я здесь родился. Это у матери, говорят, бабушка полька была. А что?
- Да так.
Профессор полез к ребятам в душное нутро фургона. Посидел на твёрдой скамеечке и забрал Стасика себе на колени:
- Всё поудобнее тебе будет.
Колени занимали всю ширину прохода; на них, как на лавочке, мог запросто поместиться ещё и Димка. Стаська поёрзал – было ненамного мягче, но обижать Казимира Степановича постеснялся.
Шофёр, передёрнувшись всем телом, завёл машину.
- Ой, Вадим Никодимович! Ну, ты, прям, как девица красная, - притворно возмущаясь, зашумел фельдшер. - Здоровый мужик, бородища лопатой. Неужто всерьёз испугался?
- Я испугался? А ты себя слышал, когда кричал? Как Боже мой…. Я испугался… А борода… Что борода? Ты сам знаешь, зачем мне борода - не с дикими же кошками воевать.
- Ну, мне кажется – ты её очень впечатлил. Она, бедная, подумала – во, заросшая морда! Лицо, то есть. И – дёру. Ей же, глупой, вовек не осилить, зачем ты бородищу отрастил. Да что ей - вон, профессору, и то, наверное, не понять.
- Действительно, зачем, Вадим Никодимович? Жарко же.
- Чтоб курить бросить.
- Что-о?
- Чтоб курить бросить.
- А разве помогает?
- Мне помогает.
- Представляете?! Мудёр, голова! Кулибин, Ползунов, братья Черепановы! Я сам в себя целый день придти не мог, как узнал. А самое забавное, что он действительно ведёт здоровый образ жизни, не курит и всё такое. Это у нас-то, где в каждом дворе свой винзавод!
- А-а-а, потому что неудобно? - догадался профессор.
- Ну-у, - подтвердил Никодимыч.
Мягко тронув с места, он, ловко перебирая баранку, развернул машину носом к асфальту.
- Где она, ваша мамзелька? Нам ведь на гору заезжать ещё.
Тут калитка отворилась, и Нелли Савельевна, сверкая свежей блузкой, пошла к ним, неся скрученный в трубочку журнал. Похоже, ей хотелось ещё что-то рассказать, но Никодимович через открытое окошко потянулся, забрал журнал и нажал на газ.
- Эх, жаль, дождей давно не было.
- Шофёр ты, Никодимыч, и шутки у тебя шофёрские, - заключил медик. – А я только хотел похвалить тебя, ты прекрасный водитель и очень человечный человек. Несмотря на бороду, конечно.
- А зачем на гору? – поинтересовался Казимир Степанович.
Фельдшер, подпрыгивая на выбоинах, повернулся вполоборота:
- Представляете, приезжает образованный человек – инженер - с молодой женой в свадебное путешествие. И начинает нырять в незнакомом месте. С разбегу. А там камни. Хорошо хоть не головой хряснулся, а плечом. Вот я и продел ему скалку меж локтей, за спиной, да привязал покрепче, чтоб не дёргался. Потому, что предполагаю перелом ключицы. И знаете, каждый второй вызов такой. Аж зло берёт. Называется, люди приехали отдыхать.
- Как вас зовут, молодой человек? – ни с того, ни с сего спросил Казимир Степанович.
- Дмитрий, - всё ещё сердитый на отдыхающих бросил, отворачиваясь, фельдшер.
Димка расцвёл и покрутился, довольный. Словно в том, что медик оказался ему тёзкой, была и его, Димкина, заслуга.
Выехали на асфальт, стало меньше трясти. И тут Никодимыч, вздохнув особенно проникновенно, изрёк с чувством:
- Вот вы думаете, что я испугался? А я так - в сумме, как говорится. Смотрю и думаю: это же какой-то кошмар – мало бедной женщине скотины, огорода, забот, внуков, так ещё и зверюга.
Пытаясь донести свою мысль шофёр делал свободной рукой обобщающие круговые движения.
- И это не простой кошмар – это, как говорят - жуть египетская, во!
И рука, найдя точное положение, застыла с поднятым вверх указательным пальцем.
Димка, и резко повернувшийся Стаська, уставились на Казимира Степановича, озадаченный вид которого говорил: «Здорово, а я и не знал».
- Это тьма бывает египетская, - успокоил бородатого философа медик Дмитрий, - а здесь просто – «Благослови зверей и детей»! Правда, профессор?!
Глава XVI
Фельдшер Дима как в воду глядел: Валентина Николаевна добросовестно вылежала только сутки. К обеду второго дня она встала, находя себе заботу то тут, то там, а на следующий день с самого утра занялась готовкой. К вечеру ожидались гости. Поэтому она два раза гоняла мальчишек в магазин: за мукой, хлебом, маслом и творогом. А третий раз, перед приездом Дининых родителей, вообще впустую – за лавровым листом. Стасик сам видел: целый веник этого листа висел вчера на кухонной стене, а тут нет, пропал. Димка сгоряча принялся искать, перерыл буфет, залез на полки – как сквозь землю. Веник укропа висит на своём гвозде, а этого нет – пришлось идти.
Пока они ходили, гости уже собрались и расселись за длинным столом, под виноградником. С торца стола сидел, сияя, как именинник, худощавый и смешливый молодой человек. Сбоку разместились ещё двое, незнакомые Стасику, похожие друг на друга мужчина и женщина, с поджатыми губами на недоверчивых красных лицах. Разница была лишь в том, что мужчина был полноват, а женщина сухощава. Увидав эту пару, Димка упрямо свел выцветшие брови, всучил, не глядя, бабушке пакетик с листом и, ускоряя шаг, пошёл прямиком в огород.
- Так, – словно «квак», раздался сзади голос «недоверчивого», - похоже, нас здесь не очень-то хотят видеть.
- Что вы! Что вы! – ответили весело с торца, - это вам только кажется!
Валентина Николаевна, машинально сунув в карман ненужный ей лавровый лист, поспешила за Димкой. А Стасик остался не у дел и оглянулся растеряно. С виноградника, на толстом шнуре, висела над столом большая матовая электрическая лампочка, вокруг которой уже роились, плясали мошки. Предвечерний свет, сливаясь с ярко-молочным электрическим, придавал приятный глазу, но нереальный, сказочно-театральный вид всему застолью. Профессор, сияя своей серебряной головой, ободряюще подмигнул Стасу и приглашающе похлопал по скамейке рядом. Но Стаську задержал весёлый молодой человек. Щедро дыша ароматами вина и салата с луком, он приподнялся и, ухватив Стаса одной рукой, другую крест-накрест протянул для знакомства.
- Аркадий, - пальцы его были длинные и горячие.
Стаська, засмущавшись, назвал себя.
- Не слышу! – вновь жарко дыхнул новый знакомый, - Говори громче! Ты ж мужчина, а мы, мужчины, ничего не должны бояться. Ничего!
- Аркадий Михайлович, - мягко вмешался профессор.
Стасу хотелось провалиться сквозь землю. Он не любил нетрезвых, но ещё больше не любил, когда на него смотрят много людей. Но ему на выручку пришла тётя Валя. Выводя-подталкивая из огородного небытия упирающегося Димку, она специально громким голосом объявила радостно всем сидящим за столом:
- Прошу к столу, гости дорогие!
- Мы можем и уйти, - пробурчал «недоверчивый» тип.
Тётя Валя, придерживая одной рукой Димку, другой сердито махнула на сказавшего. То ли, хотела закрыть ему рот, то ли прихлопнуть целиком. Усадив-утолкав внука, бабушка двинулась на Аркадия Михайловича, без слов забрала у него Стасика, подсадила к Димке и загородила обоих своим телом.
- Мать! - пронеслось под виноградником. - Какая у нас мать!
- Ша! - коротко отрезала хозяйка, - и, не теряя времени, словно жонглёр в цирке, начала управляться с ближайшими тарелками, накладывая в них закуски и салаты.
Тут же успевая перекинуться двумя-тремя словами с профессором, что-то предложить «недоверчивой» паре напротив, вновь осадить Аркадия, который вздумал лезть к ней целоваться. А, между делом, поторапливая, всё обращалась в наступающие сумерки:
- Люся! Ну, что ты копаешься! Сколько можно!
- Иду, мама! – отвечал ей женский голос, приглушенно, как из тумана.
А следом неслось: «Филичка, маленький!» Это без устали, негромко, но пискляво, вопила время от времени Дина, находясь тоже где-то там, за виноградником.
- Господи, а пироги! – подхватилась тётя Валя.
- Сядьте вы, в конце-то концов, - остановил её профессор. - Где пироги, в духовке?
- Да что вы! На столе. Полотенцем покрыты.
Профессор мотнул головой ребятам: пошли.
- Филичка, маленький! – звучало им в след.
Румяные да пышные пироги и пирожки были торжественно поставлены на стол, под общий вздох восхищения. Нелли Савельевна, которая в честь праздника была в чём-то вишневом с блёстками, сделала доброе лицо:
- Такую красоту даже портить жалко!
- Пироги не виноваты, это дрожжи плоховаты, - смеясь, ответила польщенная тётя Валя и тут же прервала себя. - Люся! Ну, ты скоро?
Вместо ответа раздалось кислое, толи «яу», толи «иу», и все затихли так, что стало слышно, как зуммерит в лампочке спиралька. А Рыся, сидевшая с постной мордашкой около профессора, озадаченно повела ушком. Но услыхав привычное «Филечка, маленький!», успокоилась и, скроив физиономию примерной девочки, вновь принялась следить за передвижением продуктов на столе.
- Люся! Ну, спит, же! – тётя Валя уже держала в руке налитый до краёв бокал.
Люся не появлялась.
- Ладно! – переждав секунду, скомандовала хозяйка, - пока она там возится. Давайте. Всё одно ей нельзя, а нам можно. Пусть парень растёт родне на радость, добрым людям на удивление.
- Мать! Я тебя люблю! – Аркадий Михайлович, с таким видом, словно собирается запеть, прикрыл глаза, - ты думаешь, я пьян? Нет. Я просто счастлив. Потому, что мне хорошо.
- Закусывай, закусывай, - ответила ему тётя Валя.
- С твоих рук! Всё! До дна!
- Филечка, маленький!
- Мастерица ты, Валентина, - сидевшая напротив «недоверчивая» разлепила, наконец, тонкие губы, - такой талант пропадает.
Она мяла двумя пальцами пирожок.
- Была бы мучка – не дрогнет ручка.
- Так я тебе и поверю! Скрываешь рецепт-то.
- Мудрёного ничего нет – рук жалеть не надо, вот и будут пироги, - с лёгкой обидой ответила Валентина Николаевна.
- А вкусные-то, вкусные.
- Филечка, маленький!
- Добра жалеть не надо. Люся!
- Иду, мама, - и молодая женщина с такими же, как у Диночки, гладкими тёмными волосами и вздёрнутым носиком, смущённо улыбаясь сразу всем, вышла к столу.
- Филечка, маленький! – пронеслось в очередной раз на той же самой душераздирающей ноте.
- Не своротит? – спросила коротко тётя Валя.
- Не должна, - и женщина посмотрела в виноградник, словно оставила там на произвол судьбы кусочек собственной души.
Рассеяно провела рукой по спинам Стасика и Димки и присела с краешку, около Нелли Савельевны.
- Филечка, маленький!
- Я предлагаю поднять бокалы за бабушку, - предложил профессор, - пусть она будет здорова!
- До дна!
- Ни-ни-ни, - остановила всех тётя Валя. - Куда торопиться?
- Филечка, маленький!
- Вечер длинный, вина много - успеем. Да и внуки у меня не каждый день рождаются. Причём, у меня тут не один новорожденный, а два! Давайте ещё раз за младшего, а потом - за старшего!
- До дна!
- Филечка, маленький!
Так неожиданно для Стаськи выяснилось, что Димин день рождения пришёлся на день его приезда. Поэтому празднование отложили на сегодня. Больше всех хвалили Диму бабушка и профессор, но даже Нелли Савельевна назвала его хозяйственным и казачком, а тётя Люся, Динина мама, - настоящим мужчиной. «Недоверчивые» так ничего доброго не сказали, только женщина, помолчав немного, прошептала о ком-то себе под нос: «Хорошо, когда знаешь, что все внуки твои, а не подкидыши». Её услыхали только Стасик да тётя Валя; она смежила веки, будто собирала силы перед дальней дорогой, вздохнула и улыбнулась:
- У меня самые лучшие в мире внуки.
Димка в этот момент был занят. Казимир Степанович дарил ему «Пятнадцатилетнего капитана» Жуля Верна. А потом, вызвав дочь из темноты, дарили ласты и маску для плавания Динины родители и Дина. Но самый главный подарок был от отца - из комнаты Нелли Савельевны самой Нелли Савельевной торжественно, словно подарок от неё, был выкачен новенький, с широкими рифлёными шинами, ручным тормозом, переключателем скоростей и прочими прибамбасами, блестящий велосипед.
Димка был огорошен, завален, убит. В отличие от Стаса, он нисколько не стеснялся всеобщего внимания. А только ворочал ошалело глазами, смеялся и без конца расчёсывал комариный укус на скуле.
Стасик недолго думал, что ему подарить. Снял с руки «командирские» - тут же, не вставая из-за стола. И, сам того не желая, затмил отцовский подарок. Димке, привыкшему к «старой развалине», перламутровый велосипед показался чересчур дорогой, нереальной вещью, чтобы вот так запросто можно было сесть на него и поехать по здешним дорогам. А часы были знакомы, давно облюбованы. Правда, Дима не остался в долгу. Тут же снял свои, электронные, и подарил их Стасу. Тётя Валя на весь этот товарообмен смотрела искоса и только хотела вмешаться, как заплакал малыш, да так по щенячьи, безутешно, что и она, и тётя Люся наперегонки побежали к нему, крича:
-Дина! Ты что, перевернула? Дина!
Глава XVII
Малыш ещё плакал, а тётя Валя, уже тянула потряхивая за шиворот внучку к свету.
- Нет, бабушка, - щурясь, слабо отбивалась она.
- А что?
- Он губками водил. А я ему палец дала. Он соснул и заплакал.
- Палец! В рот! Дина, где твоя голова! Иди мой руки, сейчас же!
- Зачем?
Тётя Валя даже села от возмущения:
- Как зачем?
«И вправду, зачем? Если палец и был грязный, то малыш его уже объел» - подумал Стас, но ничего не сказал, а Аркадий Михайлович стал защищать дочь.
- Мать, отпусти ты её, ради праздника. С кем не случалось? Я сам младшему брату палец в нос засовывал, а мне почти десять было.
Дина, ухватив со стола пирожок, нырнула к отцу под руку, как под крыло.
- Похоже, это у них наследственное, - засмеялся Казимир Степанович. - Слышите? Уже тихо.
Тётя Валя подняла сжатый кулак над зятем, потрясла и мягко опустила ему на макушку, а он ничегошеньки не заметил. Ел с Диной один пирожок на двоих, да шептался о чём-то.
- Вот, полюбуйтесь на папашу разэтакого: не зря мать говорит, что он за доченьку свою белый свет заложить готов, ему и сын не в счёт.
- Неправда, он у меня будет, как Тарзан. Я его брошу – он вскочит и побежит.
- Побежит... На ноги поставь вначале. Побежит... Ну, какой из тебя отец? Глазоньки мои б на тебя не глядели. И реши мне вопрос со зверем. Растёт ведь, третий месяц пошёл. И с милиции грозились.
- Конечно, - заблестела глазками «недоверчивая», - виданное ли дело - дикий зверь на свободе. Порвёт - не подавится.
- Не боись, соседушка, на тебя не позарится, - легко засмеялся Аркадий Михайлович. - А в милицию ты сама жаловалась или кого просила?
- Какой ты храбрый. Ко мне внуки этим летом обещались.
Аркадий схватился за грудь:
- К тебе внуки? Да к тебе старшая дочь уже десять лет, как не едет! Калачом не заманишь.
- А младшая приезжает.
- Ну, младшая, может, на наследство надеется.
«Недоверчивая» поджала губы:
- И отвечать не хочу на такую глупость.
- И не отвечай, - разрешил ей Аркадий Михайлович.
Рыська, вопрос о которой нужно было решать, давно определилась, где ей, сиротинке, не дадут умереть с голоду. Она прекрасно поужинала, сидя под столом между Димой и Стасиком. А теперь мирно почивала под лавочкой, лёжа на спине и держа на весу, перед грудкой, согнутые передние лапки.
Тут в разговор неожиданно вмешалась Нелли Савельевна, мило поинтересовавшись, какой-такой вопрос о звере надо решать.
Тётя Валя сгоряча хотела ей всё рассказать, но, увидев глаза притихшей Диночки, что вынырнула из-под отцовской руки, глаза насторожившихся Димки и Стасика, сморщилась и махнула рукой, – мол, ладно, не важно, потом, – и сказала совсем другое:
- Люся, вода готова. Когда купать будем?
- Ой, мам, я сама хотела тебя спросить – когда? – отозвалась тётя Люся.
- Сестрица, сестрица. Любишь ты на себя проблемы собирать – непонятно к чему, - заявил «недоверчивый», вставая. – Когда ты меня послушаешь? Ну, ладно, пойду я, засиделся.
И, ни с кем не прощаясь, попив-поев, но так и не изменив выражение лица, он оттолкнулся толстыми пальцами от стола и тяжело поплыл к калитке.
Чтоб сгладить паузу после выступления брата, тётя Валя спросила сразу всех:
- Ну, что, будете чай с тортом?
- Будем, - раздалось дружно, хотя никто ничего уже не хотел.
- Тогда помогайте, - и хозяйка привычно заработала руками, собирая грязную посуду.
Бегая между кухней и столом то с чашками, то с блюдцами, мальчики неожиданно натолкнулись на Диночку. Вытянув руку. она несла двумя пальчиками какой-то подозрительный узелок.
- Вот, я маме обещала помогать, привыкаю, - сообщила девочка, сдерживая дыхание.
Димка со Стасиком прыснули, зажали носы и посторонились. Уж больно похожа была сейчас Дина на кран, что едет по дороге с удлинённой стрелой и мотает на стороны непривязанным опасным крюком.
Чай оказался горячим, и пить его никто не стал, а по предложению Казимира Степановича все пошли в огород смотреть звёзды. Там Нелли Савельевна принялась к месту и не к месту восторгаться, мешая слушать, но потом у неё закончились слова, и она замолчала. Профессор, оказалось, знает расположение многих созвездий. На Стаську картина звёздного неба производила двойное впечатление. С одной стороны, она действительно подавляла своей мощью и глубиной так, что сам себе начинал казаться букашкой. С другой стороны, всё время, пока смотрел - а смотрел он на звёзды долго, у него даже шея заныла. – он, нет-нет, да шевелил потихоньку лопатками. Непонятно почему, но его не оставляло ощущение, что там прорастают, почёсывая спину, крылья. Не пушистые, ангельские, а мощные, стремительные, которыми и махать-то не надо: поведи плечом - и ты уже лёг на курс.
Сам огород был укрыт темнотой, словно одеялом. И Стасик никак не узнавал в нём знакомые грядки. Поэтому передвигался, как журавль по болоту, высоко-высоко поднимая колени. С каждым шагом удивляясь, что земля здесь, внизу, никуда не делась.
Насмотревшись на звёздное небо, профессор и ребята пошли выбирать место под пирамиду-беседку. Бедная Рыська, которую разбудили, бегая туда-сюда, ходила по двору, цепляясь лапкой за лапку, качалась сонно и смотрела с недоумением. Она блукала, тёрлась об ноги, но нигде не могла найти себе пристанища. Пока её не поманила присевшая около Аркадия Михайловича Нелли Савельевна. Рыська устроилась рядышком, как любила, бочком, прислонилась головёшкой и благодарно прикрыла глаза. А Нелли Савельевна ещё стала поглаживать ей между ушками своими цепкими ручками маникюрши.
Ребята и профессор совещались недолго. Определив по Полярной звезде стороны света, они прикинули, как будут располагаться грани пирамиды. Оказалось, что на предполагаемом для беседки месте растёт молодая черешня. Димка тут же пообещал пересадить её по осени. Довольные собой, они вернулись к столу и уселись за чай. А тётя Валя собирала для «недоверчивой» на белое эмалированное блюдо всего понемножку – два кусочка тортика, два кусочка рыбки, два кусочка курочки и штук шесть-семь пирожков. Горка получилась внушительная, и «недоверчивая» попросила себе провожатого.
- Мне, Алевтина, ничего не жалко. Но дети у меня пьют чай и сейчас будут ложиться, а Аркадий Люсе помогает. Боишься – не донесёшь? Приходи завтра утром, - улыбаясь, сказала Валентина Николаевна.
Алевтина обиделась, пожелала всем спокойной ночи и ушла, забрав поднос. Двигалась она осторожно, словно не была уверена в твердости земли.
Уже засыпая, Стасик услышал голос тёти Вали на веранде. Вначале он подумал, что это обычное наставление Димке, но когда в куче других слов услыхал «Рыся», то насторожился. Ведь Рыська все эти ночи спала у него – здесь её никто не гонял с постели.
Но за тонкой стенкой комнатки Валентина Николаевна разговаривала не с Димкой, а с кем-то другим.
- Такой большой, а ничего не понял. Нашёл, что обещать, да с кем договариваться. Тебе ж потом перед дочерью не отмыться будет, вовек.
В ответ кто-то бурчал приглушённо и потому непонятно.
- Да ты что?! Никогда не поверю, что ты не понял, куда дело клонится! Вон, Алевтину как отбрил – не в бровь, а в глаз. А перед этой фифой растаял.
- Бу-бу-бу, - вновь послышалось в ответ.
- Тебе что – пять лет? Куда ей в городскую квартиру Рысю? Думай, голова! Я ходила рядом, всё слышала. А о каких-таких мастерах она говорила? Какие-такие мастера Рысе нужны по осени? Даже думать страшно, а не то, что вслух сказать. Неужели ты зверя от голодной-холодной смерти спас, чтоб шкуродёрам в руки отдать? Чтоб эта краля воротник рысий на себя нацепила?!
В ответ опять прозвучало непонятное.
- Ой, сынок, стара я. Была б молоденькой – поверила. В этом деле я больше профессору доверяю. Он уже звонил другу в Москву, тот обещал узнать. А что – вот возьмут нашу Рысю в цирк, знаменитой станет, мир посмотрит. Хотя, конечно, привольней, чем здесь, ей нигде не будет. Но знай: если ты с этой договоришься - на порог не пущу. Ты меня матерью величаешь, вот тебе моё материнское слово.
Стаська навострив уши, как заяц под кустом, боялся вздохнуть, чтобы не пропустить ни слова. Но за стенкой больше ничего не сказали – ушли.
Глава XVIII
Следующее утро он всё думал об услышанном, но никак не мог рассказать об этом Диме. Диночка ни на шаг от них не отставала. Даже на пляже. Копалась в ракушечнике рядом, строила замок с подземным ходом и озером. Вооружившись новой Димкиной маской для плаванья, носила в ней морскую воду и лила в подготовленную ямку. Но вода в ямке не держалась, впитывалась и уходила, оставляя по краям пузырьки пены.
- Всё, - сказал Димка, переживая за маску, - больше не дам. Не для того дарена.
Тогда Диночка потащила к себе ласту – хотела носить воду в ней. Но Дима рассердился, отобрал ласту, сложил всё добро в кучу и улёгся на него животом, мотая вразнобой раскинутыми ногами и руками. Девочка заныла.
- Нет, - решил Димка, - так нельзя. Это ж просто тоска зелёная. Море – дом, дом – море. Пора куда-нибудь пойти. Я ещё на позатой неделе хотел, да не получалось. А теперь можно. Казимир Степанович, пойдёмте с нами?
Профессор, который после трёхдневного перерыва пришёл на пляж и сидел рядом, прикрыв плечи рубашкой, выглянул из-за раскрытой газеты.
- Ты что – забыл? Какой из меня турист? С моими ногами.
- Плохо, - опечалился Димка. – С вами бабушка далеко отпустила б.
- А вы сходите недалеко.
- Недалеко – неинтересно.
- Ты, наверное, хочешь стать великим путешественником, Димочка? – ласково спросила жёлтенькая Нелли Савельевна.
- Я буду лесником. Я лес ценю и уважаю.
- А Стасик?
- Стасик будет мыслителем, - оживился профессор, - я вижу, он постоянно за всеми нами наблюдает.
Тут Диночка ойкнула:
- Что это?
И подняла облепленную ракушечником продолговатую штучку, в которой угадывалась то ли цепочка, то ли…
- Серёжка! Смотрите, что я нашла!
- Ух, ты!
Дина скорей побежала к морю, ополоснула и принесла назад беленькую серёжку с фиолетовым камушком. Нелли Савельевна боязливо потрогала себя за мочки ушей – в них ничего не было.
- Ой, я б, наверное, умерла, если бы потеряла свои «брюлики». Никогда на пляж не надеваю.
Профессор подержал в руке находку:
- Мне кажется, это серебро. Вон, почернело как.
Довольная Диночка покопала, покопала, но больше ничего не нашла. И начала пристраивать себе серёжку то на руку, то на коленку.
- Ты ещё к пупку приложи, - посоветовал Димка, - или к носу. Как в Индии.
Стаська, вспомнив о том, что Рыся с цирком может объехать весь мир, живо представил себе индийские каменные храмы с высокими резными куполами и, подумав, спросил профессора:
- Казимир Степанович, а нам на уроке говорили, что между камнями пирамид нельзя было просунуть лезвие ножа. А на картинках – там такие щели…
Казимир Степанович, отложив газету, снял очки и посмотрел на Стасика так, словно не видел его больше года и теперь очень доволен встречей.
- Быть вам, Станислав Батькович, великим человеком. Мо-ло-дец! Я сей вопрос инда студентам задаю. Бывает - отвечают.
Он надел очки, но глядел поверх, словно для того, чтобы окончательно удостовериться в том, что Стаська молодец.
- Да, действительно, почему? – подполз поближе Димка.
- Дело в том, что пирамиды вначале облицовывались белыми кварцевыми плитами. Именно эти плиты и были пригнаны друг к другу так, что между ними нельзя было просунуть лезвие ножа. А вершина одной пирамиды вообще была позолочена. Просто когда Египет ослабел, его захватили арабы. Они-то и начали разрушение пирамид. До сих пор в Египте есть дома и тротуары, сделанные из этих плит. А вот сами пирамиды… Они в себе столько загадок таят – многим поколениям египтологов работы хватит. Вот, например, американский учёный Волович доказал, что пирамиды не из цельных каменных блоков собраны, а из бетона. То есть, на месте ставили опалубку, делали жидкий бетон на основе известняка и в опалубку заливали. Бетон застывал, и опалубку убирали, поднимали выше. И снова заливали бетоном. И так сверху донизу пирамиды. А потом уже облицовывали плитами.
- Ужас, - сказал Димка, - столько работы, столько труда, столько золота! А ведь не во всех пирамидах лежали эти мумии?
- Да, это вопрос. А теперь представьте: южная ночь, ещё южнее, а, значит, ещё темнее, чем здесь. Звёздное-звёздное небо, огромная луна, и в песке, среди пустыни, стоят эти огромные, отполированные до блеска тетраэдры. Стоят, как огромные кристаллы. Красиво?
- Красиво, - согласился Стасик.
- Вот, и думай теперь – неужели всё это делалось, в основном, для красоты? И так потрясающе точно. Вот мы с вами хотим построить беседку в форме пирамиды, но это так, ерунда, шутка, подобие. А современные крупные строительные фирмы хотели построить, как египтяне, - у них не получилось. Значит, до нашей эры, таская на руках, умели строить, а сейчас, со всеми знаниями и техникой, нет? Парадокс!
- А моя мама считает, что это всё инопланетяне строили. Не зря же из всех чудес света на Земле остались только пирамиды.
- Твоя мама, Стасик, обыкновенный человек, и я ей даже завидую. Она может сказать и не отвечать за свои слова. А я не могу - мне нужны доказательства. Хотя… Сидя тут, на пляже, макушкой к солнышку, хочу признаться, ребята, меня всю жизнь манила мысль о том, что мы не одни во Вселенной. Что к нам действительно прилетали и строили, лечили и делились знаниями, а может, просто были переселенцами, первыми землянами. Хочется верить, что рядом с нами есть ещё миры - незнакомые, неизученные, незамеченные нами. Их надо только разглядеть, ущучить, так сказать. А пирамиды… Возможно, они были чем-то большим, чем просто надгробия, пусть и огромные. Но чем? Загадка не меньшая, чем сами пирамиды!
Профессор увлёкся и, поводя рукой, осыпал себя сухим ракушечником. Но не придавал этому значения, лишь только щурился слегка. Заинтересованный разговором Димка переполз поближе и в упор спросил Казимира Степановича:
- А почему тогда вы не возглавите восстановление пирамид?
- В каком смысле? – профессор опустил руку и глянул на него озадаченно.
- А в таком. Неужели не понятно? Может, на другой планете те, которые прилетали, смотрят в телескоп и ждут, когда пирамиды снова начнут сиять. Может, для них это маяки были. Они увидят сияние и прилетят.
- Интересная мысль. Только, понимаешь, у нас на планете много других дел: войны, катастрофы, в той же Африке дети голодают.
- Тогда получается, что с другой планеты смотрят, не видят восстановленных пирамид и понимают, что у нас не всё хорошо. Поэтому и не летят, - медленно, чтоб не спугнуть мысль, сказал Стасик.
- Точно! Это для них, как показатель – что у нас кругом разор. Я говорю – надо восстанавливать, - подвёл итог Димка.
Профессор задумался.
- Подожди, если мы сейчас восстановим, то мы их обманем. Они прилетят, а у нас…
- Значит, нужно всем объявить: люди, хватит воевать, идём восстанавливать пирамиды, - горячился Димка, сжимая кулаки, не заметив, что Диночка под шумок утащила у него ласту и уже несёт назад осторожно, словно блюдо, полное воды.
Услыхав знакомое журчание, Димка оглянулся и, сердясь, кинулся на девочку. Она отскочила, побежала по берегу, но споткнулась о длинный кирпично-цементный блок с торчащей из него кривой ржавой трубой. Этот блок, по словам Димки, объявился на пляже после весенних штормов. Дина ударилась сильно, до крови.
- Вот видишь, - сказал профессор Димке, неся зарёванную девочку домой на плечах, - говоришь – бросайте войну, а сам?
- Разве это война?
- А чем не война? Злоба была? Была. Раненые есть? Есть. Значит маленькая, но война и, в сущности, из-за ерунды. Конечно, я согласен, ласта не предназначена для переноски воды. А Дина считает, что предназначена. Значит, что мы имеем? Мы имеем конфликт интересов. Вопрос – что делать?
Димка покосился на Дину:
- Пусть дома сидит. Вечно бегает хвостом и мешает.
- Дорогой мой друг Димитрий! Поверь мне – сия юная особа очень довольна, что у неё есть такой, как ты, брат. Скажите, девушка? – профессор похлопал Дину по коленке и посмотрел вверх, желая увидеть лицо девочки.
Не увидел, но мысль свою продолжил:
- Довольна, довольна. Мальчишкам в классе так и говорит – у меня есть старший брат, он вам задаст, он за меня заступится.
Восседавшая на плечах Диночка молча сопела из-под профессорской панамы.
- Слышишь? Молчание – знак согласия. Вот тебе и информация к размышлению: что делать, чтобы не было вражды? Чтоб и ласты были целы, и озёра, так сказать, полны?
- Да? Ага? Значит, я должен за ней ведёрко на пляж таскать, чтоб она тут свои штуковины делала?
- А, знаешь, это мысль, - помолчав, согласился профессор. – Хотя ведёрко, конечно, не надо, а крепкий полиэтиленовый пакет можно. Чтоб руки не занимать. Сунул в карман и принёс с собой. На, сестричка, пользуйся. И никакого конфликта – все довольны.
- А почему я? А почему не она сама?
- А потому, что ты старший. Потому, что ты мужчина. А, главное, потому, что ты умный. А умный человек никогда не будет воевать, он всегда найдёт выход из положения. Ну, вот и приехали.
Заметно было, что Казимир Степанович устал, но он предложил, как ни в чём ни бывало:
- Пошли-ка ко мне, обработаем перекисью. Не Диму же вызывать с Никодимовичем
После обеда во двор тёти Вали прибыла ещё пара отдыхающих. С милыми, словно шёлком покрытыми, лицами. Муж и жена. Она называла его Витюша, а он её Лизуша. С ними приехал рыжий, невозможно лохматый, не поймёшь - где хвост, где голова, - пекинес Пуня. Этот Пуня оказался ужасным трусом - завидев Рысю, он шмякнулся на дорожку и напустил под себя лужу. А когда рысь приблизилась, перевернулся на спинку, закрыл глаза и подставил брюшко – нате, мол, ешьте. Рыська подошла, понюхала и отошла, брезгливо переставляя лапы. Шума хватило до вечера. Витюша бегал с валериановыми каплями, капал жене, Пунику, а потом, отвернувшись, себе. Пуника купали, полоскали чем-то ароматным, вытирали махровым полотенцем и расчёсывали в четыре руки. Оставшийся вечер Пуня, душистый и причёсанный, сидя рядом с хозяйкой, рычал на всех проходящих и злобно скалил мордочку, потряхивая «хвостиком», который соорудили ему для обозначения головы.
Видно было, что все трое очень недовольны таким началом отдыха. И у Витюши, и Лизуши лица вытянулись и стали землистыми.
Расстроенная тётя Валя сказала за ужином:
- Если с Рыськой и дальше так дело пойдёт, то я этим летом без отдыхающих останусь – все разбегутся.
Глава XIX
Рюкзаки собирали на следующий день. Руководил, конечно, Димка. Стасик рвался в горы, даже ужинать не мог – всё думал, как там будет. А мысли о змеях старательно отбрасывал. Провожая его, мама этих тварей поминала через слово, наверное, не реже, чем «будь осторожнее на воде». Но с Димкой своими сомнениями Стас делиться постеснялся, тем более, что новый друг о змеях не вспоминал.
Разрешение от тёти Вали они получили на удивление просто. Женщина привыкла к тому, что Димка, по её словам, «шарашится в горах постоянно». А опаску в глазах Стаса она поняла по-своему:
- Ты, Стась, не боись, он там все горушки с дедом прочесал. Дальше Самотёки не ходите – это главное. Порыбальте, ягод-грибов поищите, и чтоб к вечеру домой.
- А то, конечно, скучно мальчишкам, - делилась она с профессором, - дом – море, море – дом. Да и жарища эта – любому надоест. А в горах сейчас красота: зелено, дышать легко. Я, грешница, сама горы да лес больше люблю, чем море. Море – оно ой как безжалостно к людям бывает, страх. А в лесу – в лесу человек всегда прокормится, если с умом, не пропадёт.
Похоже, в этот вечер на тётю Валю нахлынула волна воспоминаний, и она, усевшись поудобнее, продолжала.
- Вот мы в детстве, по весне, как только солнышко о земле вспомнит, собирались – вся детвора – мальчишки, девчонки, с каждого двора по двое–трое-пятеро, кто ни есть. Даже тех брали, кто минувшей зимой ходить научился. Стадо сгоняем – коз, овец. Хлеба нам матери дадут по куску, и всем колхозом на выпас, в предгорья – вон, с нашего огорода те полянки видать, - хозяйка качнула головой куда-то позади себя, в тёплые сумерки.
- Это ведь сразу после войне было. Ягоды, там, или воды напиться – сами себе находили. Всё у нас наперечёт – где какой кустик, какой ручеёк. Я-то однажды пошла погулять, от своих отбилась - иду, думушку думаю; и дорожка мне знакомая, и солнышко греет, как положено… А на дорожке той – глядь – куча! Ну, вот такая, - и тётя Валя провела над столом двумя руками, - я аж растерялась, никогда такой не видела. Поднимаю глаза, смотрю – медведь! Здоровущий, как валун, бурый. Но тоже, видать, растерялся, башку пригнул и носом в мою сторону. Как меня ноги несли, по сей час не знаю, остановилась у орешника. Там, по кромке, орешника прорва была, мешками таскали по осени, набирали на зиму. Телевизоров-то не было, вот и радостей всех – орехи да семечки. Да, остановилась я, значит, отдышалась и думаю – там же, в лесу, малышня со скотиной! Корягу себе, побольше, подобрала и назад, своих выручать, - увлечённо рассказывала тётя Валя.
И все во дворе притихли, слушая.
- Я же знала, что тут, в станице, днём никого: мужики в море – сети ставят, бабы на косе - с рыбой возятся, обед готовят. С раннего утра все в совхозе, до последнего деда, - тётя Валя чувствовала, что овладела всеобщим вниманием, говорила напевно, громко. - Рыбу, какую побогаче – осетра, там, белугу, икряное всё – в чаны такие блестящие клали, а чаны эти ставили в бочки большие, деревянные. Между чанами и бочками – зазор в две ладони; вот этот зазор кусками льда забивали. И бочки эти, прям, говорят, на самолёт и в Москву, в самый Кремль… Да, и порядок тогда был, Господи: метр, метр двадцать в длину – считалось, мальки. Бригадир следил, всё строго было. Ну, а что попроще – бычок, там, кильку – то на переработку: тоже в бочки, только без льда, просто солью засыпали и на завод, консервы делать. Когда путина, вот так каждый день – от зари до зари, - затихла, загрустила тётя Валя.
- А с медведем-то что? – напомнил профессор.
- А… Ушёл медведь. Сам ушёл. Я вернулась, переживаю – старшая же. А мои ни сном, ни духом… Ягод-то ещё не было по весне, так они щавеля, крапивы на суп набрали, хлеба поели – кто спит, кто в щепочки играет. Пересчитала их по головам – и детей, и скотину, - все на месте. Видно, я его, бурого, тоже напугала. Это странно, что он так близко подошёл; они с дальних гор никогда не спускались, - и она махнула рукой на совершенно почерневшие горы, видные вечером потому, что там, вдали, они закрывали часть звёздного небосклона.
- А змеи? – задал свой сокровенный вопрос Стасик.
- Змеи? А ты под ноги смотри. Змея первой никогда не нападёт, ты большой для неё, она сама тебя боится. Глазки-то тебе на что дадены? Палку в руки возьми, лёгкую да крепкую, и где непонятка какая – заросли густые или трава высокая, - так ты сначала палкой туда, палкой, - тётя Валя для наглядности потыкала сверху вниз сжатым коричневым кулаком, прямо перед Стасиковым носом. – Да рази сейчас змеи – смех, да и только! А если и есть что серьёзное – всё в горы убралось, подальше, поспокойнее чтоб. Ты смотри - одиннадцатый час, темень кругом, а народ всё не утрамбуется: и радио, и дискотека эта орёт, как оглашенная, и машины – прям белый день на дворе. А зверю всякому спокой нужен, у него своя жизнь, свой порядок. Вот раньше змеи были, это да – страх Божий! Мой Николай, - теперь тётя Валя качнула головой в правую сторону двора, туда, где в пристройке, увитой виноградом, когда-то отсыпался после запоя дядя Коля, - вот ловок был. Змей голыми руками ловил. Сноровка у него такая была. Как завидит, так сразу кепку срывает, да у змеи перед головкой водит – злит, значит, специально. А как она озлится, да кинется кепку кусать, тут он её и хватает. Но вы так не делайте, упаси Бог, смотрите мне! Сноровка, говорю, нужна. Змею хватать непросто, умеючи надо – чтоб не вывернулась, и держать, как схватишь, крепко-накрепко, а то всё…а он, как поймает, ремень себе из змеиной кожи делает. Мода тогда у наших парней была на эти ремешки. Он и мне хотел подарить поясок и браслетку, серенькие такие, но я сразу сказала, что ни в жисть не возьму и надевать не стану, хоть убей. А он менял эти ремешки всю дорогу – они же быстро трутся, не ноские совсем.
- Да, а многие змей ели, - сказала, помолчав, тётя Валя, притихшим от таких рассказов слушателям. – Только сколь я Николая ни пытала, не признавался он. А дружки его часто хвалились, что вместе с ним гадючье мясо жарили. Ох! – отмахнулась она, словно враз откинула свои воспоминания. – Ну, да ладно, сейчас давайте спать, я вас завтра с зарёй подниму, тормозок соберу - оладий сделаю, да ещё сарделок, - так тётя Валя называла сардельки, - с собой возьмёте. Сядете отдохнуть, костерок разведёте – вот вам и шашлычок, всё лучше змеиного. Там сейчас в горах малина должна пойти, а может и ежевика – по такой-то погоде. Грибы найдёте – берите, очень я грибную лапшу люблю. Главное дело – в Самотёку не лезьте, в ней течение быстрое, вода холоднючая. Речушка с норовом; с ног собьёт, по камням помотает – убить не убьёт, но страху натерпитесь. Слышишь, Димитрий! – строго посмотрела она на старшего внука.
- Да что ты, ба, далась нам эта Самотёка. Нам и на этой стороне места хватит, - ответил Дима, и ни один мускул на его лице не дрогнул.
Утром поднялись рано. Димкины часы, конечно, не шли ни в какое сравнение со Стасиковыми, но пропищали, как положено, в 4-30. Стас разлепил один глаз и тут же в ужасе закрыл его. За окном, столь любовно набранным искусным мастером, почти сливаясь по цвету и плотности с тюлевыми занавесками, стоял молочный туман. Вылезать из тёплой постели и идти в эту белёсую сырость не хотелось, и Стасик потянул одеяло на оголённое плечо. Но тут раздалось «бух, топ-топ, бух, топ-топ», и в дверях, объявился Димка.
- Подъём, - сказал, он не открывая глаз, таким голосом, будто ему давили на грудь коленом. – Я - баушку будить.
И хлопнув дверью веранды, протопал слоном в сторону летней кухни.
Стасу стало совестно, и он, обмирая и постанывая, стал собираться.
Туман был настолько плотный, что, казалось – капельки влаги нахально лезут в глаза, нос и уши.
Тётю Валю будить было не надо: оладьи уже скворчали на сковородке, молоко разлито по стаканам, мёд, хлеб, жареная рыба грудились на столе. Димка, одетый и умытый до пылающего румянца, сидел на своём месте и уписывал, похоже, не первый оладий. На Стасика пахнуло тёплыми вкусными запахами. Он притормозил на пороге, но был внесён и задвинут в угол подвижным телом вечно спешащей хозяйки.
- Вот и молодечек, что сам поднялся! Оно, конечно, утром понежиться ой как сладко, да ведь кто рано встаёт... Сам знаешь - подальше шагнёт. Давай, давай! – подтолкнула она Стаса в сторону умывальника, а сама двинулась к плите.
Пока Стас возился с омовением, тётя Валя, не останавливаясь ни на секунду, разместила, громыхнув закопчённой подставкой, против его места маленькую сковородку с отваренной вчера и остывшей за ночь, а сегодня поджаренной на сливочном масле до румяной корочки, молодой картошкой – любимым блюдом Стасика. Туда же, перекочевав с большой сковороды, пристроена была пара оладий, на каждом из которых возвышалась горка сметаны.
- Делать-то что, не знаю! Просто не знаю, что делать! – водрузив новую партию оладий на плиту и сев у стола, запечалилась тётя Валя.
- А чё такое?
- Чё такое? Козу резать придётся – вот чё такое! Всё! – хозяйка яростно хлопнула себя по бокам и, закручинившись, закрыла лицо руками. – Доигрались! Допрыгались! Маричка моя, девочка моя ненаглядная, ласочка моя шёлковая!
Стасик осторожно положил вилку. Неудобно было есть, глядя, как тётя Валя раскачивается всем телом от горя. Он даже видел, как сквозь крепкие пальцы с ногтями в чёрных каёмках появились на миг продолговатые, словно семечки, слёзы.
- Баб, ты чё? – только и сумел выдавить Димка.
- Чё, чё!- подхватившись и в момент разобравшись с оладьями, тётя Валя вернулась к столу и вновь неподдельно загрустила. – Молока-то всё меньше и меньше. Позавчера литр, вчера три с половиной стакана, сегодня три.
Переходы от радостей к хлопотам у хозяйки были так резки и так неожиданны, что смотреть на неё можно было, не отрываясь, как на огонь.
- Не понять вам – она, девочка моя, птичка нежная. Я ж на неё, лебёдушку, ногой не топнула. А тут что? Зверюгу дикую из леса притащили. Да у неё, у куколки моей, душа светлая. Твоя мама, - обратилась хозяйка к Стасу и погрозила ему для пущей важности пальцем, - коза, говорила, - библейское животное, во как! Это дед её Контрой прозвал. А они подхватили, - и бабушка тыкала пальцем уже в сторону ухмыляющегося внука. – А сами-то, сами – на её молоке вон какие щёки наели! – снова вошла в раж тётя Валя, но тут же, вспомнив о горестной действительности, притихла.
- Ведь сколько лет уже – как часы – полтора литра утром, два литра вечером. А сейчас? Ну что это такое – три стакана?
- Нет, баб, ты вспомни – у неё иногда тоже меньше молока было, - пытался остановить рвущие душу мысли бабушки Дима.
- Это когда? Когда дед выпимши был. Она его пьяного на дух не выносила. А с трезвым, помнишь, даже на раскладушке спала, в холодке, под орехом. Так деда, почитай, год нет. Когда он в уме был, она за ним хвостиком ходила – он, греховодник старый, её окурками кормил. Ей это - как Динке конфеты, - раскрасневшись от плиты, воспряла духом тётя Валя.
- А как завидит, что он еле идёт – сразу рога долу опускает. И, главное, когда он в шутку так ходил, она и ухом не вела. А вот как выпьет… За версту чуяла. Тут, знамо дело, лишишься молока. Только одна я и знаю какая она чувствительная. Шутка ли, в одном дворе кошку дикую, кровожадную поселили, гидру пятнистую – вот лапонька моя и страдает.
Говоря всё это, тётя Валя орудовала свёртками и помогала Димке упаковываться. Он тоже не стоял на месте: в один карман рюкзака сунул складной нож, в другой – принесённую со двора, коробку из-под домино.
В общем, пока Стасик доедал завтрак, Дима экипировался полностью, не забывая общаться с бабушкой, и под конец разговора напомнил ей о том, что молоко у коз пропадает ещё и тогда, когда они ждут козлят. Стасику от таких слов стало неуютно, и он уставился в свой стакан. А Димка сказал эт