День Птичьих Голосов

Самый первый голос, который я ежедневно слышу в наступивших сутках, это петушиный крик. Победный и неутомимый. Меня радует то, что наш пёстрый падишах, господин четырёх клушек, обладает столь приятным тенором. Вот у соседей слева петушок так и просится в суп. Он истерик и псих. А нам, я считаю, очень повезло.
Часов в шесть утра из чердачного окошка начинает доноситься нежное голубиное воркование. Там живут обычные сизари и парочка белых, элитных, привезённых из-за Волги. Этих двоих зовут Морячок и Снежанна. Иногда они совершают полёт над домом и двором, навещают соседские чердаки и возвращаются обратно. Голубиное курлыканье вызывает во мне чувство спокойствия. Когда я слышу, как они ласково обращаются друг к другу, извлекая из своих горлышек бархатные, тёплые звуки, мне становится уютно, как в детстве в самом начале летних каникул, когда просыпаешься утром, слушаешь голубиное воркование и знаешь, что впереди ещё целое лето!
А ещё у нас сорочьи края. Сорок тут – видимо-невидимо. Наш двор имеют обыкновение навещать две подружки. Приблизительно с восьми и до десяти часов утра они сидят на колышках в огороде и трещат обо всём на свете. Подозреваю, что эти сплетницы приносят на хвостах новости для наших кур. Так сказать, просвещают их относительно того, что творится в мире. Потому что после очередной порции светской хроники курёшки очень оживляются, стремглав носятся по двору и игнорируют петуха. Видимо, переживают. Ещё бы! Такие дела вокруг творятся! Я частенько наблюдаю за ними из окошка и не перестаю удивляться сорочьему постоянству и куриной бестолковости.
К птицам у меня давнее трепетное отношение. Я уважаю их всех и бесконечно люблю. Благодаря этому пернатому народу музыка земли приобрела ни с чем несравнимую гармонию и красоту. Её можно слушать часами, что я и делаю. Научиться различать птичьи голоса – непросто, но это того стоит. Ощущение такое, будто бы заново обрёл слух. Я научу, как это сделать. Просто надо настроиться и постараться игнорировать звуки технического происхождения – всякие там автомобильные и промышленные шумы. Первое, что вы услышите невооружённым пока слухом – это воробьиное чирикание. Само по себе оно неплохо, порой даже поднимает настроение. Однажды со мной произошла такая история.
Была зима. Точнее, январь, его вторая половина. Я, беременная вторым малышом, шла вдоль дороги и не могла оторвать глаз от снежных кружев, развешанных по всем ветвям. Казалось, будто искусная кружевница, прополоскав своё рукоделие в подсиненной воде, оставила его сушиться на воздухе. Особенно мне приглянулся небольшой, пушистый куст сирени, к которому я медленно и восторженно приближалась. Издалека он своими очертаниями напоминал сдобную, пышнотелую купчиху, укутанную с ног до головы в оренбургский платок. При этом из куста доносился невообразимый воробьиный гвалт. Сколько там сидело птичек, точно сложно сказать, но мне показалось, что не меньше сотни. Однако едва я поравнялась с кустом, как наступило полнейшее молчание. Всем телом я чувствовала, как меня бесцеремонно и осуждающе оглядывают. Задерживаться дольше не имело смысла, и я продолжила свой путь. Но не прошла и трёх шагов, как тишина за моей спиной разрешилась буйным чириканьем. Я так и слышала эти возмущённые возгласы: «Да вы посмотрите на неё! Нет, вы только подумайте! Это надо же! Разве можно так? Кошмар! Кошмар!». Что мне оставалось делать? Не обращать внимания? Нет, это было выше моих сил. «Знаете что? – сказала я, вернувшись к кусту. – Никакая вы не воробьиная стая! Вы – сборище невоспитанных сплетников! Думаете, я без вас не знаю, что располнела, хожу вперевалку, как утка, что мне пора постричься и купить новое пальто, потому что это на мне едва застёгивается? Но зачем же об этом трещать за моей спиной, неужели нельзя сказать в лицо? А я, к вашему сведению, жду ребёнка! И вам должно быть очень, очень стыдно!». После этого наступила абсолютное двух или трёхминутное молчание, в течение которого длилось немое противоборство двух сторон. Наконец, стая синхронно вспорхнула и разлетелась в разные стороны. Я победила. Однако иней-кружево осыпался с куста. И это было, пожалуй, обиднее всего.
Впрочем, я не держу зла на воробьиное семейство. Напротив, я отношусь к ним очень дружелюбно. Помню, как-то один молоденький воробьишка сопровождал меня в прогулке по парку. Я слушала музыку, держа в ухе крохотный наушник, а мой спутник, перепрыгивая с ветки на ветку и пытаясь заглянуть мне в глаза, нетерпеливо вопрошал: «Чё там? Чё там?». Пока он окончательно не надоел мне и я, вынув наушник, ответила: «Я слушаю концерт Рахманинова, если это тебе о чём-то говорит!». Видимо, парень не относился к любителям классической музыки, а потому, удовлетворив своё любопытство, быстренько ретировался.
Меня всегда очень привлекали совы и филины. Правда, в жизни я их никогда не встречала, но думаю, что это когда-нибудь случится. Зато уже несколько лет подряд я с радостью наблюдаю за трясогузками. Я бы назвала их птичками-оптимистками. Не могу представить себе трясогузок унывающими. По-моему, уныние им вообще не свойственно! А по нашим временам это – большая удача!
Соловьи – моя особая любовь. Я уже научилась отличать молодняк от старых, умудрённых опытом птиц, а также различать коленца, выводимые пернатыми вокалистами. Все эти «лягушиные кваканья», «дудки лешего», «кукушкины перелёты» и прочие чудесные названия, которые способно воплотить одно хрустальное соловьиное горло. Вообще, если провести аналогию и сравнить птиц с людьми, то соловьи – несомненно, оперные исполнители. При всём моём уважении к жаворонкам, синицам и прочим звонкоголосым крылатым, они всё-таки – попса, в крайнем случае – оперетта. И лишь соловьи – артисты большой птичьей оперы!
Несколько лет подряд мы держали щеглов. Сколько радости они приносили нам! Такие нарядные, подвижные, общительные птицы. Их триоли и рулады, звучащие хмурой поздней осенью или посредине морозной зимы, мы воспринимали как чудо и проявление благодарности нам за сытую, беззаботную жизнь. Вместе со щеглами мы пытались завести зеленушек, поползней и синиц, покупая их на рынке у одного и того же деда-птицелова, но они как-то не приживались у нас. Впрочем, мы и не жалели, ибо зеленушка пела дурным, каркающим голосом, словно специально пугала нас, а поползень день-деньской долбил клювом по сучочку, положенному в клетку. Синичка же, купленная для сына, выпорхнула из клетки минут через двадцать после того, как мы её приобрели. Мы решили, что на свободе птичке будет лучше и не стали покупать второй экземпляр. По поводу декоративных волнистых попугайчиков могу сказать, что сопротивлялась я долго. Почему-то не нравились они мне. Но пришлось уступить, когда сынишка заболел и хриплым голосом попросил нас купить ему попугая. И теперь Тишка, так мы его назвали, вот уже почти год живёт у нас на вольных хлебах с открытой клеткой, куда залетает во время приступов голода. А так в его распоряжении вся квартира, и даже наши кошки перестали обращать на него внимание. Видимо, его яркое жёлто-зелёное оперение не вызывает у них аппетита. Должна с удивлением констатировать, что Тишку я полюбила. Он оказался умным и доверчивым пареньком, к тому же всегда подпевает мне, когда я играю на фортепиано и отзывается на своё имя. Да и чирикание его не раздражает, хотя после щеглиных и соловьиных концертов я поначалу, признаюсь, морщилась и просила его помолчать.
Иногда я забавляюсь тем, что сравниваю людей с птицами или животными. Среди моих знакомых есть, например, дама-кролик, девушка-мышь, женщина-несушка, человек-хорёк и ребятишки, ужасно напоминающие поросят. Ну, уж коли речь сегодня идёт о птицах, то себя я сравниваю со стрижом, чей пронзительный голос с июня и до начала августа звенит в небе. Стриж хоть и похож немного на ласточку, но всё же это совсем иная птица. Его главное отличие в том, что всё своё время он проводит в воздухе. Даже спит там. А на земле нет более беспомощного существа, чем стриж. Его лапки так слабы, что, если он упадёт или ненароком приземлится, то почти никогда больше не взовьётся вверх. Для него это смерти подобно. Так и я. Мне нужно всегда быть в воздухе, искать в заоблачных высотах своё вдохновение, парить над тем, что зовётся бытом. И хотя от быта никуда не денешься, особенно, если у тебя муж и двое маленьких детей, но я стараюсь не опускаться на его плотную, тяжёлую платформу. Потому что взлететь оттуда мне будет непросто, а остаться на земле навсегда – невыносимо…