Мои счастливые жизни

Я вхожу в процент детей, не доживших до шестнадцати лет, мой брат – в процент несовершеннолетних, которых домогались взрослые… а мать бил отец. Но и у него есть свое место в весьма плачевной статистике: папа мой принадлежит к тем самым шестидесяти процентам нашего пьющего населения.

-Все, что я считаю нужным помнить, это имена своих детей, - она скромно улыбается.
Ее зовут Лена, конечно ж, это не настоящее имя… Впрочем, если б ее звали Маша, Саша, Даша, это ничего не изменило. Она первая горестно поведала нам о муже Сереже(и это тоже ложь), который не вернулся из магазина, двух детях(имен не помню, но, в любом случае, и они выдуманы), совсем отбившихся от рук. Лена не успевала за ними следить. Она судорожно вздыхает, приговаривая: «Как же они там без меня…» А потом смотрит в мою сторону.
Я понимаю, что наступила моя очередь и начинаю ее словами:
-Все, что я считаю нужным помнить, это свое детство. Я умер, за два месяца до своего шестнадцатого дня рождения.

Мы жили впятером: я, мама, папа дедушка и брат. Среднестатистическая обычная семья, а потом отец бросил нас. Ничего из ряда вон выходящего в этом не было, поэтому мы продолжали жить как прежде. Кроме мамы. Я не раз видел, как она во время стирки, без сил облокотившись на машинку, рыдает: «Где же ты сейчас?..»
Ванная у нас, честно говоря, выглядела жутко… Отвалилась плитка, мокрицы нагло ползали везде, где только могли, обоев не было. Поэтому, наверное, мать начинала там депрессировать. Я никогда не видел, чтобы она плакала вне ванны.
Маму свою я очень люблю, хотя с лет с десяти убеждал себя в обратном. Я тихо презирал ее за унылое бытие. «Ты же мать, ты должна поддерживать огонь в семейном очаге!», - вот как я думал. Приходил после школы в неприбранную квартиру, разогревал холодную кашу, смотрел обеденные вести. А мама приходила вечером в такую же неприбранную квартиру, разогревала остатки холодной каши и ложилась спать.
Иногда она пыталась заговорить с нами. Я, ненавидя ее всеми фибрами души, делал вид, что она мне жутко мешает, хотя просто смотрел тупые шоу по Первому каналу. Брат… он вообще был немного не от мира сего. Бывало, он мог подойти и обнять мать, сказать ей «я люблю тебя», но потом опять залезал в свою раковину, в маленький мирок, куда он никого не пускал.
Я осознал это лет в 12. «Почему, почему ты хочешь отделиться от меня?» - с ужасом спрашивал я про себя, глядя на него за завтраком. А он спокойно ел кашу, как всегда, без аппетита, как будто она была совсем безвкусной. Даже на Новый Год, когда мать покупала много-много конфет, он лишь тихонько улыбался, словно бы лишь из вежливости.
Все это начинало раздражать меня. Они разрушали наш семейный уют также, как это делал своими пьянками отец. Я смеялся от счастья, когда папа ушел. А тогда мне хотелось выть от тоски: я не мог выгнать ни мать, ни брата, потому что любил их. Но, с другой стороны, презирал за пассивность. Во мне бурлила жизненная энергия, и я не знал, куда б приткнуться, чем бы заняться.
Школьный психолог Фаина Васильевна говорила:
-Ты бы матери помог, убрался бы!
А я отвечал:
-Какое там… не мужская это работа.
-Так мужчин у вас в доме-то больше нет. Отец ушел.
Я молчал.
-Не хочу убираться, Фаиночка Васильевночка… Просто не могу. У меня руки опускаются.
Она лишь разводила руками.
Тем не менее, однажды я, в припадке отчаянья, насыпал какого-то стирального порошка на губку и принялся драить нашу ужасную ванную.
-Унылая ванная, гадкая ванная, - кричал я, - Прощай!
Я хотел оттереть ржавчину, налет с плиток, изничтожить наглых мокриц. Но спустя какое-то время мои руки покрылись красными пятнами, и их начало щипать. Я показал их брату, он тут же позеленел от ужаса:
-Ооой, что это?
-Я чистил ванную и почему-то…
-Может, это грязь такая едкая? – задумчиво сказал он.

Да, мы были малость непригодны к жизни. Я из-за своей энергичности, а он в виду своей малоподвижности. Наверное, это к лучшему, что меня нет уже на белом свете.
Как я уже говорил, самое лучше время в моей жизни – это детство. В памяти всплывают дни, прожженные ли солнцем, изможденные ли холодом, - почти всегда мне было хорошо. Вспоминая их, нередко я срывался на брата:
-Ну почему ты не можешь быть таким, как раньше?
-Я такой же, - грустно отвечал он.
-Нет! Нет, я хочу, чтобы ты был прежним!..
Расстраивали ли его мои слова, я не знаю. Он всегда был унылым, скромно улыбающимся мальчиком. Сейчас я понимаю, что ему была остро необходима поддержка. Он очень остро переживал все, и самое трогательное то, что ранили сильней всего брата не собственные, а наши с мамой ошибки.
Я помню, как он утешал меня, когда я разорался на классную в школе, после чего мне пригрозили отчислением. Он говорил много всего, как мне лучше себя вести, что он будет помогать мне. Придумал какой-то план дикий план, по которому следовало, что если я буду «зарываться», он будет тихонько кашлять… и тогда я, якобы, услышав этот знак, должен буду сосчитать до десяти и успокоиться.
«Один… два, три, четыре… пять».
У меня не получается успокоиться. Я мог ударить его от злости. Это начало случаться в возрасте 14 лет. Тогда я решил, что мы не можем ничего исправить. Никто никогда не будет прежним. Мать – счастливой, брат – жизнерадостным, я – добросовестным.
Фаина Васильевна говорила:
-Но ведь в будущем все изменится. Ты сам не заметишь, как все произойдет, просто начни думать об окружающих.
-Я не могу радоваться с таким братом и с такой матерью.
-Ты думаешь только о своей радости.
-Ну а чем мне еще думать? Они-то о своем не думали, и вот что получилось!

Однажды я услышал, как мать говорит деду:
-За что мне такое наказанье… Этот (мое имя) с ума меня сводит. Опять из школы звонили, говорят, последняя капля терпенья на исходе. Еще чуть-чуть, и документы можно забирать. Одни двойки у него…
Дед, как обычно, сидел подобно мумии в кресле и кивал головой. Его, я кстати, более менее терпел из всей семьи. Он всегда был старым, унылым и ворчливым. Поэтому презирать за изменчивость его не было смысла. Он сказал маме:
-Какая из тебя мать, такой у тебя и сын.
Она прошептала:
-Неправда.
-Вадика(пусть так будут звать моего брата) довела, не уследила. Сына моего из дома выжила. А он из-за тебя пить-то начал.. Посмотри, кругом один срач.
Он шипел все эти мерзкие вещи, как сломавшийся телевизор. Я стоял возле двери и сжимал кулаки. Отчетливо видел, как бью по его яйцеобразной голове кулаком. Вышел из-за своего укрытия и заявил:
-Мам, это неправда. Ты ни в чем не виновата.
-Сынуля…
-Этот старый хрен (я с ненавистью смотрю на деда) ничем от отца не отличается!
Мама закатила глаза:
-Как тебе не надоело? Я тебя воспитываю-воспитываю. Где твое уважение?
Она очень рассердилась. Начала кричать. Дед сидел и кивал головой в такт ее словам. Они будто бы забыли о своих разногласиях, быстренько объединились против меня, предатели!
Я вышел в коридор, но они двинулись за мной и продолжали орать. Брат на кухне сразу притих, испугался, видимо, и, конечно же, не вышел на мою защиту.
Я понял, что сейчас сойду с ума.
-Да заткнитесь вы все уже! Что, думаете, взрослые, думаете, много пережили, значит, умнее меня? Но почему я отчетливо вижу, что мы живем неправильно, в то время как вы продолжаете так жить? А? объяснитесь наконец! – А потом я пошел на кухню к брату. – А ты что все время молчишь? Ты вообще кто? Как тебя зовут? – он посмотрел на меня своими большими глазами и судорожно сглотнул. – Хватит жалеть себя! Всех уже довел своим жаленьем.
И после этого я ушел. Это случилось, когда мне было 15 лет. А до 16 я не дожил. Как умер: точно сказать не могу. Наверно, это было что-то вроде автокатастрофы. А может, кто-то взорвал бомбу. Да мало ли что могло случиться в наше время… Я просто помню, как все вокруг вдруг растворилось, и меня больше не было.

Лена сказала:
-Мои дети, наверно, думают также…
Она так расстроилась, что я поспешил ее успокоить:
-Я вел себя неправильно по отношению к ним… Просто тогда я почему-то не мог остановиться и со стороны на все поглядеть. Я думаю, твои дети тебя очень-очень любят.
Антуан, задумчиво потирая виски, заметил:
-Мне кажется, все дети любят своих родителей.
Я возразил:
-Да ну, не все… Есть же всякие алкаши. Я не любил своего отца.
Лена тоже вставила слово:
-И родители могут не любить детей. Например, изнасилованные девушки. Или эгоистов, - глянула на меня и поправилась, - Нет, они любят эгоистов. Просто это очень тяжелая любовь.
Антуан сказал:
-Хочу увидеться с мамой. Спрошу ее обо всем, что не мог раньше.
-И я тоже, - прошептал я. – Я тоже.

И мне не было грустно, и Леночка радостно заулыбалась, и Антуан, и все остальные. И мы поехали куда-то на поезде, может быть туда, где нас ждали новые счастливые жизни. Только я все думал, что не хочу становиться другим, потому что тогда мне придется забыть брата, маму, Фаину Васильевну, дедушку… а еще Лену и Антуана.