День накануне Ивана Купалы, продолжение

Глава VI
Проснулся он от шумного движения вокруг. Приехали. Теперь ему предстояло самое важное, о чём он, прекрасно сознавая, ни разу не заикнулся родителям. Ведь как не старался, он не мог вспомнить тётю Валю. Точнее, он её совсем не помнил, а когда пытался, то перед глазами вставало голубое безоблачное небо и на его фоне кто-то довольно высокий, шумный и яркий. Но, крепко надеясь на «авось» и свою счастливую звезду, Стасик взял рюкзак и пошел к выходу, с силой «блымая» глазами, чтобы поскорее проснуться. И верно, спустившись со ступенек, он тут же встретился взглядом с не такой уж высокой (два года прошло – многое изменилось) ладной женщиной в цветастом платье и не менее цветастой косынке, под которой виднелись темные волосы с симметричными, вправо и влево, прядями седых волос.
- Ты Стасик? – утвердительно-вопросительно спросила женщина.
- Я – кивнул Стас, не сдержав зевоту, с каждой минутой ощущая, как жар, исходящий от асфальта, пронизывает подошвы, а слепящий солнечный свет начинает припекать тяжёлую, после сна в неудобной позе, голову.
- Вот и славно! А то я боялась, что тебя не признаю. Пойдём! Нам на рейсовый, – женщина махнула рукой на другой конец накалённой, как сухая сковорода, площади, заполненной пыльными «Икарусами» и ярко, по-летнему, одетыми людьми.
Стасик послушался и пошел рядом, время от времени косясь на женщину, поскольку не был уверен в подлинности тёти Вали.
Они шли вдоль торгового ряда, где продавали всякие вкусности. Здесь предлагались семечки, сладкая разноцветная вата, варёные креветки, жареные бычки, пирожки величиной с отцовскую ладонь, черешня, но не в пакетиках, а как-то хитро накрученная хвостиками на палочки, скатанная в большие рассыпчатые шары воздушная кукуруза. И снова семечки, семечки: тыквенные, подсолнечные, блестящие, мелкие, крупные, чёрные, толстые, продолговатые, белые, полосатые. Вся площадь перед рядом была усыпана шелухой и черешневыми косточками. Напротив одной из торговок предполагаемая тётя Валя остановилась и сказала скороговоркой:
- Ну, всё, товарка, бывай, встретила я свой ценный груз, будет теперь с кем охламону моему собак по куширям гонять, - и сделала движение, увидев которое, Стасик вспомнил её и понял - его встретила именно тётя Валя.
Женщина взяла правой рукой стоявшую около торговки хозяйственную сумку, а левой, чтоб затянуть узелок потуже, потянула на сторону кончик косынки. Второй же кончик тётя Валя, продолжая говорить, ловко ухватила шевелящимися губами и, плавно поведя головой, отвела на сторону.
Это умение тёти Вали делать сразу несколько дел ещё два года назад заметила мама. И потом, дома, даже смеялась:
- Я прямо как Валентина Николаевна: пока машинка крутится, картошку почистила и полы протёрла.
Знакомая торговка сокрушенно покачала головой, глядя на Стасика.
- Беленький-то какой, сгорит у нас в раз. Жалость одна – как молоко снятое, – причитая, она сыпанула полный кулёчек семечек - не стаканчиком отмерила, а черпанула горсть-другую так, что семечки, шурша, посыпались на обе стороны, и протянула фунтик Стасу. - Слышь, Валентин, ты следи, чтоб он шапчонку какую носил, хоть первое время. То солнечный удар получит, а тебе ответственность.
- Ничего, пробьёмся. Давай, подруга, торгуй, - тётя Валя погладила по нагретой макушке Стасика и за руку, повела к остановке.
Там собралась плотная группа ожидающих автобус. Народ, в основном, был настроен весело, как бывает среди людей, предчувствующих близкий отдых.
- Выходной сегодня, все к морю – пояснила тётя Валя.
Стасик, не поднимая глаз – солнце слепило, не давало смотреть, – кивнул. Было жарко, ужасно жарко.
Подъехавший транспорт брали штурмом. Стас замешкался, но тётя Валя, привыкшая к таким посадкам, не растерялась: ухватила его с боков и направила прямо в раскрытые двери. Толпа подтолкнула, и он ворвался в автобус одним из первых, занял одиночное место у окна и уступил его подоспевшей хозяйке.
- Уф-ф!- шумно выдохнула она, села и похлопала себя по цветастой коленке.
- Сидай!
Стаська отказался.
-Ну, тогда скидай рюкзак! У тебя там что под рубашкой? - И тётя Валя бесцеремонно расстегнула пуговицу.
- Майка! Батюшки светы! Ты ж, и вправду, сейчас у меня удар схватишь! А ну, снимай рубаху! Снимай, тебе говорят!
Стасику было неловко, он мотал головой, отказываясь. А душный автобус всё набивался и набивался шумной разгорячённой толпой.
- Ну, кто на тебя смотрит, - не унималась тётя Валя.
Стаська держался. Тётя Валя настаивала, но тут её отвлекла какая-то знакомая. Перекрикивая разговоры и смех, она спросила громко, через весь салон:
- Николаевна! Ты свёклу просапала?
Тётя Валя вскинулась с ответом:
- Просапала, просапала. А ты арбузы посадовила?
Ответ никто не расслышал – автобус тронулся, но, судя по кивкам и согласным взмахам руки, женщина, что завела разговор, арбузы посадила.
Потихоньку устроились, приноровившись к мягкому движению, и Стасик, стоявший спиной к окну, с интересом наблюдал такую картину: мужчина, что сидел напротив, держал на левом колене маленькую девочку, наверное, внучку, с розовыми пухлыми щёчками и в беленькой косыночке, свободный кончик которой был завязан на затылке в узелок с хвостиком. Девочка хлопала кукольными глазёнками и цепко держалась ручонкой за футболку деда. В другом кулачке она сжимала поводок некрупной, лохматой собаки дворянской породы, что сидела у мужчины на правом колене.
Собака тяжело дышала, вывалив язык, и всё пыталась устроиться поудобнее. Но время от времени срывалась и попадала задними когтистыми лапами в сумку, стоявшую на полу автобуса. Собака барахталась, поднималась и, часто мигая, не сводила глаз с крупного, тоже рыжего, кота, которого везла на руках стоявшая в проходе молодая женщина. Котяра был замучен не меньше Стаса этой жарой, этой суматохой, этим шумом, этими запахами. Наверное, поэтому он решил ничего не предпринимать. «Вы считаете это отдыхом? – говорил весь его вид. - В очередной раз сходите с ума? Сходите на здоровье, я вам не помощник».
Он распластался на согнутой руке хозяйки, отрешенно свесив морду и не желая поджимать опущенные на обе стороны лапы. А его пушистый, полосатый, как у енота хвост, вяло качался перед самым собачьим носом.
- Во, жарища-то! – сняв косынку и обмахиваясь ею, сказала тётя Валя. - В этом году как никогда! Почитай, с Красной горки ни капли. Так скоро и сгорит всё в огороде-то.
Она резко повернулась в салон, желая поделиться этой мыслью с давешней собеседницей, но ту загородили другие пассажиры, и тётя Валя промолчала.
Но долго молчать она не могла и обратилась к молодой женщине с котом:
- Давайте зверюгу! Давайте, давайте – тяжело ж держать.
Женщина засмущалась, но кота передала с явным облегчением.
Валентина Николаевна приняла хвостатого двумя руками, покачала, словно взвешивала, прищелкнула языком:
- Какого раскормили – прям, боров!
И положила зверя на Стаськин рюкзак. Кот, продолжая презирать происходящее, даже не задержался взглядом на тёте Вале. А ей, видимо, очень хотелось пообщаться, и она обратилась к мужчине с девочкой.
- Внучка?
Тот кивнул:
- Внученька.
- Первая?
- Единственная.
- А у меня трое уже. Третий на днях родился. Послезавтра из больницы выписывают. Филиппком назвали. Я настояла, а то старшую - это дочки моей дети - совсем не по-нашему зовут – Диной. По сей день ругаюсь, как вспомню. Неужто наших имён мало? Вот вашу - как звать?
- Вика, - улыбнулся понимающе, одними глазами, мужчина.
Тётя Валя хмыкнула.
- Что и говорю - ни одного обычного имени, даже не знаешь, как ласково-то позвать.
- А это ваш старший? - в свою очередь спросил мужчина, кивая на Стасика и поправляя свободной рукой сползающую собаку.
- Нет, это знакомых мальчик. Ко мне отдыхать прислали.
- То-то я смотрю, как леденец - светленький.
- Ой! - выдохнула тётя Валя с таким чувством, что кот разлепил один глаз и глянул на неё строго. - И не говорите. Как они там живут в городах, да на северах этих? Ведь белого света не видят. Без солнца, без моря, как каторжане какие, прости, Господи, в домах своих маются. Виданное дело: жизнь прожить – по земле босой ногой не ходить. Ко мне, бывало, отдыхающие приезжают, так дети их до пяти лет живой лягушки в глаза не видели. Один мальчик в прошлом году услыхал кукушку, ходит, спрашивает: «Папа, мама, а где эта кукушка привешена?» Думает, как в часах. Я б не смогла так. Вот сын у меня, старший, как служил в армии, так и остался там, - она махнула рукой в неопределённую сторону с видом человека, которому всё, что за райцентром - глухомань и медвежий край. - Всё строит, всё добывает что-то, пишет мне: «Приезжай, мама, не бойсь, у нас снабжение: и соки, и компоты, и природа красивая». А сына своего там не оставил, сюда привёз – знает, где лучше.
Умаявшийся и распаренный, Стас слушал в пол-уха, как тётя Валя рассказывала мужчине, что овдовела она недавно, по осени, а два года тому назад, в ноябре, сынок старший привёз им внука, большого уже – ну, вылитый сам в детстве.
- Митрием зовут. Ничё не объяснил, прилетел на день и привёз. Вот, говорит, мама, воспитуй. Ну, не шальной?! Деньги шлёт исправно, ничего не скажу. К отцу на похороны приезжал, дак сам, всё сам: и автобус оплатил, и памятник поставил, и поминки справил - вино только моё было. А сколь не пытала я про невестку свою, про зозулю эту - молчит. Потом, говорит, мама, потом - сколь не пытала. Аж зубами скрипит.
- Любит, видать – сочувственно сказал мужчина, поправляя собаку, которая, похоже, заразилась у кота вселенским равнодушием и повисла на хозяйском колене, опустив вниз, в проход, морду и передние лапы.
Задние уже давно находились в сумке.
- Вот мы тоже так с дедом покойным порешили. Только мне-то как? Верно говорят: «Малые дети подол рвут, а большие – сердце», - покачалась тётя Валя грустно, но тут же встрепенулась и обратилась к Стасу. - Мотри-ка, приехали. Узнаёшь? Нет? Ещё бы, тут у нас прям город – асфальт провели, фонарики поставили. Следующая остановка наша. А на пляж другая.
Стас подумал: «Сейчас я растаю. Бедные звери – у них ещё шубы».
Глава VII
Двор и дом Стасик узнал. Здесь ничего не изменилось, только заросло ещё пуще. Да «бункер» стал ниже, словно пригнулся к земле. На его двери, закрывая проём, висела новая цветная занавеска, но тётя Валя повела Стаса не в «бункер», а в дом, где на веранде, слева от входной двери, была отгорожена комнатка, на одну кровать и тумбочку.
- Вот, - гордо сказала хозяйка, приподняв двухслойный тюль, - это тебе. Как раз - не мала, не велика, и я рядом, в случае чего. Устраивайся и приходи на кухню – помнишь, где?
Стаська кивнул. Комнатка ему понравилась. А больше всего понравилось окно в ней. Оно располагалось с двух сторон, буквой «Г» - по боковой и торцевой стенкам, и было сделано из небольших - то треугольных, то квадратных - кусочков стекла, соединённых в общее деревянным переплётом, покрашенным белой краской.
Стасик поскорей разделся и принялся разбирать рюкзак. Первым делом с самого верха достал книгу «Робинзон Крузо», что дала ему мама. Стас перечитал название и поразился мысли о том, что вот - несколько часов назад он стоял перед мамой, и она держала в руках эту книжку. Совсем недавно, а смотри - сколько километров между ними, страшно подумать. Из книги, слегка заломившись по краям, выглядывала половинка альбомного листа. На нём маминым каллиграфическим подчерком был чётко и красиво написан распорядок дня Стасика. Он достал листик и понюхал. Пахло домом, мамой, фломастерами. Фломастерами, конечно, больше. Потому, что были они не простые, а особенные, с запахами. Оранжевый, например, благоухал апельсинами, зелёный – молодой травой, фиолетовый – фиалками, красный – розами, жёлтый - лимончиком. Непонятно чем пахло от голубого и синего. Папа говорил, что ничем, а мама утверждала, что воздухом и грозой. Это были любимые мамины фломастеры. Точнее сказать, фломастеры были подарены Стасу на Новый год. Но он ими почти не пользовался - берёг. И мама брала их только в особых случаях, когда надо было написать кому-нибудь поздравление или выделить что-нибудь важное. Но здесь она нарисовала целую картину. В правом нижнем углу, под текстом распорядка, светило вовсе стороны оранжевое солнце и плескалось голубое море с жёлтеньким корабликом вдали. Стаська понюхал расписание ещё раз и положил его и книгу на открытую полку тумбочки. Туда же выложил фонарик, фотоаппарат, часы с мокрым от пота ремешком, умывальные принадлежности и кулёк с семечками. Внутри, разместились все носильные вещи, а на дно удобно устроились рюкзак и обувь. Стаська был очень доволен своей работой. Он полюбовался на порядок, потом, не спеша, выбрал себе шорты, достал из пакета «вьетнамки» и хотел было встать и одеться, как почувствовал, что здесь, в комнатке, находится ещё кто-то. От этого ощущения ему стало неприятно, даже страшно - так, что холодок побежал по спине и всему распаренному, телу. Стасик замер, прислушался, ничего не услышал, но явственно ощутил, что кто-то дышит ему в шею. Не поднимаясь с колен, Стас покосился осторожненько, это не помогло. Тогда переждав, он повернул чуть-чуть голову и на уровне плеча увидал круглый желто-зелёный глаз на приплюснутой кошачьей физиономии. Кошка, размером со среднюю собаку, чутко расставив остренькие ушки, втягивала в себя Стасиковы запахи серо-розовым носом и смотрела настороженно.
«Рысь!» - сразу понял Стас и затаил дыхание, боясь шевельнуться.
Но всё-таки успел заметить, что занавесь в проёме колышется, и, за ней, похоже, кто-то хихикает, а то и просто давится от смеха. Чувствуя подвох, Стаська, вытянув шею, поглядел на зверя смелее. Перед ним и вправду была рысь с коротким, словно обрубленным, хвостиком-антеннкой. Но вся какая-то не яркая, пятнистая, а по-детски пего-коричневая.
«Рысёнок», - отлегло у мальчика от сердца, и он сказал глухо в сторону двери:
- Эй, ты!
Там не выдержали, засмеялись, а потом позвали напевно: «Ры-ся!» Зверёк потерял всякий интерес к Стасу, развернулся и, бодая головой занавеску, ушёл на голос.
Хлопнула входная дверь, громкой дробью отозвались ступеньки. И поглядевший в окно Стасик успел увидеть лишь мелькнувшую среди листьев винограда девичью головку с гладкими тёмными волосами.
«Дина. Ничего себе! Откуда у неё рысь?»
Натянув быстренько шорты и схватив конверт, в котором лежали деньги и письмо от родителей для тёти Вали, Стасик поспешил на летнюю кухню, в глубь двора.
Диночка была уже там. Сидела за столом, помахивая вареником.
- Испугался!
Стаська не знал, что ответить. Было нелегко признаваться в слабости, да ещё малознакомой девчонке.
- Испугался, испугался. Я видела.
Дина обмакнула розовый, наверное, с клубникой, вареник в блюдце с мёдом, потом в блюдце со сметаной и без всякого перехода добавила.
- А у меня братик родился! Скоро его из больницы привезут. Я буду его нянчить, я маме обещала.
- А где твой зверь? Это что, и вправду рысь? – спросил Стас.
- Самая настоящая. У папы лесники знакомые, они в дальние горы ходили и её нашли. У неё мама умерла. Да ты проходи, проходи, не стесняйся. Я у бабушки спрашивала – ты девочек не обижал. Смотри, - Дина подняла край клеёнчатой, в пятнах небывало больших гроздей сирени, скатерти.
Стасик заглянул под стол. Там, прислонившись бочком к Дининой табуретке, сидела на полу маленькая рысь. Сидела почти как человек, так, что Стаська увидал её нежный животик, поросший кремовым мехом
- Она совсем голодная была и худая, когда её принесли. Бабушка её с собой на ночь в кровать брала, а то она мёрзла. А потом нам сказали, что нельзя - привыкнет, всё время будет лезть, и мы ей стали грелки подкладывать. Правда, Рыся?
Рыська нежилась, понимая, что говорят о ней, лениво поблёскивала прищуренными, словно коричневым карандашом подведенными, глазами. Но все эти жмурки-мурмурки были так - обман, кошачьи хитрости: заслышав решительные шаги хозяйки, зверушка дёрнула ушком, повела им легонько, и только тётя Валя, откинув занавеску из мелкой рыбачьей сети, вошла на кухню, Рыська встретила её у порога.
- Ага, и ты здесь! Как же без тебя! Никакого продыху! Всем кнут и тебе тут. Ты ж сегодня уже ела. Я ж тебя уже кормила, - бурчала тётя Валя, – ты же меня скоро по миру пустишь. Отстань, тебе говорят!
Но от Рыси не так-то просто было отвязаться. Она вилась под ногами, бодалась-тёрлась о колени и не давала проходу. Потом, посмотрев с укоризною на такую глупую хозяйку, отступила бочком к холодильнику, поцарапала его лапой и посмотрела вновь.
- Вот ведь мудрая! Если б ты ещё мне чего клала в холодильник, а то шкрябаешся. Шкрябаться-то каждый умеет, - сказала тётя Валя, проходя к плите. - Шкрябается она.
Но Рыська не успокоилась, кувыркнулась на спину, просунула лапы под тяжёлую дверцу старого «ЗИЛа» пытаясь её открыть. Дверца держалась плотно.
- Ладно, циркачка, - смилостивилась хозяйка, - иди, дам чего. Уговорила.
Уловив добрые нотки в её голосе, Рыська после легкой перебежки, улеглась у ног тёти Вали и, прикрыв глаза, принялась старательно, с усердием водя ушастой головешкой, лизать щедро намазанный сметаной ломоть хлеба, придерживая его передними лапами.
- Ну, вот, зверьё ублажила, теперь за детей пора браться – подытожила Валентина Николаевна, показав Стасику подбородком на свободную табуретку: - Сидай! Сидай! Ноги- то не казённые.
Стасик протянул ей конверт.
- Ох, батюшки-светы, отмахнулась она, – можно ж было и потом. Куда торопиться? – и постучала согнутым пальцем по столешнице: мол, клади сюда.
Стаська положил конверт, а тётя Валя принялась наводить порядок на столе. Забрала у Дины мёд, назвала её лизуньей и кусочницей, протёрла ветошкой усеянную каплями и крошками клеёнку и как-то незаметно убрала конверт, словно смахнула. Словно и не было его на белом свете.
Дина надула губы:
- Не буду я окрошку.
- Я те дам - не буду! Бабушка делала-делала, старалась-старалась, а ты кочевряжишься. Да такой окрошки, как у меня, ни у кого не бывает. Все отдыхающие рецепт спрашивают. Ну-ка, геть, руки мыть! А то сладкая, что малина в сиропе, – и повернулась к Стасику. - Ты тоже, с дороги, не ленись.
Стасик направился к рукомойнику, подумав: «Надо принести своё мыло».
Пока ребята обедали, хозяйка раздавала указания:
- Ты сейчас отдохни маленько, а к вечеру - как жара спадёт - сходите с Димкой на гору, он мне за свет, за газ заплатит, а ты телеграмму своим отобьёшь, что порядок, добрался и всё такое.
- А на море?- спросил Стас.
- Попозже, смотри - сейчас самое пекло.
- А море сегодня поганое, - вставила Диночка, – вода мутная, медуз полно. Я ходила, но не купалась.
Стасик посмотрел на девочку удивленно: «Может, она шутит? Как это - море поганое? Как это - вода мутная? Да хоть какая вода. Хоть какая муть. Главное – море».
Тут Рыська, уже давно съевшая свой бутерброд и дремавшая на прохладном полу, оживилась, вскочила и побежала вон из кухни, легко, словно танцуя, перебирая лапками.
- Ага, - догадалась тётя Валя, - рыбаки наши вернулись.
Во дворе раздалось дребезжание велосипеда и шум незнакомых голосов.
На голову вышедшего из кухоньки Стаса опрокинулось, как из ушата, солнце; он зажмурился, привыкая к свету, но не заметить мужчину, стоявшего на дорожке, было невозможно. Высоченный дядька, красный, словно вареный рак, возвышался столбом посреди двора, и синенькое пластмассовое ведро у его ног казалось игрушечным. Мужчине не надо было разводить руками. Он просто шевелил длинными, как карандаши, пальцами и показывал невесть откуда взявшейся дамочке, какая рыбина от него ушла. Стасик вслед за Диной подошёл ближе и увидел, что мужчина этот совсем немолод. Коротко стриженые волосы его были седы и стояли ёжиком. Просто он был высок и костляв; по словам бабушки Стасика - «мосласт». Но весь исполнен той грации, что отличает существ, привыкших к тому, что они занимают слишком много места. Как жираф, который всегда помнит о своей шее, а слон о своей массе.
Налюбовавшись на «краснокожего», Стасик наконец-то заметил мальчишку - похоже, ровесника, невысокого крепыша с густой копной выгоревших волос. Руки мальчишки чуть ли не по локоть были вымазаны чем-то чёрным, а сам он смотрел сердито.
- Вот такая! Представляете, ну, прям, вот такая! Ка-ак дёрнет, ка-ак махнёт хвостом - и всё, и ушла, - рассказывал с восторгом «высокий».
Нарядная дамочка, задрав голову, охала и ахала медовым голоском: «Что вы говорите!» Она вся - от пляжных тапочек до обруча в волосах - была в нежно-розовых тонах, даже лак на остро заточенных ноготках её был подобран в цвет. Осторожно прикоснувшись пальчиком с таким ноготком к руке «высокого», женщина пропела словно кот:
- Никогда б не подумала, что это так интересно! Но вы же совсем обгорели, Казимир Степанович! У вас просто ожог первой степени!
- Простоквашей надо, - весомо заметила тётя Валя.
- Нет, нет! Ни в коем случае! – запротестовала дамочка, - у меня есть крем специальный, от солнца. Французский. Вас, профессор, надо срочно мазать.
- Потом, потом, - хотел ещё что-то добавить «высокий», но не успел - громко охнул и отскочил прыжком назад. - Фу ты, Рыся! Испугала как!
Рысь, покрутившись так и эдак над ведерком, нажала, опрокинула его и теперь пыталась поймать четырёх бьющихся рыбок двумя передними лапами.
- Рыська! Разбойница! - визжала дамочка, топоча забрызганными ногами, – ей досталось больше всех.
- Во сокровище-то, во наказание-то какое на мою шею повесили, во напасть, – тётя Валя, бубня, кинулась куда-то в сторону, вмиг вооружилась старым, стёртым на один бок, веником и хотела, было, перетянуть им кошку поперёк спины, но Диночка, подпрыгнув, повисла у неё на руке:
- Не надо, бабушка!
- Хулиганка какая! - пищала «розовая дамочка». - Дима, забери у неё!
Рыська же ничего не слышала, она лупила без остановки лапами, пытаясь припечатать то одну, то другую бьющуюся рыбку.
- Да ладно, - плавно, сверху вниз, повел длинной ладонью Казимир Степанович, - всё одно добыча – курам на смех. Я хотел высушить хоть одну, чтоб дома похвастать, да большая-то ушла. Ладно, пусть зверьё тешится.
Рыська, вымазав в мокром песке грудку, мордочку и лапки, сверкала глазами и угрожающе урчала: «Моё, не трогайте!».
- Вот жадюга, – вздохнула тётя Валя, - что дальше-то будет? А ведь была котёнок-котёнком. Сколько курчат у меня подавила, сколько гусят! И от соседей недовольство. У-у-у! – и она опять замахнулась голиком на рысёнка, но уже так, для проформы, не горячась.
– Не надо! – опять раздалось на высокой ноте, и Диночка опять повисла на бабушке,- Димка и так хотел ей свою рыбу отдать.
- Одно дело - отдать, а другое дело, когда без спросу. Будто не кормлю её, прожору! У-у-у, - потянула хозяйка и в сердцах откинула переживший свой век веник.
Бросила и потянулась к внуку.
- Что это ты, Митенька, смурной такой? Устал?
- Да цепь у нас всё время спадала, - объяснил за Диму высокий Казимир Степанович.
- Чего ж вы хотите - рушится всё без хозяина. А велосипеду этому – лет-лет и памяти нет, старая развалина – на нём ещё дед на работу ездил. Плюй, не журись, металлолом, - говорила Валентина Николаевна, притягивая к себе мальчишку и гладя по лохматому затылку. - Мне сегодня без тебя досталось. И как ты с ними управляешься? Все голодные, все насаются – думала, на автобус не успею. Вот смотри, привезла тебе товарища. Живите дружно, не ссорьтесь. Хозяин ты мой, помощник.
Глава VIII
На следующий день, по холодку, тётя Валя уехала в город – готовить квартиру к выписке из больницы Дининой мамы с малышом. Поэтому с вечера она надавала великую кучу наставлений обоим внукам, и даже утром, сквозь сон, Стасик слышал уже знакомое её «бу-бу-бу». Потом железная калитка громко хлопнула. Стас посмотрел на часы - полшестого. По маминому расписанию нужно было вставать и идти на море. «Утреннее море самое лучшее», - утверждала мама. Послушный сынок свернулся калачиком и хотел, было, ещё подремать, но заснуть уже не мог. Тогда он встал и пошёл искать Димку.
Вчера, к вечеру, ребята ходили на гору - станица была «двухэтажной», располагалась и на горе, и под горой - на почту, в сберкассу, а заодно и в парикмахерскую. Тётя Валя сравнила аккуратно стриженого Стаса с заросшим, словно одичавшим внуком, в приказном порядке велела ему «зайти-к-Марине» и выдала деньги на стрижку.
Мариной оказалась смешливая девушка-парикмахер, похоже - родственница; она быстренько-быстренько привела Димку в «божеский вид». После стрижки Дима стал солиднее, хотя Марине так и не удалось облагородить его затылок. То ли от подушки, то ли по природе своей он и в стриженом виде был пушист, встрёпан и выглядел забавно.
Говорил по дороге, в основном, Димка. Он рассказал об интернате, в котором учился до приезда сюда, расположенном в поселке со смешным названием Суета. Об отцовском друге - егере в большом лесном хозяйстве. Про такие места Стасик никогда не слышал, он даже покосился на Димку – не «заливает» ли – уж больно красиво звучало, совсем по-иностранному: Горная Шория. Но Димка рассказывал правдиво, самозабвенно, блестел глазами, разводил руками, показывая, каких хариусов они с отцом ловили на муху в горной речке с чудным названием Мрас-Су. И Стасик проникся уважением к своему новому, такому бывалому другу.
Теперь он хотел хоть чём-то помочь ему. Но Димка и сам справился. Накормив «животину», двинулись на кухню, завтракать.
- А как же Дина? – спросил Стас.
- Ты думаешь, она сейчас встанет? Жди!
Но Диночка явилась, причёсанная на два хвостика, с неимоверным количеством цветных заколок в волосах.
Димка, отодвинув ногой Рысю, открыл холодильник и выставил на стол зелёную эмалированную миску, с горкой наполненную котлетами.
- С чем будешь - с молоком или с чаем?- спросил он Стаса.
- А я не буду котлеты. Я клубнику, – ответила за Стасика Дина.
- Бабушка сказала - клубнику после котлет.
- А я хочу клубнику.
- Слушай, может, хватит тебе вредничать, - пытался урезонить её Дмитрий и объяснил Стасу. - Это она перед тобой воображает - вон, разрядилась вся. Не будешь котлеты - ничего не получишь, поняла?
- Ничего я не воображаю, просто у меня аппетита нет с утра, – и Диночка вынула из холодильника клубнику.
Наложила себе в глубокую тарелку ягоды, размяла, засыпала сахаром и залила до краешков молоком.
- Ничего себе, нет аппетита, – отметил Димка, - ты ещё скажи, что на море с нами не пойдёшь – настроения нет.
- А на море у меня как раз есть настроение.
- У тебя-то оно есть, а у нас нет - с тобой идти.
- Ну, и на здоровье, я пойду с профессором.
- Ну, и на здоровье, иди хоть с тремя профессорами, - парировал Димка.
- Ну, и пойду.
- А что, это и вправду профессор? – спросил Стасик, который не любил пустые споры.
Дима хотел ответить утвердительно, но пока он собирался кивнуть головой, Диночка успела сказать:
- Правда, самый настоящий, из Москвы.
- А эта - Нелли Савельевна - к нему клеится, - запив котлету, сообщил Димка, - проходу не даёт.
В этом случае Дина была солидарна с двоюродным братом.
- Вечно мешается: «Казимир Степанович! Казимир Степанович!» А мне так хочется пообщаться с умным человеком, – заключила она, растягивая хвостик двумя руками – чтобы подтянуть резиночку.
- Во, как!- заулыбался хитро Дима. - А теперь, умная моя, что ты скажешь насчёт посуды? У нас только стаканы, мы тарелки не пачкали.
- Ну, и пожалуйста, я помою, когда доем - потом, – с независимым видом ответила девочка. – Можете идти на своё море.
Глава IX
Ох, трижды права была Стаськина мама, когда говорила, что утреннее море самое лучшее. Может, приди ребята на пляж пораньше, оно было бы еще лучше, но и сейчас, проснувшись наполовину, оно было прекрасно: лениво окатывало берег частыми мелкими волнами, играло и манило окунуться.
Мальчишки наплескались, набарахтались до одури и легли на тёплый пляж. Довольного и уставшего Стасика вдруг потянуло на философские темы. Правда, он не знал, что они философские. Упершись подбородком в сложенные руки и вбирая всем телом живительное тепло, он смотрел на волны, рассуждая про себя: «Вот это море, а это земля. Они были всегда. Они были за много тысяч лет до людей - так же, как реки и горы. Значит они старше, мудрее нас; значит, мы должны их беречь».
Димка прервал его размышления, отдышался и спросил:
- Ты чё притих?
- Да так, - засмущался Стас и приподнялся на локтях, - хорошо тут у вас, тепло. А вот то - что? – и показал измазанной в ракушечнике рукой вправо.
Там, недалеко от берега, виднелось среди волн что-то тёмное.
- Это остров. Недавно появился, в декабре. Приходим в школу, а нам - бац, говорят: «Куртки не снимать, идём на берег, новый остров смотреть». Наша «геогрызия» потом весь урок рассказывала, что это место, ну, вообще, – Димка покрутил головой, - молодое. И море когда–то, ну, при динозаврах, доходило до горы. Представляешь, наш огород был прям на дне.
Стасик слушал с интересом - бывает же такое.
- И то, что этот остров вылез – продолжал Димка – как раз доказывает, что здесь всё молодое, ну, по сравнению с Уральскими горами. Я сам об этом думал. Здесь же в каждой станице грязевое озеро есть. Того и гляди, как начнётся извержение. Здорово, правда?!
Стасик, начиная ощущать, как солнышко, поднимаясь, прогревает его насквозь, спросил коротко:
- А ты на нём был?
- Нет, – немного помолчав, признался Димка. - Я не доплыву. И бабушка сказала, что домой не пустит. Соседский Колька был, говорит – ничё особенного.
- Всё равно интересно. Новая неизведанная земля.
Димка вздохнул:
- Мне профессор обещал, что катамаран на базе возьмёт, так Нелли Савельевна прицепилась, тоже просится…
Помолчали. Потом Димка добавил:
- Да тут и так много хороших мест. Вот закончится эта катавасия…
- Какая? - не понял Стас.
- Да с Филиппком с этим, - Димка сплюнул и посыпал плевок сухим ракушечником из кулака. - Не понимаю, зачем они детей рожают? Вот вырастет и будет таким же вредным, как Динка.
Стаська не нашёл что ответить. Солнце, распаляясь, грело сильней. Надо было идти домой, но лень было двигаться.
Димка поднялся:
- Смотри, Колька с ребятами, и мячик у них. Попинаем?
Трое ребят - старший, средний и младший, - подталкивая серый, донельзя убитый мяч шли по пляжу. Сразу было видно, что это братья - до того они были похожи фигурами и одинаковыми, словно квадратными, головами с короткими стрижками.
- Димка! - замахал руками средний. - Мы тебя вчера искали, искали, а тебя нет. Где был?
- А, - кисло прозвучало в ответ, - с отдыхающим одним на рыбалку ездил.
- Ну и как?
- А… - подвёл итог Дима.
- Понятно.
- Мы вот мяч достали, пошли сыграем, – предложил старший.
- Пошли, Стаська?
Стас пересилил истому и встал. От футбола он не отказался бы даже в песках, под солнцем Сахары. Для равновесия сил взяли в команду младшего из братьев – Василия, но, похоже, просчитались. Димка вратарём-моталой приносил пользы больше, чем этот «засланец», который всё одно играл за своих. Он мешался под ногами, отдавал пасы старшим, а самое обидное – неожиданно, что есть дури, пнул Стаса по щиколотке. Больно было так, что Стаська не устоял и, опустившись на одно колено, взвыл тихонько. Потому и случилась ссора. Старшие квадратноголовые братья не признавали обвинений, а младший, укрывшись за их спинами, в безопасности долбил пяткой по травяному кустику да помалкивал. Димка же, возмущённый и вспотевший, орал, размахивал руками, доказывал право на штрафной.
И тут сквозь шум Стас услышал, что кто-то его зовёт. За покосившимся от ветров забором из металлической сетки стояла помахивая сумочкой Нелли Савельевна. Сегодня в её наряде преобладали нежно-голубые тона.
- Стасик! – осуждающе позвала Нелли Савельевна ещё раз.
Стаська подошёл, прихрамывая.
- Скажи Диме - дома целый лазарет, – сказала Нелли Савельевна с таким видом, будто Димка всех перезаразил, а сам пошёл играть в футбол. – Профессор лежит пластом и ничего не хочет. И Рыся тоже лежит, а Диночка над нею плачет.
Сказала и пошла себе в сторону моря.
- Чё она? – послышался сзади надорванный, как незнакомый, голос.
Стас оглянулся и аж испугался разгорячено-грязного Димкиного вида.
- Заболели, говорит, все - и профессор, и Рыся.
- А я думал, она тебе про свой нос рассказывает.
- Какой нос? - не понял Стасик.
- Та-а, ещё узнаешь. Давай домой. С этими жуликами играть – себя не уважать. Страмцы, - и, подхватив барахлишко, Дима, ни разу не оглянувшись на призывные вопли братцев, двинулся к ближайшей дырке в заборе.
По мере приближения к дому шаг его всё ускорялся и ускорялся. Боль в ноге у Стаса прошла, но было тяжело идти по пыльным, насквозь прожаренным солнцем улочкам.
Толкнув двумя руками тяжёлую калитку, Димка придержал её, закрывая. Профессора они увидели сразу. Тот сидел посреди двора, в тени ореха, скорчившись на низенькой, не по росту, табуреточке. Сейчас он был похож на большого красного кузнечика - согнутые колени его находились на уровне плеч. Упёршись в колени подбородком и обхватив ноги длинными руками, профессор, не отрываясь, смотрел на Рысю, что лежала в траве.
Не ожидая ничего хорошего, мальчики медленно подошли ближе. Кошке, похоже, было плохо. Лёжа на боку, она тяжело, рывками дышала вздувшимся, словно мохнатый мячик, животом и даже не подняла голову при их приближении. А профессор, глядя из-под бровей, показал ребятам указательный палец - тихо, мол. Но Димка спросил громко, словно ничего не понял:
- Как вы себя чувствуете, Казимир Степанович?
Тот зашептал, как придавленный:
- Я-то ничего. Облезаю. А вот зверушке вашей - смотри, как худо.
Рыська выбрала для болезни самое приятное место во дворе. Здесь, в тени большого ореха, вблизи колонки, всегда было прохладно. Но выглядел зверёк ужасно. Рядом с круглым, готовым лопнуть, животиком, его лапы, хвостик и голова казались совсем маленькими и несчастными.
- Ничего ей не худо – ответил Дима – ей очень даже хорошо. Сожрала что-то, вот и лежит, переваривает.
Вынырнув откуда-то из-за локтя профессора, вся в красных пятнах от слёз, Диночка заявила с укором:
- Безжалостный ты, Димка. Бессердечный. Может, ей больно, а ты!
Димка оскалился:
- Может быть. Хочешь, я у бабы Симы клизму попрошу, большую? И ты будешь ею лечить свою кошку?
- А ты уверен, что это не опасно? – всё ещё осторожно спросил Казимир Степанович.
- Уверен, - качнул головой Дима. – Она перед пасхой тоже так лежала. Тридцать яиц стрескала, отборных, да ещё творогом закусила. Вот мы тогда испугались, думали - помирает. Я её ещё к ветеринару носил, на гору, – и, обращаясь к Дине, спросил, - ты чё, всё забыла? Больше я с ней не потащусь - людей смешить. Она, может, чего украла. Вы, Казимир Степанович, проверьте - у вас все продукты на месте?
- Да у меня и есть-то нечего, чтоб так раздуло.
Димка присел около Рыси и погладил ей лобик.
- Киска, а киска.
Зверюшка, узнав Димку, не шевелясь, вздохнула, и пред её носом закачались травинки.
- Вот налопалась-то, что твой удав. Ну, почему она так ест, а? Мы ж её кормим. Она ж не голодная?
Казимир Степанович, не переставая обнимать коленки, повёл ладонями, как крылами:
- Хищник. Дикий зверь. Ест про запас. Вдруг завтра не будет.
- Да, – протянул Дима, не поднимаясь, – теперь остаётся главное – узнать, что она съела. - И спросил у Дины: - Ты знаешь?
- Нет, - горячо помотала она головой, - я у Нелли Савельевны была, журналы смотрела. А потом мы профессора мазали, а потом…
В голосе Диночки начали закипать слёзы.
- Потом я смотрю - она идёт и шатается. Пришла сюда, вытянула лапки, вот так, и всё...
- Вытянула лапки! – передразнил её Димка и вскочил. – Пошли смотреть, может она опять гусёнка сожрала!
- Нет. У неё б тогда на мордочке пух был, с перьями, - авторитетно заверил профессор. - Кстати, а сами-то вы - что такие замызганные? Вы ж на море были?
- Были, - согласился Димка, скорчив гримасу.
Глядя на его запылённое, в полосках от пота, грязное лицо, Стасик подумал - неужели я тоже такой же, поперечно-полосатый? И объяснил за друга:
- Мы в футбол.
- Понятно, - качнул головой профессор и, не вставая, вытянув руку, заставил Стаса повернуться к себе спиной. - Да-а, обгорел ты, друже, похоже, меня не хуже, - сказал он в рифму. - Давай-ка, голубчик, в душ; тебя срочно надо мазать - спасать, что осталось.
Стасик и сам ощущал, что кожу на спине и плечах сильно стягивает и печёт, но под душ, как ни спешил, он попал не скоро. Потому что по дороге Димка вспомнил о компоте. Решили зайти на кухню, попить. И там во всей красе обнаружили картину Рыськиного преступления. На полу сумрачной после света дня кухни валялась, как улика, вылизанная, словно вымытая, зелёная миска из-под котлет. Рядом с ней осколки разбитой, тоже вылизанной, Диночкиной тарелки да пластмассовая кремовая, в молодости белая, хлебница. Над всем этим разором, в душном пространстве, крутила круги ошалевшая от однообразия муха. Стаська не сразу понял, что же всё-таки здесь произошло, а Димка сообразил, едва переступив порог. Он протяжно свистнул и поднял миску. Покрутил её в руках, не веря собственным глазам, а потом быстро заглянул под стол, под стул, в холодильник - в слабой надежде, что какой-то части котлет удалось спастись. В сердцах хлопнул дверцей и с разворота обрушился на Диночку:
- Раз-з-ява! Журналы она смотрела! Профессора она мазала! Вот приедет бабушка - она тебе покажет журналы! Мы вчера со Стасом весь вечер фарш крутили. У меня даже мозоль! Вот здесь! Где ж она? Вот тут была! - И он потыкал под нос моргающей девочке - одну за другой – потные ладони. - Неужели трудно было убрать?! Там же целая гора котлет была. Бросила всё и пошла. Журналы смотреть!
Дина, прижавшись лопатками к притолоке, начала слабо отговариваться:
- Я не ела котлеты…это вы, вы должны были … за собой.
- Ну, и что, что не ела. Кто из нас хозяйка? Кто из нас женщина? – наседал брат. – Бабушка весь вечер жарила, старалась. Там же котлет штук сто было, а эта зараза в один присест! Умолотила и не подавилась. А потом - клубнику с молоком ты ела? - возвышаясь над Диной, гремел Димитрий.
- Я, – донеслось еле слышно .
- А почему тарелку не помыла?
- Я не доела, думала – потом… - срываясь на слезу, отвечала сломленная девочка.
- Ага, значит, она ещё и полдник себе устроила, клубничкой закусила! И не разорвало ж её, прожору?
У Диночки начали слабеть коленки. Она сползла вдоль угла к порогу и, сгорбившись, словно профессор на табуреточке, тихо, но горестно, начала плакать.
Димка посмотрел на неё, посмотрел и, перестав метаться по кухне, сел на стул, барабаня пальцами по донышку миски.
- И что мы теперь бабушке скажем? - рассуждал он. - Она думала, нам этих котлет на неделю...
Он снова, не вставая, открыл дверцу холодильника, посмотрел внимательно, со вздохом захлопнул и, покрутив носом, обратился к Стасу:
- Нет, ты видел дурёху? Не ела она! А то, что котлеты здесь, на жаре, остались - это что? Ерунда? Не ела... В голове одни фантики.
Диночка всхлипывая, оправдывалась:
- Ты сам виноват, ты старший!
- Я старший! – Димка опять начал горячиться. - Да я и так всё делаю! Ты ж хитрая: гусят боишься - они бегают, кроликов боишься - они прыгают. Тебя ж ничё не заставить! На мне и так всё: и куры, и гуси, и кролики, и коза эта драная!
И тут, споткнувшись о новую мысль, он, словно вырастая, начал медленно подниматься со стула с вытянутым, и без того серым, лицом.
- Коза! Коза ж не поена! Со вчера…
Дима метнулся, как заяц, задел по пути перевёрнутую хлебницу и хотел сразу, с налету ухватить с высокой лавки два ведра с водой, но не осилил. Стасик, не очень-то понимая, что нужно делать, поспешил ему помочь. Тогда толкаясь и мешая друг другу, ребята уцепили по ведру и, торопясь, расплёскивая воду, мимо сжавшейся в комочек девочки бегом-бегом устремились из кухни в конец огорода. Туда, где у покатого склона торчал, как маяк, белый кол. Семеня и отдуваясь, они подбежали к нему. Около кола, блистая на солнце затёртым дном, стоял пустой железный таз с одной ручкой, а козы видно не было. Вокруг висела горячая вязкая тишина, и как мальчишки не оглядывались - высокая трава нигде не шевелилась. Тогда Димка, не выпуская ведра из рук, пошёл по верёвке, что петляя и извиваясь вела к горушке. Здесь, укрывшись от зноя в ажурной тени дерев, лежала, откинув рогатую голову, любимица тети Вали.
Стасик, подойдя за Димой, притормозил и прищурился на шелковицы прикидывая - созрели ягодки или нет. Но Димка двинул ему локтем в бок и просипел:
- Смотри. Похоже, у неё… этот… удар… солнечный. Лежит, как дохлая.
Стаська не мог понять самочувствие козы, поэтому на всякий случай, посоветовал шёпотом:
- Позови её.
- Контра, - коротко сказал Дима.
Коза не двигалась.
- Марька! - добавил Димка чуть громче и слегка подёргал верёвку.
Коза не подавала признаков жизни.
- Ну, всё, сдохла. От жары. Смотри, как лежит - неестественно.
- Может, она спит крепко.
- Понимаешь, - оглянувшись и тихо, словно боясь, что его услышат, заторопился Димка, - я забыл её утром напоить. Совсем забыл. Привязал, пошёл за водой, а тут кролики… Бабушка ж уехала, она сказала чтоб я… А она… Ну, всё! Смотри - совсем не дышит. Чем бы потыкать?
Он озабоченно посмотрел по сторонам в поисках палки, но тут же сделал по-другому.
- Дай-ка я … Последнее средство - может, оживеет…
С этими словами, отступив на шаг, он перехватил ведро поудобнее и с оттяжечкой полого и долго ливанул всю воду на туловище и голову мирно почивавшей козы.
Та, бедная, ничего такого не ожидавшая, взбрыкнула всеми четырьмя ногами и единым прыжком отскочила на сторону. Мотнула спросонок головой, натужно моргнула соловыми глазами и угрожающе выставила вперёд длинные рога.
- Стаська, беги! - закричал Димка, кинул пустое ведро и бросился наутёк.
Но Стаськины ноги стали ватными и непослушными, они словно слились с землёй. Он только и видел, что на рогах белеют насаженные – может, в шутку, а может, для безопасности - пластиковые пробки от бутылок шампанского.
- Беги! - надрывался Димка. - Беги!
Стаська, как во сне, повернулся к козе спиной и медленно, очень медленно, попытался сделать шаг. Но тяжёлое ведро мешало, цепляясь, мешала длинная сухая трава. Слепя глаза, мешало полуденное солнце. Боковым зрением он отметил, что Димка возвращается к горушке. Что он, пытаясь отвлечь козу, выплясывает какой-то дикарский танец - прыгает на широко расставленных и согнутых в коленках ногах, трясёт над головой руками. Но, конечно, не мог видеть, как Марька, взрыв копытцами землю, рванула с места в карьер. Как она в один прыжок настигла его и со всей силы поддела под «толстую спинку», как называла это место бабушка. Поддела твёрдым, словно железным, лбом и твёрдыми, словно железными, рогами. Поддела так, что он, выпустив ведро, оторвался от земли и, хватая руками воздух, пролетел метра два над землёй и ещё столько же проехал лбом, носом, подбородком, локтями, грудью, животом, коленями - вниз с заросшего склона.
В полёте Стаська видел, как крича, по огороду бегут к нему профессор и Диночка. Но что они кричали - он не слышал. А слышал только шум собственного проезда по траве и заметил, что из неё прыснули во все стороны жуки и букашки. Как комья земли при взрыве. И тут же всё стихло. Только на обожжённую солнцем спину его вдруг закапало редким тёплым дождичком, словно кто заплакал над ним. Стаська прикрыл глаза и подумал: «Хорошо, что мамы здесь нет».
Подоспевший профессор затопал на Марьку, но она отряхивалась над лежавшим Стасиком, упиралась и не хотела отступать ни на шаг. На выручку пришёл Димка. Он стал тянуть козу за верёвку и держал её, пока Стас не встал и не отошёл на безопасное расстояние.
- Да-а, – потянул профессор, оглядывая Стасика, - оно конечно по траве - не по асфальту, хотя…
И не договорил.
А Стасу вначале совсем не было больно, но посмотрев на Диночку, он испугался за себя. Лицо у девочки стало ужасно некрасивым: рот квадратным, носик расплющился, а глаза совсем пропали под набрякшими веками.
- Стасик, Стасичка! Стасинька!
- Не вой! – одёрнул её подошедший Димка. - Ничего страшного, крови немного.
Он хлопнул себя по ноге и добавил в сердцах:
- Вот ведь зараза - ожила! И чего, спрашивается, взбесилась! Водичка-то тёплая была и, главное…
- Главное, что все живы… Ну, в общем… - добавил Казимир Степанович.
Он присел на корточки перед Стасиком и, почёсывая висок, заключил:
- Нос, лоб, подбородок – ничего, до свадьбы, как говорится. А вот локти и колени надо обработать. Давай, живо в душ! Дойдёшь?
Стас кивнул. Ещё чего не хватало, чтоб его, как маленького, на ручках носили. И храбро пошёл мыться.
Душ был красой и гордостью в хозяйстве Валентины Николаевны. Это была не сколоченная из подручного материала щелястая постройка, а капитальное, выложенное внутри белым кафелем строение с душевой и раздевалкой.
В довершении ко всем бедам в самом начале купания на Стаса ливануло чуть ли не кипятком - до того нагрелась вода в душевой сеточке. Он дёрнулся в сторону, оступился, едва не упал и только тогда - от обиды и боли - всплакнул немного, прислонясь виском к горячему кафелю. Потом посмотрел сквозь слёзы, как лёгкий парок, взлетев, рассеивается, вздохнул и подставил лицо под потоки тёплой воды, смывая слёзы и грязь.
Лишь только Стасик, надев шортики, вышел из душа, как профессор с таким видом, будто он всю жизнь только тем и занимался, что привечал мокрых детей, жестом тореадора повёл широким полотенцем, накрыл им мальчика и принялся с силой вытирать ему голову. Причём, оберегая стёсанные нос и подбородок, Казимир Степанович старался натолкать как можно больше полотенца в уши Стасику, свет перед которым сразу померк, и ему захотелось вернуться назад, под воду. Но Димка, сгорая от нетерпения, поднырнул к нему, под полотенце, как под плащ-палатку и, жарко дыша, потряс перед лицом запечатанной бутылочкой, из которых кормят малышей - с делениями. В бутылочке лениво плескалась маслянистая оранжевая жидкость.
- Смотри, смотри, что я нашёл! Я сразу подумал, что должно быть где-то. В холодильнике стояло. Масло облепиховое. Оно, знаешь - от чего? Оно - от всего!
Стас уже вспотел от такого вытирания, потому что профессор всё трепал и трепал ему голову, всё запихивал и запихивал в уши полотенце. Он открыл рот, чтобы попросить Казимира Степановича остановиться, как рядом объявилась Дина. Отпихивая братца плечиком, она заговорила сердито:
- Стась, скажи ему, чтоб я тебя лечила. Я умею, я бабушку мазала.
В ту же секунду Димка, задрав подбородок, закричал вверх истошным голосом:
- Казимир Степанович, меня не надо, я ещё не мылся.
- Да что ж это вы? Как вы сюда все? - забубнил профессор, и полузадохнувшийся Стас увидел его удивлённое красное лицо.
- Спасибо… большое, - выдавил мальчик, - я бы и так высох, жарко же.
- Нет, нет, голову нужно вытирать насухо. Голова - это главное, - изрёк Казимир Степанович, промокнув себе лоб.
Тут Диночка, цепко ухватясь за Стаськину руку, дёрнула посильнее, требуя внимания:
- Можно, я тебя помажу, я умею. Руки помою и помажу.
Стасик поморщился и попытался освободиться, а Дима, увидев это, аж ногами затопал.
- Лечильщица! Вцепилась как пиявка! Человеку, может быть, больно! Иди, убери лучше на кухне. Да подумай, что бабушке скажешь.
- А то и скажу, что ты Марьку не поил, а сам на море ушёл. Что котлеты ел и всё бросил, - ответила невозмутимо девочка и забрала бутылочку у перекосившегося от злости Дмитрия.
- Не ссорьтесь, ребята! – вмешался профессор, - сейчас главное – обработать раны, а кто это будет делать - совсем не важно. Знаете что? Пойдёмте ко мне. У меня прохладно. И места много. А потом, у меня где-то была перекись.
Стаська смотрел на Казимира Степановича во все глаза - в надежде, что тот добавит, как жжётся эта перекись. Сильнее йода или меньше? Но профессор об этом ничего не сказал. Он отправил Димку под душ, а Диночку и Стаса, которому ничего не оставалось делать, - в «бункер».
Глава X
- Располагайтесь, друзья, – сказал профессор, когда они переступили порог.
В «бункере» всё было иначе, чем в тот раз, когда здесь жил Стас с родителями. Из прежней мебели оставлены были только шкаф, кровать да стол со стулом. Зато слева от входа, на полу, лежали застеленные старыми покрывалами два широких матраца, куда Диночка привычно плюхнулась на оба колена, а Стасик присел с краешку. Казимир Степанович взял с подоконника продолговатую коробку с медикаментами, достал из неё высокий белый пузырёк и начал объяснять Дине, как надо обрабатывать ссадины. Рассказал, а потом и показал. Сначала на коленях, а потом на локтях, по очереди. Потому что девочка, хоть и держала в руке кусочек ватки, завёрнутой в бинтик, всё больше ойкала да ползала вокруг. Подбираясь то с одного, то с другого бока к Стасу, она заглядывала ему в глаза и выпытывала жалостливо:
- Тебе очень больно, Стасик? Очень?
Где-то в середине процедуры в «бункер» явился чрезвычайно довольный собой Димка. Он старательно потопал ногами за порогом, а в дверь вкатился спиной вперёд, помогая себе всем телом и согнутыми локтями миновать занавесь. Руки у Димки были заняты: он тащил большую белую, запотевшую до ручек, кастрюлю. Победно оглядевшись, Димка приземлил кастрюлю на пол, громыхнув с размаху крышкой:
- Вот! Компот!
И засмеялся. Волосы на голове его стояли дыбом. И было видно, что мылся он второпях: под скулами, за ушами вода успела проложить только мокрые дорожки. Но всё это Стас заметил потом, а вначале он очень обрадовался явлению Димки, как маленькой передышке. Потому что всё время боролся с огромным желанием схватить руку профессора и если не оттолкнуть, то хотя бы придержать её немножко. Легко ли без стенаний смотреть, как чужие руки касаются твоих изодранных коленок и локтей, промокают сукровицу, поливают ранки лекарством, отчего они покрываются розовыми шипящими пузырьками? Ужасно трудно!
Но Казимир Степанович только посмотрел через плечо и, не отрываясь от дела, отметил:
- А! Опять будем дохлые витамины пить.
- Опять! – бесшабашно кивнул Димка и «козликом» выскочил из «бункера» за чашками.
Кроме чашек он принёс редиски и лука – свеженьких, прямо с грядки – и несколько сваренных вкрутую яиц. Да ещё мисочку со слипшимися, но щедро политыми сметаной и мёдом, варениками.
Профессор, по-прежнему занятый Стаськой, объяснил Диме, где в холодильнике лежит его колбаса, и спустя минуту с облегчением вздохнул:
- Ну, всё, орёл - готов!
Невозможно передать, как благодарен был профессору Стас, что дело обошлось без зелёнки и йода. Как благодарен!
Димка вернулся счастливый, словно охотник с большой добычей. Кроме колбасы и хлеба он принёс ещё баночку со шпротами:
- Это из бабушкиных припасов.
- А она не заругает? – спросил, как ребёнок, Казимир Степанович.
- Не-а. Она всегда говорит, что для хороших людей ей ничего не жалко. А мы что, плохие?
- Ладно, если бабушка будет ругаться, ты мне скажешь, и мы ей вернём.
- Да не будет она! - вмешалась Дина, хрумкая редиской. - Открывайте! Она вчера глянула буфет и бурчала, что покупает консервы про запас - места уже нет. Привычка у неё такая - дурацкая.
- Это привычка не дурацкая – это привычка людей, переживших войну и голод. Они потом долго - иногда всю жизнь - не могут привыкнуть, что в магазинах всё можно купить. Вот и запасаются на чёрный день, - объяснял профессор, нарезая ровными ломтями колбасу и хлеб.
Стасик тут же вспомнил свою бабушку. Та все цены - что на одежду, что на обувь, что на билеты в самолёт - переводила на какие-то старые деньги и прикидывала, сколько на них можно купить продуктов.
Казимир Степанович соорудил первый бутерброд и протянул его Стасу со словами:
- Ты вёл себя как настоящий мужчина.
И Стаське сразу стало жарко от такой похвалы, поэтому он поскорей спросил первое, что пришло в голову:
- А вы, правда - настоящий профессор?
- Самый взаправдашний, как Дед Мороз.
- Медицинский?
- Казимир Степанович расшифровывает мумии, - медленно, чуть ли не по буквам, сказала Диночка, за неимением вилки вылавливая вареник из медово-сметанной массы надкусанной редиской.
- Как это? – не понял Стас.
Профессор, потянувшись кружкой к кастрюле с компотом, ничего не ответил, лишь улыбнулся, глядя на Диночкины мучения.
- Нет, правда - как это?
- Я египтолог, понимаешь? Я изучаю старинные надписи - те, что были написаны при фараонах, в Египте. Или ты в школе ещё не проходил Историю древнего мира?
- Проходил, - не веря такому совпадению, протянул Стас, - в этом году. И мама мне всякое такое читала, в журнале.
- Какое - такое?
- Ну, про пирамиды. Что кошки там - в мумии превращаются, а бритвы затачиваются.
- Это тебе мама всё правильно читала. Я вот подумываю предложить Валентине Николаевне соорудить во дворе пирамиду-беседку, из реек - в них очень полезно отдыхать. Только строителей трудно найти. Вот вы подрастайте, через год и займёмся.
- А что? - восхитился такими планами Димка, неутомимая душа которого требовала постоянного движения.
Он и сейчас, не переставая жевать, подпрыгивал сидя на пятках, как мячик от пинг-понга.
- А что? Давай, Стас! – и, не останавливаясь, обратился к профессору. - А может, в этом? А то ведь целый год?
- Нет, в этом не получится: у бабушки разрешение надо получить. Ну, и материалом запастись, рассчитать всё, как положено. Это ж не раз-два – кружева, это ж пи-ра-ми-да.
- А как вы профессором стали? – не унимался Стасик, - Зубрили-зубрили, учили-учили и стали?
Казимир Степанович улыбнулся, словно был в чём-то виноват:
- Ну, ты где-то прав, конечно, но не совсем. Я вот и сам, когда вспоминаю, как всё сложилось, то нахожу три причины. Три, - весомо повторил он, потрясая поднятыми указательным, средним и безымянным пальцами левой руки.
Ребята молчали выжидая.
- А если назвать их по порядку, то первая причина совсем простая, житейская, так сказать. Отец мой был человек малограмотный, работал в колхозе шорником. Слышали о такой профессии?
Стасик, Димка и Диночка дружно замотали головами из стороны в сторону.
- Шорник – это человек, который шьёт лошадям сбрую. Вернее, отец в молодости был конюхом. Потом началась война; он и на войне был, как говорится, при конях. Но раздробило ему снарядом обе ноги, пришлось их отрезать, ампутировать. Вот он и нашёл себе сидячую работу - сбрую шить. Но сам мне всю жизнь твердил: «Учись - человеком станешь». Всё хотел меня видеть большим учёным. Даже имя мне такое мудрёное дал, чтоб я солидней себя чувствовал. Ведь сам-то был Степаном, а отец его Василием. Вот какая у меня первая причина.
Ребята молчали, а профессор, улыбаясь своим мыслям и глядя куда-то вдаль, поверх их голов, продолжал:
- Вторая причина почти фантастическая. Потому что получился этакий необъяснимый фокус: ведь кроме меня в нашей деревне - ну, теперь это посёлок, - кроме меня ещё пять докторов наук, а кандидатов - тех и вовсе не сочтёшь. Больше пятнадцати человек – это точно. И деревня-то совсем обычная, небольшая, но в каждом дворе свой учёный, а в одном, я знаю, даже два. В соседних деревнях тоже есть учёный народ, но у нас больше всех, как эпицентр, понимаете, как особое место. Просто феноменальный случай. Про наш посёлок даже фильм есть документальный - это уже когда Зинаида Утина, через два двора от отца живёт, четвёртой из всех наших докторскую защитила. И в газете о нашей деревне писали, даже смешно сказать - приезжали брать пробы грунта, воды, воздуха. Искали - может, есть в наших местах микроб какой, что тягой к знаниям заражает. Но ничего, конечно, не нашли. Я и сам не знаю - это просто совпадение такое, курьёз, шутка природы или так и должно быть везде? Ведь каждый человек рождается со своим талантом; главное, чтоб он этот талант сумел проявить. Причём, не обязательно надо быть артистом или учёным. Можно быть талантливым экскаваторщиком или бухгалтером. Главное, чтоб эта работа тебе нравилась, и тогда твои способности раскроются и покажут себя, как говорится, во всей красе.
Профессор помолчал.
- Ну, а третья причина - самая что ни на есть банальная. Было б даже смешно, если б не было так грустно, - и Казимир Степанович, словно посмеиваясь над собой, помялся и сказал смущённо. - Понимаете, в чём дело – плоскостопие у меня.
Такое слово Стасик где-то слышал, но где, и что оно означает, сейчас вспомнить не мог.
А Димка, не поняв, переспросил насторожённо:
- Плоско… что?
- Да, да, – заулыбался профессор, - по сути дела, ты прав. Вначале было плоскостопие, а потом оно переросло в плоско… Ну, то, что ты подумал. Потому…
- Подождите, подождите, - Стасик резко дёрнулся и поморщился от боли. - Вы нам всё по порядку, всё правильно расскажите.
Тут Диночка, торопливо проглотив вареник, запрыгала от нетерпения на коленках и, вытянув руки с растопыренными пальцами, затрясла ими перед профессором:
- Можно, я? Можно я расскажу?!
- Говори, - милостиво согласился тот, поведя рукой с бутербродом, словно гаишник, дающий разрешение на проезд.
- Плоскостопие - это когда вот! Когда на песок наступаешь, а нога плоская. А нога должна быть кривая, вот тут, – и девочка, крутясь, показывала то Димке, то Стасику свои грязные ступни и, пытаясь объяснить, тыкала в них сладкими мокрыми пальцами.
Тут Стаська вспомнил. Отец рассказывал, что, когда он поступал в военное училище и проходил медкомиссию, то его лучший друг - дядя Стас, в честь которого Стасика и назвали Стасиком, - эту комиссию не прошёл. Из-за этого самого плоскостопия, во как.
Но Димке нечего было вспоминать, и он зашипел, как драчливый кот, на Дину, что она трясёт своими грязными ногами перед его лицом, а толком ничего объяснить не может.
Но Диночка в долгу оставаться не собиралась. Она громко заявила, что всё знает про плоскостопие - побольше Димки. Потому, что когда он ерундой занимается, она всегда беседует с умным человеком. А профессор ей на пляже показал, какое у него обширное плоскостопие, показал на песке. Наступил босой ногой и напечатал своё плоскостопие, а она наступила рядом своей и увидела, что у неё нет плоскостопия.
В подтверждение своих слов девочка кинулась к Казимиру Степановичу, сидевшему на застеленных матрацах по-турецки, с явным желанием оторвать у него ногу и доказать этому вредному Димке, что она действительно разбирается в чём-то лучше, чем он.
Профессор смеялся и отмахивался:
- Дина, ты меня сейчас без ноги оставишь!
Димка рыкнул львом и полез отталкивать сестру. Получилось что-то вроде маленькой кучи-малы, и неизвестно, чем бы всё закончилось. Но тут раздался стук в окошко, и голосок Нелли Савельевны проворковал:
- Казимир Степанович, можно к вам?
Дима и Дина, ведомые общей нелюбовью, враз успокоились и, сплотясь единым фронтом, уселись рядышком, по одну сторону, настороженно глядя на вошедшую.
- Во дворе тишина гробовая, я вообще думала, что никого нет. Тут слышу - у вас тарарам. А это всё милые сестренки-братишки опять чего-то не поделили.
- В народе говорят «Бог леса не уровнял», а вы хотите, чтоб все кругом были тихие да одинаковые. Так не бывает. Тем более - с детьми, - широко улыбаясь, ответил профессор.
- Да всё я понимаю, только, думаю, потому их бабушка и не берёт с нас больших денег, что уж очень много шума и беспорядка от этих детей, я вам скажу - чересчур много. Словно это не человеки, а маленькие злобные карлики.
Стаська опешил. Его бабушка, мамина мама, однажды отчитала его и потребовала запомнить на всю жизнь, что говорить о присутствующих в третьем лице – верх неприличия. А тут взрослая и такая красивая женщина говорит, как невоспитанная.
Он уставился на Нелли Савельевну, втянув голову в плечи. Но она, сама почувствовав, что сказала что-то не то, шаловливо улыбнувшись, пропела:
- Ох, детишки, детишки! Если б вы знали, как иногда поражаете нас, взрослых, своим поведением, как удивляете. Если б вы знали.
Молчание было ей ответом.
А незваная гостья, поставив ногу в голубенькой босоножке на высокий порог, продолжила ласково:
- Ну, ладно, Казимир Степанович, я зайду к вам потом. Когда вы будете свободнее. А то я так устала. Море сегодня бесподобное. Просто бархат. Льющийся бархат. Я так наплавалась, так нанежилась. Как говорится - и душой, и телом. Пойду, отдохну.
И ушла.
Тишину, повисшую в воздухе, нарушил только короткий вздох профессора. Диночка тут же вскочила и, передразнивая Нелли Савельевну, заблеяла:
- Вода изумительная, нектар, просто нектар. Так и струится по всему телу.
Видимо, это была авторская фраза. Дальше пошла импровизация:
- И сюда струится, и сюда, и сюда тоже, - произнося всё это, она вытягивала то одну, то другую ногу, упиралась пальчиками в покрывало и волнообразно трепетала сверху вниз и по сторонам кистями рук, изображая воду.
Покрасневший Димка цыкнул на неё. Девочка с высоты своего росточка искоса оглядела его, сидящего, фыркнула, но спорить не стала, Присела рядышком.
- Казимир Степанович, - попросил Димка, - вы, если что помните про мумии, расскажите нам, пожалуйста. А то я, правда, про них, про фараонов, мало что знаю. У нас в этом году всё история родного края была, а эта - Древнего мира - очень редко. Я только про одного фараона и слышал, Брахмапутра который, а больше ничего.
Глаза у Казимира Степановича начали медленно раскрываться – всё больше и больше, а сам он закачался всем телом, словно боец, раненный в грудь. Но, собрав силу воли в кулак, остановился, подумал и строго сказал:
- Ну, смотрите.
Рассказывал профессор интересно, временами забывая, что перед ним не учёный совет, не студенческая аудитория. Словно убеждая кого-то, он говорил с жаром. То потрясал, как пророк, воздетым к небесам указательным пальцем, то водил этим пальцем вокруг другой руки, показывал, как обвивали мумию исписанные значками пелена.
Стаська держался изо всех сил. Потому что спать ему хотелось всё больше и больше. Диночка уже давно спала, свернувшись калачиком. А Димка... Последние, что запомнил Стасик, прислонившись плечом к прохладной стенке, это был Димка, который, положив ладошки на колени, просидел так всю лекцию, не шевелясь и заворожённо глядя в рот профессору.