Кристина

Кристина Стивен Эдвин Кинг Темная башня (АСТ) Это была любовь с первого взгляда. Когда семнадцатилетний Арни увидел Кристину, он понял: они должны принадлежать друг другу. Однако остальные не разделяли его восторга. Лучший друг Деннис сразу же проникся к Кристине недоверием. Подружка, первая школьная красавица, ревновала Арни к Кристине и боялась ее. Но вскоре и близкие, и враги Арни поймут, что случается, если перейти Кристине дорогу. Потому что Кристина – не девушка, а порожденная Злом машина смерти… Стивен Кинг Кристина Stephen King CHRISTINE Серия «Темная башня» Перевод с английского Е. Романовой Серийное оформление А. Кудрявцева Художник В. Лебедева Фото автора на обложке: Shane Leonard Печатается с разрешения автора и литературных агентств The Lotts Agency и Andrew Nurnberg. © Stephen King, 1983 Школа перевода В. Баканова, 2014 © Издание на русском языке AST Publishers, 2019 * * * Посвящается Жоржу Ромеро и Крису Форресту Ромеро. И еще – Бергу Предисловие автора Авторами песен, процитированных в этой книге, я указал певцов (или музыкальные ансамбли), которые их исполняли. Это может обидеть пуристов, склонных считать, что текст песни принадлежит его автору, а не исполнителю. «Вы бы еще сказали, что романы Марка Твена написал Хэл Холбрук!» – возмутятся такие пуристы. Я не соглашусь. В мире поп-музыки, как пел Мик Джаггер, «важен певец, а не песня». Но я благодарен всем: и певцам, и авторам песен – особенно Чаку Берри, Брюсу Спрингстину, Брайану Уилсону… и Джану Берри из «Джан энд Дин». Ему-то удалось вернуться с Виража Мертвецов. Получить разрешение на использование текстов песен в книге – непростая задача, и я хочу поблагодарить людей, помогавших мне вспоминать слова и договариваться с правообладателями. Это: Дейв Марш, музыкальный критик и историк рок-музыки; Джеймс Фойри, он же Могучий Джон Маршалл, что отжигает на волне WACZ; его брат Пэт Фойри, который крутит золотое старье на радиостанции Портленда; Дебби Геллер, Патрисия Даннинг и Пит Бэтчелдер. Спасибо, ребята, пусть ваши пластинки никогда не погнутся от времени.     С.К. Пролог Может сложиться обманчивое впечатление, что это любовная драма, история любовного треугольника: Арни Каннингема, Ли Кэбот и, разумеется, Кристины. Но надо понимать: Кристина была в этом треугольнике главной. Она стала первой любовью Арни. Первой и единственной, насколько я могу судить с высоты своего огромного жизненного опыта (мне недавно стукнуло аж двадцать два). Поэтому я предпочитаю называть случившееся трагедией. Мы с Арни выросли в одном квартале и учились в одних и тех же школах, начальной и средней. Думаю, именно благодаря мне Арни тогда не сожрали живьем. В школе я был крупным парнем, капитаном бейсбольной и футбольной команд, да еще неплохим пловцом – отстаивал честь школы на всяких соревнованиях по плаванию. Понятное дело, это теперь никого не интересует: через пять лет после выпускного одноклассники мне даже пива не поставят. Но именно моими стараниями Арни тогда не убили. Его третировали, его унижали, но не убили. Он был рохля, понимаете? В каждой школе есть хотя бы парочка таких доходяг, это прямо закон. Один парень, одна девчонка. Эдакие козлы отпущения. Все, кому не лень, вымещают на них свою злость. Паршивый день? Завалил контрольную? Повздорил с предками, и тебя заперли на все выходные дома? Не проблема. Просто найди себе какого-нибудь неудачника, крадущегося по школьным коридорам, точно заключенный перед отбоем, и всыпь ему. Иногда этих бедняг в самом деле убивают, во всех смыслах, кроме буквального; иногда они находят способ выжить. У Арни был я. Потом – Кристина. И только потом появилась Ли. Я просто хотел, чтобы вы это понимали. Арни родился аутсайдером. Его не любили крутые парни, потому что он был хлюпик: пять футов десять дюймов ростом, сорок фунтов весом, вечно потный да еще в ботинках-дезертах. Его не любили школьные интеллектуалы (сами по себе аутсайдеры в таком городке, как Либертивилль), потому что в нем не было ничего особенного, ничего эдакого. Вообще-то мозгов у Арни хватало, но он никак не мог найти им применение… если не считать автомеханики. По этой части ему не было равных. Арни знал подход к автомобилям – руки у него росли из нужного места. Но родители понять этого не могли: оба преподавали в Университете Хорликса и ни за какие коврижки не отдали бы в техникум сына, набравшего чуть ли не максимальный балл в тесте Стэнфорда – Бине. Арни еще повезло: они хотя бы разрешили ему взять спецкурс по автомеханике. Ну и скандал был… Нарки его тоже не любили: он ничего не употреблял. И мачо в подвернутых джинсах, ценители «Лаки страйка», не жаловали Арни, потому что он не бухал и запросто мог разреветься от пощечины. Ах да, девчонки тоже над ним потешались. Гормоны устроили настоящую революцию в его организме: Арни с ног до головы был покрыт прыщами. Он умывался по пять раз на дню, принимал душ двадцать пять раз в неделю и перепробовал все существующие кремы и снадобья. Ничего не помогало. Рожа Арни напоминала пиццу, и всем было ясно, что от прыщей неминуемо останутся глубокие шрамы и рытвины. А мне он все равно нравился. У него было необычное чувство юмора и пытливый ум. Именно Арни в детстве показал мне, как построить муравьиную ферму, и мы все лето наблюдали за этими маленькими паршивцами, завороженные их трудолюбием и абсолютной серьезностью. Именно Арни предложил однажды тайком выбраться из дома, набрать лошадиного навоза в конюшне и подложить его под дурацкую пластмассовую лошадь, что стояла на лужайке у местного мотеля. Арни первым освоил шахматы. И покер. Научил меня набирать максимальное количество очков в скрэббл. Дождливыми днями я первым делом вспоминал про него (пока не влюбился – если это можно так назвать. Она была из группы поддержки, и я просто шалел от ее тела, но Арни считал, что ума и души в ней столько же, сколько в пластинке Шона Кэссиди. Я не возражал.). Арни всегда знал, чем заняться в плохую погоду. По одному этому признаку легко опознать настоящих одиночек: в дождливый день у них непременно найдется интересное занятие. И к ним всегда можно забежать на часок. Они всегда дома. Всегда, черт подери. Зато я научил его плавать. Мы вместе тренировались, и я заставлял его есть зеленые овощи, чтобы на этих несчастных костях наросло хоть немного мяса. Летом перед последним учебным годом в средней школе Либертивилля я пристроил Арни на дорожные работы, из-за чего нам обоим пришлось поскандалить с его предками: они готовы были устраивать пикеты в поддержку калифорнийских фермеров и каких-нибудь сталеваров, но им внушала ужас мысль о том, что их одаренный сын (получивший едва ли не высший бал за тест Стэнфорда – Бине, помните?) запачкает руки и обгорит на солнце. Ближе к концу летних каникул Арни увидел Кристину – и влюбился. Мы были вместе в тот день, ехали домой с работы, и я все помню в мельчайших подробностях: если надо, готов подтвердить свои показания на небесном суде. Арни влюбился по уши. Все это было бы смешно, если б не было так грустно – а потом еще и очень страшно. Скверно, одним словом. Все пошло наперекосяк почти сразу. И очень скоро полетело к чертям. Часть первая Деннис – песенки о машинах 1. Первое свидание Эй, глянь-ка, Вон там, у тротуара, Стоит авто, каких на свете больше нет. Я все отдал бы за кабриолет!.. Смотри, так и глядит на нас, Вот это тачка – первый класс!     Эдди Кокран – О боже! – вдруг завопил мой друг Арни Каннингем. – Что такое? – спросил я. Он смотрел назад, вытаращив глаза, разинув рот и выкрутив шею практически на сто восемьдесят градусов, точно она у него была на шарнире. – Тормози, Деннис! Разворачивайся! – Да что с то… – Едем обратно, я хочу еще разок на нее взглянуть. Внезапно я все понял. – Да ты чего? Это же… – Разворачивайся! – Он почти кричал. Я тормознул, подумав, что Арни меня разыгрывает – он иногда выкидывал такие фокусы. Не тут-то было. Он влюбился, причем по самые уши. Выглядела она хуже некуда, и я до сих пор не могу взять в толк, что он в ней нашел. Лобовое стекло слева покрывала паутина трещин, сзади на кузове – огромная вмятина с облупившейся краской, вокруг которой расползлось безобразное пятно ржавчины. Задний бампер свернут к чертовой матери, крышка багажника открыта, сиденья спереди и сзади кто-то исполосовал ножом. Одно колесо спустило. На остальных резина стерта до корда. Под двигателем – темная лужица масла. Арни влюбился в «плимут-фьюри» 1958 года выпуска, модель с удлиненным кузовом и большими плавниками. На правой – не разбитой – части лобового стекла висела поблекшая табличка с надписью: «ПРОДАЕТСЯ». – Только взгляни на ее линии, Деннис! – прошептал Арни. Он бегал вокруг машины как одержимый, потные волосы развевались на ветру. Он дернул ручку задней двери, и та с пронзительным скрипом отворилась. – Арни, ты прикалываешься, да? Или у тебя солнечный удар? Умоляю, скажи, что ты просто перегрелся. Я отвезу тебя домой, суну под кондиционер, и мы забудем про это недоразумение, договорились? – Уже тогда я не очень надеялся его вразумить. Арни обладал отменным чувством юмора, но сейчас на его лице не было ни намека на улыбку – только безумный восторг, который мне сразу не понравился. Он не удостоил меня ответом. Из открытой двери пахнуло маслом и каким-то жутким гнильем. Этого Арни тоже как будто не заметил. Он забрался внутрь и сел на исполосованное, выцветшее сиденье. Двадцать лет назад оно было красное. Теперь – едва розовое. Я выдрал из сиденья клочок набивки, рассмотрел и сдул его. – По этой машине как будто русские прошли. По пути на Берлин. Арни наконец меня заметил. – Ну да… да… и что? Я ее починю. Красавица будет! Вот увидишь, Деннис! Произведение искусства! – Ну-ка, ну-ка! Вы что тут творите, ребятки? На нас смотрел старикашка лет семидесяти. Может, немногим моложе. Вид у него был угрюмый и жалкий: волосы – то, что от них осталось, – висели длинными седыми лохмами, на облысевшей макушке цвел псориаз. На нем были зеленые стариковские штаны и кеды, вместо рубашки или хотя бы майки – какая-то обмотка, смахивающая на женский корсет. Когда он подошел ближе, я разглядел, что это в самом деле корсет, только не женский, а поддерживающий, для больной спины. Судя по виду, последний раз его меняли примерно тогда, когда умер Линдон Джонсон. – Чего вам тут надо, а? – надсадным и пронзительным голосом повторил он. – Сэр, это ваша машина? – спросил Арни. Нашел что спросить. Чья же еще? «Плимут» стоял на заросшей лужайке типового дома послевоенной застройки, из которого к нам вышел старикан. Лужайка была в ужасном состоянии, но по сравнению с «плимутом» прямо-таки цвела и пахла. – Допустим, что с того? – Я… – Арни сглотнул. – Я хочу ее купить. Глаза старикана сверкнули, злобная хмурая мина осветилась изнутри каким-то тайным огнем, а губы исказила плотоядная усмешка, сменившаяся широкой торжествующей улыбкой. В тот самый миг, ручаюсь, в тот самый миг мое нутро свернулось в ледяной узел, и я едва поборол желание дать Арни по башке, вырубить его и утащить прочь. Нет, не радостный огонь в стариковских глазах меня напугал, а то, что скрывалось за этим огнем. – Так бы сразу и сказали! – Старик протянул Арни руку, и тот ее пожал. – Моя фамилия Лебэй. Роланд Д. Лебэй. Военный в отставке. – Арни Каннингем. Мне он только махнул: ясное дело, ему нужен был мой приятель, а я ему на фиг не сдался. К чему церемонии, Арни мог бы сразу вручить Лебэю свой бумажник. – Сколько? – спросил он и тут же добавил: – За такую красавицу никаких денег не жалко. В душе я даже не вздохнул – застонал. К бумажнику только что присоединилась чековая книжка. На секунду улыбка Лебэя чуть померкла, а глаза подозрительно сощурились. Он, видно, решил, что его разыгрывают. Внимательно осмотрев восхищенную рожу Арни на предмет злого умысла, он ничего такого не обнаружил и задал абсолютно безупречный вопрос: – Сынок, у тебя раньше была машина? – У него «Мустанг-Мач-2», – встрял я. – Предки купили. Коробка «хёрст», наддув, асфальт плавит даже на первой передаче. Зверюга… – Нет, – тихо произнес Арни. – Я только этой весной права получил. Лебэй бросил на меня хитрый взгляд, а затем переключил все внимание на главную жертву. Он положил обе руки на поясницу и потянулся. Нас обдало запахом кислого пота. – В армии мне повредили спину, – сказал старикан. – Инвалидом сделали. От врачей никакого толку. Если кто вас спросит, куда катится наш мир и почему, отвечайте: всему виной врачи, коммуняки и ниггеры-радикалы. Коммуняки – самое большое зло, но врачи от них почти не отстают. А если вас спросят, кто вам это сказал, можете смело назвать мое имя. Роланд Д. Лебэй, так точно, сэр! Он зачарованно погладил обшарпанный капот «плимута». – Это моя самая любимая машина, лучше у меня никогда не было. Купил ее в сентябре пятьдесят седьмого. В ту пору новые коллекционные автомобили выходили на рынок в сентябре. Летом производители дразнили народ фотографиями машин под белыми чехлами, так что все с ума сходили от любопытства. Теперь уж не то. – Его голос буквально сочился презрением к нынешним временам. – Она была новая. А пахла как!.. Нет на свете запаха приятнее, чем запах новой машины. – Он задумался. – Ну, после женской киски. Я посмотрел на Арни, изо всех сил прикусывая себе щеки, чтобы не расхохотаться. Арни бросил на меня все тот же восхищенно-завороженный взгляд. Старикан нас как будто не замечал, он улетел на другую планету. – Я тридцать четыре года носил хаки, – сообщил нам Лебэй, все еще поглаживая капот машины. – Ушел в армию в тысяча девятьсот двадцать третьем, когда мне было шестнадцать. Жрал пыль в Техасе и гонял вошек размером с лобстеров в борделях Ногалса. Во Вторую мировую я видел солдат, у которых кишки через уши вылезали. Это было во Франции. Ей-богу, через уши. Можешь такое представить, сынок? – Да, сэр. – Вряд ли Арни вообще слышал околесицу, которую нес Лебэй. Он неловко переминался с ноги на ногу, словно очень хотел в туалет. – Так я насчет машины… – В университете небось учишься? – вдруг рявкнул Лебэй. – В Хорликсе? – Нет, сэр, я учусь в средней школе Либертивилля. – Хорошо, – мрачно ответил старик. – Держись подальше от университетов. Там сплошные ниггеролюбы, которых хлебом не корми, позволь только отдать кому-нибудь Панамский канал. «Лаборатория идей», ага! Лаборатория мудей, вот они кто. Он окинул любовным взглядом свою развалюху со спущенным колесом и проржавленной краской, тающей под летним солнцем. – Спину я повредил в пятьдесят седьмом, – продолжил он. – Армия уже тогда разваливалась на части. Я вовремя свалил. Вернулся в Либертивилль, работал на прокатном стане. Жил в свое удовольствие. А потом пошел в салон Нормана Кобба на Мэйн-стрит – там теперь кегельбан – и заказал вот эту самую машину. Говорю, хочу модель следующего года, да выкрасьте ее в два цвета: красный и белый. Как зверь, что ревет у нее под капотом. Они и выкрасили. Когда я ее получил, на счетчике было всего шесть миль. Ей-богу. Он сплюнул. Я украдкой поглядел через плечо Арни на счетчик. Сквозь мутное стекло я разглядел страшные цифры: 97 432 мили. И шесть десятых. Иисус бы заплакал. – Если вы так любите свою машину, почему продаете? Он смерил меня мутным и довольно жутким взглядом. – Ты поумничать пришел, сынок? Я не ответил, но и глаз не отвел. Поиграв со мной в гляделки несколько секунд (Арни, ничего не замечая, с любовью поглаживал задние «плавники»), Лебэй наконец выдавил: – Водить больше не могу. Спина совсем ни к черту стала. Да и глаза тоже. Тут до меня вроде бы дошло. Судя по датам, которые старик называл, ему сейчас было за семьдесят. А в семьдесят лет все водители обязаны продлевать права и проходить медицинскую комиссию – в частности, проверять зрение. Лебэй то ли не прошел проверку, то ли вообще побоялся идти к врачу. И в том, и в другом случае результат был один: чтобы не унижаться, Лебэй выставил своего драгоценного коня на продажу. После чего он стремительно пришел в негодность. – Сколько вы за нее просите? – повторил Арни свой вопрос. О да, ему не терпелось расстаться с денежками. Лебэй поглядел на небо, словно прикидывал, пойдет ли дождь. Затем вновь посмотрел на Арни и одарил его широкой «доброй» улыбкой, которая, на мой взгляд, мало чем отличалась от прежней, коварной и торжествующей. – Я просил три сотни, но ты малый неплохой. Тебе отдам за двести пятьдесят. – Ох, господи!.. – выдохнул я. Лебэй чувствовал свою жертву и прекрасно знал, как вогнать между нами клин. Не вчера с сеновозки свалился, как говорил мой дедушка. – Ладно, мое дело предложить, – проворчал он. – Не хотите – как хотите. У меня сериал начинается. «На пороге ночи». Никогда его не пропускаю. Приятно было поболтать, мальчики, бывайте. В глазах Арни вспыхнули такая боль и ярость, что я невольно попятился. Он догнал старика и схватил его за руку. Они поговорили. Я ничего не слышал, но отлично все представлял: гордость Лебэя была уязвлена, Арни искренне раскаивался. Старик просто не мог слушать оскорбления в адрес своей драгоценной машины, в которой он провел столько чудесных минут. Арни его хорошо понимал. Мало-помалу старик начал смягчаться. И вновь я почувствовал какой-то неизъяснимый ужас… Лебэй был как ледяной ноябрьский ветер, вдруг обретший разум. Лучше описать свои чувства я все равно не смогу. – Если он скажет хоть слово, я умываю руки, – буркнул старик и погрозил мне мозолистым пальцем. – Он ничего не скажет, обещаю, – поспешно ответил Арни. – Так сколько просите? Триста? – Именно… – Двести пятьдесят, если быть точнее, – громко заявил я. Арни в ужасе уставился на меня, затем перевел взгляд на Лебэя. Тот решил не испытывать судьбу. Рыбка была уже на крючке. – Двести пятьдесят, так и быть, – благосклонно сказал он и вновь посмотрел на меня. Я почувствовал, что мы пришли к некоему соглашению: он не переваривал меня, а я не переваривал его. К моему стремительно растущему ужасу, Арни достал бумажник и начал отсчитывать деньги. Воцарилась тишина. Лебэй смотрел на Арни, я смотрел на соседского мальчишку, выделывающего смертельные трюки на скейтборде цвета зеленой блевотины. Где-то залаяла собака. Мимо прошли две восьмиклассницы: они весело хихикали и прижимали к юной груди библиотечные книжки. У меня осталась единственная надежда: жалованье мы должны были получить только завтра. За двадцать четыре часа Арни, глядишь, и опомнится. Он начал напоминать мне мистера Жабба из Жаббз-холла. Я оглянулся: Арни и Лебэй с грустью смотрели на две купюры по пять долларов и шесть – по одному. Больше в бумажнике, по всей видимости, ничего не было. – Можно я вам чек выпишу? – спросил Арни. Лебэй лишь сухо улыбнулся. – Хороший чек! – затараторил Арни. – Обналичите без проблем, клянусь! Он говорил правду. Мы все лето работали у братьев Карсон, строили расширение автомагистрали I-376, про которое питсбуржцы говорят, что достроят его ко второму пришествию. Однако нам было грех жаловаться: многие наши ровесники трудились за жалкие гроши либо вообще не нашли работу на лето. Мы же делали неплохие деньги, иногда даже брали сверхурочные. Брэд Джеффрис, наш бригадир, сначала не очень-то хотел брать на работу такого хлюпика, как Арни Каннингем, но в конечном счете решил, что ему пригодится регулировщик; девчонка, которую он взял на эту должность, залетела и выскочила замуж. Арни начал с малого, но постепенно заслужил доверие Джеффриса, и тот стал доверять ему работу посложнее, а летнее солнце даже немного подсушило Арни прыщи. Все-таки хорошая штука – ультрафиолет. – Не сомневаюсь, сынок, – сказал Лебэй, – но мне нужны наличные. Ты же понимаешь. Не знаю, понял ли его Арни, зато я прекрасно понял: в случае если по дороге домой кляча окончательно отбросит копыта, остановить выплату по чеку ничего не стоит. – Да вы позвоните в банк! – В голосе Арни уже слышалось отчаяние. – Не позвоню, – возразил Лебэй, почесывая подмышку над корсетом. – Уже почти половина шестого. Банк давно закрыт. – Тогда возьмите задаток! – Арни протянул ему шестнадцать долларов. Вид у него был прямо-таки безумный. Вам не верится, что взрослый парень, которому скоро разрешили бы голосовать на выборах, так помешался на старой развалюхе – причем в считаные минуты? Я и сам не мог в это поверить. Зато Роланд Д. Лебэй ничему не удивлялся: тогда я решил, что он всякое повидал за свою долгую жизнь. Лишь много позже мне пришло в голову, что его странная уверенность имела другой источник. Как бы то ни было, если в его жилах когда-то и текло молоко сострадания и доброты, оно давным-давно створожилось. – Меньше десяти процентов не возьму, – отрезал Лебэй. Рыбка была уже на крючке, оставалось только вытащить ее из воды. – За двадцать пять долларов я, так и быть, придержу машину до завтра. – Деннис, – взмолился Арни, – одолжи мне девять баксов! У меня с собой была двадцатка, а идти я вечером никуда не собирался. Рытье канав и таскание мешков с песком помогали поддерживать форму – осенью я бы без всякого труда вернулся к тренировкам, – зато не благоприятствовали личной жизни. В последнее время я даже перестал осаждать свою болельщицу. Я был богат, но одинок. – Иди сюда, поговорим, – сказал я. Лебэй нахмурился, однако тут даже дураку было ясно, что исход сделки теперь зависел от меня, нравилось ему это или нет. Седые лохмы развевались на ветру. Одну руку он держал на капоте своего «плимута». Мы с Арни вернулись к моей машине, припаркованной на обочине, – «дастеру» 75-го года. Я обнял друга за плечи. Почему-то у меня перед глазами стояла картинка из далекого детства: нам лет по шесть, за окном льет дождь, а мы смотрим мультики по древнему черно-белому телику и рисуем цветными карандашами из помятой жестяной банки. От этого воспоминания мне стало грустно и немного страшно. Порой я склоняюсь к мысли, что шесть лет – самая лучшая пора в жизни человека (поэтому, наверное, и длится она около 7,2 секунды). – У тебя есть деньги, Деннис? Я завтра же верну! – Есть. Но что ты творишь, Арни? Этот старик – инвалид, ради всего святого! Ему деньги ни к чему, а ты – не благотворительный фонд. – В смысле? – Да он над тобой издевается! Просто ради собственного удовольствия! Если бы он отвез эту тачку к Дарнеллу на запчасти, тот бы ему и пятидесяти баксов не дал. Это ж ведро, а не машина! – Ничего подобного. – Если не считать россыпи красных угрей на лице, внешность у Арни была самая обыкновенная. Но я убежден, что Господь каждого наделяет хотя бы одной привлекательной чертой. У Арни это были глаза. Обычно они прятались за очками в толстой оправе, но сами по себе они были необычного и благородного серого цвета – как тучи пасмурным августовским днем. Когда происходило что-нибудь интересное, взгляд у Арни становился пытливый и глубокий, однако сейчас он был отрешенный и мечтательный. – Она красавица. – Пусть старик ее хотя бы заведет! И загляни под капот. Вон сколько масла накапало. Может, двигатель треснул? И вообще… – Ты мне дашь денег или нет? – Арни пристально посмотрел на меня. И я сдался. Вытащил бумажник и отсчитал девять долларов. – Спасибо, Деннис. – Это тебе на похороны, дружище… Он пропустил мои слова мимо ушей, сложил вместе две стопки банкнот и вернулся к Лебэю. Тот послюнил палец и внимательно пересчитал задаток. – Она простоит здесь сутки. А потом ничего не обещаю, – сказал он. – Хорошо, сэр! – Пойду в дом, напишу расписку. Как, говоришь, тебя звать, солдат? Арни улыбнулся. – Каннингем. Арнольд Каннингем. Лебэй хмыкнул и пошел по своей запущенной лужайке к дому. Входная дверь была старомодная, с комбинированным алюминиевым профилем и вырезанной по центру буквой – в данном случае «Л». Дверь громко захлопнулась за стариком. – Странный дедуля, Арни. Нутром чую, что-то тут… Но Арни меня не слушал. Он сидел за рулем своей машины с глупым и радостным выражением лица. Я обошел развалюху и нашел рычажок для открывания капота: тот поднялся с громким ржавым скрипом, напоминающим звуковые эффекты в фильмах ужасов. Вниз посыпались хлопья ржавого металла. Аккумулятор был старинный, «Олстейт», а клеммы так густо покрылись зелеными хлопьями, что невозможно было понять, где «плюс», а где «минус». Я потянул за воздушный фильтр и уставился на четырехкамерный карбюратор – черный, как шахта. Закрыв капот, я вернулся к Арни: тот поглаживал приборную доску и спидометр, размеченный до невообразимых 120 м/ч. Ну когда машины развивали такую бешеную скорость? – Арни, двигатель, похоже, треснул. Эта развалюха скоро сдохнет, правда. Если тебе так нужна машина, за двести пятьдесят баксов мы найдем что-нибудь поприличнее. Намного приличнее. – Ей двадцать лет, – сказал он. – Ты в курсе, что двадцатилетний автомобиль официально признается раритетным? – Да на свалке за гаражом Дарнелла полным-полно таких раритетов! – Деннис… Дверь снова хлопнула. Лебэй возвращался. Уговоры были бессмысленны, никакие доводы разума Арни не воспринимал; пусть я не самый чувствительный и наблюдательный человек на свете, но очевидные сигналы понять могу. Мой друг твердо решил купить эту машину, и я при всем желании не смог бы его отговорить. Никто бы не смог. Лебэй эффектно вручил ему расписку. Паучья надпись, выведенная слегка дрожащей рукой, гласила: «Получил от Арни Каннингема 25 долларов в качестве задатка за Кристину, «плимут-фьюри» 1958 года». Ниже стояла его подпись. – Что это еще за Кристина? – спросил я, решив, что неправильно разобрал какое-то слово. Лебэй поджал губы и немного втянул голову в плечи, словно подумал, что над ним будут смеяться… или провоцируя меня на насмешку. – Кристина – так ее зовут. – Кристина… – повторил Арни. – Мне нравится. А тебе, Деннис? Так, теперь они придумали треклятой развалюхе имя! Это уж слишком… – А, Деннис? Нравится? – Нет, – ответил я. – Если хочешь дать ей имя, назови Бедой. Он обиделся, но мне было уже все равно. Я ушел к своей машине и стал ждать его там, жалея, что не поехал домой другой дорогой. 2. Первая ссора Просто скажи ребятам и не ной: «Кататься некогда мне со шпаной!» (Тыц-тыдыц!) А ну-ка – цыц!     «Коастерс» Я подвез Арни до дома и зашел вместе с ним на кухню – выпить молока и съесть кусок торта. Очень скоро я пожалел об этом своем решении. Арни жил на Лавровой улице в тихом спальном районе на западе Либертивилля. Вообще-то почти весь Либертивилль представляет собой тихий спальный район, причем вовсе не фешенебельный, как соседний Фокс-Чепел (там все дома – особняки вроде тех, что показывали в сериале «Коломбо»). Однако и на Монровилль – с его бесконечными торговыми центрами, дисконтами, складами и порномагазинами – он не похож. Нет здесь и заводов, только жилые дома для сотрудников и студентов местного университета. Словом, интеллигентский район. Всю дорогу до дома Арни молчал и думал; я пытался его разговорить – бесполезно. На мой вопрос о том, что он будет делать с машиной, Арни ответил просто: «Починю» – и сразу погрузился в молчание. Что ж, способности у него были, это я не отрицаю. Он умел обращаться с инструментами, умел слушать, умел работать с проводами. Руки у него были чуткие и ловкие – правда, в присутствии других людей, особенно девушек, они становились неуклюжими и беспокойными, норовя ушибиться о косяк, залезть в карманы или – хуже всего – добраться до лица и бегать по выжженной пустыне щек, подбородка и лба, привлекая к ним внимание. Арни действительно мог починить развалюху, однако тем летом он зарабатывал себе на университет. Автомобиля у него никогда не было, и он вряд ли представлял, как старые машины умеют сосать деньги. Это настоящие вампиры, ей-богу. Конечно, за работу ему платить бы не пришлось, но одни запчасти стоили бы ему целое состояние. Все это я сказал вслух, только Арни меня не слушал. Все было бесполезно. Взгляд у него был по-прежнему мечтательный и отрешенный. О чем он думал? Понятия не имею. Родители оказались дома: Регина собирала очередной дурацкий пазл (примерно шесть тысяч шестеренок и гаек на белом фоне – я бы сошел с ума уже через пятнадцать минут), а Майкл слушал музыку в гостиной. Почти сразу я начал проклинать себя за то, что позарился на торт с молоком. Арни сообщил родителям новость, показал расписку… И грянул гром. Следует понимать, что Майкл и Регина были преподавателями до мозга костей. Твори добро и спасай жизни, такая у них была установка. Это означало, что они без конца устраивали пикеты: в начале 60-х – в поддержку расовой интеграции, затем против войны во Вьетнаме, потом был Никсон и вопросы расового равноправия в школах (они могли часами цитировать судебное заключение по делу Ральфа Бакке, пока ты не засыпал), жестокое обращение с детьми, полицейский произвол… И еще они очень любили говорить. Почти так же, как протестовать. Они могли всю ночь напролет беседовать о космической программе, дискутировать об образовательной реформе, проводить семинары об альтернативных видах топлива – в общем, чесать языками по любому поводу. Оба бог знает сколько часов провели на всевозможных горячих линиях – для жертв изнасилования, наркоманов, сбежавших из дома детей… Ах да, и не забудьте про старую добрую «Позвони и живи», где любой самоубийца всегда может услышать ласковое: «Не надо, дружище, у тебя еще остались важные дела на космическом корабле под названием «Земля». Двадцать или тридцать лет преподавания в университете – и ваш речевой аппарат будет готов к работе по первому сигналу, совсем как собаки Павлова, начинающие истекать слюной при звуке колокольчика. Возможно, вы даже будете получать от этого удовольствие. Регине (они настояли, чтобы я называл их обоих по имени) было сорок пять, и она обладала удивительной, холодной, полуаристократической красотой – то есть умудрялась выглядеть благородно даже в синих джинсах, из которых почти не вылезала. Специализировалась она на английском, но, разумеется, когда преподаешь в университете, этого недостаточно (все равно что на вопрос, откуда ты родом, ответить: «Из Америки»). Она отточила и откалибровала свою специальность до такой степени, что ее можно было сравнить с меткой на экране радара. Регина занималась ранними английскими поэтами и написала диссертацию о Роберте Геррике. Майкл преподавал историю. Вид у него был скорбный и меланхоличный, совсем как музыка, которую он слушал на своем магнитофоне, однако я бы не сказал, что он всегда грустил. Порой я сравнивал его с Ринго Старром (когда битлы впервые приехали в США, один репортер спросил его, всегда ли он такой грустный. Ринго ответил: «Нет, у меня просто лицо такое»). Вот и у Майкла было такое лицо. Тонкое, худое, очки в толстой оправе… Словом, он напоминал карикатурного профессора – причем шарж был отнюдь не дружеский. Волосы недавно начали редеть, и еще он отпускал чахлую козлиную бородку. – Привет, Арни, – поздоровалась Регина, когда мы вошли. – Привет, Деннис. Больше мы в тот день ничего приятного от нее не услышали. Получив по стакану молока и тарелке с тортом, мы уселись за стол. В духовке готовился ужин, и, должен сказать, пах он прямо-таки отвратительно. Регина и Майкл некоторое время назад увлеклись вегетарианством, и сегодня, похоже, она решила испечь запеканку из морской капусты или что-то в этом духе. Только бы меня не пригласили ужинать… Музыка в гостиной замолкла, и в кухню вошел Майкл. На нем были шорты – обрезанные джинсы, – и выглядел он так, словно только что похоронил лучшего друга. – Опаздываете, мальчики. Что-то случилось? Он открыл холодильник и принялся искать в нем что-нибудь съестное. Похоже, запеканка из морской капусты его тоже не манила. – Я купил машину, – сказал Арни, отрезая себе еще кусочек торта. – Что ты сделал?! – тут же донесся крик его матери из соседней комнаты. Она резко встала и ударилась бедром о ломберный столик, на котором собирала пазл. За звуком удара последовал тихий стук осыпающихся на пол деталей. В этот самый миг я пожалел, что не поехал сразу домой. Майкл Каннингем пристально смотрел на сына, зажав зеленое яблоко в одной руке и картонку с простым йогуртом в другой. – Шутишь? Почему-то я только сейчас заметил, что его бородка – которую он носил с 1970-го – изрядно поседела. – Арни, это ведь шутка, да? Скажи, что это шутка. Вошла Регина – высокая, элегантная и сердитая. Ей хватило одного внимательного взгляда на Арни, чтобы понять: он не шутит. – Ты не мог купить машину. Что ты несешь? Тебе семнадцать лет! Арни медленно перевел взгляд с отца, стоявшего у холодильника, на мать в дверном проеме. На его лице появилось упрямое и решительное выражение, которое я видел первый раз в жизни. Если бы он почаще делал такое лицо в школе, ребята из мастерской вряд ли стали бы его донимать. – Ошибаешься, – возразил он. – Очень даже мог. Кредит мне не дадут, но за наличные купить можно что угодно. Разумеется, чтобы ее зарегистрировать, мне понадобится ваше разрешение. Предки смотрели на него с удивлением, тревогой и – когда я это заметил, внутри у меня все оборвалось – растущим гневом. Несмотря на свои либеральные взгляды и любовь к фермерам, обиженным женам, юным матерям-одиночкам и всем прочим, Арни они держали в ежовых рукавицах. А он и не сопротивлялся. – Не вижу ни единого повода, чтобы разговаривать с матерью таким тоном, – сказал Майкл. Он убрал йогурт, оставил себе яблоко и закрыл холодильник. – Ты еще слишком мал, чтобы иметь машину. – У Денниса же есть! – выпалил Арни. – Ой! Слушайте! Поздно-то как! – встрял я. – Мне пора домой. Ужасно опаздываю!.. – Мы с родителями Денниса можем иметь разные взгляды на воспитание детей, – процедила Регина Каннингем. Никогда не слышал, чтобы у нее был такой ледяной голос. Никогда. – Прежде чем принимать подобные решения, ты должен был посоветоваться с роди… – Посоветоваться! – взорвался Арни. От ярости он разлил молоко, а на его шее вспухли синие вены. Регина попятилась, разинув рот. Готов поспорить, маленький гадкий утенок еще ни разу не повышал на нее голоса. Майкл тоже был потрясен. Они начинали понимать то, что я уже осознал: по каким-то неведомым причинам Арни очень сильно захотел эту машину, именно эту. И помоги Господи тому, кто встанет у него на пути. – Посоветоваться! Да я всю жизнь советуюсь с вами по любому поводу! А вы сразу устраиваете голосование семейного комитета и всегда голосуете против! Вас двое, я один! Но на сей раз никаких заседаний не будет. Я купил машину и… и точка! – Я тебе покажу точку, – произнесла Регина, сжав губы в тонкую ниточку. Ее красота перестала быть полуаристократической: нет, теперь перед нами стояла королева английская, в джинсах и простой рубашке. Майкл на некоторое время вообще пропал с картины. У него был такой удрученный и ошарашенный вид, что мне стало искренне его жаль. Он-то в отличие от меня никуда отсюда не денется, домой не поедет – он уже дома. Прямо перед ним разгоралась схватка между старым и молодым гвардейцем, которая могла закончиться лишь зверским убийством. Регина была к этому готова, даже если Майкл – нет. Но я смотреть на это не желал. Встал и пошел к выходу. – Как ты мог такое допустить? – вопросила Регина. Она смотрела на меня с такой злобой и высокомерием, словно мы никогда вместе не смеялись, не пекли пироги и не ходили в походы. – Деннис, ты меня разочаровал. Ее слова задели меня за живое. Мама Арни мне всегда нравилась, но доверять я ей не доверял – после одного случая, когда нам было лет по восемь. Мы с Арни поехали на великах в город – хотели успеть на дневной сеанс в местном кинотеатре. По дороге обратно Арни едва не налетел на собаку, выкрутил руль и упал с велосипеда, довольно серьезно разодрав ногу. Я усадил его на свой велик и привез домой, а потом Регина отвезла сына в травмпункт, где врач наложил несколько швов. И вдруг, когда все уже закончилось и было ясно, что ничего страшного с Арни не случилось, Регина вдруг устроила мне взбучку: отчитала по полной программе, не скупясь на крепкие выражения. Когда она договорила, я весь дрожал и едва не плакал – ясно дело, мне было всего восемь лет, да и день выдался тяжелый, столько кровищи… Дословно я ее речь не помню, но неприятный осадок в душе остался. Сперва она упрекнула меня в том, что я плохо приглядывал за Арни – хотя мы были почти ровесники и приглядывать за ним в мои обязанности не входило, – а потом заявила (ну, или я сам сделал такой вывод), что лучше бы ногу повредил я. Вот и сейчас было что-то вроде этого – «Деннис, это ты недоглядел!» – и тут уж я сам разозлился. Мой гнев лишь отчасти можно объяснить недоверием к Регине. В детстве (будем откровенны, семнадцать лет – это последний рубеж детства) ты всегда на стороне детей. В тебе живет безотчетная и твердая вера в то, что рано или поздно придется сесть в бульдозер и снести несколько перегородок, не то родители с удовольствием продержат тебя в детском манеже до конца жизни. Я разозлился, но виду не подал. – Ничего я не допускал. Он захотел машину – он ее купил. – Случись все иначе, я бы сообщил им, что Арни лишь внес задаток. Но теперь я и сам заартачился. – Между прочим, я пытался его отговорить. – Значит, плохо пытался. С тем же успехом Регина могла сказать: «Хорош пудрить мне мозги, я знаю, что вы в сговоре!» Щеки у нее покраснели, из глаз только что не летели искры. Она всеми силами пыталась сделать так, чтобы я вновь почувствовал себя восьмилетним мальчиком – и надо признать, у нее неплохо получалось. Но я не уступал. – Знаете, если хорошенько подумать, ничего страшного не случилось. Он купил ее за двести пятьдесят долларов, поэтому… – Двести пятьдесят долларов! – встрял Майкл. – Это какую же машину вы купили за двести пятьдесят долларов? – От его душевных метаний – или это лучше назвать просто шоком, вызванным неожиданным бунтом сына-тихони? – не осталось и следа. Цена автомобиля его добила. Он смотрел на своего сына с нескрываемым презрением, которое изрядно меня покоробило. Когда-нибудь я и сам хочу обзавестись детьми; если это случится, надеюсь, такого выражения лица в моем репертуаре не будет. Я все твердил про себя: «Спокойно, спокойно, не кипятись, это не твоя война, возьми себя в руки»… но съеденный пять минут назад кусок торта лежал у меня в животе огромным липким комком, а самого меня то и дело бросало в жар. Каннингемы с детства были моей второй семьей, поэтому я, сам того не желая, испытывал все неприятные симптомы семейного скандала. – Зато сколько он узнает о машинах, пока починит эту старушку, – сказал я и вдруг почувствовал себя каким-то жутким двойником Лебэя. – А работы там много… она еще не скоро сможет пройти техосмотр. – (Если вообще когда-нибудь сможет.) – Считайте, это хобби… – Я считаю, что это безумие, – отрезала Регина. Мне захотелось встать и уйти. Если бы страсти в комнате не накалились до такого предела, я бы, наверное, даже счел всю ситуацию смешной. Вот нелепость: я теперь защищаю ржавую развалюху, хотя сам же отговаривал Арни ее покупать. – Как скажете, – пробормотал я. – Только меня не надо в это впутывать. Я поехал домой. – Вот и славно, – рявкнула Регина. – Хватит, – равнодушно промолвил Арни и встал. – Пошли все в жопу, я сваливаю. Регина охнула, а Майкл часто заморгал, словно ему влепили пощечину. – Что ты сказал?! – выдавила она. – Да как ты… – Не понимаю, из-за чего вы так расстроились, – жутким невозмутимым тоном проговорил Арни. – Но сидеть тут и слушать ваш безумный треп я не собираюсь. Вы хотели, чтобы я пошел на подготовительные курсы в университет? Я пошел. – Он взглянул на свою мать. – Вместо рок-группы отдали меня в шахматный клуб – я не возражал. Каким-то чудом я за семнадцать лет ни разу не опозорил вас перед бридж-клубом и не угодил за решетку. Родители смотрели на Арни в таком потрясении, словно с ними внезапно заговорили кухонные стены. Арни обвел их странным, опасным взглядом. – Говорю вам, эта машина – моя. Больше мне ничего не нужно. – Арни, но страховка… – начал Майкл. – Прекрати! – заорала на него Регина. Она не желала обсуждать такие частности – это был бы первый шаг на пути к примирению, а ей хотелось подавить бунт силой – быстро, раз и навсегда. Иногда взрослые внушают детям странное, непонятное отвращение. Именно это со мной и произошло в тот момент – и поверьте, легче мне не стало. Когда Регина заорала на мужа, я увидел в ней обыкновенную бабу, вульгарную и напуганную, – а поскольку я ее любил, зрелище это мне не понравилось. Однако я по-прежнему стоял в дверях, мечтая сбежать и одновременно завороженный происходящим: на моих глазах разгорался полноценный крупномасштабный скандал, чего на моей памяти в семье Каннингем ни разу не случалось. Десять баллов по шкале Рихтера, ей-богу. – Деннис, мы бы хотели обсудить это в семейном кругу, – мрачно произнесла Регина. – Понимаю. Но разве вы не видите, вы делаете из мухи слона? Эта машина… Регина, Майкл, вы бы ее только видели… да эта развалюха до тридцати миль разгоняется полчаса! Если она вообще на ходу… – Деннис! Уходи! И я ушел. Когда я забирался в свой «дастер», из дома вышел и Арни – видимо, его угроза уйти из дома не была пустой. Следом выскочили его предки, причем не просто разъяренные – встревоженные. Я отчасти понимал их чувства. С ясного неба на них вдруг обрушился могучий циклон. Я завел двигатель и задом выехал на тихую улицу. Как много всего случилось за последние два часа. Когда мы уезжали с работы, я был ужасно голоден и готов съесть что угодно (включая запеканку из морской капусты). Но теперь меня так мутило, что есть было глупо: все равно внутри не удержится. Пока я отъезжал от дома, они втроем стояли возле двухместного гаража (внутри уютно устроились «порш» Майкла и «вольво» Регины). Помню, как я с досадой и ехидством подумал: «У них-то есть машины. А для сына жалко». Потом меня посетили другие мысли. «Ну все, сейчас они его забьют, а Лебэю достанутся двадцать пять долларов. И этот несчастный «плимут» простоит на его лужайке еще тысячу лет». Родители Арни поступали так и раньше. Потому что он был рохля. Даже они это знали. Умный парень – если пробиться сквозь броню стеснительности и недоверия, – забавный, заботливый и вообще… славный, более подходящего слова не могу придумать. Славный, но рохля. Родители знали это так же хорошо, как и хулиганы из школьной мастерской, которые дразнили Арни на переменах и били ему очки. Они знали, что их сын – рохля, и без труда бы его сломали. Так я подумал. Но ошибся. 3. На следующее утро Отец мне сказал: «Сынок, Лучше приставь мне к виску пистолет, Если не бросишь водить этот драндулет».     Чарли Райан В 6.30 утра я немного покатался вокруг дома Каннингемов и остановился возле тротуара. Заходить внутрь у меня никакого желания не было, даже если предки Арни еще спали: уж слишком тяжелая и неприятная атмосфера царила у них на кухне, и я бы при всем желании не смог бы запихнуть в себя привычный пончик с кофе. Арни не выходил целых пять минут, и я уже начал подозревать, что он сбежал из дому. Наконец задняя дверь отворилась, и он зашагал мне навстречу: пакет с обедом бил его по ноге. Он сел в машину, захлопнул дверь и сказал: – Поехали, Дживс! Так он всегда здоровался со мной, если был в хорошем настроении. Я поехал, настороженно косясь на друга и раздумывая, как бы начать беседу, но потом решил, что пусть сам начинает… Если ему вообще есть что сказать. Большую часть пути он молчал, мы почти успели доехать до работы, тишину нарушало только радио – местная станция, крутившая рок и соул. Арни отрешенно отбивал ногой ритмы. Наконец он вымолвил: – Слушай, старик, ты извини, что вчера так получилось. – Да брось, ерунда. – Тебе когда-нибудь приходило в голову, – вдруг завелся он, – что родители – сами еще дети, пока собственные отпрыски не затащат их во взрослую жизнь? Причем силой. Я помотал головой. – А мне вот пришло. – Мы подъезжали к участку магистрали, на котором велись дорожные работы. До трейлера «Карсонов» было уже рукой подать. Дорога в этот час еще пустовала. Небо – нежного персикового цвета. – И еще я думаю, что родители всегда пытаются убить своих детей. – Какое меткое и здравое наблюдение, – съязвил я. – Моим предкам только дай волю: сразу прибьют. По ночам мама подкрадывается ко мне с подушкой и кладет ее мне на лицо. А позавчера папа пытался заколоть нас с сестрой отверткой. – Я шутил, разумеется, но невольно подумал о Майкле и Регине: как бы они отнеслись к нашему трепу? – Знаю, звучит немного бредово, – невозмутимо продолжал Арни, – но ты сам посуди, многое поначалу звучит бредово. Зависть к пенису. Эдипов комплекс. Туринская плащаница. – Все равно чушь собачья! – отрезал я. – Ты просто поругался с предками, вот и все. – Не думаю, – задумчиво проговорил Арни. – Конечно, они сами не отдают себе в этом отчета. А знаешь, в чем причина? – Слушаю тебя внимательно. – Потому что после рождения ребенка до тебя наконец доходит, что рано или поздно ты сам умрешь. Ты видишь в нем собственный надгробный памятник. – Знаешь что, Арни?.. – Что? – Фигня это все, – сказал я, и мы оба рассмеялись. – Не хотел тебя обидеть, – примирительно сказал Арни. Мы въехали на парковку и, заглушив двигатель, посидели минуту в салоне. – Я пригрозил им, что уйду с университетских курсов. И сразу же запишусь в техникум. В техникумах давали такое же образование, как в колониях для малолетних преступников, только преступники жили не дома. У них было свое общежитие, так сказать. – Арни, – начал я, не зная, как его вразумить. Меня до сих пор потряхивало при мысли о том, как стремительно разгорелся этот скандал, да еще на ровном месте. – Ты же еще несовершеннолетний. Твой учебный план подписывают родители… – Да, конечно, – согласился Арни и натянуто улыбнулся. В холодных лучах рассветного солнца он выглядел одновременно старше и намного, намного младше… как циничный ребенок. – Они имеют право отменить мой учебный план на следующий год и навязать мне собственный. При желании предки могут отправить меня на курсы домоводства или кройки и шитья. Закон им это позволяет. Но никакой закон не заставит меня учиться и сдавать экзамены. Только тут мне стало ясно, на что он готов пойти – и уже пошел. Но как, как эта ржавая развалюха могла в считаные часы стать для него дороже родителей? Этот вопрос вскоре начал преследовать меня в разных формах и проявлениях – как свежая боль утраты. Арни не шутил, когда заявил родителям, что оставит себе машину. Он ударил их по самому больному месту – туда, где жили все их надежды и ожидания, причем атака была мастерски беспощадной. Откуда что взялось? Подозреваю, более мягкий подход не подействовал бы на Регину, но все же сам факт, что Арни оказался на такое способен, меня удивил. Не просто удивил – напугал до смерти. Если он проведет целый год в техникуме, об университете можно забыть. Майкл и Регина этого бы не допустили. – И что, они просто… сдались? – Времени до начала рабочего дня оставалось впритык, но я должен был все выяснить. – Не просто. Я пообещал им, что найду для Кристины гараж и не повезу ее на техосмотр без их разрешения. – Ты надеешься его получить? Арни одарил меня мрачной улыбкой – одновременно уверенной и зловещей. Так должен улыбаться бульдозерист перед тем, как снести самый сложный участок забора. – Получу, – ответил он. – Когда надо будет, получу. И знаете что? Я ему поверил. 4. Арни женится Я помню тот день, Когда выбрал ее среди всех прочих колымаг, И сразу сказал: «Она – призовой скакун, а не ишак!»     «Бич Бойз» В тот вечер мы могли взять два часа сверхурочных, но отказались. Получили чеки и сразу поехали их обналичивать в либертивилльский филиал Сберегательного банка Питсбурга. Вернее, я-то большую часть денег сбросил на сберегательный счет, пятьдесят долларов перевел на чековую книжку (я казался себе на удивление взрослым уже потому, что обладал ею, – впрочем, это ощущение быстро теряет новизну), а наличными взял только двадцатку. Арни снял все наличные, какие у него были. – Вот. – Он протянул мне десять баксов. – Нет уж, оставь себе. Скоро у тебя каждый пенни будет на счету. Эта развалюха быстро тебя разорит. – Возьми, пожалуйста. Я не люблю быть должником, Деннис. – Да я серьезно, оставь себе. – Возьми! – не унимался он. Ну я и взял. Правда, доллар сдачи ему все-таки впихнул, как он ни артачился. По дороге к Лебэю Арни разошелся: включил радио на полную громкость и весело отстукивал ритмы то на собственных коленках, то на приборной доске. Заиграла песня «Грязный белый мальчик» группы «Форейнер». – История моей жизни, дружище, – сказал я, и он громко расхохотался. Арни вел себя как человек, у которого жена вот-вот родит ребенка. В конце концов до меня дошло, почему он так нервничает: боится, как бы Лебэй не успел продать тачку другому покупателю. – Арни, успокойся. Она никуда не денется. – Да я спокоен, спокоен. – Он одарил меня широченной и насквозь фальшивой улыбкой. В тот день лицо у него «цвело» как никогда, и я стал гадать (не в первый и не в последний раз), каково это – быть Арни Каннингемом и жить с этим лицом, сочащимся гноем каждую секунду, каждую минуту жизни… – Тогда хорош потеть и ерзать! Дыру на штанах протрешь. – Не протру, – ответил Арни и снова забарабанил по приборной доске, просто чтобы показать, какой он веселый и беззаботный. За «Грязным белым мальчиком» включили песню той же группы «Герои музыкальных автоматов». То была пятница, и на FM-104 крутили «Блок рока». Когда я вспоминаю тот год – последний учебный год в школе, – мне иногда кажется, что он весь был сложен из этих блоков рока… а еще из постепенно набирающего силу сверхъестественного ужаса. – Что в ней такого? – спросил я. – Что ты нашел в этой машине? Арни долго сидел молча, разглядывая Либертивилль-авеню, а потом вдруг выключил радио быстрым щелчком, задушив «Форейнер» на полуслове. – Не знаю точно, – ответил он. – Может быть, дело в том, что я впервые в жизни – с тех пор как мне стукнуло одиннадцать и у меня появились первые прыщи, – я увидел нечто настолько безобразное и отвратительное, даже хуже меня. Ты это хотел услышать? Такой ответ укладывается в рамки удобного, знакомого и понятного? – Да брось ты! Это я, Деннис, помнишь меня? – Помню, – отозвался он. – И мы все еще друзья, верно? – Насколько мне известно, да. Но при чем тут… – Значит, мы не должны друг другу врать – в этом суть любой дружбы, если я правильно понимаю. Так что признаюсь: это не пустой треп. Я знаю, как ко мне относятся люди. Чем-то я их отталкиваю, сам того не желая. Понимаешь? Я неохотно кивнул. Как сказал Арни, мы – друзья, поэтому должны быть предельно честны друг с другом. Он тоже кивнул – как ни в чем не бывало. – Остальные… и даже ты, Деннис, вы не всегда понимаете, что это значит. Уроды по-другому смотрят на мир. Нам сложнее шутить, сложнее даже просто оставаться в своем уме. – Хорошо, это я могу понять. Но… – Нет, – тихо перебил меня Арни, – тебе этого не понять. Ты только думаешь, что понимаешь, а на самом деле нет. Я тебе нравлюсь, Деннис, поэтому… – Я тебя люблю, и ты это знаешь. – Может быть. И я очень ценю твою дружбу. Если это действительно так, ты заметил, что за безобразной личиной, за моими прыщами и глупым лицом кроется что-то еще… – У тебя не глупое лицо, Арни. Немного извращенское, но не глупое. – Иди в жопу, Деннис, – с улыбкой сказал он. – В общем, и эта машина такая же. В ней есть какая-то потайная жизнь… Я ее разглядел, вот и все. – Правда? – Да, Деннис. Правда. Я повернул на Мэйн-стрит. До дома Лебэя оставалось всего ничего, и мне вдруг пришла в голову мерзкая мысль. А вдруг отец Арни взял с собой какого-нибудь приятеля или студента, приехал к Лебэю и выкупил у него машину? Да, беспринципно, да, нечестно, но Майкл Каннингем не понаслышке знал о коварстве и хитроумии. Все-таки он специализировался на военной истории. – Я увидел эту тачку и вдруг ощутил такое притяжение… Сам себе не могу объяснить. Но… Арни умолк, его серые глаза мечтательно смотрели на дорогу. – Я понял, что смогу ее преобразить. – В смысле, починить? – Ну, не совсем. Чинишь столы, стулья, всякое такое. Газонокосилки. И обычные машины. Может, Арни заметил, как я приподнял брови. Как бы то ни было, он рассмеялся – робко и как бы оправдываясь. – Да, знаю, как это звучит. Мне самому не нравится. Но ты мой друг, Деннис, а значит, я должен быть предельно честен с тобой. Мне кажется, Кристина – необычная машина. Сам не знаю почему. Я уже открыл рот и, наверное, ляпнул бы какую-нибудь несусветную чушь, о которой бы потом горько жалел, – про здравый смысл, дальновидность или даже синдром навязчивых состояний. Но тут мы свернули на улицу Лебэя. Арни резко втянул воздух, точно ему дали под дых. На лужайке перед домом старика красовался участок газона еще более желтого и облезлого, чем остальной. У дальнего конца этого мерзкого клочка виднелось болезненное темное пятно – там, где масло впиталось в землю и погубило всю растительность. Зрелище было настолько омерзительное, что мне невольно подумалось: если смотреть слишком долго, можно ослепнуть. На этом облезлом клочке земли еще вчера стоял «плимут» 58-го года. Земля никуда не делась, а вот «плимут» пропал. – Арни, – сказал я, торопливо паркуясь возле тротуара. – Успокойся, не действуй сгоряча, ради бога! Он не обратил на мои слова никакого внимания. Подозреваю, он вообще меня не услышал. На его побледневшей мертвенной коже пылали багровые прыщи. Он распахнул дверь пассажирского сиденья и выскочил из салона, не дожидаясь, пока машина полностью остановится. – Арни… – Это все мой папаша! – в гневе и растерянности проговорил он. – За милю чую проделки этого гада… И Арни рванул по лужайке к дому Лебэя. Я вышел из машины и поспешил следом, думая, когда же это все закончится. Арни только что назвал своего отца гадом! Я ушам своим не верил. Он занес кулак над дверью, и в тот же миг она отворилась. На пороге стоял Роланд Д. Лебэй. Сегодня он соизволил накинуть на корсет рубашку. Старик одарил взбешенного Арни елейной корыстолюбивой улыбочкой. – Здравствуй, сынок, – сказал он. – Где она?! – завопил Арни. – Мы же договорились! Вы расписку дали! – Спокойно, – ответил Лебэй и посмотрел на меня: я стоял на нижней ступеньке крыльца, засунув руки в карманы. – Что стряслось с твоим другом, сынок? – Машины нет на месте, вот что с ним стряслось. – Кто ее купил?! – проорал Арни. Я никогда не видел его таким злым. Будь у него пушка, не сомневаюсь, он приставил бы ее к виску Лебэя. Я был просто в шоке – и в восхищении. На моих глазах пушистый кролик вдруг превратился в хищника. Я даже на секунду предположил, что у него развилась опухоль мозга, прости господи. – Кто ее купил? – спокойно повторил Лебэй. – Да пока никто, сынок. Ты внес задаток, вот я и загнал ее в гараж. Чтобы поставить запасную шину и поменять масло. – Он просиял и одарил нас обоих великодушной улыбкой. – Да вы просто молодец, – сказал я. Арни недоверчиво посмотрел на него, затем покосился на жалкий одноместный гараж. С домом его соединял крытый проход, тоже видавший виды. – Кроме того, я не хотел, чтобы она мозолила глаза окружающим. Вдруг бы еще кто позарился? Раз или два какие-то хулиганы бросили в нее камень. О да, соседи мне достались отменные, из БК. – Это еще что такое? – Бригада козлов, сынок. Он окинул зловещим снайперским взглядом противоположную сторону улицы: аккуратные машины соседей, уже вернувшихся с работы, детей, играющих в пятнашки, и людей, попивающих пиво на своих террасах в только что наступившей вечерней прохладе. – Хотел бы я знать, кто бросил этот камень, – тихо проговорил он. – Очень бы хотел. Арни откашлялся. – Простите, что вспылил. – Ничего! – вновь просиял Лебэй. – Мне нравится, когда человек может постоять за свою собственность. Или почти свою. Деньги принес? – Принес. – Ну, тогда милости прошу в дом. Проходите оба. Я перепишу ее на твое имя, и мы пропустим по стаканчику. – Нет, спасибо. Я лучше тут подожду. – Как угодно, сынок, – сказал Лебэй и… подмигнул. По сей день я понятия не имею, что это значило. Они вошли в дом, дверь закрылась. Рыбка сидела в садке и ждала, когда ее выпотрошат. Окончательно упав духом, я прошел по крытому проходу к гаражу и дернул ручку. Дверь легко отворилась и выпустила изнутри знакомую вонь: масла, заплесневелой обивки, спертого летнего зноя. Вдоль одной стены выстроились грабли и прочие садовые инструменты. У другой лежал старинный шланг, велосипедный насос и древний мешок с клюшками для гольфа. В центре, носом вперед, стояла машина Арни, Кристина. Она была длиной в целую милю, а ведь сегодня даже «кадиллаки» выглядят приземистыми и сплюснутыми. Свет упал на паутину трещин в лобовом стекле и превратил его в мутную ртуть. Какой-то хулиган швырнул камень, как сказал Лебэй, – а может, пьяный ветеран возвращался домой после того, как всю ночь опрокидывал «ершей» и травил военные байки о сражении в Арденнах или на холме Порк-Чоп. Вот это были времена… можно было посмотреть на Европу, Тихий океан и таинственный Восток сквозь прицел базуки. Кто знает… Да и какая разница? В любом случае найти такое лобовое стекло будет непросто. И недешево. «Ох, Арни, – подумал я. – Ну ты и влип». Спущенная шина, которую Лебэй снял, стояла возле стены. Я присел на корточки и заглянул под машину: там уже начинало образовываться свежее масляное пятно, черное на фоне коричневого призрака старого пятна, за долгие годы впитавшегося в бетонный пол. Легче мне не стало. Выходит, двигатель все-таки треснул. Я обошел машину со стороны водителя и уже схватился за ручку, когда увидел в дальнем углу гаража бочку для мусора. Сверху лежала большая пластиковая канистра, и над ободом бочки виднелись буквы «САПФ». Я застонал. Да, масло старикан точно поменял. Молодец какой. Старое у него кончилось, и он влил в тачку несколько кварт моторного масла «Сапфир». Такое продается в «Мамонт-марте» по три с половиной доллара за пять галлонов. Роланд Д. Лебэй был просто душка. Сама щедрость! Я открыл дверь и сел за руль. Здесь запах гаража уже не казался таким тяжелым, насквозь пропитанным затхлостью и разложением. Рулевое колесо у Кристины было широкое и красное – колесо с претензией. И с характером. Я еще раз осмотрел удивительный спидометр, размеченный не до 70 или 80, а до 120 м/ч. И никаких тебе снизу километров мелким красным шрифтом. Когда эта крошка сошла с конвейера, идея о переходе на метрическую систему еще никому не приходила в голову. Ни намека на крупную красную отметку «55». Тогда бензин стоил 29,9 доллара за галлон, а то и меньше – если в твоем городе шла война за самую низкую цену. Нефтяные эмбарго и ограничение скорости до 55 м/ч начали вводить только спустя пятнадцать лет. «Хорошие были времена», – подумал я и не сдержал улыбки. Сунув руку в нишу слева от сиденья, я нащупал небольшой рычаг, который позволял отодвигать сиденье и регулировать его высоту (если он еще работал). – Надо же, сколько наворотов, – с издевкой пробормотал я. В машине был кондиционер (уж он-то точно не работал), круиз-контроль и большое кнопочное радио с кучей хромированных деталей – только AM, разумеется. В 1958 году FM-диапазон представлял собой пустыню. Я прикоснулся к колесу, и тут что-то случилось. Даже сегодня, тщательно обдумав все произошедшее, я не вполне понимаю, что это было. Видение? Может быть… На миг мне показалось, что порванная обивка исчезла: сиденья были целые и приятно пахли винилом. Или натуральной кожей? Потертости на руле тоже пропали, и хром красиво мерцал в вечернем свете, падающем сквозь открытую дверь. «Прокатимся, малыш? – словно бы зашептала Кристина в жаркой тишине гаража. – Прокатимся с ветерком!» На секунду изменилось все вокруг: исчезла безобразная паутина трещин на лобовом стекле, и даже облезлая, пожелтевшая и заросшая сорняками лужайка перед домом Лебэя стала ярко-зеленая и аккуратная. Тротуар недавно отремонтировали – нигде ни трещинки. На противоположной стороне дороги я увидел (вернее, он мне почудился) «кадиллак» 57-го года. Благородный автомобиль был темно-зеленого цвета, без единого ржавого пятнышка, с гангстерскими белобокими покрышками и почти зеркальными дисками. «Кадиллак» размером с яхту… Ну да, а что? Бензин только что из крана не течет. «Прокатимся, малыш? Прокатимся с ветерком…» Конечно, почему нет? Можно выехать из гаража и отправиться в город, к старой школе, которую еще не снесли, – она сгорит только через шесть лет, в 1964-м. Включу радио и, может, услышу «Мэйбелин» в исполнении Чака Берри или «Проснись, крошка Сюзи» братьев Эверли, а то и Робина Люка, распевающего «Милую Сюзи». Потом заеду… В этот миг я очнулся и выскочил из машины как ошпаренный. Дверь открылась с адским скрипом, и в спешке я ссадил руку о стену гаража. Захлопнув дверь (даже трогать ее было страшно), я несколько секунд молча пялился на «плимут», который, если не произойдет чуда, вот-вот станет собственностью моего друга Арни. Потер ушибленный локоть. Сердце колотилось как ненормальное. Ничего. Ни новой обивки, ни блестящего хрома на приборной доске. Лишь царапины, вмятины, ржавчина, выбитая фара (вчера я ее не заметил) и погнутая антенна. Да еще пыльная затхлая вонь старой машины. Тогда я понял, что новый автомобиль Арни мне не нравится. Я вышел из гаража, то и дело оглядываясь – сам не знаю почему, поворачиваться спиной к Кристине мне не хотелось. Знаю, звучит глупо, но я ничего не мог с собой поделать. Всякий раз я видел лишь древний разбитый «плимут» с помятой ржавой решеткой и талоном техосмотра, истекшим еще в июне 1976-го – давным-давно. Арни и Лебэй вышли из дома. Мой друг нес клочок белой бумаги – договор купли-продажи на авто, как я понял. Руки Лебэя были пусты: денежки он уже припрятал. – Надеюсь, она тебе понравится, – говорил Лебэй. Он показался мне сутенером, который только что благополучно впарил проститутку неопытному мальчишке. Меня охватило отвращение: эта лысая черепушка с псориазными пятнами, потный корсет… Фу, мерзость! – Я в этом даже уверен. Со временем ты оценишь ее по достоинству. Его заплывшие гноем глаза поймали мой взгляд, а затем снова метнулись к Арни. – Со временем, – повторил он. – Я тоже в этом не сомневаюсь, сэр, – отрешенно проговорил мой друг. Он двинулся к гаражу, как лунатик, и уставился на свою машину. – Ключи внутри, – сказал Лебэй. – Тебе придется забрать ее сегодня же… Понимаешь? – А она заведется? – Для меня вчера завелась, – Лебэй посмотрел на горизонт, а затем добавил тоном человека, уже ни за что не отвечавшего: – У твоего приятеля наверняка найдутся стартер-кабели, да ведь? Что ж, у меня в багажнике в самом деле лежали кабели для «прикуривания», но мне не понравилось, как Лебэй это сказал. Потому что… я тихо вздохнул. Буду честен: я не хотел иметь никаких дел с развалюхой Арни, но при этом понимал, что меня потихоньку затягивает в их отношения. Арни не принимал никакого участия в нашем разговоре. Он забрался в машину. Косые лучи вечернего солнца падали теперь прямо на нее, и в них я увидел облачко пыли, поднявшееся от сиденья, когда Арни сел за руль. Я машинально отряхнул джинсы. Минуту-другую Арни просто сидел, положив руки на руль, и я вновь ощутил подступающую тревогу. Машина словно бы проглотила его живьем. Я велел себе не дурить и не вести себя как тупая семиклассница. Затем Арни чуть подался вперед, и двигатель закряхтел. Я обернулся и бросил на Лебэя злобный укоризненный взгляд, но тот вновь разглядывал небо, словно пытаясь определить, будет ли сегодня дождь. Конечно, она не заведется! Мой «дастер» был в неплохой форме, но до него я успел покататься на подержанных драндулетах (отремонтированных драндулетах, таких ржавых ведер, как Кристина, у меня никогда не было). Холодными зимними утрами я не раз слышал этот звук: медленное уставшее кряхтенье, означавшее, что аккумулятор вот-вот сдохнет. Рурр-рурр-рурр… рурр… рурр… рурррр… – Не мучайся, Арни, – сказал я. – Она не заведется. Он даже головы не поднял, все поворачивал и поворачивал ключ в замке зажигания. Мотор мучительно кряхтел и урчал. Я подошел к Лебэю. – Ненадолго же вы ее завели. Аккумулятор даже зарядиться не успел! Лебэй обратил на меня свои желтеющие слезящиеся глаза, ничего не ответил и вновь стал разглядывать небо. – А может, она и вовсе не завелась? Может, вы попросили приятелей закатить ее в гараж? Хотя вряд ли у такого мерзкого старикана могут быть приятели… Он посмотрел на меня. – Сынок, ты еще ничего не понимаешь. У тебя молоко на губах не обсохло. Вот повоюешь с мое… – Да пошел ты! – выплюнул я и зашагал к гаражу, где Арни все еще пытался завести машину. С тем же успехом он мог пытаться выпить Атлантический океан через соломинку или полететь на воздушном шаре на Марс, подумал я. Рурр……… рурр…………………….рурр. Скоро этот старинный ржавый аккумулятор исторгнет из себя последний чих и рев. Тогда мы услышим самый скорбный из всех автомобильных звуков, какой обычно можно услышать на размытых дорогах и заброшенных трассах: глухой стерильный щелчок реле стартера, а следом – предсмертный хрип. Я открыл дверь со стороны водителя. – Сейчас принесу кабели. Арни поднял голову. – Для меня она заведется, вот увидишь. Мои губы растянулись в широкой неубедительной улыбке. – Все равно принесу – на всякий случай. – Как хочешь, – равнодушно проговорил Арни, а потом тихим, едва слышным голосом обратился к машине: – Ну же, Кристина, давай! В этот самый миг у меня в голове снова зазвучал тот голос: «Прокатимся, малыш? Прокатимся с ветерком!» Арни вновь повернул ключ. Я ожидал услышать щелчок и предсмертный хрип, а услышал неторопливый рокот заведенного двигателя. Он поработал несколько секунд, набирая обороты, и снова заглох. Арни опять повернул ключ. Двигатель взревел, а потом грянул такой выхлоп, словно в гараже разорвалась граната. Я подскочил на месте. Арни даже ухом не повел. Он полностью ушел в свой мир. В подобных случаях я бы уже выругался на машину: «Давай же, сучка» – работает почти всегда, «Поехали, сволочь!» – тоже имеет свои преимущества, а иногда достаточно и громкого энергичного: «Дьявол!» Большинство моих приятелей поступили бы на моем месте точно так же; наверное, это переходит от отца к сыну. От матери обычно достаются разумные и практичные советы: если подстригать ногти на ногах хотя бы дважды в месяц, носки не будут так быстро дырявиться; брось это, мало ли где оно валялось; ешь морковь, она полезная. От отца же мы наследуем все магическое: талисманы, волшебные слова. Если машина не заводится, обругай ее… и обязательно как бабу. Если вернуться в прошлое поколений эдак на семь, вы наверняка обнаружите там предка, ругающего на чем свет стоит сволочного осла, вставшего на мосту где-нибудь в Суссексе или Праге. Но Арни не стал ругать машину. Он лишь нежно бормотал: «Ну же, куколка, что скажешь?» Еще один поворот ключа. Двигатель поартачился, снова раздался выхлоп, а потом машина завелась. Звук был ужасный, как будто четыре из восьми поршней взяли выходной, но мотор работал. Я не верил своим ушам, но стоять рядом с Арни и обсуждать это мне не хотелось. Гараж стремительно наполнялся голубым дымом и выхлопными газами. Я вышел на улицу. – Все-таки завелась, а? – сказал Лебэй. – Тебе даже не придется рисковать своим драгоценным аккумулятором. – Он сплюнул. Я не нашел что ответить. Сказать по правде, мне было немного стыдно. Машина медленно выехала из гаража – до такой степени длинная, что я не знал, плакать или смеяться. Длиннющая. Казалось, это какой-то обман зрения. Арни за рулем этой громадины выглядел совсем крошечным. Он опустил стекло и подозвал меня к себе. Нам пришлось перекрикивать ревущий двигатель; то была еще одна особенность новой девушки моего лучшего друга – громкий рокочущий голос. Надо как можно скорее поставить новый глушитель, подумал я, если там еще есть на что его ставить – кроме вороха ржавых кружев. Арни сидел за рулем, а у меня в голове работал маленький бухгалтер: запчасти встанут не меньше чем в шестьсот долларов, и это без замены лобового стекла. Одному Богу известно, сколько будет стоить новое. – Я отвезу ее к Дарнеллу! – завопил Арни. – Видел вчера в газете его объявление: за двадцать долларов в неделю можно держать там машину! – Арни, это слишком дорого! – прокричал я в ответ. Очередной грабеж средь бела дня. Упомянутый им гараж находился рядом с четырехакровой автомобильной свалкой, носившей гордое название «Подержанные автозапчасти Дарнелла». Я там бывал: один раз добыл восстановленный карбюратор для «меркьюри», моей первой машины, а недавно купил стартер для «дастера». Уилл Дарнелл был мерзкий боров, который без конца бухал и курил длинные вонючие сигары, хотя все знали, что у него астма. Он не скрывал своей ненависти ко всем юным автовладельцам Либертивилля, но она не мешала ему обдирать их как липку. – Знаю! – крикнул Арни сквозь рев мотора. – Но я только на пару недель, пока не найду место подешевле! Я не могу отвезти Кристину домой в таком состоянии, предки дерьмом изойдут! Арни был прав. Я открыл рот, чтобы в последний раз попытаться его урезонить, пока это безумие не вышло из-под контроля окончательно, но передумал. Дело сделано, ничего уже не поделаешь. К тому же мне не хотелось больше перекрикивать рев глушителя и дышать токсичными выхлопными газами. – Ладно. Я поеду за тобой. – Заметано, – улыбнулся Арни. – Я поеду по Уолнат-стрит и Бейзин-драйв. Не хочу выезжать на оживленные улицы. – Понял. – Спасибо, Деннис! Он снова перевел рычаг автоматической коробки «гидраматик» в положение «D», и «плимут» рванул вперед на два фута, после чего едва не заглох. Арни слегка газанул, Кристина издала мерзкий звук и поползла по дорожке на улицу. Когда Арни надавил на тормоз, сзади загорелась только одна фара. Мой внутренний бухгалтер безжалостно добавил к смете еще пять долларов. Арни выкрутил руль налево и оказался на улице. То, что осталось от глушителя, ржаво царапнуло по колдобине. Арни надавил на газ, и машина взревела, точно беглый участник демонстрационных гонок в Филли-Плейнс. Жители соседних домов с любопытством наблюдали за происходящим. Ревя и клокоча, Кристина покатилась по улице со скоростью около десяти миль в час, то и дело выпуская облачка вонючего голубого дыма, которые медленно растворялись в сладком августовском воздухе. Через сорок ярдов, у знака остановки, она заглохла. Мимо промчался мальчишка на велосипеде. До меня долетел его наглый хриплый крик: «Отправьте ее на свалку, мистер!» Из окна показался сжатый кулак Арни. В следующий миг он поднял средний палец в неприличном жесте. Я никогда не видел, чтобы Арни кому-нибудь показывал средний палец. Завыл стартер, мотор почихал и завелся. На сей раз из выхлопной трубы раздалась целая канонада выстрелов: казалось, прямо средь бела дня на Лавровой улице кто-то открыл огонь из пулемета. Я застонал. Очень скоро кто-нибудь пожалуется копам на нарушение общественного порядка, и те оштрафуют Арни за управление транспортным средством, не зарегистрированным в установленном порядке и не прошедшим техосмотра – да еще за нарушение порядка в придачу. Вряд ли это разрядит обстановку в семье Каннингем. Раздался последний выхлоп – эхо его пронеслось по улице, как ударная волна после взрыва мины, – и «плимут» свернул на Мартин-стрит, по которой можно было добраться до Уолнат-стрит. В заходящем солнце красный побитый автомобиль на миг вспыхнул золотом, а затем скрылся из виду. Я успел заметить только локоть Арни, вальяжно торчавший из окна. Я повернулся к Лебэю – у меня внутри опять все кипело, и я хотел задать ему жару. Ей-богу, на душе у меня кошки скребли. Но от увиденного я обомлел. Роланд Д. Лебэй плакал. Это было ужасно, нелепо, абсурдно, но прежде всего – жалко. Когда мне было девять, мы завели кота по имени Капитан Мясоед, и его сбил почтовый грузовик. Мы повезли его к ветеринару – ехали медленно, потому что мама плакала и плохо видела дорогу, – а я сидел на заднем сиденье с Капитаном Мясоедом и все твердил ему, что ветеринар его спасет, все будет хорошо, хотя даже девятилетний тупица вроде меня отлично понимал, что хорошо Капитану Мясоеду уже никогда не будет, потому что кишки у него вылезли наружу, из попы текла кровь, а в переноске и на шерстке засыхало дерьмо: он умирал. Я хотел погладить кота, и он меня укусил, прямо в чувствительное место между большим и указательным пальцем. Боль была сильная, но больше всего меня мучила жалость. С тех пор я ничего подобного не испытывал. Не подумайте, я не жалуюсь; такие чувства людям не стоит испытывать часто. Переборщишь с этим – и сам не заметишь, как загремишь в психушку. Лебэй стоял на облезлой лужайке, неподалеку от того места, где машинное масло выжгло все живое. Он достал свой огромный стариковский носовой платок и вытирал им глаза. Слезы жирно блестели на его щеках – больше похожие на пот, чем на настоящие слезы. Кадык под дряблой кожей на шее ходил ходуном. Я отвернулся, чтобы не смотреть, как он плачет, и уставился прямо в открытые ворота его одноместного гаража. Раньше он казался забитым до отказа – не столько хламом, сколько древней громадиной со спаренными фарами, панорамным лобовым стеклом и капотом длиной в акр. Теперь же весь хлам вдоль стен лишь подчеркивал пустоту гаража: он зиял чернотой, как беззубый рот. Смотреть на это было почти так же неприятно, как и на плачущего Лебэя. Но, когда я вновь обернулся на старикана, тот уже взял себя в руки, перестал лить слезы и спрятал платок в задний карман. Лицо у него по-прежнему было бледное и безрадостное. – Что ж, – просипел он, – вот я от нее и избавился, сынок. – Мистер Лебэй, – сказал я, – у меня только одно желание: чтобы мой друг скоро мог сказать то же самое. Если б вы знали, в какие неприятности он влип из-за вашего корыта… – Проваливай, – перебил меня старик. – Все блеешь и блеешь, как тупая овца. Только и слышу от тебя: бее, бее, беее. Приятель твой поумнее будет. Лучше езжай к нему и помоги. Я зашагал по лужайке к своей машине. Оставаться в компании Лебэя даже лишнюю секунду мне не хотелось. – Бее-беее-беее! – заорал он вдогонку, отчего мне сразу пришла в голову строчка из песни «Янгбладс»: «Одну ноту знаю я». – Ничего ты не понимаешь! Я сел в машину и уехал. Оглянулся я лишь один раз, когда поворачивал на Мартин-стрит: Лебэй все еще стоял на лужайке, солнце блестело на его лысеющей макушке. Как выяснилось, он был прав. Я еще ничего не знал и не понимал. 5. Как мы добирались до гаража Дарнелла Есть у меня машина, я зову ее Толстушка, Пусть она и колымага, Да, она старушка, но резвушка…     «Джан энд Дин» С Мартин-стрит я повернул на Уолнат, затем направо, к Бейзин-драйв. Там я увидел Кристину: она стояла у тротуара с поднятым капотом. К помятому заднему бамперу был прислонен старинный домкрат, с помощью которого, бьюсь об заклад, меняли колеса еще на конестогских повозках. У Кристины спустило правую заднюю шину. Я остановился сразу за ним и едва успел выйти из машины, как из ближайшего дома вышла молодая женщина. Она обогнула внушительную коллекцию декоративных садовых фигурок (я успел заметить двух фламинго, каменное утиное семейство и волшебный колодец с пластиковыми цветами в пластиковом ведре). Самой женщине стоило как можно скорее обратиться за помощью к весонаблюдателям. – Здесь нельзя парковать всякий мусор, – заявила она. У нее был полный рот жвачки. – Это наш дом, ясно? Нам такого хлама не надо, заруби это себе на носу. – Мэм, у меня спустило шину, только и всего. Я быстренько поменяю… – Делай что хочешь, но не перед моим домом, ясно? Заруби это себе на носу. – Видимо, то была ее любимая присказка. Даже я взбесился. – У меня муж скоро с работы придет, и он не обрадуется, если увидит возле дома твою развалюху. – Это не развалюха, – огрызнулся Арни, да таким тоном, что толстуха попятилась. – Ты кому хамишь, а? – надменно проговорила разжиревшая королева би-бопа. – Муж у меня злющий, понял? Заруби это себе на носу! – Слушайте… – начал было Арни тем же невозмутимым размеренным тоном, которым недавно разговаривал с Майклом и Региной. Я крепко схватил его за плечо. Лишний шум нам был ни к чему. – Спасибо, мэм, – вмешался я. – Мы ее сейчас же откатим, будьте спокойны. Сами не заметите, как ее тут не станет – еще подумаете, что вам все померещилось. – Валяйте, – сказала тетка и показала большим пальцем на мой «дастер». – А твоя тачка, между прочим, загородила подъезд к дому. Я переставил свою машину. Проконтролировав, как я это делаю, толстуха вернулась в дом, на пороге которого уже стояли маленький мальчик и девочка. Тоже весьма упитанные. Оба жевали вкусные и полезные бисквитные пирожные с кремом. – Чо такое, ма? – спросил мальчик. – Чо случилось с его машиной, ма? А? – Закрой рот! – отрезала королева би-бопа и втащила отпрысков в дом. Вот всегда любил таких просвещенных родителей; они вселяют мне веру в будущее. Я вернулся к Арни. – Что ж… – Я выдавил из себя единственную остроту, какую смог придумать: – Потащим на горбу? Он криво усмехнулся. – Есть небольшая проблемка, Деннис… Я, конечно, знал, в чем заключается «проблемка»: запасной шины у него не было. Арни опять достал бумажник – от этой картины у меня в который раз сжалось сердце – и заглянул внутрь. – Надо купить резину. – Да уж. Ремонтированная тебе обойдется… – Никаких ремонтированных шин! Это плохое начало. Я молча покосился на свой «дастер». Две из четырех шин на нем были ремонтированные – и ничего. – Во сколько, по-твоему, обойдется новая «Гудиер» или «Файерстоун», Деннис? Я пожал плечами и мысленно обратился за помощью к своему внутреннему бухгалтеру: тот предположил, что простенькая новая резина обойдется Арни в тридцать пять долларов. Он вытащил из бумажника две двадцатки и вручил их мне. – Если выйдет дороже – ну, там с налогами и прочим, – я тебе все верну. Я с тоской посмотрел на друга. – Арни, сколько у тебя осталось от зарплаты? Он прищурился и отвел взгляд в сторону. – Мне хватит. Я решил еще раз попытать удачу. Поймите, мне было всего семнадцать, и я пока верил, что людей иногда можно образумить. – Ладно бы хоть в покер проигрался – нет, это слишком просто, надо всю заначку угрохать на это ведро! – взорвался я. – С ней ты скоро будешь доставать бумажник машинально, поверь мне. Арни, да включи же мозги! Его взгляд вдруг стал жестким и непробиваемым. Такого выражения я на его лице в жизни не видел, да и вообще (тут, конечно, вы подумаете, что я был самым наивным подростком во всех Штатах) ни на каком лице не видел. Меня охватило растерянное удивление: я вдруг подумал, что пытаюсь вести разумную беседу с сумасшедшим. С тех пор, впрочем, я не раз видел такое лицо, да и вы, не сомневаюсь, тоже. Полное отчуждение. Такое лицо будет у мужика, если сказать ему, что его любимая втайне от него прыгает по чужим койкам. – Зря стараешься, Деннис. Я всплеснул руками. – Ладно! Хрен с тобой! – Если не хочешь, можешь не ездить за резиной. – Это странное, упрямое и – что ж поделать – дурацкое выражение все еще было на его лице. – Я как-нибудь сам справлюсь. Я хотел было ответить – и наверняка сгоряча ляпнул бы что-нибудь обидное, – но тут заметил на краю лужайки тех самых упитанных деток. Оба сидели на одинаковых трехколесных велосипедах, крепко вцепившись в ручки измазанными шоколадом пальцами. Оба серьезно смотрели на нас. – Да мне нетрудно, дружище. Куплю я тебе резину. – Только если хочешь, Деннис. Я знаю, что уже поздно. – Все нормально. – Мистер? – сказал маленький мальчик, слизывая с пальцев шоколад. – Чего тебе? – спросил в ответ Арни. – Ма говорит, ваша машина – бяка. – Вот-вот, – подхватила девчушка. – Бяка-кака! – Бяка-кака, – повторил Арни. – Какая у вас наблюдательная мама, правда, детки? Она, верно, философ? – Нет, она Козерог. А я – Весы. Сестра… – Я мигом обернусь, – встрял я. – Давай. – Главное, не нервничай. – Будь спокоен, драться я ни с кем не буду. Я зашагал к машине и успел услышать вопрос, который девчушка без обиняков задала моему другу: – Почему у вас такое противное лицо, мистер? Я проехал полторы мили и свернул на улицу Джона Кеннеди, которая, по словам моей матери – выросшей в Либерти-вилле, – была центром самого престижного района во времена, когда убили Кеннеди. Правда, называлась она тогда улицей Барнсволлоу, а переименовали ее уже в честь убитого президента. И видимо, это оказалось плохой приметой, потому что с начала шестидесятых район стал постепенно превращаться в дальний пригород. Там был собственный кинотеатр, «Макдоналдс», «Бургер Кинг», сэндвичная «Арбис» и большой кегельбан на двадцать дорожек. Еще там было восемь или десять станций техобслуживания, поскольку улица Кеннеди выходит на платную Пенсильванскую автомагистраль. Вообще-то я действительно должен был обернуться мигом, но первые две станции, на которых я побывал, оказались заправками, где даже масла не продавали, только бензин. В каморках из пуленепробиваемого стекла сидели умственно отсталые девки, жевавшие «бубльгумы» таких размеров, что ими можно без проблем задушить миссурийского мула. Третья станция была «Тексако», где, на счастье, как раз устроили распродажу резины. Я сумел приобрести подходящую шину всего за двадцать восемь с половиной долларов плюс налог, но на станции был только один сотрудник, и ему пришлось натягивать шину на обод и накачивать ее одновременно. Работа заняла сорок пять минут. Я предлагал ему помощь, но парень сказал, что босс его пристрелит, если узнает. К тому моменту, когда я погрузил готовое колесо в мой багажник и дал парню два доллара за труды, розовый свет раннего вечера уже превратился в меркнущий пурпур. На дорогах лежали длинные бархатные тени кустов и деревьев, а когда я проезжал мимо «Арбис» и кегельбана, то увидел, как в замусоренный просвет между ними бьет последний, почти горизонтальный луч солнца. Свет этот – яркий, золотой, заполняющий все вокруг – был так прекрасен, что почти наводил ужас. У меня в глотке внезапно вспыхнул сухой пожар паники. В том году – странный и длинный был год – я испытал такое чувство в первый раз. Но не последний. Описать или толком объяснить его я не могу по сей день. Отчасти дело было в том, что 11 августа 1978-го я уже морально готовился к последнему школьному году – концу длинной и безмятежной фазы своей жизни. Я становился взрослым и вдруг это понял, осознал в полной мере, а виной всему был золотистый луч заходящего солнца, что пробился сквозь переулок между зданием кегельбана и закусочной и на короткий миг преобразил все вокруг. Мне кажется, тогда я понял и другое: взрослея, человек скидывает одну маску и примеряет другую. Если ребенок учится жить, взрослый учится умирать. Чувство быстро прошло, но остался осадок печали и растерянности. Ни к тому, ни к другому я вообще-то не привык. Словом, когда я поворачивал на Бейзин-драйв, проблемы Арни меня не слишком заботили, я пытался справиться со своими: мысли о взрослении неизбежно привели к рассуждениям о других глобальных переменах (по крайней мере, мне они тогда казались глобальными). Скоро мне предстояло поступить в университет, жить без родителей и в идеале попасть в футбольную команду, где за одно место будет бороться еще шестьдесят обученных человек, а не десять или двенадцать. Знаю, вы скажете: «Ну и что, Деннис, подумаешь, новости! Миллиарду китайцев нет никакого дела до того, попадешь ли ты в основной состав на первом курсе универа». Вы правы. Я лишь хочу сказать, что тогда все эти мысли впервые посетили меня по-настоящему… и даже напугали. Разум иногда отправляет тебя в подобные путешествия, хочешь ты этого или нет. Увидев, что муж королевы би-бопа в самом деле вернулся с работы и теперь они стоят почти вплотную друг к другу, готовые в любую секунду развязать драку, я, как вы понимаете, особой радости не ощутил. Дети с прежними серьезными минами сидели на своих велосипедах, переводя взгляд с Арни на Папочку и обратно, словно зрители на каком-нибудь фантастическом теннисном матче, в конце которого судья застрелит проигравшего. Они как будто ждали, когда же Папочка вспыхнет, размажет хлюпика по асфальту и спляшет джигу на его покалеченном теле. Я выскочил из машины и едва не побежал к ним. – Надоел ты мне, ясно?! – орал Папочка. – Сказано: убери отсюда тачку, и поживее! У него был большой приплюснутый нос с полопавшимися капиллярами. Щеки цветом напоминали свежий кирпич, а над воротничком серой рабочей рубахи вздувались вены. – Не поеду же я на одном ободе! Вы бы на моем месте тоже не поехали. – Да я тебя прокачу на ободе, понял, прыщавый? – заявил Папочка, явно вознамерившись показать детям, как решаются проблемы в настоящем мире. – Убери свою грязную колымагу, и дело с концом. Не зли меня, малый, а то получишь. – Никто ничего не получит, – встрял я. – Бросьте, мистер, мы сейчас уедем. Арни с облегчением перевел взгляд на меня, и я увидел, как он напуган – был и есть. Вечный изгой, он знал, что хулиганье его на дух не переносит. Вот и на этот раз, решил Арни, побоев не избежать. Только терпеть он их больше не станет. Мужик перевел взгляд на меня. – Еще один объявился, – сказал он, словно бы дивясь тому, сколько на свете придурков. – Да я вас обоих разукрашу, ясно? Вы этого хотите? Уж поверьте мне на слово, я могу. Да, я знал таких типов. Десять лет назад он был из тех козлов, что скрашивают школьные будни мелким хулиганством: выбивают учебники из рук заучек или после физ-ры запихивают бедолаг прямо в одежде под душ. Они никогда не меняются, эти ребята. Просто стареют, зарабатывают себе рак легких или умирают от закупорки кровеносного сосуда в мозгу годам этак к пятидесяти трем… – Мы не хотели вас злить, – заверил я. – У него просто шину спустило, Господи ты боже мой! У вас что, никогда шину не спускало? – Ральф, гони их в шею! – На крыльце стояла тучная женушка. Голос у нее был пронзительный и возбужденный. Конечно, это ведь даже лучше, чем шоу Фила Донахью. Из соседних домов выходили все новые соседи, и я с тоской подумал, что кто-нибудь либо уже вызвал, либо вот-вот вызовет копов. – Я никогда не оставлял машину с дырявой резиной перед чужим домом на три часа! – громко заявил Ральф. Он оскалился, и на его зубах поблескивала слюна. – Да мы тут час стоим, если не меньше. – Не умничай, малый. Мне твоя болтовня неинтересна. Вы мне не нравитесь, ребята, ясно вам? Я весь день гну спину, зарабатываю на жизнь, прихожу домой уставший. У меня нет времени на споры. Сказано: уберите треклятую развалюху от моего дома. Сейчас же! – Запаска у меня в багажнике, – сказал я. – Дайте нам только ее поставить… – Где ваша порядочность, в конце концов?.. – с жаром начал Арни. Это была последняя капля. Уж на что Ральф не позволил бы покуситься на глазах у его детей, так это на его порядочность. Он замахнулся на Арни. Не знаю, чем бы это все закончилось – наверное, Арни бы сел, а машину у него бы конфисковали, – не успей я поймать Ральфа за запястье. Раздался смачный шлепок. Маленькая толстушка мгновенно заныла. У маленького толстяка челюсть отвисла почти до груди. Арни, всегда пробегавший мимо школьной курилки как загнанный зверь, даже не моргнул. Он будто хотел, чтобы его ударили. Ральф побагровел, выпучил глаза от ярости и резко развернулся ко мне. – Ладно, говнюк, ты первый! Я удерживал его руку из последних сил. – Да брось, дружище, – тихо проговорил я. – Резина у меня в багажнике. Дай нам пять минут, и мы отсюда свалим. Пожалуйста. Постепенно его рука в моей ослабла. Он покосился на своих детей – девочка хныкала, мальчик широко распахнул глаза, – и это его образумило. – Пять минут, – согласился он и снова перевел взгляд на Арни. – Тебе чертовски повезло, что я не вызвал полицию. У тебя тачка без номеров и техосмотра. Я приготовился услышать от Арни что-нибудь обидное, но, видимо, тот еще не растерял остатки благоразумия. – Спасибо вам, – сказал он. – И извините за беспокойство. Ральф хмыкнул и резкими свирепыми движениями заправил рубашку обратно в штаны. Снова посмотрел на детей. – А ну, живо домой! – взревел он. – Чего рты раскрыли? Сейчас получите а-та-та по жопе! Ох, господи, как эта семейка любит звукоподражания, подумал я. Папочка, только не надо а-та-та, они же сделают ка-ка в штанишки! Дети, побросав велосипеды, побежали к матери. – Пять минут, – повторил Ральф, смерив нас зловещим взглядом. Вечером, посасывая пивко с приятелями, он наверняка расскажет им историю о том, как он внес свой вклад в воспитание молодого поколения, которому только наркотики и секс подавай. Вот именно, ребята, я им велел катиться ко всем чертям, не то устрою а-та-та – и они покатились, так что пятки засверкали! А потом он закурит «Лаки страйк». Или «Кэмел». Мы засунули домкрат Арни под бампер, но не успел тот нажать на рычаг и трех раз, как железка с ржавым шелестом разломилась надвое. На землю посыпались коричневые хлопья. Арни в кои-то веки посмотрел на меня смущенным и растерянным взглядом. – Ничего, – сказал я. – Сейчас свой принесу. Смеркалось. Сердце у меня до сих пор колотилось, а во рту было кисло после стычки с Крутым Мачо на Бейзин-драйв, 119. – Прости, Деннис, – тихо произнес Арни. – Больше я никогда тебя в такое не втяну. – Забей. Давай лучше ставить резину. Мы подняли «плимут» с помощью моего домкрата (в какой-то миг я с ужасом подумал, что задний бампер сейчас с грохотом отвалится) и сняли спущенную шину. Поставили новую, немного подтянули гайки и опустили машину на землю. Я испытал при этом невероятное облегчение, потому что всерьез опасался за сгнивший бампер. – Вот так, – сказал Арни, ставя на место древний помятый диск. Я смотрел на его «плимут» (назвать его Кристиной у меня до сих пор язык не поворачивался) и вдруг испытал то же, что испытал в гараже Лебэя. Наверное, всему виной была новая резина «Файерстоун» с наклейкой производителя и следами желтого мела после спешной балансировки. Я содрогнулся. Не могу как следует описать охватившее меня чувство: как будто на моих глазах змея собиралась скинуть старую кожу, и эта кожа уже частично слезла, а снизу проступала новенькая и блестящая. Ральф стоял на крыльце и злобно смотрел на нас. В одной руке у него был гамбургер, с которого капал жир, в другой – банка пива «Айрон сити». – Красавец, а? – пробормотал я, забрасывая сломанный домкрат Арни в багажник «плимута». – Ну прямо Роберт Трупфорд, – ответил Арни, и мы оба покатились со смеху, как всегда бывает после затянувшейся неприятной заварушки. Арни закинул в багажник спущенную шину и тут же едва не покатился со смеху, но успел зажать рот руками и только сдавленно хрюкнул. Он выглядел как мальчишка, которого родители поймали за поеданием варенья. Мысль об этом заставила меня расхохотаться. – Что смешного, молокососы? – взревел Ральф, спускаясь по ступеням крыльца. – А? Я вам щас рты на жопы натяну, посмотрим, как вы посмеетесь! – Валим отсюда, быстро, – бросил я и во весь дух помчался к своему «дастеру». Теперь уж ничто не могло меня остановить: я ржал, как лошадь. Все еще хохоча, я плюхнулся за руль и завел мотор. «Плимут» завелся с оглушительным ревом и выпустил огромное вонючее облако выхлопных газов. Даже сквозь грохотание древнего двигателя я слышал пронзительный, беспомощный, почти истерический хохот Арни. Ральф мчался к нам по лужайке, с гамбургером и пивом в руках. – Чего ржете, говнюки?! А?! – Козел! – ликующе прокричал Арни и рванул вперед, выдав пулеметную очередь выхлопов. Я выжал педаль газа и резко выкрутил руль, чтобы не врезаться в бегущего на меня Ральфа: тот, похоже, готов был нас убить. Я все еще смеялся, хотя назвать это смехом уже было нельзя – из моей глотки рвался резкий, задыхающийся звук, почти крик. – Тебе не жить, говнюк! – ревел Ральф. Я снова газанул и едва не врезался в Арни. Высунул в окно руку и показал Ральфу старый добрый средний палец. – Пошел в жопу! – проорал я. Он остался позади: сперва бросился было за нами вдогонку, но через несколько секунд остановился, рыча и отдуваясь. – Ну и денек, – сказал я вслух, слегка испугавшись собственного дрожащего, заплаканного голоса. Во рту снова стало кисло. – Ну и денек, мать его! Гараж Дарнелла представлял собой длинный барак с ржавыми стенами из листового железа и такой же крышей. Спереди висела вывеска с надписью: «ЗАЧЕМ ТРАТИТЬ ДЕНЬГИ? ВАШЕ НОУ-ХАУ, НАШИ ИНСТРУМЕНТЫ!» Ниже помещалась табличка поменьше: «Здесь вы можете снять гараж на неделю, месяц или год». Автомобильная свалка за бараком тоже принадлежала Дарнеллу. Это был участок размером с жилой квартал, огороженный той же гофрированной жестью высотой в пять футов: Уилл Дарнелл сделал вид, что пошел на поводу у совета по городскому зонированию. Впрочем, никакой совет ничего бы Дарнеллу не сделал, и не только потому, что двое или трое членов совета были его близкими друзьями. Уилл был хорошо знаком почти со всеми хоть сколько-нибудь важными людьми Либертивилля. Таких типов можно найти в любом городе, большом и маленьком: они тайно принимают участие во всем происходящем. Я слышал, что он имеет отношение к весьма оживленной торговле наркотой в средних школах Либертивилля и даже знает крутых наркобаронов из Питсбурга и Филадельфии. В это я не верил – или просто не очень задумывался, – но зато знал, где всегда можно купить петарды, шутихи и бомбочки на Четвертое июля. Отец мне рассказывал, что давным-давно, когда я еще пешком под стол ходил, Дарнелла едва не упекли на двенадцать лет в тюрягу – как одного из организаторов подпольной торговли угнанными автомобилями. Сеть их лавчонок раскинулась от нас до Нью-Йорка, а оттуда до самого Бангора, штат Мэн. Обвинение в итоге сняли. Но мой папа не сомневался, что Уилла Дарнелла при желании можно посадить за что угодно – от грабежа до торговли поддельным антиквариатом. «Держись подальше от его заведения, Деннис», – сказал мне отец. Это было больше года назад, вскоре после того, как я обзавелся первым подержанным авто и отдал Дарнеллу двадцать долларов за гараж, чтобы попытаться самостоятельно поменять карбюратор. В этом начинании я потерпел полное фиаско. Мне посоветовали держаться от Дарнелла подальше – и вот пожалуйста, я уже загоняю в опустевший гараж машину Арни. На улице почти стемнело, лишь у самого горизонта еще пламенела красная полоска. Свет моих фар выхватывал из мрака груды поломанных запчастей и прочего раскиданного всюду хлама, от вида которого я окончательно упал духом. Я вдруг вспомнил, что забыл позвонить домой, и родители теперь наверняка волнуются, куда я пропал. Арни подъехал к воротам гаража, на которых висела табличка: «ПОСИГНАЛЬ – ОТКРОЕМ». Из-под почерневшей двери выбивалась слабая полоска света: значит, в гараже все же кто-то был. Мне даже захотелось предложить Арни собственный гараж – хотя бы на одну ночь. Я во всех красках представил, как мы застаем Уилла Дарнелла и его приятелей за инвентаризацией украденных телевизоров или перекрашиванием угнанных «кадиллаков». Братья Харди местного розлива, ага. Арни молча сидел за рулем, не сигналя и ничего не делая. Я уже хотел выбраться и спросить его, что случилось, когда он подошел сам. Даже в темноте я заметил, как он смущен и подавлен. – Посигналь, пожалуйста, Деннис. А то у Кристины клаксон не работает. – Без проблем. – Спасибо. Я посигналил дважды, и вскоре ворота гаража с грохотом поднялись. На пороге стоял Уилл Дарнелл собственной персоной. Он нетерпеливо махнул Арни: проезжай, мол. Я развернул машину, припарковал ее снаружи и вошел следом. Внутри было пусто и просторно, как в пещере, и пугающе тихо. Вдаль уходила вереница ремонтных отсеков (всего – больше пятидесяти), и в каждом – собственный прикрученный к полу шкафчик с инструментами, для тех, у кого есть неисправное авто, но нет собственных инструментов. Потолок был высокий, с торчащими наружу голыми балками. Всюду висели объявления вроде этих: «ПЕРЕД УХОДОМ ПОКАЖИ ИНСТРУМЕНТЫ ПРОВЕРЯЮЩЕМУ», «НА ПОДЪЕМНИК ЗАПИСЫВАТЬСЯ ЗАРАНЕЕ», «ИНСТРУКЦИИ ВЫДАЮТСЯ В ПОРЯДКЕ ОЧЕРЕДИ», «ЗАПРЕЩАЕТСЯ РУГАТЬСЯ МАТОМ» и прочее, и прочее. Они были всюду, куда ни повернись, налезали друг на друга и выпрыгивали на тебя из-за каждого угла. Уилл Дарнелл был большой любитель объявлений. – Двадцатый отсек! Двадцатый! – проорал он Арни раздраженным, сиплым голосом. – Заводи ее в отсек и живо глуши мотор, не то мы все тут задохнемся! Под «всеми», видимо, он имел в виду группу мужчин, сидевших за огромным карточным столом в дальнем углу. Стол был завален картами, покерными фишками и бутылками с пивом. Мужчины смотрели на новое приобретение Арни одновременно с отвращением и весельем. Арни заехал в двадцатый отсек и вырубил двигатель. В огромной пещере гаража повис голубой дымок. Дарнелл повернулся ко мне. На нем была огромная белая рубаха, напоминающая парус, и штаны цвета хаки. На шее и под подбородком виднелись жировые складки. – Малый, – сказал он тем же сиплым голосом, – если ты продал ему эту развалюху, тебе должно быть стыдно! – Ничего я ему не продавал. – По какой-то непонятной причине мне захотелось оправдаться перед этим гигантским шматом сала, чего я не стал бы делать даже перед собственным отцом. – Наоборот, пытался отговорить. – Плохо пытался. – Он подошел к отсеку Арни: тот выбрался из машины и захлопнул дверь. С порога на землю густо посыпались ржавые хлопья. Хоть и астматик, Дарнелл двигался с почти женственным изяществом, будто разжирел уже давно и не планировал расставаться с лишним весом. И орал он будь здоров, несмотря на астму. Полагаю, про таких людей говорят, что недуги не сломили их волю к жизни. Как ребята из школьной курилки, как Ральф с Бейзин-драйв, как Бадди Реппертон (боюсь, о нем мне придется рассказать уже очень скоро), Уилл мгновенно невзлюбил Арни: то была ненависть с первого взгляда. – Значит, так, ты последний раз притащил сюда эту безобразину без шланга для отвода выхлопных газов, понял? – завопил он. – Поймаю тебя еще раз – мигом вылетишь отсюда! – Хорошо. – Арни был похож на усталого побитого щенка. Не знаю, какая сила владела им до сих пор, но от нее не осталось и следа. Глядя на него, у меня прямо сердце кровью обливалось. – Я… Дарнелл не дал ему даже начать. – Шланг стоит два с половиной доллара в час, если закажешь заранее. И учти вот что, мой юный друг, учти и заруби себе на носу. Я не потерплю никаких выходок от молокососов вроде вас. Эта мастерская – для честных рабочих парней, которым машина нужна, чтобы зарабатывать на хлеб и кормить семью, а не для богатеньких студентов, которым лишь бы повыпендриваться перед девчонками. Курить здесь запрещено. Если хочешь посмолить – марш на улицу. – Я не ку… – Не перебивай меня, сынок. Не перебивай и не умничай. – Дарнелл стоял прямо перед Арни и полностью загораживал его от меня, поскольку был куда выше и толще. Я опять начал злиться и почувствовал, как тело возмущенно стонет от очередного всплеска эмоций: с тех пор как мы подъехали к дому Лебэя и увидели, что на лужайке нет треклятой машины, меня то и дело обуревали прямо противоположные чувства. Подростка всякий может обидеть; со временем ты волей-неволей заучиваешь нехитрую песенку, которой отвечаешь на любые выпады со стороны таких вот бычар: «Да, сэр, нет, сэр, хорошо, как скажете!» Но, Господь свидетель, Дарнелл перегнул палку. Я схватил его за руку. – Сэр? Он развернулся. Я заметил, что чем больше мне не нравится человек, тем скорее я обращусь к нему «сэр». – Чего тебе? – Вон те господа курят. Скажите им, чтоб перестали. – Я указал на мужиков за покерным столом. Они только что раздали карты, и над головами у них висела голубоватая дымка. Дарнелл поглядел на своих приятелей, затем на меня. Помрачнев, он тихо проговорил: – Ты чего? Хочешь, чтобы твой дружок отсюда вылетел? – Нет, – ответил я, – сэр. – Тогда заткни варежку. Он вновь повернулся к Арни и упер мясистые кулаки в жирные бедра. – Я всяких недоносков издалека вижу. И сейчас явно смотрю на такого. Даю тебе испытательный срок, малыш. Выкинешь хоть один фокус – и твоей задницы здесь больше не будет, ясно? Даже если за год вперед заплатишь. Тупая ярость поднималась от моего желудка к голове и пульсировала там. Про себя я умолял Арни послать его ко всем чертям, сказать, чтоб засунул свой шланг для выхлопных газов поглубже в жопу и не вытаскивал, а потом как можно быстрее сделать ноги. Конечно, тогда бы к делу подключились ребята Дарнелла, и мы оба через некоторое время очутились бы в пункте неотложной помощи, где нам бы зашивали головы… Но игра почти стоила свеч. «Арни, – твердил я про себя, – пошли его ко всем чертям, и валим отсюда. Постой за себя, Арни. Не позволяй себя унижать, не терпи это дерьмо. Не будь ты рохлей, Арни, ты ведь уже научился перечить предкам – так пошли куда подальше и этого козла! Хотя бы сегодня, один-единственный раз, не будь рохлей!» Арни долго стоял молча, с опущенной головой, а потом сказал: – Хорошо, сэр. Он произнес эти слова едва слышно, как будто подавился ими. – Что ты сказал? Арни поднял голову. Лицо у него было мертвенно-бледное. В глазах стояли слезы. Я не мог на это смотреть, сердце сжималось. Поэтому я отвернулся. Мужики за столом приостановили игру и с интересом наблюдали за происходящим в двадцатом отсеке. – Я сказал: «Хорошо, сэр», – дрожащим голосом повторил Арни, словно бы подписываясь под каким-то страшным признанием. Я вновь поглядел на его «плимут» 58-го года, стоявший в ремонтном отсеке, вместо того чтобы гнить на свалке вместе с прочим автохламом Дарнелла. Чертова развалюха! Я снова проникся к ней лютой ненавистью за то, во что она превратила Арни. – Ладно, убирайтесь отсюда. Мы закрыты. Арни слепо поплелся прочь. Не схвати я его за руку, он бы врезался в башню из старых облысевших покрышек. Дарнелл вернулся к покерному столу и что-то просипел своим приятелям, отчего те громко расхохотались. – Все нормально, Деннис, – сказал Арни, хотя я и не спрашивал. Губы у него были поджаты, зубы стиснуты, а грудь часто и мелко вздымалась. – Все нормально, отпусти меня, слышишь, все нормально! Я отпустил его руку. Мы подошли к воротам, и Дарнелл крикнул нам вдогонку: – Не вздумай приводить сюда дружков, понял? А то мигом вышвырну! Другой подхватил: – И чтоб никакой наркоты, поняли? Арни съежился. Он был мне другом, но я терпеть не мог, когда он так съеживался. Мы выбрались в прохладную темноту ночи. Ворота с грохотом опустились. Вот так мы привезли Кристину в гараж Дарнелла. Отлично провели время, правда? 6. Снаружи Я купил машину И купил бензина, Да послал всех на…     Гленн Фрей Мы сели в мою машину, и я выехал на дорогу. Как все-таки летит время, когда весело! Шел уже десятый час. В небе висел месяц. Он и оранжевые огни на парковке возле торгового центра Монровилля затмевали собой все звезды на ночном небе. Первые два или три квартала мы ехали в полной тишине, а потом Арни вдруг разрыдался, громко и неистово. Я, конечно, догадывался, что он заплачет, но чтобы так… Я немедленно остановил машину. – Арни… Больше я ничего не сказал. Все равно его было не остановить. Слезы и вопли хлынули из него мощным неудержимым потоком: весь запас самообладания на сегодня Арни исчерпал. Сначала мне казалось, что это просто реакция на случившееся; мне и самому было плохо, только вся моя ярость ушла в головную боль: башка пульсировала, как гнилой зуб, а живот свернулся в комок. Словом, да, сперва я решил, что это его реакция, спонтанный выплеск накипевших чувств – и поначалу, возможно, так оно и было. Но вскоре до меня дошло, что все куда сложнее и глубже. Рычание и вопли стали складываться в слова, потом – в целые предложения. – Я им покажу! – орал он сквозь слезы. – Я покажу этим сукиным детям, Деннис! Они у меня пожалеют! Они будут жрать свое дерьмо… ЖРАТЬ… ЖРАТЬ! – Перестань, – испуганно произнес я. – Хватит, Арни, успокойся. Но он не останавливался. Он начал барабанить кулаками по мягкой приборной доске моего «дастера», оставляя на ней вмятины. – Я им покажу, вот увидишь! В тусклом свете луны и ближайшего фонаря его лицо напоминало искаженную яростью морду горгульи. Я никогда его таким не видел. Арни бродил по какому-то ледяному закутку Вселенной, уготованному нашим Господом-шутником специально для таких, как он. Я его не узнавал. И не хотел знать. Я мог лишь сидеть и беспомощно смотреть, дожидаясь возвращения моего Арни. И через некоторое время он вернулся. Истеричные угрозы вновь сменились нечленораздельными рыданиями. Злость ушла, осталась обида. Это был тихий, отчаянный, растерянный плач. Я сидел за рулем своей машины и не знал, что мне делать. Хотелось оказаться в другом месте – любом, даже самом ужасном. Я бы согласился даже на поход по обувным магазинам или заполнение анкеты на получение кредита в магазине уцененной техники. Я бы предпочел оказаться в очереди к платному туалету, без гроша в кармане и с поносом в кишках. Да что угодно! Но больше всего мне хотелось стать старше. Чтобы мы оба стали старше. Все это отговорки. Конечно, я знал, что надо делать. Медленно и неохотно я убрал руки с руля и обнял друга за плечи. Он уткнулся лицом – горячим, заплаканным, влажным – мне в грудь. Так мы просидели минут пять, потом я отвез Арни домой и поехал домой сам. Ни он, ни я больше не вспоминали этот вечер, наши объятия. Никто не видел нас в машине. Наверное, со стороны нас можно было принять за педиков, я стискивал его в объятиях и пытался любить изо всех сил, а в голове вертелась одна мысль: как вышло, что я – единственный друг Арни Каннингема? В тот миг мне расхотелось быть его другом. Однако уже тогда, пусть смутно, я начал отдавать себе отчет: теперь у него есть Кристина, она станет ему лучшим другом. Это мне тоже не слишком нравилось, пусть в тот долгий сумасшедший день я ради нее хлебнул дерьмеца. Когда мы подъехали к его дому, я спросил: – Все будет хорошо, друг? – Ага. – Он выдавил из себя улыбку, а потом с грустью посмотрел на меня. – Знаешь, я ведь не нуждаюсь в благотворительности. Подыщи себе лучше какое-нибудь Общество сердечников. Больных раком. Серьезно. – Да брось! Все нормально. – Ты меня понимаешь? – Если ты хочешь сказать, что скоро сядешь на мель, то Америку ты мне не открыл. На крыльце его дома зажегся свет, и на улицу выскочили Майкл с Региной: наверное, они ждали полицейского с вестью о том, что их единственное дитя сбила машина. – Арнольд?! – пронзительно крикнула Регина. – Вали отсюда, Деннис, – сказал Арни с уже более искренней улыбкой на губах. – Тебе это не надо. – Он вышел из машины и вежливо проговорил: – Здравствуй, мама. Привет, пап. – Где ты был? – спросил Майкл. – Твоя мать чуть не поседела от страха, юноша! Арни был прав. Мне совершенно не хотелось принимать участие в счастливом воссоединении. Я мельком глянул в зеркало заднего вида: Арни стоял один, одинокий и уязвимый, а потом они заключили его в объятия и потащили в гнездышко за шестьдесят тысяч баксов, наверняка испытывая на нем все выученные за последние годы психологические трюки – из передачи «Эффективные родители» и бог знает какие еще. Они считали себя такими разумными и рациональными, черт подери! Именно они превратили Арни в ничтожество, но при этом по-прежнему считали себя всезнайками по части воспитания детей. Я включил FM-104, где по-прежнему шел «Блок рока»: Боб Сегер и группа «Силвер буллет бэнд» пели «Все по-прежнему». И настолько точно эта песня отражала происходящее, что я с отвращением переключил станцию и нашел трансляцию бейсбольного матча. «Филадельфия Филлис» проигрывали. Что ж, вот и славно. Это было хотя бы в порядке вещей. 7. Ночные кошмары Мой дом – дорога, малый, Меня не поймать. Мой дом – дорога, малый, И ты должен это знать. Давай, попробуй, догони, Ох, детка, детка, не смеши.     Бо Диддли Когда я добрался до дома, отец и сестра сидели в кухне и ели «тортики» из печенья с маслом и сахаром. Я сразу почувствовал адский голод и вспомнил, что не ужинал. – Ты где был, босс? – спросила Элейна, не отрываясь от своего «16», «Крима», «Тайгер бита» или еще какого-нибудь журнальчика для подростков. Она называла меня «боссом» с тех пор, как в прошлом году я открыл для себя Брюса Спрингстина и стал фанатом. Это должно было меня злить. В свои четырнадцать Элейна уже начала прощаться с детством и потихоньку превращалась в настоящую американскую красавицу, какой в итоге и стала: высокая, темноволосая, голубоглазая. Но в то лето она еще была обыкновенным среднестатистическим подростком. В десять она тащилась от Донни и Мари, в одиннадцать влюбилась в Траволту (однажды я в шутку назвал его Блеволтой и заработал огромную кровавую царапину на щеке – чуть не пришлось зашивать). В двенадцать ее любовью стал Шон Кэссиди, затем – Энди Гибб. Совсем недавно ее вкусы приобрели более зловещий характер: она прониклась нежными чувствами к хэви-металлистам «Дип Перпл» и новой группе «Стикс». – Я помог Арни отвезти в гараж новую машину, – сообщил я обоим, но скорее отцу. – А, опять с этим уродом возишься, – вздохнула Элли и равнодушно перевернула страницу журнала. Меня охватило безудержное желание вырвать журнал у нее из рук, порвать на части и бросить клочки ей в лицо. Это был еще один признак – причем самый наглядный из всех – того, что день выдался прескверный. Элейна не считала Арни уродом, просто любила меня позлить. Но видимо, за последние несколько часов я наслушался оскорблений в его адрес. Господи, да у меня футболка была еще мокрая от его слез, и, наверное, я сам чувствовал себя уродом. – Чем нынче заняты «Кисс», сестренка? – ласково спросил я. – Ты уже написала Эрику Эстраде любовное письмо? «Ах, Эрик, я отдам за тебя жизнь, у меня просто сердце заходится, стоит мне представить, как твои мокрые жирные губы с чавканьем присасываются…» – Ты животное, – перебила меня Элейна. – Животное, вот ты кто. – И вообще ничего не понимаю. – Именно. – Она схватила свой журнал, «тортик» и гордо вышла из комнаты. – Не кроши на пол! – крикнул ей вслед отец, немного смазав эффект. Я подошел к холодильнику и принялся искать в нем сомнительного вида колбасу и помидор. На полке обнаружился и плавленый сыр, но мое детское им увлечение, похоже, раз и навсегда отбило у меня охоту к этому деликатесу. Я решил запить сэндвич квартой молока и открыл банку «Сочной говядины» от «Кэмпбеллс». – Все-таки он ее купил? – спросил папа. Он работал налоговым консультантом в компании «Эйч энд Ар блок», иногда брал домой какую-нибудь халтуру. Раньше он занимался бухгалтерией крупнейшей архитектурной фирмы Питсбурга, но после сердечного приступа уволился. Мой отец – хороший человек во всех отношениях. – Угу, купил. – Она по-прежнему кажется тебе ужасной? – Даже хуже. Где мама? – На занятиях, – ответил он. Мы переглянулись и едва не покатились со смеху, но вовремя взяли себя в руки и стыдливо спрятали взгляд: нам было совестно, но поделать мы ничего не могли. Моей маме сорок три года, она – стоматолог-гигиенист, но по специальности не работала довольно долго, пока папа не свалился с сердечным приступом. Четыре года назад она решила, что в ней живет непризнанный гений, и начала строчить вирши про цветочки и рассказы о милых стариканах на закате своей жизни. Время от времени ее пробивало на реализм, и тогда она могла написать историю про молодую девушку, которая решила «попытать удачу», но вовремя одумалась и «приберегла свое сокровище до первой брачной ночи». Этим летом она записалась на курсы писательского мастерства в Хорликсе – там преподавали Майкл и Регина Каннингем, если помните, – и стала собирать все свои рассказы и очерки в книгу под названием «Беглые зарисовки о любви и красоте». Конечно, вы можете сказать (и флаг вам в руки), что грешно смеяться над работающей матерью семейства, которая захотела открыть для себя что-то новое и немного расширить кругозор. Вы будете правы. Вы также можете добавить, что нам с отцом должно быть стыдно за свое поведение, что мы – просто грязные шовинистические свиньи, и снова я не стану с вами спорить. Вы совершенно правы, но если бы вас тоже регулярно пытали литературными чтениями «Беглых зарисовок…», как пытали меня, папу и Элейну, вы бы поняли, почему мы так смеялись. Поймите правильно, она – чудесная мама и наверняка не менее чудесная жена (по крайней мере, папа никогда не жаловался и никогда не торчал сутками напролет в барах), и в лицо мы ей не смеемся, только тайком. Знаю, дурацкая отговорка, но уж лучше, чем ничего. Никто из нас ни за что на свете не причинил бы ей такую боль. Я прикрыл рот рукой и попытался заглушить смешок. Папа немедленно подавился своим «тортиком». Не знаю, о чем подумал он, а мне сразу вспомнился свежий мамин очерк под названием «Была ли у Иисуса собака?». После тяжелого дня это едва не стало последней каплей. Я подошел к подвесному шкафчику над раковиной, достал стакан для молока, а когда обернулся, папа уже взял себя в руки. Я последовал его примеру. – Вид у тебя был мрачноватый, – заметил отец. – У Арни все нормально? – Все отлично, – сказал я, вытряхнул содержимое консервной банки в ковшик и поставил его на плиту. – Машина разваливается, но у него самого все в порядке. – Конечно, я соврал: кое-что не скажешь даже самому классному отцу на свете. – Порой людей сложно в чем-то убедить… Они должны убедиться сами. – Надеюсь, это не займет у него много времени. Он снял гараж у Дарнелла за двадцать баксов в неделю, потому что родители не разрешили ему держать машину дома. – Двадцать долларов? Только за помещение или за инструменты тоже? – Только за помещение. – Да это же обдираловка! – Угу, – ответил я, мысленно подметив, что отец не предложил поставить машину Арни у нас. – Сыграем в криббидж? – Давай. – Не вешай нос, Деннис. Люди учатся на своих ошибках. – Да уж. Мы сыграли три или четыре партии в криббидж, и папа выигрывал каждый раз – впрочем, как всегда. Я побеждаю, только если он очень устал или немного выпил. Впрочем, я не огорчаюсь: если бы это случалось чаще, победы не приносили бы мне столько радости. Пришла мама – румяная, веселая и сияющая, она прижимала к груди свою бесценную книжку. Сорок три ей было ну никак не дать. Она поцеловала отца – не просто чмокнула, а по-настоящему поцеловала, так что мне даже стало неловко, – а потом тоже спросила про Арни и его машину, которая стремительно становилась едва ли не самой обсуждаемой темой для разговоров в нашем доме (после того как мамин брат Сид обанкротился и занял у моего отца крупную сумму денег). Я и маме навешал той же лапши на уши, а потом поднялся к себе. Глаза уже слипались, да к тому же папе с мамой явно хотелось заняться своими делами… ну, вы поняли. Элейна уже валялась в кровати и слушала последний сборник хитов от компании «Кейтел». Я попросил ее убавить громкость, но она только скорчила рожицу и высунула язык. Такого я стерпеть не мог. Я вошел и щекотал ее до тех пор, пока она не взмолилась о пощаде: – Меня сейчас вырвет! – Валяй. Я пощекотал ее еще немного, а потом она состроила свою фирменную серьезную мину «не шути со мной, Деннис, это ужасно важно» и спросила: – А правда, что можно пернуть и поджечь воздух? Так ей сказала Кэролин Шэмблисс, но Кэролин была той еще лгуньей. Я велел Элейне поинтересоваться у своего дружка Мильтона Додда. Тут она взбесилась по-настоящему, отлупила меня и заявила, что я самый ужасный брат на свете. Тогда я сказал, да, можно пернуть и поджечь воздух, но самой ей лучше не пытаться. Потом мы обнялись (после того как у сестренки выросла грудь, мы редко обнимались – мне стало как-то неловко прижимать ее к себе. Да и щекотать тоже, если честно). Потом я ушел спать. Раздевшись, я подумал, что закончился день не так уж и плохо. Все-таки есть на свете люди, которые держат меня за человека – и Арни тоже. Завтра или в воскресенье надо позвать его в гости, посмотрим бейсбол по телику или сыграем в какую-нибудь дурацкую настольную игру вроде «Жизни» или старинной «Зацепки». Глядишь, все странное и плохое забудется. Мы снова почувствуем себя людьми. Словом, лег я с ясной головой и ощущением, что скоро все наладится. Я думал, что сразу усну, но не тут-то было. Ничего не наладится, я понимал это уже тогда. Когда заваривается такая каша, добра не жди. Машины. Еще одна беда подростков. Всюду эти машины, и рано или поздно тебе достаются ключи от одной из них. Ты заводишь ее, не зная толком, что это за фигня и зачем она нужна. То же самое с наркотой, спиртным, сексом, иногда и с другими вещами – например, после летней подработки, или путешествия, или школьного спецкурса у тебя появляется какой-нибудь новый интерес. Так вот, машины. Тебе дают ключи, пару советов и говорят: «Заводи и увидишь, на что она способна!» Порой тебя затягивает в новую и действительно интересную жизнь, а иногда – на шоссе, ведущее прямиком в ад, где очень скоро ты окажешься в кювете, покалеченный и истекающий кровью. Машины. Большие и страшные, как Кристина. Я ворочался в темноте до тех пор, пока простыня подо мной не сбилась в комок. Я вспоминал слова Лебэя: «Ее зовут Кристина». Арни почему-то мигом это принял. В детстве у нас были велосипеды и скутеры, и я всегда как-нибудь называл своих «коней», но Арни – нет. Да что говорить, то было раньше, а это – теперь. Теперь он ласково величал свою развалюху Кристиной и вообще говорил о ней как о живом человеке, как о женщине. Мне это было не по душе, сам не знаю почему. Даже мой отец говорил о ней так, словно Арни не машину новую купил, а женился. Но это же не так… да ведь? «Тормози, Деннис, разворачивайся! Я хочу еще разок на нее взглянуть». Вот так запросто, поворачивай, и все… Это было не похоже на Арни, он всегда все продумывал до мелочей – жизнь обязывала. Он привык держать ухо востро и ничего не делать сгоряча. Но в тот день он повел себя как старикан, который встретил на выходных танцовщицу, влюбился, а в понедельник проснулся с похмельем и новой женой в постели. Ну прямо… любовь с первого взгляда. Забей, сказал я себе. Начнем заново. Завтра мы все начнем заново. Утро вечера мудренее. В конце концов я уснул. И увидел сон. Вой стартера в кромешной темноте. Тишина. Опять вой стартера. Чиханье. Наконец двигатель заводится. Вспыхивают старомодные спаренные фары, и острые лучи света пронзают меня насквозь. Я стою на пороге открытого гаража Роланда Д. Лебэя, а внутри его Кристина – новенькая Кристина, без единой царапинки и пятнышка. Чистое и гладкое лобовое стекло в верхней части отливало синим. Из радио рвался жесткий ритм «Сюзи-Кью» Дейла Хокинса – голос мертвой эпохи, полный пугающей жизни. Мотор нашептывает колдовские заклинания сквозь двойной прямоточный глушитель. Почему-то я сразу догадался, что внутри – хёрстовская коробка передач и головка блока цилиндров «фьюли» (они же «верблюжий горб»), а по жилам автомобиля течет жидкий янтарь, прозрачное масло «Квакер стейт». Внезапно по лобовому стеклу начинают метаться дворники – и это жуть как странно, ведь за рулем никого нет, машина пуста. Давай, малыш, садись. Прокатимся с ветерком. Я мотаю головой. Не хочу я садиться за руль, мне страшно, очень страшно. Тут раздается грохот двигателя: он ревет и затихает, ревет и затихает. Жуткий звук, плотоядный и наводящий ужас. С каждым таким ревом Кристина дергается вперед, как злая собака на поводке… Я хочу сбежать, но мои ноги точно вросли в потрескавшийся асфальт подъездной дорожки. – Даю тебе последний шанс, малыш. Я не успеваю ответить – не успеваю даже подумать об ответе, – как раздается визг резины по бетону, и Кристина бросается на меня. Решетка радиатора подобна зубастой пасти, фары сверкают… Я просыпаюсь от собственного крика в кромешной темноте. На часах – два ночи, меня до чертиков пугает собственный хрип, а быстрый топот бегущих ног по коридору пугает еще больше. В руках я стискиваю простыню, которую от страха полностью содрал с матраса. Тело – мокрое и липкое от пота. Из коридора доносится испуганный крик Элли: – Что случилось?! Вспыхнул свет: на пороге моей спальни стояли мама в коротенькой сорочке – в таком виде она могла выйти из спальни только в самом крайнем случае – и папа, в спешке накинувший халат прямо на голое тело. – Сынок, что такое? – спросила мама. Глаза у нее были широко распахнуты от страха. Не помню, когда она последний раз называла меня «сынок»: когда мне было четырнадцать? двенадцать? Десять? Не помню. – Деннис… – подхватил отец. Между ними уже стояла, дрожа всем телом, Элейна. – Все нормально, ложитесь спать, – сказал я. – Просто кошмар приснился. – Одуреть! – воскликнула Элейна. – Небось настоящий ужастик! Про что? – Про то, что ты вышла замуж за Мильтона Донна и приехала жить ко мне. – Не дразни сестру, – сказала мама. – Что тебе приснилось, Деннис? – Сам не помню. Я вдруг заметил, что простыня едва прикрывает мое причинное место, и из-под нее выглядывает клок лобковых волос. Я быстро накрылся, и в голове завертелись мысли о мастурбации, поллюции и прочих не имеющих отношения к делу постыдных штуках. Я был в полной растерянности. В первые несколько секунд после пробуждения я даже не знал, взрослый я или еще маленький – меня с головой поглотил ужас, картинка ревущей и несущейся на меня машины: капот над двигателем вибрирует, стальные зубы сверкают… Последний шанс, малыш. А потом к моему лбу прикоснулась прохладная, мягкая рука матери и мигом прогнала кошмарное видение. – Все нормально, мам. Ерунда. Обычный кошмар. – И ты совсем ничего не помнишь… – Нет. Вылетело из головы. – Я перепугалась, – призналась она, а потом сдавленно хихикнула. – Ты не знаешь, что такое страх, пока не услышишь в ночи крик своего ребенка. – Ужас какой, не говори так больше, – заворчала Элейна. – Ложись, крошка, – сказал папа и пихнул ее бедром. Элейна ушла, правда, вид у нее был недовольный. Сообразив, что ничего страшного не произошло, сестра, наверное, ждала, что я закачу истерику. Было бы над чем поиздеваться утром. – Точно все нормально? – спросила меня мама. – Деннис? Сынок? Опять это словечко, мгновенно возвращающее меня во времена кори, свинки, краснухи и ободранных коленок. Отчего-то сразу захотелось плакать. Бред! Я уже на девять дюймов выше и на семьдесят фунтов тяжелее мамы. – Конечно, – сказал я. – Ну хорошо. Не выключай свет, это иногда помогает. Последний раз переглянувшись с папой, она вышла. А мне оставила пищу для размышлений: неужели и ей когда-то снились кошмары? Такое почему-то никогда не приходит в голову само собой. Впрочем, какие бы кошмары ей ни снились, в «Зарисовках о любви и красоте» о них не было ни слова. Папа уселся на мою кровать. – Ты правда не помнишь свой сон? Я помотал головой. – Наверное, что-то очень страшное приснилось. Вопил ты очень громко. Он смотрел на меня ласково, серьезно и пытливо, как бы спрашивая, не скрываю ли я что-то важное. Я почти сказал: мне приснилась Кристина, чертова машина Арни, Ржавая Королева, мерзкая развалюха. Я почти ему сказал. Но слова застряли у меня в горле, как будто признаться в этом означало предать друга. Старого доброго Арни, которого Господь-шутник решил наградить ржавым ведром. – Ладно. – Папа поцеловал меня в щеку, кольнув только-только пробившейся щетиной. Я обнял его, а он крепко обнял меня в ответ. Когда все ушли, я еще долго лежал с включенной настольной лампой, боясь засыпать. Я знал, что родители внизу тоже не спят, волнуются, не влип ли я в какую-нибудь беду или не навлек беду на кого-нибудь другого, к примеру, болельщицу с фантастическим телом. Наконец я понял, что уснуть не смогу. Лучше почитаю до рассвета, а днем, может, успею вздремнуть во время скучной части бейсбольного матча. Подумав так, я мгновенно уснул. На полу возле кровати валялась закрытая книга. 8. Первые перемены Было б денег навалом у меня, Я бы поехал в город, Я бы купил «меркурий». Хочу купить себе «меркурий» И рассекать на нем везде.     «Стив Миллер бэнд» Я с чего-то решил, что в субботу ко мне приедет Арни, и потому остался дома: постриг лужайку, навел порядок в гараже, даже помыл все три машины. Мама потрясенно наблюдала за моими трудами, а за ужином – зеленым салатом с сосисками – сказала, что хорошо бы кошмары снились мне почаще. Я не хотел звонить Арни домой после всего, что недавно случилось, но когда началось предматчевое шоу, а его все не было, я набрался храбрости и взялся за телефонную трубку. Ответила Регина, и хотя она старательно делала вид, что ничего не произошло, в ее голосе я заметил какую-то необычную холодность. От этого мне стало грустно. Ее единственного сына совратила старая шлюха по имени Кристина, а лучший друг Деннис ей в этом помог. Может, даже был сутенером. – Арни нет дома, он у Дарнелла. С девяти утра. – А… – протянул я. – Надо же. Не знал. – Прозвучало неубедительно. Даже мне самому показалось, что я соврал. – Разве? – новым холодным тоном вымолвила Регина. – Ну ладно, пока, Деннис. Она повесила трубку. Я несколько секунд смотрел на свою, потом тоже повесил. Папа сидел перед теликом в огромных фиолетовых бермудах и шлепанцах на голую ногу, в переносном холодильнике рядом с ним стоял ящик пива. У «Филлис» явно был хороший день: они надирали «Атланте» задницу. Мама ушла в гости к однокурснице (сдается, они читали друг другу свою писанину и пищали от восторга). Элейна ушла к подруге Делле. В доме было тихо; снаружи солнце играло в догонялки с парой безобидных белых облаков. Папа протянул мне банку пива – он делает это лишь в самом благостном расположении духа. Но в ту субботу ничто меня не радовало. Я все думал об Арни, который променял бейсбольный матч и валяние на травке под солнцем на промозглую, пропахшую маслом тьму гаража Дарнелла, где он теперь возится с этой ржавой раздолбанной тушей, а вокруг орут мужики, инструменты падают на бетонный пол с резким металлическим лязгом и раздаются пулеметные очереди пневмоключей. Сиплый голос и задыхающийся кашель Уилла Дарнелла… Черт подери, неужто я ему завидовал? На седьмом иннинге я встал и направился к двери. – Куда это ты? – спросил папа. Вот именно, куда это я собрался? К Дарнеллу? Присматривать за своим дружком, кудахтать над ним, слушать мерзкий треп Дарнелла? Хочешь снова отведать дерьмеца, не наелся? Да пошло оно все! Арни уже большой мальчик, сам справится. – Никуда, – ответил я и заглянул в хлебницу: в самом дальнем углу обнаружилась сестренкина заначка – бисквит «Твинки». Ха, вот Элейна взбесится, когда захочет перекусить во время «Субботней ночи в прямом эфире», тайком проберется на кухню и не обнаружит своей вкусняшки. – Никуда, пап. Я вернулся в гостиную, сел, взял у папы еще одну банку пива и запил им «Твинки», а потом даже облизал картонку из-под бисквита. Мы досмотрели, как «Филлис» разделали под орех «Атланту» («Мы им всыпали, – буквально слышу я стариковский голос деда, который умер уже пять лет назад, – всыпали по первое число!»), и я совсем не думал об Арни Каннингеме. Совсем. Ну почти. На следующий день он приехал на своем старинном трехскоростном велике. Мы с Элейной играли в крикет на лужайке за домом. Во время месячных у сестры всегда «руки чешутся». Элейна очень гордилась своими месячными: они приходили регулярно уже целый год и два месяца. – Эй! – крикнул Арни, выезжая из-за угла. – Смотрю, у вас тут битва Твари из Черной лагуны и Невесты Франкенштейна! – Сыграешь с нами? – предложил я. – Бери оружие! – Я с ним играть не буду! – заявила Элейна, бросая свой молоток. – Он жульничает еще больше, чем ты! Ох уж эти мужчины! И она ушла, а Арни с театральным придыханием воскликнул: – Она первый раз назвала меня мужчиной, Деннис! Он упал на колени и взглянул на меня с восхищенным потрясением. Я засмеялся. Арни умел дурачиться, когда хотел. Поэтому он мне и нравился – ну, помимо прочего. И еще мне кажется, что это была наша тайна. Никто, кроме меня, не видел его в деле. Однажды по телику рассказывали про миллионера, который хранил украденного Рембрандта в подвале своего дома, чтобы больше никто не мог им любоваться. Я его понимаю. Не то чтобы Арни был Рембрандт – его даже хорошим комиком не назовешь, – но я не мог устоять перед таким соблазном: знать про что-то очень хорошее и никому не рассказывать. Мы еще немного поработали молотком на дорожке для крикета – не играли, просто дубасили по шарам изо всех сил. В конце концов кто-то зашвырнул шар во двор Блэкфордов, я тайком за ним сбегал, и охоту играть нам обоим почему-то отшибло. Мы уселись в шезлонги. Скоро из-под крыльца вылез Орущий Джей Хокинс, которого мы взяли вместо Капитана Мясоеда: наверное, он хотел изловить и зверски разодрать на части какого-нибудь невинного бурундучка. Его янтарно-зеленые глаза блеснули в свете дня – пасмурного и блеклого. – Я думал, ты придешь смотреть бейсбол. Отличная была игра. – Я был у Дарнелла, – ответил Арни. – Слушал игру по радио. – Тут он заверещал высоким голосом, очень неплохо пародируя моего деда: – Мы им всыпали по первое число! Я рассмеялся и кивнул. В тот день я заметил в Арни что-то новое… может, дело было в дневном свете, хоть и ярком, но все же мрачноватом. Мой друг выглядел очень усталым, под глазами темнели круги, но в то же время лицо у него как будто немного очистилось. На работе он иногда поддавался соблазну и пил много колы, хотя и знал, что с его кожей это категорически запрещено. Прыщи у него высыпали циклами, как и у большинства подростков, только вот у Арни хороших дней не бывало: только плохие и очень плохие. А может, все дело было в свете. – Что успел сделать? – Не так уж и много. Поменял масло. Осмотрел мотор. Он не треснул, Деннис, это точно. То ли Лебэй, то ли еще кто потерял сливную пробку. Там все залило старым маслом. Я в пятницу чудом не стуканул движок. – Так тебе дали подъемник? На него же заранее надо записываться. Арни отвел глаза в сторону. – А, ерунда. – По его голосу я сразу понял: он что-то скрывает. – Я выполнил для мистера Дарнелла пару поручений. Я открыл было рот, чтобы спросить об этих поручениях, но потом решил, что не хочу знать. Может, Уилл просто попросил его сбегать в ближайшую закусочную и принести кофе для постоянных клиентов, или разобрать по ящикам подержанные запчасти. Пусть так. Все равно я не хотел иметь никакого отношения к Кристине и этой части его жизни, включая обстановку в гараже Дарнелла. А еще я чувствовал, что отпустил его. Впрочем, тогда я еще не мог или не хотел толком объяснить себе это чувство. А теперь могу сказать, что именно оно посещает тебя, когда твой лучший друг женится на какой-нибудь смазливой высокомерной сучке. Сучка тебе не нравится, и в девяноста девяти случаях из ста ты не нравишься ей, поэтому ты просто закрываешь дверь в эту комнату вашей дружбы. А потом либо отпускаешь своего друга, либо он отпускает тебя – к большой радости этой сучки. – Может, в кино сходим? – предложил Арни, не находя себе места. – На что? – В «Стейт твин» сейчас идет какой-то мерзкий боевик с единоборствами. Что скажешь? Ки-я! – Он сделал вид, что наносит сокрушительный удар Орущему Джею Хокинсу, и кот стремглав умчался в дом. – Звучит заманчиво. Брюс Ли? – Не, какой-то другой чувак. – Как называется? – Не помню. «Смертоносный кулак». Или «Разящие ладони». Или «Беспощадные гениталии». Ну, что скажешь? Потом вернемся и будем рассказывать Элли все сочные подробности, пока ее не вырвет. – Ладно. Только если успеем на дешевый дневной сеанс. – Ага, до трех точно успеваем. – Тогда пошли. И мы пошли. Оказалось, это был фильм с Чаком Норрисом, очень даже неплохой. В понедельник мы снова отправились на работу – строить ветку заброшенной трассы. Про свой сон я начисто забыл. Постепенно я осознал, что мы с Арни стали видеться гораздо реже – опять-таки это было очень похоже на дружбу с человеком, который недавно женился. Да к тому же я снова замутил с той болельщицей. Нормально так замутил: уже несколько раз я возвращался домой с пульсирующими от боли яйцами, так что едва переставлял ноги. Арни тем временем проводил все вечера у Дарнелла. 9. Бадди Реппертон И не важно, какая будет цена, О, эта двойная выхлопная труба. Мотор мой воет, как собака, У этой крошки поступь «кадиллака».     «Мун Мартин» Последняя рабочая неделя перед началом учебного года началась как раз перед Днем труда. В понедельник я, как обычно, заехал за Арни и увидел, что под глазом у него красуется здоровенный фингал, а на щеке – глубокая царапина. – Что случилось? – Не хочу это обсуждать, – мрачно ответил он. – С родителями уже до хрипоты наобсуждался. – Он бросил свою коробку с ленчем на заднее сиденье и на всю дорогу погрузился в мрачную тишину. На работе кто-то пытался его подколоть, но Арни только пожимал плечами. По дороге домой я тоже не стал его расспрашивать и молча слушал радио. Может, я бы так и не узнал, что произошло, если б нам по пути не попалось заведение под названием «Джино». – Давай возьмем пиццу, – сказал я, паркуясь на стоянке перед «Джино». – Большую, жирную и чтоб подмышками воняла! – Фу, Деннис, какая мерзость! – Чистыми подмышками, – смилостивился я. – Ну, идем. – Не, у меня с наличными не очень, – вяло проговорил Арни. – Я угощаю. Можешь даже посыпать свою половину этими гадскими анчоусами. Ну? – Слушай, Деннис, я правда… – И пепси. – От «пепси» у меня прыщи, ты же знаешь. – Ага, знаю. Здоровенный стакан пепси. Впервые за день его глаза просияли. – Да… Здоровенный стакан пепси… Ты змей-искуситель, Деннис, знаешь об этом? – Можно даже два стакана, если хочешь. – Это было подло с моей стороны, все равно что предложить шоколадный батончик цирковой толстухе. – Два… – Он стиснул мое плечо. – Два стакана пепси, Деннис! – Он начал биться в конвульсиях, хватаясь за горло и крича: – Два! Быстро! Два стакана! Я так смеялся, что чуть не въехал в стену из шлакоблоков. А когда мы вышли из машины, подумал: что плохого, если Арни выпьет пару стаканчиков пепси? Он уже давно не баловался газировкой: то, что пасмурным воскресным утром две недели назад показалось мне легким улучшением, сегодня было видно невооруженным глазом. Его лицо по-прежнему покрывали бугры и кратеры, но далеко не все они – уж простите, я должен это сказать – сочились гноем. Да и во всех остальных смыслах он выглядел гораздо лучше, чем обычно. Арни загорел и окреп на дорожных работах. Словом, я решил, что он вполне заслуживает пепси. Эдакая награда победителю. У пиццерии «Джино» отличный директор: итальянец по имени Пэт Донахью. На кассе у него красуется наклейка «ИРЛАНДСКАЯ МАФИЯ», в День святого Патрика он подает зеленое пиво (17 марта к его заведению не подойти, такая у дверей стоит очередь, а музыкальный автомат снова и снова играет «Улыбку ирландских глаз» Розмари Клуни) и надевает черный котелок, который балансирует у него на самой макушке. Автомат – древний «Вурлитцер», пережиток 40-х, и все музыкальные композиции (а не только «Улыбка ирландских глаз») в нем доисторические. Могу поспорить, это последний автомат в Америке, где за четвертак можно послушать три песни. Когда я изредка курю травку, то всегда мечтаю о пиццерии «Джино»: как я вхожу туда, заказываю три пиццы с кучей дополнительных начинок, кварту пепси и шесть или семь шоколадных пирожных со сливочной помадкой – фирменный десерт Пэта Донахью. А потом я просто сижу и потихоньку уминаю все заказанное под бесконечный поток избранных хитов «Бич бойз» и «Роллингов» из музыкального автомата. Мы вошли, сделали заказ и сели поглазеть, как три повара будут подкидывать и ловить громадные круги теста. Они то и дело обменивались язвительными итальянскими шуточками вроде: – Эй, Говард, вчера на танцульках я встретил твоего брата. Он был с какой-то жуткой уродиной. Это кто? – Как – кто? Это ж твоя сестра! Нет, вы мне скажите, где еще можно услышать такое старье? Люди входили и выходили, в основном это были школьники. Совсем скоро нам предстояло увидеть этих же ребят в школьных коридорах, и я вдруг ощутил приступ «ностальгии по настоящему» – в придачу к уже знакомому страху. В голове у меня орал школьный звонок, но даже его протяжный звон словно бы твердил: «Ну, Деннис, наслаждайся, больше ты меня не услышишь. Со следующего года ты станешь взрослым». Я слышал, как лязгают закрывающиеся школьные шкафчики, их неумолимое «бумц-бумц-бумц», как лайнмены на поле врезаются в тренировочные манекены, как Марти Беллерман орет во всю глотку: «Моя жопа и твое лицо, Педерсен! Найди десять отличий!» Сухой запах мела в классных комнатах математического крыла. Перестук пишущих машинок, доносящийся из больших классов для секретарских курсов на втором этаже. Мистер Мичем, директор, в конце дня зачитывающий важные объявления сухим беспокойным голоском. Обеды на открытом воздухе, на трибунах вокруг школьного стадиона. Свежий приплод новичков – забитых и потерянных. А в самом конце ты идешь по актовому залу в огромном бордовом банном халате… и все. Школа заканчивается. Тебя спускают с цепи прямо в ничего не подозревающий мир. – Деннис, ты ведь знаешь Бадди Реппертона? – спросил Арни, выдирая меня из забытья. Нам принесли пиццу. – Бадди… как ты сказал? – Реппертон. Фамилия была знакомая. Принявшись за свою половину пиццы, я попытался припомнить лицо человека, который ее носил. Наконец вспомнил. Когда я еще был забитым новичком, у нас с ним случилась размолвка. Мы были на танцах, музыканты ушли на перекур, а я встал в очередь за стаканчиком содовой. Реппертон отпихнул меня в сторону и сказал, что старшеклассники обслуживаются вне очереди. Он тогда учился в десятом классе: здоровенный, страшный и злобный верзила. У него были впалые щеки, густая копна сальных черных волос и маленькие, поставленные чересчур близко друг к другу глазки. Однако в этих глазах горел довольно живой и злой ум. Большую часть времени Бадди Реппертон торчал в курилке. Я выдвинул еретическую теорию о том, что старшеклассники и все прочие имеют равные права в очереди за напитками. Реппертон предложил выйти на улицу. К этому времени очередь распалась и образовала застывший в напряженном ожидании круг, грозивший с минуты на минуту превратиться в арену. Тогда к нам подошел один из учителей и велел всем разойтись. Реппертон пообещал добраться до меня, но так и не добрался. Больше мы с ним не пересекались, я лишь время от времени видел его фамилию в списке оставленных после уроков за плохое поведение. Пару раз его даже исключали из школы; такие ребята, как вы понимаете, не состоят в Лиге молодых христиан. Я рассказал Арни об этой стычке, и он понимающе кивнул. Потом дотронулся до своего фингала, который уже набряк отвратительной желтизной. – Это его рук дело. – Реппертон тебя разукрасил?! – Ага. Арни рассказал, что познакомился с Реппертоном в школьной автомастерской. Одна из издевок судьбы в случае с Арни состояла в том, что его интересы и способности постоянно вынуждали его иметь дело с типами, которые считали своим личным долгом регулярно надирать задницу арни каннингемам этого мира. В десятом классе Арни записался на спецкурс «Основы технологии производства и ремонта автомобилей» (раньше он назывался просто «автомеханика», пока школа не получила от государства целую кучу денег на профессиональное обучение), и парень по имени Роджер Гилман выбил из него все дерьмо. Знаю, нехорошо так говорить про собственного друга, но красиво тут не скажешь. Гилман попросту выбил из Арни все дерьмо. Последний просидел дома несколько дней, а Гилман получил недельные каникулы – для него это была скорее награда, чем наказание. Сейчас он сидит в тюрьме за грабеж. Бадди Реппертон входил в компанию Роджера Гилмана и после его ареста, можно сказать, принял бразды правления. Для Арни визит в автомастерскую был сродни посещению демилитаризированной зоны. Если он возвращался живым, то потом мчался во весь дух на другой конец школы с шахматной доской под мышкой и в окружении верных соратников. Помню, как однажды посетил городской шахматный турнир в Сквирелл-Хилле: он стал для меня символом той шизы, в которую превратилась школьная жизнь моего лучшего друга. Он сидел, сгорбившись, над шахматной доской, а вокруг висела тяжелая, вязкая тишина (на таких мероприятиях других звуков не услышишь). После долгой паузы Арни передвинул ладью – при этом рука у него была такая черная от машинного масла и смазки, что даже «Бораксо» не справился с пятнами. Конечно, не все завсегдатаи школьной мастерской его третировали, попадались там и хорошие ребята. Но они делились на две категории: у одних была своя закрытая тусовка, другие без конца курили дурь. Те, что из закрытой тусовки, жили в бедных районах Либертивилля (и не говорите мне, что в школе никому нет дела, из какого ты района, – еще как есть), всегда вели себя очень серьезно и тихо, отчего многие ошибочно считали их тупицами. Большинство из них выглядели так, словно пришли прямиком из 1968-го: длинные хвосты, джинсы, линялые футболки. Разница заключалась в том, что в 1978-м никто из них не хотел свергнуть власть, пределом их мечтаний была собственная автомастерская. Да и вообще, школьная мастерская вечно притягивает к себе всякое хулиганье: они там не столько учатся, сколько отбывают срок. Когда Арни упомянул имя Бадди Реппертона, я сразу вспомнил парней, что постоянно вертелись на его орбите. Всем им было уже под двадцать, но они никак не могли сдать выпускные экзамены и окончить школу. Дон Ванденберг, Сэнди Галтон, Попрошайка Уэлч. Последнего звали Питер, но все называли его Попрошайкой, потому что он любил «пострелять» мелочь на рок-концертах в Питсбурге. Бадди Реппертон прикатил к Дарнеллу на двухлетнем синем «камаро», побывавшем в жуткой аварии: после столкновения со встречной машиной на трассе номер 46 возле национального парка Скуонтик-Хиллз автомобиль несколько раз перевернуло. С двигателем все было нормально, а вот корпус пострадал куда серьезнее. Бадди купил «камаро» у одного из приятелей Дарнелла и привез ее в гараж примерно через неделю после того, как Арни приехал на Кристине. Впрочем, Бадди и раньше частенько там околачивался. Поначалу он попросту игнорировал Арни, и тот, разумеется, ничуть не обижался на такое невнимание к собственной персоне. Зато Бадди был на дружеской ноге с Дарнеллом. Инструменты, которые остальным доставались только по предварительной записи, Бадди получал по первой же просьбе. А потом Реппертон начал вредничать: по дороге от автомата с колой как бы невзначай задевал коробку с насадками для гнездового ключа, и те разлетались по всему отсеку, или сшибал локтем чашку кофе, которую Арни забывал на полке. А потом с мерзкой торжествующей улыбкой, как у Стива Мартина, протягивал: «Ой, ну прости-и-те!» Дарнелл тут же принимался орать на Арни, чтобы тот живо собрал все насадки, пока одна из них не завалилась в какую-нибудь дыру или щель. Через некоторое время Бадди начал заруливать в отсек Арни и с размаху хлопать его по спине, вопя: «Как делишки, Шлюхингем?!» Арни сносил эти первые залпы со стоицизмом матерого рохли. Наверное, он надеялся, что нападки Реппертона достигнут определенной высшей точки и сойдут на нет или что мучитель найдет себе другую жертву. Был и третий вариант, о котором приходилось только мечтать: что Бадди рано или поздно за что-нибудь прижмут и посадят и он исчезнет со сцены, как однажды исчез Роджер Гилман. Гроза разразилась в воскресенье днем, когда Арни решил смазать все замки, петли и прочие нуждающиеся в смазке детали – просто потому, что еще не скопил денег на очередную жизненно необходимую запчасть. Реппертон проходил мимо, весело насвистывая и попивая колу. В руке у него была рукоятка от домкрата. Поравнявшись с двадцатым отсеком, он резко двинул этой рукояткой в сторону – и разбил одну из передних фар Кристины. – Вдребезги, мать его, – сказал мне Арни, поедая пиццу. «Ой, гляньте-ка, что я натворил! – завопил Бадди Реппертон с наигранным ужасом. – Ну извини-и…» Больше он ничего сказать не успел. Арни готов был бесконечно сносить нападки Реппертона, но тот покусился на святое – на Кристину, – и этим мгновенно спровоцировал ответный удар. Арни набросился на него с кулаками (в кино он непременно угодил бы врагу прямо в выключатель, и тот растянулся бы на грязном гаражном полу). Однако жизнь – не кино. Арни не достал Реппертону до подбородка, а просто вышиб у него из рук орешки и колу, которая залила ему все лицо и футболку. – Ну все, гаденыш! – завопил Реппертон. Вид у него был почти до смешного обалдевший. – Получай! – Он замахнулся на Арни рукояткой от домкрата. К ним подбежали несколько человек, и кто-то потребовал, чтобы Реппертон выбросил рукоятку и дрался по-честному. Ну он и выбросил. – Дарнелл даже не попытался остановить драку? – спросил я Арни. – А его не было, Деннис. Он куда-то исчез за пятнадцать минут до того, как все началось. Прямо как знал. Арни сказал, что основной ущерб Реппертон нанес ему почти сразу: сначала поставил фингал, потом разодрал щеку (перстнем выпускника, который он купил, пока учился в очередном десятом классе). – Ну и еще несколько синяков тут и там. – Тут и там – это где? Мы сидели за одним из дальних столиков. Арни огляделся по сторонам, убедился, что никто не смотрит, и задрал футболку. Я охнул. На груди и животе Арни красовался страшный закатный пейзаж из синяков – желтых, красных, багровых, коричневых. Они только-только начали бледнеть. Как он умудрился прийти на работу в таком состоянии – по сей день остается для меня загадкой. – Друг, а ребра-то у тебя целы? – с неподдельным ужасом спросил я. Фингал и царапина по сравнению с этим дерьмом показались мне цветочками. Я не раз становился свидетелем школьных потасовок, даже сам в них участвовал, но такое видел впервые: Арни схлопотал по-взрослому. – Целы, – вяло ответил он. – Мне повезло. – Причем крупно. Больше Арни ничего про драку не рассказывал, но свидетелем того побоища стал парень по имени Рэнди Тернер: он-то и посвятил меня во все подробности, когда начался учебный год. По его словам, Арни досталось бы куда больше, если б не его внезапная вспышка ярости: Реппертон такого не ожидал. Арни накинулся на Бадди с таким рвением, точно дьявол всыпал ему красного перца в задницу. Он размахивал кулаками, вопил, ругался и плевался. Я попробовал это представить и не смог. Зато у меня перед глазами встала другая сцена: Арни колотит по моей приборной доске, оставляя на ней вмятины, и орет во всю глотку, что заставит гадов жрать свое дерьмо. Он загнал Реппертона в противоположный угол гаража, разбил ему нос в кровь (скорее по счастливой случайности, нежели благодаря своей силе и ловкости), а потом ударил его в горло так, что тот закашлялся, захрипел и вообще потерял всякий интерес к драке. Бадди отвернулся, хватаясь за горло и чуть не блюя, и тогда Арни впечатал свой рабочий ботинок со стальным мыском ему под зад: Бадди растянулся на полу и все еще держался за горло, одновременно вытирая хлещущую из носа кровь (как утверждал Рэнди Тернер), когда в гараже объявился Уилл Дарнелл. Арни забил бы сукина сына до смерти, если бы Дарнелл не подбежал и не завизжал своим осипшим голосом: «А ну хорош, хорош, я сказал!» – Арни думал, что драка подстроена, – сказал я Рэнди. – Что Бадди нарочно разбил ему фару, а Уилл нарочно удрал из гаража. Рэнди пожал плечами: – Может быть. Запросто. Дарнелл и впрямь вернулся ровно в тот момент, когда Бадди начал проигрывать. Семеро мужиков схватили Арни и оттащили в сторону. Сначала он бился как ненормальный, орал, чтобы его отпустили и чтобы Реппертон заплатил за разбитую фару, иначе он его убьет. Наконец он утих и сам не мог понять, как это вышло, что он до сих пор на ногах, а Реппертон валяется на полу. Тот в итоге встал: футболка заляпана грязью и маслом, в носу все еще пузырилась кровь. Он бросился было на Арни, но Рэнди сказал, что выглядело это неубедительно и было сделано скорее для виду. Его тоже оттащили и увели подальше. Дарнелл подошел к Арни, велел ему сдать инструменты и выметаться. – Бог ты мой, Арни! Почему ты не позвонил? Он вздохнул. – Слишком был подавлен. Мы доели пиццу, и я купил Арни третью пепси. Все-таки от этой дряни цветет не только лицо, но и душа. – Я так и не понял, насовсем он меня выгнал или нет, – сказал Арни, когда мы ехали домой. – Как ты думаешь, Деннис? Меня вышвырнули? – Он забрал у тебя ключ от ящика с инструментами, говоришь? – Да. Меня еще никогда ниоткуда не выгоняли. – Он, казалось, вот-вот расплачется. – Тебе же лучше. Уилл Дарнелл – сволочь еще та. – И все равно оставаться там было бы глупо. Даже если Дарнелл разрешит мне вернуться, Реппертон-то никуда не денется. Снова подеремся… Я начал напевать мелодию из фильма «Рокки». – Нет, серьезно, я бы с ним подрался. Только боюсь, что в следующий раз Бадди придет, когда меня не будет, и пройдется монтировкой по Кристине. Дарнелл ему мешать не станет. Я не ответил, и, наверное, Арни решил, что я с ним согласен. Но на самом деле я считал, что Бадди Реппертону нет никакого дела до ржавого «плимута-фьюри» 58-го года. Вовсе не машина была его главной мишенью. И если Бадди поймет, что не справится с уничтожением главной мишени сам, то он попросту позовет своих дружков – Дона Вандерберга, Попрошайку Уэлча и прочих. Надевайте свои говнодавы, ребята, сегодня будем давить говно из одного урода. Мне пришло в голову, что они запросто могут его убить. В прямом смысле этого слова. Иногда хулиганье перегибает палку, такое случается. В газетах то и дело появляются заметки о подобных происшествиях. – …ее держать? – А? – Я так глубоко задумался, что не расслышал последнего вопроса Арни. – Я спрашиваю, не знаешь ли ты, где я могу ее держать? Машина, машина, машина… У него только одно на уме! Мне уже хотелось сказать ему, чтобы сменил пластинку. Самое дурацкое, речь шла не просто о машине, а именно о Кристине, и только о ней. Арни ведь умный малый и должен понимать, что это становится похоже на одержимость… Но он не понимал. Ничего не понимал. – Арни, – сказал я, – друг мой. Тебе сейчас надо подумать о более серьезных вещах. Где ты собираешься держать себя? – В смысле? – Что ты будешь делать, если Бадди Реппертон и его дружки захотят тебя отметелить? У него вдруг стало очень мудрое выражение лица – эта перемена случилась столь внезапно, что я почти испугался. Не просто мудрое – хитрое и готовое на все. Такое лицо я видел в детстве по телевизору: оно было у ребят в черных пижамах, которые без труда надирали задницу самой хорошо оснащенной и самой подготовленной армии на свете. – Деннис, – наконец ответил Арни, – я сделаю все, что в моих силах. 10. Смерть Лебэя Нет машины? Плохи дела! Зато водителя уже я нашла!     Джон Леннон и Пол Маккартни В кино показывали «Бриолин», и я пошел на него со своей девушкой, болельщицей. Мне фильм показался дурацким, зато ей понравился. Я сидел, смотрел, как танцуют и поют ненастоящие киношные подростки (если захочу увидеть настоящих подростков – ну более или менее, – посмотрю как-нибудь повтор «Школьных джунглей»), и мысли мои витали неизвестно где. Внезапно меня посетило озарение, как часто бывает, когда не думаешь ни о чем конкретном. Я извинился и вышел в фойе, где был телефон-автомат. Быстро и уверенно набрал номер Арни – я знал его наизусть лет с восьми. Конечно, я мог бы подождать до конца фильма, но уж очень мне понравилась собственная идея. Трубку снял сам Арни. – Алло. – Арни, это Деннис. – А, Деннис. Привет. Голос у него был такой странный и безразличный, что мне стало немного страшно. – Арни? Все нормально? – Конечно. Я думал, вы с Розанной пошли в кино. – Мы и пошли. Звоню из кинотеатра. – Похоже, фильм так себе, – тем же безразличным голосом промолвил Арни. – Розанне нравится. Я думал, это его немного рассмешит, но он лишь терпеливо молчал и ждал, что я скажу. – Слушай, я кое-что придумал! – Придумал? – Ну да! Лебэй! Лебэй тебе поможет! – Ле… – странным высоким голосом начал Арни, а потом вдруг замолчал. Я испугался уже не на шутку. Таким я Арни не припоминал. – Ну да, – затараторил я, – у него же есть гараж. Мне кажется, ради бабла он готов и дохлых крыс жрать. Если предложить ему шестнадцать или семнадцать баксов в неделю… – Очень смешно, Деннис, – ледяным и злобным тоном проговорил Арни. – Арни, да что… Он повесил трубку. Я ошарашенно смотрел на автомат и никак не мог взять в толк, что произошло. Опять его предки что-то учинили? Или он съездил к Дарнеллу и обнаружил, что машину разбили? Или… Внезапно до меня дошло. Я положил трубку, подошел к торговому киоску и спросил, нет ли у них сегодняшней газеты. Девица, торговавшая леденцами и попкорном, наконец выудила откуда-то помятый номер и молча жевала жвачку, надувая пузыри, пока я открывал последнюю страницу, где печатали некрологи. Наверное, думала, что я сделаю с газетой что-нибудь неприличное – или даже съем ее. Сначала я ничего не увидел. А потом перевернул страницу и прочитал один из заголовков: «УМЕР 71-ЛЕТНИЙ ВЕТЕРАН ВОЙНЫ». Под заметкой поместили фотографию Роланда Д. Лебэя в военной форме: он выглядел лет на двадцать моложе и куда бодрее, чем когда мы с ним общались. Некролог был короткий. Лебэй скончался внезапно, воскресным днем, у него остались брат Джордж и сестра Марша. Похороны пройдут в четверг, в два часа дня. «Внезапно». В этих некрологах всегда пишут либо «безвременно», либо «после долгой болезни», либо «внезапно». Последнее может означать что угодно, от эмболии кровеносного сосуда мозга до несчастного случая в горячей ванне, куда иногда падает работающий фен. Я вдруг вспомнил, как один раз подшутил над маленькой Элли – ей тогда было не больше трех. Показал ей игрушку «чертик из табакерки». Ох, ну и испугалась она! Сначала в руках у старшего брата Денниса была миленькая блестящая коробочка с музыкой, и вдруг – БАХ! – из нее выскочил какой-то урод с жуткой ухмылкой и носом-крючком, который чуть не выбил ей глаз. Элли с криками побежала к маме, а я сидел, угрюмо глядя на кивающего чертика в ожидании взбучки. Конечно, я ее заслужил: знал ведь, что Элли напугает мерзкий черт! Выпрыгивающий так внезапно. Я отдал газету девице за прилавком и тупо уставился на афиши с надписями «НОВЫЙ БЛОКБАСТЕР» и «СКОРО НА ЭКРАНАХ». В воскресенье днем. Так внезапно. Удивительно, как иногда все складывается. Моя идея заключалась в том, чтобы Арни отвез Кристину туда, откуда взял: в гараж Лебэя. Может, тот бы согласился держать ее у себя за хорошие деньги. Но теперь выяснилось, что Лебэй умер. Он умер в тот же день, когда Бадди Реппертон подрался с Арни и разбил фару на его машине. Я вдруг представил себе, как Бадди замахивается ручкой от домкрата, и в этот самый миг из глаза Лебэя вырывается фонтан крови, он заваливается набок и внезапно, без всякого предупреждения… Прекрати, Деннис, сказал я себе. Хорош выдумы… И тут у меня в голове, где-то глубоко-глубоко, зазвучал шепот: «Давай прокатимся, малыш, прокатимся с ветерком…» Потом все умолкло. Девица за прилавком лопнула пузырь и сказала: – Ты сейчас все самое интересное пропустишь. Конец клевый. – Ага, спасибо. Я двинулся было к входу в кинозал, но потом подошел к автомату с напитками. В горле все пересохло. Не успел я допить, как двери кинозала распахнулись, и в фойе стали выходить люди. Над их головами я увидел завершающие титры. Вскоре вышла Розанна: она всюду искала меня. Ловя на себе восхищенные мужские взгляды, она в своей мечтательной и сдержанной манере их отражала. – Ден-Ден! – воскликнула она, хватая меня за руку. Нет ничего хуже, чем слышать в свой адрес вот это «Ден-Ден» – ладно, может, есть вещи и похуже, когда тебе выкалывают глаз раскаленной кочергой или ампутируют ногу бензопилой, но это прозвище никогда мне не нравилось. – Где ты был? Пропустил конец! А в конце ведь все… – …самое интересное, – закончил я за нее. – Прости. Зов природы, ничего не поделаешь. Внезапно прихватило. – Я тебе все расскажу, если отвезешь меня на набережную, – сказала она, прижимая мою руку к мягкой груди. – И если, конечно, ты еще хочешь немного поболтать. – Счастливый был конец? Она улыбнулась, и ее большие красивые глаза с поволокой засияли. Она еще крепче прижала мою руку к груди. – Очень счастливый! Обожаю хеппи-энды, а ты? – Жить без них не могу, – ответил я. Мне стоило бы думать о том, что обещает это прикосновение, но думал я только об Арни. Ночью мне снова приснился кошмар о Кристине, только в этом сне она была старая – не просто старая, а древняя. Ужасная махина, какой самое место в колоде карт Таро: вместо Висельника – Машина Смерти. Я готов был поверить, что она ровесница пирамид. Двигатель ревел, чихал и выбрасывал клубы омерзительного голубого дыма. Машина была не пуста. За рулем сидел, откинувшись на спинку сиденья, Роланд Д. Лебэй. Глаза у него были открыты, но мертвы. Всякий раз, когда двигатель машины взвизгивал и изъеденный ржавчиной кузов Кристины начинал дрожать, тело Лебэя тоже вскидывалось, как тряпичная кукла. Облезлая черепушка на тонкой шее болталась туда-сюда. А потом шины страшно завизжали, и «плимут» бросился из гаража прямо на меня. В этот миг ржавчина растаяла, мутное лобовое стекло очистилось, хром засверкал свирепой новизной, а лысые покрышки вдруг превратились в пухлые «Уайд овалс» с протекторами глубиной с Большой Каньон. Она кричала на меня, фары слепили ненавистью, а я, поднимая руки в бессмысленной и дурацкой попытке защититься, подумал: «Господи, какая неистощимая ярость…» Тут я проснулся. Без крика. На сей раз крик застрял у меня в горле. Но еще секунда – и он бы точно вырвался. Я резко сел. На моих коленях лежала сбитая в комок простыня и лужица холодного лунного света. Я подумал: «Скончался внезапно». В ту ночь я уже не смог уснуть так быстро. 11. Похороны Плавники, как у акулы, и шины с белым кантом, Едет – что летит, и вся блестит бриллиантом. Когда умру, дружище, не дай подохнуть как собаке, А отвези на кладбище в любимом «кадиллаке».     Брюс Спрингстин Брэду Джеффрису, нашему прорабу, было за сорок, он почти облысел, зато мог похвастаться крепким телосложением и перманентным загаром. Он любил поорать – особенно когда мы выбивались из графика, – но в целом заслуживал уважения. Во время перерыва я подошел к нему и спросил, насколько отпросился Арни: на полдня или на весь день. – На пару часов, только чтобы застать само погребение, – ответил Брэд. Он снял очки в стальной оправе и помассировал красные вмятины на переносице. – Только не говори мне, что тебе тоже надо. Вы оба в конце недели все равно увольняетесь, оставляете меня с этими придурками… – Брэд, мне правда очень надо. – Почему? Кем он вам приходится? Каннингем сказал, он просто продал ему машину. Неужели кто-то, кроме семьи, ходит на похороны к торговцам подержанными тачками? – Он был не торговец, обычный старик. У Арни из-за всего этого могут быть проблемы, Брэд, я должен быть рядом. Брэд вздохнул. – Ладно, ладно, ладно… С часу до трех ты свободен, как и он. Но только если будете работать без обеда, а в четверг останетесь до шести вечера. – Конечно. Спасибо, Брэд! В час дня я поймал попутку и доехал до строительных бытовок. Арни был внутри: он уже повесил на крюк свою желтую каску и надевал чистую рубашку. Завидев меня, он чуть не подскочил от испуга. – Деннис! Ты что тут делаешь? – Собираюсь на похороны. Как и ты. – Нет, – сразу отрезал он, и это слово проняло меня сильнее, чем все остальное – чем его отсутствие по субботам, чем холодность Майкла и Регины, чем его странный голос в тот вечер, когда я позвонил ему из кинотеатра. До меня дошло, что Арни полностью исключил меня из своей жизни, и случилось это так же внезапно, как смерть Лебэя. – Да, – сказал я. – Арни, мне этот старикан уже снится. Слышишь, нет? Он мне снится! Я иду на похороны. Можем пойти врозь, если хочешь. – Ты не шутил, верно? – В смысле? – Ну, когда позвонил мне из кино. Ты и впрямь не знал, что он помер. – Господи! Ты что, думаешь, я стану шутить по такому поводу? – Нет, – ответил он, но не сразу, а после тщательных размышлений. Я понял: Арни подозревает, что весь мир теперь настроен против него. Уилл Дарнелл, Бадди Реппертон, даже родители. Но дело было не в них. Дело было в машине. – Он тебе снится? – Да. Арни обдумал мои слова, все еще держа в руках чистую рубашку. – В газете написали, его хоронят на кладбище «Либертивилль Хайтс». Поедешь на автобусе или со мной? – С тобой. – Отлично. Мы стояли на холме над кладбищем, не осмеливаясь и не очень-то желая спускаться к горстке скорбящих. Их было не больше пяти-шести, половина – старики в тщательно сохранявшейся военной форме, от которой буквально за милю несло нафталином. Гроб с телом Лебэя стоял над могилой, на нем лежал флаг. Жаркий августовский ветер доносил до нас слова священника: «Человек подобен траве, которую рано или поздно скашивают, человек подобен цветку, что расцветает весной и вянет летом, и оттого мы, люди, так любим все мимолетное и преходящее». Когда служба закончилась, флаг сняли и какой-то человек лет шестидесяти бросил на гроб горсть земли, крошки которой соскользнули в могилу. В некрологе говорилось, что Лебэя пережили сестра и брат. Видимо, землю бросил брат: сходство было не поразительное, но все же было. Сестра на похороны не явилась; вокруг могилы собрались одни «мальчишки». Двое из Американского легиона сложили флаг в треуголку и вручили его брату Лебэя. Священник попросил Господа благословить их, спасти и сохранить, возвысить и одарить своею благодатью. Скорбящие начали расходиться. Я оглянулся на Арни: его не было рядом. Он отошел в сторону, под дерево, и на его щеках блестели слезы. – Все нормально, Арни? – спросил я, мысленно подмечая, что покойного никто, кроме Арни, не оплакивал. Знай Роланд Д. Лебэй, что Арни Каннингем окажется единственным человеком на свете, пролившим слезу на его скромных похоронах, он бы наверняка скостил ему пятьдесят баксов за свою дерьмовую тачку. Впрочем, она не стоила и ста пятидесяти. В какой-то странной, почти безумной ярости он вытер щеки и прохрипел: – Нормально. Пойдем. – Ага. Я подумал, что Арни решил уехать, но нет, он двинулся вовсе не к моему «дастеру», а вниз по склону холма. Я хотел было спросить, куда он, но осекся: дураку ясно, что он замыслил поговорить с братом Лебэя. Брат тихо беседовал с двумя легионерами, зажав под мышкой флаг. На нем был костюм человека, не скопившего к пенсии больших денег: синий в тонкую полоску, со слегка замасленным задом. Галстук снизу помялся, а воротник белой рубашки пожелтел. Он оглянулся на нас. – Простите, – сказал Арни, – вы ведь брат Лебэя? – Верно. – Он вопросительно и, как мне показалось, чуть настороженно уставился на моего друга. Арни протянул ему руку. – Меня зовут Арнольд Каннингем. Я был немного знаком с вашим братом. Недавно купил у него машину. Сперва брат Лебэя машинально протянул руку навстречу – наверное, жест этот засел в подкорке американцев даже глубже, чем привычка проверять ширинку после посещения общественного туалета, – но, услышав про покупку машины, заметно смутился и чуть не отдернул руку. Однако же не отдернул. И после быстрого рукопожатия сразу же спрятал ее за спину. – Кристина… – сухо проговорил он. Да, семейное сходство определенно присутствовало: нависшие над глазами брови, выдвинутая челюсть, светло-голубые глаза. Но все же лицо этого человека было мягче, даже добрее; вряд ли оно когда-нибудь приобрело бы коварное лисье выражение, каким отличалось лицо Роланда Д. Лебэя. – Да-да. Последняя весточка, которую я получил от Ролли, была о продаже Кристины. Святый боже, и этот величает ее по имени! А брата-то как назвал – Ролли! Трудно представить, что кто-то способен так называть злобного псориазного старикашку в замызганном корсаже. Впрочем, это прозвище он произнес без малейшей нежности или любви в голосе. Лебэй продолжал: – Мой брат редко пишет, но его хлебом не корми – дай над кем-нибудь поглумиться. Вы уж не взыщите, не могу подобрать другого слова. В своей записке Ролли назвал вас «глупой целкой» и сказал, что отменно вас поимел. Я разинул рот и уставился на Арни, отчасти ожидая очередной вспышки гнева с его стороны. Однако тот даже бровью не повел. – Отменно или нет, – спокойно проговорил Арни, – решать не ему, вы так не считаете, мистер Лебэй? Лебэй рассмеялся, но не слишком весело. – Это мой друг. Мы были вместе в день покупки. Меня представили, и я пожал руку Джорджу Лебэю. Солдаты ушли. Оставшись втроем, мы неловко посмотрели друг на друга, и Лебэй переложил флаг из одной руки в другую. – Так чем могу помочь, мистер Каннингем? – наконец спросил Лебэй. Арни откашлялся. – Видите ли, меня интересует гараж, – сказал он. – Я сейчас чиню машину, привожу ее в нормальный вид, чтобы пройти техосмотр. Родители не разрешили мне держать ее дома, вот я и… – Нет. – …может, вы согласитесь сдать гараж в аренду… – Нет, ей-богу, даже не обсуждается. – Я согласен платить двадцать долларов в неделю, – сказал Арни. И добавил: – Двадцать пять, если хотите. – Я поморщился. Он был как ребенок, угодивший в зыбучие пески и решивший напоследок вдоволь наесться пирожных с крысиным ядом. – Не может быть и речи! – Лебэй начал выходить из себя. – Мне нужен только гараж, – сказал Арни, тоже теряя присутствие духа. – Только гараж, в котором она изначально стояла. – Невозможно, – ответил Лебэй. – Я подал объявления о продаже в «21 век», «Недвижимость Либертивилля» и «Жилье в Питсбурге». Они будут показывать дом… – Да-да, конечно, в будущем, но до тех пор… – И покупателям может не понравиться, что вы там что-то мастерите. Понимаете? – Он чуть наклонился к Арни. – Не обижайтесь, я ничего не имею против молодежи – если бы имел, меня бы уже давно упрятали в психушку, ведь я почти сорок лет проработал учителем в Парадайз-Фоллз, Огайо. Вы производите впечатление воспитанного и умного молодого человека. Но я намерен как можно быстрее продать дом брата и поделить деньги с сестрой, она живет в Денвере. Я хочу забыть об этом доме – и о брате. – Понятно… А что, если я немного присмотрю за домом? Подстригу лужайку, покрашу забор, отремонтирую что-нибудь? Я могу быть очень полезен в этом смысле. – Да, он на все руки мастер, – подхватил я. Пусть думает, что я на его стороне. Даже если это не совсем так. – Я уже нанял человека для такого рода работ, – ответил Лебэй. Прозвучало вполне убедительно, но почему-то я сразу понял, что это ложь. И Арни тоже. – Ладно. Примите мои соболезнования. Ваш брат показался мне очень… волевым человеком. Когда он это сказал, я вдруг вспомнил, как старикан стоял на своей лужайке и плакал. «Что ж, вот я от нее и избавился, сынок». – Волевым? – Джордж Лебэй цинично улыбнулся. – О да. Воли сукину сыну было не занимать. – Он сделал вид, что не заметил потрясенного взгляда Арни. – Что ж, простите, джентльмены, но мне нужно идти. От этой жары у меня прихватило живот. Он зашагал прочь. Мы провожали его взглядом, стоя неподалеку от могилы. Вдруг Лебэй остановился – лицо Арни просияло, он решил, что тот передумал насчет гаража – и повернулся к нам. – Мой вам совет, – сказал он Арни, – забудьте про эту машину. Продайте. Если никто не купит ее целиком, продайте на запчасти, а если и запчасти никому не нужны – отвезите ее на свалку. Избавьтесь от нее быстро и решительно, как от дурной привычки. Поверьте, так будет лучше. Он стал ждать от Арни ответа, но тот молчал и лишь пристально смотрел Лебэю в глаза. Его собственные глаза приобрели особенный сланцевый оттенок, означавший, что он принял окончательное решение и пересмотру оно не подлежит. Лебэй это понял и кивнул. Вид у него был поникший и немного болезненный. – Что ж, всего доброго, господа. Арни вздохнул. – Ничего не вышло. Он смотрел в спину уходящему Лебэю с некоторой неприязнью. – Да уж. – Я понадеялся, что в моем ответе он услышал больше печали, чем было на самом деле. Мысль о том, чтобы вернуть Кристину в тот гараж, не внушала мне радости. Ведь именно это мне и приснилось минувшей ночью. Кристина у себя дома. Мы молча зашагали к моему «дастеру». Лебэй оставил в моей душе неприятный осадок. Оба Лебэя. Внезапно я принял решение – одному Богу известно, как все сложилось бы, не поддайся я этому внезапному импульсу. – Слушай, мне надо отлить, – сказал я. – Подожди пару минут, о’кей? – О’кей, – ответил Арни, не поднимая головы, и поплелся дальше. Я свернул налево, куда указывала крошечная стрелка с обозначением туалета. Одолев первый холм и скрывшись с глаз Арни, я побежал к парковке. Джордж Лебэй как раз усаживался за руль крошечного «шевроле шеветта» с наклейкой службы проката автомобилей «Херц». – Мистер Лебэй! – выдохнул я. – Мистер Лебэй? Он поднял на меня удивленный взгляд. – Простите за беспокойство… – Ничего страшного. Но, боюсь, своего решения я не изменю. Гараж не сдается. – Вот и славно, – ответил я. Он приподнял густые брови. – Эта машина… «фьюри»… она мне не нравится, – сказал я. Джордж Лебэй молча и выжидательно смотрел на меня. – От нее одни проблемы. Может, конечно, я просто… – Ревнуете? – тихо спросил он. – Ваш друг теперь все свободное время проводит с ней? – Ну да. Мы давно дружим. Только, сдается, не в одной ревности дело. – А в чем же? – Не знаю. – Я огляделся по сторонам в поисках Арни и нигде его увидел. Тем временем я наконец смог сформулировать свой вопрос. – Почему вы сказали ему забыть о машине? Почему посоветовали избавиться от нее, как от дурной привычки? Он промолчал, и я успел испугаться, что ему нечего ответить – по крайней мере мне. Но через несколько секунд он тихо-тихо произнес: – Сынок, а ты уверен, что хочешь лезть в это дело? – Не уверен. – Я вдруг почувствовал, что надо посмотреть ему в глаза. – Но я волнуюсь за Арни. Не хочу, чтобы он вляпался в какую-нибудь историю. От этой машины одни неприятности. Боюсь, дальше будет только хуже. – Приходи вечером в мой мотель. Он находится прямо у съезда с 376-й автомагистрали на Вестерн-авеню. Не заблудишься? – Я на той дороге ямы заливал, – сказал я и с улыбкой продемонстрировал ему руки. – Вот, волдыри до сих пор. Ответной улыбки не последовало. – Мотель «Радуга». Там их два стоит, мой – дешевый. – Спасибо, – неловко ответил я. – Слушайте, правда… – Может, это не твое дело, да и не мое, – тихим учительским голосом (не похожим и вместе с тем до жути похожим на безумный хрип брата) произнес Лебэй. (…Нет на свете запаха приятней, чем запах новой машины. Ну, после женской киски…) – Но кое-что я могу сказать тебе прямо сейчас. Мой брат был скверный человек. Думаю, этот «плимут-фьюри» был единственной любовью его жизни. Так что это их дело, моего брата и твоего приятеля, и больше ничье, даже если мы считаем иначе. Он улыбнулся. Улыбка была неприятная, и на миг мне показалось, что глазами Джорджа на меня смотрит сам Роланд Д. Лебэй. Меня передернуло. – Сынок, ты, наверное, еще маловат для поисков истины, тем более когда ее пытаются донести до тебя другие. Но все же скажу: любовь – это зло. – Он медленно кивнул. – Да-да. Поэты во все времена и порой намеренно заблуждались на этот счет. Любовь – древний убийца. Любовь не слепа. Любовь – это каннибал с чрезвычайно острым зрением. Любовь плотоядна и всегда голодна. – Чем же она питается? – спросил я неожиданно для себя. Речь этого человека показалась мне безумной от начала и до конца, но вопрос почему-то сам сорвался с губ. – Дружбой, – ответил Джордж Лебэй. – На твоем месте, Деннис, я бы начал готовиться к худшему. Он с мягким щелчком закрыл дверь «шеветты» и завел двигатель – такие, наверное, ставят в швейные машинки. А потом он уехал, оставив меня одного на краю заасфальтированной парковки. Я вдруг вспомнил, что Арни ждет меня с другой стороны, и быстро зашагал к туалетам. По дороге мне пришло в голову, что могильщики, гробокопатели, вечные инженеры – или как там они теперь себя называют – сейчас опускают гроб Лебэя в могилу. Земля, которую в конце церемонии бросил Джордж Лебэй, лежит на крышке подобно лапе зверя. Я попытался выбросить из головы эту картину, но ей на смену пришла другая, еще хуже: Роланд Д. Лебэй лежал в выстланном шелком гробу, одетый в лучший костюм и лучшее белье – без вонючего корсажа, разумеется. Лебэй лежал в земле, в гробу, скрестив на груди руки… и отчего-то я был уверен, что на лице у него сияла широченная торжествующая улыбка. 12. Семейная история Меня услышат даже в Нидэме, На трассе 128, где гудят высоковольтки, Здесь так холодно в ночи, Здесь так весело в ночи…     Джонатан Ричмэн и «Модерн ловерс» Мотель «Радуга» и впрямь был паршивый. Длинный одноэтажный барак, растрескавшаяся парковка, две буквы неоновой вывески разбиты и не горят. Именно в таком месте и останавливаются престарелые учителя английского. Знаю, звучит безрадостно, но это правда. А завтра Джордж Лебэй должен был доехать в арендованной машине до аэропорта и улететь в Парадайз-Фоллз, Огайо. Мотель напоминал дом престарелых. В пластиковых креслах на длинной террасе сидели старики со скрещенными костлявыми ногами и в натянутых до колен белых носках. Мужчины походили на древних альпинистов, поджарых и иссохших. Большинство женщин безнадежно заплыли мягким стариковским жиром. С тех пор я видел немало подобных мотелей, заселенных исключительно людьми за пятьдесят: наверное, им рассказывают про эти заведения по какой-нибудь горячей линии «Старенький да удаленький». «Бальзам на вашу удаленную матку или воспаленную простату – отдых в мотеле «Радуга»!» «У нас нет кабельного, зато есть массажное кресло – всего четвертак за сеанс!» Ни одного молодого человека я там не увидел, а ржавые горки и качели пустовали, отбрасывая на землю длинные неподвижные тени. Над вывеской красовалась неоновая радуга, жужжавшая, как пойманный в бутылку рой мух. Лебэй сидел возле двери с табличкой «№ 14», в руке у него был стакан. Я подошел и пожал ему руку. – Лимонаду? – Нет, спасибо. Возле соседнего номера стоял пустой пластиковый стул: я принес его и сел рядом. – Тогда я, с твоего позволения, начну рассказ, – тихо и вежливо проговорил он. – Я на одиннадцать лет младше Ролли и еще только привыкаю к старости. Я поерзал на стуле и промолчал. – Нас было четверо, Ролли – старший, я – младший. Средний Дрю умер во Франции в 1944-м. Они с Ролли оба были военные. Выросли мы здесь, в Либертивилле, только он тогда был гораздо меньше, почти деревня. Настолько мал, что все его жители делились на «своих» и «чужих». Мы были чужие. Неприкаянные. Не от мира сего. Выбирай любое клише. Он тихо хохотнул и плеснул себе еще «севен-апа». – Я почти ничего не помню о детстве Ролли. Все-таки он уже учился в пятом классе, когда я родился, – но одно я запомнил на всю жизнь. – Что? – Его злость, – ответил Лебэй. – Он злился на все и вся. Его бесило, что приходится ходить в школу в лохмотьях, что отец пьет и не может найти нормальную работу ни на одном сталелитейном заводе, что мать не в состоянии положить конец его пьянству. Он злился на младших – Дрю, Маршу и меня, – потому что из-за лишних ртов семья была обречена жить впроголодь. Он протянул мне одну руку и закатал рукав рубашки: под блестящей натянутой кожей бугрились стариковские сухожилия. От локтя до запястья шел бледный шрам. – Подарок от Ролли, – сказал Лебэй. – Мне было три, ему – четырнадцать. Я играл во дворе с распиленными и покрашенными деревяшками, заменявшими мне машины, когда он выскочил из дома, опаздывая в школу. Видимо, я сидел у него на пути. Он отпихнул меня на тротуар, а потом вернулся и швырнул в кусты. Моя рука угодила на заостренный колышек забора, которым мама окружила заросли сорняков и подсолнухов, упорно именуемые ею «палисадником». Крови было много, помню, все рыдали – кроме Ролли, который только вопил: «Это тебе за то, что вечно путаешься под ногами, сопля! Понял?!» Я потрясенно смотрел на старый шрам. До меня дошло, что изначально он был маленьким, но с годами рос: ручка трехлетнего малыша вытягивалась и в конце концов превратилась в худощавую стариковскую руку. Рана, из которой в 1921-м била кровь, затянулась, а на ее месте возникла эта длинная серебристая полоска с поперечными отметинами, напоминающими ступени стремянки. Рана затянулась, но шрам… вырос. Меня пробил жуткий озноб. Я вспомнил, как Арни молотил по приборной доске моего «дастера» и орал, что заставит сукиных детей жрать свое дерьмо. Джордж Лебэй пристально поглядел на меня. Уж не знаю, что он увидел, но он медленно спустил рукав и застегнул его с таким видом, словно опустил занавес на почти невыносимое прошлое. Затем глотнул еще лимонаду. – В тот вечер отец пришел домой с очередной попойки – он называл их «поисками работы» – и, узнав, что натворил Ролли, вытряс из него всю душу. Но Ролли не раскаялся. Он плакал, но извиняться отказался наотрез. – Лебэй едва заметно улыбнулся. – В конце концов моя мать заорала, чтобы он прекратил, не то Ролли точно помрет. Слезы градом катились по лицу брата, но он не сдавался. «Мелкий путался у меня под ногами! – кричал он. – Если и дальше будет путаться, я снова его побью, и ты меня не остановишь, понял, мерзкая пьянь?!» Тогда отец ударил его по лицу и разбил ему нос, а Ролли рухнул на пол, и между пальцами у него брызгала кровь. Мама рыдала, Марша ревела, Дрю забился в угол, а я вопил во все горло, сжимая перевязанную руку. Но Ролли все твердил: «Я снова его побью, пьянь-пьянь-мерзкая-проклятая-пьянь!» Над нашими головами замерцали первые звезды. Из соседнего номера вышла старушка, подошла к своему дряхлому «форду», достала из него чемодан и потащила в номер. Где-то играло радио. Разумеется, не рок. – Его неистощимую ярость я запомнил на всю жизнь, – тихо повторил Лебэй. – В школе он дрался со всеми, кто смеялся над его одеждой или стрижкой, и даже с теми, кого только подозревал в этом. Его снова и снова оставляли на второй год. В конце концов он бросил школу и ушел в армию. Времена были не самые хорошие для военной службы – двадцатые. Никакой славы и почета, никаких продвижений по службе, никаких тебе реющих флагов и знамен. Ролли просто переезжал с базы на базу, сперва на юге, потом на юго-западе. Каждые три месяца мы получали от него письмо. Он по-прежнему злился на всех и вся. Любимое словечко у него было «говнюки». Говнюки не повышали его в звании, говнюки оставили его без отпуска, говнюки не могли найти без фонарика собственный зад. Пару раз говнюки сажали его в военную тюрьму. Не вышвырнули его только потому, что он был прекрасным механиком: даже самые старые развалюхи, какими конгресс обеспечивал армию, в его руках преображались. Я с тревогой заметил, что думаю об Арни – мастере на все руки. – Но этот талант лишь питал его ярость. Ярость, которая не знала конца и края до тех пор, пока он не купил эту машину. – То есть? Лебэй сухо рассмеялся. – Он чинил военные грузовики, штабные автомобили, транспорт, перевозящий боеприпасы. Даже бульдозеры. Все у него держалось на соплях и веревках, но работало исправно. Однажды форт «Арнольд» на западе Техаса посетил местный конгрессмен. У него что-то случилось с машиной, и вот командир, мечтая произвести на политика хорошее впечатление, приказал Ролли починить его бесценный «бентли». О, мы получили от Ролли длиннющее письмо: четыре страницы, полные чистой желчи и огня. Странно, что от этих строк не загорелись страницы. Словом, через его руки постоянно проходили чужие машины, но до Второй мировой у него не было собственной. Даже после войны он смог позволить себе лишь старинный, изъеденный ржавчиной «шевроле». В двадцатые и тридцатые ему не хватало денег, а в войну у него была одна забота – как бы не подохнуть. Все эти годы он работал механиком и починил тысячи машин, принадлежавших «говнюкам», но своей так и не обзавелся. Потом он приехал в Либертивилль. Старый «шевроле» не смог утолить его ярость, как и «хадсон-хорнет», купленный спустя год после женитьбы. – Женитьбы? – Смотрю, он вам про жену не рассказывал? – спросил Лебэй. – Ролли часами напролет рассказывал о службе в армии – о войне и бесконечных стычках с говнюками, – пока собеседники не начинали клевать носом… тогда он мог и в карман к ним забраться, стянуть бумажник. Но про Веронику и Риту он никому никогда не рассказывал. – Кто они? – Вероника была женой. Они сыграли свадьбу в одна тысяча девятьсот пятьдесят первом, незадолго до того, как Ролли уехал в Корею. Он легко мог остаться в Штатах – жена забеременела, да и сам он был уже немолод. Но он решил ехать. Лебэй задумчиво посмотрел на заброшенную детскую площадку. – Получилось двоеженство. К пятьдесят первому Ролли стукнуло сорок четыре, он давно был женат – на армии. И на говнюках. Он вновь замолчал. Тишина была мертвая. – Вы как? – с опаской спросил я. – Нормально. Просто задумался. О покойниках плохо не говорят, так я хоть подумаю. – Лицо у него было спокойное, но взгляд – мрачный и глубоко уязвленный. – Знаешь, мне больно все это вспоминать… Как тебя зовут? Не очень-то хочется ворошить былое с человеком, чье имя не помню. Дональд? – Деннис. Слушайте, мистер Лебэй… – Не ожидал, что будет так больно. Но раз уж начал – надо заканчивать, верно? Я видел Веронику всего два раза. Она была родом из Западной Виргинии. Городок неподалеку от Уилинга. Тогда таких называли «голозадыми южанами», и я бы не сказал, что она была очень уж умна. Ролли полностью подчинил себе бедную девушку и принимал ее любовь как должное. Но она любила мужа – по крайней мере до того страшного случая с Ритой. Мне кажется, Ролли видел в ней не женщину, а что-то вроде жилетки для слез. Письма, которые мы от него получали… Пойми, пожалуйста, он бросил школу очень рано, и эти письма, сколько бы ошибок в них ни было, давались ему непросто. Он вкладывал в них все свои силы, всю душу. Они были его творениями, романами, симфониями. Вряд ли он писал их с тем, чтобы избавиться от яда в сердце. Скорее, чтобы распространить его по миру. После знакомства с Вероникой Ролли перестал писать. У него появился слушатель, и про нас он забыл. Наверное, в те два года, что он служил в Корее, он писал письма только жене. Я получил всего одно, Марша – два. Никакой радости по поводу рождения дочери в начале пятьдесят второго он не испытывал, только досаду, что в семье появился еще один рот, а говнюки не повышают ему жалованье. – Неужели его ни разу не повысили в звании? – спросил я. В прошлом году я посмотрел длинный телевизионный фильм, снятый по роману Энтона Майрера «Однажды орел…». На следующий же день я наткнулся в магазине на саму книгу в обложке и купил ее в надежде прочитать хороший роман о войне. В итоге я получил роман не только о войне, но и о мире, да в придачу почерпнул немало знаний о военной службе. Одна из истин гласила: в войну ржавые колесики и шестеренки армейской машины приходят в движение. Как же Лебэю удалось оставаться рядовым спустя столько лет службы и две войны, к тому же при Эйзенхауэре? Джордж Лебэй засмеялся. – Он был вроде Пруита из «Отныне и во веки веков». Сначала его повышали, а потом понижали обратно за какую-нибудь провинность – нарушение субординации, грубость или пьянство. Я ведь говорил, что его сажали в военную тюрьму? Один раз за то, что нассал в чашу для пунша перед вечеринкой в форте «Дикс». За этот проступок он отсидел всего десять дней – наверное, руководство сжалилось и решило, что это лишь пьяная выходка, из тех, что они сами не раз отмачивали в юности, когда учились в университете. Они не понимали, не могли понять, сколько зла и смертельной ненависти крылось в поступке Ролли. Хотя, подозреваю, к тому времени Вероника уже могла бы им рассказать. Я взглянул на часы. Было пятнадцать минут десятого. Лебэй рассказывал уже больше часа. – Брат вернулся из Кореи в пятьдесят третьем и впервые увидел дочь. Насколько я знаю, минуту-другую он на нее смотрел, а потом вернул жене и на весь день уехал на своем древнем «шевроле» по барам… и бабам. Заскучал, Деннис? – Нет, – честно ответил я. – Все эти годы Ролли мечтал только об одном: о новенькой машине. «Кадиллаки» и «линкольны» ему были неинтересны, он не хотел принадлежать к высшему классу – офицерам и говнюкам. Ему хотелось новый «плимут», «форд» или «додж». Вероника иногда нам писала и рассказывала, что по воскресеньям они почти всегда ездили по местным автосалонам. Они с малышкой сидели в старом «хорнете» и читали книжки, пока Ролли обходил очередную пыльную стоянку с очередным продавцом, беседуя о мощности двигателя, расходе топлива и прочих лошадиных силах. Иногда я представляю себе маленькую девочку, растущую под треск пластиковых флажков на горячем ветру все новых гарнизонов… и не знаю, плакать мне или смеяться. Я снова подумал об Арни. – Думаете, он был одержим? – Да. Можно и так сказать. Они с Вероникой начали копить деньги. Точнее, он отдавал их Веронике – боялся пропить. А когда уходил в запой, то мог и с ножом на нее наброситься, требуя на опохмел. Это я узнал уже от сестры, которая иногда разговаривала с Вероникой по телефону. Она, понятно, ни цента ему не давала, и к одна тысяча девятьсот пятьдесят пятому году они скопили около восьмисот долларов. «Помни о машине, милый, – говорила она ему, когда нож в очередной раз оказывался у ее горла, – если пропьешь деньги, мы не сможем купить машину». – Видно, она и в самом деле его любила. – Возможно. Только не подумай, что ее любовь благотворно повлияла на Ролли – это все романтическая чушь. Вода, может, и точит камень, но на это уходят сотни лет. А люди столько не живут. Он как будто хотел сказать что-то еще, но потом передумал. Это показалось мне странным. – И все же Ролли ни ее, ни дочку пальцем не тронул. При том что с ножом он к ней подходил вдрызг пьяный. Сейчас много шума поднимают из-за распространения наркотиков в школах, и я, разумеется, тоже против: нечего подросткам разгуливать по городу под кайфом. Только я считаю, что алкоголь – самый распространенный и опасный наркотик из всех существующих, при этом он разрешен законом. Когда мой брат наконец ушел из армии – в пятьдесят седьмом, – Вероника скопила чуть больше тысячи двухсот долларов, да еще прибавь к этому неплохую пенсию по инвалидности (помнишь, Ролли повредили спину? «Все-таки я выбил из говнюков немного деньжат», – сказал потом он). Словом, деньги у них появились. Они купили дом, куда вы с другом недавно наведывались, но первым делом, разумеется, Ролли купил себе машину. Машина была важнее всего. Поездки по автосалонам превратились для него в манию. И в конце концов он остановил выбор на Кристине. Я получил от него длинное, подробнейшее письмо об этой машине. Спортивное купе «плимут-фьюри» пятьдесят восьмого года, и так далее, и тому подобное. Я, конечно, уже ничего не помню, а вот твой друг, ручаюсь, выучил главу о ее технических характеристиках наизусть. – Скорее, о ее физических данных, – вставил я. Лебэй печально улыбнулся. – Да, ты прав. Помню, он писал, что на лобовом стекле была наклейка с ценой три тысячи долларов, но он «скостил» ее до двух тысяч ста, включая встречную продажу старого автомобиля. Ролли сделал заказ, оплатил первоначальный взнос в размере десяти процентов, а потом, когда машина пришла, выплатил остаток наличными – по десять и двадцать долларов. На следующий год Рита, которой исполнилось шесть лет, подавилась и умерла. От неожиданности я так резко подскочил на стуле, что он едва из-под меня не вылетел. Мягкий учительский голос Джорджа Лебэя убаюкивал, да к тому же я очень устал. От всего этого я наполовину дремал, наполовину бодрствовал, но последние слова подействовали на меня как ведро холодной воды. – Да-да, – ответил он на мой испуганный и вопросительный взгляд. – Вместо воскресных поездок по автосалонам Ролли теперь устраивал своим девочкам «покатушки», так он это называл. Словечко это он услышал по радио. Помню, в машине он часами слушал рок-н-ролл. Вот и в то воскресенье они всей семьей поехали кататься. И спереди, и сзади в салоне были мусорные мешки. Девчушке строго запрещали мусорить в машине и вообще что-либо пачкать. Она хорошо заучила этот урок. Она… Он вновь погрузился в странную тишину, а затем немного сменил тему: – Пепельницы в салоне всегда были идеально чистые. Всегда. Ролли много курил, но пепел стряхивал в окно, и потушенный бычок выбрасывал туда же. Если же кто-то из пассажиров успевал воспользоваться пепельницей, он вытряхивал ее и протирал бумажным полотенцем. Ролли мыл Кристину дважды в неделю и дважды в год покрывал ее воском. Все это он проделывал сам, снимая на время отсек в местной автомастерской самообслуживания. Я подумал: уж не у Дарнелла ли? – В то воскресенье они по дороге домой остановились купить гамбургеров в придорожном киоске – «Макдоналдсов» тогда еще не было, только придорожные киоски. А потом случилась беда… в сущности, обычное дело… Опять эта тишина, словно бы Лебэй раздумывал, что стоит, а чего не стоит говорить – или как отделить правду от собственных домыслов. – Она подавилась кусочком мяса, – наконец произнес он. – Когда она начала задыхаться, Ролли остановил машину, вытащил дочь на улицу и стал хлопать ее по спине. Конечно, сейчас для этого есть особый прием, прием Геймлиха, весьма действенный в подобных ситуациях. В прошлом году одна молодая учительница в нашей школе таким образом спасла мальчишку. Но раньше… Моя племянница умерла на обочине. Догадываюсь, что в страшных муках. Голос у него был по-прежнему мягкий и навевающий дрему, только вот спать мне больше не хотелось. Совсем. – Он пытался ее спасти. Я в этом убежден. И я хочу верить, что ее смерть была случайностью. Ролли в армии привык быть беспощадным, и вряд ли он очень уж любил свою дочь. Иногда, когда дело касается жизни и смерти, беспощадность и недостаток любви могут принести пользу. Они могут оказаться спасением. – Но не в этот раз, – произнес я. – В конце концов он перевернул ее вверх ногами и потряс. Даже ударил в живот, надеясь вызвать рвоту. Думаю, он бы и трахеотомию перочинным ножом сделал, если б имел хоть малейшее представление, как она делается. Но он не имел. Рита умерла. На похороны приехали Марша с семьей и я. Последний раз, когда мы собрались все вместе. Помню, я думал, что Ролли теперь продаст машину – в каком-то смысле меня это даже расстроило. Она занимала столько места в письмах Вероники и редких посланиях от Ролли, что стала почти членом семьи. Вот только он ее не продал. Подъехал на Кристине прямо к методистской церкви Либертивилля. Она сверкала новой полиролью и… ненавистью. Она источала ненависть. – Он повернулся ко мне. – Можешь в это поверить, Деннис? Я с трудом сглотнул и выдавил: – Да. Верю. Лебэй мрачно кивнул. – На пассажирском сиденье сидела Вероника, похожая на восковой манекен. Жизнь, которая прежде била из нее ключом, ушла. У Ролли была машина, у Вероники была дочь. Она не просто горевала по ней, она умерла. Я попытался представить, что сделал бы на месте Ролли. Допустим, моя дочь подавилась гамбургером на заднем сиденье машины и умерла на обочине. Стал бы я продавать машину? Зачем? Это ведь не машина ее убила, а кусок мяса, застрявший в дыхательных путях. Так зачем же избавляться от машины? Вот только смотреть на нее я бы не смог, потому что от одного вида этого автомобиля меня бы переполняли ужас и горе. Ну, продал бы я ее или нет? Господи, конечно же, первым делом! – Вы его об этом спрашивали? – А то! Марша присутствовала при разговоре. После похорон мы вместе подошли к Ролли. Вероника сидела в дальней комнате с братом, приехавшим из Глори, Западная Виргиния. Впрочем, даже если бы она услышала наш разговор, вряд ли мы дождались бы от нее какой-то реакции. – Что же вы сказали? – Ну, спросил, не собирается ли он продавать машину. На его лице тут же появилось тупое бычье выражение, которое я отлично помнил с детства. У него было именно такое лицо, когда он швырнул меня на забор, а потом, истекая кровью, обозвал отца пьянью. Ролли сказал: «Это же безумие, Джордж, продавать годовалую машину с пробегом в одиннадцать тысяч миль. Ты прекрасно знаешь, что это невыгодно». Я ответил: «Ролли, если ты можешь сейчас думать о деньгах, то у тебя не сердце, а камень. Неужели ты хочешь, чтобы твоя жена каждый день смотрела на машину, в которой погибла ваша дочь? Да еще ездила в ней?! Господи, брат, опомнись!» Бычье выражение никуда не исчезло, пока он не взглянул на Кристину: тогда его лицо просветлело и разгладилось. На короткий миг. Помню, я еще задался вопросом, смотрел ли он так когда-нибудь на Риту. Вряд ли. В Ролли не было ни капли нежности. Лебэй ненадолго замолчал, а потом продолжил: – Марша тоже пыталась его вразумить. Она всегда боялась Ролли, но тут обида за Веронику пересилила страх: та ведь ей постоянно писала, и Марша знала, что она души не чаяла в своей девочке. Когда человек умирает, сказала сестра, родные сжигают его матрас, а все вещи отдают в Армию спасения или еще куда-нибудь, не важно, – главное, убрать с глаз долой все напоминания и как-то жить дальше. Вероника не сможет жить дальше, пока эта машина стоит в гараже. Ролли язвительно спросил ее, уж не хочет ли она облить Кристину бензином и поджечь – только потому, что в ней умерла его дочь. Марша заплакала и заявила, что с удовольствием бы это сделала. В конце концов я взял ее за руку и увел. Больше она с Ролли не разговаривала. Машина была его, и он мог до посинения болтать про пробег и про то, что первые три года ее продавать не стоит, но факт был попросту в том, что он не хотел продавать Кристину. Марша с семьей купили билеты на автобус и уехали, больше она Ролли не видела и даже ни разу ему не писала. На похороны Вероники она тоже не приехала. Жена. Сначала умерла дочь, потом жена. Почему-то я сразу это понял. Бах-бах. По ногам к животу поползло какое-то холодное онемение. – Она умерла полгода спустя. В январе пятьдесят девятого. – Но машина ведь была ни при чем, правда? – При чем, еще как при чем, – мягко произнес Лебэй. Не хочу ничего знать, подумал я. Разумеется, я не мог уйти, не дослушав. Потому что эта машина теперь принадлежала моему лучшему другу и потому что она начинала играть в его жизни какую-то странную, прямо-таки первостепенную роль. – После смерти Риты у Вероники началась депрессия, из которой она так и не вышла. Друзья пытались ей помочь… помочь ей вновь найти свой путь. Но она не смогла. А в остальном все было хорошо. Впервые в жизни у Ролли завелись деньги. Он получал пенсию по инвалидности, пенсию военнослужащего и еще устроился ночным сторожем на местный шинный завод. После похорон брата я туда съездил, но его больше нет. – Да, они обанкротились двенадцать лет назад. Я тогда был еще ребенком. На месте завода теперь китайский ресторанчик. – Они стали вдвое быстрее выплачивать ипотечный кредит, да и на ребенка деньги больше не уходили. Но Веронику все это нисколько не радовало, никаких просветов в ее депрессии не появлялось. Самоубийство она совершила весьма обдуманно и хладнокровно. Если бы для начинающих самоубийц написали учебник, ее случай непременно бы в него вошел. Она съездила в местный магазин «Вестерн ауто» – помню, там я когда-то купил свой первый велосипед – и приобрела двадцатифутовый резиновый шланг. Один его конец она закрепила на выхлопной трубе Кристины, а другой засунула в окно салона. Водить машину Вероника не умела, но завести могла. Этого навыка оказалось достаточно. Я поджал губы, облизнул их и услышал собственный сдавленный хрип: – Не отказался бы от лимонада, если предложение еще в силе. – Будь так добр, принеси и мне бутылочку, – сказал Лебэй. – Я от шипучки плохо сплю, но здоровый сон мне сегодня и так не светит. Я догадался, что мне тоже. Взяв две бутылки лимонада в автомате мотеля, я побрел назад, к номеру Лебэя, но на полпути остановился. С такого расстояния он казался лишь черной тенью на фоне темной стены, его белые носки сияли во мраке, как два маленьких привидения. Я вдруг подумал: «Машина проклята. Точно. Да, прямо как в дешевом фильме ужасов. Смотрите, впереди знак… «Следующая остановка – Сумеречная зона!» Но это же бред, верно? Конечно, бред. Я зашагал дальше. Машины не бывают проклятыми, это все выдумки киношников, развлекаловка для субботних вечеров, не имеющая ничего общего с реальностью. Я отдал Лебэю лимонад и дослушал его историю. В двух словах ее можно пересказать так: «С тех пор жил он долго и несчастливо». Роланд Д. Лебэй остался в том же небольшом доме послевоенной постройки, а «плимут-фьюри» 58-го года поставил в гараж. В 1965-м он уволился с шинного завода. Примерно в то же время прекратил скрупулезно ухаживать за Кристиной и забросил ее, как старики забрасывают часы. – Хотите сказать, она стояла там с тех самых пор? С шестьдесят пятого года? Тринадцать лет?! – Нет-нет. Она стояла в гараже. Соседи бы никогда не позволили держать на лужайке ржавую развалюху. Где-нибудь в деревне – пожалуйста, но у вас тут все-таки престижный пригород. – Когда мы ее первый раз увидели, она стояла на лужайке. – Да, знаю. Он выставил ее недавно, нацепив на лобовое стекло табличку «Продается». Мне стало любопытно, и я спросил про это у ребят из Легиона. Большинство из них давно потеряли связь с Ролли, но один мне рассказал, что машина появилась на лужайке только в этом мае. Я хотел что-то сказать и осекся. Мне пришла в голову ужасная мысль: «Какое удобное совпадение». Даже чересчур. Кристина простояла в темном гараже много лет – четыре, восемь, дюжину… А потом в один прекрасный день Лебэй выставил ее на газон – за несколько месяцев до того, как мы с Арни ее увидели – и нацепил на стекло табличку «Продается». Позже – много позже – я перелистал все газеты с частными объявлениями Питсбурга и Либертивилля за май. Ни одного объявления о продаже «плимута-фьюри» там не оказалось. Роланд Д. Лебэй просто выкатил машину на лужайку дома, стоявшего на не самой оживленной улице, и стал поджидать покупателя. Тогда я еще не мог этого осознать – по крайней мере не мог осознать со всей ясностью, – однако внутри у меня все похолодело от страха. Лебэй словно бы знал, что рано или поздно покупатель появится. Не в мае – так в июне. Или в июле. Или в августе. Когда-нибудь. Нет, эта мысль еще не оформилась у меня в голове. Но зато там возник примитивный образ: венерина мухоловка на краю болота, плотоядно распахнувшая зеленые створки в ожидании жертвы. Правильной жертвы. – Помню, я подумал, что он испугался проверки зрения, – наконец выговорил я. – После семидесяти их надо проходить раз в год или в два, иначе права не продлят. Джордж Лебэй кивнул. – Это было бы в духе Ролли. Вот только… – Что? – Я где-то прочитал – хоть убей, не вспомню, кто это сказал и по какому поводу, – что в жизни человечества всегда есть «идеальная пора» для чего-нибудь. Скажем, когда была пора паровых двигателей, сразу несколько ученых изобрели паровой двигатель. Да, патент и славу получил только один человек, но идея словно витала в воздухе. Чем это объяснишь? Только тем, что настала пора таких двигателей. Лебэй глотнул лимонаду и посмотрел на небо. – В Гражданскую войну наступила пора броненосцев. Затем – пора пулеметов. Не успели очухаться, а на дворе уже пора электричества, радио и, наконец, атомной бомбы. Эти идеи, казалось, приносило волной какого-то огромного разума… почти внеземного, внечеловеческого разума. – Он взглянул на меня. – Мне страшно об этом думать, Деннис. В этой мысли есть что-то… антихристианское, что ли. – Хотите сказать, в жизни вашего брата настала пора продавать Кристину? – Возможно. В книге Екклесиаста сказано, что в жизни человека всему свое время: время насаждать и время вырывать посаженное, время войне и время миру, время разбрасывать камни и время их собирать. Так что если в жизни Ролли было «время Кристины», то в какой-то момент могло настать и время ее продавать. – Если так, то он это понял. Ваш брат, вы уж простите, был животное. А животные доверяют своим инстинктам. – Или, может, она ему просто надоела, – подытожил Лебэй. Я кивнул – в основном потому, что хотел поскорее уйти, а не потому, что мне понравилось такое объяснение. Джордж Лебэй не видел эту машину и не знал, в каком она состоянии. А я успел вдоволь насмотреться. Выглядела она так, словно в этом гараже ее похоронили. Грязная, помятая, лобовое стекло треснуло, бампер отваливается… Ну прямо труп, который выкопали из могилы и оставили разлагаться на солнышке. Я подумал о Веронике Лебэй и содрогнулся. Словно прочтя мои мысли, вернее, их часть, Лебэй сказал: – Мне почти ничего не известно о том, как мой брат прожил последние годы своей жизни, но кое-что я знаю наверняка, Деннис. Когда в шестьдесят пятом он почувствовал, что машину надо убрать, он ее убрал. А когда почувствовал, что самое время ее продать, продал. Он помолчал. – Больше мне нечего тебе сообщить. Думаю, твоему другу действительно будет лучше, если он избавится от машины. Я внимательно его рассмотрел, знаешь ли. Мне показалось, он не слишком счастлив, правда? Я обдумал его вопрос. Про Арни действительно нельзя было сказать, что он абсолютно счастлив. Но до покупки этого «плимута» мне казалось, что он вполне доволен своим житьем-бытьем, что он выработал для себя некий удобный modus vivendi. Пусть не самый веселый, но вполне приемлемый. – Да, правда, – сказал я. – Так вот, машина Ролли его не осчастливит. Ровно наоборот. – И, словно прочтя мои недавние мысли, он добавил: – Я не верю в проклятия, привидений и вообще во все сверхъестественное. Но я убежден, что события и чувства людей имеют некий… резонанс. Если обстоятельства необычные, то эмоции, с ними связанные, могут распространяться на все вокруг… как открытое молоко в холодильнике может впитать запах особенно ядреной приправы. А может, и это тоже мои глупые домыслы. Может, я просто хочу спрессовать в бесформенный комок машину, в которой умерла моя племянница и жена брата. Может, я просто жажду справедливости. – Мистер Лебэй, вы сказали, что наняли человека – присматривать за домом до продажи. Это правда? Он поерзал. – Нет. Я солгал машинально. Мне не понравилась мысль, что машина снова окажется в том гараже… найдет дорогу домой. Если там еще остались какие-то чувства и эмоции, то они наверняка сконцентрированы в гараже. И в самой Кристине. – Он тут же исправился: – В машине то есть. Вскоре я уже ехал по дороге, пронзая фарами окружающий мрак и обдумывая рассказ Лебэя. Интересно, если я расскажу Арни про эти смерти, он избавится от машины? Нет, конечно. В каком-то смысле мой друг – такой же упрямец, как и сам Роланд Д. Лебэй. Очаровательная сцена, которую он закатил родителям после покупки машины, наглядно это доказала. И тот факт, что он, несмотря на побои и издевательства, продолжал ходить на школьный спецкурс по автомеханике. Я вспомнил слова Лебэя: «Мне не понравилась мысль, что машина снова окажется в том гараже… найдет дорогу домой». Еще он сказал, что его брат возил машину в какую-то мастерскую самообслуживания. Сейчас в Либертивилле есть только одна такая мастерская – гараж Дарнелла. Конечно, в 50-х их могло быть несколько, но мне слабо в это верилось. В глубине души я понимал: Арни чинил Кристину на старом месте. Вот именно, чинил. В прошедшем времени. Потому что из-за драки с Бадди Реппертоном Арни боится оставлять Кристину у Дарнелла. Эта дорога в прошлое для Кристины тоже закрыта. Конечно, никаких проклятий нет. Да и идея Лебэя про резонанс тоже довольно надуманная. Ручаюсь, он и сам в нее не верит. Показал мне старый шрам да еще все твердил про месть. Он просто хочет отомстить машине, только и всего. Ну разумеется! Да, в семнадцать лет я действительно так думал. Мне предстояло поступать в университет, я не верил в проклятия и чувства, которые остаются и пропитывают собой все вокруг подобно ядреной приправе. Я не верил, что призраки прошлого могут тянуть к нам, живым, свои покойницкие лапы. Но мне уже давно не семнадцать. 13. Тем же вечером Устроил покатушки я на днях И видел Мейбелин в чужих руках. Его «кадиллак» летел по дороге, А я катил в своем любимом «форде».     Чак Берри Мама и Элейна уже легли спать, а папа сидел в гостиной и смотрел одиннадцатичасовые новости. – Ты где был, Деннис? – В боулинг играл, – машинально солгал я. Не хотелось рассказывать папе про то, что я узнал. Может, история и любопытная, но ему все равно показалась бы бредом. По крайней мере так я тогда рассудил. – Арни звонил. Просил тебя перезвонить, если вернешься до половины двенадцатого. Я взглянул на часы. Было только двадцать минут двенадцатого. Но я сегодня и так весь день хлопочу об Арни, может, хватит уже? – Ну? – Что? – Будешь ему звонить? Я вздохнул: – Да, пожалуй. Я сходил на кухню, сделал себе сэндвич с холодной курятиной, налил стакан «Гавайского пунша» – редкостная дрянь, но я почему-то люблю, – и набрал номер Арни. Трубку взял он сам. У него был радостный и взбудораженный голос. – Деннис! Ты где был? – В боулинг играл. – Слушай, я сегодня ездил к Дарнеллу, и угадай что? Он вышвырнул Бадди! А мне разрешил остаться! Мой живот снова сжался от страха. Я отложил сэндвич – аппетит пропал… – Арни, может, не стоит туда возвращаться? – В смысле? Реппертона там больше нет, что мне мешает? Я вспомнил, как Дарнелл приказал ему вырубить двигатель, пока они все не задохнулись, и заявил, что не потерпит никаких фокусов от сопляков вроде него. Я вспомнил, как Арни стыдливо опустил взгляд, когда я спросил про таинственные «поручения», за которые ему разрешили воспользоваться подъемником без очереди. Дарнелл мог сделать из Арни мальчика на побегушках – потешать своих завсегдатаев и друзей. Арни, принеси кофе, Арни, сбегай за пончиками, Арни, в туалете кончилась бумага и бумажные полотенца… «Эй, Уилл, а что за очкарик отирается в твоем толчке?» – «А, этот?.. Каннингем звать. Предки у него преподают в университете, а он решил пока пройти курсы говновыметания». И все ржут как кони. Арни станет всеобщим посмешищем в гараже Дарнелла на Хэмптон-стрит. Конечно, вслух я ничего этого не сказал. Решил, пусть сам разбирается, куда его затянуло – в бочку с медом или с дерьмом. Рано или поздно поймет, не дурак все-таки. Будем надеяться. Лицом он не вышел, но с головой-то у него все в порядке. – Про Реппертона новость хорошая, кто бы спорил, – сказал я. – Но ты вроде не собирался оставаться у Дарнелла надолго? Двадцать баксов в неделю, не включая аренду инструментов, подъемника и прочих радостей… Ничего у Дарнелла не слипнется? – Поэтому я и хотел снять гараж у мистера Лебэя. Даже за двадцать долларов в неделю. Это все равно было бы гораздо выгоднее… – Вот именно! Просто подай объявление, что снимаешь гараж… – Нет-нет, я еще не закончил! – радостно перебил меня Арни. – Когда я сегодня приехал к Дарнеллу, он сразу отвел меня в сторону, извинился за поведение Бадди и заявил, что ошибался во мне… – Прямо так и сказал? – Арни-то я поверил, а вот Дарнеллу – нет. – Ага. В общем, он предложил мне работу. Гибкий график, можно приходить после школы. Десять – двадцать часов в неделю, на мое усмотрение. Сортировать запчасти, смазывать подъемники, все такое. За это он сбавит мне арендную плату до десятки в неделю и сделает пятидесятипроцентную скидку на все прочие услуги. Я не поверил своим ушам. – Поосторожнее с ним, Арни. – В смысле? – Мой папа говорит, он бандит. – Я ничего подозрительного пока не заметил. Мне кажется, это все злые сплетни. Да, ругается он как сапожник, но больше я никаких преступлений за ним не увидел. – Я просто тебя предупреждаю, – сказал я, переложил трубку в другую руку и глотнул «Гавайского пунша». – Смотри в оба и делай ноги, как только увидишь что-нибудь подозрительное. – А точнее? Я вспомнил слухи про торговлю наркотиками и угнанными автомобилями. – Я ничего не знаю, просто не доверяю этому говнюку. – Ладно… – неуверенно протянул Арни, помолчал, а потом вернулся к изначальной теме: Кристине. Последнее время он только о ней и говорил. – И все-таки это отличная новость, Деннис! Настоящий прорыв. Кристина… она очень страдает. Кое-что я починил, но на каждую отремонтированную запчасть приходится четыре неисправных. К некоторым я даже не знаю как подступиться. Ничего, научусь… – Ага, – сказал я и откусил сэндвич. После разговора с Джорджем Лебэем мой интерес к новой пассии Арни упал до нуля и устремился к отрицательным значениям. – Надо заново выставить развал-схождение… да что там, надо полностью заменить передние колеса… тормозные колодки… я мог бы даже попробовать переточить поршни… но мой сорокадолларовый набор инструментов для этого не годится. Сечешь, Деннис? Он как будто хотел добиться моего одобрения. Внутри у меня все оборвалось: я вдруг вспомнил нашего бывшего одноклассника, Фредди Дарлингтона. Он звезд с неба не хватал, но все же был свой парень, с хорошим чувством юмора. Однажды он познакомился с какой-то потаскухой из Пенн-Хиллз. Самой настоящей потаскухой, которую не раз пускали по кругу, шпокали, дрючили – выбирайте словечко на свой вкус – все, кому не лень. У нее было злое тупое лицо, которое почему-то напоминало мне зад грузовика, и она постоянно жевала жвачку. От нее за милю несло «Джуси фрутом». Примерно в то время, когда с ней связался Фредди, она залетела. Я всегда понимал, что он запал на эту дуру именно потому, что она первая позволила ему «дойти до конца». Что же будет, если он бросит школу, устроится работать на склад, принцесса родит ему ребенка, а потом он притащит ее на вечеринку после школьного выпускного, наивно считая, что все осталось по-прежнему? А ничего уже не по-прежнему, его баба смотрит на всех парней одинаковым мертвым и презрительным взглядом, а челюсти у нее так и ходят туда-сюда, как у коровы, и мы все уже давно слышали последние новости: ее видели на задворках кегельбана, пиццерии «Джино» и прочих заведений, она снова в деле, дает каждому встречному и поперечному. Говорят, у твердого члена совести нет, зато теперь я точно знаю, что у голодной сучки есть зубы. Когда я увидел постаревшего лет на десять Фредди, мне захотелось плакать. Он говорил о ней вот этим самым тоном, какой я теперь услышал в голосе Арни: «Ребят, она ведь вам нравится? Правда же? Я не слишком оплошал? Это ведь все страшный сон, и я скоро проснусь, правда? Правда? Правда?» – Конечно, – ответил я в трубку. Эта дурацкая и мерзкая история про Фредди Дарлингтона промелькнула у меня в голове за две секунды. – Секу, дружище. – Вот и хорошо, – с облегчением проговорил Арни. – Только все равно будь начеку. Особенно когда начнется учеба. К Бадди Реппертону близко не подходи. – Не буду. – Арни… – Что? Я помолчал. Мне хотелось спросить, впервые Кристина оказалась у Дарнелла или прежний хозяин тоже привозил ее в гараж, может быть, Дарнелл ее даже узнал? Мне хотелось рассказать про миссис Лебэй и ее дочку Риту. Но я не мог этого сделать. Арни бы сразу просек, откуда у меня эта инфа, и решил бы, что я вынюхиваю компромат на Кристину за его спиной – в каком-то смысле этим я и занимался. Но если он узнает, нашей дружбе конец. Кристина уже в печенках у меня сидела, однако за Арни я по-прежнему беспокоился. А значит, эту дверь надо закрыть раз и навсегда. Никаких больше тайных расспросов и расследований. Никаких лекций. – Ничего. Просто хотел сказать, что у твоего ржавого ведра, похоже, и впрямь появился дом. Поздравляю. – Деннис, ты ешь? – Ага. Сэндвич с курятиной. А что? – Чавкаешь мне прямо в ухо. Это омерзительно. Я начал чавкать изо всех сил, а Арни изобразил, что блюет. Мы оба посмеялись, и я немного оттаял: ну прямо как в старые добрые времена. Когда между нами еще не было этой дрянной тачки. – Ты придурок, Деннис. – Ага. У тебя научился. – Пошел в жопу! – весело сказал Арни и повесил трубку. Я доел сэндвич, допил «Гавайский пунш», вымыл за собой посуду и вернулся в гостиную, намереваясь принять душ и лечь спать. Я был как выжатый лимон. Во время разговора с Арни я слышал, как выключился телевизор, и решил, что папа тоже ушел к себе. Но нет, он сидел в кресле, расстегнув воротник рубашки. Я без особой радости заметил, как поседели волосы у него на груди и какой прозрачной в свете настольной лампы казалась шевелюра на его голове: под ней уже виднелась розовая кожа. Мой отец старел. С еще большей тревогой я подумал, что через пять лет – к тому времени, когда я окончу университет – он будет уже пятидесятилетний и лысый… типичный бухгалтер. И это при хорошем раскладе, если его не хватит второй сердечный приступ. Первый оказался не очень серьезным – «рубцов в миокарде не образовалось», как сказал мне тогда папа. Но это вовсе не означало, что повторный приступ маловероятен. Я знал, что это не так, мама знала и он сам это знал. Одна только Элли по-прежнему считала папу бессмертным и неуязвимым, но даже в ее взгляде я пару раз замечал беспокойство. Или мне померещилось? «Скончался внезапно». Волосы у меня на голове зашевелились. Я представил, как он вскакивает из-за стола и хватается за сердце. Внезапно. Роняет ракетку на теннисный корт. Подобных мыслей о родном отце никто не ждет, но они приходят сами. Господь свидетель. – Ты уж извини, я случайно подслушал часть вашего разговора. – И?.. – настороженно спросил я. – Обсудим? – Не сейчас, пап, ладно? – Ладно. Только… если, как ты сам сказал, заварится какая-нибудь каша, ты мне все расскажешь, да ведь? – Да. – Хорошо. Я почти дошел до лестницы, когда отец неожиданно заявил: – Я ведь почти пятнадцать лет работал на Уилла Дарнелла, ты об этом знал? – Нет, – удивленно ответил я. – Не знал. Отец улыбнулся. Я еще никогда не видел, чтобы он так улыбался. Мама, может, и видела пару раз, а сестра уж точно нет. Сперва я подумал, что это сонная улыбка, но потом пригляделся: нет, никакая она не сонная, а циничная, холодная и осмысленная. – Секреты хранить умеешь, Деннис? – Да. Наверное. – Если наверное, то я молчу. – Умею! – Так-то лучше. Я вел его бухгалтерию до 1975 года, а потом он нанял Билла Апшоу из Монровилля. Отец пристально на меня посмотрел. – Я не говорю, что Билл Апшоу – жулик, но моральные принципы у него отнюдь не твердые. Пальцем ткни – продырявишь. А в прошлом году он купил в Сеуикли особняк эпохи Тюдоров за триста тысяч долларов. Выплатил сразу всю сумму, никаких тебе ипотек. Папа обвел рукой собственное жилище и снова положил ее на колено. Они с мамой купили дом за шестьдесят две тысячи долларов в год моего рождения – сейчас он стоил, может, около ста пятидесяти, – и совсем недавно получили из банка все бумаги. Прошлым летом мы по этому случаю устроили небольшой праздник на заднем дворе; папа разжег жаровню, насадил на длинную вилку квитанцию о погашении кредита, и мы по очереди держали ее над огнем, пока она не сгорела. – Не особняк эпохи Тюдоров, прямо скажем, – молвил отец. – Да нормальный у нас дом. – Я вернулся и сел на диван. – Мы с Дарнеллом расстались по-хорошему, можно сказать, друзьями, – продолжал отец. – Не то чтобы я хотел с ним дружить, он всегда был паскудой. Я еле заметно кивнул, потому что мне понравилось слово. Оно отлично передавало мое отношение к Уиллу Дарнеллу, лучше любого другого ругательства. – Но одно дело дружба, а совсем другое – деловые отношения. Очень быстро ты понимаешь, что ссориться с важными людьми не стоит, иначе прощай, бизнес, здравствуй, работа курьером. Словом, мы с Дарнеллом были в нормальных отношениях… до поры до времени. Когда дело зашло слишком далеко, я выбыл. – Не понимаю. – Деньги потекли рекой. Наличные. Мешки наличных из неизвестных мне источников. По указанию Дарнелла я инвестировал все подобные доходы в две корпорации: «Солнечные отопительные системы Пенсильвании» и «Билеты Нью-Йорка» – даже дураку было ясно, что они фиктивные. Наконец я решил поговорить с Дарнеллом по душам и выложить все карты на стол. Я высказал ему свое профессиональное мнение: если к нам нагрянет с проверкой налоговая, у них возникнет очень много вопросов, а я, зная слишком много, уже не могу считаться ценным сотрудником. – И что он сказал? – Он начал танцевать, – с той же сонной циничной улыбкой ответил папа. – Бухгалтер годам к тридцати восьми или сорока различает эти па издалека… хороший бухгалтер, разумеется. А я не самый плохой. Танец начинается с невинного вопроса о том, доволен ли ты своей жизнью, заработком. Если ответить, что в целом доволен, но нет предела совершенству, начальник станет склонять тебя к разговору о жизненных трудностях: ипотеке, автокредите, образовании детей… а может, жена у тебя любит наряды и порой покупает баснословно дорогие тряпки… сечешь? – Зондирует почву? – Скорее, прощупывает, – ответил папа и хохотнул. – Но ты прав. Танец этот по жеманности и изысканности не уступает менуэту. Паузы, крошечные шажки, повороты… Разузнав все о финансовых трудностях, босс начинает расспрашивать тебя о мечтах и желаниях. Чего бы тебе хотелось? «Кадиллак»? Летний домик в Катскилльских или Поконских горах, а может, яхту? На последнем слове я слегка подпрыгнул, потому что знал, как сильно мой папа мечтает о яхте; летом мы иногда ездили с ним на ближайшие озера и гуляли по набережным. Каким мечтательным взглядом он смотрел даже на самые маленькие суденышки… Но и такую нашей семье было не потянуть. Сложись его жизнь иначе – например, если б не пришлось давать образование двум детям, – возможно, он смог бы позволить себе яхту. – И ты отказался? Отец пожал плечами. – Я сразу дал понять, что танцевать не хочу. Во-первых, это неминуемо сблизило бы нас и на уровне личных отношений, а как человек мне Дарнелл не нравился. Во-вторых, такие ребята непрошибаемо тупы и не умеют обращаться с цифрами, поэтому-то столько жуликов и сидит за неуплату налогов. Они думают, что можно спрятать незаконные доходы. Прямо-таки уверены в этом. – Отец рассмеялся. – Мне иногда кажется, что отмывание денег для них сродни обыкновенной стирке: бумажки достаточно сполоснуть, отжать и повесить сушиться на веревочке, думают они. – Поэтому ты и отказался? – Это две причины из трех. – Он посмотрел мне в глаза. – Я не преступник, Деннис. Между нами в буквальном смысле слова проскочила какая-то искра – даже сегодня, четыре года спустя, у меня мурашки бегут по коже от этих воспоминаний. Вот только объяснить или описать это по-хорошему у меня не получится. Дело не в том, что он впервые разговаривал со мной на равных; и даже не в том, что я увидел в отце – маленьком человеке, пытающемся как-то прокормить семью в нашем грязном и жестоком мире – благородного рыцаря в блестящих доспехах. Нет, мне кажется, в тот миг я увидел его настоящим – человеком, у которого была своя жизнь задолго до моего появления на свет и который успел всякого насмотреться. При желании я теперь смог бы даже представить, как они с мамой, потея и отдуваясь, старательно занимаются любовью. Он опустил взгляд, выдавил широкую оборонительную улыбку и хриплым «никсоновским» голосом проговорил: – Вы, ребятки, имеете право знать, жулик ваш отец или нет. Так вот, я не жулик! Мне предложили денег, но я не взял, потому что… та-да! – это было бы неправильно! Я громко расхохотался – видно, от облегчения – и почувствовал, что момент истины уходит. Отчасти мне было жаль, отчасти нет – слишком уж сильное оказалось переживание. – Ш-ш, не то маму разбудишь. Она будет ругаться, что мы до сих пор не спим. – Извини. Пап, так ты знаешь, что он творил? Дарнелл? – Тогда не знал, не хотел знать: получалось ведь, что я тоже в этом замешан. Разумеется, у меня были свои подозрения и догадки. Наверное, он торговал угнанными автомобилями – не у себя на Хэмптон-стрит, конечно. Только дурак гадит там, где ест. Грабежом он тоже наверняка не гнушался. – Думаешь, он крал оружие и все такое? – чуть охрипшим голосом спросил я. – Какой ты романтик. Да нет, скорее курево и алкоголь, два любимых продукта контрабандистов. Пиротехника еще. Может, иногда угонял грузовик с микроволновками и цветными ТВ, если риск казался невеликим. Словом, без дела не сидел. – Отец серьезно посмотрел на меня. – Конечно, он умел заметать следы, но и удача была на его стороне. Допустим, здесь, в Либертивилле, удача ему не нужна, он может вечно обстряпывать свои делишки, пока не помрет от сердечного приступа. Но если налоговая штата – это песчаные акулы, то Федеральная налоговая служба – большие белые. Дома Дарнеллу везет, но однажды его прихлопнут, вот увидишь. – Ты… что-то про это слышал? – Ни звука. И прислушиваться не собираюсь. Но мне нравится Арни Каннингем, и я знаю, как ты за него волнуешься. – Да… он как-то странно себя ведет, пап. Все время без умолку твердит про эту машину. – Обделенные чем-нибудь люди порой склонны к такому поведению. Они могут увлечься машиной, девушкой, карьерой, музыкой или какой-нибудь знаменитостью. У меня был однокурсник, высоченный парень, которого мы прозвали Каланчой. Так вот Каланча свихнулся на моделях поездов. Он начал коллекционировать их еще в третьем классе, и к университету его коллекция вполне могла бы претендовать на звание восьмого чуда света. Во втором семестре его вышвырнули из Университета Брауна за плохую успеваемость. В конечном счете ему пришлось выбирать между поездами и учебой. Каланча выбрал поезда. – И что с ним сталось? – В одна тысяча девятьсот шестьдесят первом он покончил с собой. – Папа встал. – Я только хочу сказать, что даже хорошие люди иногда слепнут, и это не всегда их вина. Может, Дарнелл скоро про него забудет, оставит его в покое. Мало ли таких парней приезжает к нему чинить машины? Но если Дарнелл попытается взять Арни в оборот, будь начеку, Деннис. Смотри в оба. Не позволь другу принять приглашение на танец. – Ладно, попытаюсь. Но я тоже не всесилен. – Понимаю. Ну что, спать? – Ага. Мы разошлись по своим комнатам, и я, несмотря на усталость, еще долго не мог уснуть. Денек выдался насыщенный. Снаружи гулял ветер, и деревья тихо постукивали ветками по стенам дома. Вдалеке кто-то упражнялся в экстремальном вождении: визг шин напоминал истерический женский хохот. 14. Кристина и Дарнелл Вот тебе рассказ об одной семье: Променяли дочь свою они на «шевроле». Но мы забыли о прошлом И смотрим только вперед…     Элвис Костелло Днем Арни работал на дороге, вечером – в гараже. Родители его почти не видели, но обстановка в доме накалялась день ото дня. Раньше у них всегда царила спокойная и умиротворенная атмосфера, но теперь дом Каннингемов превратился в военный лагерь. Впрочем, смею предположить, такое положение вещей царит во многих современных домах – уж очень многих. Дети еще слишком эгоцентричны и думают, что первыми в мире что-то открыли (часто это бывает любовь, но не всегда), а родители слишком напуганы, глупы и ревнивы, чтобы дать ребенку свободу. Словом, обе стороны хороши. Порой конфликт становится ожесточенным и болезненным: как известно, самые жестокие и несправедливые войны – всегда гражданские. В случае с Арни дело усугублялось тем, что гнойник вскрылся очень поздно; его родители привыкли, что сын во всем их слушается. Они, в сущности, успели заранее расписать наперед всю его жизнь. Когда Майкл и Регина решили последние четыре дня перед началом учебного года провести на озере в северной части штата Нью-Йорк, Арни со скрипом согласился, хотя и мечтал посвятить это время Кристине. На работе он чаще и чаще говорил, как «всем покажет»: сделает из Кристины конфетку и «покажет этим сволочам». Он уже решил, что после работы над ходовой и кузовом вернет машине первоначальную расцветку – сочетание ярко-красного и слоновой кости. Однако Арни поехал с родителями на озеро, намереваясь все четыре дня во всем с ними соглашаться, улыбаться, невинно теребить челку и вообще «славно проводить время в семейном кругу» – или хотя бы делать вид. Перед их отъездом я зашел в гости и с облегчением обнаружил, что Майкл и Регина перестали винить меня в том, что их сын купил машину (которую, кстати, они еще ни разу не видели). Решили, наверное, что у сына в самом деле сорвало башню. Меня это вполне устраивало. Регина собирала чемоданы. Арни и Майкл приматывали каноэ к крыше «скаута». Когда с этим было покончено, отец спросил сына – тоном могущественного короля, решившего оказать невероятную почесть двум своим любимым подданным, – не хотим ли мы выпить пива. Арни, изобразив на лице восторг и глубокую признательность, ответил, что это было бы супер, и, прежде чем скрыться в доме, хитро мне подмигнул. Майкл облокотился на «скаут» и закурил сигарету. – Ему когда-нибудь надоест эта машина, Денни? – Не знаю, – честно ответил я. – Окажешь мне одну услугу? – Конечно. Если смогу, – осторожно ответил я, зная наперед, о чем он меня попросит: поговорить с Арни по душам и «образумить» его. Но вместо этого Майкл сказал: – Пока нас не будет, съезди к Дарнеллу и посмотри, в каком состоянии сейчас машина. Мне интересно. – Почему это? – спросил я и тут же упрекнул себя за грубость. Но слово не воробей. – Я хочу, чтобы у него все получилось, – просто ответил Майкл. – Да, Регина все еще брыкается. Раз Арни обзавелся машиной, значит, он вырос. А когда дети вырастают, то… ну, сам понимаешь, – смешался он. – Лично я не против, чтобы у него была машина. По крайней мере не настолько против. Сначала Арни и меня застал врасплох… Мне даже мерещились какие-то мертвые собаки у нас на крыльце, потом я стал видеть страшные сны. В них Арни то давился в машине, то задыхался выхлопными газами… У меня в голове вспыхнула непрошеная мысль о Веронике Лебэй. – Но теперь… – Он пожал плечами, взглянул на дверь между гаражом и кухней, затушил сигарету. – Я вижу, что он всерьез взялся за это дело. В нем даже проснулось самоуважение. Конвейер запущен, и я очень хочу увидеть, что с него сойдет. Надеюсь, что-то стоящее. Видимо, мое удивление задело его за живое, и он тут же начал оправдываться: – Деннис, я ведь тоже был молодым. Я знаю, как много значит машина для молодого парня. Регине этого не понять. Ее саму всегда подвозили, поэтому проблемы «подвозильщиков» никогда ее не касались. Машина очень важна… без нее никакая девушка на тебя даже внимания не обратит. Так вот, значит, что он думал. Кристина в его понимании была лишь способом положить конец детству, а не самим концом. Я стал гадать, как он отнесся бы к моему подозрению, что Арни хочет только починить и зарегистрировать свой «плимут», а до остального, особенно до девушек, ему дела нет. Полегчало бы Майклу? Или наоборот? Хлопнула кухонная дверь. – Так ты съездишь в гараж? – Ну да. Если хотите. – Спасибо. Арни принес всем пива. – Спасибо за что? – спросил он Майкла непринужденным и веселым голосом, однако взгляд у него был внимательный, даже пытливый. Я снова подметил, какое чистое у него стало лицо… и взрослое, почти волевое. Впервые понятия «Арни» и «девушки» не казались мне взаимоисключающими. Я подумал, что он даже по-своему привлекателен – до спасателя на пляже или короля выпускного ему, разумеется, далеко, а вот загадочно-задумчивый интеллектуал из него получится неплохой. Розанна никогда на такого не западет, но… – За помощь с каноэ, – нашелся Майкл. – А… Мы выпили пива, и я уехал домой. На следующий день веселая семейка Каннингемов укатила в штат Нью-Йорк – на поиски утраченного за лето семейного счастья. Накануне их возвращения я отправился в гараж Дарнелла – чтобы утолить и свое любопытство, и Майкла. При свете дня здание гаража, стоявшего перед огромной автомобильной свалкой, выглядело столь же привлекательно, как и тем злополучным вечером, когда мы с Арни привезли сюда Кристину, и обладало очарованием дохлого суслика. Я занял свободное место перед магазином запчастей, также принадлежавшим Дарнеллу. В нем было все: хёрстовские коробки передач, головки «фьюли» и системы динамического наддува (несомненно, все эти богатства предназначались для бедных работяг, которым надо было как-то кормить семью и поддерживать на ходу единственную развалюху), и я уж молчу про огромные мутантские шины и навороченные спицевые диски. Магазин Дарнелла напоминал Диснейленд для безумных автолюбителей. Я вышел из машины и под лязганье инструментов, пулеметные очереди пневмоключей и крики механиков двинулся к гаражу. В одном из ближайших отсеков какой-то отморозок в потертой кожанке возился со старым мотоциклом «Би-Эс-Эй», то ли снимая, то ли устанавливая выхлопную трубу. На левой щеке у него была огромная ссадина – явно от тесного контакта с асфальтом, – а на спине кожанки красовался череп в зеленом берете и очаровательный девиз: «МОЧИ ВСЕХ ПОДРЯД, ГОСПОДЬ РАЗБЕРЕТСЯ». Отморозок посмотрел на меня налитыми кровью распутинскими глазами, затем снова взглянул на дело своих рук. Перед ним лежал почти хирургический набор инструментов, на каждом – штамп «АВТОМАСТЕРСКАЯ ДАРНЕЛЛА». Мир внутри полнился призывным эхом лязгающих инструментов и грязной бранью мужиков, ругающих свои корыта на чем свет стоит. К машине и ее частям неизменно обращались как к бабе: «А ну иди сюда, сучка!», «Раскручивайся уже, шалава!», «Рик, помоги мне снять эту стерву!» Я поискал взглядом Дарнелла и не нашел. На меня никто внимания не обращал, поэтому я просто подошел к двадцатому отсеку, где стояла Кристина, словно бы имел полное право тут находиться. В отсеке справа два толстяка в футболках для боулинга устанавливали на старенький пикап прицеп-кемпер. Отсек слева пустовал. Подходя к Кристине, я вновь ощутил знакомый беспричинный холодок. Не в состоянии от него избавиться и боясь оказаться прямо перед машиной, я подошел к ней слева. У меня в голове тут же возникла мысль, что внешность Арни стала улучшаться вместе с Кристининой. И еще я подумал, что перемены в ее облике носили случайный характер, а ведь Арни всегда был так методичен… Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=48694109&lfrom=688855901) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.