Только шрам зазмеился над бровью... Пуля, к счастью, прошла стороной. Вот мы чокнулись.Как "за здоровье", Ну а пьем, ровно "за упокой"... И глаза... Как врата в неизбежность, Темноликой тревоги полны. Не могли мы, пойми, свою нежность Растерять на дорогах войны. Были, были седые туманы, Их под Курском распел соловей. Над войной солнце тоже вставало

Вокруг Чехова. Том 1. Жизнь и судьба

-1-
Тип:Книга
Цена:199.00 руб.
Издательство: Рипол классик, Пальмира
Год издания: 2018
Язык: Русский
Просмотры: 288
Скачать ознакомительный фрагмент
КУПИТЬ И СКАЧАТЬ ЗА: 199.00 руб. ЧТО КАЧАТЬ и КАК ЧИТАТЬ
Вокруг Чехова. Том 1. Жизнь и судьба Сборник Евгения Михайловна Сахарова Воспоминания о писателях В том вошли воспоминания родных братьев Антона Павловича Чехова – Николая, Александра и Михаила, составляющие картину как детских, так и зрелых лет жизни писателя. Вокруг Чехова. Жизнь и судьба Составитель Сахарова Евгения Михайловна Вспоминают Чеховы… «Он был гостеприимен, как магнат. Хлебосольство у него доходило до страсти»[1 - Чуковский К. О Чехове. М., 1967. С. 3.], – писал К. И. Чуковский в своей книге «О Чехове». И с этим трудно не согласиться. Чехов в течение двух десятилетий находился в центре литературной жизни, был связан со многими писателями, художниками, артистами. Его личное обаяние притягивало к нему людей разных сословий, социального положения, возраста. Многие из них оставили воспоминания, полный свод которых составил бы, вероятно, несколько солидных томов. Лишь часть из наиболее интересных и значительных воспоминаний выходила в свет в составе сборников «А. П. Чехов в воспоминаниях современников» (издания 1947,1952,1954,1960,1986 годов). В этом своде мемуарной литературы как-то затерялись, а иногда ушли в тень воспоминания родных Чехова, членов его семьи, живших рядом и постоянно общавшихся с ним. Так, например, в издании сборника «А. П. Чехов в воспоминаниях современников» 1986 г., богатом и интересном по своему составу, совершенно отсутствуют как разбросанные по различным советским публикациям, так и затерявшиеся в дореволюционных сборниках воспоминания братьев и сестры Чехова. В результате читатели этой книги знакомятся сразу с Чеховым – начинающим писателем. Выпадает, таким образом, очень важный период духовного развития писателя, его детство и отрочество, имевшие большое влияние на формирование личности писателя, его творчества. Одна из задач данного издания – восполнить этот пробел. Как-то раз, рассматривая этюды Марии Павловны Чеховой, друг чеховской семьи художник И. И. Левитан воскликнул: «Какие же вы, Чеховы, все талантливые!» И действительно, природа богато одарила детей разорившегося таганрогского лавочника, бывшего крепостного Павла Егоровича Чехова. Александр и Михаил стали литераторами, Николай – художником, Иван оставил добрую память, будучи учителем. И, наконец, Мария Павловна, прожившая самую долгую жизнь, была и художницей, и мемуаристкой, создательницей и хранителем Музея А. П. Чехова в Ялте. Талантливым оказалось и следующее чеховское поколение. Это и знаменитый актер Михаил Чехов, сын старшего брата Чехова Александра Павловича, и дети младшего брата – певица Евгения Михайловна и художник Сергей Михайлович. Все они, независимо от основной профессии, были наделены и литературным даром. Собранные вместе мемуарные свидетельства трех поколений Чеховых составляют своеобразную семейную энциклопедию, содержащую интереснейшие, а часто и уникальные сведения о Чехове, людях, его окружающих, обо всем, что входит в емкое понятие «мир Чехова» и чрезвычайно обогащает наше представление о том, что собой представляет этот мир. Семейная летопись была начата еще отцом писателя и называлась «Жизнь Павла Чехова». Первая дата в ней, относящаяся к 1825 г., гласит: «Родился в с. Ольховатке Воронежской губ. Острогож. уезда от Георгия и Ефросинии Чеховых». А далее с тщательностью и присущей ему аккуратностью Павел Егорович заносил сюда все важные события жизни своей семьи. Вот запись 1860 г.: «Родился у нас сын Антоний 17 января». Когда Чехов приобрел под Москвой имение Мелихово, Павел Егорович начал вести мелиховский дневник, куда регулярно вносил самые разные сведения: о погоде, урожае, приезде и отъезде гостей и т. д. Дневник этот, полностью, к сожалению, до сих пор не изданный, – ценнейший источник для специалистов, занимающихся изучением жизни и творчества писателя. Есть там и строчки, принадлежащие Чехову, выдержанные в духе и стиле отцовских заметок, с известной долей юмора. Например: «Баран прыгает. Марьюшка радуется» (15–16 марта 1893 г.) [2 - Записи, сделанные А. П. Чеховым, полностью опубликованы в Полном собрании сочинений и писем А. П. Чехова (М., 1980. Т. 17. С. 230–232).]. Записи оборвались лишь со смертью Павла Егоровича. Отрывки из мелиховского дневника приведены Михаилом Павловичем в публикуемых в этом издании мемуарах (см. с. 288). «Мне кажется, – писал Чехов сестре 14 октября 1898 г., – что после смерти отца в Мелихове будет уже не то житье, точно с дневником его прекратилось и течение мелиховской жизни». Так оно и случилось – в 1898 г. кончилось «мелиховское сидение» чеховской семьи, начался ялтинский, последний период жизни писателя. Первым мемуарным очерком о Чехове следует, вероятно, считать воспоминания его брата художника Николая Чехова. Писались они в 1889 г. на Украине, куда Чехов привез угасающего от чахотки Николая. Уже не имея физических сил заняться живописью, Николай решил обратиться памятью к далеким годам детства, не думая, конечно, ни о публикации своих заметок, ни о мировой славе брата Антона, когда драгоценной станет каждая строка воспоминаний о нем. Не только родственная, но духовная, творческая близость связывала братьев. Сохранилась фотография: Антон Павлович внимательно и заинтересованно следит, как движется рука Николая, набрасывающего рисунок, – возможно, к рассказам самого Чехова. Братья сотрудничали в одних и тех же журналах – «Зритель», «Будильник» и др. Николай иллюстрировал раннюю повесть Чехова «Зеленая коса», юмореску «Свадебный сезон», первый, не вышедший в печать сборник рассказов, ряд других произведений. Его рисункам присущи изящество, грация, юмор – черты, отличавшие и ранние вещи Антоши Чехонте. Николаю принадлежит также ряд больших живописных полотен («Гуляние первого мая в Сокольниках», «Въезд Мессалины в Рим» и др.). Участвовал он и в росписи стен Храма Христа Спасителя в Москве. Веселый, общительный, необычайно добрый, Николай был дружен со многими художниками и любим ими. И. Левитан, К. Коровин, Ф. Шехтель стали друзьями и Антона Павловича. Современники вспоминают, каким одаренным музыкантом был Николай, замечательно игравший на рояле и скрипке. Нежно любя брата, Антон Павлович со всевозрастающей тревогой наблюдал, как беспечно относится он к своему таланту, ведет беспорядочную жизнь, покучивает, не выполняет взятых на себя деловых обязательств. Болью проникнуты строки его письма старшему брату Александру (20-е числа февраля 1883 г.): «Николай… шалаберничает; гибнет хороший, сильный, русский талант, гибнет ни за грош». В марте 1886 г. Чехов пишет Николаю замечательное письмо о том, каким должен быть воспитанный человек (он обязан уважать «человеческую личность» и «чужую собственность», не лгать, не быть суетным и т. д.). И главное: воспитанные люди если «имеют в себе талант, то уважают его… Они жертвуют для него покоем, женщинами, вином, суетой…» И. А. Бунин прозорливо заметил, что из этого письма «можно понять, как А. П. сам себя воспитывал, как он был строг к себе»[3 - Бунин И. А. Собр. соч.: В 9 т. М., 1967. Т. 9. С.175.]. Опасения Чехова оправдались – Николаю удалось сделать гораздо меньше того, что можно было бы ждать от его таланта: остались недописанными картины, неосуществленными замыслы. На полуслове оборвались и его воспоминания: Николай умер в то же лето 1889 г. на Украине, когда и набрасывал их строки. В его мемуарном наброске идет речь о раннем детстве братьев Чеховых. Описываемые события, как можно заключить из текста («двадцать три года назад»), следует отнести к 1866 г., когда Александру было 11, Николаю – 9, Антону – 6, а Ивану – 5 лет. Знаменательно, что уже в это время Николай отметил в шестилетнем Антоне и богатство воображения, и талант импровизации, и склонность к внутренней сосредоточенности при веселости и общительности характера. Вскоре после смерти Антона Павловича стали появляться в печати мемуарные очерки его старшего брата Александра Павловича. Это была, по свидетельству всех знавших его, личность талантливая, оригинальная. «…Интереснейший и высокообразованный человек, добрый, нежный, сострадательный, изумительный лингвист и своеобразный философ», «одна сплошная энциклопедия, и не могло быть темы, на которую с ним нельзя было бы с интересом поговорить», – так характеризует Александра Павловича брат Михаил. Его сын, артист Михаил Александрович Чехов, преклонялся перед своим отцом. «…Я уважал его и даже благоговел перед ним… Эрудиция его была поистине удивительна: он великолепно ориентировался не только в вопросах философии, но и в медицине, естествознании, физике, химии, математике и т. д., владел несколькими языками и в 50-летнем возрасте, кажется, в 2–3 месяца, изучил финский язык»[4 - Чехов М. А. Путь актера. Л., 1928. С. 17.]. По свидетельству И. А. Бунина, «Александр Павлович был человек редко образованный, окончил два факультета – естественный и математический, много знал и по медицине. Хорошо разбирался и в философских системах. Знал много языков <…> человек на редкость умный, оригинальный». Но тут же Бунин замечал: «ни на чем не мог остановиться» [5 - ** Лит. наследство. М., 1960. Т. 68. Чехов. С. 5–666.]. Эти особенности личности Александра Павловича ярко иллюстрируются оставленным им литературным наследием – он писал рассказы, очерки, исторические романы, редактировал журналы «Слепец», «Пожарный», был автором брошюр «Исторический очерк пожарного дела в России», составил «Химический словарь фотографа» и т. д. В этом обширном и пестром литературном хозяйстве сохранили ценность прежде всего воспоминания об Антоне Павловиче и письма к нему. Переписка братьев (известно 381 письмо Александра и 196 писем Антона) является ценнейшим источникам для понимания творческой личности Антона Павловича, его этики, литературно-критических взглядов. Кроме того, чтение этих писем, где братья как бы соревнуются друг с другом в юморе, где разбросана масса интересных, тонких и точных наблюдений, общих воспоминаний, может доставить читателю и эстетическое наслаждение[6 - См. кн.: Письма А. П. Чехову его брата Александра Чехова. М.: Соцэкгиз, 1939; Переписка А. П. Чехова. М.: Худож. лит., 1984. Т. 1. (Гл. «А. П. Чехов и Ал. П. Чехов», подгот. М. П. Громовым).]. Раскрывают они и характер отношений братьев. Александр Павлович, обремененный большой семьей, вынужденный постоянно думать о заработке, в литературной работе был не всегда требователен к себе, в спешке недостаточно отделывал свои рассказы, бывал груб и несдержан в семье и также, как и Николай, злоупотреблял алкоголем. Это глубоко огорчало Антона Павловича, и об этом он со всей прямотой, не унижая старшего брата фальшью и неискренностью, не раз говорил ему. Так, вернувшись в Москву из Петербурга, где он посетил семью старшего брата, Чехов писал Александру 2 января 1889 г.: «Я прошу тебя вспоминать, что деспотизм и ложь сгубили молодость твоей матери. Деспотизм и ложь исковеркали наше детство до такой степени, что тошно и страшно вспоминать. Вспомни те ужас и отвращение, какие мы чувствовали во время оно, когда отец за обедом поднимал бунт из-за пересоленного супа или ругал мать дурой. Отец теперь никак не может простить себе всего этого… <…> Для тебя не секрет, что небеса одарили тебя тем, чего нету 99 из 100 человек: ты по природе бесконечно великодушен и нежен. Поэтому с тебя и спросится в 100 раз больше. К тому же еще ты университетский человек и считаешься журналистом». Пожалуй, ни с кем не был Антон Павлович так близок, как с Александром. 9 января 1888 г. он писал В. Г. Короленко: «…около меня нет людей, которым нужна моя искренность и которые имеют право на нее». Александра Павловича можно отнести к таким людям. Когда Антон Павлович чувствовал необходимость дружеского участия и поддержки, он, человек необычайно сдержанный в изъявлении чувств, обращался именно к Александру. Свидетельство тому – письмо старшего брата от 5 сентября 1887 г., его ответ на неизвестное нам письмо Чехова (возможно, уничтоженное по его же просьбе). Из этого ответа ясно содержание письма Антона Павловича: «Ты пишешь, что ты одинок, говорить тебе не с кем, писать некому… Глубоко тебе в этом сочувствую всем сердцем, всею душою, ибо и я не счастливее тебя. <…> У меня ведь тоже нет друзей и делиться не с кем. <…> Теперь о будущем. Ты пишешь, что если судьба не станет милосерднее, то ты не вынесешь… <…> Я назвал бы себя подлейшим из пессимистов, если бы согласился с твоей фразой: „Молодость пропала“. Когда-то и я гласил тебе то же. Твое, а пожалуй и наше, не ушло. Стоит только улитке взять свою раковинку покрепче на бугор спины и перетащить на новый стебель»[7 - Переписка А. П. Чехова. М., 1984. Т. 1. С. 81–83.]. Можно с уверенностью сказать – в обширном эпистолярном наследии Чехова нет писем такой откровенности. Александр Павлович, живя в Петербурге, был доверенным лицом Чехова в делах с книгоиздательством А. С. Суворина и редакцией «Нового времени», курировал издание чеховских сборников, содействовал подготовке Собрания сочинений Чехова в книгоиздательстве А. Ф. Маркса. И все это бескорыстно, с полной отдачей сил. Смерть Антона Павловича ошеломила его. Как писал его сын Михаил, отец «потерял своего единственного друга, которого нежно любил и перед которым преклонялся. <…> Их переписка, полная юмора, взаимной любви и глубоких мыслей, была после смерти отца и А. П. Чехова подобрана мною в хронологическом порядке. Известие о смерти А. П. Чехова не только вызвало приступ болезни отца, но и изменило его характер»[8 - Михаил Чехов. Лит. наследие. М., 1986. Т. 1.С. 156–157.]. Данью памяти любимого брата явились воспоминания Александра Павловича, написанные ярко, образно, талантливо. Они позволяют живо представить обстановку и людей, окружавших будущего писателя в детские годы, воссоздают характер всех членов чеховской семьи – отца Павла Егоровича, требовательного, подчас деспотического; матери – мягкой и заботливой Евгении Яковлевны; скупых на ласку и доброе слово деда и бабушку, Егора Михайловича и Ефросинью Емельяновну Чеховых. Читая мемуарные очерки Александра Павловича, мы знакомимся с посетителями лавочки Павла Егоровича, сочувствуем мальчикам Чеховым, обреченным на изнурительное сидение в этой лавке и утомительные спевки (Павел Егорович был большим ревнителем церковной службы). В воспоминаниях оживают смешные и грустные эпизоды пребывания братьев Чеховых в греческой школе и богатая впечатлениями поездка в степь, к бабушке и дедушке (эти картины и образы воскреснут позже в рассказах, повестях и первой пьесе Чехова «Безотцовщина»). Здесь следует сделать небольшое отступление. Дело в том, что младшие Чеховы – Мария и Михаил – находили, что Александр в своих мемуарных очерках необъективен по отношению к отцу, сгущая мрачные краски их детства. Однако ряд высказываний самого Антона Павловича и свидетельства его современников подтверждают точку зрения Александра Павловича. Об этом говорит, в частности, цитированное выше письмо Антона Павловича об отравляющих их жизнь в семье деспотизме и лжи. И. Л. Леонтьеву-Щеглову 9 марта 1892 г. Чехов писал: «Я получил в детстве религиозное образование и такое же воспитание – с церковным пением, с чтением апостола и кафизм в церкви, с исправным посещением утрени, с обязанностью помогать в алтаре и звонить на колокольне. И что же? Когда я теперь вспоминаю о своем детстве, то оно представляется мне довольно мрачным; религии у меня теперь нет. Знаете, когда, бывало, я и два моих брата среди церкви пели трио „Да исправится“ или же „Архангельский глас“, то на нас все смотрели с умилением и завидовали моим родителям, мы же в это время чувствовали себя маленькими каторжниками». А в одном из писем к Александру (4 апреля 1893 г.) А. П. Чехов заметил: «Детство отравлено у нас ужасами…» Вл. И. Немирович-Данченко приводит слова, сказанные ему Чеховым: «Знаешь, я никогда не мог простить отцу, что он меня в детстве сек»[9 - А. П. Чехов в воспоминаниях современников. М., 1986. С. 283.]. А. С. Лазарев-Грузинский в неопубликованных воспоминаниях «Антон Чехов и литературная Москва 80-90-х годов» (ЦГАЛИ) утверждал, что так же, как Александр Павлович, относился к отцу и Николай Павлович: кроткий и милый человек, «он весь вспыхивал и загорался гневом, когда ему случалось касаться самодурства отца». Эту разницу в отношении старшего и младшего поколений детей можно, вероятно, объяснить тем, что тяжесть семейной обстановки особенно остро ощущалась в таганрогский период, когда Мария и Михаил были еще маленькими. В Москве же обстоятельства изменились, отец потерял былую власть, решающим стало влияние Антона Павловича. Да и Павел Егорович во многом переменился сам. И в то же время и Александр, и Антон понимали, что отец их рожден определенной средой и его поступки продиктованы желанием сделать все, чтобы вывести сыновей в люди. Отметим, в частности, деспотичный Павел Егорович, в отличие от мягкого и доброго, любимого братьями Чеховыми дяди Митрофана Егоровича, постарался дать детям образование. Да и в воспоминаниях Александра Павловича образ отца дан неоднозначно – достаточно вспомнить, с каким сочувствием к отцу слушают мальчики Чеховы рассказ бабушки о том, сколь тяжелым было детство самого Павла Егоровича. Первым мемуарным очерком Александра Павловича можно считать его письмо от 17 января 1886 г., где он, поздравляя брата Антона с днем рождения, отдался воспоминаниям: «Я помню <…>, – писал Александр, – что в моисеевском доме я „дружил“ с тобою. У нас был опешенный всадник „Василий“ и целая масса коробочек, похищенных из лавки. Из коробок мы устраивали целые квартиры для Васьки, возжигали светильники и по вечерам по целым часам сидели, созерцая эти воображаемые анфилады покоев <…>. Ты был мыслителем в это время и, вероятно, рассуждал на тему: „у кашалота голова большая?“ Я был в это время во втором классе гимназии. Помню это потому, что однажды, „дружа“ с тобою, я долго и тоскливо, глядя на твои игрушки, обдумывал вопрос о том, как бы мне избежать порки за полученную единицу от Крамсакова. Затем я раздружился с тобою. Ты долго и много, сидя на сундуке, ревел, прося: „дружи со мною!“, но я остался непреклонен и счел дружбу с тобою делом низким. Я уже был влюблен <…>. Мне было не до тебя. Далее протекли годы. Я вспоминаю тебя в бурке, сшитой отцом Антонием, припоминаю тебя в приготовительном классе, помню, как мы оставались хозяевами отцовской лавки, когда он уезжал с матерью в Москву, и в конце концов останавливаюсь на тарсаковской лавке, где ты пел: „Таза, таза, здохни!“ Тут впервые проявился твой самостоятельный характер, мое влияние, как старшего по принципу, начало исчезать. Как ни был я глуп тогда, но я начинал это чувствовать. По логике тогдашнего возраста я, для того чтобы снова покорить тебя себе, огрел тебя жестянкою по голове. Ты, вероятно, помнишь это. Ты ушел из лавки и отправился к отцу. Я ждал сильной порки, но через несколько часов ты величественно в сопровождении Гаврюшки прошел мимо дверей моей лавки с каким-то поручением фатера и умышленно не взглянул на меня. Я долго смотрел тебе вслед, когда ты удалялся, и, сам не знаю почему, заплакал… Потом я помню твой первый приезд в Москву <…>. Помню, как мы вместе шли, кажется, по Знаменке <…>. Я был в цилиндре и старался как можно более, будучи студентом, выиграть в твоих глазах <…>. Я рыгнул какой-то старухе прямо в лицо. Но это не произвело на тебя того впечатления, какого я ждал. Этот поступок покоробил тебя. Ты с сдержанным упреком сказал мне: „Ты все еще такой же ашара (пьяница. – Е. С.), как и был“ <…>. Потом… потом мои воспоминания начинают принимать уже характер нашего общего совместного жития, обмена мыслей и чувств»[10 - Переписка А. П. Чехова. М., 1984. Т. 1. С. 63–64.]. «Твое поздравительное письмо чертовски, анафемски, идольски художественно», – ответил Антон Павлович брату 9 февраля 1886 г. Большой интерес представляют и воспоминания Александра Павловича о пребывании в Мелихове. Все это живые черты быта, нравов, взаимоотношений и чеховской семьи, и людей той ушедшей в прошлое поры, которые делают наше представление о Чехове ярче, ближе. Наибольшую известность в семейной летописи получили мемуары младшего брата Чехова, Михаила Павловича. М. П. Чехов – автор биографических очерков, открывавших тома чеховских писем, вышедшие в 6 книгах в 1912–1916 гг. (под редакцией М. П. Чеховой). В 1923 г. увидела свет его книга «Антон Чехов и его сюжеты», в 1924 г. – «Антон Чехов, театр, актеры и „Татьяна Репина“». И наконец, была создана и издана в 1933 г. итоговая мемуарная книга «Вокруг Чехова», охватывающая всю жизнь писателя. На ее страницах читатель встречается не только с главным героем – Антоном Павловичем, его семьей и родственниками. В поле зрения автора попадают и те, кто был «вокруг Чехова», с кем он был связан дружескими, творческими, деловыми отношениями. Здесь мы встречаем и таганрогских друзей-гимназистов, и первых издателей, и товарищей по университету, а также многих актеров, писателей, художников. Среди них и имена знаменитые (Л. Толстой, Д. Григорович, В. Короленко, П. Чайковский, И. Левитан), и те, кто представляет интерес главным образом своими связями с Чеховым (семья Киселевых и др.). Большую ценность имеют воспоминания Михаила Павловича о постановках чеховских пьес, о творческой истории ряда чеховских произведений (например, рассказа «Черный монах»), о тех жизненных впечатлениях и людях, которые преломились в воображении писателя, возродившись в его сюжетах и художественных образах. Михаил Павлович, юрист по образованию, тяготился службой, очень рано начал печататься и затем сделался профессиональным литератором. Решающую роль в его духовном становлении сыграл Антон Павлович, которого младший брат буквально боготворил, стараясь подражать ему во всем. В свое время Михаил Павлович был довольно известным писателем – в 1907 г. он получил Пушкинскую премию Академии наук за сборник «Очерки и рассказы», произведения его выходили и в наше время – сборник «Свирель» (1976 и 1986). Сестре писателя Марии Павловне принадлежит ряд воспоминаний, публиковавшихся в различных сборниках, периодических изданиях, очерках, открывавших путеводители по Дому-музею А. П. Чехова в Ялте. Уже на склоне лет она обобщила и пополнила их, подготовив книгу «Из далекого прошлого» (главы из нее публикуются в настоящем издании). Семья Павла Егоровича переехала в Москву в 1876 г., когда Мария Павловна перешла в третий класс: «Первый учебный год я пропустила, – вспоминает она, – не училась, так как не было денег платить за мое ученье в гимназии. Лишь на другой год я поступила учиться в Московское Филаретовское епархиальное училище, когда один из старых таганрогских знакомых отца, купец Сабинников, увидав бедственное положение нашей семьи, решил помочь нам и согласился платить за мое обучение»[11 - Чехова М. П. Письма к брату А. П. Чехову. М., 1954. С. 15.]. Духовное развитие Марии Павловны, как и ее младшего брата Михаила, совершалось под влиянием Антона Павловича. «В нашей семье, – пишет М. П. Чехов, – появились вдруг неизвестные мне дотоле резкие, отрывочные замечания: „Это неправда“, „Нужно быть справедливым“, „Не надо лгать“ и так далее». Внимательно и любовно следил Чехов за тем, как его сестра становилась на ноги, «засела за серьезную науку, стала серьезной» (после окончания епархиального училища М. П. Чехова поступила на Высшие женские курсы проф. В. И. Герье, куда за сестру платил уже сам Антон Павлович). «Она ничем не хуже теперь любой тургеневской героини… Я говорю без преувеличений», – писал Чехов Александру Павловичу зимой 1883 г. По окончании курсов, с 1886 г. М. П. Чехова начала преподавать в гимназии географию и историю, серьезно занималась живописью, где ее руководителями были Серов, Коровин, Левитан. Но главным смыслом своей жизни М. П. Чехова считала помощь брату, создание наиболее благоприятной обстановки для его творчества, душевную поддержку и внимание. Вл. И. Немирович-Данченко, хорошо знавший Чехова и его семью, писал: «Сестра, Марья Павловна, была единственная, это уже одно ставило ее в привилегированное положение в семье. Но ее глубочайшая преданность именно Антону Павловичу бросалась в глаза с первой же встречи. И чем дальше, тем сильнее. В конце концов она вела весь дом и всю жизнь свою посвятила ему и матери. А после смерти Антона Павловича она была занята только заботой о сохранении памяти о нем, берегла дом со всей обстановкой и реликвиями, издавала его письма и т. д.»[12 - А. П. Чехов в воспоминаниях современников. М., 1986. С. 283.]. Воспоминания Марии Павловны охватывают почти всю жизнь Чехова, в чем-то совпадая с книгой «Вокруг Чехова» Михаила Павловича, – иначе и не могло быть: какие-то события они, младшие в семье, пережили вместе. Но о многом знала и могла рассказать лишь сестра Чехова. Она была близкой подругой Лидии Стахиевны Мизиновой, «прекрасной Лики», судьба которой, глубокое чувство к Чехову, а также ее многолетняя переписка с ним заняли большое место в жизни и отразились в творчестве Чехова. В своей книге М. П. Чехова рассказывает о том, как складывались отношения ее брата и Лики, цитирует адресованные ей письма Лики, касается и трагедии этой незаурядной и красивой девушки, отвергнутой тем, кого она любила, а затем оставленной писателем Потапенко, романом с которым она хотела заглушить душевную травму. История Лики нашла отражение в пьесе «Чайка». Известным ученым и писателем Л. П. Гроссманом в свое время была написана работа «Роман Нины Заречной», героиней которой была Лика. Переписка Антона Павловича и Лики, их отношения отражены в пьесе Л. Малюгина «Насмешливое мое счастье» и в фильме С. Юткевича «Сюжет для небольшого рассказа». Неменьший интерес читателей вызывают и отношения Чехова с писательницей Л. А. Авиловой, особенно после посвященных ей повестей И. Гофф. Воспоминания Авиловой «Чехов в моей жизни» (первоначально – «Роман моей жизни») привлекли внимание И. А. Бунина, знавшего Авилову. Бунин отнесся к ее «мемуарному роману» с полным доверием. Однако письма Чехова к Авиловой – сдержанные, спокойные, деловые – не дают никаких оснований для подтверждения этой версии, равно как и первые варианты воспоминаний самой Авиловой, опубликованные в 1910 г. Мнение Марии Павловны, знавшей Авилову, встречавшейся с ней после смерти Антона Павловича, передавшей Авиловой ее письма к Чехову (письма эти, как и некоторые чеховские, по словам самой Лидии Алексеевны, были ею уничтожены), имеет в данном случае не последнее значение. Наименее всего в чеховской родословной «высветлена» фигура Ивана Павловича, брата Чехова, который был всего на год моложе его. Иван после отъезда семьи из Таганрога какое-то время оставался в родном городе вместе с Антоном. Окончив пять классов таганрогской гимназии, он выдержал экзамен на звание учителя и всю жизнь посвятил работе в школе. Читая письма Антона Павловича к брату Ивану, поражаешься обилию хозяйственных поручений и просьб, которые тот аккуратнейшим образом исполнял. И где бы ни находился Чехов – на даче под Москвой, в Мелихове, в Ялте, – приезд Ивана Павловича всегда был желанен. Надежность, чувство долга перед семьей – качества, которыми в полной мере обладал Иван Павлович, – особенно ценил Чехов. Иван Павлович не оставил подробных воспоминаний. Он рассказывает в основном об интересе Чехова к театру, пробудившемся еще в гимназические годы. Иван Павлович – единственный из семьи – знал о свадьбе Антона Павловича и Ольги Леонардовны Книппер, но не присутствовал на брачной церемонии, выполняя желание Антона Павловича. Ольга Леонардовна писала Марии Павловне 28 мая 1901 г., через три дня после свадьбы: «Мне страшно было обидно, что не было Ивана Павловича <…> ведь Иван Павлович знал, что мы венчаемся. Антон ездил с ним к священнику»[13 - Ольга Леонардовна Книппер-Чехова. М., 1972.4.2. С. 22.]. Иван Павлович был очень внимателен к больному Чехову в последний приезд его в Москву. «Иван бывает почти каждый день», – сообщала О. Л. Книппер-Чехова сестре писателя 29 мая 1904 г. У него и его жены искала вдова писателя понимания и участия, о чем она говорит в своем письме-дневнике, адресованном покойному мужу: «…сейчас приехала от брата Ивана, разволновала их своими рассказами о тебе, о твоих последних днях, почувствовала, что им было хорошо, хотя и тяжело»[14 - Там же. 4.1. С. 380.]. О. Л. Книппер-Чехова посвятила брату Чехова специальный очерк. Она писала: «Иван Павлович, с которым я была очень дружна, был замечательный педагог, народный учитель. У него и жены его, Софии Владимировны, была какая-то совсем необычная система воспитания детей, которые, сделавшись людьми, не теряли связь с Чеховыми и с любовью и благодарностью вспоминали годы, проведенные в школе Ивана Павловича»[15 - Там же. С. 388.]. И по горькой иронии судьбы этот человек, выведший в жизнь стольких учеников, не смог уберечь единственного сына от рокового выстрела, оборвавшего его жизнь. Об этом рассказывает в своих воспоминаниях «Три двоюродных брата» сын Михаила Павловича, Сергей Михайлович Чехов. 14 сентября 1898 г. Чехов был на репетиции «Царя Федора Иоанновича» в Московском Художественном театре. «Меня приятно тронула интеллигентность тона, – писал он А. С. Суворину, – и со сцены повеяло настоящим искусством… <…>. Ирина, по-моему, великолепна. Голос, благородство, задушевность – так хорошо, что даже в горле чешется <…>. Если бы я остался в Москве, то влюбился бы в эту Ирину». Ирину играла О. Л. Книппер. О встрече с Чеховым, о Художественном театре, соединившем их, а затем обрекшем на разлуку, рассказывает в своих воспоминаниях О. Л. Книппер-Чехова. «Жизнь внутренняя за эти шесть лет прошла до чрезвычайности полно, насыщенно, интересно и сложно, так что внешняя неустроенность и неудобства теряли свою остроту, но все же, когда оглядываешься назад, то кажется, что жизнь этих шести лет сложилась из цепи мучительных разлук и радостных свиданий». Далее мемуарную чеховскую летопись продолжает следующее поколение Чеховых – сын Александра Павловича Михаил и дети Михаила Павловича Евгения и Сергей. В письмах Чехов постоянно интересовался своими племянниками, осведомлялся об их здоровье, давал медицинские советы. Но из них троих лишь старшему Михаилу довелось встретиться с Антоном Павловичем. В 1895 г., навестив в Петербурге старшего брата, Чехов сообщал сестре: «А сын его Миша удивительный мальчик по интеллигентности. В его глазах блестит нервность. Я думаю, что из него выйдет талантливый человек». Мише в то время было четыре года. В феврале – марте 1904 г. мальчик с отцом был в Ялте и встречался с Чеховым, который подарил ему «Каштанку» с надписью: «Милому моему племяннику Мише на добрую память о дяде, авторе „Каштанки“. 20 февраля 1904 г. Ялта». Книга эта сохранилась и находится в Музее-квартире А. Б. Гольденвейзера в Москве. А о своих воспоминаниях об этих ялтинских днях Михаил Александрович рассказал в автобиографических очерках «Жизнь и встречи». О том, что вообще значили для Михаила Чехова жизненный пример и творчество его великого дяди, очень точно сказала режиссер и актриса М. О. Кнебель, в свое время бравшая театральные уроки в Чеховской студии, хорошо знавшая артиста. Чрезвычайно интересны и ее соображения об особенностях «чеховского клана», давшего России и гениальных, и талантливых людей. «Если в жизни М. А. Чехова был человек, оказавший на него первое решающее влияние, – это был Антон Павлович Чехов. История чеховского семейного клана, сложного и талантливого, чрезвычайно характерна для уклада русской жизни и культуры. В этой семье были таланты, погибавшие от алкоголя, были натуры религиозные, были мужественные и самоотверженные. Писательский дар А. П. Чехова формировался в невероятном сопротивлении тому, что сгубило талант его братьев, Николая и Александра <…>. Писатель Чехов будто указывал мальчику Мише Чехову пример того, что из всей этой сложной паутины вырваться можно – вырваться, чтобы жить достойной человека жизнью. Мне кажется, Михаил Чехов с годами вполне сознательно принял этот завет и этот высокий пример. Творчество А. П. Чехова он не просто любил. Это творчество повлияло на него в самых его истоках. Он впитал написанное А. П. Чеховым, как впитывают воздух семьи, дома, хотя собственный дом и детство М. А. Чехова были крайне сложными и нерадостными. Поразительно, что с годами все более проступала внутренняя связь, духовная близость Михаила Александровича Чехова и его дяди, Антона Павловича Чехова, которого давно уже не было в живых»[16 - Михаил Чехов. Лит. наследие. М., 1986. Т. 1. С. 29.]. В последнее время к личности и творчеству М. А. Чехова проявляется большой и все растущий интерес. Событием, отмеченным театральной общественностью, стал выход в свет в 1986 г. посвященных ему двух томов «Литературного наследия», что дает возможность прикоснуться к его теоретическим трудам, попытаться понять творческий мир этого замечательного мастера и причины, побудившие его покинуть родину. И здесь, конечно, прежде всего следует выслушать самого Михаила Александровича, который с редкой, пронзительной искренностью рассказал о своих исканиях, тяжелых душевных кризисах, отстаивании права на свой путь в искусстве. М. А. Чехову посвящены и часть публикуемых в сборнике воспоминаний Е. М. Чеховой о молодости артиста, окрашенных светлыми, радостными тонами, и впервые публикуемые мемуары С. М. Чехова. Во всех этих материалах отражены важнейшие вехи его биографии: Суворинский театр в Петербурге, Московский Художественный театр, затем Первая студия Художественного театра и, наконец, МХАТ 2-й, художественным руководителем и ведущим актером которого был Чехов. Его успех в ролях Хлестакова, Гамлета, Мальволио (по Шекспиру), Аблеухова (по роману А. Белого «Петербург»), Эрика XIV (в одноименной пьесе Стриндберга) был ошеломляющим. Талант Михаила Александровича признавали все, а те, кому довелось видеть его на сцене, помнили об этом всю жизнь. Первым отметил дарование Михаила Чехова Станиславский. Прослушав в исполнении начинающего артиста монолог Мармеладова из «Преступления и наказания» Достоевского и отрывок из «Царя Федора Иоанновича» А. К. Толстого, он сказал Вл. И. Немировичу-Данченко: «Племянник Антона Павловича Миша Чехов – гений». После этого в 1912 г. Чехов и был принят в Художественный театр. О выдающемся таланте актера Чехова писали С. Бирман, С. Гиацинтова, А. Дикий и многие другие известные актеры. А. Д. Попов утверждал: «Своим огромным талантом Чехов широко раздвинул границы сценического реализма»[17 - Попов А. Воспоминания и размышления о театре. М., 1963. С. 108.]. Однако методы работы Чехова-режиссера, его театральная система, приверженность к классике и ее трактовка вызвали резкое неприятие А. Дикого и группы актеров (О. Пыжова и др.), упрекавших Чехова в увлечении мистицизмом, в его якобы враждебной «духу времени» деятельности. Актриса С. Бирман возражала Дикому, отвергая, в частности, его упреки Чехову в том, что он занимался с учениками «мистическими радениями»: «Мы видели в Чехове театр. Только театру учил он нас. Никто не занимался идеологической пропагандой»[18 - Бирман С. Путь актрисы. М., 1962. С. 171.]. Особенно болезненным для Чехова оказалось расхождение с единомышленниками, теми, кто вместе с ним создавал театр, – Б. Сушкевичем и И. Берсеневым. В результате острого кризиса, может быть, даже опасаясь ареста, М. А. Чехов оказался в эмиграции. «Знаю, что не в моих силах ответить на вопрос, почему Чехов покинул родину. Думаю, что сделал он это, почувствовав себя ненужным, устранил себя – нелюбимого»[19 - Там же. С. 122.], – писала Бирман. На обстоятельства этой трагедии артиста в известной мере проливают свет воспоминания его двоюродного брата Сергея Михайловича. Их автор, профессиональный художник, всю жизнь был причастен к творчеству А. П. Чехова. Его работы, посвященные А. П. Чехову, экспонировались и выходили отдельными изданиями («По чеховским местам Подмосковья», «Мелихово», «Дом-музей А. П. Чехова в Ялте», серия портретов членов чеховской семьи и т. д.). В 1958 г. Сергей Михайлович вместе с сыном Сережей, тоже художником, к сожалению, рано ушедшим из жизни, повторил путь А. П. Чехова по Сахалину, создав серию линогравюр «Сахалин каторжный и Сахалин советский». Сергей Михайлович известен также как неутомимый собиратель биографических и мемориальных материалов, связанных с Чеховым и его семьей. Результатом этой работы явилась тщательно составленная родословная, широко использованная при подготовке Полного собрания сочинений и писем А. П. Чехова в 30 томах (М.: Наука, 1974–1983, в настоящее время выходит 2-е издание). Достаточно сказать, что в этом издании имеется около 120 ссылок на материалы и свидетельства С. М. Чехова! Хорошо известны чеховедам его статьи и книга «О семье Чеховых» (Ярославль, 1970). Все, кто знал Сергея Михайловича, могут засвидетельствовать, с какой страстной заинтересованностью, не щадя сил и здоровья, он буквально сражался, отстаивая свою позицию в вопросах мемориальности музеев, чеховской родословной, режиссерской трактовки произведений Чехова в театре и кино, с какой щедростью помогал чеховским музеям, передавая сохраненные им семейные реликвии, как охотно делился с исследователями своими знаниями. После смерти Сергея Михайловича его ценнейший архив – за небольшими исключениями – был передан в ЦГАЛИ. К числу исключений относятся публикуемые здесь воспоминания (рукопись полностью находится у вдовы Сергея Михайловича Валентины Яковлевны Чеховой). Память Сергея Михайловича сохранила много драгоценных подробностей жизни великого артиста. Мемуарист находился рядом с ним во время зенита его славы, а затем тех сложных, драматических обстоятельств, которые вызвали его отъезд из России. Сергей Михайлович является участником описываемых событий. Любя брата, переживая вместе с ним судьбу его театра, добившись в нем успеха на поприще театрального художника, он, может быть, иногда и пристрастен в оценке лиц и событий. Но бесспорно одно – Сергей Михайлович был верным соратником Чехова-режиссера и, безусловно, разделял его позицию – необходимость обращения к подлинным художественным образцам, ради воплощения которых и работал Михаил Александрович над новой актерской техникой. «Классики, – писал М. А. Чехов, – величие которых в том и заключается, что они далеко выходили за пределы своего времени и в своем творчестве затрагивали интересы грядущих эпох, эти классики оживут и заговорят с нами на нашем языке, если мы, вместо того чтобы душить и гнать их, предоставим в их распоряжение новую технику, новое искусство, нового актера, могущего воплотить классика так, как хочет этого эпоха»[20 - Михаил Чехов. Лит. наследие. М., 1986. Т. 1. С. 145.]. О творческой близости братьев Чеховых свидетельствует их совместная работа над спектаклем «Смерть Иоанна Грозного». Дневник Павла Егоровича кончался записью: «1898.6 февраля у Миши и Лели родилась в Ярославле дочь Евгения». Антон Павлович приветствовал невестку Ольгу Германовну, мать новорожденной, шутливым посланием: «…поздравляю Вас с прибавлением семейству и желаю, чтобы Ваша дочь была красива, умна, занимательна и в конце концов вышла замуж за хорошего человека… который от своей тещи не выскочил бы в окошко». Шестилетнюю Женю, крестницу Чехова, и ее трехлетнего брата Сережу привезли летом 1904 г. в Ялту, где чеховскую семью настигло известие о смерти Чехова в Баденвейлере. Память девочки, почувствовавшей важность события, сохранила многие детали этих дней – и осиротевшую белую дачу, и отъезд взрослых в Москву на похороны, и их возвращение, и скорбную фигуру Ольги Леонардовны в кресле в кабинете писателя… Евгения Михайловна Чехова говорила, что ее отец создавал биографию Чехова у нее на глазах: в ответ на просьбы детей Михаил Павлович рассказывал им о своих дедушке и бабушке, о жизни в Таганроге, затем – о Москве и Мелихове. Так же родились и мемуары самой Евгении Михайловны: она охотно отвечала на вопросы, щедро делясь воспоминаниями о дорогих ей и близких Чехову людях – о любимой тетке «Маше, Машеньке, Графине», Александре Павловиче и его сыне Мише, о своем отце… К жанру воспоминаний Евгения Михайловна обратилась уже в зрелом, если не сказать преклонном возрасте. Всю свою жизнь она посвятила музыке, работая в Московской консерватории певицей-иллюстратором концертмейстерского класса. После открытия в 1954 г. Дома-музея А. П. Чехова в Москве она активно включилась в его работу, организуя музыкальные вечера. Неразрывно связана ее судьба с другим Домом-музеем Чехова – в Ялте – и с Музеем-заповедником в Мелихове, которым она всегда была готова прийти на помощь. С 70-х годов квартира Евгении Михайловны на Пятницкой становится своеобразным центром, где собираются писатели, литературоведы, «музейщики», артисты и режиссеры – все, кто причастен к Чехову, занимается им, любит его. Здесь можно было встретить О. Н. Ефремова, А. П. Зуеву, А. А. Попова, М. И. Прудкина, И. М. Смоктуновского, Е. А. Хромову, С. Г. Десницкого, И. С. Козловского, чеховедов – 3. С. Паперного, Э. А. Полоцкую, Т. К. Шах-Азизову, музыкантов – М. В. Водовозову, А. А. Егорова, К. А. Юганову, музейных сотрудников – Ю. К. Авдеева с женой Любовью Яковлевной, Г. Ф. Щеболеву, Г. А. Шалюгина, А. В. Ханило. Удивительную атмосферу непринужденности, свободы и веселья умела создавать чеховская крестница. Она тщательно готовилась к каждому своему вечеру. И каждого ждал подарок. Обычно это были сделанные ею шляпки из разноцветной бумаги. И когда, например, Иван Семенович Козловский надевал смешной цилиндрик, – он совершенно преображался. Розыгрыши, шутки, неожиданные «номера» следовали один за другим. Весело встречался каждый подарок шуточной беспроигрышной лотереи. Так, например, А. А. Попов однажды выиграл веник и гордо пошел с ним на репетицию в Художественный театр. И, конечно, невозможно забыть, как на именины, в сочельник, хозяйка дома в свои 80 лет встречала гостей в наряде Снегурочки. И все это легко, естественно, с юмором. Создавалось впечатление, что Евгения Михайловна несла в себе один из чеховских «генов» – по ассоциации вспоминались рассказы современников Чехова о веселой атмосфере в чеховском доме на Кудринской или в Мелихове. Много интересного узнавали гости и посетители квартиры на Пятницкой о Чехове, его семье. Иногда это был рассказ об отце, которого Евгения Михайловна боготворила, или о «тете Лике», которую она хорошо помнила, а то хозяйка доставала подаренные ей Марией Павловной письма Миши Чехова, в те времена еще начинающего актера, – и все весело смеялись, соприкасаясь с непринужденной, веселой чеховской атмосферой, отраженной в письмах племянника и тетушки. Однажды Евгения Михайловна показала нам прекрасно изданную книгу Ольги Чеховой «Мои часы идут по-другому» на немецком языке и рассказала удивительную историю, вернее, то, что ей было известно о судьбе этой, можно смело сказать, легендарной женщины. Но здесь лучше обратиться к самим воспоминаниям Евгении Михайловны, опубликованным в сборнике. Когда вторично в 1984 г. в Москву приехала внучка Ольги Константиновны и Михаила Александровича, Вера Чехова, немецкая актриса, Евгения Михайловна пригласила ее в гости. Вера пришла с мужем, режиссером В. Гловной, и со съемочной группой – фирмой ФРГ снимался фильм в Чехове. И вот они сидят рядом – Евгения Михайловна, уже тяжело больная, с трудом передвигающаяся (ей оставалось жить менее двух месяцев), и изящная, выглядевшая совсем юной Вера, почти не говорящая по-русски. Однако через несколько минут в квартире на Пятницкой за накрытым столом («должно быть все, как принято у Чеховых, обязательно – пирог с капустой») воцарилась непринужденная, истинно чеховская атмосфера, назывались имена «дяди Антона», Миши Чехова, Ольги Леонардовны. И вопросы, вопросы… Участники беседы даже не чувствовали, что идет съемка. Эта была живая связь поколений, атмосфера того единения, которое рождает имя «Чехов». Сто шестьдесят лет охватывает чеховская летопись, с которой познакомится читатель настоящего сборника, – от 1825 г., когда в семье крепостного Егора Чехова родился сын Павел, и до середины 80-х годов нашего века. История чеховской семьи, по живым свидетельствам тех, кто принадлежал к ней, важна, конечно, прежде всего для более полного понимания личности и творчества А. П. Чехова. Но эта мемуарная родословная представляет также несомненный интерес и как часть истории России, богатой талантами, осуществлявшими свое назначение, несмотря на препятствия, стоящие на их дороге. А кроме того, судьба всех Чеховых – авторов этой книги, их победы и поражения дают богатую пищу для размышлений о важности для каждого человека самовоспитания характера и воли, стойкости в преодолении трудностей, верности в следовании по избранному пути, уважения к людям и к своему назначению. Е. М. Сахарова Жизнь Павла Чехова Царствование Николая I. 1825 Родился в с. Ольховатке Воронежской губ. Острогож. уезда от Георгия и Ефросинии Чеховых. 1830 Помню, что мать моя пришла из Киева, и я ее увидал. 1831 Помню сильную холеру, давали деготь пить. 1832 Учился грамоте в с. школе, преподавали по А. Б. по-граждански. 1833 Помню неурожай хлеба, голод, ели лебеду и дубовую кору. 1834 Учился пению у дьячка Остапа. 1835 Ходил в церковь и пел на клиросе. 1836 Родился брат Митрофан. 1837 Приехал регент дьякон, жил у нас и учил меня на скрипке. 1838 В певчевском хоре я пел 1-м дискантом. 1839 Учился закону божию у свящ. о. Константина Устиновского. 1840 Учился на сахарном заводе у арендатора Гирша сахароварению. 1841 Отец откупил все семейство на волю за 3500 руб. ас. по 700 р. за душу. 1842 Гирш отправил меня с быками в Москву для продажи. 1843 Выехали совсем из родины в Зайцовку к дедушке Шимке. 1844 Из Ольховатки переехал в Таганрог 20 июля к купцу Кобылину. 1845 Начал там заниматься торговлею по конторской части. 1854 Вступил в брак с девицею Е. Я. Морозовою 29 октября. 1855 Родился у нас сын Александр 10 августа. 1856 Царствование Александра II. 1857 Открыл самостоятельно торговлю в Таганроге (3-й гильдии). 1858 Родился у нас сын Николай 9 мая. 1859 Открыл торговлю по 2-й гильдии купеческого свидетельства. 1860 По выбору целого городского общества утвержден ратманом таганрогской полиции 2 генваря градоначальником. Родился у нас сын Антоний 17 генваря 1861 Квартировали в доме Евтушевского, в котором родился у нас сын Иоанн 18 апреля. 1862 Торговля производилась на Петровской площади против собора. 1863 Родилась у нас дочь Мария 31 июля. 1864 Торговлю производил на Петровской улице в д. Третьякова. 1865 Родился у нас сын Михаил 6 октября. 1866 По выбору купеческого общества утвержден градоначальником в члены торговой депутации с 11 февраля. 1869 Родилась дочь Евгения 12 октября, а скончалась в сентябре 1871 г. Торговля производилась в доме Моисеева. 1870 По определению городской думы составлен формулярный список 12 ноября. 1871 Государь император в 17-м декабря соизволил пожаловать серебряную медаль для ношения на Станиславской ленте на шее за усердную службу. 1872 Ездили с Е. Я. в Москву на политехническую выставку, а оттуда в Шую Вл. губ. к Закорюкиным. Были в Калуге, виделись с семейством брата Михаила Георгиевича Чехова. 1875 Александр, сын, окончивший курс в Таганрогской клас. гимназии с серебряной медалью, отправился с братом Николаем, гимназистом V кл., в Москву 10 августа. Александр поступил в университет, а Николай в школу художественной живописи и ваяния. 1876 Окончательно я оставил собственную торговлю и Таганрог, выехал в Москву 23 апреля. В этом же году приехали в Москву Евгения Яковлевна и дети Маша и Миша 25 июля. 1877 Ваня, сын, приехал окончательно из Таганрогской гимназии. 1878 Антоша остался в Таганрогской гимназии оканчивать учение. Мамаша скончалась 26 февраля в Княжей. Родитель мой, Георгий Михайлович Чехов, приехал в Москву 26 августа для свидания с нами последний раз. 1877 В Москве я жил без всякого занятия 10 месяцев. К строителю Троицкого подворья на Ильинке поступил с 18 февраля для отчета громадного дома. К московскому купцу И. Е. Гаврилову приглашен в конторщики по торговле 10 ноября с окладом жалованья. 1879 Антоша по окончании курса в Таганрогской гимназии приехал в Москву 8 августа для поступления в университет. По возвращении из Москвы и Калуги Георгий Михайлович, родоначальник наш, умер 12 марта в слободе Твердохлебовое Бог. уез. 1881 Кончина Александра II, царствование Александра III. 1889 Скончался сын наш Николай 17 июня, погребен в г. Сумах Харьк. губ. 1890 Антоша поехал на Сахалин в апреле, вернулся благополучно в декабре. 1891 Сего года 28 апреля прекращены мои занятия и служебные дела по торговле у почетного потом, граж. И. Е. Гаврилова. 1892 Куплено имение Антоном при с. Мелихове 1 марта, вся семья наша переехала из Москвы в деревню жить. Второй раз я ездил в С.-Петербург в октябре. 1893 9 июля Ваня с Софьей Влад, венчался в Мелихове. 1894 Начало царствования Николая II. 1896 Антоша сделал училище в Талеже, колокольню в Мелихове. 1897 Была всенародная России перепись. Неурожайный год. Антоша сделал училище в Новоселках. 1 сентября Антоша поехал за границу. Ваня получил большую медаль на шею на Станиславской ленте. 1898 6 февраля у Миши и Лели родилась дочь Евгения в Ярославле. К Пасхе Миша получил орден. Н. П. Чехов. < Детство > I Я помню себя с того времени, когда я жил в маленьком одноэтажном домике с красной деревянной крышей, домике, украшенном репейниками, крапивою, куриной слепотой и вообще такою массою приятных цветов, которая делала большую честь серому палисаднику, обнимавшему эти милые создания со всех сторон. Нет ничего легче, как пробраться в этот трехоконный домик: стоит только перелизнуть через забор, и готово, брать в руки щеколду. Если кто-либо, движимый рычагом цивилизации, захотел проникнуть во двор, минуя указанный выше способ доставки своей особы через забор, то должен был сначала обеими руками взяться за кольцо калитки и, понатужившись, стараться повернуть его вправо, затем, видя, что кольцо не поддается даже после чрезмерных усилий, цивилизованному человеку нужно отереть пот, посмотреть на забор, ворота, на палисадник с его милыми цветами, окрашенными лунным светом, посмотреть на луну и опять приняться за трудную работу. Ни улица, поросшая какими-то небывалыми, но прекрасными кустиками, которых так любовно ласкает луна, ни воздух, в котором чувствуется вся поэзия южной ночи, ни абсолютнейшая тишина, ничто, ничто в мире не привлечет внимания цивилизованного человека, он занят, он, все еще пыхтя, борется с кольцом. Бывали нередко случаи, когда подобная операция имела счастливый успех, и счастливец был поощряем. Ужаснейший выстрел свидетельствовал, что калитка была отворена, это может подтвердить даже та стая псов, которая с громким лаем обыкновенно несется к месту катастрофы. Счастливец закрывает калитку с приятной улыбкой и любовно смотрит через палисадник на открытые пасти псов, с большой энергией грызущих частокол, и их дикое рычанье производит на него отрадное впечатление, в нем он слышит хвалебную песню его особе за его… Но не в том дело. В этом домике пять комнат и затем три ступеньки вниз ведут через кухню к тому святилищу, где возлежат великие мужи, хотя самый старый из них немножко перешагнул аршин. Комната, в которой почивают еще великие мужи, очень просторна; она разрослась в вышину на три аршина и в ширину на пять. Она выбелена и раскрашена под мрамор. Злые языки утверждают, что она только выбелена, что же касается до раскраски, то это, как говорят они, не что иное, как «последствия совершенного насилия над слабым индивидуумом и к тому же впоследствии убитым». Но я не согласен с их мнением, есть очень много мраморных стен, но неужели каждая носит на себе печать убийства… какие пустяки!.. Хотя я и не стою за это мнение, но тем не менее его и не отрицаю. Гаснущая лампадка указывает на иконы какого-то неопределенного цвета, между тем умирающий луч ее скользит по лицам и одеялу спящих, обрисовывая четыре рядом лежащие фигуры малолетних юнцов. Лампадка со скрипом тухнет, и комната погружается во мрак. Из кухни слышится храп, и кажется, что этим аппетитным храпом просопел весь город. На улицах темно, пусто, дико; луна не знает, за какое облачко ей спрятаться, потому что не нашла в городе ни одного поэта, хотя бы помещающего свои талантливые произведения в почтовом ящике. Наконец, самолюбие луны берет верх, она прячется и уж больше не показывается. Где-то крикнувший петух захлопал крыльями, где-то зевнула собака, и все смолкло. Это таганрогская ночь. II Назойливый луч солнца прошел сквозь ставни и разбудил меня. Прищурившись, я посмотрел на него и повернулся в сторону. (Он) осветил по очереди всю спящую компанию и, играя на лице каждого, как бы думал, вызовет ли эта игра эффект или нет. Все в комнате было мертво, всюду раздавалось тонкое сопенье, покрываемое толстым храпом из кухни, но была и жизнь. Жил один только дымчатый луч солнца, нечаянно пробравшийся сквозь щель ставни и замерший на первой попавшейся ему фигуре, принадлежащей Ивану. Он поласкал ее, обнюхал, но Иван счел за нужное перевернуться на другой бок, чем, должно быть, очень оскорбил достоинство луча, так как сейчас же последний остановился на давно уже бодрствующей фигуре Антона. В то самое время, когда луч осветил его нос, Антон, обхватив колена руками, глубокомысленно рассуждал, что больше, кит или кашалот, но тот же луч, сев ему на правый глаз, помешал его мозгам привести свои мысли к какому-либо положительному результату. Все знания эквилибристики были пущены в ход: ослепленный Антон заболтал руками и ногами зараз, точно хотел сказать: «А ведь мы еще не умерли, мы спим»; и если и не прикрыл свои глаза ладонью вроде козырька, то только потому, что был слишком увлечен своим занятием гимнастикой. По-видимому, он обиделся за прерванную цепь его научных рассуждений. Я не знаю, хотел ли он свои соображения подвести под научную категорию, но, насколько помнится, ни одна академия наук не признала его своим членом. Обиженный луч делает свое дело: он идет дальше и освещает мою особу, которая трудится над разрешением важного вопроса: из чего делается смычок для скрипки. Утомив свой мозг над решением трудной задачи, я вдавался в область астрономии. Желая изощрить свое зрение, я пристально вглядывался в луч, как бы желая отыскать в нем законы физического спектра, но – увы! Я пал жертвою науки: я сделался косым. Надоедливый луч расхаживал и по лицу Александра; сначала Александр отмахивался от него, как от мух, затем проговорил что-то вроде «меня сечь, за что?», потянулся и сел. Три старших брата сидели рядом в одной и той же позе и глубокомысленно молчали. Кинув в сторону философские рассуждения, Антон вытащил из-под подушки какую-то деревянную фигурку, которая, по его мнению, должна была олицетворять некоего мифического «Ваську». Взяв деревяшку за то место, где, по его мнению, должна быть голова, он начал проделывать с ним самые уморительные штуки: сначала «Васька» прыгал у него на коленях; затем вместе с Антоном он пополз по мраморной стене. Я и Александр смотрели с большим наслаждением на все похождения «Васьки» до тех пор, пока Антон, оглянувшись, не спрятал его самым быстрым образом обратно под подушку. Дело в том, что проснулся Иван. «Где моя палочка, отдайте мою палочку», – запищал он и далее поднял такой страшный рев, на который сбежалась прислуга и встревоженная мать. В то самое время, когда мать утешала Ивана, умоляла нас, ребятишек, отдать ему палочку, Иван переставал реветь и с большей энергией нюхал воздух, чувствуя себя кровно обиженным. Антон, желая удостовериться, нет ли под подушкой палочки, прятал под нее как можно дальше своего «Ваську». Уже давно три старших брата бегают на дворе по крыше погреба, а крик в комнате все еще продолжается. Одному из них у погреба удалось найти знаменитую палочку, и сразу все трое с громким криком, царапаясь и невозможно подставляя синяки друг другу, принялись оспаривать право на владение палочкой. Неистовый шум от погреба перешел к тому окну, в котором показалась фигура капризнейшего из смертных. С ловкостью пантеры он перескочил за окно, подбежал к воюющей компании, зажмурил глаза, открыл рот и принялся с большою ловкостью наносить удары направо и налево. В конце концов он остался победителем и, завладев трофеем, самодовольно удалился в комнаты, с наслаждением шморгая носом. У меня до сих пор живет еще в памяти «моя палочка». Дело в том, что 23 года назад брат моей матери Иван Яковлевич от нечего делать нашел камышинку, из которой он состряпал нечто вроде палки для людей в пол-аршина ростом, верхушку которой он ухитрился так загнуть, что любой кузнец, загибая подковы, позавидовал бы искусству дяди Вани. Дядя был, как говорится, молодцом на все руки. Он торговал в Таганроге в рядах на новом базаре бакалейным товаром, но так как покупатели его мало жаловали, то он свободное время посвящал великому искусству. Плодом его творчества было изображение атаки какой-то мифической крепости, нарисованное на громадном листе бумаги в добрую простыню. Это художественное произведение вместо ширмы отделяло магазин от той каморки, в которой он по природной доброте угощал всякого встречного чаем. Когда занятие искусством его утомляло, то он обращался к своему столу с мраморной доской и делал на нем превкусные конфеты или же клеил из картона какую-либо церковь весьма затейливого характера. Иногда он забегал и к нам только разве для того, чтобы сказать моей матери: «Ну, Евочка, не умереть твоему Сашке своею смертию, он непременно подавится». Это было в тот период детства старшего из нас, Александра, когда он жил у сестры матери, Федосьи Яковлевны, которая, горячо любя племянника, сильно его баловала. Любовно смотрела на Александра и бабушка, уже четыре года разбитая параличом, лежавшая в той самой комнате, где сидел на полу Александр, уписывая разложенные перед его особой лакомства. Помнится мне, один раз мать была сильно перепугана. Влетает к ней Федосья Яковлевна и со слезами, едва переводя дух, заявляет матери, что «Сашечка подавился». Через пять минут мать была на месте происшествия и застала Александра ревущим во все лопатки и держащим что-то во рту, за левой щекой. Около него суетилась прислуга, всхлипывала, хлопая ладонями, тетка, и даже бабушка перестала улыбаться. Мать посмотрела пристально на Александра, топнула ногой и закричала: «Что у тебя во рту? Вынь сейчас же, подлый мальчишка!» Невозможно описать изумления и радости присутствующих, когда Александр, перестав реветь, открыл рот и вынул оттуда большой волошский орех. Мы редко видели рыженькую бородку дяди Вани, он не любил бывать у нас, так как не любил моего отца, который отсутствие торговли у дяди объяснял его неумением вести дела. «Если бы высечь Ивана Яковлевича, – не раз говорил мой отец, – то он знал бы, как поставить свои дела». Дядя Ваня женился по любви, но был несчастлив. Он жил в семье своей жены и тут тоже слышал проклятое «высечь». Вместо того чтобы поддержать человека, все придумывали для него угрозы одна другой нелепей, чем окончательно сбили его с толку и расстроили его здоровье. Тот семейный очаг, о котором он мечтал, для него более не существовал. Иногда, не желая натолкнуться на незаслуженные упреки, он, заперев лавку, не входил в свою комнату, а оставался ночевать под забором своей квартиры в росе, желая забыться от надоедливого «высечь», «высечь». Помнится мне, раз как-то он забежал к тетке и попросил уксусу растереться и, когда она спросила его о чем-то, со слезами на глазах, дядя махнул рукой и быстро выбе… Ал. П. Чехов. В греческой школе После смерти Антона Павловича Чехова о нем возникла целая литература, отнесшаяся в высшей степени сочувственно к его памяти. Покойный писатель был охарактеризован со многих сторон – и как человек, и как автор, и как мыслитель-идеалист, и даже как quasi-пессимист. Были также попытки дать материал для его биографии. Но это был лишь отрывочный, случайный материал – эпизоды, выхваченные из жизни писателя и переданные частью правдиво, частью же в искаженном виде. Стройного целого по этим отрывкам составить нельзя. Биография Антона Павловича – дело будущего, да, пожалуй, – и не особенно близкого. О детстве покойного А. П. Чехова, о его первоначальном воспитании и о первых школьных шагах не написано пока еще ни одной строки. Правда, когда телеграф принес из Баденвейлера известие о его ранней кончине и когда искренно горевала об ушедшем крупном таланте вся интеллигентная и мыслящая Россия, редакции некоторых южных газет самым добросовестным образом собрали от проживающих в Таганроге родственников покойного – преимущественно от дальней тетки Антона Павловича, Марфы Ивановны Морозовой, – немало сведений о его детских годах. Но эти сведения односторонни и не всегда точны. Оно и понятно. М. И. Морозова теперь – уже преклонных лет: многое уже испарилось из ее памяти, а многое и перемешалось. О первых же собственно школьных годах Антона Павловича никто не мог ничего рассказать репортерам ростовских и таганрогских газет. Эти сведения можно было почерпнуть только в тесной семье его ближайших родственников. Но семье, подавленной горем, было не до того. Да к ней, к слову сказать, мало кто и обращался. Представители журнального и газетного мира были – за немногими исключениями – очень деликатны, щадили чужое горе и не приставали с расспросами. Ближе всех жизнь покойного писателя знали его братья. Но ни один из них, под давлением семейного горя, вызванного тяжелою утратой, долго не мог взяться за перо, и только сравнительно недавно Мих. П. Чехов напечатал в «Журнале для всех» обстоятельную и правдивую страничку из жизни Антона Павловича – юноши . Период же первого и самого раннего школьного возраста составляет пробел. Теперь, когда жгучая боль улеглась и когда воспоминание об утрате волнует уже не так сильно, я позволю себе скромную попытку пополнить пробел и набросать по воспоминаниям несколько страниц из ранней школьной жизни Антона Павловича. Я уверен, что эти страницы известны только одному мне как самому старшему члену в семье и как ученику той самой греческой школы, о которой сейчас пойдет не лишенная – как мне думается – некоторого бытового интереса речь. I Антон Павлович, как известно, родился в Таганроге и там же получил свое первоначальное и гимназическое образование. Он до самой своей смерти относился к этому городу, как к родному, заботился о его публичной библиотеке и вел оживленную переписку с его видными представителями. Павла Егоровича и Евгению Яковлевну Чеховых – родителей покойного писателя – Бог благословил многочисленной семьей – у них было пятеро сыновей и одна дочь. Антон Павлович был третьим сыном. Павел Егорович был таганрогским купцом второй гильдии, торговал бакалейным товаром, пользовался общим уважением и нес на себе общественные – почетные, а потому и бесплатные – должности ратмана полиции, а впоследствии – члена торговой депутации. Слыл он среди сограждан за человека состоятельного, но на самом деле едва сводил концы с концами. Таганрог, некогда цветущий в торговом отношении город, понемногу падал. Падала вместе с этим и торговля Павла Егоровича. Жизнь с каждым годом становилась дороже, а семья – все прибавлялась и разрасталась. Все это незаметно, но упорно подтачивало материальное положение семьи Чеховых и в конце концов привело к краху, который заметным образом отразился и на дальнейшей жизни писателя. Но об этом речь впереди. Для того же, чтобы читателю был ясен дальнейший рассказ, необходимо дать хоть некоторое понятие о том, чем был Таганрог в то время, когда Антон Павлович достиг школьного возраста. Это был город, представлявший собою странную смесь патриархальности с европейской культурою и внешним лоском. Добрую половину его населения составляли иностранцы – греки, итальянцы, немцы и отчасти англичане. Греки преобладали. Расположенный на берегу Азовского моря и обладавший мало-мальски сносною, хотя и мелководною гаванью, построенной еще князем Воронцовым, город считался портовым и в те, не особенно требовательные, времена оправдывал это название. Обширные южные степи тогда еще не были так распаханы и истощены, как теперь; ежегодно миллионы пудов зернового хлеба, преимущественно пшеницы, уходили за границу через один только таганрогский порт. Нынешних конкурентов его – портов ростовского, мариупольского, ейского и бердянского – тогда еще не было. Большие иностранные пароходы и парусные суда останавливались в пятидесяти верстах от гавани, на так называемом рейде, и производили выгрузку и нагрузку с помощью мелких каботажных судов. Каботажем занимались по преимуществу местные греки и более или менее состоятельные мещане из русских. Огромный же контингент недостаточного русского населения, так называемые «дрягили» (испорченное немецкое «Tr?ger»), снискивали себе пропитание перевозкою хлеба из амбаров в гавани и нагрузкою его в трюмы судов. Народ этот находился в полной материальной зависимости от богатых негоциантов – греков, и зависимость эта нередко переходила в самую откровенную и ничем не прикрываемую кабалу. В кабале же состояли и владельцы мелких каботажных судов – они же и шкипера этих судов. Аристократию тогдашнего Таганрога изображали собою крупные торговцы хлебом и иностранными привозными товарами – греки: печальной памяти Вальяно, Скараманга, Кондоянаки, Мусури, Сфаелло и еще несколько иностранных фирм, явившихся Бог весть откуда и сумевших забрать в свои руки всю торговлю юга России. Все это были миллионеры и притом почти все более или менее темного происхождения, малограмотные и далеко не чистые на руку. Архимиллионер Вальяно держал в полной экономической от себя зависимости не только торговое и мореходное население Таганрога, но и множество окрестных помещиков-хлеборобов. Его огромные богатства не помешали ему, однако же, стать во главе контрабандистов и сделаться первым персонажем в памятном еще и до сих пор громком процессе хищений в таганрогской таможне. Этот процесс, наделавший в свое время столько шума, прочно установил, что такие финансовые тузы, как Вальяно, Мусури и tutti guanti, не стыдились с помощью тогдашней таможни обворовывать в течение ряда лет русскую казну на сотни тысяч рублей ежегодно. Наличность миллионов в кармане, крупная торговля с Европою и мелкие сделки с совестью шли у этих господ рука об руку и друг другу не мешали. Таможенные чиновники пошли в ссылку, а виноватые негоцианты переменили лишь вывески фирм и продолжали торговать и блаженствовать. Зато внешнего, мишурного лоска было много. В городском театре шла несколько лет подряд итальянская опера с первоклассными певцами, которых негоцианты выписывали из-за границы за свой собственный счет. Примадонн буквально засыпали цветами и золотом. Щегольские заграничные экипажи, породистые кони, роскошные дамские тысячные туалеты составляли явление обычное. Оркестр в городском саду, составленный из первоклассных музыкантов, исполнял симфонии. Местное кладбище пестрело дорогими мраморными памятниками, выписанными прямо из Италии от лучших скульпторов. В клубе велась крупная игра, и бывали случаи, когда за зелеными столами разыгрывались в какой-нибудь час десятки тысяч рублей. Задавались лукулловские обеды и ужины. Это считалось шиком и проявлением европейской культуры. В то же время Таганрог щеголял и патриархальностью. Улицы были немощеные. Весною и осенью на них стояла глубокая, невылазная грязь, а летом они покрывались почти сплошь буйно разраставшимся бурьяном, репейником и сорными травами. Освещение на двух главных улицах было более чем скудное, а на остальных его не было и в помине. Обыватели ходили по ночам с собственными ручными фонарями. По субботам по городу ходил с большим веником на плече, наподобие солдатского ружья, банщик и выкрикивал: «В баню! В баню! В торговую баню!» Арестанты, запряженные в телегу вместо лошадей, провозили на себе через весь город из склада в тюрьму мешки с мукой и крупой для своего пропитания. Они же всенародно и варварски уничтожали на базаре бродячих собак с помощью дубин и крюков. Лошади пожарной команды неустанно возили «воду и воеводу», а пожарные бочки рассыхались и разваливались от недостатка влаги. Иностранные негоцианты выставляли на вид свое богатство и роскошь, а прочее население с трудом перебивалось, как говорится, с хлеба на квас. Такова была физиономия тогдашнего Таганрога. Помимо крупных негоциантов и закабаленных ими полуголодных пролетариев, существовал еще класс обывателей. Это были так называемые «маклера», тоже большею частью иностранцы. Эти господа имели свои «конторы», скупали мелкими партиями привозимый из деревень чумаками на волах хлеб, ссыпали его в амбары и затем перепродавали Вальяно или другим тузам, составлявшим крупные партии уже для отправки за границу. У этих тузов также были свои конторы. В них совершались торговые сделки и велась обширная коммерческая переписка с иностранными европейскими фирмами. У Вальяно, который до конца дней своих не научился ни читать, ни писать и умер в буквальном смысле слова неграмотным, служил в конторе целый штат клерков, бухгалтеров и разных делопроизводителей. Штат этот получал довольно солидное содержание – и попасть клерком в контору к Вальяно или к Кондоянаки, к Скараманга или к кому-нибудь из этих финансовых дельцов значило составить себе карьеру. Об этих местах в греческих конторах мечтали как о манне небесной подраставшие юноши; о том же мечтали и отцы, поднимавшие на ноги своих чад. Но для того чтобы явиться достойным кандидатом на эту манну, нужно было знать иностранные языки, и главным образом греческий – не древний, изучаемый в гимназиях, а новейший, на котором говорят, читают, пишут и издают газеты нынешние измельчавшие потомки великих Софоклов, Демосфенов, Сократов и Платонов. Павел Егорович – отец Антона Павловича – тоже мечтал о подобной карьере для своих сыновей. В то время оклад жалованья в тысячу или в полторы тысячи рублей в год считался не только достаточным, но и богатым. А греческие конторы выплачивали такие оклады без труда, лишь бы служащий был человеком подходящим, расторопным, сметливым и знал свое дело. Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/sbornik/vokrug-chehova-tom-1-zhizn-i-sudba/?lfrom=688855901) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом. notes Примечания 1 Чуковский К. О Чехове. М., 1967. С. 3. 2 Записи, сделанные А. П. Чеховым, полностью опубликованы в Полном собрании сочинений и писем А. П. Чехова (М., 1980. Т. 17. С. 230–232). 3 Бунин И. А. Собр. соч.: В 9 т. М., 1967. Т. 9. С.175. 4 Чехов М. А. Путь актера. Л., 1928. С. 17. 5 ** Лит. наследство. М., 1960. Т. 68. Чехов. С. 5–666. 6 См. кн.: Письма А. П. Чехову его брата Александра Чехова. М.: Соцэкгиз, 1939; Переписка А. П. Чехова. М.: Худож. лит., 1984. Т. 1. (Гл. «А. П. Чехов и Ал. П. Чехов», подгот. М. П. Громовым). 7 Переписка А. П. Чехова. М., 1984. Т. 1. С. 81–83. 8 Михаил Чехов. Лит. наследие. М., 1986. Т. 1.С. 156–157. 9 А. П. Чехов в воспоминаниях современников. М., 1986. С. 283. 10 Переписка А. П. Чехова. М., 1984. Т. 1. С. 63–64. 11 Чехова М. П. Письма к брату А. П. Чехову. М., 1954. С. 15. 12 А. П. Чехов в воспоминаниях современников. М., 1986. С. 283. 13 Ольга Леонардовна Книппер-Чехова. М., 1972.4.2. С. 22. 14 Там же. 4.1. С. 380. 15 Там же. С. 388. 16 Михаил Чехов. Лит. наследие. М., 1986. Т. 1. С. 29. 17 Попов А. Воспоминания и размышления о театре. М., 1963. С. 108. 18 Бирман С. Путь актрисы. М., 1962. С. 171. 19 Там же. С. 122. 20 Михаил Чехов. Лит. наследие. М., 1986. Т. 1. С. 145.
Наш литературный журнал Лучшее место для размещения своих произведений молодыми авторами, поэтами; для реализации своих творческих идей и для того, чтобы ваши произведения стали популярными и читаемыми. Если вы, неизвестный современный поэт или заинтересованный читатель - Вас ждёт наш литературный журнал.