Что лучше денег?

Что лучше денег? Джеймс Хедли Чейз «Что лучше денег?» – шедевр Джеймса Чейза. Шантаж, страх, глупость и жадность – в этом произведении показаны в «точке кипения страсти». Это – второе издание перевода Евгения Черносвитова – одного из первых, а, по сути, первого перевода на русский язык, опубликованного в СССР, имеет историю, достойную пера гения детектива, известного как Джеймс Хедли Чейз. Что лучше денег? Джеймс Хедли Чейз Переводчик Евгений Васильевич Черносвитов Дизайнер обложки Оксана Альфредовна Яблокова Редактор Екатерина Александровна Самойлова © Джеймс Хедли Чейз, 2019 © Евгений Васильевич Черносвитов, перевод, 2019 © Оксана Альфредовна Яблокова, дизайн обложки, 2019 ISBN 978-5-0050-0896-1 Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero Несколько слов от переводчика Книгу Джеймса Хедли Чейза «What’s Better Than Money?» мне подарила юная англичанка, назвавшаяся внучкой Чейза (Рене Лоджа Брабазона Рэймонда / Renе Lodge Brabazon Raymond). Мы познакомились с Дженни в журнале «Москва» в 1980 году. Нас познакомила заведующая отделом литературы Вера Дмитриевна Шапошникова, легендарная личность. Тогда Чейза в СССР никто не знал. На книге Дженни написала: «Better late than never». В то время я работал психиатром в Центральном госпитале МВД СССР. В моей практике был случай, так сказать, крутого шантажа. Вот я и решил, что судьба подбросила мне «Что лучше денег?». Кстати, Дженни свободно владела русским языком и убедила меня писать «Хадли», а не «Хедли». В сленге, адекватном языку американского пенитенциарного мира, помог мой друг, психолог, начальник Политотдела Лесных ИТУ, полковник МВД, Юрий Алексеевич Алферов. В 1981 году перевод был закончен и его прочитала Вера Дмитриевна, сказав, что в «Москве» она меня не опубликует (ее сын Никита Минин, первым перевел в СССР «Агент 007». Опубликовали в «Литературной газете». Потом Веру Дмитриевну «таскали» по инстанциям). В публикации мне попытался помочь также выдающаяся личность, ученый и литератор, Валерий Иванович Скурлатов. Он с моей рукописью дошел до отделов ЦК ВЛКСМ и везде получил отказ: «Читатель может подумать, что Вы, прикрываясь Чейзом, нападете на наших сотрудников МВД!» В 1988 году мой перевод взял редактор журнала «Лектор» Всесоюзного общества «Знание» (где я был лектором). И два года продержал в «портфеле». Одновременно я отдал перевод Любови Кожеуровой – заведующей обществом книголюбов Магадана. Из Магадана я получил гонорар за публикацию книги. Но книгу не получил – Любу убили. «Лектор» начал публиковать «Что лучше денег?» только в 1990 году. Книгу оставил редактор «у себя». Интересно – но в интернете я не нашел себя среди переводчиков этой книги. Часть 1 Г л а в а 1 1. Я играл на пианино в баре Расти четвертый месяц. Рима Маршал появилась в один отвратительный вечер, когда дождь непрерывно барабанил по жестяной крыше, а вдалеке грохотали раскаты грома. В баре было всего лишь два посетителя, изрядно подвыпивших. Расти стоял за стойкой, бесцельно протирая до блеска стаканы. Сэм, негр-официант, читал газетные приложения о скачках в кабине напротив него. А я сидел за пианино, играл ноктюрн Шопена. Дверь была сзади меня, поэтому я не мог ни видеть, ни слышать, как она вошла. Позже Расти сказал мне, что это было где-то без двадцати девять, в самый проливной дождь. Промокшая до нитки, она села в одну из кабин справа и чуть-чуть сзади меня. Расти не нравилось, когда в его баре появлялись одинокие женщины. Обычно он их выпроваживал, но в этот раз он оставил ее: бар был фактически пуст, а на улице дождь лил, как из ведра. Она заказала кока-колу, закурила и, облокотившись на стол, стала вяло наблюдать за двумя пьяными посетителями бара. Минут через десять внезапно с грохотом открылась дверь, и на пороге появился мужчина. Он решительно вошел, сделал четыре шага так, как будто под ногами его был не пол, а палуба корабля во время качки, и сразу же остановился. Именно в этот момент Рима начала истошно кричать, и я, резко обернувшись, увидел ее и мужчину. Я всегда буду помнить, какой она мне представилась с первого взгляда. Ей было лет 18. Волосы цвета отполированного до блеска серебра, а глаза, как голубой кобальт, большие и широко открытые. На ней был ярко-красный тонкий свитер, плотно облегавший грудь, и черные, туго обтягивающие бедра брюки. Одежда изрядно обшарпана, и весь вид ее говорил о нелегкой жизни. Рядом на стуле лежал плащ из синтетики, доживающий последние дни, с дыркой на рукаве. Она могла бы выглядеть хорошенькой, какими бывают девушки ее возраста, стучащие каблучками по асфальту многочисленных тротуаров Голливуда в погоне за случайной работой в каком-нибудь фильме. Но в эту минуту. Ужас сделал ее лицо безобразным, отталкивающим. Широко открытый рот, исторгающий безостановочный крик, имел вид отвратительной дыры. Она, как животное, пытающееся скрыться в норе, прижималась к стене и так же, как животное, царапала ее ногтями в тщетной попытке панического бегства. Облик вошедшего мужчины словно возник из какого-то жуткого сновидения. Лет двадцати четырех, маленький, хорошо сложенный. Лицо с тонкими резко обозначенными чертами имело тот грязно-белый цвет, каким бывает остывшее баранье сало. Длинные мокрые черные волосы были словно прилеплены к черепу свисающими прядями. Но именно его глаза, вызывали впечатление чего-то кошмарного. Огромные, почти во всю радужку, зрачки – в какое-то мгновение мне показалось, что он слепой, но это было не так. Он смотрел на вопящую девушку с таким выражением, что мне стало страшно. На нем был потертый костюм голубого цвета, грязная рубашка и черный галстук, напоминающий шнурок от ботинка. Все это насквозь промокло, с манжет брюк стекала вода, образуя на полу маленькие лужицы. Три или четыре секунды он стоял как вкопанный. Затем из его тонких зловещих губ вырвался резкий свистящий звук. Расти, двое пьяниц и я уставились на него. Его правая рука скользнула в задний карман брюк, и в ней блеснуло лезвие финки, длинное и хорошо отточенное. Направив ее острие в сторону визжащей девчонки, он стал двигаться вперед, как паук; быстро и немного боком, а свистящий звук становился все громче. – Эй, ты! – рявкнул Расти. – Брось-ка! Сам он предусмотрительно оставался там, где стоял, – за стойкой бара. Не двигались и двое пьяниц. Они сидели на высоких стульях, какие можно встретить только в баре, и с отвисшими челюстями следили за происходящим. Лицо Сэма мгновенно посерело от страха, он соскользнул под стол и исчез из виду. Остался только я. Дурак с ножом, да еще в припадке ярости, представляет весьма реальную опасность для всякого, кто попытается ему помешать. Но я не мог сидеть и спокойно наблюдать, как он пришьет девчонку, а по всему было видно, что именно это он и собирается сделать. Я отбросил стул и кинулся к нему. Рима прекратила вопить и пихнула стол поперек входа в ее кабину. Вцепившись в него, она смотрела остекленевшими от ужаса глазами на быстро приближающегося к ней мужчину. Все это произошло в течение каких-то пяти секунд. Я настиг его в тот момент, когда он был уже у кабины. Казалось, что он совсем меня не видит, настолько полной была его сосредоточенность на девушке. Я ударил его в панике, не собравшись. Однако мне удалось вложить в удар достаточно силы. Он пришелся в висок и сбил его с ног, но несколько запоздал: лезвие полоснуло ее руку. Я увидел, как потемнел рукав свитера. Она отпрянула к стене и, медленно сползая на пол, скрылась за столом. Все это я видел краем глаза, так как все время не выпускал убийцу из поля зрения. Он с трудом поднялся и, обретя равновесие, двинулся вперед, по-прежнему не обращая на меня никакого внимания. Его совиные глаза были прикованы к кабине. К тому времени когда он достиг стола, я успел собраться и был готов сокрушить его. Удар попал точно в нижнюю челюсть. Широко взмахнув руками, перевернув стол, с которого с грохотом свалилась посуда, он стукнулся спиной о стенку и сполз на пол. Он лежал на спине, оглушенный, но по-прежнему крепко сжимая окровавленный нож. Я прыгнул вперед и наступил на его руку. Пришлось надавить на запястье дважды, прежде чем кисть разжалась. Схватив нож, я отшвырнул его в другой конец комнаты. Со змеиным шипением, качаясь, он поднялся с пола и ринулся на меня в страшном порыве. И не успел я размахнуться, как он уже повис на мне, вцепившись ногтями в лицо, а зубами в горло. Кое-как я сбросил его, но он ринулся снова. Изловчившись, я ударил его снизу в подбородок. Удар был настолько-сильным, что мне показалось, будто я раздробил кулак. Его голова дернулась и чудом удержалась на плечах. Он пролетел через всю комнату, круша мебель и посуду, ударился о стену и распластался на полу. Так он остался лежать, подбородком вверх, сдавленно и часто дыша. Вытаскивая из кабины стол, я слышал, как Расти кричал в трубку, вызывая полицию. Рима сидела на полу. Из рукава вытекала кровь, образуя лужу. Лицо побелело, большие глаза неотрывно смотрели на меня. Зрелище, по-видимому, было ужасным: ногти маньяка оставили на моем лице четыре глубокие царапины, которые кровоточили так же сильно, как рана Римы. – Здорово он вас? – спросил я, присаживаясь на корточки. Она покачала головой: – Со мной все в порядке. К моему удивлению, голос ее был совершенно спокоен. Ужас, обезобразивший лицо, тоже исчез бесследно. Затем взгляд ее скользнул мимо меня, на лежащего без сознания преследователя. Она смотрела на него как на отвратительного волосатого паука, неожиданно появившегося на постели. – Не беспокойтесь, – сказал я. – Он не скоро придет в себя. Вы можете стоять? – У вас кровь течет… – И не надо обо мне беспокоиться. Я протянул ей руку. Ее рука была ледяной, она с трудом поднялась на ноги и прижалась ко мне. В это время дверь распахнулась, и в бар с шумом влетели двое полицейских. Увидев окровавленного меня и рядом Риму, рукав свитера которой тоже был пропитан кровью, один из них выхватил дубинку и направился ко мне. – Эй! Парень, который вам нужен, вон там, – сказал я. Полицейский, собравшийся было размозжить мне голову, приостановился, взглянул через плечо на распростертое на полу тело, затем вновь уставился на меня. – Спокойно, спокойно, – сказал другой полицейский. – Не спеши, Том. Давай-ка сначала разберемся! Неожиданно Рима, издав слабый звук, потеряла сознание. Я едва успел ее поддержать, чтобы она не рухнула на пол. Мне пришлось наклониться, поддерживая ее голову. Но и сам я чувствовал себя не лучше. – Можете вы что-нибудь сделать? – заорал я на полицейских. – Она же истекает кровью! Тот, который был поспокойнее, подошел к Риме. Вынув из кармана нож, он разрезал рукав ее свитера, осмотрел глубокую и длинную рану. Затем вытащил пакет первой помощи, и менее чем через минуту рана была туго забинтована, и кровотечение прекратилось. За это время Расти успел объяснить другому, что здесь произошло. Тот, выслушав, подошел к лежащему и тронул его ногой. – Смотри, осторожно! – предупредил я, все еще поддерживая Риму. – Он, кажется, воткнул марафет[1 - Марафет – наркотик (здесь и далее жаргонные слова и выражения, употребляемые наркоманами. – Ред.).] и кумарный[2 - Кумарный – в состоянии наркотической абстиненции.]. Полицейский ухмыльнулся. – Да? Думаешь, я не знаю, как обращаться с наркотой[3 - Наркота – наркоман.]? Тем временем кумарный очнулся. Мгновенно вскочил на ноги, схватил графин с водой со стойки и, прежде чем полицейский успел увернуться, со всей силой опустил графин ему на голову. С грохотом взорвавшейся бомбы во все стороны полетели осколки, а полицейский как подкошенный упал на колени. Кумарный обернулся. Его совиные глаза отыскали Риму, приходящую в себя. Держа горлышко разбитого графина, как пику он пошел на нее. Я порядком струхнул. Согнувшись и поддерживая ее, я был беспомощен. Если бы не тот, спокойный полицейский, и я и она наверняка были бы изуродованы. Он пропустил кумарного мимо себя, а затем сильно ударил его по голове своей дубинкой. Тот сразу как-то нырнул вперед, упал и откатился в сторону. Страшное оружие – горлышко разбитого графина – выпало из его руки. Полицейский быстро наклонился над ним и ловко защелкнул наручники. Другой, охая, ругаясь и держась обеими руками за голову, медленно поднялся и прислонился к стойке. «Спокойный» сказал Расти, чтобы он вызвал «неотложную помощь». Я помог Риме подняться и усадил на стул подальше от кумарного. Она дрожала, потрясенная и еще не опомнившаяся от всего происшедшего. Я стоял рядом, одной рукой поддерживая ее, другой – прижимая платок к ранам на лице. Минут через пять прибыли одновременно «неотложная помощь» и полицейская машина. Несколько санитаров стремительно вошли в бар, пристегнули кумарного к носилкам и унесли. Вскоре один из них вернулся и занялся моим лицом. В это время следователь, громадный и краснорожий, представившийся «сержантом Хаммондом», расспрашивал Расти. Кончив допрос, он подошел к Риме. Она сидела, поддерживая раненую руку и уставившись в пол. – Давай-ка расскажи, в чем дело, сестренка? – спросил Хэммонд. – Твое имя? Она ответила: – Рима Маршал. – Адрес? – Отель Симмондс. – Она назвала одну из дешевых гостиниц, разбросанных у самой воды по побережью. – Чем занята? Она взглянула на полицейского, отвела глаза и угрюмо ответила: – Я статистка на киностудии Пацифик. – А кто этот тип, наркота? – Вильбер. Так он называл себя. – Почему он хотел убить тебя? Она на мгновение заколебалась. – Я жила с ним. Потом ушла от него. – Почему ушла? Она уставилась на полицейского. – Вы его видели, не так ли? Разве можно с ним жить? – Да… – Хэммонд осклабился и надвинул кепку на затылок. – Ладно. Завтра явишься в полицейский участок. Она встала, пошатываясь. – Все? – Все! Хэммонд повернулся к одному из полицейских, стоявших у двери: – Отвези ее в отель, Джек.. – Вы можете справиться о нем в нью-йоркской полиции. Они разыскивают его, – бросила Рима. Хэммонд пристально посмотрел на нее, глаза его сузились. – В чем дело? – Узнаете сами. – Откуда ты знаешь это? – Он болтанул мне. Хэммонд помедлил, затем пожал плечами и махнул Джеку: – Доставь ее в отель. Рима вышла в сопровождении Джека. Я был несколько удивлен: она даже не взглянула на меня. А ведь я спас ей жизнь! – А теперь твоя очередь. – Хэммонд указал мне на стул рядом с собой. – Садись. Твое имя? – Джеф Гордон. Я назвал свое вымышленное имя, под которым жил в Голливуде. – Адрес? Я назвал адрес комнаты, которую снимал в доме недалеко от бара. – А теперь расскажи нам про бузу[4 - Буза – скандал, драка, шум.]. Пришлось рассказать все сначала. – Ты думаешь, он делал начисто? – Вы имеете в виду, собирался ли он убить ее? Полагаю, да. Он раздул щеки. – Ну, ладно. Жду тебя в полицейском участке ровно в 11. – Он внимательно посмотрел на меня. – Позаботься о своем лице… Ты встречал ее раньше? – Нет. – Странно! Такая смазливая девчонка и жила с этим хорьком… – Он поморщился. – Девчушки, девчушки… Слава богу, у меня сын. Он кивнул оставшемуся полицейскому, и они вместе вышли на дождь. 2. Все, что я сейчас рассказываю, произошло через год после окончания войны с Гитлером. События Перл-Харбора сегодня кажутся такими далекими, а тогда мне был 21 год, и я учился в колледже, готовясь стать инженером. Я был почти на пороге выпуска, когда события на войне накалились. Отец мой чуть не подпрыгнул до потолка, когда я сообщил ему, что собираюсь идти на фронт добровольцем. Он попытался уговорить меня сначала получить диплом, но мысль о том, что я должен был провести еще шесть месяцев в колледже в то время, как на фронте шли ожесточенные бои, была для меня невыносимой. Через четыре месяца, в 22 года, я оказался одним из первых, кто высадился на берегу Окинавы. Вскоре во время атаки я получил в лицо заряд раскаленной шрапнели, и на этом война для меня закончилась. Следующие 6 месяцев провалялся в военном госпитале, где хирурги перекраивали мое лицо. Они сделали свое дело отлично, за исключением того, что мой правый глаз не совсем открывался, а на правой стороне нижней челюсти, отливая серебром, красовался шрам. Врачи сказали, что если я останусь еще на три месяца, они избавят меня и от этого. Но с меня было достаточно. То, что я увидел там, в госпитале, и по сей день, как кошмар, преследует меня. Я поспешил выписаться и вернулся домой. Отец мой был управляющим банка. Больших денег у него не было, однако он вполне мог оплачивать мою учебу в колледже, пока я не получу диплом. Я вернулся туда только потому, что хотел сделать ему приятное. К тому времени я потерял всякий интерес к своей будущей профессии: месяцы, проведенные на фронте и в госпитале, изменили меня. Но учиться не смог – трудно было сосредоточиться, и через неделю бросил колледж. Я просил отца понять меня, и он все понял. – Что собираешься делать дальше? Тогда еще я этого не знал и только понимал, что мне надо какое-то время для отдыха, чтобы снова сесть за книги. Отец посмотрел на мое опущенное веко, шрам… и улыбнулся. – Хорошо, Джеф. Ты еще молод. Почему бы тебе не отправиться куда-нибудь и не развеяться? Я могу дать тебе двести долларов. Поезжай, отдохни, потом продолжишь учебу. Я взял деньги, хотя это было непросто – ведь я знал, что он отдавал последнее. Но я был в таком душевном состоянии, что, не уехав сразу, куда глаза глядят, мог бы и свихнуться. Отправился в Лос-Анджелес с подспудной мыслью найти там какую-нибудь работу, связанную с кино. Но эта идея скоро исчезла. Да мне было все равно. И работать не хотелось. Я слонялся по набережной, валял дурака и пил, очень много пил. Находил парней, которых мучила совесть, что они не были на фронте, и которые были рады заплатить за тебя взамен побасенки о сражениях. Но так длилось недолго. Деньги мои таяли, и в одно прекрасное утро мне пришлось задуматься о том, на что пообедать. У меня вошло в привычку каждый вечер посещать бар Расти Макагона. Это было своеобразное заведение, расположенное на берегу залива, где швартовались торговые суда. Расти оборудовал бар под каюту корабля, с иллюминаторами вместо окон и множеством всяких корабельных атрибутов из бронзы. Последние приводили в бешенство Сэма, негра-официанта, поскольку в его обязанность входило драить их до блеска. Расти участвовал в боях с японцами и кончил войну старшим сержантом. Он знал, что я пережил, и относился ко мне с симпатией. Славный он был парень, плотный и крепкий, как тиковое дерево. А для меня готов был сделать все, что угодно. Услышав, что я без работы, он сказал, что собирается купить пианино и ищет умеющего играть. При этом он подмигнул мне. Видно, как-то догадался, что единственное, что я мог делать достаточно хорошо, так это играть на пианино. Так мы сговорились. Теперь каждый вечер с восьми до полуночи я играл в баре за тридцать долларов в неделю. Это меня устраивало. Денег хватало на оплату комнаты, сигареты и еду. Спиртное было за счет Расти. Время от времени он спрашивал меня, как долго я собираюсь работать у него, напоминал, что с моим образованием я мог бы делать что-нибудь получше, чем тарабанить по клавишам вечер за вечером. Я отвечал, что мне это нравится и ему не должно быть до этого никакого дела. Так я и жил, когда Рима возникла в баре в тот грозовой дождливый вечер. Мне было 23, я был свободен и одинок, и это никого не касалось. Когда она вошла в бар, вместе с ней вошла моя беда. Тогда я еще не знал этого, однако очень скоро все стало ясно. Утром, на другой день после ужасного ночного происшествия в баре в начале одиннадцатого, миссис Миллард, у которой я снимал комнату, прокричала снизу, что меня требуют к телефону. В этот момент я был занят тем, что пытался побриться, стараясь не затронуть царапин, которые к утру покраснели и распухли. Вид у меня был ужасный. Я тихо выругался и начал стирать мыло. Спустившись по лестнице в холл, взял трубку. Звонил сержант Хэммонд. – Можете не приходить в участок. Мы прекращаем дело против Вильбера. Я был удивлен: – Как прекращаете? – А так! Эта серебряная головка упекла его лет на двадцать… – За что? – Мы связались с полицией Нью-Йорка, как она подсказала. Они ужасно обрадовались; у них столько против него – как раз лет на двадцать! Я свистнул. – Немалый срок. Последовала пауза. Я слышал в трубке его тяжелое замедленное дыхание. – Она спрашивала твой адрес. – Ну и что? Это не секрет. Вы сообщили? – Нет, хотя она и сказала, что хотела бы просто поблагодарить тебя за то, что ты спас ей жизнь… Послушай, Гордон: держись подальше от нее. У меня такое чувство, что она приносит гибель нашему брату. Его слова задели меня: я нелегко следую чужим советам. – Посмотрим, – ответил я. – Как знаешь. Бывай, – он повесил трубку. В тот же вечер, часов в девять, в бар вошла Рима. На ней были черный свитер и серая юбка. Черный цвет хорошо гармонировал с серебристым блеском ее волос. В баре было многолюдно. Расти был так занят за своей стойкой, что не заметил ее прихода. Она села за столик справа от меня. Я играл этюд Шопена. Никто не слушал, я играл в свое удовольствие. – Привет, – сказал я. – Как рука? – Нормально. Открыв потрепанную сумочку, она вытащила пачку сигарет. – Спасибо за вчерашнее – ты спас меня. – Пустяки. В подобных случаях я всегда веду себя как герой. Сняв руки с клавишей, я повернулся к ней. – Я знаю, что выгляжу не лучшим образом, но это скоро пройдет. Она стала рассматривать меня, склонив голову набок. – Глядя на тебя, можно подумать, что ты привык подставлять свое лицо под удары. – Это точно! – Я отвернулся снова к пианино и начал наигрывать «Это, должно быть, ты». Ее замечание смутило меня. – Я слышал, Вильберу припаяли двадцать лет… – Скатертью дорога! – Она сморщила нос, гримасничая. – Надеюсь, я отвязалась от него надолго. В Нью-Йорке пописал[5 - Пописал – порезал, зарезал.] двух полицейских. К его счастью, они остались живы. Этот коротышка великолепно владеет перышком[6 - Перышко – нож, финка.]. – Должно быть. Сэм подошел к ней и посмотрел вопросительно. – Закажи что-нибудь, – сказал я, – или тебя выставят. – Ты угощаешь? – спросила она, приподняв брови. – Нет. Или заказывай или уходи. Она заказала кока-колу. – Давай сразу договоримся: платишь сама. Я не могу себе позволить такую роскошь – угощать тебя. Она тупо уставилась на меня. – Спасибо за откровенность, жмудик[7 - Жмудик – жадный.]. – Это идея… Жмудик… Отныне это мой псевдоним, детка. Я начал играть «Тело и душа». Получив свою порцию шрапнели в лицо, я потерял всякий интерес к женщинам, точно так же, как и к работе. Было время, когда я бегал за девчонками, подобно многим парням в студенческие годы, но сейчас это меня не трогало. Те шесть месяцев пластических операций выхолостили меня: я стал бесполым существом-зомби. И меня это устраивало вполне. Неожиданно до меня дошло, что Рима тихонько подпевает. И после пяти-шести тактов я почувствовал, что у меня по спине пошли мурашки. Это был необычный голос. Абсолютно мелодичный. Невероятно тонко отражающий ритм и чистый, как звон серебряного колокольчика. Меня поразила и увлекла эта чистота голоса. Я устал от хриплых и глухих голосов, которые стонут, шепчут и рычат со множества дисков. Я играл и слушал. Она сразу прекратила петь, когда появился Сэм с кока-колой. Он ушел, а я повернулся и уставился на нее. – Кто научил тебя этому? – Петь? Никто. Ты называешь это пением? – Да, это пение. А можешь в полную силу? – Громко, что ли? – Громко, громко, черт побери! Она пожала плечами. – Давай громко… – Тогда начали… «Тело и душа»… во все горло! Она с явным изумлением и недоверием посмотрела на меня. – А меня не выкинут отсюда? – Начинай, и громко! Если получится хорошо, можешь быть спокойна. А если плохо… то мне наплевать, выгонят тебя или нет. Я заиграл. Я просил петь ее громко. Но то, что выходило из ее горла, – потрясло меня… Да, я ожидал чего-то необычного… Но этот серебряный звук с такой силой полоснул монотонный гул, стоящий в баре… как лезвие бритвы – тонкий шелк… Первые три такта – и гул прекратился. Даже бакланы[8 - Баклан – деградировавший алкоголик, выпрашивающий алкогольные напитки у клиентов.] перестали балясы точить, повернулись и выпялили зенки. Расти, вытаращив глаза, перевалился через стойку, его кувалдоподобные кулаки были сжаты. Риме не нужно было даже вставать. Подавшись немного назад и слегка выгнув грудь, она легко извлекала из себя звуки, и они лились, как вода из крана. Голос ее распространялся и заполнял зал. Он бил между глаз, он впивался, как крючок в рыбу. Это лилась мелодия. Звук взлетал, парил и стремительно падал… Это было великолепно! После куплета и припева я сделал знак остановиться. Последний звук, излившись из нее, прошел у меня по позвоночнику и прыгнул на спины бакланов, по их позвонкам добрался до кончиков волос, на мгновение повис в комнате, затем резко оборвался. Наступила тишина. Рюмки и стаканы больше не дребезжали. Я сидел неподвижно, руки на клавишах, и ждал. Дальше все произошло, как я и ожидал. Это было слишком для них. Никто не хлопал, не кричал. Никто на нее даже и не взглянул. Расти взял стакан и начал усиленно его протирать. На лице выражение то ли неловкости, то ли растерянности. Три или четыре духа[9 - Дух – алкоголик, привычный посетитель питейного заведения.] продефилировали к двери и вывалились за нее. Гул внезапно возобновился, хотя чувствовалась в нем какая-то неестественность. Да, это было слишком хорошо для них, чтобы они могли это понять. Я взглянул на Риму, она сморщила нос. Мне уже была знакома эта ее гримаса: получил?! Ну и что? – Бисер метали, – сказал я. – С таким голосом – и на свободе? Да ты можешь заработать себе состояние и стать сенсацией №1! – В самом деле? – Она пожала плечами. – Скажи лучше, где я могу найти дешевую комнату? Я на мели. Я рассмеялся. – Кому-кому, а тебе следует подумать о деньгах. Или ты действительно не понимаешь, что твой голос – чистое золото? – Не все сразу, – ответила она. – А пока я должна экономить. – Пошли ко мне, – сказал я. – Ничего более дешевого и ужасного ты не сыщешь. Люсон-авеню, 25: первый поворот направо, как выйдешь отсюда. Она погасила сигарету и встала. – Спасибо. Пойду и сниму, если так. Слегка покачивая бедрами и высоко держа голову, она вышла из бара. Бухарики[10 - Бухарин – пьяный.] проводили ее взглядами. А один валетный [11 - Валетный – придурковатый.] даже посвистел вслед. Я очнулся, когда Сэм толкнул меня локтем, показывая, что она ушла, не рассчитавшись. Я заплатил. За удовольствие нужно платить. Один кока-кола – разве это цена?! Г л а в а 2 1. Домой я вернулся за полночь. Когда отпирал свою комнату, дверь напротив отворилась, и выглянула Рима. – Привет, – сказала она. – Я уже здесь. – Я предупреждал, что здесь не ахти как, – сказал я, зажигая свет, – зато дешево. – Ты это серьезно, о моем голосе? Я вошел в комнату, оставив дверь нараспашку, и сел на кровать. – Да, серьезно. Можешь заработать много денег с таким голосом. – Тысячи певцов подыхают с голоду. – Она пересекла коридор и остановилась в дверях, прислонившись к косяку. – Что я в сравнении с ними? Не лучше ли зарабатывать деньги статисткой? – Я знаю одного парня, он сможет кое-что для тебя сделать. Завтра поговорю с ним. Он содержит ночной клуб на 10-й улице. Это не очень роскошное заведение, но для начала – ничего. – Ладно, посмотрим… Она сказала это так вяло, что я удивленно уставился на нее. – Ты что, не хочешь стать профессиональной певицей? – Я готова делать что угодно, лишь бы зарабатывать деньги. Я сбросил башмаки, давая ей понять, что пора возвращаться в свою комнату, но она продолжала стоять и смотреть на меня своими большими голубыми глазами. – Я покимарю, пожалуй, – сказал я. – До завтра. Я поговорю с этим парнем. – Спасибо. – Она все еще не уходила. – Большое спасибо. – Последовала пауза. Затем она сказала: – Мне противно просить тебя, но… не дашь ли мне пять долларов в долг, а то я тяну локш[12 - Локш – неудача.]. Я снял пиджак и бросил его на стул. – Так же и я. Вот уже шесть месяцев. Будь проще – не бери в голову. Привыкнешь. – Я сегодня ничего не ела. Я начал развязывать галстук. – Сожалею, но мне нечем поделиться. Иди спать. Во сне забываешь о голоде. Неожиданно она выпятила грудь и наклонилась ко мне. Не меняя выражения лица, сказала: – Я должна достать денег. Я проведу с тобой ночь, если ты мне одолжишь бабки[13 - Бабки – деньги.]. Потом верну. Я повесил пиджак в шкаф. Стоя спиной к ней, сказал: – Оставь. Я же предупредил: я не играю на гитаре[14 - Играть на гитаре – здесь: интересоваться женщинами.]. Канай отсюда. Услышав, как хлопнула дверь, я дернулся. Затем повернул ключ. Ополоснувшись над жестяным тазом – он вместо умывальника в моей комнате, – я сменил лейкопластырь на царапинах и лег в постель. Я думал о ней. Первый раз о женщине за долгие месяцы. Как случилось, что она, обладая удивительным голосом, не стала певицей до сих пор? И внешность – то, что надо… Трудно понять – почему? Вспомнил, как она пела. Вот бы стать импресарио этой девчонки и заработать кучу денег! Почему бы нет, – грезилось мне в темноте. – Много денег! С таким голосом и в хороших руках она могла бы… Выпустить, например, диск… Десять процентов мне от ее капитала – это вполне реальная вещь… Тогда все мои желания легко можно было бы удовлетворить… Грезы мои оборвало громкое чихание, доносившееся из ее комнаты. Я вспомнил, как она промокла в тот ужасный вечер, когда впервые вошла в бар Расти. Действительно, мы оба потянем локш, если она простудилась и не сможет петь! Так под ее чихание я незаметно уснул. На следующее утро, в начале двенадцатого, выйдя из комнаты, я увидел ее в коридоре; она меня ждала. – Привет. Я слышал, как ты вчера чихала. Простудилась? – Нет. В лучах яркого солнца, проникающего в коридор через жалюзи, она выглядела отвратительно. Глаза водянистые, выцветшие. Под глазами грязно-зеленые темные круги. Нос опухший и красный, лицо мертвецки бледно, в каких-то желтых пятнах. – Пойду поговорю с Вилли Флойдом прямо сейчас. – сказал я. – А ты, пожалуй, отдохни. Видок у тебя, как у драной кошки! В таком виде ты вряд ли понравишься Вилли. – Со мной все в порядке. – Она вяло провела рукой по лицу. – Дай хотя бы полдоллара на кофе. – Черт побери, опять за старое! Я же сказал ясно: мне не чем с тобой поделиться! Лицо ее исказилось. На нее жалко было смотреть. – Я не ела два дня! Я подохну. Дай мне хоть немного галья[15 - Галье – деньги.]. – Я на мели, как и ты! – заорал я, теряя терпение. – Постараюсь найти тебе работу. Это все, что я могу, поняла?! – Я подыхаю с голоду. – Она прислонилась к стене, заламывая руки. – Умоляю, дай мне хоть сколько-нибудь… Меня пронзила мысль: ведь для того, чтобы она произвела впечатление на Вилли, получила у него работу и кучу денег, десять процентов от которых я хочу иметь, ей нельзя позволять умирать с голоду! – Достала, черт побери! Хорошо, я дам тебе немного, но только с возвратом. Вернулся в комнату, открыл ящик комода и нашел полдоллара. Здесь я хранил недельный заработок, который получил накануне от Расти. Вынимая деньги, повернулся к ней спиной, чтобы она не могла видеть, что у меня в ящике. Тщательно задвинул и закрыл его на замок, ключ положил в карман. Когда она брала деньги, я заметил, как дрожала ее рука. – Спасибо. Я верну. Честно. – Думаю, что вернешь. Я едва свожу концы с концами и не могу позволить себе содержать кого-либо, даже если это и ты. Я вышел из комнаты и запер дверь. – Я буду у себя, если понадоблюсь. Только схожу в кафе напротив, выпью чашку кофе и вернусь. – Постарайся привести себя в порядок. Если Вилли захочет встретиться с тобой сегодня вечером,.ты должна быть о'кэй. Петь сможешь? Она кивнула. – Могу, не беспокойся. Вилли я нашел в его кабинете. Перед ним на столе лежала стопка двадцатидолларовых бумажек, которые он пересчитывал, время от времени слюнявя грязный палец. Он бросил деньги в ящик стола и вопросительно посмотрел: – Что случилось, Джеф? Почему ты здесь? – Я нашел девчонку, которая может петь. Ты сойдешь с ума, послушав ее, Вилли! Это то, что тебе надо. Его круглое одутловатое лицо выразило скуку. Этот толстый, коротенький, лысый человечек с маленьким ртом, маленькими глазками обладал и маленьким умишком. – Бабы, умеющие или не умеющие петь, меня совершенно не интересуют. Я могу иметь их пачками, если захочу. Но я не хочу. Когда ты собираешься играть у меня? Пора бы тебе поумнеть, Джеф. Продуваешь жизнь даром. – Не беспокойся обо мне. Я то, что я есть. Лучше послушай эту девчонку, Вилли. Это недорого тебе обойдется. Вполне возможно, сорвешь большой куш. У нее есть голос, она хорошенькая. Твои вшивые клиенты проглотят свои языки в экстазе. Это будет сенсация! Он вынул сигару из кармана, откусил конец и выплюнул его через всю комнату. – Не думал, что ты волочишься за бабами. – А я и не волочусь. Это мой бизнес. Я разговариваю с тобой как ее импресарио. Давай, приведу ее сегодня вечером. Еще раз повторяю, тебе это не будет стоить ни гроша. Я хочу, чтобы ты ее выслушал. А затем мы поговорим. Он пожал своими рыхлыми плечами. – Хорошо! Но я ничего не обещаю. Если она то, что ты говоришь, я, возможно, найду для нее что-нибудь. – Она лучше, увидишь. До вечера. Я пошел прямо к себе. Настало время сказать Риме, что я ее импресарио. Пока мы не подпишем с ней контракт, представлять ее Вилли не стану. Я не дурак, чтобы позволить сорвать куш кому-нибудь половчее. Стремительно, перешагивая через три ступеньки, поднялся к ней в комнату. Служанка Кэрри перестилала постель. Римы не было. – Где мисс Маршалл? – спросил я, остановившись в дверях. – Она съехала полчаса назад. – Съехала? Уехала совсем? – Да, уехала. Я почувствовал, что меня предали. – Она ничего мне не оставила? Не сказала, куда уехала? – Нет. Ничего не оставила и ничего не сказала. – Она рассчиталась полностью, Кэрри? Кэрри усмехнулась. Мысль, что кто-то сможет провести мадам Миллард и покинуть ее апартаменты, не оплатив счет, позабавила ее. – Она заплатила. – Сколько? – Два доллара. Я сделал медленный и глубокий вдох. Ловко же меня провели с этой комедией вокруг полдоллара взаймы! Должно быть, у нее были деньги, когда она говорила: «Я подыхаю с голоду!» Ловко! Я подошел к двери своей комнаты, вынул из кармана ключ, вставил в замок и хотел открыть. Ключ не поворачивался. Нажал – и дверь распахнулась. Она не была заперта! Но я помню, что закрыл ее на замок, когда отправился к Вилли. А сейчас она открыта… Предчувствие беды охватило меня. Я бросился к столу, где держал свои деньги. Ящик тоже был отперт. И тридцать долларов – мой недельный заработок – исчезли. 2. Следующая неделя была голодной. Раза два в день, правда, меня кормил Расти, но на сигареты не давал. Мадам Миллард любезно согласилась оставить комнату за мной в долг, тем более что я пообещал заплатить на следующей неделе несколько больше обычного. Кое-как я прожил эти семь дней, не переставая думать о Риме. Я успокаивал себя мыслью, что, если найду ее, она запомнит меня надолго. Одно огорчало – мечты о бизнесе импресарио рухнули. Но недели через две я забыл об этом, погрузившись в монотонность моей никчемной жизни. Однажды, приблизительно месяц спустя, Расти попросил меня съездить в Голливуд и забрать неоновую вывеску, которую он заказал для своего заведения. Он дал мне свою машину и пару долларов за услуги. Лучшего занятия у меня не было, и я охотно согласился. Забрав стекляшки и погрузив их на заднее сиденье видавшего вида «олдсмобиля», я решил прокатиться по территории киностудии. Риму я увидел на улице, у входа в студию Парамаунт: она спорила с вахтером, видимо, не пропускавшим ее. Я сразу же узнал эту серебряную головку. На ней были черные в обтяжку джинсы, красная рубашка и красные балетные туфельки. Выглядела она неухоженно, неряшливо. Я поставил машину на свободное место между «бьюиком» и «кадиллаком» и направился к ней. В этот момент вахтер захлопнул дверь, Рима повернулась и оказалась лицом к лицу со мной, но меня не заметила, настоль ко была поглощена своими мыслями. Вдруг до нее дошло, она резко остановилась и уставилась на меня. Узнав, покраснела и попыталась бежать. В панике оглянулась по сторонам – бежать некуда. Тогда она попыталась оттолкнуть меня. – Привет, – сказал я. – А я тебя как раз ищу. – Привет. Я сделал шаг вперед, чтобы успеть схватить ее, если она снова вздумает бежать. – Ты должна мне тридцать долларов, – сказал я и улыбнулся. – Это что… шутка? – Ее холодные голубые глаза бегали по сторонам. – Так много? За что? – Тридцать долларов, которые ты у меня украла, – уточнил я. – Давай, гони, детка. Не то отправимся в полицейский участок, там разберутся. – Я у тебя ничего не брала. Только полдоллара в долг. Я крепко сжал ее тонкую руку чуть повыше локтя. – Пошли. И не устраивай сцен. Я намного сильнее тебя. Идем в участок, там разберутся, кто лжет. Она сделала слабую попытку освободиться. Но мои пальцы крепче сдавили ее руку, она смогла лишь дернуть плечом. Я потащил ее к «олдсмобилю». Открыв дверцу машины, втолкнул ее внутрь и сел рядом. Когда я нажал на стартер, она с ноткой интереса в голосе спросила: – Это твоя? – Нет, детка, одолжил. Я тяну локш. Но больше не намерен, потому что получу от тебя свои денежки. Надеюсь, у тебя все в порядке с тех пор, как ты убежала? Сморщив нос, она подпрыгнула на сиденье. – Что хорошего, когда с бородой[16 - Быть с бородой – потерпеть неудачу.]? – Вот и отлично. Посидишь немного в тюрьме – это пойдет тебе на пользу. Кстати, и питание бесплатное. – Ты этого не сделаешь. – Сделаю, если ты не отдашь мне деньги. – Сожалею, – она повернулась, выпятив грудь, и положила свою руку на мою, – но у меня нет денег. Я верну, как только будут, клянусь. – Не нужно мне твоих клятв. Верни деньги, и все. – Я не могу сейчас. Я их потратила. – Давай свой кошелек. Она прижала к себе маленькую потрепанную сумочку. – Нет! Я свернул к обочине и остановился. – Ты слышала, что я сказал. Давай свой кошелек или отведу тебя в ближайший полицейский участок. Она лишь смотрела на меня блестящими большими голубыми глазами. – Оставь меня. У меня нет денег. Я потратила все. – Слушай, детка. Это меня не волнует. Гони свой кошелек или будешь разговаривать с полицейским! – Ты пожалеешь. Запомни это. Я злопамятна. – Мне наплевать на твою память. Гони кошелек! Она швырнула сумочку мне на колени. В ней оказалось пять долларов и восемь центов, пачка сигарет, ключ от квартиры и грязный носовой платок. Я взял деньги, сунул их в карман, закрыл сумочку и швырнул ей обратно. Она поймала ее и спокойно сказала: – Этого я не забуду никогда. – Вот и прекрасно, – сказал я. – Научишься, как воровать впредь. Где ты живешь? Лицо ее стало мрачным и словно застыло, а в голосе звякнул металл, когда она ответила, что живет недалеко. – Поедем к тебе. Вскоре я подкатил к дому, еще грязнее и непригляднее, чем тот, в котором жил сам. Мы вышли из машины. – Ты переедешь жить ко мне, детка, – обратился я к ней. – Будешь зарабатывать деньги пением, чтобы вернуть мне украденное. Отныне я твой импресарио, и ты будешь платить мне 10 процентов от того, что заработаешь. Мы заключим договор, но сначала ты пойдешь и заберешь свои манатки отсюда. – Я никогда не заработаю ни шиша своим пением… – Оставь это мне, – отрезал я. – Ты будешь делать то, что я скажу, или отправишься в тюрьму. Подумай-ка об этом хорошенько, да побыстрей. – Тебе лучше отпустить меня… Никогда я не заработаю ничего пением. – Ты идешь со мной или в тюрьму? Она пристально смотрела на меня какое-то мгновение. Ненависть и бессилие были в ее взгляде, но это меня не беспокоило. Я был хозяин положения – пусть бесится, сколько пожелает. Она вернет мне мои деньги. Наконец, пожав плечами, она сказала: – Хорошо, я пойду с тобой. Для того чтобы собраться, ей не понадобилось много времени. Мне же пришлось расстаться с четырьмя долларами, чтобы заплатить за ее комнату. Мы вернулись ко мне. Комната, из которой она убежала, до сих пор оставалась свободной. Пока она распаковывалась, я составил договор из подобающих, как мне казалось, для него казенных фраз и оборотов – бессмысленных, но производивших впечатление и утверждающих меня в качестве импресарио с 10-процентным гонораром! С этим договором я вошел в ее комнату. – Подпиши здесь, – я ткнул пальцем. – Я ничего подписывать не буду, – сказала она упрямо. – Подписывай или пошли в участок. На мгновение в ее глазах блеснула ненависть, но она все же подписала. – О'кэй, – сказал я, убирая бумагу в карман. – Сегодня вечером мы идем в «Голубую розу», и ты будешь петь. Ты будешь петь, как никогда, и мы заключим контракт на 75 долларов в неделю. Я получу 10 процентов от этой суммы и свои 30 долларов, которые ты должна мне. Сначала поработаешь на меня, детка, а потом и на себя. – Я ничего не заработаю, вот увидишь. – В чем дело? – Я уставился на нее. – С таким голосом ты завоюешь мир. Она зажгла сигарету и глубоко затянулась. Внезапно став вялой и апатичной, тяжело плюхнулась в кресло. – О'кэй, как скажешь. – Что ты собираешься одеть? Сделав усилие, она поднялась, подошла к шкафу и открыла его. У нее было только одно платье, так что выбирать не приходилось. Но я знал, что в «Голубой розе» вечно царит полумрак, так что дело не в одежде. – У тебя нет чего-нибудь пожевать? – спросила она, вновь плюхаясь в кресло. – Я не ела весь день. – Одно у тебя на уме – еда. Наешься, когда получишь работу, не раньше. Что ты сделала с деньгами, которые украла у меня? – Я жила на них. – Ее лицо вновь приняло упрямое выражение. – Как бы иначе я протянула этот месяц? – Ты что, нигде не работала? – Работала, когда могла. Я попытался расспросить ее о том, как она жила до того, как мы впервые встретились. – Как ты нарвалась на этого наркоту Вильбера? – Он имел деньги и не был таким жмотом, как ты. Я сел на кровать: – Где он брал их? – Не знаю, я его не спрашивала. У него был даже «паккард», и мы частенько удирали на нем от легавых. – А когда он попал в неприятности, ты удрала от него? Она засунула руку за вырез кофточки и расстегнула лифчик. – Ну и что? Легавые гнались за ним. Мое-то какое дело? Поэтому я слиняла[17 - Слинять – сбежать, скрыться.]. – Это случилось в Нью-Йорке? – Да. – Как ты оказалась здесь? Ее глаза сузились. – У меня были деньги. Что еще? – Клянусь: ты сперла их у него, как потом у меня! – Все равно, – равнодушно ответила она, – думай как хочешь. – Что ты собираешься петь сегодня? Лучше начнем с «Тела и души». А что на «бис»? – Ты еще думаешь, что будет «бис»? – пробормотала она тупо. Я еле сдержался, чтобы не ударить ее. – Выберем что-нибудь знакомое. Ты знаешь «Не могу любить человека»? – Да. То, что надо. В ее исполнении эта вещь потрясет их. – Прекрасно. Я скоро вернусь, а ты пока соберись. Буду через час. Выходя из ее комнаты, я вынул ключ. – Закрою тебя, чтобы не было соблазна смыться, детка. – Я не убегу. – Я позабочусь об этом, – ответил я, запирая дверь. Доставив неоновые стекляшки Расти, я предупредил его, что не буду сегодня вечером. Он посмотрел на меня и, словно что-то с трудом обдумывая, почесал затылок. – Джеф, пора нам поговорить. Твоя игра здесь никому, как оказалось, не нужна. Я не могу больше платить тебе 30 долларов в неделю. Подумай хорошенько и вернись домой. Твоя жизнь здесь – пустое. В любом случае – на меня больше не рассчитывай. Я покупаю музыкальный автомат, и эта неделя для тебя последняя. В ответ я усмехнулся: – О'кэй, Расти. Я знаю, что ты желаешь мне добра, но домой не вернусь. Скоро я приеду к тебе в собственном «кадиллаке». Потеря 30 долларов в неделю не встревожила меня. Я был уверен, что Рима скоро загребет кучу денег. С таким голосом не может быть осечки. Это несомненно. Затем позвонил Вилли Флойду и сказал, что буду у него с Римой около половины девятого. Он равнодушно бросил: «Хорошо». Я вернулся, отпер ее комнату и вошел. Она спала на кровати. Времени было достаточно, и я решил дать ей еще поспать. Побрился у себя, надел чистую рубашку. Много времени потратил на чистку и глажение смокинга. Дни его были сочтены, но что делать? Пока мы еще не заработали кучи денег, чтобы приобрести подходящий. В четверть девятого я разбудил ее: – О'кэй, лаура[18 - Лаура – сокращенное от лауреат.]. Поднимайся. В твоем распоряжении полчаса. Она выглядела ужасно разбитой, и я видел, с каким трудом она поднимается с постели. Может быть, она в самом деле голодна? В таком состоянии нельзя выступать. – Я пошлю Кэрри за бутербродами. Она успеет сходить, пока ты одеваешься. – Мне все равно. Ее безразличие стало вызывать у меня беспокойство. Я вышел, когда она начала снимать джинсы. Спустился вниз и увидел Кэрри в дверях – она дышала свежим воздухом. Я попросил ее принести бутерброд с куриной котлетой. Через десять минут она принесла бумажный пакет с бутербродами из ближайшего кафетерия. Я взял его и пошел к Риме. Она уже оделась и сидела перед зеркалом. Я кинул ей на колени пакет, но она сбросила его с отвращением. – Я ничего не хочу. – Черт побери!.. Я схватил ее за руку, рывком поднял на ноги и как следует тряхнул. – Ешь. Ты собираешься петь сегодня! Это твой шанс. Ешь, черт тебя побери! Ты постоянно скулишь, что голодна. Ешь, поторапливайся! Она подняла пакет, вынула бутерброд и вяло начала жевать. Добравшись до котлеты, она вдруг отшвырнула его. – Не могу больше, меня сейчас вырвет. Я поднял бутерброд и, дожевывая его, сказал: – Ты утомляешь меня. Порой мне кажется, лучше бы я никогда тебя не встречал. Ладно, пошли. Вилли уже ждет нас. Я встал и оглядел ее. Выглядела она как мертвец – бледная с огромными синими кругами под глазами. Несмотря на это, было в ней что-то по-своему привлекательное и даже волнующее. Мы спустились по лестнице и вышли на улицу. Ночь была душная, жаркая. В кромешной темноте переулка она прижалась ко мне, и я почувствовал, как она дрожит. – Что с тобой происходит? – спросил я резко. – Тебе холодно? В чем дело? – Так, ничего. Мы поймали мотор и добрались до 10-й улицы. Машина несколько раз резко поворачивала, и всякий раз я ощущал, как сильно она дрожит, когда ее прижимало ко мне. Это все больше беспокоило меня. .Вдруг она громко чихнула. – Ты прекрати это! – заорал я на нее. – Тебе петь сегодня! – Мне все равно. Я готов был убежать, куда глаза глядят, но ее голос… О, я помнил его… А вдруг она начнет чихать у Вилли? Все полетит к чертовой матери! – У тебя все в порядке? – с тревогой спрашивал я ее. – Сможешь петь? – Оставь меня… Все в порядке. «Голубая роза» была полна обычными посетителями: близкими к успеху дельцами, сателлитами настоящих бизнесменов, «ночными бабочками»[19 - Ночные бабочки – проститутки.] «экстра»[20 - Экстра – актеры на второстепенные роли.] из Голливуда, гориллами[21 - Гориллы – личные телохранители.] и гангстерами – все вместе дружно предавались блаженству вечернего отдыха после дневной суеты и напряжения. Джаз-банд выстукивал быстрый, четкий ритм и ужасно гремел, что, однако, никому не мешало. Сновали взмокшие официанты в тяжелой, спертой атмосфере сигаретного дыма, запахов кухни, духов, алкоголя и пота. Все покрывал полумрак. Я подталкивал Риму, пока мы не добрались до кабинета Вилли. Постучал, открыл дверь и впихнул ее внутрь. Билли сидел, развалившись в кресле, ноги на столе и чистил ногти перочинным ножичком. Он посмотрел на нас равнодушно. – Привет, Вилли, – сказал я. – Вот и мы. Это Рима Маршалл. Вилли взглянул на нее и кивнул. Его маленькие глазки скользнули по ее фигурке, он ухмыльнулся. – Когда мы сможем начать? – спросил я. Он пожал плечами. – Да все равно. Хоть сейчас. – Он убрал ноги со стола. – Ты уверен, что она сможет? Что-то вид ее меня не щекочет. С неожиданным напором Рима ляпнула: – Я не напрашивалась сюда… – Заткнись, – перебил я. – Разберемся. – Повернувшись к Вилли, ответил: – Защекочет. но это будет стоить большие башли[22 - Башли – деньги.]. Вилли рассмеялся: – Пацан! Чтобы я платил башли, меня нужно действительно защекотать! Пойдем, послушаем, что она может. Мы вошли в кабак и остановились в полумраке возле джаз-банда, ожидая, когда он прекратит играть. Вилли взобрался на эстраду, сказал парням, чтобы они передохнули, и объявил выход Римы. Сделал он это просто: выступит крошка, которая хочет спеть для вас пару песенок. Затем махнул нам рукой. – Как можно громче, – обратился я к Риме, устраиваясь у пианино. Большинство не обратило на нас никакого внимания, все продолжали болтать. Мне было на это наплевать. Я знал, как только она откроет рот и из него выйдут первые звуки серебряного колокола, они все заглохнут. Вилли стоял рядом со мной, нахмурившись. Он, не переставая, разглядывал Риму. Она, видно, чем-то его беспокоила. Рима совершенно равнодушно взирала на повисший в полумраке густой чад. Она была абсолютно спокойна. Я начал играть. Первые звуки были высокие, чистые, звонкие. Шесть-семь тактов она исполнила профессионально. Мелодия выдержана великолепно. Чистое серебро и четкий ритм. Я напряженно следил за ней. И вдруг это началось… Лицо ее внезапно посерело. Голос фальшиво задрожал, она сбилась. Словно поперхнувшись, прекратила петь и начала чихать. Согнувшись и закрыв лицо руками, она громко чихала, тело ее сотрясалось. В зале наступила громовая тишина, слышно было только, как она чихает. Затем появился и стал нарастать гул голосов. Я перестал играть. Противные мурашки поползли у меня по спине. Откуда-то издалека я услышал, как Вилли орал на меня: – Вон отсюда! Как ты посмел привести ко мне эту вонючую наркоту? Вон, ты слышишь?! Г л а в а 3 1. Рима лежала на кровати, зарывшись лицом в подушку. Ее тело сотрясалось от непрерывного чихания. Я стоял у нее в ногах и смотрел. Я должен был знать, говорил я себе. Я должен был опознать эти симптомы. Как я сразу не мог догадаться, что она наркоманка? Да это огненными буквами было написано на стене в ту ночь, когда она начала чихать в своей комнате! Вилли Флойд был взбешен. Прежде чем выбросить нас из кабака, он проорал мне, что если я еще когда-нибудь суну свой нос в его клуб, его гориллы пристукнут меня. Он не шутил. Адских усилий стоило мне дотащить Риму до дома. Поехать городским транспортом я не осмелился – в таком ужасном состоянии она была. Я полутащил, полуволок ее на себе задворками и темными переулками до самого дома, избегая прохожих. Сейчас она как будто начала успокаиваться и приходить в себя. Зато я чувствовал себя отвратительно: потерял работу у Расти, Вилли порвал со мной. И за все это приобрел наркоманку на свою дурную голову. Больше всего мне хотелось упаковать свой чемодан и уехать. Так и нужно было бы сделать, но в моих ушах по-прежнему звучал ее удивительный серебряный голос, который мог бы принести мне удачу. Ведь у меня в кармане был подписанный ею контракт… 10 процентов! Вдруг она перевернулась на спину и посмотрела на меня. – Я тебя предупреждала, – сказала она слабо. – Теперь можешь убираться отсюда и оставить меня одну! – О'кэй, ты предупреждала меня, – сказал я, вцепившись в металлическую спинку кровати. – Ноты не говорила мне, что ты наркоманка. Как долго ты таскаешься?[23 - Таскаться – принимать наркотики] – Три года, и я уже давно обломалась[24 - Обломаться – испытывать зависимость от накотиков]. – Она села на кровати, вынула из-под подушки носовой платок и начала протирать глаза. Вид у нее был не более привлекательный, чем у половой тряпки. – Три года? А сколько же тебе лет? – Восемнадцать. Тебе-то что мой возраст? – Ты познакомилась с наркотиками, когда тебе было 15? – спросил я в ужасе. – О, замолчи! – Вильбер снабжал тебя ширивом?[25 - Шириво – наркотическое вещество в ампуле] – А хотя бы и он, что тебе? – Она громко высморкалась. – Ну как, ты по-прежнему хочешь, чтобы я пела? Меня ждет огромный успех, да? Дай лучше мне немного башлей. Когда я ширнусь, я действительно неотразима… и секси. Хочешь еще что-нибудь узнать? Дай мне денег. Это все, что я сейчас хочу. Я сел на край кровати. – Поговорим спокойно. У меня нет денег. Даже если бы были, я бы тебе не дал. Послушай, с твоим голосом еще не все потеряно. Я уверен в этом. Надо лечиться, Это возможно – прервать зависимость от наркотиков. Ты можешь поправиться и снова быть о'кэй… и делать большие деньги. – Старая песня. Не знаешь ли чего-нибудь поновее? Дай денег. Пяти долларов будет достаточно. У меня есть знакомый ямщик[26 - Ямщик – продавец наркотиков]… – Ты пойдешь в госпиталь… Она сморщила нос. – Госпиталь? Да все госпитали переполнены такой же, как я, наркотой. Всё без толку. Я была в госпитале. Дай мне пять долларов, и я буду петь для тебя. Я буду великолепна… Только дай мне пять долларов! Я не мог больше это переносить. Ее взгляд вызывал у меня болезненное чувство внутреннего дискомфорта. Хватит. Я получил все, что хотел, и даже больше. Я направился к двери. – Куда ты? – вскрикнула она. – Я пошел спать. Завтра поговорим. На сегодня достаточно. Я ушел в свою комнату и запер дверь. Но спать я не мог. Около двух услышал, как ее дверь открылась, и она начала спускаться по ступенькам. Мне было все равно, даже если она уйдет и не вернется. Около десяти утра я встал, оделся и пошел к ней. Она спала. Достаточно было взглянуть на ее спокойное, удовлетворенное выражение лица, чтобы понять, что она где-то достала и приняла наркотик. Она выглядела привлекательной… Серебряные волосы рассыпались по подушке, действительно хорошенькая – словно и не было этой отвратительной, распухшей, отечной морды. Ночью, где-нибудь в переулке, она нашла фофана[27 - Фофан – пользующийся проститутки], который и поделился с ней деньгами. Я поспешно спустился вниз и вышел на залитую солнцем улицу. Не колеблясь, отправился к Расти. Он удивился, увидев меня. – Нам нужно поговорить, Расти, – сказал я. – Это очень серьезно. – О'кэй, слушаю. Что случилось? – Эта девчонка может петь. В ее голосе – удача. Я заключил с ней контракт. Это большой шанс, Расти. Она действительно может иметь успех. Расти смотрел на меня изучающе. – О'кэй. Так в чем же дело? Пусть поет, коль может. – Она наркоманка. Его лицо сморщилось от отвращения. – Да-а? – Я хочу вылечить ее. К кому я мог бы обратиться? Что нужно сделать? – Ты спрашиваешь меня, что нужно делать? Я скажу тебе – он надавил мне на грудь пальцем, толщиной с банан. – Беги от нее! И как можно быстрее. Никакое дело не получится с наркотой, Джеф. Это говорю я, Расти Макагон, потому что знаю. Послушай меня, сынок, ты нравишься мне. У тебя есть голова и образование. Не путайся с этим дерьмом. Твоя обезьяна – пропащая душа. И не важно, что она может петь. Беги от нее. Она может дать тебе только горе. Лучше бы я послушался его тогда… Он был прав. Но в то время никто на свете не мог бы отговорить меня от моей затеи. Я был одержим ею. Я фанатически верил, что голос Римы – моя удача и благополучие в жизни. Только вылечить ее – и деньги польются рекой. Тут не могло быть сомнений! – У тебя много знакомых, Расти. Ты наверняка что-то слышал. Кто может вылечить ее? Должен быть такой врач. Голливуд кишит наркоманами. И они где-то же лечатся?! Кто лечит кинозвезд? Расти поскреб загривок, сморщился. – Да, ты прав, и среди кинош полно наркоты, и они частенько лечатся между съемками. Однако у них есть бабки. Это стоит большие башли. Есть такой парень, но, я слышал, он берет много. – Говори же, скорее! Я найду деньги. Одолжу у кого-нибудь. Я должен ее вылечить. Кто он? – Доктор Кинзи, – сказал Расти и вдруг рассмеялся. – Ты достал меня! Кинзи вращается среди миллионеров. Это птица не нашего с тобой полета. Но он – настоящий парень. Это он вылечил Мону Джиссинг и Фрэнка Леддера. – Расти назвал имена двух великих звезд «Пацифик студии». – Они втыкали марафет[28 - Марафет – наркотик.], но он вылечил их. – Где я найду его? – В адресной книге. Джеф, послушай меня: ты дурачишь себя. Этот парень стоит миллион! – Мне наплевать, сколько он стоит, лишь бы он вылечил ее. Я продам ему кусок от нее. Она загребет кучу денег. Я чувствую это своим нутром. С таким голосом не может быть промаху. Я нашел адрес доктора Кинзи по телефонному справочнику. Он проживал на бульваре Биверли Глин. Наблюдая за мной, Расти сказал: – Послушай меня, Джеф. Я знаю, что говорю. Худшее, что мы можем сделать на этом свете, – это связаться с наркотой. Нет ничего опаснее! У них совершенно отсутствует способность к самоконтролю, как у каждого нормального человека. Все они сумасшедшие. Ты скоро поймешь это. Ты общаешься с ней, как с нормальной, а она безумна. И в этом безумии она не ограничена ничем. Беги от этой девчонки: она принесет тебе беду. Иначе сам станешь безумным. – Аминь! – произнес я. – О чем ты беспокоишься! Я ведь не вмешиваю тебя в свои дела? Я вышел, поймал такси и вернулся домой. Рима в черной пижаме сидела на кровати, когда я вошел. Серебряные волосы чуть покрывали плечи, огромные голубые глаза блестели… Да, в ней несомненно была изюминка! – Я голодна. – Эти слова я выбью на твоем надгробном камне. Мне начхать на твой голод. Кто дал тебе деньги на муцифаль[29 - Муцифаль – смесь алкоголя и наркотика.] прошлой ночью? Она отвела глаза. – Я не шпигалась[30 - Шпигаться – внутривенно вводить наркотик.], и я голодна. Одолжи мне… – О, заглохни! Лучше послушай: если я договорюсь, ты будешь лечиться? Выражение ее лица стало тупым и упрямым. – Меня нельзя вылечить. Я знаю. Что болтать зря? – Есть парень, который это может. Если я уговорю его взять тебя, ты согласишься? – Кто он? – Доктор Кинзи. Он лечит больших знаменитостей из Голливуда. Я постараюсь поговорить с ним о тебе. – Это шанс! Правда, дешевле одолжить мне немного денег. Много и не надо… Я схватил ее и тряхнул. – Ты пойдешь к нему, если я это устрою? – заорал я. Она вырвалась из моих рук. – Как скажешь. Я почувствовал, что схожу с ума, но постарался взять себя в руки. – О'кэй. Я поговорю с ним. Оставайся здесь и жди. На лестнице я прокричал Кэрри, чтобы она принесли ей сосиску и чашку кофе. Затем зашел к себе и достал из шкафа мой лучший костюм. Он был изрядно поношен и местами лоснился. Но когда я аккуратно причесался, надел начищенные до блеска туфли, то увидел в зеркале вполне приличного парня. Я вернулся к Риме. Она пила кофе, сидя на кровати. Увидев меня, сморщила нос. – Хи! А ты ничего. – Не твое дело. Пой. Ну начинай же, пой что-нибудь, пой, говорю! Она в растерянности уставилась на меня. – Что-нибудь? – Да, пой! Она начала петь «Твои глаза с поволокой». Мелодия выходила из ее уст легко, как струи серебряного ручейка. Они попадали мне за шиворот и текли вдоль позвоночника. Они заполняли комнату, превращаясь в звонкие капли, чистые и прозрачные, словно переливающиеся в лучах яркого солнца. О, это прекраснее, чем можно себе вообразить! Я стоял и слушал, а когда она закончила припев, подошел к ней. – О'кэй, о'кэй! – Сердце мое неистово колотилось в груди. – Будь на месте. Я скоро! Не помню, как сбежал по ступенькам и очутился на улице. 2. Резиденция доктора Кинзи находилась посреди огромного парка, обнесенного высоким забором, стены которого заканчивались острыми чугунными пиками. Я быстро шагал по асфальтированной дорожке среди высоких древних деревьев и только минуты через 3—4 увидел само здание. Оно было в духе знаменитых дворцов Козимо Медичи во Флоренции. В этот дворец вела терраса не менее чем с 50 ступеньками. Окна верхнего этажа украшали чугунные решетки. Приближаясь к зданию, я почувствовал, что вхожу в какую-то особую атмосферу мрачной торжественности и глубокой, глубокой тишины. Даже розы и бегонии выглядели печальными и притихшими. В стороне от дорожки под тенью раскидистых сосен увидел нескольких человек в больничных халатах, они сидели в креслах-качалках. Четыре медицинские сестры в белоснежных пеньюарах суетились вокруг них. Я поднялся по ступенькам и позвонил в парадную дверь. Через мгновение дверь отворил серенький человечек, совершенно седой, с печальными серыми глазками и в безукоризненном сером костюме. Я назвал себя. Не проронив ни слова, он провел меня по сияющему паркету в одну из боковых комнат, где я увидел юную блондинку в уже знакомом мне белоснежном пеньюаре, которая сидела за низеньким столиком и была поглощена чтением каких-то бумаг. – Мистер Гордон, – доложил серенький человечек. Быстрым движением он подтолкнул сзади к моим ногам стул так, что я вынужден был прямо-таки плюхнуться на него. Тут же дверь за ним бесшумно закрылась. Сестричка отложила в сторону бумаги, подняла на меня глаза, в которых таилось грустное участие, и тихим, мягким голосом произнесла: – Да-а, мистер Гордон? Слушаю вас. – Я хотел бы поговорить с доктором Кинзи по делу его возможной пациентки. – Хорошо, – ее глаза скользнули по моей одежде. – Кто нуждается в помощи доктора Кинзи, мистер Гордон? – Я все объясню самому доктору. – Боюсь, что доктор сейчас занят… Вы все можете передать мне. Я как раз занимаюсь приемом больных. – Я был бы рад… но это особый случай. Мне необходимо говорить с доктором Кинзи. – В чем дело? Я заметил, что не произвожу на нее ни малейшего впечатления. В ее глазах быстро растаяла печаль, сейчас в них царила скука. – Я импресарио одной знаменитой певицы. Если не смогу поговорить с доктором Кинзи, мне придется обратиться к кому-нибудь другому. Это сообщение несколько оживило ее интерес. Минуту поколебавшись, она решительно встала из-за стола. – Один момент, мистер Гордон. Я попробую… Она пересекла комнату, открыла дверь и исчезла за ней. После длинной паузы в гробовой тишине она появилась вновь, оставив дверь открытой. – Пройдите, пожалуйста. Я вошел в просторный зал, интерьер которого был представлен моднейшей мебелью, огромным хирургическим столом посреди комнаты. Перед единственным окном – бюро, за которым сидел мужчина средних лет в белоснежном костюме. – Итак, мистер Гордон? В этом вопросе было море теплоты, участия и удовольствия от встречи со мной. Он даже встал. Невысокий, не старше 30—35 лет. С пышными вьющимися белокурыми волосами, серо-голубыми глазами и безупречными манерами. – Доктор Кинзи? – Он самый. – Он махнул мне рукой на вертящийся стул. – Чем могу быть полезен? Я сел, подождал, пока сестра выйдет. – Речь идет о певице, страдающей наркоманией около 3 лет… Сколько будет стоить лечение? Его серо-голубые глаза стрельнули, вмиг охватив меня с ног до головы, и в них отразилась скука. – Наш гонорар – 5 тысяч долларов, мистер Гордон, ибо мы гарантируем излечение. Я глубоко вздохнул. – За такие деньги гарантия естественна. Он грустно улыбнулся. Видимо, они все здесь специализируются на грустных улыбках. – Возможно, это для вас слишком, мистер Гордон. Но мы имеем дело лишь с очень хорошими людьми. – Как долго может продлиться лечение? – Это во многом зависит от пациента… Недель пять… в худшем случае – восемь, но не более. – Гарантия полная? – Естественно. Среди моих знакомых не было ни одного безумца, который одолжил бы мне такую сумму, но иного пути, как взять в долг, я не видел. – Да-а… 5 тысяч долларов – это несколько больше, чем я располагаю, доктор… У этой девушки бесподобный голос. Если я ее вылечу, она загребет кучу денег. Предлагаю вам долю: 20 процентов с ее заработка до возмещения суммы за лечение плюс 3 тысячи сверху. Не успел я произнести эти слова, как понял, что промахнулся. Его лицо вмиг приобрело выражение холодной недоступности, а глаза – отчужденности. – Я боюсь, это для нас не подходит, мистер Гордон. Мы чрезвычайно заняты. И наше правило получать наличными. 3 тысячи при поступлении и 2 – по выписке. – Но это особый случай… Его указательный палец с аккуратно подстриженным ногтем мягко нажал кнопку, расположенную на бюро. – Я сожалею, но таковы наши условия. – Если я найду деньги, успех гарантирован? – Вы имеете в виду лечение? Безусловно. Он уже стоял, когда дверь бесшумно отворилась, и к нам стремительно вошла сестра. Они оба мне грустно улыбнулись. – Если ваш клиент решится поступить к нам, мистер Гордон, поспешите нас предупредить заранее. Желающих лечиться у нас – много, удовлетворить все просьбы мы часто не в силах. – Спасибо, – сказал я. – Я это учту. Он вяло подал мне холодную холеную руку, затем сестра выпроводила меня. По дороге домой я думал над тем, что услышал от доктора Кинзи. И никогда в жизни я так страстно не хотел денег, как сейчас. На что я мог уповать, чтобы найти такие деньги? Но если бы я чудом занял их (а я сделал бы это не задумываясь), Рима, вылечившись, имела бы громадный успех. Сомнений у меня не было. А вместе с ней был бы наверху и я. Весь во власти этих грез я шел мимо большого магазина, торгующего граммофонами и радиопринадлежностями. Взглянул на витрину, уставленную разноцветными рядами долгоиграющих пластинок, и представил на одной из них фотографию Римы. Вывеска в окне привлекла мое внимание: «Запиши свой голос на пластинку. Три минуты записи всего 2,5 доллара. Отнеси свой голос домой в кармане и удиви друзей». Меня осенило: если я запишу голос Римы на пластинку, то не нужно будет беспокоиться, что на очередном прослушивании она может сорваться, как в «Голубой розе». Я могу носить с собой диск, чтобы попытаться заинтересовать кого-нибудь, кто имеет деньги. С этой мыслью я поспешил домой. Рима была уже одета, когда я вошел. Она сидела у окна и курила. Обернувшись, пристально посмотрела. – Доктор Кинзи сказал, что он может вылечить тебя, – сказал я, присаживаясь на кровать. – Но нужны деньги. Он хочет 5 кусков[31 - Кусок – тысяча]. Она сморщила нос, пожала плечами и отвернулась к окну. – Ничего нет невозможного, – выпалил я. – У меня идея. Мы должны записать твой голос на пластинку. Наверняка кто-нибудь заинтересуется, если услышит тебя. Поторапливайся, пойдем. – Ты сумасшедший. Кто даст такие деньги? – Это мое дело. Пошли. По дороге в магазин я сказал: – Сделаем «Эти дни». Ты знаешь ее? Она сказала, что знает. – Как можно громче и как можно быстрее. Продавец, который провел нас в кабинет звукозаписи, был скучающе надменен. Всем своим видом он показывал, что принимает нас за двух идиотов, которым не черта делать, как бросать на ветер 2,5 доллара. – Мы сначала попробуем, – сказал я, усаживаясь за пианино. – Громко и быстро! Продавец включил запись. – Я записываю. Никаких «попробуем». – Нет, сначала попробуем. Возможно, это для вас и накладно, но для нас важно. Я заиграл, выдерживая ритм немного быстрее, чем нужно. Рима начала громко и быстро. Я посмотрел на продавца: чистые серебряные звуки, казалось, пригвоздили его к месту. Он словно окаменел, вылупив на нее глаза. Она никогда не пела лучше. Это было действительно пение. Мы исполнили один куплет и припев, и я остановился. – Чу-удо! – произнес продавец благоговейным шепотом. – Я никогда не слышал ничего подобного! Рима посмотрела на него равнодушно и промолчала. – А сейчас мы запишем. О'кэй? – сказал я. – Давай, – гаркнул продавец, готовясь нажать кнопку для записи. И Рима смогла исполнить еще лучше. В ее исполнении были все профессиональные трюки, но не в этом дело. Поражали мелодичность голоса и абсолютная чистота. В каждом звуке слышался ясный перезвон колокольчика. Закончив запись, продавец предложил пропустить диск через усилитель. Мы сели и начали слушать. Громкость была включена до отказа. Голос зазвенел, как колокол, не теряя ни чистоты, ни ясности… Потрясающее, мощное воздействие производил он на нас… Но появилось в нем что-то новое. Оно вызывало смутное беспокойство, какую-то тревогу, даже страх, что в естественном, живом исполнении было скрыто и теперь выявил усилитель. Однако общее впечатление оставалось прекрасным и чрезвычайно волнующим. – Да-а! – сказал продавец, снимая пластинку. – Неужели так можно петь?! Дай это прослушать Олу Ширли. Он обалдеет. – Ол Ширли? Кто это? – Ты не знаешь Ширли? – Продавец посмотрел на меня удивленно. – Это же босс калифорнийской студии грамзаписи… Это он открыл Джой Миллер. В прошлом году она выпустила 5 дисков. И знаешь, сколько она получила за них? Полмиллиона! Но послушай; она просто не умеет петь в сравнении с этой девчушкой. Это я тебе говорю. Я занимаюсь этим бизнесом не один год. И все они, эти суперзвезды, просто ничто в сравнении с твоей пацанкой. Ты должен поговорить с Ширли. Прослушав хотя бы эту пластинку, он не отпустит вас, уверяю. Я поблагодарил его, и когда протянул ему 2,5 доллара, он замахал руками: – Это я должен платить за удовольствие, какое она доставила мне… Поговори с Ширли, и если у вас получится, я свою жизнь прожил не зря. – Он горячо пожал мне руку на прощание. – Удачи. Вас ждет невиданный успех! Всю дорогу домой я чувствовал себя окрыленным. Этот продавец знал, что говорил… Рима действительно лучшая из певиц… Она несравненно лучше самой Джой Миллер! Она сможет заработать бешеные деньги. Предположим, за год полмиллиона! 10 процентов от такой суммы – это для меня совсем не плохо! Мои мысли лихорадочно скакали, мы шли быстро, бок о бок. Я посмотрел на нее. Лицо ее выражало полное равнодушие, глаза устремлены в пустоту, руки – глубоко в карманах джинсов. – После обеда я поговорю с Ширли, – сказал я. – Он наверняка отвалит 5 кусков на твое лечение. Ты слышала, что сказал этот продавец? Тебя скоро ждет успех. – Я хочу есть, – сказала она вяло. – Где бы я могла что-нибудь пожевать? – Ты что, не слышишь, что я тебе говорю? – Я резко остановился и с силой повернул ее к себе. Тебя ждет большое будущее. Лечиться – это все, что ты должна сейчас хотеть! – Не дурачь себя, – сказала она, вырываясь. – Я уже лечилась. Локшовая работа. Как насчет поесть? – Доктор Кинзи вылечит тебя. Ширли даст на это денег, прослушав пластинку. – Скорее я поверю в то, что у меня вырастут крылья и я полечу. Не родился еще на свете такой дурак, чтобы одолжить нам эти деньги. Около 3 часов я взял у Расти машину и помчался в Голливуд. В кармане у меня лежала пластинка с голосом Римы. Я понимал: Ширли нельзя говорить, что Рима наркоманка. Уговорить его дать авансом 5 тысяч нужно как-то иначе. Все будет зависеть от того, как он воспримет пластинку. Только в том случае, если он будет в восторге, я могу просить деньги. Калифорнийская студия грамзаписи находилась на расстоянии броска камня от «М. Дж. М-студии». Это было двухэтажное здание, занимающее около акра земли. Неприступный забор с единственной проходной, где несли службу двое устрашающего вида полицейских. Очутившись у проходной и охватив взглядом потрясающие размеры здания, я остро почувствовал свою ничтожность. Внезапно вся моя уверенность в себе, все воодушевление идеей заработать большие деньги и даже фанатическая убежденность в том, что Рима – самородок, куда-то испарилась. Я стоял, остро осознавая, насколько жалок в этом поношенном костюмчике и стоптанных башмаках. Не успел я сделать шага к проходной, как один из полицейских двинулся навстречу. Он оглядел меня с ног до головы, сделал, как видно, соответствующее заключение о моей персоне, потому что гаркнул устрашающе: что мне здесь надо? Я ответил, что хочу поговорить с мистером Ширли. Это чуть ли не убило его. – То же, и 20 миллионов других. У тебя есть приглашение? – Нет. – Тогда убирайся отсюда. Настал момент для грандиозного блефа. И я готов был на все, даже поклясться, что у меня отец – негр. – Ладно… Я расскажу ему, как меня здесь встретили, – сказал я. – Он просил заглянуть к нему, когда я буду проезжать мимо. Но если вы меня не пускаете, больше теряет он, чем я. Полицейский замешкался. – Он так сказал? – А в чем дело? Он и мой отец учились вместе в колледже. Полицейский вмиг потерял свой агрессивный вид. – Как ты сказал, твое имя? – Джеф Гордон. — Минуту. Из проходной он куда-то позвонил по телефону. Затем вышел, отворил калитку и пропустил меня. – Спросишь мисс Уэсин. Это был шаг к цели! С пересохшим ртом и выпрыгивающим из груди сердцем я дошел до роскошного парадного подъезда, где меня встретил бой в небесно-голубой униформе с медными пуговицами, блестящими, подобно драгоценным камням. Он проводил меня по коридору, по обе стороны которого, вытянувшись в длинный ряд, располагались многочисленные двери красного полированного дерева с бронзовыми табличками. Мы остановились у одной из них: мистер Гарри Найт и мисс Генриэтта Уэсин. Бой открыл дверь и предложил войти. Я вошел в большую комнату, обитую голубым велюром, где в таких же мягких креслах сидели 15 человек – посетители, представляющие собой некий легион, потерпевший поражение. Это было написано у них на лицах. Но у меня не было времени их рассматривать, потому что я уже стоял перед молодой женщиной с огромными изумрудно-зелеными глазами, взгляд которых был тверд как камень и непроницаем. Ей было около 24-х лет: огненная пышная шевелюра, бюст Монро, бедра Бардо и застывшее, как у эскимоса, выражение лица. – Да-а? – Мистера Ширли, пожалуйста. Она небрежно поправила прическу и посмотрела на меня, как если бы перед ней вдруг оказалось какое-то насекомое. – Мистер Ширли никогда никого не принимает. Мистер Найт занят. Все эти люди ждут его. Она махнула холеной ручкой на разбитый легион. Если вы скажете мне свое имя и дело, по которому пришли, я постараюсь записать вас в очередь, ну, скажем, на конец недели. Я видел, что наглой ложью, благодаря которой я проник сюда, ее не проймешь. Она была умна, проницательна и хитра. Но не провести ее – значит, быть выброшенным отсюда. У меня не было выхода. Я сказал беспечно: – Неделя? Поздновато. Если Найт не встретится со мной сейчас, он потеряет деньги,, и мистер Ширли наверняка будет им не доволен. Жалкий, конечно, блеф, но это было лучшее, что я мог придумать. Я сказал и увидел, как головы присутствующих дружно повернулись ко мне. Если я и произвел на них какое-то впечатление, то только на них, но не на нее. Она улыбнулась мне, словно хотела сказать: – Валяй-валяй, меня-то не купишь так дешево! – Вы можете написать о своем деле. Если мистер Найт заинтересуется, он даст вам знать., В это время дверь за ней раскрылась, и толстый, лысый, подвижный мужчина лет сорока в желто-коричневом полотняном костюме выглянул, окинул взглядом приемную и зловещим голосом произнес: – Следующий! – Так дантист приглашает очередного пациента на удаление зубов. Я оказался рядом с ним. Краем глаза увидел, как долговязый балбес, одетый под Элвиса Пресли, вытаскивал себя из кресла, судорожно сжимая в руках гитару. Но он не успел. Я решительно шагнул вперед, увлекая за собой толстяка-«дантиста»: – Хэлло, мистер Найт! У меня кое-что есть для вас. Послушав, вы тут же побежите за Ширли! Мы были уже внутри комнаты. На столике стоял проигрыватель, я подскочил к нему и в один миг поставил на него свой диск. – Это то самое, что вы рады будете услышать. Конечно, если бы не эта машинка, а настоящий усилитель, ваш потолок бы рухнул! Я говорил и действовал так напористо, стремительно, что он не успел вымолвить ни слова, несколько растерявшись. Его жирные щеки слегка подергивались. Я нажал кнопку, и голос Римы вылился из динамиков и обрушился на него. Я пристально следил за ним и сразу увидел, как мышцы его рыхлого лица напряглись при первых звуках, наполнивших комнату. Не двигаясь, он прослушал всю запись, и только тогда, когда я уже снимал пластинку, спросил: – Кто это? – Мой клиент, – сказал я. – Ну, как с Ширли? Он оглядел меня. – А кто вы? – Джеф Гордон. И я тороплюсь. Или мистер Ширли, или меня ждет «Р.Ц.А.» -студия… Я был рядом с вами, поэтому зашел сначала сюда. Но он был стреляный воробей и хорошо видел, что я блефовал. Усмехнувшись, он сел за стол. – Полегче, мистер Гордон. Я ведь не сказал, что это плохо. Голос и исполнение в самом деле недурны, но я слышал и лучшие. Мы могли бы заинтересоваться. Приведите ее к концу недели. Мы послушаем ее. – Это невозможно… Ее интересы здесь представляю я, ее импресарио. – Но нам необходимо видеть ее. Когда она смогла бы? – Нет. Или мы заключим с вами договор немедленно, или я иду к «Р.Ц.А». – Я же не говорю, что мы отказываем вам. Нам просто необходимо увидеть ее лично. – Сожалею. – Я изображал занятого и жесткого агента, но понимал, что переигрываю. – Получается, что она нехороша для вас. Так и скажите, и я уберусь отсюда. В дальнем углу комнаты открылась дверь, и показался маленький седой джентльмен еврейской наружности. Найт поспешно встал. – Я сейчас, мистер Ширли… Это был мой шанс, и я не хотел упустить его – мгновенно поставил диск и нажал пуск, включив полную громкость. Голос Римы вновь наполнил комнату. Найт дернулся выключить проигрыватель, но Ширли остановил его движением руки. Он стоял и слушал, склонив голову набок. Его маленькие черные глазки двигались от меня к Найту, от него – к проигрывателю. Голос умолк. Помолчав, Ширли сказал: – Превосходно. Кто она? – Пока никто, – сказал я. – Мы можем заключить с вами контракт. – Я согласен. Жду ее здесь завтра утром. Она обладает ценнейшим талантом. – Он направился к двери. – Мистер Ширли… Он остановился и посмотрел на меня через плечо. – С этой девочкой не все в порядке, – сказал я, пытаясь скрыть свое отчаяние. – Мне нужно 5 тысяч долларов, чтобы помочь ей. Когда все будет в порядке, она придет и споет еще лучше, чем на пластинке. Я уверяю вас. Она будет сенсацией! Но нужно немного подождать. Разве ее голос недостаточно хорош для вас, чтобы одолжить 5 тысяч долларов? Он внимательно смотрел на меня, его умные черные глаза стали стеклянными. – Что с ней? – Ничего такого, чего не смог бы поправить доктор. – Вы говорите 5 тысяч долларов? Пот выступил у меня на лице, когда я сказал: – Она нуждается в специальном лечении. – У доктора Кинзи? Я не мог лгать ему: он не из тех, кому можно лгать. – Да. Он покачал головой: – Она меня не интересует. Вернемся к нашему разговору, когда все будет в порядке и она сможет работать. Я дам вам очень хороший контракт, но не раньше. Меня не интересует никто, кто должен сначала пойти к доктору Кинзи, прежде чем сможет петь. Он ушел, закрыв за собой дверь. Я положил пластинку в карман. – Вот дела… – сказал Найт сочувственно. – Плохо ты сыграл. Старина приходит в ужас при одном слове «наркоман». Его собственная дочь – наркоманка. Если я вылечу ее, он примет нас? – Не сомневайся. Но он должен быть уверен, что она излечилась. Он открыл дверь, и я вышел. Г л а в а 4 1. Когда я наконец пришел домой, Римы не было. Вошел в свою комнату и, не раздеваясь, бросился на кровать: я был опустошен и обессилен. Давно не чувствовал я себя таким подавленным. От Ширли я отправился в Р. Ц. А. Они также были восхищены голосом Римы, но, как только речь зашла о пяти тысячах, они выпроводили меня за дверь. Тогда я попытался обратиться к двум известным импрессарио, которые также проявили интерес к голосу Римы, но, узнав, что у нее со мной подписан контракт, вышвырнули меня вон. Уход Римы добил меня окончательно. Она ведь знала, что я пошел к Ширли, хотя бы дождалась меня и узнала результат. Ей, как видно, наплевать: неудачи научили ее ничему не верить, и мои усилия для нее – пустая трата времени. Сейчас я оказался лицом к лицу с проблемой: как жить дальше? У меня не было ни работы, ни денег, хотя бы для того, чтобы оплатить проезд домой, Мне бы не хотелось сейчас возвращаться к отцу, но делать было нечего. Я знал, он не покажет виду, что я вернулся к нему вновь побитым. Придется попросить денег у Расти с тем, что отец вернет их, как только я доберусь домой. Да, я чувствовал себя так, как будто меня долго и упорно колотили головой о стену. Пять тысяч долларов… Если бы я только мог найти эти деньги! Рима бы вылечилась, и за год могла бы заработать полмиллиона, а это – пятьдесят тысяч долларов моей доли: куда лучше, чем приползти домой и жаловаться отцу, что меня побили. За этими мыслями не заметил, как стемнело. Спохватившись, собрался было встать и идти к Расти одалживать деньги, как услышал, что кто-то поднимается по ступенькам. Я подождал. Вошла Рима и остановилась в дверях, глядя на меня внимательно. – Привет, – сказала она. Я промолчал. – Как насчет поесть? У тебя есть деньги? Она зевнула и потерла глаза. – Я ушел сегодня утром к Ширли, боссу калифорнийской студии грамзаписи, поговорить о тебе, помнишь? Она равнодушно пожала плечами. – Мне все равно, что он сказал. Все они говорят одно и то же. Пойдем куда-нибудь поедим. – Ширли сказал, что если ты вылечишься, он сделает тебе карьеру. – Ну и что? У тебя есть деньги? Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=43115010&lfrom=688855901) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом. notes Примечания 1 Марафет – наркотик (здесь и далее жаргонные слова и выражения, употребляемые наркоманами. – Ред.). 2 Кумарный – в состоянии наркотической абстиненции. 3 Наркота – наркоман. 4 Буза – скандал, драка, шум. 5 Пописал – порезал, зарезал. 6 Перышко – нож, финка. 7 Жмудик – жадный. 8 Баклан – деградировавший алкоголик, выпрашивающий алкогольные напитки у клиентов. 9 Дух – алкоголик, привычный посетитель питейного заведения. 10 Бухарин – пьяный. 11 Валетный – придурковатый. 12 Локш – неудача. 13 Бабки – деньги. 14 Играть на гитаре – здесь: интересоваться женщинами. 15 Галье – деньги. 16 Быть с бородой – потерпеть неудачу. 17 Слинять – сбежать, скрыться. 18 Лаура – сокращенное от лауреат. 19 Ночные бабочки – проститутки. 20 Экстра – актеры на второстепенные роли. 21 Гориллы – личные телохранители. 22 Башли – деньги. 23 Таскаться – принимать наркотики 24 Обломаться – испытывать зависимость от накотиков 25 Шириво – наркотическое вещество в ампуле 26 Ямщик – продавец наркотиков 27 Фофан – пользующийся проститутки 28 Марафет – наркотик. 29 Муцифаль – смесь алкоголя и наркотика. 30 Шпигаться – внутривенно вводить наркотик. 31 Кусок – тысяча