Музыка Моцарта «..Но в саду по прежнему цвели новые розовые кусты, а под ними ползали новые улитки; они заползали в свои домики и плевались — им не было дела до мира!» Андерсен. Улитка и розовый куст. …Цветет в садах жасмин, а слизь едят улитки. И кто из них есть ты – ты выбираешь сам… 1. Мне н

Стихи

Автор:
Тип:Книга
Цена:200.00 руб.
Издательство: Геликон Плюс
Год издания: 2019
Язык: Русский
Просмотры: 122
Скачать ознакомительный фрагмент
КУПИТЬ И СКАЧАТЬ ЗА: 200.00 руб. ЧТО КАЧАТЬ и КАК ЧИТАТЬ
Стихи Михаил Потапов Ната Косякина Ната Косякина и Михаил Потапов – молодые воронежские авторы, которые стремительно завоёвывают своего читателя. Их лирические герои блуждают в прошлом, в своем собственном детстве или в детстве полу реальных людей, заглядывают в утопическое будущее и внимательно записывают всё, что видят. Но авторов интересуют не новинки технического прогресса или будущие политические выверты – они всматриваются в человека. Эта книга – серьёзное наблюдение о том, как жизнь превращается в бессмысленно вращающийся маховик. Авторы не стесняются показать жестокую правду: так они ставят читателю прививку от болезни потери человечности. Но взгляд этот не пессимистичен: в книге есть секрет того, как остаться живым. Кроме того, эта книга – удачный синтез двух разных, но удивительно созвучных языков. И в каком-то смысле её можно считать одним большим пронзительным стихотворением: Мне перестало везти с автобусом. Он не приходит за мной, не приходит. А я всё делаю привычным образом. Прихожу, становлюсь, жду его – верно же вроде?     (Ната Косякина) … Мы ждали, и ждали, и ждали. Трамваи нас не забирали, И мы ушли с остановок.     (Михаил Потапов) Ната Косякина, Михаил Потапов Книга стихотворений Ната Косякина Стихи Сны о счастливом детстве Школа 72 Контрольную пишут дети В школе 72. В классе бесстыдный гвалт. Последний урок на свете (просто четверг). Гуляют ответы. Болит у звонка голова. В школе 72 Училки пьют в кабинете. Физичка и алгебраичка. В лабораторной комнате. Два стареющих личика И некто в сером: – Вы помните? Вы помните? – Лида, может, споёмте? – Вы помните? Вы всё помните! – Вы скоро, скоро умрёте! Физичка пускает руку В знакомый ящик стола. В руку ложится синяя «Умка». Как хорошо, что «Умка» цела. Она поделит конфету Не по законам наук. Бледных губ полукруг (Выпил стакан помаду). – Лида, съешь сама, мне не надо. В углу темнеет паук. И повторит, поборов испуг, Уже в пустоту: – Не надо. А те всё кружат, Летают по комнате: – Вы помните, помните? – Мы знаем, что помните! Звонок. Лида сгребёт помыть Спасительный инвентарь её, Подумает, что ж поделать, мы Не какие-то гуманитарии. А впрочем, жизнь над всеми права. Не ясно зачем, но чего-то ради Пойдёт собирать у детей тетради С контрольными в школе 72. «Сидит на подоконнике ребёнок…» Сидит на подоконнике ребёнок И смотрит в немигающую высь. Сидит на ветке жёлтый воробьёнок И мальчику чирикает «держись!». А по ветру, разматываясь мыслью, Летит звезда из пуха тополей. И маленькие пальчики зависли, Нелепо растопыренные к ней. И кажется ребёнку, что на свете Любая досягаема звезда. И превратились пустота и ветер В воздушные пути и поезда. Того, что нам отмерено по праву, Не стыдно и не страшно захотеть. И видела пустующая рама, Как радостно взмывают над дубравой Ребёнок, воробьёнок и орава Пушинок – звёзд всех птиц и всех детей. Главред У мальчишки, жившего в нашем дворе, Был отец – районки нашей главред. Обижать мальчишку – себе во вред. Это все в округе ребята знали. И худого, щуплого его отца Все боялись больше, чем парня-борца, Чем больного скитальца И мента-пловца. А ведь он рукаст и носил медали! «А мой папа напишет, что ты дебил! А мой папа напишет, что ты водку пил! Что в башке крокодил, а ещё я снабдил Его снимком, где ты на горшке краснеешь!» Я жила с тем мальчишкой в одном дворе. Я влюбилась в отца его. О главред! Я красива, за 20 – каков дуэт, Повелитель мнений села Панеева! Эта любовь моя не удалась. Я не стала женой главреда. Но отодвину ящик стола И достану его газету, Где красива, за 20, лукавый взгляд, Платье синее, локоны, плечи горят И на стёртой бумаге буквы гласят: «Лучше всех в Панеевке – Света!» «Девочка зашла из нашего отдела…» Девочка зашла из нашего отдела В кабинет к директору. Ты чего хотела? Девочка хотела, чтобы было счастье, Только вот к кому за счастьем обращаться? Девочка хотела, чтобы у ребёнка В этот Новый год праздник был и ёлка. Девочка хотела, чтобы говорили С нею о душе. А с ней не говорили. Да а впрочем ладно, пусть не говорите, Только возвращайтесь, вешайте в прихожей Чёрное пальто и глаз не отводите. Вслух она сказала: – Канцелярский ножик. Он ответил ей, от дел не отвлекаясь: – Этими вопросами я не занимаюсь. Колыбельная для мальчика Колыбельная для мальчика В Коктебеле, сам из Нальчика. На белёсо-серой наволочке В ночь глядит его лицо. В темноте всё неразборчиво: Что-то было и закончилось. Не мешай ты, не ворочайся — Обхватил себя кольцом. Он не глупый – да вот молодость. Сознавал, старался – молодость. Чист, умён – да только молодость. Ну прости ты мир, малыш: Колыбельные обманчивы, Коктебели вас не прячут, вы Как резиновые мячики — Оттолкнулся и летишь. Не скажу тебе я дельного. Я такая ж, только девочка. Я сильней, да вот поделена На две тысячи частей. Колыбельная для девочки — Это выстрелы у темечка, Это марш, и свыклись стеночки С горькой поступью моей. Наши стены не кончаются, Щёки горячи, как чайники, Ты лежишь сейчас, отчаявшись, Под бедой, как под свинцом. Ты прости нас, что заплакали. Над тобою мы заплакали. А в трубе застряло, в раковине, Обручальное кольцо. «Уже потеплело, и девочки наперевес…» Уже потеплело, и девочки наперевес Несли вчера куртки, щурясь и улыбаясь. И мысли тянулись гусиным семейством в лес, И жизнь легко наматывалась на палец. Уже потеплело, и девочки наперебой Задумывались о том, как сбежать с уроков. И я даже снова решила, что есть любовь, Но следующим утром снова над головой Серое небо, молчание и тревога. Но девочки не сдаются: они уже В открытую говорят о счастливой жизни. Природа против голых девчачьих шей Чуть-чуть постоит – и сдастся на рубеже Ключиц. Она любит таких, как сама, капризных. Сестра моя купит ещё одну новую вещь И станет ещё быстрее сбегать из школы, И я уже слышу музыку в голове, И нет ничего, чем это старьё, новей. И мало что есть прекрасней и бестолковей. Зимний день рождения Беспокоясь за зи?му, В тёплый январский четверг Маму из магазина Пятилетний ждал Человек. Он казался седым, Снегом припорошённый. Шапка под капюшоном Цвета летящей звезды. Цвета песочной горсти? Вязаные ладони. Надо бы унести Зиму, а то прогонят — Папа читал ему Это из детской книжки. Нужно сказать мальчишкам. Есть во дворе Тимур, Старше на целый палец, Красный катал «Камаз». Если б они не спали, Всё бы успели враз. Жгло снегопадом тьму, Месяц болел, пылая. Думают почему Все, что зима злая? – Добрая! – закричал Мальчик от нетерпенья. — У меня день рождения! — И весь мир замолчал. «Мы спускались ниже, ниже…» Мы спускались ниже, ниже, У меня был новый фонарик. – Оля, что там? Мы с сестрой и Миша. Он испугался, у двери следил за нами. – Здесь есть слизняк, – говорит, отступая, Оля. Почти к стене прижалась. Стена, как рассыпчатое молоко, ей Отпечаталась на пижаме. – Девчонки, пойдёмте лучше назад, — Мише прохладно, он топчется, мнётся На месте. Сегодня будет гроза, А нам и хочется, и живётся. Мы вошли в приоткрытую тьму, И тьма приняла нас, сомкнулась за спинами. Наверное, именно потому Миша жив, а мы уже сгинули. Почему ты плачешь, Аркадий Юрьевич? Звоночек Мне перестало везти с автобусом. Он не приходит за мной, не приходит. А я всё делаю привычным образом. Прихожу, становлюсь, жду его – верно же вроде? Тучи по-прежнему были синими, Люди водой запивали икоту — Всё так, но автобус не шёл везти меня. И я перестала ходить на работу. Виктор Петрович носил платочек в верхнем Кармане затёртой рубашки розовой. Коровы так радостно рожали на ферме, Тучи семь раз разрешились грозами. Что же мне делать, люди добрые? В киоске крутится, крутится вертел. Беды-подружки смеются: дома я Спать перестала, верьте не верьте. В тяжёлой дремоте явились мне люди. Я узнала: это спасители, ангелы ночи. Говорят: всё потому, что сердце твоё не любит. Беги, беги отсюда, это был первый звоночек. Звенит, звенит мой первый звоночек Звенит Вагнером, а потом Мандельштамом. Беги, потому что ни одна жизнь не хочет Того, кому и бежать невмочь, и Не успокоиться под одеялом. Дашенька-журналистка Уже бывшая замужем В девятнадцать-двадцать, Неудачно, Будет теперь только себе Стараться, Будет себе батрачить Дашенька-журналистка. Мне она кажется Девочкой-переростком, Девочкой-гермафродитом, Кучно застывшим воском После свечи. Поди ты Ей расскажи стишок. Подумает – не мужчина. А вот когда приходит В клуб она на тусовку, Кажется всем, что может Быть и любовь высокой, Как эта Даша. Нежной, Как её пальцы, вьющиеся У стакана. Мало мне перекрестий В мире и в человеке Линий плавных и резких. А Даше хочется в пекло, Мало ей подноготной Бедной суровой ночи. За полночь Даша в «Скорой» Едет с дежурным. Хочет Даша писать про пьяных. Хочет смотреть им в лица. – Дашенька, просыпайся! — Снится ей в «Скорой» голос. Снится какой-то майский Ветер, и бывший, холост, Будит её на пару. Вот за кого бы замуж В платье и под гитару. Даша проснулась. «Да уж, — Думает, – ну и приснится же всякое». Альберт и Альбертина Альберт и Альбертина Поклонялись разным богам, Зато аккурат к ногам. А ноги были в ботинках. Они расстались у входа, Порога и четверга, А солнце, как курага, — Жухло, мято, противно. Альберт писал на стене Протяжные буквы «Ууу», Но не посвящал никому, А всем говорил: «Садитесь». Альберт и Альбертина Оказались нужны четвергу. И проделав дыры в снегу, Они встретились на убийстве. – А помнишь, ты говорила, Мы Альберт и Альбертина И Бог написал, что мы — Две части одной кутерьмы? – Да, говорила, помню. С нами шептались корни, И райские птицы, и вишни в садах… Но нет, с именами – ты что, ерунда. Сейчас всё гораздо лучше, И муж у меня крутой, И я бы не стала слушать Бредни себя молодой. Они постояли молча. Альберт шевельнул плечом. Буква «Ууу» разрасталась тучей И била его хвостом, как бичом. Альберт и Альбертина Молча глядели вперёд, Где с человека слетает ботинок И кровь в облаках плывёт. Долгая счастливая жизнь Никто не пил вчерашним вечером В дощатом танцевальном зале. Таблички вспыхнули аптечные, У каждой по мильон терзаний. Стянули девочки колготочки И чешки шумно побросали. Никто не пил, занятье кончилось, Живите – сами. И не пила я после этого, Когда в затихшем детском гуле Пришёл всех позже папа Светы И ждал с деньгами в вестибюле. И не пила, когда поднялся он Взглянуть в журнал и распоясался, У юбки пояс распоясался, И лампа ныла в абажуре. Никто не пил, клянусь вам. Только вот, Разговорившись друг о друге, Мы по трубе слетели стоковой Навстречу привокзальной вьюге. И узелки в руках, как бусинки (Большой багаж оставим в прошлом), – Я так искал тебя, опустим всё! – Да, мой хороший! Вот потому-то мне так страшно, что Я проснуться не решаюсь. Ведь мы себе на ночь вчерашнюю Себя самих наобещали. А кто мы? Вывески, потухшие Навстречу утреннему свету. Зачем смотреть, по всем приметам — Тебя здесь нету. Муж полюбил иностранку Муж полюбил иностранку, Ходит соседский толк: Может быть, за осанку, Может, за кожу гладкую — Трудно сказать, за что. Муж полюбил иностранку С кафедры СМИ – РИСО. В спальне с женой Оксанкой Вдруг вскочил спозаранку. Глядь – а он наизнанку. В общем-то вот и всё. Что ему было делать? Сложенные в квадрат, Из шкафов полетели На просторы постели Стаи рубашек в ряд. В сорок с собой прощается, А виноват секрет: В сердце страна забивается, Он с ней давно не знается. Раз в своей – иностранец, То в чужой – вдруг бы нет? Окна мои выходят К ним на вечерний совет. Страшные окна-иконы, Гоголевский «Портрет»! Смотришь – такая горечь, Страх, окончанье, месть В том, как он, бедный, хочет, Хочет в неё залезть! Боже, ты только обоим Не поломай бока. Славно сдаются, с боем, Пялясь на облака. Вон он, за дым цепляясь, Махом с окна, в обрыв. Или нет, показалось… Всё это показалось. Всё искажают занавесь, Ливни и комары. Муж живёт с иностранкой. Петуньи, халат, Брандо. Тих, послушен, и сам не Знает, на что готов. Мелкие перебранки В свете узорных штор. Нет, полюбил иностранку Всё-таки он за осанку, Или за кожу гладкую, Или ещё за что. Наблюдатель Он знал на 90 процентов из ста, Что нельзя уходить с наблюдательного поста. Здесь никакого долга, наука его проста: Жив человек, пока он своё ваяет. С детства он понял, что рождён наблюдать. Должен знать, как сегодня лежит у отца борода, С какими оттенками смотрит мать, Как перешагивает сестра. Сколько песчинок придвинулось к краю ямы. В Новосибирске сегодня метут снега. Сквозь леса промелькнули заснеженные рога. В мире ни одного похожего четверга, Как ни одной похожей водительской брани. Но почему-то сегодня грустно глядеть на окно. Сердце рвётся: здесь с ночи множество новых «но», Хотя ничего не случилось. На кухне уже темно. Он смотрит и чувствует, что этот день умирает. – Боже, как я устал от наблюдательного поста. — То есть, хочешь сказать, от жизни своей устал. Что с идиотом случилось? – Опять ничего, — Говорит всемирная суета. Что с человеком случилось? Он город в себя вместил, Рассказывать никому не стал. Никто не узнал, что каждый мельчайший сдвиг: Рождение утра, подавленная рябина, гибель любви, Конец человека, шаг на снегу, точка в пространстве Больной городской крови — Всё это новая смерть для этого человека. Как же мне жалко правду, не видную сквозь бардак, Летающую со снегом, сосланную за брак: Привилегия умирать даётся только тому, кто жив. Всё остальное можно найти за так. Медленно Мама мной была беременна, И чем дальше, тем ходила медленнее. Поднималась по ступенькам медленно, медленно. Дольше прочих лежала на сохранении. А за окном ходила жизнь, наверно, быстрая, Но всё внизу. А на маминой высоте Последнего этажа жизнь зависла, Пушинкою в занавеску влетев. Мама угодила в застывшее время. Стала тиха, как крылечко летнее, Стала одинокая и уверенная. Так иногда бывает, если ты последняя. Небо темнело, потом светлело. Мама рожала одна и медленно. «Не спеши», – говорила мне она, Но я родилась и стремглав полетела. Я хотела вместить в себя всё целиком. То, что мне нужно, было где-нибудь далеко. Я скидывала всё, что цепляется за подол. А мама становилась широкой, что циферблат. Мне снилось: ноги её, прибитые под столом, Несмотря ни на что, шагают назад. А головы её никогда не видно за той луной, И я всё время куда-то бежала во сне. Она говорила: «Остановись, побудь со мной», И её голова превращалась в снег. Она сидела в парке под разросшейся липой В красивом бледно-рыжем платке. И если бы Бог допивал наш литр, Она была бы в последнем глотке. Если бы всё происходило медленно, Как матерями и временем велено, Меня бы догнал то ли Бог, то ли бес, но Пока я петляю – ему интересно. Одним невезучим тридцатым летом Чья-то рука мне обвила цепь Зелёного грустного велосипеда, И я научилась всерьёз лететь. В больнице меня лечили медленно. Висли врачи надо мною кранами. Кости и связки срослись, но странное Что-то проснулось во мне от матери. Я вышла на свет в воскресенье рано И поняла, что начала отставать. Сперва это было едва заметно. Я опережала крыши и ветки, Я даже была быстрее ответов. Но дальше пошли тревожные знаки. Мне стало неинтересно всё это. Я уступила чужой собаке. Я уступила кому-то свой велик, Я бросила бегать по вечерам. На кассе кто-то сказал, что я медлю, Прохожий сказал, подо мной дыра. Я послушала и посмотрела вниз. Воронка действительно разрасталась. Мама взглянула и сказала: «Молись, С тобой самое страшное – это старость». Старость моталась за мной, как половая Тряпка, чёрная до краёв. Старость была молодая, живая. Преждевременная, как всё моё. А передо мной стояла мать. Вот круглый живот и морщины, но Матери очень легко стоять. Под нею светлое есть пятно. И тогда она, гладя по шее, Стала что-то тащить из моих ушей. И потом, чтобы избежать искажений, Шепнула мне в ухо: «Где твоя жизнь?». Но жизнь не откликнулась ей уже. «Одолели тебя и меня…» Одолели тебя и меня Пересуды, звонки, переводы. И не только тебя и меня, Но и парня с моей работы. На работу мы утром пришли, Как приходят все на работу, Сторожа наши лампы зажгли, Только переменилось что-то. Кто-то пьяный здесь надышал, Надышал, что мы все заметили. Он здесь ночью пьяный лежал. На полу темнеют отметины. Видно, ноги сюда упирал, В своды стен истерично-жёлтые. В телефон набирал номера, То кричал, то бурчал шёпотом. Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=42733210&lfrom=688855901) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Наш литературный журнал Лучшее место для размещения своих произведений молодыми авторами, поэтами; для реализации своих творческих идей и для того, чтобы ваши произведения стали популярными и читаемыми. Если вы, неизвестный современный поэт или заинтересованный читатель - Вас ждёт наш литературный журнал.