Лишь любовь разобьет тебе сердце

Лишь любовь разобьет тебе сердце Кэтрин Веббер trendbooks Для окружающих Рейко Мори живет идеальной жизнью. Она одна из самых популярных девочек в школе. Но когда никого нет рядом, Рейко продолжает видеть свою погибшую сестру. Мики уже давно нет, а Рейко все еще мучает чувство вины. Пустыня Калифорнии – единственное место, где она может быть собой. Именно в пустыне Рейко встречает Сета Роджерса, изгоя и неудачника, которого никто не замечает в школе. Ночи напролет Рейко проводит с Сетом в пустыне. Днем жизнь продолжается, как будто они никогда не встречались. Этим летом все изменится. Этим летом каждый найдет любовь, смысл жизни или… себя. Кэтрин Веббер Лишь любовь разобьет тебе сердце Оригинальное название: Only love can break your heart Text Copyright © 2018 by Katherine Webber Cover illustration © 2018 Walker Books Ltd Reproduced by permission of Walker Books Ltd, London Se11 5HJ www.walker.co.uk ООО «Клевер-Медиа-Групп», 2019 * * * Моему брату Джеку и моей сестре Джейн Глава 1 Весна ОНА ДО СИХ пор будит меня по утрам встречать рассвет. Не каждый день, но достаточно часто. Сколько всего мы больше не можем делать вдвоем! Но вот встречать рассвет – это пока что нам доступно. – Рейко, – шепчет мне на ухо моя сестра Мика. – Рейко, просыпайся. А то все пропустим! Мою комнату уже заполняет тусклая предрассветная мгла – признак того, что солнце вот-вот выглянет из-за гор. – Скорее, – подгоняет меня Мика, подпрыгивая на цыпочках. На ней то же желтое платье, что и всегда. Независимо от времени суток и погоды. Мика всегда в одном и том же желтом платье. Кряхтя, я выбираюсь из кровати и набрасываю на себя синий шелковый халат, висящий на спинке стула. Распахиваю окно и, удостоверившись, что Мика никуда не делась, вытаскиваю оконную сетку и проскальзываю на крышу гаража, расположенного как раз под моей спальней. Мика вслед за мной вылезает на крышу, и вот мы обе сидим на самом краю: она болтая ногами, я – подогнув их под себя. Мы смотрим, как из-за гор появляется солнце. Освещенные золотисто-красными лучами, пальмы начинают отбрасывать на песок трепетные тени. Подвинувшись, Мика кладет голову мне на плечо. По утрам она куда ласковее, не такая дерзкая. Зевнув, кладу голову ей на макушку. – Мне никогда не наскучит любоваться рассветом, – тихо признается Мика. – Мне тоже, – соглашаюсь я. – Это ведь просто утреннее волшебство. Я киваю, глядя, как небо прямо на глазах меняется, и снова зеваю. – Обычно меня в такую рань и не поднять, но, чтобы увидеть восход солнца в пустыне, я готова. Мика еще ближе подвигается, устремив на меня немигающий взор темных широко расставленных глаз. – Но ты же просыпаешься ради меня, верно? Не ради же рассвета? В Палм-Спрингс, где мы живем, сейчас начало мая, так что по утрам уже тепло, но от ее слов я невольно вздрагиваю. Я обнимаю Мику за хрупкие плечики. – Конечно, Мика, – отвечаю я. – Так было, есть и будет. – Хорошо. Потому что ради тебя я готова на все. И в жизни моей нет ничего правдивее. В ответ я лишь с улыбкой стискиваю ее ладонь. Я так ее люблю, что сердце мое, кажется, вот-вот лопнет, как воздушный шар. Я до боли люблю ее. Поднявшись, Мика тащит меня за собой. Отпустив мою руку, она на цыпочках, словно канатоходец, балансирует у края крыши. Потом, глянув на меня мельком через плечо, шаловливо улыбается. – Думаешь, мне слабо спрыгнуть вниз? – спрашивает она, занеся ногу над краем крыши, наклонившись и, словно огородное пугало, разводя руки в стороны. – Мика! – предостерегающим тоном останавливаю я сестру, хватаю ее за руку и оттаскиваю от края крыши туда, где безопаснее. Мика потешается надо мной: – Да ну тебя, Рейко. Здесь ведь не так уж и высоко. Ты же куда выше забираешься, правда, когда карабкаешься по своим скалам? В ее глазах неприкрытое любопытство, стремление во что бы то ни стало познать мир, где ей больше не жить. Потому что она никуда не может со мной поехать. Или даже выйти из нашего дома. Потому что моя сестра Мика – та Мика, которая сейчас передо мной, та Мика, которую я люблю всем сердцем и ради которой пойду на все, – умерла. Глава 2 Весна В ШКОЛЕ НИКТО НЕ догадывается, что я до сих пор вижусь с Микой. Никто не догадывается, что почти каждое утро мы вместе с ней встречаем зарю. Никто не догадывается о моей продырявленной душе. Синяки под глазами я замазываю тональным кремом. А губы крашу яркой помадой. И улыбаюсь. Весь день напролет. На уроках я говорю лишь то, что желают слышать учителя. На большой перемене сижу с подружками, стараясь ничего не упустить из новостей: кто что делал в выходные и кто с кем замутил. Флиртую с мальчишками, к которым равнодушна, но флирт с которыми считается социально предпочтительным. Хохочу и сияю, потому что именно этого от меня все и ждут. Я гордо несу невидимую корону на голове, шествуя из одного школьного кабинета в другой, ни на миг не прекращая улыбаться, а если чувствую, что допущу промах, тут же напоминаю себе, кто я есть. Я Рейко Смит-Мори. Я всегда сияю ярче всех. Но бывает, и сомневаюсь, что этого хватает. Что меня самой хватит на все. Что я в одиночку справлюсь со всем, хотя лучше бы вдвоем. Придется поднапрячься. Дни тают на жаре, а ведь лето еще и не начиналось. В выходные я наглухо запираюсь дома. Придумываю отговорки для друзей, которые тащат меня на вечеринки, а родителям говорю, что, мол, мне нужно позаниматься. Но к домашним заданиям я не притрагиваюсь. У себя в комнате я провожу время с Микой. Стараюсь быть для нее хорошей сестрой. Такой, которую она заслужила. Я опускаю жалюзи, чтобы защититься от яркого солнца, и на полную мощность врубаю кондиционер. Я люблю прохладу, Мика – та жары не терпит. Мы красим друг другу ногти (я даже позволяю ей взять мой самый дорогой лак) и часами бьемся в «Монополию». Но наступает воскресный вечер, и мне уже не сидится дома. Душа требует приключений. Такое случается, если я засижусь в своих четырех стенах с Микой на пару. Иногда бремя вины, которое меня к ней привязывает, становится таким невыносимым, что и шевельнуться не дает, что мне становится трудно дышать, – в такие моменты мне необходимо выйти на волю. Воспользоваться правом дышать. Дышать со смыслом. Ради себя и ради Мики. Сегодня как раз один из таких вечеров. Поэтому, невзирая на то что уже без малого два часа ночи, я, крадучись, покидаю дом и усаживаюсь в свой красный джип. Я никому в этом не признавалась, но мне всегда хотелось ездить именно на джипе, потому что за рулем этого авто я чувствую себя настоящей авантюристкой, искательницей приключений, человеком безрассудно смелым, ни в чьей помощи не нуждающимся. Я еду и еду, пока не добираюсь до окраины Джошуа-Три. Это национальный парк в часе езды от Палм-Спрингс. В лунном свете игольчатые ветви деревьев, в честь которых назван парк[1 - Парк назван в честь «дерева Джошуа», древовидного суккулента из рода юкка. – Здесь и далее примечания переводчика.], обретают неземные черты – совсем как в книжках доктора Сьюза[2 - Доктор Сьюз (настоящее имя Теодор Зойс Гайсел) – американский детский писатель и мультипликатор, пользующийся чрезвычайной популярностью у многих поколений детей и подростков в США.]. Я уже бывала здесь раньше, но сегодня меня не покидает ощущение, что парк призывает меня к себе. Там есть одна каменная глыба, на которую классно забираться. И, забравшись на нее, я чувствую себя уверенно, даже одна и ночью. Я стала заниматься альпинизмом в прошлом году, и мне страшно нравится чувствовать свое тело, лазая по горам. Я ощущаю себя сильной, чуть ли не всемогущей и в то же время крохотной – микроскопически малозначимой песчинкой на Земле, да и во всей Вселенной. Цепляясь за каменные уступы, чувствуя под собой пропасть, а над собой одно только небо, ты просто не можешь думать ни о чем другом, кроме как уцелеть. В особенности ночью. Припарковав свой джип, я выпрыгиваю из него. Ноги уже обуты в горные ботинки. Остается лишь закрепить на ремне мешочек с тальком – и я полностью готова. Луна светит так ярко, что и фонарик не требуется. Подобравшись к любимой скале, я ласково похлопываю ее, как другие лошадей. «Привет, красавица», – шепчу я, посмеиваясь над собой при мысли о том, как отреагировали бы мои подружки, услышав, как я веду беседы с камнем. Все постоянно чего-то ждут от меня, но тут, в темноте, в полнейшем одиночестве, я могу быть кем пожелаю. Так что здесь нет нужды тревожиться о том, чтобы клево и круто выглядеть. Здесь позволено просто дышать. – Ну поехали, – шепотом командую я себе и каменной глыбе. Пальцы рук нащупывают знакомые впадинки, подошвы ботинок упираются в почти невидимые скальные уступы, и теперь можно карабкаться вверх. К звездам. Последний отрезок пути довольно коварен. Я делаю глубокий вдох и, могу поклясться, чувствую, как ночная тьма отвечает мне выдохом. Потом я, забросив ногу кверху, ухватываюсь за верхний край глыбы и подтягиваюсь на руках. Пот градом, сердце колотится как бешеное. Я здесь не одна. Кто-то еще взгромоздился на мою глыбину. Мы в упор глядим друг на друга. Стоило мне встретиться с пришельцем взглядом, как хватка моя ослабела. Ахнув, я начинаю в панике шарить по граниту в поисках точки опоры, и ноги соскальзывают вниз. Незнакомец, выпучив глаза, пытается дотянуться до меня, но не успевает: еще секунда – и я с глухим стуком шлепаюсь на землю. – Вот черт, – злобно шепчу я сквозь стиснутые зубы. Тут сверху возникает тень, и до меня доносится: – Как ты? Задираю голову, чтобы видеть, кто все-таки со мной разговаривает. И сидит на моей каменной глыбе под моим ночным небом. Глава 3 Весна МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК, СПУСТИВШИЙСЯ с каменной глыбы, сидя на корточках, склоняется надо мной. Это высокий парень с длинными жилистыми руками и ногами. По виду мой ровесник, лицо вроде знакомое. – Мы случайно нигде не встречались? – спрашиваю я, нахмурившись. Он ухмыляется в ответ. – Я знаю тебя, – говорит он, пряча под банданой челку русых волос. У него довольно длинные волосы для парня – заложенные за уши, они свисают до самого подбородка. То, что он меня знает, мало что говорит о нем самом. Может, учится в нашей школе, может, даже и в какой-нибудь другой в нашем городе. В округе нас с подружками каждая собака знает. – Я не о том спрашиваю, – грубее, чем следовало бы, отзываюсь я. – Меня зовут Сет Роджерс, – представляется он. – И мы с тобой ходим в одну и ту же школу. Ты – Рейко Смит-Мори. Теперь я его вспоминаю. Мы с ним вместе в группе углубленного изучения физики. Он всегда сидит за задней партой и, как правило, ни с кем не общается. Видимо, один из тех незаметных, кто предпочитает не выделяться из толпы. – Тебе повезло, что ты так удачно упала, – говорит он. – Могла бы и здорово расшибиться. – Все из-за тебя! Ты там уселся! – бросаю я в ответ, кивнув на вершину глыбы. Парень негромко не то вскрикивает, не то всхлипывает – ни дать ни взять вскрик чайки. «Это он так смеется, – думаю я. – Хотя…» – В чем дело? – сержусь я. И неожиданно для себя встаю в глухую оборону: редко кто надо мной смеется. – Просто мне и в голову не приходило, что я когда-то помешаю тебе. И где? Здесь! – пояснил молодой человек, и тут до меня дошло, что он все-таки смеялся. Но я тут же ловлю себя на том, что и сама невольно улыбаюсь – более того, даже посмеиваюсь над собой, над ним и вообще над нелепостью этой ситуации, потому что парень на все сто прав. Никто в школе не поверил бы, что тип вроде этого Сета Роджерса способен вообще привлечь мое внимание, не говоря о том, чтобы отвлечь меня от чего-то. – А если серьезно, все-таки как ты? – продолжает допытываться он. – Нормально, – отвечаю. Но на секунду даже жалею, что не прикинулась эдакой «беспомощной барышней» и не позволила ему отвезти меня куда-нибудь на белом жеребце. Увезти подальше от моей жизни и предложить другую. Что-то отличает Сета, встретившегося мне здесь, во мраке пустыни, от того Сета Роджерса, которого я привыкла видеть в школе. И меня охватывает чувство, отчасти похожее на желание перестать быть той Рейко, которой мне по всеобщему мнению предписано быть. Выйти из образа. Я в некотором смущении отвожу взор. У него за спиной огромная луна. Она повисла так низко, что, кажется, вооружись хорошей ложкой и снимешь ее с неба. – Что ты там высматриваешь? – интересуется Сет, проследив за моим взглядом. – Видишь луну? Какая она красивая. Луна на самом деле блестит и переливается, сияя то чистым золотом, то палевой желтизной слоновой кости. Мгновение спустя я ложусь на землю, заложив руки за голову, чтобы лучше видеть ее. Странно, наверное, ложиться рядом с Сетом Роджерсом и созерцать луну, но мне отчего-то сейчас это странным не кажется. Возможно, оттого что ночь на дворе, а может быть, из-за этого черного неба над пустыней. Такое ощущение, что ты действуешь во сне. Сет присаживается возле меня. Я чуть отодвигаюсь ради сохранения пространственной отделенности. Так и дышится легче, и вообще комфортнее. Молодой человек тоже ложится на землю, но лежим мы не рядом, а голова к голове. – С чем это сравнить? Ни с чем, наверное, – произносит он, и я не сомневаюсь, что Сет имеет в виду не луну, а ночную пустыню. Меня это слегка удивляет: именно так я и сама считаю. Кто бы мог подумать, что у нас с Сетом Роджерсом может быть что-то общее? – Именно потому я и приезжаю сюда. Пустыня ночью – единственное место, где мне чуть легче дышится. Я не спешу делиться с ним тем, что я приезжаю в пустыню, чтобы забыть Мику. Мику, так глубоко засевшую у меня в сердце, что оно скоро разрастется в груди так, что выместит из легких воздух. Меня изумляет, что именно здесь и вдобавок в обществе этого Сета Роджерса, а может быть, как раз в его обществе, я могу быть такой, какой захочу. Это на самом деле удивляет, ведь я едва с ним знакома, но, лежа под одним и тем же небом, дыша одним с ним воздухом, я ощущаю такую близость с ним, какой давно не ощущала ни с кем другим. – Смотри, звезда упала! – восклицает Сет, показывая рукой на небо. Я успеваю заметить лишь след, и звезда исчезает. – Успел загадать желание? – А у меня в последнее время только одно желание. Намеренно не задаю вопросов. Всем известно, что, если произнести желание вслух, оно не исполнится. Вижу еще одну падающую звезду. Мне кажется, что она упала прямо с луны и несется через все небо. И тоже умалчиваю о своем желании. Вскоре небо усеивается падающими звездами, они напоминают попкорн на сковородке. Только и загадывай желания, и я уже скоро потеряла им счет. – Похоже на звездный дождь, – тихо произносит Сет, и я чувствую, что он с каждым мгновением становится ближе мне, как приближающаяся к часовой минутная стрелка перед наступлением полуночи, с каждой проходящей минутой этот молодой человек становится ближе ко мне. – Интересно, как появилось это знаменитое английское выражение «он повесил на небо луну»? Это когда кого-то считают совершенством, – задумчиво бормочу я. Глядя на звезды, начинаю клевать носом. Они будто поют мне колыбельную. – Я бы лично не хотела, чтобы ради меня кто-то вешал на небо луну. Лучше бы уж достали мне ее с неба. – Вот так, например? Подняв руку, Сет делает вид, что срывает с неба луну и протягивает ее мне. Луна сияет у него на ладони, словно жемчужина. – Без Луны на Земле не было бы приливов. У меня мгновенно пересыхает во рту. Без приливов нет и волн. Раз нет волн, значит, нет… Мокрый крупный песок… В носу… Во рту. И вода, столько воды, мои легкие будто пузырь, который вот-вот лопнет… – Хочешь ее? Рейко? Рейко? – голос Сета вырывает меня из сновидений, и я благодарна ему за это. Его лицо закрывает луну. Он склоняется надо мной, и в темноте я едва различаю черты его лица. – Рейко? Рейко? Как ты? Нормально? – Так ты достал для меня луну с неба? – спрашиваю я, еще окончательно не проснувшись и глотая звуки. – Захочешь – достану, – отвечает он хриплым грубоватым голосом, совсем не вяжущимся с его внешностью. Я улыбаюсь луне, но Сет думает, что ему, и его ответная улыбка ярче падающих с неба градом звезд. Когда он снова ложится рядом со мной, то оказывается так близко, что я кожей чувствую волоски у него на руках и слышу его дыхание. И мы смотрим на небо, пока не встает солнце и не исчезает луна. Глава 4 Весна В ПОНЕДЕЛЬНИК В ШКОЛЕ ВЫЯСНИЛОСЬ, что я высматриваю Сета. Знаю, что мы определенно увидимся на физике, но ищу его и на переменах, и во время обеденного перерыва. Хочу убедиться, покажется ли он мне другим, заговорим ли мы с ним. Или же все между нами останется как и до встречи: он Сет Роджерс, я Рейко Смит-Мори, какими нас знают все. Я в него не влюбилась, ничего похожего. Бог ты мой, да нет же. Да, между нами возникла непонятная романтическая связь под звездами, но он по-прежнему Сет Роджерс, а я – это я. Но… Мне понравилось быть с ним рядом. И хочется побыть снова. Я его нигде не вижу, и мне хочется знать, где он околачивается. Потом я задумываюсь над тем, почему меня никогда не интересовало, куда кто-то там идет, разве что моя компашка, которая неизменно тусит в одном и том же месте – на парковке в отдалении, где все только и заняты тем, чтобы стать центром внимания. – Витаешь в облаках? – осведомляется после четвертого урока моя лучшая подруга Андреа, слегка пихнув меня бедром. – Просто устала, – отвечаю я и наигранно зеваю, но мой зевок тут же перестает быть наигранным. Все так. Я на самом деле очень устала. Не выспалась (но это рутина) и не успела с утра забежать в «Старбакс». – Схожу выпью диетической колы. Дре кивает, и я направляюсь на другой конец кампуса к автомату для продажи напитков. Параллельно продолжаю высматривать Сета. Разумеется, диетическую колу уже разобрали. – Как такое может быть, чтобы все расхватали? – бурчу себе под нос. Кто-то трогает меня за плечо. Повернувшись, вижу девчонку из моей параллели. Или, по крайней мере, мне так кажется. Хотя с определенностью сказать не могу – может, она и на год младше. Лицо мне точно знакомо, но как ее зовут, понятия не имею. – Это я взяла последнюю. Будешь? – И протягивает мне бутылку диетической колы. – Ты точно раздумала пить? – Потому что я точно не раздумала. – Да, разумеется, – отвечает девчонка. – Спасибо, – благодарю я, забирая у нее бутылку. – Пожалуйста, – отвечает она. И не уходит. Будто чего-то ждет. – Знаешь, у меня сейчас урок, – говорю я, неловко улыбнувшись. – А мы не в одном классе? Звучит это как вопрос. – У меня сейчас история искусств, – поясняю я. – В корпусе гуманитарных наук. – Я знаю. Мы с тобой в одном классе. Меня зовут Пенни Коллинз. В моем классе? Я делаю вид, что знаю об этом. И что помню ее. – Значит, нам с тобой пора идти, – говорю я, продолжая улыбаться. Мы молча идем к корпусу, но мне кажется, что Пенни Коллинз то ли желает что-то у меня спросить, то ли ждет от меня чего-то. – Еще раз спасибо за колу, – говорю я. – И м-м-м… бутылка за мной. – Прекрасно! – отвечает девчонка, сияя, словно я вручила ей подарок. Глядя, как она усаживается за стол, пытаюсь вспомнить, замечала ли я ее раньше. Обведя взором класс, прикидываю, скольких еще одноклассников не знаю. Наконец в классе углубленного изучения физики (это у меня сегодня последний урок) я вижу Сета. Присмотревшись к нему, замечаю то, на что раньше не обратила внимания. Как он, сгорбившись, ни на кого не глядя, с дрожью в коленках, усаживается за стол. Как нервно вертит ручку между пальцами. Можно, конечно, подойти к нему, но что я ему скажу? Здесь, в этих стенах, наша с ним случайная встреча в пустыне представляется нереальной. И я просто сажусь за свой стол и думаю: интересно, а наблюдает ли он за мной? Как правило, типы вроде него автоматически оказываются для меня как бы на заднем плане. У меня есть круг друзей, и я остальных практически не замечаю. А вот нас все замечают. В особенности меня. * * * Уже почти в конце урока наша учительница миссис Кроли задает вопрос, почему звезды мерцают, а планеты нет. Я поднимаю руку: – Потому что сами планеты света не излучают. В отличие от звезд. – Дело не в этом, – произносит кто-то за моей спиной. Я резко поворачиваюсь. Это Сет. Откинувшись на спинку стула, он самодовольно ухмыляется. Я впервые слышу его голос на уроке, и по выражению лица миссис Кроли нетрудно угадать, что и она удивлена не меньше меня. – А в чем? – спрашиваю я. Я не сомневаюсь, что права. – Ну, в общем… – начинает он, чуть растягивая слова. – Все дело в изменении коэффициента оптического преломления атмосферы Земли. У него приятный голос, низкий и чуть хрипловатый. Такой, как у Лиама Нисона[3 - Уи?льям Джон «Ли?ам» Ни?сон (англ. William John «Liam» Neeson; род. 7 июня 1952 года) – британский актер ирландского происхождения.], молодого Уилли Нельсона[4 - Вилли Нельсон (Willie Nelson, полное имя William Hugh Nelson; род. 30 апреля 1933 года) – американский композитор и певец, работающий в стиле кантри.] или кого-то еще из певцов. Я на это обратила внимание еще в парке Джошуа-Три, но там этот голос был куда больше к месту, чем на уроке физики. – Возможно, отчасти ты прав, – признаю я, – но и я тоже. – Многое зависит также от расстояния до звезд и планет, – продолжает он. – Звезды мерцают, потому что расположены очень далеко. Издали вообще все кажется лучше. – Не всё, – не соглашаюсь я и подмигиваю, что класс встречает одобрительными смешками. Сет улыбается мне в ответ, и – к своему удивлению – я тоже отвечаю ему улыбкой. – Может, и не всё, – соглашается он. – Вы оба правы, – резюмирует миссис Кроли. – А теперь я попрошу кого-нибудь детально объяснить мне, что такое коэффициент оптического преломления атмосферы. И даже когда раздается звонок, мы продолжаем улыбаться друг другу. Глава 5 Весна И ЖИЗНЬ ПРОДОЛЖАЕТСЯ, КАК будто мы с Сетом никогда и не разговаривали, будто никогда не встречались в пустыне. Я на одной сверкающей орбите с моими друзьями – и орбита эта притягивает к себе все другие планеты, – а Сет возвращается к себе на задворки школьной галактики. Временами я ловлю на себе его взгляд, иногда даже на него отвечаю, но на этом все заканчивается. Все так, и какое-то время мне кажется, что это было просто странным стечением обстоятельств. И все же я не могу избавиться от ощущения, что тогда в пустыне я открыла для себя совершенно другого Сета. А потом я подцепляю грипп и пропускаю неделю занятий. Дре берет у учителей для меня все домашние задания, но мне позарез нужны конспекты лекций по углубленному изучению физики. – Есть же люди, которым можно позвонить и попросить у них конспекты, – советует мама. Она собрала светлые локоны в узел, к тому же она сегодня без макияжа, что для нее большая редкость. Глядя на маму сейчас, ни за что не подумаешь, что когда-то эта женщина была знаменитой супермоделью. Той самой Сьюзи Смит. Теперь я вижу перед собой просто свою маму, которой не дают покоя эти конспекты, потому что она боится, что я пропустила как раз то, что непременно попадется мне на годовом экзамене через несколько недель. – В принципе, – говорю я, – есть один парень, которому я могу позвонить. Это ложь. В конце концов, позвонить можно любому однокласснику. Но я чувствую, что… что у меня есть предлог. Нахожу «Сет Роджерс» в школьном справочнике, звоню, но никто не подходит. Это меня не удивляет – кто сейчас вообще использует проводной телефон? – Не отвечает, – говорю я. – Ну что же, милая, хочешь, я тебя отвезу к нему? Как мне представляется, все же лучше достать конспекты в эти выходные, чтобы успеть как следует подготовиться к экзамену. Я испускаю тяжкий вздох, ибо знаю, что мама не уймется, пока я не достану конспекты. Мои родители весьма серьезно относятся к моим оценкам. Они ко всему серьезно относятся, что касается меня. Если бы Мика была жива, их заботы разделились бы между нами двумя, равно как и их надежды. Есть, конечно, еще и мой младший брат Коджи, но то дело другое. Мика была самой старшей из нас, но ее нет, и все родительские ожидания и надежды обрушились на меня, следующую по старшинству. Я и мысли не допускаю о том, что могу разочаровать их. Поэтому и стараюсь изо всех сил стать такой, какой они меня хотят видеть. Такой, как Мика. Интересно, как выглядела бы для меня учеба в старших классах, будь Мика жива? Это были бы сестры Смит-Мори, о которых слагали бы легенды. – Я и сама водить умею, – напоминаю я. Раз уж мне все равно придется ехать к нему, то лучше одной. То, что я вдруг заявлюсь к Сету домой, – случай беспрецедентный. Так что присутствие моей мамы лишь усугубит и без того непростую ситуацию. Записываю на телефон его адрес и исчезаю во тьме. Оказывается, он живет дальше, чем мне казалось. Я уже углубилась в пустыню, и меня окутывает темнота, непроницаемая, как в пустыне: кажется, она вот-вот поглотит тебя, если хоть чуточку замешкаешься. – Вот же досада, – бормочу я, почти жалея, что не дала матери сесть за руль. В конце концов доезжаю до небольшого трейлера, приютившегося у невысокого холма. Вокруг ни соседей, ни вообще жилья. Я уже сомневаюсь в том, правильно ли забила адрес, но номер почтового ящика совпадает с указанным в школьном справочнике, так что скорее всего Сет здесь и проживает. Стучусь в серую дверь фургона, и невысокая седоватая женщина приоткрывает ее и через щель пристально оглядывает меня, будто не веря, что кто-нибудь может пожаловать к ним. – Вы кто такая? Я изумленно моргаю, остолбенев от такой бестактности. К подобному обращению я не привыкла. Большинство людей ведут себя со мной дружелюбно. – Меня зовут Рейко Смит-Мори. – Смит-Мори? Это что же за имя такое? Я с трудом сдерживаю себя. Да, у меня двойная фамилия: фамилия мамы-американки и отца-японца. И я очень горжусь своим именем. Мне кажется, оно как нельзя лучше отражает мою натуру. Из-за спины этой невысокой и острой на язык женщины выходит Сет. – Рейко? – изумляется он. Впервые с той встречи в пустыне он называет меня по имени, и тут меня охватывает очень странное, пока неизведанное чувство. – Привет, – говорю я. – Кто вы? – Его мать продолжает неприязненно смотреть на меня. – Это просто девочка, с которой мы учимся в школе, – отвечает Сет. – Мы вместе ходим на физику, – объясняю я, переходя в атаку обаянием. – Всю прошлую неделю я проболела и теперь хотела бы узнать, что пропустила. – А мне что, нужно было писать за тебя конспекты? – спрашивает Сет. – Хм. Нет. Я просто подумала: может быть, ты дашь мне переписать твой? Мы по-прежнему общаемся через щель в приоткрытой двери. – Может быть, мне завтра заехать? Я уже жалею, что явилась к ним в такое время без предварительной договоренности. Я просто подумала, что Сет без колебаний согласится и вынесет мне свой конспект, потому что большинство людей именно так и поступает, если я их о чем-то попрошу. Причем независимо от времени. – Нет-нет. Могу и сейчас отдать, – говорит Сет, но его мама не двигается. – Поздновато по гостям ходить, – натянуто произносит его мать. Сет вздыхает. – Ладно, мама. Рейко – свой человек. – Он открывает дверь. – Давай, заходи. В фургоне теснотища. Создается впечатление, что софа стоит прямо посреди кухни, но вовсе не это заставляет меня пялиться на тускло освещенную обстановку. Повсюду – на полу, на столе, на диване, везде, где только можно, – разложены металлические предметы, мягко поблескивающие в полумраке. Сет переступает через одну из кучек и освобождает место на диване, чтобы сесть. – Добро пожаловать в наш замок, – произносит он, поднимая руки вверх. – Он хоть и маленький, зато как сияет! Весь этот трейлер запросто поместился бы в бассейне позади нашего дома. В таких крохотных помещениях мне бывать еще не доводилось. Даже наша квартира в Токио, где мы останавливались, и то была больше. Меня охватывает ощущение, что я попала в какой-то телерепортаж или что-то в этом роде. Будто все здесь не настоящее. Интересно, что подумал бы Сет, окажись он у меня дома. – Спасибо, что впустили меня, – говорю я. Потом присаживаюсь на корточки, чтобы лучше рассмотреть весь этот блестящий металлолом на полу. – А что это? – Ты не поверишь, что только люди не теряют в пустыне, – поясняет мать Сета. В доме она ведет себя со мной куда дружелюбнее. – Мам, ты так говоришь, будто ты воришка-карманник. Или барыга, – Сет ловит мой взгляд. – Перед тем как отправиться на работу, мама занимается поисками сокровищ. – Каких сокровищ? – спрашиваю я. – Да любых! Всевозможных! Я же полагаюсь на волю моего металлоискателя, притаскиваю все находки домой и здесь их сортирую. – И как сегодня улов, мама? – осведомляется Сет, и его ласковый голос болью отдается у меня в сердце: я-то уж знаю, каково быть любящей дочерью и оберегать чувства родителей. – Бриллианты не попадались? – Сегодня точно не попадались, – отвечает мать Сета, разглядывая нечто похожее на размягченные часы с известной картины Сальвадора Дали. – Но опять же, пока хорошенько не рассмотришь, не узнаешь, – добавляет она, подмигнув. – Особенно если нашел что-нибудь недалеко от казино. – Мама работает в Моронго, – поясняет Сет. – А чем именно вы занимаетесь? – спрашиваю я. Моронго – местный калифорнийский курорт с казино и ночным клубом. Мы с Дре пару раз, навешав кому надо лапши на уши, проходили туда. Там мы обычно танцуем до утра, и я превращаюсь в еще одну разновидность Рейко. Той Рейко на все на свете наплевать. Она просто желает оттянуться. Когда я танцую, то чувствую себя живой. Это все равно что приехать в пустыню и в одиночестве странствовать по ней. Иногда у меня возникает желание хвататься за все сразу, абсолютно за все – и жить, жить, жить. – Она официант-разносчик, – с явно оборонительными нотками сообщает Сет. Улыбнувшись, я киваю, желая показать, что работа его матери у меня и следа презрения не вызывает. По крайней мере, так мне кажется. Стараюсь показать. – А еще я поигрываю в блек-джек! – заявляет его мама. – Да, и это тоже. Охотник за сокровищами, разносчица коктейлей и профессиональный игрок в блек-джек, – перечисляет Сет. Тон его, правда, смягчился: в нем уже слышится стремление защитить мать. Растаял, как сосульки весной. – Босс не любит, когда я играю, потому что постоянно выигрываю, – шепчет его мама, как будто босс может ее подслушать. – Мне казалось, казино всегда должно выигрывать, правда? – говорю я, потому что мои убогие представления об азартных играх, почерпнутые из фильмов про Джеймса Бонда, подсказывают мне именно это. – Казино должно позволять простому смертному время от времени выигрывать. Но не более – чтобы заманить его к себе. Чтобы он постоянно возвращался. Я вежливо улыбаюсь: – Я еще ни разу не играла в блек-джек. Мама Сета выпучила глаза: – Ни разу не играла в блек-джек?! Ну что же, присаживайся. А потом Сети даст тебе конспекты. О, Сети, покажи ей и свои игры. У него их столько! Он с раннего детства собирает их. Еще тот барахольщик, весь в меня! – В ее голосе слышна гордость. Она улыбается мне, и улыбка преображает ее лицо. – Игры, Сети? – спрашиваю я у Сета одними губами. – И думать забудь, – отвечает он мне, тоже одними губами, пока мать раскладывает карты на столе. Я улыбаюсь. Смешно подумать, что мы встречаемся с ним лишь во второй раз, а у нас уже появились шутки, понятные только нам. Мы несколько часов подряд играем в карты, параллельно обсуждая всякую ерунду вроде любимого мороженого (у меня соленая карамель, у Сета – вкус печенья «Орео», у его матери – мятное), или какой факультет Хогвартса нам больше всего по душе (мы с Сетом, к моему удивлению, оба предпочитаем Слизерин[5 - Слизерин – один из факультетов Хогвартса (см. Дж. Роулинг).], а его мама однозначно предпочитает маглов[6 - Магл – в книгах о Гарри Поттере человек немагического происхождения, не имеющий магических способностей.]), или какой у нас может быть патронус (у меня, скажем, орел или сова, что-то с крыльями, что-то летающее, а у Сета, наверное, олень, как у самого Гарри. Я пытаюсь донести до него, что нельзя иметь одного и того патронуса с Гарри, но он настаивает на своем). Я уж и забыла, когда в последний раз обсуждала с друзьями факультеты Хогвартса, и довольна этим. Тут подает голос мой сотовый – это Дре. И в этот момент мне приходит в голову, что? она, да и остальные наши сказали бы, узнай они, что я тусуюсь с Сетом Роджерсом. На секунду я закрываю глаза и напоминаю себе, кем являюсь в школе, кем мне приходится быть. Осенью я перехожу в выпускной класс, а это значит, что мама ждет от меня участия в конкурсе школьной королевы красоты. И не просто участия, а победы в нем. Она ведь сама была королевой. И я тоже хочу. Знаю, что Мике это звание точно присудили бы, и я обещала ей и маме, что постараюсь. А пропадать ночами с парнем вроде Сета Роджерса явно не к лицу школьной королеве красоты. Я встаю, и складной металлический стул с неприятным звуком царапает покрытый линолеумом пол. – Мне пора, – говорю я. – Но мы же еще не доиграли, – говорит мать Сета. – И Сети еще не показал тебе свою коллекцию настольных игр! Сет заливается румянцем, и я улыбаюсь и тут словно вижу перед собой лица моих друзей и подруг. Они недоуменно поднимают брови, едва удерживаясь от смеха, – одним словом, я тут же чувствую, что они по этому поводу думают. – Мне очень жаль, – говорю я, и это правда. Как и то, что мне пора отсюда выбираться. – Мне на самом деле нужно домой. Я улыбаюсь матери Сета. – Спасибо вам за гостеприимство. Сет провожает меня до машины. Я останавливаюсь, прежде чем сесть в нее, вспомнив то, что он говорил мне. – Почему ты сказал маме, что мне… что мне все равно?.. – Я лихорадочно подыскиваю нужные слова. – Насчет нашего фургона? И мусора кругом? – Это не мусор, – протестую я. – Это что-то вроде зарытых в землю сокровищ. – Вот именно. Я знал, что ты именно так все и воспримешь. – Откуда ты знал? – спрашиваю я, и тут же перед глазами возникает картина нашей встречи во тьме пустыни, причем в самом лучшем смысле. Сет пожимает плечами: – Просто почувствовал, и все. Не знаю. Может быть, тогда ночью… Он умолкает, и я чувствую, что и он вспоминал о той ночи в пустыне и о том, что увидел меня тогда в том же свете, что и я его: иначе, не такими, какими видят нас постоянно. И я страшно довольна. – Так… что с этой загадочной коллекцией игр, о которой говорила твоя мама? – спрашиваю я, широко улыбаясь. – Если хочешь ее увидеть, оставайся, – отвечает Сет, улыбаясь в ответ. – Ну, в общем… – Слова вылетают словно помимо моей воли, я не успеваю обдумать, что говорю, не успеваю понять, хочу ли это сказать. – Мне, кажется, стоит еще раз приехать. – Правда? Видно, что Сет взволнован и полон надежд, и мне даже немного совестно на него смотреть. – Правда. Всем известно выражение «у него загорелись глаза». Оно больше всего подошло бы Сету, когда я предложила обменяться номерами телефонов. Кажется, будто кто-то зажег в нем спичку. Именно спичку, не более того, которая разожгла в нем целый костер, от которого он буквально засветился, освещая все вокруг. И такой же костер начал полыхать во мне. Глава 6 Весна КОГДА Я, ВЕРНУВШИСЬ от Сета, захожу в комнату, вижу, что сестра уселась на моем любимом месте у туалетного столика. – Где тебя носило? Я так тебя ждала! – говорит она, и ее темные глаза переполняет боль. – Ты ведь обещала поиграть со мной в шахматы. – Прости. Я присаживаюсь рядом с ней. – Ты теперь так редко со мной бываешь. – Что ты говоришь? Мы проводим вместе кучу времени. – Ложь оставляет у меня во рту кисловатый привкус. – Я для тебя всегда находила время. Я вздрагиваю, поняв, что глагол стоит в прошедшем времени и что в ее словах неприкрытая горечь. – Мика-Маус, – произношу я, но она отворачивается. – Я больше не хочу быть Микой-Маус. Это детское прозвище. Мне четырнадцать лет, я больше не ребенок. Она так и останется четырнадцатилетней. Так невыразимо больно понимать, что старшая сестра превратилась в младшую. – Для меня ты всегда останешься Микой-Маус. Но, если ты так хочешь, буду называть тебя Микой. Ее имя произносится как «Мика», хотя по правилам американского произношения должно звучать как «Майка». Мама даже сначала хотела изменить написание, чтобы людям было легче его правильно произносить, но папа заявил, что это лишь в угоду американцам, потому что Мика должна гордиться японским именем, которым ее назвали. А потом Мики не стало, и теперь уже не важно, как это имя писалось и произносилось. Давно, несколько лет назад, я сказала Дре, что для меня Мика до сих пор жива. И моя подруга не стала смеяться надо мной. Правда, вытворила кое-что похуже: рассказала об этом своей сестре. А та сболтнула их маме. А та, в свою очередь, поделилась с моей. И мне тогда пришлось обратиться к психотерапевту, который повторял, словно заклинание: «Мика умерла, Мика умерла». Я это понимаю. В конце концов, я была рядом с ней, когда это случилось. Но это вовсе не означает, что я больше не вижу ее. Я просто никому об этом не говорю. После того разговора с Дре я больше никогда не упомянула имени моей сестры в чьем-либо присутствии. Ее имя уподобилось проклятью, которое вслух не произносят. Теперь я обращаюсь к ней по имени, только когда мы вместе. – Оставайся со мной, Рейко, – просит она, спрыгивает с моей кровати и кружится по комнате. – Ты же обещала, – переходит Мика на японский. Между собой мы всегда говорили по-японски. Вместе собирались переехать в Японию и учиться в папиной альма-матер – Токийском университете. Она бы, конечно, отправилась туда на два года раньше меня, но и я собиралась поехать в Токио, и там мы могли бы вместе снять квартиру. У нас даже был альбом с вырезками, куда мы вклеивали картинки мест, которые мечтали вместе посетить в Азии, и воображали себе квартиру нашей мечты. Мика часами сидела в интернете, разглядывая карты и красивую мебель, потом мы распечатывали эти картинки, аккуратно вырезали и вклеивали в наш «японский альбом». У нас с ней все было распланировано. После смерти Мики я перестала вслух говорить по-японски и в этом году буду подавать документы в УКЛА[7 - Университет Калифорнии в Лос-Анджелесе.] вместе с Андреа. Одна без сестры я ни за что не поеду в Японию и ни с кем больше не буду разговаривать по-японски. Но даже если бы я и хотела, то все равно не смогла бы: слова застревают в горле. Они умерли вместе с Микой. И теперь, когда она говорит со мной по-японски, я всегда отвечаю ей по-английски. Но иногда все же заглядываю в наш альбом. Мика отходит от кровати и рассеянно берет со стола голубой камешек. – А этот Сет, он что, твой парень? Мне кажется, он довольно странный. – Он не мой парень, – отвечаю я. Я не пытаюсь понять, откуда Мика узнала и про Сета, и про то, какой он. Мике я не задаю никаких вопросов из боязни, что, если я покажусь ей слишком уж любопытной, она исчезнет навсегда. А потом она переходит на шепот: – У меня никогда не было парня. Настоящего. Такого, с кем все было бы серьезно. И вот уже, кажется, в миллионный раз мое сердце разрывается от боли за мою сестренку. Временами я начинаю сомневаться, что оно когда-нибудь заживет. Пока оно только разрывается. Я привлекаю ее к себе. – Бойфрендов сильно переоценивают, – говорю я. – Так что ты мало что теряешь. Иди ко мне. Я заплету тебе волосы. Хочешь в колосок или во французскую косичку? Она с печальной улыбкой смотрит мне прямо в глаза: – А мне вот кажется, что я абсолютно все теряю. Глава 7 Весна НА СЛЕДУЮЩЕЕ УТРО я решаю остаться в комнате с Микой. Мы с ней смотрим по YouTube уроки красоты, и я разрешаю ей меня накрасить. Я никуда не выхожу, пока не подходит время помочь папе с ужином, и только тогда оставляю Мику наедине с книжкой. Вернувшись к себе в комнату за резинкой для волос, вижу, что ее там уже нет, но знаю, что она вернется. Она всегда возвращается. Я ставлю на стол четыре чаши с домбури[8 - Домбури – японское блюдо, названное по посуде, в которой подается (слово «домбури» с японского переводится как «чаша»). Блюдо состоит из двух стандартных порций риса, на который сверху выкладываются различные добавки: мясо, рыба, яйца, овощи или какой-нибудь другой гарнир.] с лососем – сашими на белом рисе. В центре стола блюдо с простым салатом из огурцов, моркови и дайкона. Мои родители оба любят готовить, а значит, дома нас всегда ждет вкусная еда. Мама садится за стол рядом со мной, ее светлые волосы собраны на макушке в высокий хвост. Взглянув на меня, она удивленно поднимает свою идеальной формы бровь. – С тех пор как тебе исполнилось четырнадцать, я не видела у тебя на лице ни блесток, ни голубых теней. Даже не знала, что у тебя сохранилась эта неоновая штука. Я украдкой стираю часть макияжа салфеткой. Не могу же я сказать маме, что меня сегодня красила Мика, поэтому я так смешно и выгляжу. – Ты похожа на клоуна, – бросает мой сидящий напротив брат Коджи. Я бросаю в него смятой салфеткой, перепачканной голубыми тенями. – Ой! – кричит он, но смеется и запускает в меня своей салфеткой. Я тоже смеюсь. И мне немного совестно смеяться вместе с Коджи, потому что Мика раньше тоже с нами вместе хохотала, а теперь ее нет. Где она только пропадает, когда я ее не вижу? Когда Мики не стало, Коджи было всего девять лет. Теперь ему четырнадцать – столько, сколько было Мике. Не знаю, что он о ней помнит, потому что я никогда не завожу разговоры о сестре ни с ним, ни с кем-либо еще. Смыв остатки голубого макияжа, я отгоняю прочь мысли о Мике. – Ладно, ладно, уймитесь, – говорит папа, сидящий рядом с Коджи. Но его лицо тоже озарено улыбкой. Уверенность в том, что у нас счастливая, дружная семья, переполняет отца счастьем. Мы ведь так долго были лишены счастья. И даже теперь наше поведение кажется чуть наигранным. По крайней мере, мне. Папа не подозревает, что счастье мое, как эти голубые тени: легко нанести, но легко и снять. Оно всегда недолговечно. Коджи счастлив по-настоящему. Счастье словно вытатуировано на нем яркими несмываемыми чернилами, сияющими и озаряющими весь наш дом. Мама передает мне тарелку с салатом. Она улыбается мне, улыбается папе. Эта улыбка прославила ее. От мамы я усвоила мысль: что бы ни происходило внутри тебя, всегда можно сделать вид, что ничего не случилось, и продолжать улыбаться. Иногда мне хочется, чтобы она не улыбалась столько: невозможно понять, что творится у нее в душе. Я знаю, что мама скорбит по Мике. Когда это случилось, она много плакала, но чаще всего делала хорошую мину при плохой игре. Надевала маску отваги. Я иногда слышу, как они с папой вполголоса говорят о Мике, будучи уверенными, что я не слышу. – Ужин восхитителен, спасибо, дорогой, – говорит мама отцу. В ответ он поднимает бокал с вином. Родители идеально друг другу подходят – даже притом, что они родом из совершенно разных уголков света. Папа вырос в рыбацкой деревне в Японии, мама всю жизнь прожила в Палм-Спрингс, посреди пустыни. Может быть, именно поэтому мама так любит пустыню, а папа – море. Папа раньше пытался обратить маму в свою веру и заставить ее полюбить море. Всей семьей мы ездили в путешествия ради отдыха у моря: то на побережье Японии, то на Гавайи, то в штат Мэн, да и Калифорнию всю объехали. На самом деле мы и живем не так уж далеко от моря. Но не ездили туда уже много лет. В последний раз я видела море в двенадцать лет. Сейчас мне семнадцать. Пять лет – продолжительный срок. Но море не так-то просто забыть. Я до сих пор помню его запах. Помню, что оно везде. Невозможно никуда от него деться. А еще я помню, что оно прибывает и убывает, прибывает и убывает, несмотря ни на что. Но главное, что я запомнила, вот что. Океан глубок, темен и опасен. Он может петь тебе нежные колыбельные, чтобы заманить и утешить, но я-то знаю, каков он на самом деле. Вода бьет меня о песок, вертит меня, как носок в стиральной машине, перекатывает со спины на живот и обратно… Я человек пустыни, как и мама. Теперь папе никогда нас не переубедить. В особенности после того, что случилось. Но даже до этого мне больше по душе были песок и солнце пустыни, сухой воздух, бесконечное небо и сногсшибательные краски. Удивительно, что многие считают пустыню мертвой. Бесцветной. Попросите ребенка нарисовать пустыню, и он нарисует только один песок. Но нигде вы не найдете цветов ярче, чем в пустыне. Розовые бугенвиллеи и желтые цветы кактусов на фоне голубого-голубого неба. В жилах папы бежит морская вода. А маму заполняют лучи пустынного солнца. Как и меня. Теперь мы навеки со всех сторон окружены сушей. Добровольное тюремное заключение. – Мне нужна гитара, – объявляет Коджи безо всяких предисловий. Я закатываю глаза. У него только в прошлом месяце был день рождения, и ему подарили приставку Xbox, но теперь ему, конечно, приспичило заиметь еще и гитару. – Правда? – говорит мама. – С каких это пор ты играешь на гитаре? Меня охватывает беспокойство. В нашей семье музыкальным талантом отличалась только Мика. Я ходила на все ее фортепианные выступления. Мне нравилось переживать за нее и в конце аплодировать стоя. Что она сказала бы насчет желания Коджи заняться музыкой? Коджи откусывает кусочек лосося. – Ну, пока я не играю. Но научусь. Мне помогает Иван. И… – тут лицо Коджи расплывается в улыбке, – у меня недурно выходит. – В нашей семье все имеют склонность к музыке, – негромко и с нежностью произносит мама, с печальной улыбкой опуская взор. Мое беспокойство расправляет крылья и обнимает меня за плечи: я так боюсь, что кто-нибудь упомянет Мику. Как можно говорить о музыке и не упомянуть ее? А мне не хочется говорить о сестре. Не могу я говорить о том, что она покинула нас, если для меня она жива. Родители не знают, что я до сих пор вижу ее, но чувствуют, что я не люблю о ней говорить. Психотерапевты советовали им не мешать мне переживать потерю по-своему. Поэтому в этом, как и во многом другом, мама с папой поддерживают меня. Интересно, помнит ли Коджи, что Мика играла на фортепиано. Должен помнить, должен. Как он мог такое забыть? А что если он был тогда слишком маленьким? Что если он все в себе заблокировал? А может, это вообще не имеет значения: фортепиано и гитара – далеко не одно и то же. И все же я чувствую, что каким-то образом Коджи предает память о сестре. Что мы все предаем память о ней. – Знаешь, я когда-то играл на гитаре. Могу показать тебе пару аккордов, – говорит папа. Он не говорит, что играет еще и на фортепиано. Это он учил и меня, и Мику, но ей понравилось гораздо больше, и она не остановилась, пока не стала играть лучше папы и ей понадобились занятия с профессионалом. Я злюсь, что он об этом не говорит ни слова, и это несправедливо по отношению к отцу, ведь я понимаю, что он поступает так исключительно ради меня. Мама улыбается, и я не могу понять, сияет ли улыбка у нее внутри или она скрывает боль, как я. – Это правда. На нашем первом свидании папа сыграл мне на гитаре. Потом мама начинает смеяться, и я чувствую, что смеется она по-настоящему. – И это было просто ужасно. Папа, приложив ладонь к груди, притворяется обиженным: – Я плохо играл! Тогда почему же ты меня поцеловала? – Потому что ты был красивый, – говорит мама, наклоняется к нему и целует его в щеку. – Был? Почему в прошедшем времени? Проведя ладонью по темным волосам отца, мама снова целует его. – Ну, перестань набиваться на комплименты. Ты и сейчас очень даже ничего. Коджи издает громкий стон. – Голубки, – говорит он и прикрывает рукой глаза, как всегда, когда родители у нас на глазах проявляют друг к другу нежность. Наших родителей связывает любовь настолько пылкая, что даже смерть Мики не погасила ее. Если трагедия и изменила что-то, то это лишь укрепило убежденность мамы и папы в том, что нужно еще сильнее любить и друг друга, и нас с Коджи. Я понимаю, что мне повезло, что родители так влюблены друг в друга, но иногда кажется, что они находятся в непроницаемом стеклянном пузыре, где, кроме них двоих, нет места никому. Я со стороны вижу их радость, проявляемую друг к другу теплоту, но не чувствую этого из-за того, что не могу проникнуть внутрь. – И все-таки, – говорю я вслух, – откуда такой внезапный интерес к гитаре, Коджи? – Очевидно, мне суждено стать рок-звездой, – отвечает брат. Чувствуется, что он бодрится, но убежденности в его словах нет, и я чувствую, что в этом и моя вина. В том, что я не поддержала брата. В том, что я не та старшая сестра, которую он заслуживает. В том, что я не похожа на Мику. – А как мы можем быть уверены, что ты на самом деле занимаешься? – спрашивает мама. Не знаю, зачем она притворяется, что Коджи не получит гитару: разумеется, он ее получит. С тех пор как не стало Мики, родители дарят нам все, о чем мы только ни попросим. Я получила красный джип, о котором мечтала, Коджи покупают компьютерные игры, стоит ему только о них заикнуться. Получит он и гитару. Как будто бы все эти вещи заменят нам ушедшую сестру. А может быть, они поступают так из жалости, что когда-то в чем-то отказывали Мике, что не дарили ей все, о чем она просила? – Клянусь, я буду заниматься, – говорит Коджи. – Поверьте мне. – Посмотрим, – отвечает мама. – Здорово! – кричит Коджи, победно вскинув сжатую в кулак руку. – Да, и, кстати, я хочу электрогитару. – Давай для начала купим акустическую, – говорит папа. – А к Рождеству, возможно, заменим ее на электрическую. Кстати, – продолжает он, и его голос становится торжественнее и радостнее, а это всегда признак какого-то «важного заявления», – я тут подумал, почему бы на Рождество нам всем не съездить в Японию? Как вы думаете? Заедем к бабушке. Рис комом встает в горле. Не могу поверить, что отец вскользь за ужином предлагает подобное. Мама залпом допивает белое вино. – Бабушка сама приедет к нам, – отвечает она, не поднимая глаз на мужа. – Я хочу, чтобы они знали и любили Японию, – едва ли не с мольбой в голосе говорит папа. – Подумайте над моим предложением. Самое время. Вам не кажется? Время это никогда не наступит. Мама вздыхает, и этот долгий хрипловатый вздох болью отдается у меня в горле. Ей тоже не хочется ехать в Японию без Мики. – Давай обсудим это позже, – говорит она и наливает себе еще бокал вина. И даже это, по-моему, слишком большая уступка с ее стороны. Ибо подобные инициативы обсуждению не подлежат в принципе. – Рейко! – обращается ко мне папа и, протянув руку, сжимает мою ладонь в своей. – Ты как к этому относишься? – Кен! – говорит мама предостерегающим тоном. Я не могу об этом говорить. Отбросив стул, я встаю и бросаю палочки для еды на стол. Коджи удивленно смотрит на меня. – Мне что-то нехорошо, – поясняю я. – Так что прошу прощения. Взбежав наверх, влетаю в свою комнату и бросаюсь на постель. Меня трясет. В дверь стучат. – Рейко? – слышу я голос мамы из-за двери. – Что с тобой? – Ничего, – отвечаю я. – Просто полежу минутку и потом к вам вернусь. Мама не сразу отходит от двери. – Ладно, – говорит она. – Если тебе что-то нужно, я внизу. Но мама при всем желании не может предоставить то, что мне нужно. Она не может вернуть к жизни Мику, не может заставить меня ее забыть. Она не может ничего переделать. Не может переделать меня. Позже Мика забирается ко мне на кровать и садится рядом. – Я не могу поехать в Японию, – говорит она. – Я знаю, – отвечаю я. – Знаю. И это значит, что я сама не могу поехать. Как можно оставить здесь сестру? – Вы все занимаетесь чем-то без меня, – говорит она. Ее глаза огромны. – А что если он лучше меня? Я имею в виду Коджи. Вдруг ему лучше будет даваться музыка и все обо мне забудут? Он будет играть концерты, как раньше играла я. Я глажу ее по волосам. – Мика, ничего подобного не будет. Никто тебя никогда не позабудет. – Тогда почему обо мне никто не говорит? Я набираю в легкие побольше воздуха: – Мама и папа говорят о тебе. А я… Мне кажется, я не могу говорить о тебе, раз мы с тобой до сих пор разговариваем. Понимаешь? Я не рассказываю ей о глубоко засевшем во мне страхе. Боюсь, что, если заговорю о ней в прошедшем времени, она исчезнет и я больше никогда ее не увижу. Такое объяснение представляется мне лучшим. Она кивает, как будто понимая меня. – Я здесь, рядом с тобой. Здесь и сейчас, – говорю я. – Не хочу, чтобы ты уезжала. – Ее голос дрожит. – Никогда. Ни в Японию, вообще никуда. Я хочу, чтобы ты всегда была рядом. – Но Мика… Я… – Прошу тебя. Пожалуйста, останься со мной. Я не могу ей отказать. Никогда не смогу сказать «нет». Поэтому и остаюсь. Остаюсь, и мы с моей сестрой играем в шахматы. И я поддаюсь ей. Она выигрывает. Так уж повелось. Глава 8 Весна НА СЛЕДУЮЩЕЕ УТРО по пути на кухню меня окликает папа: – Рейко, ты не могла бы на секундочку заглянуть ко мне в кабинет? Кабинет моего отца – это и мастерская инженера, и библиотека. Здесь стоит огромный стол, усеянный листками для заметок, дощечками с рядами уравнений, мерцают подключенные к компьютерам огромные мониторы, которые он сам сконструировал, стены закрывают книжные полки. А еще здесь есть диорамы. Папа их просто обожает. Больше всего ему нравятся настоящие, профессионально изготовленные диорамы, такие как в Музее естественной истории в Нью-Йорке, но вообще он и сам любит мастерить диорамы более скромных размеров. Для него это хобби, как для кого-то собирать модели самолетов. Вдоль книжных полок рядами расположились диорамы – результат трудов долгих лет. Они отображают разные эры. У папы даже хранятся диорамы, которые мы с Микой и Коджи сделали своими руками еще в детстве. Они гордо выставлены на передний план, как у многих родителей, желающих продемонстрировать художественное дарование своих детей. Думаю, для папы они и есть произведения искусства. Он сидит за столом и жестом приглашает меня сесть в большое кожаное кресло. Видно, что он взволнован. Я замечаю это потому, что он вертит в руках очки. – Я хотел тебя кое о чем попросить, но… – папа умолкает на секунду, разглядывая лежащие на коленях руки, – но я хочу, чтобы эта просьба оставалась между нами. Хорошо? Не хочу расстраивать твою маму. Поскольку папина главная задача в жизни состоит в том, чтобы дарить маме счастье, я не могу представить, что он решился на нечто такое, что может расстроить ее. А еще он не умеет хранить секреты. – Хорошо, – говорю я. Я полна подозрений, но и заинтригована тоже. – Я хочу, чтобы ты подала документы в Токийский университет, – говорит папа. Я потрясена. Не знаю, чего я от него ожидала, но точно не этого. – Но ведь он в Японии, – напоминаю я ему то, что он и без меня отлично знает. – В свое время мы планировали поступать туда с Микой. Папа понимающе кивает, но я знаю, что он вряд ли меня понял. – Я просто не хочу, чтобы ты упускала возможности. В конце концов, – он показывает на свой диплом в рамке на стене, – я выпускник этого университета. Ты подашь документы как моя наследница. И это просто чудесный университет. Но можешь подумать и о… Может, университет Темпл? Отец подвигает ко мне проспект университета Темпл. Поверить не могу, что он даже позаботился о проспектах. И мама ничего не заметила. Таким скрытным он никогда не был. – Но папа… они оба находятся в Японии, – повторяю я на случай, если он не понял с первого раза. – За океаном. И ты прекрасно знаешь, что я хочу поступать в УКЛА. Вместе с Андреа. – Знаю, знаю, дорогая. Он поднимает взгляд, и я вижу его широко раскрытые глаза за стеклами очков. – Но не могла бы ты хотя бы просто подать документы? Ради меня? Он переводит взгляд на стоящую тут же на столе фотографию. Я знаю, что на ней мы с Микой. – Я считаю, это пойдет тебе на пользу. Даже сам факт рассмотреть такую возможность. Протянув руку через стол, он берет мою кисть в свою. – Я просто хочу, чтобы перед тобой были открыты все двери, Рейко. Думаю, тебе нельзя отгораживаться от мира. Раньше ты любила Японию. Его глаза полны надежды. – Помнишь ваш альбом? Он вот-вот заговорит о Мике. Мама не позволила бы этой беседе зайти так далеко. Немудрено, что он захотел говорить со мной с глазу на глаз. Я закрываю глаза и тяжело вздыхаю. – Хорошо, – отвечаю. – Я подумаю. – Прекрасно! – отец весь сияет. – Спасибо, Рейко. – Я же только сказала, что подумаю. – Но это уже первый шаг! Первый шаг к будущему, в которое я не стремлюсь. С другой стороны, ужасно не хочется расстраивать отца, разочаровывать его. Хочу быть дочерью, которую он заслуживает, той, которую ему хорошо было бы иметь. Глава 9 Весна Я ЛЕЖУ В ПОСТЕЛИ, ПРОСМАТРИВАЮ проспекты и обдумываю, не скачать ли регистрационные формы с сайтов Токийского и Темплского университетов, как вдруг замечаю свет фар на подъездной аллее. Усевшись в постели, на какое-то безумное мгновение задумываюсь, уж не Сет ли это. Вдруг он тоже решил без предупреждения нагрянуть ко мне домой, как я к нему недавно? Нет, это не он. Ну разумеется. С чего бы ему приезжать? – Рейко! Приехала Андреа, – слышу я голос мамы за дверью. Слышу, как Дре поднимается по лестнице, и быстро сую проспекты под подушку на тот случай, если она ворвется без стука. Андреа плюхается рядом со мной на кровать. – Подвигайся, – командует она, и я, закатив глаза, все же освобождаю ей место. Андреа умеет мной помыкать так, как никто другой. Включая моих родителей. Единственным человеком, кто мог так же мной командовать, была Мика. Нашей с Дре истории тысяча лет. Мы с ней дружим лет с четырех. Обо мне она знает почти все. Но между почти всем и всем лежит пропасть. Конечно, Дре тоже знала Мику. И любила ее, как родную сестру. Старшая сестра Дре, Тори, – та была даже лучшей подругой Мики. Иногда, глядя на Тори, я представляю Мику рядом с ней. Не ту Мику, которую я вижу сейчас (вечно четырнадцатилетнюю и все время в одном и том же желтом платье), а Мику, которой семнадцать, восемнадцать, девятнадцать лет. Дре знает, что значит для меня потеря Мики, пусть даже мы с ней это не обсуждаем. Но иногда мне хочется, чтобы она не знала обо мне так много, потому что, когда сильные чувства захлестывают меня, я тащу за собой и Дре. Все мои друзья в курсе, что произошло в нашей семье, даже те, с кем мы на тот момент еще не были знакомы, которые и в глаза не видели Мику. Наличие мертвой сестры или брата – это то, о чем друзья перешептываются: беззлобно, но все же. Все непременно всё узнают. И тогда, глядя на меня, они видят еще и Мику. С тех пор как сестры не стало, Сет – первый человек, который существует совершенно отдельно от Мики и всего, что с ней связано. – Где ты была все выходные? – спрашивает Дре. – Ты прямо без вести пропала! И в прошлые тоже! И даже не пытайся, – предупреждает она, грозя мне пальцем, – ублажать меня сказками, что у тебя с домашкой был хлопот полон рот. Я сама заносила ее тебе, так что прекрасно помню, сколько тебе задали. – Ой, да я просто себя неважно чувствовала, – оправдываюсь я. Дре картинно закатывает глаза, точь-в-точь как персонаж мультфильма: – Ну-ну. Я стараюсь удержаться от улыбки, но ничего не могу с собой поделать. Возмущение Дре неизменно вызывает у меня улыбку. – Я серьезно! – говорю я. Дре кидает в меня подушкой. – Я знаю, что ты что-то скрываешь, просто не врубаюсь, что именно. – Я честно тебе говорю, – уверяю я, а сама улыбаюсь во весь рот, как Чеширский кот. – Но знаешь, что я делала, когда болела? – Что? – Пересмотрела все восемь фильмов про Гарри Поттера. – Да ладно! Без меня? – Что значит без тебя? Мне казалось, ты слишком крута, чтобы смотреть Гарри Поттера. – Нет такой крутизны, которая мешала бы любить Гарри Поттера. – Тогда почему мы теперь никогда не болтаем про него? – спрашиваю я. – Господи, да не знаю! Тебе известно, как я люблю Гарри! Мы можем разговаривать о нем, когда захочешь. Единственное, почему мы прекратили обсуждать эти книги, – это… – тут Дре умолкает. По этой же причине я не разговариваю о музыке в семье. Потому что вышеозначенные темы навевают мне воспоминания о Мике. И тут до меня доходит, почему я спокойно обсуждала Гарри Поттера с Сетом, но не с Дре. Потому что для Дре это больше чем книжки. Это воспоминания, которые напрямую связаны с Микой. – Мы раньше ходили на киномарафоны в старом кинотеатре, – продолжает Дре. – Помнишь? – Помню, – тихо отвечаю я. – Ходили. Тори с Микой брали нас с собой. Дре не сводит с меня глаз. – Я могу узнать, когда будет следующий такой марафон. Мы их сто лет не посещали! Я выдавливаю из себя улыбку и киваю: – Да, было бы прикольно. Но нет. Без Мики – нет. – Нам точно надо сходить как минимум на один большой киномарафон перед тем, как мы поступим в колледж, – говорит Дре. Я переворачиваюсь на спину, испытывая облегчение, что тема разговора сменилась. – С чего это ты вдруг заговорила о выпускном? Нам еще учиться и учиться. – Да, но время пролетит, и не заметишь. Тори говорит, что последний год буквально проносится. И что нам придется брать от жизни все. Я и так всегда стараюсь брать от жизни все. – Поверить не могу, что это наше последнее настоящее лето, – говорю я. – Что ты имеешь в виду? У нас и следующее лето будет. И прикинь, что я слышала? – Дре переходит на театральный шепот. – Я краем уха слышала, что и в колледже тоже бывают летние каникулы! Я закатываю глаза: – Ну, ты меня поняла! Это наше последнее школьное лето. На следующий год мы уже не вернемся осенью в школу Палм-Спрингс. И кто вообще знает, куда заведет нас наш путь? – Хм. Я, кажется, знаю. В УКЛА. Как мы и собирались. Но мы туда далеко не всегда собирались. Прежде у меня были другие планы. – Папа хочет, чтобы я подала документы в японские университеты, – выпаливаю я. Глаза Дре округляются: – О боже! Потому что она знает, что это означает для меня. – И что… Что ты думаешь по этому поводу? – опасливо осведомляется она. – Ну это просто смешно, – отвечаю я. – Как ты только что сказала, мы будем поступать в УКЛА. И пусть я сама затронула эту тему, я не хочу вдаваться в детали. – Ладно, – соглашается Дре. – Но… Может быть, тебе все-таки подать туда документы? Ради отца? Я имею в виду, как вообще можно отказать Кену? Эта его улыбка. Глаза. Ямочки, в конце концов. Я издаю стон: – Заткнись, Дре. Она всегда поддразнивает меня, какой красавец у меня отец. – Нет, я серьезно, тебе надо подать документы. Это может пойти тебе на пользу. – Он то же самое сказал. – Ну что ж, значит, он большой умница. А я разве не говорила тебе, что он красавчик? – Ан-дре-а!.. Моя подруга заходится смехом. Хохочет она во весь голос; кажется, этот смех рикошетит от стен моей комнаты. Он так заразителен, что и я тоже начинаю хохотать. – Ты слишком засиделась дома в заточении, – говорит Дре, и я чуть не пробалтываюсь, что в пятницу вечером ездила к Сету Роджерсу домой, и лишь потом понимаю, как дико это прозвучало бы. – Поедем съедим мороженого, – предлагает Дре. – Поедем во «Фриз», а по пути захватим Либби. Думаю, мы с Дре всегда пользовались популярностью – еще совсем девчонками, когда все притворялись, что никакой популярности не существует. Но все это мало что для меня значило, пока мы не перешли в старшие классы. Я видела, какой популярной в старшей школе была Мика, и знала, что должна стать такой же. Поэтому, когда мы с Дре попали в огромную школу Палм-Спрингс после крошечной Маунтин-Виста-Миддл-Скул, в которой проходили программу средней школы, мы сразу начали общаться с Либби, Меган, Заком, Питером и Майклом. Мы превратились в настоящую компанию. Не просто компашку, а КОМПАНИЮ. Но Дре была и остается моей лучшей подругой. Дре останавливается у дома Либби и сигналист. Либби выбегает наружу, ее светлые волосы собраны в высокий конский хвост. Она неуклюже забирается на заднее сиденье. Иногда мне приходит в голову мысль о том, уж не считает ли себя Либби третьей лишней в нашей с Дре компании. Вероятно, ей вообще до лампочки. У нее есть Меган и остальные наши общие друзья. А еще Либби в основном заботит лишь один человек на свете – Либби. За прошедшие годы на ее счету множество глупостей, например на прошлой новогодней дискотеке она полезла целоваться к парню Дре. После этого девочки с месяц не разговаривали, но обозлиться на Либби не так уж просто. Если не обращать внимания на ее проколы, с ней всегда весело. Да и, в конце концов, идеальных людей нет. Уж я-то знаю. – Изнываю от жары и скуки. Здесь в буквальном смысле нечем заняться, – сообщает Либби. – Не в буквальном, – отвечаю я, вспоминая рассвет, который мы сегодня встретили с Микой. Или крошечную сову, которую увидела в пятницу, возвращаясь от Сета. И то, как звезды сверкают над ночной пустыней. Но я молчу. Потому что даже при наилучшем раскладе она просто всего этого не поймет. При худшем – осмеет меня. Мы с ней живем будто в разных пустынях. А может, даже в разных мирах. В школе я оказываюсь в ее мире, в котором мне не должно быть дела до неба в пустыне. Как это все-таки изматывает – быть двумя разными Рейко. – Я счастлива, что через несколько недель отправлюсь на Гавайи. Прямо слава богу. Поваляюсь на островном солнышке, глядишь найду островного па-а-а-арня! – радостно нараспев мечтает она. – Солнца у нас и тут хватает. И в твоем отеле кроме тебя будут еще туристки, – пытаюсь отрезвить ее я. – Может, и так. А может быть, я встречу горячего гавайского мачо. И Либби изображает танец хула. Как ей кажется. – Эти телодвижения точно соблазнят кого угодно, – хоть и суховато, но с улыбкой высказывает мнение Дре. – Эй! Да я прекрасно танцую. – Либби шлепает Дре по руке. Потом, откинувшись на спинку сиденья, вздыхает. – Ну, даже если и не встречу горячего гавайского серфингиста, то хотя бы позагораю. Может, даже вернусь чернее вас обеих! Дре фыркает: – Ну-ну, детка. Дерзай! У Дре мексиканские корни, а у меня оливковый оттенок кожи, как у папы. Так что мы от природы куда более загорелые, чем Либби. – Ну погодите. Я еще вернусь к вам с гавайским любовничком и гавайским загаром. Дре мотает головой, и ее волосы – каре до плеч – летают из стороны в сторону. – Все в твоих руках, Либби. – А куда мы вообще едем? – спрашивает Либби. – Во «Фриз», – отвечает Дре, сворачивая на Саут-Палм-Каньон-Драйв. – Ого! Тогда нас ждет халявное мороженое! – Либби подскакивает на заднем сиденье. – Халявное мороженое? – переспрашивает Дре. – У них что, акция? Либби, перекинув конский хвост с одного плеча на другое, поправляет декольте. – Если можно назвать акцией то, что для Либби во «Фризе» всегда мороженое на халяву. – С каких это пор? – недоумевает Дре. – С тех самых, когда там начал работать Джейк Кэмпбелл, – хитро улыбается Либби. – Джейк Кэмпбелл? Тот самый Джейк Кэмпбелл, которого в прошлом году выставили из школы за хранение травки в кампусе? – уточняю я. – Это тот самый Джейк Кэмпбелл, с которым Либби терлась все прошлое лето, – ухмыляется Дре. – Как я сразу не догадалась, что все лишь ради бонусов в виде мороженого. – А почему я об этом не знала? – спрашиваю. Либби, надо отдать ей должное, даже не краснеет. – Не можешь же ты все знать, детка. И вообще, вы просто завидуете, что у меня все так в тему плюс мороженое за так. Рейко, скажи честно, когда ты в последний раз целовалась? Дре старательно изображает шок: – Пресвятая Троица, да наша малышка Рей разве вообще с кем-то целовалась? – Ладно, ладно, – бормочу я, когда мы подъезжаем к парковке у «Фриза». – Уж и забыла когда. Я просто избирательна. И вы обе это хорошо знаете. – Забыла когда? Рей, да ты ни с кем не встречалась со времен Райана. А это было несколько месяцев назад, – напоминает мне Дре. – Ну, никого из новеньких в компашке не появилось. И в отличие от некоторых, – я, приподняв брови, смотрю на обеих подружек, – я не цепляюсь за тех, кто постоянно торчит в списке популярности Палм-Спрингс. Но готова поспорить, что у Джейка Кэмпбелла и мне достанется халявное мороженое. Но только мороженое, – усмехаюсь я. – Пойдемте. И вот я напяливаю на физиономию самую очаровательную из своих улыбок и вхожу во «Фриз» вместе с моими девочками, ожидая, что нам вот-вот придется отскребать Джейка Кэмпбелла от пола. Ну а после, разумеется, наслаждаться бесплатной порцией мороженого. Кого я никак не ожидаю увидеть здесь, так это Сета Роджерса. Стоя за прилавком с мороженым, он уставился на меня как на привидение. Глава 10 Весна СОБРАВ В КУЛАК ВСЮ силу, я заставляю себя не повернуться и не улизнуть отсюда. Пытаюсь вспомнить, говорил ли он что-нибудь о подработке в этом кафе-мороженом. Может, и говорил, да я забыла? Либби, ничего не подозревая, неторопливо подходит к прилавку и прислоняется к стеклянной витрине. – Ты не Джейк Кэмпбелл. Но твое лицо мне вроде бы знакомо. Сет бросает на меня взгляд бледно-голубых глаз. Знаю, он ждет, что я сейчас вмешаюсь и поясню: «Это же Сет. Сет Роджерс. Я его знаю». Но я безмолвствую. – Что вам предложить? – наконец произносит Сет. – Он и говорить умеет! – восклицает Либби с притворным удивлением и поворачивается ко мне. Она ждет, что сейчас на очереди моя реплика, потому что ее приколы всегда срабатывают лучше, если мы действуем дуэтом. Сет не отрывает взора от меня, и я замечаю в нем немую мольбу. Несмотря на то что солнце село и кондиционер шпарит на полную мощность, меня прошибает пот. «Ну признайся, признайся, что знаешь меня», – безмолвно кричит Сет. Я делаю вдох и шаг вперед, и поза Сета становится более непринужденной. – А куда подевался Джейк Кэмпбелл? – спрашиваю я, и Сет весь обмякает, как марионетка, когда кукловод опускает веревочки. – Его уволили, – коротко бросает он, опустив глаза. – Бог ты мой, какой же ты занудный, – высказывается Либби. Меня передергивает от ее тона, но я понимаю, что ее взбесило. У Либби просто не укладывается в голове, что кто-то из ребят может ее игнорировать, и это выводит ее из себя. Она не понимает, почему это он ей не подыгрывает. И еще ее раздражает, что он даже не взглянул на нее за все время, пока мы стоим у прилавка. Потому что Сет уставился на меня. – Либби, – с упреком говорит Дре. – Что? Это же так и есть! – бросает в ответ Либби. – Мы из одной школы, – ледяным тоном произносит Сет. Либби хохочет: – Школа у нас огромная, мой милый. И не надо психовать из-за того, что мы не знаем, как тебя зовут. Пока глаза Сета снова ищут мои, я пытаюсь вспомнить, всегда ли Либби так себя ведет, если ей что-то нужно. И не бываю ли я сама такой. – Мне мороженое со вкусом соленой карамели, – заказываю я, стараясь говорить ровным голосом. – Твое любимое, – комментирует Сет, и я вздрагиваю. Дре и Либби многозначительно переглядываются, и тут Либби начинает хихикать. Хуже того, я слышу, что и Дре следует ее примеру. – Угадал, – говорю я Сету. Но совсем не это я хочу сказать. Я хочу сказать: «Девочки, на самом деле я в пятницу была у Сета дома. И вообще-то мне с ним нравится». А потом всем улыбнуться. Я знаю, что смогу так выступить. И все расставить по местам. Но фразы будто заперты на замок во мне, и я понятия не имею, как выпустить их на свободу. Я стараюсь изо всех сил, но по ощущениям это как пытаться открыть насквозь проржавевший кран. И все потому, что я знаю, какого мнения мои подружки – да что там подружки, вся наша шарага! – о Сете. Как знаю и то, что они подумают обо мне, узнай, с кем я тусовалась. Пусть даже всего-то пару раз. – Вообще-то я больше всего люблю мороженое со вкусом шоколадного печенья, – буднично сообщает Дре, без намека на флирт и попыток добыть себе бесплатную порцию. Она каким-то образом уловила, что я сейчас не в своей тарелке – точно не в своей, тут же перестала лыбиться и подкалывать Сета и решила сгладить углы. Сет кладет шарик мороженого со вкусом соленой карамели для меня, потом шарик со вкусом шоколадного печенья для Дре и протягивает нам рожки. – А тебе какое? – обращается он к Либби, которая все еще пытается определить, что стало с нашей обычной схемой поведения. – Клубничное, – говорит она. – С вас шесть долларов, – объявляет Сет, протягивая Либби рожок с клубничным мороженым. – Ой, Сэм… – начинает она. – Сет. – Может быть, организуешь что-то типа… ученической скидки? Раз уж мы учимся в одной школе, ну ты понимаешь… – Либби все еще не теряет надежды. Лицо Сета так и остается каменным. – С вас шесть долларов, пожалуйста, – повторяет он. – Ну то есть об этом же никто не узнает. Здесь же не взвешивают остатки мороженого по вечерам. Я знаю, потому что Джейк всегда угощал меня мороженым. – Может быть, за это его и уволили, – с по-прежнему непроницаемым лицом произносит Сет. Дре прыскает. И я уже в душе почти надеюсь на то, что она ну хоть на секунду, но поймет, почему мне по душе его общество. Либби преувеличенно трагически вздыхает. – Хорошо, – говорит она таким тоном, словно ей все это смертельно наскучило. Потом поворачивается ко мне и Дре: – Я оставила кошелек в машине, так что одной из вас, сучки, придется купить мне мороженку. – Я куплю, – говорю я. – Подождите меня в машине. Дре и Либби снова переглядываются, и Либби, кажется, даже собирается что-то сказать, но Дре жестом затыкает ей рот. Обе мои подружки покидают кафе. – М-да. Вот так та?к, – произносит Сет. Его взгляд безжалостен. – Бери карточку, Сет. Чувствую, как принужденно звучит эта фраза. – Просто не могу поверить, – говорит он, вставляя карточку. – Послушай, я понятия не имела, что встречу тебя здесь… Он одаривает меня такой язвительной улыбкой, что я невольно умолкаю. – Охотно верю. Потому что, если бы знала, ты бы в жизни сюда не приехала. Побоялась бы навязывать подружкам мое общество. – Это не так, – возражаю я, но он поднимает брови. – Ладно, Рейко, – говорит он, кивая на окно, – не заставляй своих подруг ждать. – Сет… – Я делаю еще одну попытку объясниться, но он разворачивается и уходит в подсобку позади прилавка, оставив меня наедине с рожком мороженого. – Да уж, все это очень странно, – говорит Либби, когда я забираюсь к ней на заднее сиденье. – Рейко, почему он… так на тебя смотрел? – Ничего он не смотрел, – отвечаю я. – Да точно смотрел. И откуда ему знать, какое у тебя любимое мороженое? – Она передергивается. – Какой-то псих. – Ну и выражения, – говорю я и чувствую, как мои щеки заливает румянец. – С каких это пор ты превратилась в мисс Конгениальность? – фыркая, произносит Либби. – Ты что, защищаешь Сета Роджерса? У него вид того парня, который в конечном итоге запирает невинную жертву у себя в подвале или что-нибудь в этом роде. – Либби! – резко восклицает Дре и поворачивается, чтобы треснуть Либби по ноге. – Что? – отвечает Либби и округляет глаза с выражением наигранной невинности. – Господи, Либби! – говорит Дре, сердито глядя на нее. – Меня уже достали эти разговоры о Сете Роджерсе. – Я стараюсь говорить равнодушным тоном, как будто мне на него наплевать. – Дре, ты радио не включишь? Дре исполняет мою просьбу, но я прекрасно понимаю, что она за мной наблюдает. На душе у меня паршиво. Я ведь ее лучшая подружка, а лучшие подружки обо всем друг другу рассказывают. Но я не знаю, как словами объяснить то, что происходит между мной с Сетом. Глава 11 Весна Я НЕ ПЕРЕСТАЮ ДУМАТЬ о том, что произошло в кафе-мороженом. У меня совершенно нет желания чувствовать себя виноватой, но я все равно чувствую, и вина моя разрастается, как тень огромного приближающегося грузовика, пока я не начинаю понимать, что проблема, оказывается, не только в Сете, пока она не трансформируется во что-то совершенно иное – и это чувство настолько сильно, что вот-вот поглотит меня без остатка. Этой ночью в постели мысли, которые я обычно держу под замком в отдаленном уголке сознания, вновь оживают. Сбежав из-под замка, они окружают меня, наседают, давят, пока я не убеждаюсь, что заснуть не смогу. Мои простыни мокрые от пота, длинные волосы обвивают шею, как морские водоросли. Распутав, я откидываю их назад. Потом снова ложусь, стараясь не обращать внимания на дрожь, и закрываю глаза. Мне нужно спать. Мне нужно спать. Нужно поспать. Но каждый раз, закрывая глаза, я вижу перед собой Мику, но не такую, как та, что приходит ко мне сейчас, – не в желтом платье, а такую, какой я в последний раз видела ее живой. На ней было бикини. Желтое. Увидев Мику в нем, мама начала напевать знаменитую песню Брайана Хайланда о крошечном бикини: «Itsy bitsy teenie weenie yellow polka-dot Bikini»[9 - «Крошечное, малюсенькое желтое бикини в горошек».]. – Мам, но оно же не в горошек! – говорит Мика, при этом улыбаясь. – Да, но оно крошечное! И желтое! Мама отошла назад и осмотрела мою сестру с восхищением: – Ты очень красивая. – А я? – капризным тоном спросила я и закружилась перед мамой. – Ты тоже красивая, – рассмеялась мама. – Мои красивые девочки. …Нас швыряет в океан, крутит, как носок в стиральной машине. Под пальцами песок. Еще одна волна ударяет мне в лицо. Вода заполняет горло… Мика. Мика! Сердце молотком стучит в груди, легкие горят, я вскакиваю и жадно хватаю ртом воздух. Нужно выбраться из комнаты. Выбраться из дома. Мне нужно на улицу. В машине тихо. Машина – зона, свободная от призраков. С минуту я сижу на переднем сиденье под пристальным взглядом луны, положив голову на руль. В эту минуту я думаю о том, чтобы позвонить Дре, но не хочу сейчас превратиться в неизвестную ей Рейко. Я хочу быть кем-то другим. Через несколько минут все же набираю сообщение.  Только не Дре. «Можно я за тобой заеду? Буду у твоего дома через 20 мин». Когда я подъезжаю, Сет уже ждет на улице у трейлера. Раньше я никогда не отправляла ему сообщений, и на это он тоже не ответил, но я все равно приехала – на всякий случай. У меня было предчувствие, что он все же выйдет, даже после эпизода во «Фризе». А может быть, именно из-за него. Сет садится в машину, не произнося ни слова, и несколько минут мы едем молча. Я заговариваю первая: – Послушай, мне очень неудобно. Я просто не ожидала тебя там увидеть. Он пристально смотрит в окно. – Это было дерьмово. Потом поворачивается ко мне, и взгляд его пронзителен и ясен, как звезды над нашими головами. – Для тебя что, настолько неприемлема мысль о том, что мы можем быть друзьями? Я настолько немыслимый тип? Я ловлю его взгляд. – Простишь меня? Он вздыхает и с этим вздохом изгоняет из себя всю свою тоску и раздражение. – Да, – отвечает он, а потом качает головой, но не мне, а как бы захватившим его мыслям. – Конечно. Еще какое-то время мы едем, углубляясь во тьму пустыни. Мы оба молчим, а потом я сворачиваю на обочину и останавливаюсь. – Не хочешь прогуляться? – Хочу, – отвечает он, глядя мне в глаза. – Пожалуй, да, хочу. Мы гуляем по пустыне плечом к плечу, почти в полной тишине, подсвечивая телефонами дорогу, когда света луны не хватает. Натыкаемся на череп койота, дочиста обклеванный птицами и отбеленный солнцем. Он меньше и куда более хрупкий, чем принято считать, и белеет в свете луны и звезд. Нам он кажется волшебной находкой. А потом мы, вернувшись к машине, садимся и едем дальше и дальше, разговаривая. Через какое-то время я спрашиваю Сета, чем он намерен заниматься во взрослой жизни. – Если бы я мог выбрать все что угодно? – спрашивает он. – Я бы создавал настольные игры. Или компьютерные. В общем, стал бы гейм-дизайнером. Хотя я даже и не представляю себе, как туда пробиться. – Так же, как пробиваются другие. Находишь сайт компании. Отправляешь им электронное письмо. Звонишь. Получаешь стажировку. Где-то в гортани у Сета рождается булькающий звук. Я не сразу понимаю, что это он так смеется. – Что? Он поживет плечами: – Я даже не знаю, стану ли вообще поступать в университет. – О чем ты говоришь? Ты один из умников в нашей параллели. И у тебя был бы самый высокий балл по физике в программе углубленного изучения, если бы я тебя не обогнала, – я усмехаюсь и перекидываю волосы на другое плечо. – В любом случае я уверена, что ты можешь подать заявку на финансовую помощь или что-то такое. Ты просто обязан подать документы в один из университетов Калифорнии. Там нужно-то всего одно заявление для всех отделений: Санта-Барбара, Ирвин, Риверсайд. – Я делаю паузу. – Может быть, ты даже в УКЛА поступишь. Сет закатывает глаза: – Ладно, Рейко, как скажешь. – Я просто пытаюсь тебе помочь. – Так бывает не у всех, Рейко: чтобы мечты сбывались, стоит только щелкнуть пальцами. – Что это ты имеешь в виду? – Ты же понимаешь, что у тебя довольно привилегированное положение, так? Ты можешь делать что захочешь. – Я для этого пашу, как раб на галерах, – говорю я, нахмурившись. Но при этом вспоминаю, где живет он и где живу я. И начинаю сомневаться, так ли уж он неправ. – А я разве нет? – Сет, я только хочу сказать, что тебе нужно нацелиться на успех. Он качает головой: – Ты не представляешь, о чем говоришь. Но он улыбается мне: – Может быть, если я буду с тобой общаться, мне тоже перепадет немного удачи. – Я не четырехлистный клевер, – хмыкнув, отвечаю я, но тоже улыбаюсь. Когда мы подъезжаем к его дому и солнце уже окрашивает небо в розовый цвет, Сет неожиданно говорит: – Эй, остановись! Мне кажется, там что-то есть. Я резко торможу, и сначала, когда мы выходим из машины, мне кажется, что нас окружают огромные камни. Но потом один из них начинает двигаться, и я вижу, что перед нами гигантские пустынные черепахи. Всего их около восьми или девяти, и они, вытянув по-стариковски морщинистые шеи, поворачивают мордочки к солнцу. Мы садимся прямо среди них, стараясь вести себя как можно тише, и создается впечатление, что мы встречаем рассвет в компании динозавров. Позже Сет рассказывает, что пустынные черепахи любят уединение, и им вообще-то не свойственно собираться в такие большие группы. Но я считаю, что далеко не все и не всегда в мире происходит по определенной причине. Иногда и без видимых причин. В точности так же нет особых причин, почему мы с Сетом встречаемся все чаще. Это просто происходит – и все. Глава 12 Весна В ПУСТЫНЕ НЕГДЕ СПРЯТАТЬСЯ. В пустыне мы отбрасываем длинные тени. Протянувшись по песку, они копируют наши движения, прежде чем зажить собственной жизнью. Мы не касаемся друг друга, чего не скажешь о наших тенях. Я вижу, как тень Сета тянется к моей. – Жарко, – говорю я, отворачиваясь от его тени. Отворачиваясь от него. – Это ты рвалась приехать сюда, – замечает Сет, подвигаясь на долю сантиметра ближе ко мне. В последнее время это вошло у него в привычку. С тех пор как мы встретили в пустыне рассвет с черепахами, мы общаемся каждые выходные. Иногда вместе делаем уроки, но чаще просто бродим по пустыне. Сейчас суббота, и мы приехали сюда в самый пик жары, чтобы показать друг другу танец теней. И я замечаю все его взгляды украдкой, то, как его взгляд скользит по моему телу, когда ему кажется, что я не смотрю. Замечаю, как замирают на мгновение кончики его пальцев, когда появляется повод до меня дотронуться. Интересно, как это связано с жарой? Может быть, все дело в ней? Интересно, а на меня она влияет? Существует явление, которое называют солнечным ударом. При температуре воздуха +38 градусов любой начал бы творить безумия. И все это пекло приходится вдыхать. Никуда от него не деться. А ведь это лето еще жарче, чем прошлое. В нашем регионе каждый градус имеет значение. Чувствуешь, что поджариваешься, как картофельные чипсы. Мое тонкое шелковое платье-рубашка прилипает к телу, становясь второй кожей, как у змеи, готовой вот-вот сбросить ее. Так и хочется избавиться от нее. Представляю, какую реакцию это вызовет у Сета. Внезапно меня переполняет желание скрыться от солнца. Уйти от этой жары. – Поехали отсюда, – говорю я, вставая на ноги и делая шаг в сторону от Сета. – Поехали ко мне домой, освежимся в бассейне. – Хорошо, – говорит он после короткой паузы, будто обдумывая, не отказаться ли. Я улыбаюсь, и он в ответ тоже расплывается в улыбке. В ответ моя улыбка становится шире. Так и начинается этот обмен сообщениями без слов с участием только улыбок, этакий пинг-понг из улыбок, пока улыбаться не начинает не только мой рот и мое лицо, а все мое тело. Сету я улыбаюсь чаще, чем остальным знакомым мне людям. Глава 13 Весна КОГДА МЫ ПОДЪЕЗЖАЕМ к дому, я вижу, как Сет поедает глазами увиденное. Несмотря на то что мы так много времени проводим вместе, я впервые пригласила его к себе, и Сет так потрясен, что едва ли не лишился дара речи. Он просто смотрит и смотрит по сторонам, пока у него глаза на лоб не полезут. Видя его реакцию, я и сама смотрю на наш дом, да и на всю свою жизнь по-новому. Его глазами. Наш дом и незаметен в пустыне, и сильно выделяется на ее фоне. Это двухэтажное здание, но вытянутое в длину и приземистое. Достаточно низкое, чтобы уютно устроиться у подножья гор. У нас есть лужайки перед домом и на заднем дворе. Поддерживать зеленый газон в пристойном виде – довольно дорогое удовольствие, но моя мама настаивает на этом, а папа только пожимает плечами и говорит, что он не против оплачивать эту прихоть. Просто ему нравится доставлять маме радость. Потому что, если рада и счастлива она, счастлив и он тоже, и даже стены дома излучают счастье – и все мы счастливы. Раньше счастье очень легко давалось моей семье, но теперь это то, за что всем нам приходится сражаться. И хотя я уверена, что родители прекрасно понимают, что за деньги счастье не купишь, они стараются изо всех сил. Еще у нас есть бассейн, но, насколько мне известно, он есть почти у всех, кого я знаю. Кроме Сета, потому что тот обитает в трейлере, вокруг которого сплошные камни и чуточку песка. Но, когда мы заходим внутрь, Сет умудряется удержаться от удивления и даже немного расслабляется. Хотя бы немного. – Ого… – бурчит он себе под нос. – Что? – переспрашиваю я и подталкиваю его плечом, после чего он, тихонько присвистнув в знак одобрения, признает: – Здесь… действительно так здорово! – Нормально, – говорю я и пожимаю плечами. Ничего другого я с детства не видела. Но зато хорошо помню, как впервые увидела этот фургон, в котором он живет. Тогда все тоже показалось мне нереальным. И я вдруг понимаю, что сейчас произошло ровно противоположное: что теперь мой дом, моя жизнь и все, что со мной связано, кажется ему нереальным. – Рейко, у вас более чем нормально. Я в таком красивом доме никогда раньше не бывал. – Он робко улыбается мне. – Прости, я так говорю, как какой-нибудь придурок из трущобы. И что-то в этой застенчивой улыбке заставляет меня улыбнуться в ответ, что-то вроде рефлекса, как будто уголки наших губ связаны незримыми нитями. От мысли о том, что мой рот соединен со ртом Сета, я вздрагиваю. Не то чтобы я раньше об этом никогда не думала, потому что это не так. И всегда эти мысли возникали как-то случайно, в самых неожиданных контекстах. Точно так же я думаю о том, что иногда целую тех, кого – я была уверена – поцеловать мне никогда не доведется. Например, Тони из гастронома или моего учителя рисования мистера Флинна. Просто чудна?я мысль, желание узнать, почувствовать, каковы их губы на вкус. Хотя я точно ни на что подобное не решилась бы. Но почему-то мысли мои постоянно возвращаются к Сету и его губам. К его чуть великоватому рту с тонкими обветренными губами. Такие не должны бы меня привлекать, и все же… я не могу о них не думать. – Что с тобой? – удивляется Сет. – Ты как-то странно на меня смотришь. – У тебя песок на щеке, – вру я и, протянув руку, смахиваю с его щеки несуществующие песчинки, и кончики моих пальцев прикасаются к его коже едва-едва, как птичьи перышки. От этого прикосновения Сет весь деревенеет. Задерживает дыхание, даже сердце его, кажется, перестает стучать. – Вот теперь все о'кей, – с облегчением говорю я, потому что не почувствовала ничего особенного, как если бы прикоснулась к Дре или своему брату Коджи. Все хорошо, все нормально. Мы просто проводим с Сетом Роджерсом время, и нечего тут думать о поцелуях. – Идем, – бросаю я через плечо, – я покажу тебе остальной дом. – Мы идем в кухню, которая переходит в гостиную. На диване перед телевизором, развалившись, сидит мой брат и режется в компьютерную игру. – Где мама с папой? – спрашиваю я. – Их нет, – отвечает он, не поднимая глаз. Раньше Коджи был таким милашкой. Когда он был маленьким, мы с Микой обожали с ним играть. Он даже позволял нам себя переодевать. Но когда Мика погибла, между нами с братом будто пропасть разверзлась. Я сейчас больше времени провожу с Микой (той, которая запечатлелась в моей памяти), чем с Коджи. Да к тому же он все равно постоянно играет в компьютерные игры или бренчит на гитаре. – Я уже сообразила, что их нет. Но где они? Брат не отвечает, поэтому я обхожу диван и встаю прямо перед монитором, закрыв его. – Эй! – вскрикивает он. – Где мама с папой? – У Хендерсенов вроде. Барбекю, ужин, ланч – что-то в этом роде. Не знаю, я их не слушал. Напиши маме СМС и отойди, пожалуйста. Я плюхаюсь рядом с ним на диван и рукой подзываю Сета. Он все еще стоит в кухне за мраморной стойкой и кажется потрясенным. – Коджи, это… – И я вдруг умолкаю. Не знаю, как представить Сета. Думаю, мы друзья? Но слово «друзья» звучит и слишком интимно, и слишком отстраненно, чтобы описать наши отношения. Так что я просто говорю: – Это Сет. Сет, это мой брат Коджи. Коджи, можно Сету позаимствовать парочку твоих плавок? – такой легкий укол в сторону Сета, типа ему будут впору плавки моего младшего брата. – Не вопрос, – отвечает Коджи, не отрывая взора от монитора. – Они в самом нижнем ящике комода у моей кровати. – Хочешь поплавать с нами? – спрашивает Сет и присаживается на подлокотник дивана. – Ну, ты же должен быть в курсе, что моя сестра на самом деле не плавает, да? – спрашивает Коджи. Я вздрагиваю при мысли, что он сейчас скажет в ответ. Не подхожу к воде с тех пор, как погибла Мика. Я могу поплавать в бассейне на матрасе, но мне ненавистно погружаться в воду, не говоря уж том, чтобы нырять. Не хочу, чтобы Сет об этом знал. И не хочу, чтобы расспрашивал, почему я не плаваю. – Она там просто валяется и ничего не делает, – говорит Коджи, и я успокаиваюсь. На секунду он отводит взгляд от экрана и пристально глядит на Сета. – Так кто ты такой – еще раз? – Я Сет, – отвечает он. – И откуда ты знаешь Рейко? В Коджи пробуждается инстинкт защитника сестры – это необычно, но мне кажется таким милым. Он смотрит на меня, потом на него, потом снова на меня, на минуту позабыв об игре и пытаясь сложить в голове картинку. Картинку, на которой мы с Сетом рядом. Если даже мой брат не в состоянии понять, что общего может быть у нас с Сетом, почему мы общаемся с ним, то уж мои друзья точно не поймут. Мне хочется убежать из дома и утащить Сета за собой. Наверное, мы можем существовать вдвоем с ним только в пустыне. Но никак не у меня дома. И уж точно не в школе. – Живу неподалеку, – произносит Сет. Коджи пожимает плечами и снова берет в руки джойстик. – Клево, – говорит он. Я медленно выдыхаю, начиная осознавать, что мои с Сетом отношения имеют какой-либо смысл, только если мы вдвоем. Даже безобидный обмен репликами с моим младшим братцем придает им еще больше неловкости, и наши взаимоотношения теряют обычную простоту и легкость. Когда мы с ним вдвоем, мы без труда скользим по волнам. Любой довесок в виде еще кого-нибудь неизбежно тянет нас на дно. – Ну ладно, приятель, удачно тебе перейти на следующий уровень, – говорит Сет. Потом он качает головой. – Ведь всегда есть следующий уровень, правда? Он не смотрит ни на моего брата, ни даже на монитор. Он в упор смотрит на меня. Под этим взглядом я чувствую себя очень странно. Не могу понять, на что он намекает, но потом на его лице появляется улыбка, и передо мной снова Сет – все в порядке. Он идет за мной на второй этаж. – Комната моего брата в конце коридора, – говорю я. – Возьми там любые плавки из нижнего ящика комода. – Понял, – говорит Сет, но идет не к двери в комнату Коджи, а в комнату Мики. Бросаюсь к нему и, отдернув его руку от дверной ручки, выкрикиваю: – Нет! Сет отскакивает, будто ожегся. – Это… это не комната Коджи, – говорю я. – Его дверь вон там, в конце коридора. Я указываю рукой где. – А здесь что? Рука Сета снова тянется к двери, как будто собирается ее открыть. Еще я замечаю, что его взгляд задерживается на висящей на стене в рамке фотографии меня, Мики и Коджи. Я делаю шаг и загораживаю рамку. – Ничего особенного, – говорю я. – Кладовка. Иди переоденься. Я стою в коридоре, пока Сет не заходит в комнату моего брата. Но даже после этого я какое-то время жду, желая убедиться, что он не собирается вернуться обратно и открыть эту дверь. Дверь в комнату Мики. Интересно, знает ли он? Понял ли он все, взглянув на это фото? Или, может, в школе кто-то уже обо всем ему рассказал. Я так этого не хочу. Не хочу, чтобы он задавал вопросы о Мике. Поэтому, несмотря на то что я прекрасно умею сама завязывать тесемки на верхней части купальника, я жду Сета в коридоре. Я завязала только тесемки на шее и стою, прижимая бикини к груди: спина голая, завязки болтаются по бокам. Это новый купальник вишнево-красного цвета. Я знаю, что он мне идет. Увидев меня, Сет округляет глаза. Я рада. Я хочу, чтобы он думал обо мне, только обо мне одной и ни о чем и ни о ком больше. – Поможешь завязать? – говорю я и поворачиваюсь к нему спиной. Я чувствую, как дрожат его пальцы, пока он возится с тесемками. – На один или на два бантика? – едва слышно спрашивает он. – Хватит и на один, – отвечаю я. А потом голос мой становится тихим и нежным: – Ты просто за них не дергай, а то купальник спадет. Он издает какой-то звук, который можно принять и за смешок, и за стон. – Пошли, – говорю я, ускользаю от него и сбегаю по лестнице. Так мы оба отделываемся от мысли о запертой двери в комнату Мики. * * * Я сижу на ступеньках бассейна, опустив ноги в воду, как русалка, которая греется на солнце. Мысль о русалках заставляет меня содрогнуться. Когда были маленькими, мы всегда играли с Микой в одну игру в океане: мы ныряли, как учил нас папа, и снова выплывали на поверхность. Я отбрасываю это воспоминание, после чего, откинув голову, закрываю глаза. Чувствую на себе взгляд Сета. Я не открываю глаз: пусть себе смотрит, сколько хочет. На солнце секунды тянутся медленно и лениво. Когда я открываю глаза, Сет плавает на спине на другой стороне бассейна. Может, он вообще на меня не смотрел? Может, я себе это просто навоображала? Глава 14 Весна КОГДА СТАНОВИТСЯ ТАК жарко, что даже в бассейне и то не усидишь, мы заворачиваемся в полотенца и заходим в дом, чтобы готовиться к экзаменам. С каждый разом, когда мы проводим время вместе, я замечаю, как Сет чувствует себя в моем обществе все непринужденнее, как с него слой за слоем спадает все наносное, оставляя его таким, какой он есть на самом деле. Есть что-то пьянящее в том, что я действительно открываю в ком-то личность. Того, кого никто больше не знает. Того, кто только мой и больше ничей. Сет достает из рюкзака учебники и тетрадки. – А твоему брату разве не надо готовиться к экзамену? – спрашивает он, а Коджи тем временем наигрывает один и тот же аккорд на гитаре. Он переключился с компьютерной игры на гитару – занятие тоже шумное и раздражающее. – Коджи! Шел бы ты практиковаться к себе в комнату! – кричу я. Мы с Сетом снова возвращаемся к нашим тетрадкам. – Причина возникновения миражей – это: а) неравномерное нагревание разных слоев атмосферы, – спрашивает Сет, – б) магнитные помехи в атмосфере или в) истощение озонового слоя в атмосфере? Я задумываюсь. – Вариант А, – отвечаю. – Я точно знаю. – Верно, – с улыбкой говорит Сет. – Ты когда-нибудь видела мираж? – Конечно, – говорю я. – А ты разве нет? – А как ты понимаешь, что это был настоящий мираж, а не просто шутки твоего зрения и воображения? – Ну я же знаю, как выглядит мираж, – говорю я. – А ты никогда не задумывалась, что то, что ты видишь и считаешь миражом, для кого-то другого может выглядеть совершенно иначе? – Когда в следующий раз увижу мираж, я сразу покажу его тебе и мы сверим свои ощущения, – говорю я. Сет улыбается во весь рот. – А откуда ты знаешь, что я окажусь рядом в следующий раз, когда ты увидишь мираж? Я закатываю глаза. – Это же будет в пустыне. Так что с этим проблем не будет. Сет постоянно задевает ногой мои икры. Тогда я прячу ноги под стул. Возможно, ему казалось, что он стучит по ножке стола. Не хочу его смущать. Не понимаю, почему меня это беспокоит, это же всего-навсего Сет Роджерс. – Я принесу воды, – сообщает он и встает. – Ты чего-нибудь хочешь? – Нет, спасибо, – говорю я, переписывая еще один вопрос из учебника на карточку. Сет останавливается у гигантской керамической скульптуры орла, висящей у нас в кухне. Едва мы вошли в дом, как эта птица завладела его вниманием. Не могу его в этом винить: мимо такой махины не пройдешь. Размах крыльев этой птицы достигает полутора метров, и создается впечатление, что она вот-вот вылетит из окна. Орел сидит на специальном подиуме и наблюдает за всем вокруг. – Какой классный, – говорит Сет и пробегает пальцами по крылу. – Прикинь, как круто, наверное, быть птицей? Я поэтому скалолазанием и занялся. Это для меня самое близкое к полету ощущение. Я удивлена тому, как печально звучат его слова. – Хм-м… Ну да. Когда я была маленькой, эта штука меня страшно пугала. Родители, бывало, оставляли нас с няней, так я просила ее закрывать голову птицы кухонным полотенцем – настолько страшно мне было. Мама любит этого орла, потому что он достался ей от ее матери и моей бабушки Глории. Я ее никогда не видела, но многие говорят, что мы с ней очень похожи. Эта скульптура – свадебный подарок бабушке от живущей в пустыне художницы Рут Сетмайр. Сейчас она довольно известна. Она даже была знакома с Джорджией О'Киф[10 - Джорджия Тотто О'Киф (1887–1986) – известная американская художница, работавшая в жанре пейзажа и натюрморта, член Американской академии искусств.]. Понятно, что Сет не в курсе, кто это. – Он выглядит таким величественным. И так натуралистичен. – А ты когда-нибудь видел орла на таком близком расстоянии? – Нет, – отвечает Сет. – Тогда откуда тебе знать, что скульптура натуралистична? – Я видел фотографии. И смотрел фильмы на «Энимал плэнет», – говорит он таким голосом, будто я задела его гордость. – Я даже знаю, какие звуки они издают. Сет начинает размахивать руками, как крыльями в полете, и издает что-то наподобие карканья. – Это больше похоже на ворону, – хмыкаю я. – Я царственный орел! – кричит он, все еще размахивая руками и каркая. Это так смешно, что я чувствую, как в моей груди рождается настоящий взрыв смеха. Сет видит, что я смеюсь, и это еще сильнее его раззадоривает. Он начинает еще сильнее скакать, каркать и махать крыльями, как настоящий сумасшедший. И вот он теряет равновесие, его заносит в сторону дорогого маминому сердцу орла Рут Сетмайр, я вскакиваю, чтобы помочь ему остановиться, но он врезается прямо в скульптуру. Она переворачивается, и на какое-то мгновение мне кажется, что она сейчас полетит, но вместо этого орел падает на пол и – ой, ой, ой… Скульптура разлетается на части. Больше всего досталось голове, да и крылья все в трещинах. Я вспоминаю, сколько раз я, Мика и Коджи пробегали мимо этого орла. Сколько раз мы подныривали под него и обегали его по кругу и родители бранили нас. Орел казался вечным и нерушимым. Но сейчас стало очевидно, что это не так. Сет остолбенел, как будто сам обратился в статую: рот открыт, глаза широко раскрыты. В кухню вбегает Коджи. Такое, разумеется, не могло не отвлечь его от гитары. – Вы убили орла! – говорит он, как сущее дитя. – Мы его не убивали, – отвечаю я, вовсе не собираясь брать на себя вину, говоря «мы». – На самом деле он и не был живым. Он просто разбился. Сама не понимаю уж почему, но почему-то мне хочется четко разграничить эти понятия. – Мама с ума сойдет, – говорит Коджи деловым тоном. – Это же был орел бабушки Глории. – Мне очень жаль, – произносит Сет, проводя рукой по волосам. – Какой же я идиот! Он не предлагает заплатить за скульптуру. Но это ничего. Он все равно бы не смог. – Коджи, помоги Сету убрать пол, – говорю я. – Я сейчас вернусь. Мне нужно побыть одной, успокоиться. Я поднимаюсь по лестнице, захожу к себе в комнату и падаю на кровать. Через минуту дверь в комнату скрипит и заходит Мика. Она садится на край кровати. – Вы что, разбили маминого орла? – Мика округляет глаза. – Того, который достался ей в наследство от бабушки Глории? И что ты будешь делать? – Не знаю. Мама меня убьет. – Ой, да не убьет, – говорит Мика, – но очень расстроится. Это еще хуже. – Блин, блин, блин, – бормочу я. Мика наклоняет голову. – А разве их не две? – Чего две? – Скульптуры орла. Разве не поэтому наш орел был такой особенный? Не из-за того, что это парная скульптура? Я фыркаю: – Думаешь, мне надо забрать второго у Рут Сетмайр? Как? Она же даже из дома не выходит. – Но ты же знаешь, где она живет. Помнишь, мы однажды к ней ездили? Мы правда ездили. Много лет назад. Хотя и позже мы встречались со скульпторшей. А в последний раз это было… Не хочу даже вспоминать. Это было на похоронах Мики. – У мамы точно есть адрес Рут в адресной книжке, – говорит Мика. Я улыбаюсь ей: – Ты маленький гений. Что бы я без тебя делала? Сестра улыбается мне в ответ. Она знает, что я нуждаюсь в ней. Я беру ее за руку и быстро сжимаю ее ладонь: один, два, три раза. Это наше рукопожатие. – Ботанша, – говорит Мика и сжимает мою руку в ответ. – Смотрите, что я нашла, – говорю я, стоя на верхней ступеньке лестницы и держа в руке адрес Рут, как трофей. Если Сет и удивлен, что мне удалось найти личный адрес уединенного жилища известной художницы, он этого не показывает. Он на самом деле удивлен тому, что мы просто поедем к ней без предварительного звонка или другой попытки убедиться, что она вообще живет по этому адресу. – Она разве не старенькая? – спрашивает он. – И что с того? – Ну… а что если она… Понимаешь? – Что если она что? – парирую я, хотя прекрасно понимаю, что он собирается сказать. – Умерла? – Да! – говорит Коджи, поднимая голову от гитары. – Что если она умерла, и ее тело разлагается и гниет, и вы, ребята, его обнаружите? И когда вы попадете в дом, она превратится в зомби, а потом обратит вас обоих в зомби, а потом!.. – Да не превратится она ни в какую зомби, успокойся, Кодж, – говорю я, закатывая глаза. – Но что если она и правда умерла? – спрашивает Сет. – Тогда мы без проблем заберем себе орла, так ведь? – отвечаю я. Сет таращит на меня глаза. – Я не собираюсь вламываться в дом умершей. – Во-первых, мы никуда не станем вламываться. Во-вторых, чего ты так боишься? – Я не боюсь… – бормочет Сет. – А кажется, что боишься. Кажется, ты боишься приключений. Кажется, ты испугался маленькой старушки… – Маленькой зомби-старушки, – прерывает меня Коджи. – Не понимаю, почему я даже пытаюсь с тобой спорить, – произносит Сет. – Ты всегда выигрываешь. – Конечно, – хмыкает Коджи. – Это ж моя сестрица. – Кто бы говорил, – отвечаю я и ерошу ему волосы. Он отбрасывает мою руку. – Ой, ты портишь мне прическу! Недавно Коджи открыл для себя средства для укладки и теперь относится к своим волосам даже ревностнее, чем я к своим. Я оборачиваюсь к Сету, который все еще смотрит на меня не отрываясь. Сомневаюсь, что он за все это время хоть раз моргнул. – Так ты едешь или нет? – говорю я, уперев руки в бока. Он улыбается своей настоящей улыбкой. – Конечно, еду. И между нами что-то проскакивает – искорка, будто крошечный светлячок перелетает из его рук в мои. Родители вернутся поздно, и мой план состоит в том, чтобы сгонять в Ньюберри-Спрингс и вернуться домой с дубликатом орла прежде, чем они успеют заметить пропажу. – Коджи, если мама позвонит, скажи ей, что я у Андреа, – говорю я. – Мы вернемся через несколько часов. В холодильнике пицца, оставшаяся со вчерашнего дня, понял? Не забудь поесть. – Не забуду, – отвечает брат. – Забудешь. Ты теперь всегда забываешь поесть, когда играешь на гитаре. Вообще обо всем забываешь. Мика вела себя точно так же, когда занималась фортепиано, но я сомневаюсь, что он это помнит. – Да поем я, поем! – говорит Коджи, не отрывая взгляда от видео на YouTube, на котором кто-то объясняет, по-видимому, сложные гитарные аккорды. – Удачи вам с орлом. Если кто-то и способен убедить художницу-отшельницу с прибабахом, которая скорее всего уже превратилась в зомби, расстаться с одной из самых дорогих ее сердцу работ, так это вы. – Благодарим за оказанное доверие, – говорю я. – Да я реально в этом уверен! Господи боже мой! – восклицает Коджи. – Я уверен, что вы либо вернетесь домой с орлом, либо не вернетесь совсем, потому что… ну, в общем, превратитесь в зомби. – Коджи! Хватит уже этой патологии. – Все ж лучше, чем стать зомби. – Так, ну все, с меня хватит. Я ухожу. Мы уходим, – говорю я и тяну Сета за руку к двери. – Пока-пока, сестричка-зомби! – кричит Коджи нам вслед. Глава 15 Весна СЕТ УСАЖИВАЕТСЯ НА переднее сиденье, пока я включаю зажигание. – Так значит, твой брат испытывает слабость к зомби, да? Я пожимаю плечами: – Видимо, да. На прошлой неделе он с ума сходил по какой-то другой теме из компьютерных игр. Может, головорезы? На этой неделе все его мысли заняты зомби. И гитарой, конечно. Не знаю. Не успеваю следить. – Что насчет привидений? – говорит он. Я вся напрягаюсь. – А что насчет них? – Мне очень нравятся японские фильмы ужасов. Ну, знаешь, вроде «Звонка». – Нет, брату привидения не близки. Так же, как японские ужастики. Я не говорю ему, что у нас дома достаточно своих привидений и нам вовсе не обязательно приглашать их к себе еще и со стороны. Вместо этого бросаю ему свой телефон. – Держи, я там вбила адрес. Будешь штурманом. После этого единственными звуками в салоне машины остаются шум шин на дороге и гудение мотора. Мы оба молчим, пока не сворачиваем на шоссе 66. Тогда Сет, откашлявшись, говорит: – Всегда хотел здесь поездить. – Мечты сбываются, – отвечаю я и включаю кондиционер. Я немного резка, но ведь все еще злюсь на Сета за то, что он уронил орла, даже притом, что это произошло случайно. – Я не был в принципе… нигде. – То есть? – спрашиваю я и смотрю на него. – У меня своей машины нет, а маме всегда нужна машина, чтобы добраться до казино в смену. И на каникулы и все такое мы обычно тоже никуда не выбираемся. – Значит, ты никогда не бывал… – За пределами пустыни. Этой пустыни, – заканчивает он фразу, обводя рукой бесконечный песок за окном. – Я даже никогда не катался на канатке. Канатка, официально называемая Воздушно-канатной дорогой Палм-Спрингс, поднимает людей из пустыни в горы. – Если ты хотел, чтобы я куда-нибудь тебя свозила, мог бы просто сказать. Не обязательно было разбивать любимого маминого орла, память о моей покойной бабушке. – Не могу понять, когда ты шутишь, а когда говоришь всерьез, – произносит Сет ровным голосом. – Прости меня. Я уже попросил прощения. – Я как бы шучу, но на самом деле не шучу. Не знаю, почему я с ним так откровенна. Я редко выхожу с кем-то на такой уровень откровенности. – А что, если… – Голос Сета замолкает, его как будто бы съедает ветер пустыни, задувающий в открытое окно. – Что если что? Меня выводит из себя недосказанность. – Недосказанность? – Да. Если кто-то начинает говорить и вдруг умолкает. Так что «если что»? – Что, если бы… его разбил кто-то другой? – Как это? – Одна из твоих подружек. Например, Либби Картер или Андреа Торрес. На них ты бы тоже злилась? Я бы злилась, но не показала этого. Уж точно не так, как я демонстрирую свои чувства ему. – Это совсем другое, – говорю я. – Почему? – Потому что они мои лучшие подруги! А ты нет. Полуправда. Моя лучшая подружка – это Дре. Либби – это Либби. – Разве тебе не проще обозлиться на лучших подруг, чем на человека, которого ты едва знаешь? Знаешь, как говорят? Люди, которые тебе наиболее близки, видят твои худшие стороны. Он прав. Почему-то мне приятнее признавать, что я зла на Сета. Может быть, потому что у нас нет общей истории, как у меня с подружками. Может быть, потому что мне нечего терять. Кроме нашей, на шоссе нет ни одной машины, поэтому я жму на газ. Нужно добраться до Рут как можно скорее. За окном мелькают пейзажи пустыни. – Если это ты так извиняешься, – говорю я, – то получается у тебя дерьмово. – Конечно, мне стыдно, я просто сгораю со стыда. Я подумал… – Может, перестанешь? Договаривай, раз уж начал. – Я подумал, что мы становимся друзьями, – бормочет он. – Сколько нам лет? Десять? Разве взрослые люди делают объявления, когда становятся друзьями? Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=42604550&lfrom=688855901) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом. notes Примечания 1 Парк назван в честь «дерева Джошуа», древовидного суккулента из рода юкка. – Здесь и далее примечания переводчика. 2 Доктор Сьюз (настоящее имя Теодор Зойс Гайсел) – американский детский писатель и мультипликатор, пользующийся чрезвычайной популярностью у многих поколений детей и подростков в США. 3 Уи?льям Джон «Ли?ам» Ни?сон (англ. William John «Liam» Neeson; род. 7 июня 1952 года) – британский актер ирландского происхождения. 4 Вилли Нельсон (Willie Nelson, полное имя William Hugh Nelson; род. 30 апреля 1933 года) – американский композитор и певец, работающий в стиле кантри. 5 Слизерин – один из факультетов Хогвартса (см. Дж. Роулинг). 6 Магл – в книгах о Гарри Поттере человек немагического происхождения, не имеющий магических способностей. 7 Университет Калифорнии в Лос-Анджелесе. 8 Домбури – японское блюдо, названное по посуде, в которой подается (слово «домбури» с японского переводится как «чаша»). Блюдо состоит из двух стандартных порций риса, на который сверху выкладываются различные добавки: мясо, рыба, яйца, овощи или какой-нибудь другой гарнир. 9 «Крошечное, малюсенькое желтое бикини в горошек». 10 Джорджия Тотто О'Киф (1887–1986) – известная американская художница, работавшая в жанре пейзажа и натюрморта, член Американской академии искусств.