Когда право лукавой ночи, до заката, в могилу канет, в предрассветной, тоскливой корче, оживут и застонут камни. Вид их жалок, убог и мрачен под крупою росистой пудры. Вы не знали, что камни плачут ещё слаще, чем плачет утро, омывая росой обильной ветви, листья, цветы и травы? Камни жаждут, чтоб их любили. Камни тоже имеют право на любовь, на х

Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 5. Том II

-5-ii
Автор:
Тип:Книга
Издательство: Strelbytskyy Multimedia Publishing
Год издания: 2018
Язык: Русский
Просмотры: 171
СКАЧАТЬ БЕСПЛАТНО ЧТО КАЧАТЬ и КАК ЧИТАТЬ
Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 5. Том II Борис Алексин «Необыкновенная жизнь обыкновенного человека» – это история, по существу, двойника автора. Его герой относится к поколению, перешагнувшему из царской полуфеодальной Российской империи в страну социализма. Какой бы малозначительной не была роль этого человека, но какой-то, пусть самый незаметный, но все-таки след она оставила в жизни человечества. Пройти по этому следу, просмотреть путь героя с его трудностями и счастьем, его недостатками, ошибками и достижениями – интересно. Борис Алексин Необыкновенная жизнь обыкновенного человека Книга пятая Том II. 1943—1946 Часть вторая. 1943—1946 Глава первая Лето 1943 года выдалось хорошим. Погода стояла устойчивая, и на Северном Кавказе, где все всегда растет быстро, на всех огородах стали собирать обильный урожай овощей. Почти сразу после ухода немцев вернувшиеся из партизанского отряда председатель сельсовета и председатель колхоза попытались посеять кукурузу, использовав на семена уцелевшее зерно, хранившееся в «сапетках» (так назывались особые плетеные закрома на Крахмальном заводе). При отступлении Красной армии саперы, взрывавшие основной корпус завода, складов кукурузы почему-то не тронули. Впоследствии говорили, что этому их уничтожению воспрепятствовал главный инженер Которов, по-видимому, предполагавший преподнести это зерно в подарок фашистам и тем завоевать их доверие. Мы знаем, что Которов, выбежавший на двор навстречу входящим немцам, не успел сказать явившимся к нему эсэсовцам и слова. Немцы по доносам их шпиона Сахарова считали Которова активным коммунистом, поэтому он был застрелен без какого-либо допроса или следствия. Фашистские войска не сумели никуда вывезти эти запасы кукурузы, не успели они их и испортить перед своим стремительным отступлением, фактически бегством. На семена пошла некоторая часть этой кукурузы, другую часть решили сберечь, как сырье для восстановления завода. Получив помощь из Орджоникидзе (Северная Осетия), колхоз смог посеять небольшое количество ячменя и пшеницы. Одним словом, через полгода после изгнания вражеских полчищ станица уже жила полнокровной жизнью. Оживал и Крахмальный завод: открылось два цеха – варенье-варочный и спиртной. В первом производили варку варенья из плодов и ягод, собранных в садах и на посадках бывшего подсобного хозяйства завода, частично уцелевшими и давшими очень хороший урожай. Часть ягод закупали и у населения. Из остатков крахмала делали патоку и гнали спирт. Как-то так получилось, что Катя Алешкина, или как теперь ее все уважительно называли Екатерина Петровна, одновременно с выполнением обязанности секретаря, директора и начальника отдела кадров стала выполнять и еще одну обязанность. На общем собрании рабочие завода потребовали, чтобы получение хлебных продуктов, а затем и их распределение по карточкам (с лета 1943 года им стали выдавать хлебные карточки) также, как и раздача самих карточек, была возложена на Алешкину. Некоторые выступавшие рабочие прямо так и заявили, что честнее и добросовестнее Катерины в их коллективе нет. Вот и пришлось ей заняться, как и перед оккупацией, этой нелегкой и хлопотливой работой. Мы уже говорили раньше, как было трудно с решением этой проблемы до прихода немцев, теперь, после страшной разрухи, произведенной оккупантами в этом районе, эта работа осложнилась во много раз. Бедной женщине приходилось ходить по нескольку раз пешком в Майское (18 километров) за получением карточек, нарядов на продовольствие, а затем и самими продуктами. Причем часто бывало так, что наряды на зерно выдавались в Майском, само зерно в каком-нибудь колхозе километров за 10 в стороне, а молоть его нужно было на мельнице за станицей, и, наконец, возвращаться с мукой в Александровку, где уже около будочки, сколоченной около проходной, толпились жены рабочих и работницы, требовавшие немедленной раздачи муки. Мука выдавалась раз в месяц и часто на оформление всех документов и раздачу муки у Алешкиной уходило несколько дней подряд. Ведь надо помнить, что до получения зерна все путешествия Екатерина Петровна проделывала пешком, и только для перевозки зерна на мельницу и муки в Александровку ей удавалось выпросить подводу. Конечно, ни о каких грузчиках не могло быть и речи, и приходилось этой худенькой женщине огромные мешки таскать на своей спине. Вряд ли бы какая другая женщина сумела справиться с такой, скажем прямо, непосильной работой. И только то, что Катя с раннего детства в своем домашнем хозяйстве часто заменяла парня и выполняла мужскую работу, помогало ей выполнять свои общественные обязанности. Но очень скоро эти общественные дела превратились уже в служебные. Новый директор завода, сперва с недоверием встретивший предложение рабочих о назначении снабженцем этой молодой женщины, скоро увидел, что Алешкина отлично и очень добросовестно выполняет свое дело. И даже при очень скудном снабжении недовольства на нее со стороны рабочих нет. А мы знаем, что Катя Алешкина привыкла любой работе отдаваться целиком и выполнять ее, не щадя своих сил, так чтобы в ответ слышать слова благодарности. Естественно, что при такой загрузке на работе заботиться о детях так, как ей бы хотелось, она не могла и, хотя выкраивала время в краткие часы отдыха, главным образом ночью, для ремонта их старенькой одежонки или приготовление какой-нибудь пищи, основная забота лежала на старшей дочери Эле. Та безропотно выполняла роль хозяйки дома – стряпала, стирала, обмывала и кормила младших. Особенно трудно приходилось семье с весны 1944 года. Зоя, эвакуированная ленинградская девушка, которую Алешкины приютили у себя, и которая в свое время оказывала посильную помощь в ведении домашнего хозяйства, после снятия блокады города Ленина уехала домой, и все хозяйственные работы Алешкиной пришлось выполнять самой. А ведь нужно было еще и о школе думать: Эла кончала 7-й класс, Нина оканчивала первый, и только шестилетняя Майя, оставаясь на время нахождения старших в школе, была предоставлена полностью самой себе, а точнее, улице. Она быстро подружилась с ребятами и девочками ее возраста и, находясь без всякого присмотра, заботилась о себе сама. Это выработало в ней не только раннюю самостоятельность, смелость, но и довольно внушительное физическое развитие. Ей ничего не стоило справиться не только с девчонкой, но и с мальчишкой, даже старшими ее по возрасту. Весной 1944 года с Екатериной Алешкиной произошло еще одно несчастье. После одного из своих путешествий она простудилась и заболела воспалением легких. Произошло это так: после погрузки полутора десятков мешков зерна на мельнице, она, устав, прилегла на землю около мельницы, ну и, конечно, простыла. Почти неделю она с этим заболеванием продолжала работать, и только когда её в состоянии глубокого обморока подняли около ларька, отвезли домой, а пришедшая ее навестить врач поставила диагноз – воспаление легких, Катя согласилась полежать. Нужно сказать, что в это время большую материальную помощь и помощь по уходу за ней и ее детьми совершенно безвозмездно ей оказали ее подруга Прянина и в особенности ее соседи Котовы, рабочие завода. Так или иначе, но вылежала Катя менее 10 дней и, несмотря на возражение врача, приступила к выполнению своих нелегких обязанностей. А обязанности эти все расширялись: кроме муки, в ее ларьке стали появляться соль, кое-какие другие продукты и даже промтовары. Кроме того, директор завода решил использовать этот ларек и для реализации своей продукции. В ларьке стало продаваться повидло, вино и спирт. Все это создавало дополнительные трудности в работе, и Катя превратилась в настоящую продавщицу магазина. Если мы вспомним ее предыдущую жизнь, то увидим, что никогда раньше ей не приходилось заниматься торговлей, и теперь, впервые столкнувшись с розничной продажей товаров населению, она испытала немало неприятностей и трудностей. Но, несмотря на очень тяжелое положение, в котором Катя находилась, после установления более или менее регулярной связи с Борисом она в своих письмах ни единым словом о них даже не намекнула, а продолжала писать ему, что у них все благополучно, все здоровы, ни в чем особенно не нуждаются, и лишь беспокоилась о его здоровье. Как много мужества и храбрости было у этой женщины! * * * Приближалась осень 1944 года. Жизнь в Александровке во всех отношениях входила в обычную колею. Также обстояло дело и в семействе Алешкиных. Но осень и будущая зима требовали от Кати новых забот. Ведь с этого года все трое детей пойдут в школу… Все вылезли из своих одежонок, да и износили их. Нужно думать о том, как и во что их одеть. Стал и второй вопрос: чем и как отапливаться зимой. До войны топливом квартиру Алешкиных снабжали завод и больница. Во время боев, шедших вокруг станицы, а затем и в период оккупации ее фашистами, об отоплении как-то и не думали. Жгли, что попало под руку: плетни собственных огородов, заборы, разваленные сараюшки. Теперь все это восстанавливалось вновь, а дров не было. Просьба Алешкиной о помощи в этом вопросе со стороны завода осталась без результата. Обращаться в больницу было бесполезно, там и сами-то не знали, чем будут топить. После того как Эла услышала сетования матери на эту тему, она сказала: – Мама, а почему бы не набрать валежника на том берегу Терека, там его много. Я, когда купалась и переплывала на ту сторону, так видела, собрать быстро можно будет. – Что ты, дочка, а как его переправишь, моста-то еще через реку нет. Нет, это пустая затея. Но достаточно самостоятельная девушка (а 15-летняя Эла к этому време ни действительно как-то незаметно превратилась из нескладного, долгоногого подростка в стройную, хорошо развитую девушку. Конечно, излишняя худоба от постоянного недоедания, да утомленный вид от большой домашней работы, выпадавшей на ее долю, немного портили ее, но, тем не менее, ее одноклассники, да и другие подросшие парни в станице стали заглядываться на нее.) решила поступить по-своему. Хотя подходил к концу сентябрь месяц, в Александровке стояла ясная и теплая погода, да и вода в Тереке, по мнению Элы, была еще не очень холодна, и она решилась. В один из дней, когда мамы не было дома, отважная девушка переплыла на противоположный берег, набрала внушительную вязанку хвороста и валежника, связала ее взятой из дома веревкой и поплыла с это вязанкой обратно. Дело это оказалось непростым. Бурное, быстрое течение горной реки вырывало из рук Элы вязанку, и, хотя большую часть дороги она брела по пояс и грудь, а плыть пришлось полтора-два десятка метров, тем не менее, вытолкнув наконец свою намокшую вязанку на берег, где ее поджидали сестренки, девушка, обессилев, повалилась на влажную гальку. Общими усилиями хворост перетаскали в огород и разложили для просушки за маленьким хлевушком, стоявшим за избенкой. В этот день Эла смогла сделать еще только два рейса. Имея опыт, она уже не набирала больших вязанок, и пока шла по дну, несла вязанку на плече, а когда плыла, старалась держать ее на голове. Таким образом хворост не намокал, и течение вязанку не тянуло. Такую, прямо скажем, непосильную для юной девушки работу, Эла делала в течение недели и сумела заготовить порядочно хвороста. В вопросе отопления помог и сосед, рабочий завода Котов, привезший арбу ободранных кукурузных початков. Алешкина, узнав о героическом поступке своей старшей дочери, хотя и побранила ее за легкомыслие, однако, в душе гордилась ей. На то, что сделала Эла, пожалуй, не решились бы и многие из мужчин. Как бы то там ни было, но теперь зиму можно было встречать без боязни замерзнуть, а основания для этого были. Мы еще не описывали, что представляла собой та хата, в которой теперь жила Алешкина. Это была маленькая саманная хатенка, состоявшая из двух половинок. Первая, имевшая земляные полы, площадью около 9 квадратных метров, имела довольно большую печку-плиту, дымоход которой, проходя в стенке, отделявшей эту половину от другой, обогревал и последнюю. В этой комнате-кухне находилось одно окно, около которого стоял небольшой, грубо сколоченный стол и три табуретки. У стены находилась небольшая лавка, на ней часто спала Майя. В противоположной от оконца, выходившего в огород, стене находилась дверь, она вела прямо на улицу. Над ней находился небольшой навес, настоящих сеней не было. Вторая половина дома имела полы, в ее стенах было три окна. Два выходили на улицу, а одно во двор. У внутренней стены стояла старая расширенная железная кровать, вывезенная из старого дома, несколько венских стульев и вторая узенькая кроватка под углом к первой. Эти кровати служили постелями для всех членов семьи. Посредине этой комнаты стоял квадратный стол, принадлежавший прежним владельцам дома. Иногда за ним ужинали, когда вся семья собиралась вместе (чаще ели на кухне), а по вечерам дети занимались. Электрического освещения в доме не было, и девочки для своих занятий пользовались маленькой лампой-коптилкой, при ее же свете вела по ночам свои портняжные работы и Катя. Почти вплотную к дому со стороны огорода был пристроен небольшой саманный же хлев, крытый кукурузной соломой. В нем похрюкивала довольно большая свинья, главное материальное богатство семьи и ее надежда на покрытие будущих расходов по экипировке девочек. С этой свиньей произошла такая история. После получения от Бориса первой значительной суммы денег в 1941 году, Катя сразу же решила их материализовать и приобрела хорошую свинку. В конце 1942 года эта свинья опоросилась, и ко времени прихода немцев около нее бродило несколько штук маленьких розовых поросят. Проходившие в отступлении части Красной армии ненадолго задерживались в Александровке и размещались постоем по домам. Командиры подразделений, жившие несколько дней в квартире Алешкиных, уговорили Катю зарезать свинью, чтобы она не досталась немцам. Часть мяса Катя отдала красноармейцам, а небольшую его часть и сало отнесла к Матрене Васильевне в роддом. Его спрятали в погребе, и во время оккупации эти продукты оказали некоторое подспорье и семье Кати, и старушке акушерке. Поросят решено было не трогать. Первыми в станицу пришли румыны, они хотя и грабили население, но не с такой беспощадностью, как это делали немцы, и, хотя они стояли в квартире Алешкиных, поросят своей хозяйки они не тронули. Тем более что Катя, вынужденная бросать дом, детей и хозяйство на произвол судьбы, нанявшись на работу в роддом, поросят выпустила во двор, чтобы они сами искали себе пропитание. Сменившие румын немцы гонялись за визжавшими поросятами по всему двору, ловили их, стреляли. Четверых поймали, а одного, самого юркого и, по-видимому, самого хитрого, так и не отыскали. Когда фашисты ушли, Катя к своей великой радости нашла в огороде между грядок чуть живого поросенка. Она взяла его в дом, отогрела, накормила, чем могла и, конечно, при переезде в новое жилище увезла его с собой. Теперь, в 1944 году это был уже большой кабанчик, и Катя надеялась докормить его до нового года с тем, чтобы продать сало и мясо, обеспечить теплой одеждой детей и себя. Ведь до сих пор она сама-то ходила в старом Борисовом кожушке, который от ветхости расползался по всем швам. О том, как были одеты ее дети, даже и говорить нельзя. Таким образом, этот кабанчик был единственной надеждой семьи Алешкиных. Но произошло несчастье, которое нарушило все Катины планы. Мы уже писали о том, что она постепенно из общественного распределителя муки превратилась в настоящего торгового работника, освобожденного от всех остальных обязанностей. Ее стали величать заведующей заводским торговым ларьком. Мы уже говорили, что, кроме хлопотливого добывания и раздачи по карточкам муки, соли, растительного масла и кое-каких других получаемых в возобновившем свою работу Майском райпотребсоюзе товаров, по настоянию директора завода, она занималась и реализацией некоторой части продукции завода, главным образом спирта, повидла. Кстати сказать, уже в конце 1945 года выяснилось, что деньги, выручаемые Катей за эти товары и передаваемые главному бухгалтеру, не приходовались или приходовалась их незначительная часть, а остальное делилось между руководством завода. Но в то время, о котором пишем мы, ни Катя, да и никто другой об этом не знал. Однажды во время уборки помещения ларька из рук Кати выскользнула 5-килограммовая гиря и, покатившись по полу, стукнулась о большую 25-литровую бутыль, полную вина. В нижнем краю бутыли образовалась большая дыра, из которой на пол хлынуло вино. Катя от ужаса громко крикнула и, как бы окаменев, несколько мгновений не могла двинуться с места, Когда она бросилась к бутыли, чтобы перевернуть ее на бок, большая часть вина вытекла. На крик Кати в ларек вбежала находившаяся поблизости вахтерша. Увидев посредине пола огромную лужу вина и Катю, сидевшую на корточках около перевернутой набок бутыли, она не стала терять времени на расспросы, а, схватив стоявшее около двери ведро, принялась пригоршнями собирать с пола разлитое вино и сливать его в ведро. Через полчаса все, что возможно было спасти, процедили через марлю и слили в другую бутыль. Потери оказались ощутимыми, не хватало более 10 литров вина. По тем временам это стоило огромную сумму, и Кате ничего не оставалось делать, как только зарезать своего кабанчика, продать мясо на базаре и этим покрыть недостачу. На остатки этих денег удалось справить приличное платье для Элы, остальные, в том числе и сама Катя, вынуждены были оставаться в обносках. Пришел октябрь 1944 года, началась учеба в школе. Теперь в нее пошли все три дочери Алешкиных. Эла стала учиться в 8-м классе, Нина в 3-м и Майя в первом. Кате стало немного спокойнее и легче. Эла училась во вторую смену, и поэтому могла кое-что приготовить из еды. Младшие вечерами были дома, и Майя, раньше бросаемая на произвол судьбы, теперь стала находиться в обществе своей старшей сестры. * * * Письма от Бориса приходили редко, хотя теперь уже и регулярно. Наверно, он находился где-нибудь на спокойном участке фронта, думала Катя. Волновало ее и раздражало то, что несмотря на ласковые слова, имевшиеся в этих письмах, внутренний дух их был каким-то чужим. Всем своим сердцем любящей женщины она чувствовала, что если Борька и не забыл ее совсем, а она была уверена в том, что он этого сделать не сможет, то он сейчас не один. Что около него есть какая-то другая женщина, которая занимает его чувства. От этих раздумий над его письмами ей становилось обидно, и невольно ее письма становились более сухими и сдержанными. Она и так-то никогда не была способна бурно и страстно проявлять свое отношение к Борису, а под влиянием этих мыслей ее письма становились еще суше и прозаичнее. А жизнь ее и детей, требовавшие все больше и больше забот, текла и приносила свои радости и огорчения. Последних, впрочем, было гораздо больше, но об этом из ее писем Борис узнать не мог. * * * Мы говорили как-то раньше о том, что еще в Краснодаре вся семья Алешкиных переболела малярией. В предвоенные годы малярия – этот бич Кубани, Краснодара и Северного Кавказа, свирепствовала, а настоящих мер борьбы с этим заболеванием применять еще не умели, да и материальных ресурсов для этого не было. Тяжелее всех перенесли малярию Майя и Нина, и если взрослые к 1940 году практически были уже здоровы, то малыши стали страдать хронической ее формой (которую большинство медиков отвергает, но она всё-таки есть). По приезде в Александровку, где это заболевание было одним из самых распространенных, Майя и Нина опять начали испытывать приступы болезни. Особенно ухудшилось их состояние после перенесенных волнений в период боев, проходивших за станицу, и немецкой оккупацией. Детишкам пришлось испытать длительное пребывание в сырых земляных щелях, предохранявших от осколков бомб и снарядов, пролетавших над станицей и взрывавшихся на ее улицах. Сказалось на них и постоянное недоедание, а при немцах и почти полное голодание. Майя еще как-то справлялась с заболеванием, а Нина, имевшая более слабое здоровье, ведь в младенчестве она перенесла несколько раз воспаление легких, от приступов малярии не могла избавиться очень долго. По возрасту осенью 1942 года ей предстояло идти в первый класс. Но школа в это время не функционировала, конечно, не начались в ней занятия и с приходом фашистов. Но зато сразу же после их изгнания вернувшиеся и остававшиеся в станице учителя решили немедленно приступить к обучению ребят. Основную часть школы разместили в одном из самых больших домов станицы – в доме Алешкиных. В полуразрушенном, полусгоревшем здании школы удалось приспособить для занятий только две комнаты. В них в две смены и занимались 5-7-й классы. Остальные четыре класса занимались в квартире Алешкиных. Конечно, выбросить эту семью на улицу сельсовет не мог, но пока подыскивалось для Алешкиной жилье, пока Катя при помощи друзей и прежде всего соседа Котова это жилье приводила в относительный порядок, семья ее вынуждена была ютиться в крохотной комнатке-веранде. Остальная часть квартиры была занята под классы. С одной стороны, такое соседство оказалось даже и удобным. Во-первых, пятилетняя Майя, находясь в том же дворе, где бегали школьники, не убегала куда-нибудь на речку, а находилась как бы под их присмотром. А во-вторых, и Нине, начавшей уже учиться в первом классе, не нужно было куда-то ходить. Ее класс находился в соседней от нее комнате. Это оказалось тем более удобным, что из-за приступов малярии она часто пропускала классные занятия, а такое соседство позволяло ей, не вставая с постели, слышать объяснения учителя, читать то, что читали ее товарищи по классу в одно время с ними, и даже лежа в кровати кое-что писать карандашом. Кстати, об этой писанине. Перед приходом оккупантов, точнее с началом боев за Александровку, Катя все медицинские книги мужа, всю политическую литературу и почти все фотографии уложила в мешок, завернула в клеенку, снятую со стола, и зарыла в одном из углов своего огорода. Так делали многие, пряча главным образом дорогую одежду и другие ценные вещи. В семье Алешкиных ничего ценного ни из одежды, ни каких-либо других предметов не было. Катя решила спрятать книги. Само собой разумеется, что как только оккупанты были изгнаны, она откопала книги, и все было вытащено наружу. К счастью, хотя все они пролежали в сырой земле почти полгода, попортились не все и незначительно. Все эти книги и фотографии лежали в углу занимаемой Алешкиными комнатенки, и предприимчивые девочки решили их использовать. Занятия в школе начались, а учебных пособий не было. Часть учебников учителям удалось спасти, разобрав их по квартирам. Сохранился и крошечный запас тетрадей, но в основном для письма все ученики и тем более ученики первых классов, использовали бумагу, имевшуюся в их домах. Пошли в ход как писчебумажные принадлежности старые тетради старших братьев и сестер, газеты и книги. Во всех этих бумажных изделиях ученики исписывали чистые листы, строчки между напечатанными, а иногда и прямо по ним. Так начала свою учебу Нина Алешкина… Надо сказать, что несмотря на все эти трудности, она училась хорошо. Отличалась хорошей памятью, сообразительностью, аккуратностью и прилежанием. К началу1944/1945 учебного года Нина, пошедшая уже в 3-й класс, считалась одной из лучших учениц. Не на плохом счету была и Эла, учившаяся уже в 8-м классе. Этой, последней, как мы знаем, часто приходилось заменять хозяйку дома, так как мама бывала в отъезде. Мы уже писали о том, что Екатерина Петровна Алешкина имела еще довоенную связь с райотделом НКВД как работник спецотдела, и при ее помощи был разоблачен не один преступник. После освобождения, Александровки, Майского, Нальчика и других городов и поселков Северного Кавказа, эта связь ее с органами НКВД не уменьшилась, а, пожалуй, даже укрепилась, хотя она уже и не работала в спецотделе. Зная почти всех жителей станицы, так или иначе сотрудничавших с немцами и убежавших при приближении частей Красной армии, Алешкина могла оказать большую помощь с выявлением тех из них, которые, не сумев скрыться далеко, брошенные своими «хозяевами», возвращались обратно, прятались в окружающих горах или у дальних родственников и добывали себе средства к существованию откровенным разбоем и грабежом. Кате Алешкиной поручалось выяснить места нахождения этих бандитов, для чего ей иногда приходилось покидать станицу. Вся забота о младших членах этой семьи тогда ложилась на Элу. И, хотя теперь семья Алешкиных жила уже в «собственном» доме, имела кое-какое хозяйство и крошечные запасы самых необходимых продуктов, хлопот с младшими сестренками у Элы было немало. Особенно доставалось ей от младшей – Майи. Все свое раннее детство, в силу сложившихся обстоятельств, Майя была предоставлена самой себе. Поэтому до 7 лет она росла как молодой свободолюбивый звереныш. С одной стороны, такое уличное воспитание было и благотворно. Она выросла бойкой и сильной для своего возраста девчонкой, не боявшейся вступать в драку с любым мальчишкой и даже основательно отколотить его. Она не боялась собак, коров и любых других животных. В свои семь лет ей не служили препятствием плетни, заборы, деревья и даже такие речки, как Лезгинка. Но, с другой стороны, это «воспитание» приносило и немало трудностей: она не признавала никакой дисциплины, никаких авторитетов, тем более авторитета старшей сестры. Конечно, с таким характером ей пришлось очень трудно в первом классе школы с первых же дней. Кажется, недели через две после начала занятий в школе во время урока Майя собрала в свою сумку все учебники и тетради (к тому времени, то есть 1944–1945 г., в школе имелись уже и учебники, и необходимые тетради, и родители даже шили детям холщовые сумки или добывали дерматиновые портфели). У Майи имелась сумка, доставшаяся ей по наследству от Нины, а у той уже был дерматиновый потрепанный старый портфель, приобретенный Екатериной Петровной где-то по случаю на Майском базаре. Так вот, собрала Майя свои пожитки в сумку, встала из-за парты и направилась к двери. Учительница заметила это: – Ты, Майя, куда? – На двор, там меня мальчишки ждут, вон, в окно кричат. – Так ведь занятия еще не кончились! – А мне уже надоело, – невозмутимо ответила взбалмошная девчонка и продолжала идти к двери. – Сядь сейчас же на место, вот я твоей маме скажу, глупая девчонка, – вспылила учительница. Это только подлило масла в огонь. – Не сяду, сама ты глупая, – и Майя уже бегом бросилась к двери. Догнавшей и схватившей ее учительнице она, злобно сверкнув глазенками, крикнула: – Пусти, а то укушу, – и, вырвавшись, убежала из класса. Конечно, Екатерине Петровне Алешкиной пришлось потом объясняться с учительницей… Майя была заводилой большинства классных шалостей, и ее матери пришлось испытать немало горьких минут, выслушивая жалобы на свою младшую дочь от учителей. Для иллюстрации расскажем еще об одном случае, правда, произошедшем уже в начале 1945 года. Майя, как и Нина, начала учение раньше положенного возраста. Обе они пошли в школу с 7 лет, в то время как обязательным возрастом для 1-го класса считалось 8 лет. Тем не менее Майя, как и Нина, со школьными занятиями справлялась, и если Майя и не находилась в числе первых учеников, как Нина, то во всяком случае, по учебе была в середнячках. Если бы у нее было побольше усидчивости и старания, она могла бы быть по своим способностям и в числе лучших. Но вернемся к случаю, заставившему Алешкину взять на время Майю из школы. Младшая сестра Екатерины Петровны Алешкиной, хорошо знакомая нам Вера, в свое время отличалась своенравным характером. Мы помним, что она бросила учебу в школе, училась в двух совершенно противоположных по направлению знания техникумах, но не окончила ни одного из них. С отъездом семьи Алешкиных с Дальнего Востока, предоставленная в 17 лет самой себе, сменила кучу самых разнообразных профессий, вплоть до артистической деятельности в бродячей цирковой труппе под видом человека-змеи. Путешествуя с цирком по стране, она сошлась с одним цирковым актером и очень скоро разочаровалась в нем, как, впрочем, и в цирковой работе. Уйдя из цирка, она на собранные за время работы деньги кое-как добралась до семьи Алешкиных в Краснодар. Это было еще в 1935 году. Пробыв у них около 3 месяцев, она по просьбе матери переехала в город Ейск, где в семье Сердеевых и жила в это время Акулина Георгиевна Калягина. Но Вера и там прожила недолго. Переехала к старшему брату в поселок Бор, где и окончила среднюю школу. За год до начала войны она вышла замуж за приезжего военного моряка и вместе с ним уехала в Севастополь. В конце 1940 года она родила дочку Милочку. Когда в 1941 году началась война, из Севастополя детей, в том числе и Верину Милочку, эвакуировали из города, который начал подвергаться длительной осаде. Ее муж с первых дней войны сражался в числе доблестных моряков-краснофлотцев и в одном из боев погиб. Не захотела остаться в стороне от войны и Вера. Окончив краткосрочные курсы медицинских сестер, она была направлена на один из кораблей Черноморского флота, где и прослужила до конца войны. В начале 1945 года после ранения ей предоставили отпуск для свидания с дочерью, находившейся в одном из детдомов города Орджоникидзе. В этот же детдом в свое время Екатерина Петровна Алешкина привозила детей, эвакуированных из Ленинграда. Разговорившись с одной из воспитательниц, Вера узнала об этом. От нее же узнала и Катин адрес и решила навестить свою сестру. От Орджоникидзе до Александровки всего около 50 километров, а попутного военного автотранспорта по дорогам Северного Кавказа, в том числе проезжавшего Муртазово и Александровку, двигалось много. Подвезти сержанта-медика, моряка, молодую женщину, соглашался любой шофер. И через три часа после принятого решения Вера уже была в Александровке. Она разыскала сестру прямо в ларьке, где та в это время работала. Сестры, не обращая внимания на окружающих, со слезами радости обнялись, Алешкина сейчас же закрыла ларек и повела Веру домой. Дома хозяйничала только одна Эла. Она узнала тетю Веру и также обрадовалась этой встрече. Кате не терпелось показать своей сестре своих младших дочерей, находившихся сейчас в школе, тем более что Вера могла пробыть в Александровке только до вечера. Катя повела младшую сестру в свою бывшую квартиру, Где теперь находилась школа и учились ее младшие дочери. Была перемена, они быстро разыскали Нину, поговорили с ней и отправились искать Майю. К своему ужасу, Катя застала следующую картину. На пороге одной из комнат валялся довольно крупный мальчишка, а на нем верхом сидела Майя и, вцепившись ручонками в рыжие его космы, тыкала его носом в пол, что-то сердито крича. Мальчишка, у которого из носа уже текла кровь, отчаянно визжал, а над ними, чуть ли не плача, стояла молоденькая учительница, безуспешно пытавшаяся разнять дерущихся. Услыхав гневный голос матери, Майя оставила свою жертву, поднялась на ноги и, опустив голову, прислонилась к косяку двери. Рассерженная Катя, не слушая жалоб и причитаний перепуганной учительницы, взяв Майю за руку и подняв валявшуюся ее сумку с книгами, сердито сказала: – Пойдем, негодная девчонка, домой! Я с тобой поговорю. Вон тетя Вера приехала, что она о тебе подумает? Майя, слабо сопротивляясь, поплелась за матерью, но, однако, продолжала сердито хмуриться и бормотать: – А че он маленьких обижает. Небось теперь не будет! Когда эта группа, наконец, вышла за ворота школы, Вера не выдержала и, громко расхохотавшись, заявила: – Ну, Катя, эта твоя дочка вся в меня. За себя, да и за других тоже, сумеет постоять. Ты уж ее ради моего приезда не брани, пожалуйста. А этому рыжему дуралею так и надо. Он ведь чуть не на голову выше Майки, а справиться с ней не сумел. – Со мной ни один мальчишка в классе справиться не может. Однако случай этот не прошел безнаказанно. Пострадавший мальчишка оказался сыном одной из учительниц старших классов, та потребовала разбора драки на педсовете. И директор школы принял решение об исключении Майи Алешкиной из школы, как недисциплинированной девочки, тем более что она по возрасту еще могла не учиться. После долгих просьб и уговоров Алешкиной и вмешательства секретаря партийной ячейки завода, директор школы отменил свое решение, но посоветовал Екатерине Петровне дочку из школы забрать и привести в следующем году. Так к многочисленным заботам Кате прибавилась еще одна – самое внимательное наблюдение за поведением младшей дочери. К чести последней, надо сказать, что после описанного случая она, хотя и продолжала оставаться бойкой и задорной девочкой, но таких грубых шалостей не повторяла. Глава вторая При выдаче продуктов в ларьке почти ежедневно происходили недоразумения. Рабочие завода и в особенности служащие жили плохо. С продовольствием у них всегда были перебои, а при покупке продуктов питания на базаре заработной платы могло хватить на два-три дня. Естественно, что многие были озлоблены и часто свою злобу срывали на ни в чем не повинной заведующей ларьком. Многие придирались зря, а некоторым удавалось подмечать действительно существовавшие недостатки. Они не были следствием плохой работы Алешкиной, а являлись результатом общих неполадок в снабжении района, но покупателям, получавшим продукты, казалось, что вся вина лежит на ней. Правда, большинство рабочих понимало ее трудное положение, видело, какую огромную работу она выполняет. Люди видели, как она, иногда совсем больная, всё-таки выходит на работу, бредет пешком в райцентр за карточками или продуктами, исполняет непосильную для женщины работу, сочувствовали ей, и неизбежные шероховатости или ошибки, допускаемые ею, близко к сердцу не принимали и никакого шума не поднимали. Но среди служащих нашлось несколько человек склочников и сутяг, а может быть, и завистников, полагавших, что Екатерина Петровна на своей «хлебной» работе имеет большие прибыли, и написали на нее коллективную жалобу, обвиняя ее в расхищении хлеба и других продуктов. К их жалобе присоединилось и несколько станичников, хотя и не пользовавшихся ларьком, но имевших на Алешкину зуб за то, что, как они не без основания полагали, их родственники, сотрудничавшие в свое время с оккупантами, были арестованы органами НКВД не без ее помощи. И, наконец, администрация завода, дававшая в ларек спирт и требовавшая, да и получавшая деньги за него непосредственно, боялась, что Алешкина может их разоблачить и, воспользовавшись случаем, со своей стороны написали на нее жалобу. Так или иначе, но эти жалобы поступили в райисполком Майского района. Там у Екатерины Петровны были тоже недруги. Очень уж она настырно и дотошно требовала выдачи всего, что полагалось рабочим завода, и не шла ни на какие уступки или подачки соответствующим работникам райпотребсоюза и райисполкома. Жалобам сразу дали ход и передали их в районную прокуратуру. Надо представить себе, как в то время относились в нашей стране к расхитителям государственного имущества, и даже к тем, кто только подозревался в этом, или на кого поступал донос. Действовал Указ от 07.08.1932 года, по которому даже за кражу килограмма картофеля с колхозного огорода можно было получить до 8 лет пребывания в лагерях. Ну а Алешкину обвиняли в растаскивании чуть ли не четверти получаемого хлеба. Будь это кто-нибудь другой, а не Екатерина Петровна, которую женщина, занимавшая должность районного прокурора в Майском, довольно хорошо знала, вопрос решился бы просто. В Александровку послали бы милиционера, он арестовал бы Алешкину и препроводил в Майское, ну, а что было бы потом… рассказывать не нужно. В то время доказать невиновность арестованному было так же трудно, как и во времена «ежовщины»… К счастью, райпрокурор решила посоветоваться по этому вопросу с начальником райотдела НКВД. Она показала ему поступившие бумаги и высказала свое мнение о том, что она считает, что эти заявления не вполне правдоподобные. Ознакомившись с содержанием заявлений, обвинявших Алешкину в растаскивании огромного количества продуктов и прочитав фамилии станичников, подписавших его, которые ему были хорошо известны по соответствующим сведениям, полученным своевременно от той же Алешкиной, а также увидев и руку администрации завода, начальник райотдела НКВД сразу понял, откуда дует ветер и кому на руку, чтобы Алешкину как можно скорее убрали из Александровки. Поэтому он сказал: – Вот что, товарищ Полякова (такова была фамилия райпрокурора), я думаю, что прежде, чем принимать какие-либо репрессивные меры против Алешкиной, надо тщательно проверить справедливость выдвинутых против нее обвинений, и не следует посылать туда каких-нибудь чиновников из райпотребсоюза или райисполкома, а лучше всего, если бы вы съездили и проверили все сами. Ведь если хоть наполовину правда, что здесь написано, так дом Алешкиной – полная чаша, у нее, значит, и продуктов, и всякого прочего добра – полная хата, и все амбары забиты. Проверьте это! А со своей стороны я скажу так – мы Екатерину Петровну знаем, зря в обиду не дадим, а поскольку знаем и как она живет со своими детишками, то думаем, что все, что здесь написано, сплошная клевета. Выслушав эту отповедь, Полякова уже на следующий день была в Александровке. Она зашла в ларек как раз в тот момент, когда Катя после бессонной ночи, проведенной в доставке полученной муки, раздавала ее по карточкам. Несколько часов провела Полякова в ларьке, и, хотя Катю и волновало присутствие постороннего человека, и тем более прокурора, она старалась работать как можно аккуратнее и быстрее. Посещение прокурора Поляковой, которую Катя знала, ее особенно не удивило, она ждала его. Дело в том, что вот уже в продолжение нескольких последних месяцев ей в ларек два-три раза в неделю доставляли по нескольку десятков литров спирта. Главный бухгалтер завода заявлял, что накладные на этот спирт у него, и что с разрешения директора завода деньги за вырученный спирт следует сдавать ему. Он их будет приходовать по кассе завода и расходовать на нужды завода по его восстановлению. В простоте души своей Катя вначале верила этим заявлениям и ничего не подозревала, но вот однажды, когда она сдавала выручку за спирт, бухгалтер предложил ей из этой выручки взять некоторую сумму денег. Она, конечно, отказалась и возмутилась. В течение нескольких дней она раздумывала, с чего это бухгалтер оказался таким «добрым», и начала подозревать, что с передаваемым для продажи спиртом происходят какие-то махинации. Поэтому, увидев у себя в ларьке прокурора, она полагала, что Полякова и явилась для расследования этого дела. Каково же было ее удивление, когда Полякова, заметив, что в основном выдача муки закончилась, сказала: – Ну теперь, Екатерина Петровна, закрывайте свою лавочку и пойдемте к вам домой, мне нужно с вами поговорить. Катя смутилась. У нее дома был невероятный беспорядок. По-настоящему она не была дома три дня. Прибегала только поспать несколько часов. Эла, занятая учебой, тоже за порядком не очень-то следила. Ей еле хватало времени приготовить что-либо поесть ребятам да маме. Ну, а младшие больше только все раскидывали, чем прибирали, особенно Майя. Поэтому она несмело спросила: – Товарищ Полякова, а нельзя ли поговорить здесь? Тем более что и все документы по моей работе я здесь в ларьке храню. Смущение Алешкиной и ее предложение насторожили Полякову: «Неужели она боится меня в дом пускать?» И прокурор еще настойчивее повторила: – Нет, пойдемте к вам. Я хочу поговорить с вами дома… Да я и проголодалась. Из Майского-то выехала в 6 часов, а сейчас уже скоро пять. Покормите меня чем-нибудь? Катя еще более смутилась. Она сегодня дома не была, прямо с мельницы, где получала муку, приехала в ларек. Сама тоже еще ничего не ела. А что там сумела приготовить старшая дочь, и осталось ли ей что-либо, как младшие пришли из школы, это вопрос. «Ну, хлеб-то, наверно, не весь съели – они ей всегда краюшку оставляли, раздумывала она. – Ну что же, матушка, раз ты настаиваешь, пойдем, – уже сердито подумала она. – Посмотри, как здесь, в Александровке, семьи фронтовиков живут». Она знала, что в Майском, в других городах семьям фронтовиков выдаются специальные пайки и, хотя они были невелики, но дети имели и кашу, и масло, иногда и мясо, и сахар. Здесь же, кроме муки, не получали ничего, а на базаре покупать было не на что. «Вот еще навязалась гостья, – опять с неудовольствием подумала Катя. – Ну да ладно, сама будет виновата». Ну, что же – сказала она, – я вас специально не приглашала, потому что, честно говоря, я сама еще сегодня дома не была. Муки у меня не было. Вот сейчас только принесу, так что не знаю, чем вас и угостить смогу. Хлеба там, может, немного найдется, да где-то был у меня небольшой кусочек свинины. Если его Эла не израсходовала, сварим похлебку. Картошка есть. Наверно, и мамалыга есть. Сейчас возьму немного повидла и вот будем этим угощаться. Катя взяла приготовленный мешочек с мукой, еще раз проверила правильность его веса, наложила в стеклянную банку немного повидла, за все это положила в кассу деньги, заперла ее и сказала: – Пойдемте, я готова. Только предупреждаю, у меня очень злая собака, она на цепи, но цепь длинная и позволяет ей бегать по всему двору, вы постойте у калитки, я ее покороче привяжу, тогда и пройдете. – Маша, – обернулась она к вахтерше, – я пока ларек закрою. Пойду поесть. Тут еще несколько человек муку не получили, может, и другие покупатели подойдут. Скажите, что часа через два приду и снова открою ларек. До дома Алешкиной они шли молча. Катя ждала вопросов прокурора, а та упорно молчала. Она думала: «Неужели эта молодая и такая симпатичная и, видимо, до невероятности усталая женщина искусно притворяется? Может быть, и дома у нее показная бедность, а на самом деле где-нибудь припрятаны запасы продуктов и промтоваров? Да, нет. Не может быть, уж больно она проста… А, впрочем, чем черт не шутит!» Но вот они подошли к маленькому, в два оконца саманному домику, обнесенному плетнем, и Катя сказала: – Ну вот и наши хоромы. Сейчас я Полкана привяжу, тогда и проходите. Во дворе бегала огромная рыжая собака, помесь кавказской овчарки с дворняжкой. Она была худа, лохмата и, очевидно, невероятно зла. Ее злобный лай при виде незнакомого человека дошел до неистовства. Кате стоило немалого труда успокоить разбушевавшегося пса, затащить его в хлевушек, заложить запор палкой и лишь после этого она сказала: – Пожалуйста, товарищ Полякова, проходите, он теперь не страшен. Они зашли в дом. Полякова недоуменно остановилась на пороге. Она ожидала увидеть или роскошь, или показную бедность. Но то, что увидела она, ее ошеломило. Детей дома не было. Они, поев, убежали куда-то играть. И Полякова смогла осмотреть все как следует. Всюду выглядывала прямая нищета. Первая часть домика на земляном полу с одним подслеповатым оконцем, остывшей, ничем не прикрытой, местами облупившейся печью, с колченогим столом, такими же двумя табуретками и небольшой лавкой. Полка на стене, почти лишенная посуды, старое ведро с водой, стоявшее на низенькой деревянной скамейке у двери, – вот, собственно, и вся обстановка этой части жилья. Смущенная Катя убирала грязную посуду со стола и, заглянув на крошечную плитку в стоявший там закоптелый чугунок, заявила: – Ну, нам повезло. Эла догадалась суп сварить. Сейчас его разогрею, да вон на тарелке мамалыга есть. Чайник вскипячу, чаю попьем. У меня тут на заварку немного настоящего есть. Ребята-то не пьют его, а себя я уж балую. На базаре по чайной ложечке по 20 рублей покупаю. Повидло вот принесла, сыты будем. – Да вы что остановились-то, проходите в комнату, там у нас чище будет. Ошеломленная Полякова молча прошла во второе отделение хаты. Оно имело полы, но выглядело ненамного приличнее кухни. Пока Катя растапливала принесенным из сеней хворостом свою плитку, ставила чайник, разогревала сваренный Элой суп и накладывала на сковородку нарезанную крупными кусками мамалыгу, Полякова осмотрела комнату, в которую вошла. Это была тоже маленькая комнатушка, не более 10 кв. метров. Два окна ее выходили на улицу, а маленькая дверь в противоположной от них стене соединяла комнату с кухней. Около двери у стены, составлявшей продолжение дымохода плиты, стояла старая кровать, накрытая ватным одеялом. Видно было, что это одеяло служило своим хозяевам уже не первый десяток лет. В голове постели лежало несколько небольших подушек, тоже имевших изрядный срок пользования. Очевидно, на этой кровати спали вместе мать и ее две младшие дочери. Старшая, наверно, спала на узенькой, раскладной железной койке, покрытой суконным одеялом, стоявшей у боковой стены комнаты так, что головная часть ее упиралась в подоконник одного из окон. Посередине стоял квадратный стол, очевидно, служивший и для обеда, когда семья собиралась вместе, и для занятий девочек во время приготовления уроков. Стол этот был накрыт выцветшей и местами порезанной клеенкой. В противоположном углу комнаты стояла старенькая этажерка, заваленная книгами, а около нее в большой деревянной кадке на невысокой табуретке находился разросшийся фикус. Между прочим, книги и тетради лежали и на столе, и на подоконниках, им не хватало места на этажерке. Кроме перечисленного, в комнате в довольно хаотическом беспорядке стояло несколько частью поломанных, с продавленными сидениями венских стульев, а рядом с раскладной кроватью на стене, на вбитых в нее колышках висело несколько стареньких простеньких платьев, очевидно, принадлежавших хозяйке и старшей дочери. Вот и все. Осмотрев все это беглым взглядом, Полякова подошла к этажерке и стала перебирать лежавшие там книги. Помимо школьных учебников, она увидела несколько десятков книг медицинского содержания и вспомнила, что муж Екатерины Петровны врач и находится сейчас на фронте. Увидела она и альбомы с многочисленными фотографиями самой Алешкиной и ее детей. За этим занятием ее и застала вошедшая с двумя тарелками супа хозяйка. Поставив тарелки на стол, а затем принеся на мелкой тарелке, такой же выщербленной, как и глубокие, куски мамалыги, Катя подошла к Поляковой и, показывая на одну из фотографий, изображавшую голову молодого красноармейца в буденовском шлеме, грустно заметила: Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/boris-aleksin/neobyknovennaya-zhizn-obyknovennogo-cheloveka-kniga-5-tom-ii/?lfrom=688855901) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Наш литературный журнал Лучшее место для размещения своих произведений молодыми авторами, поэтами; для реализации своих творческих идей и для того, чтобы ваши произведения стали популярными и читаемыми. Если вы, неизвестный современный поэт или заинтересованный читатель - Вас ждёт наш литературный журнал.