Лишние детали (сборник)

Лишние детали (сборник) Мерси Шелли Всемирная Сеть захвачена неведомым врагом. Миллионы ее пользователей услышали одну мелодию – и перестали быть людьми. Но как отличить человека от зомби? Новая книга Мерси Шелли – это еще одна встреча с героями дилогии «2048», которую по праву считают классикой русского киберпанка. В сборник также вошли ранние рассказы автора, где обычная реальность оказывается куда более странной, чем иная фантастика. Мерси Шелли Лишние детали (сборник) ЛИШНИЕ ДЕТАЛИ 1. ЭНКА В больнице было как-то неожиданно уютно. По мере приближения к ней полковник становился всё мрачнее и на последних милях полета так швырял машину в виражи, что едва не врезался в бакен телекома, паривший над воздушным коридором трассы. Однако за воротами клиники на раннего посетителя вдруг сошло умиротворение – недолгая, но глубокая внутренняя тишина, словно на каком-то далеком фронте смолкла перестрелка. Наверное, это и вправду было самое спокойное место, где он бывал за последние двадцать лет. Проходя по тропинке через сад, он невольно замедлил шаг. Резные деревянные беседки, увитые зеленью. Чистые зеркальные пруды с лилиями. Каналы между прудов обложены крупными камнями, островки соединяются мостиками с бамбуковыми перилами. Где-то невдалеке журчит вода, и кажется, вот-вот найдешь в траве одно из тех простых сокровищ, что так легко находятся в детстве прямо под ногами – блестящий каштан или ржавую монету, усатого черного жука или целый коробок спичек с ковбоем на крышке. Он остановился совсем и чуть было не присел на корточки, чтобы еще глубже погрузиться в это забытое ощущение, когда тайный мир травы у самых твоих глаз, и никакого другого мира не нужно… но он сдержался. Вынырнул. И напрямик через газон двинулся к нужной беседке. Там мрачные мысли вернулись, в памяти всплыло старинное слово «палата». Белое лицо Мико, ее печальная улыбка и огоньки медицинских датчиков напоминали, что здешнее спокойствие – особого рода. Спокойствие обреченных. Тех, кто знает, что ничего уже не исправишь. – Как ты, мышка? – Всё отлично. Снова улыбка, но в темных глазах – та же безнадежно распахнутая пустота. Японки умеют улыбаться одними глазами. Когда они действительно улыбаются. Раньше Мико улыбалась так каждый день. Теперь ее улыбки – только губы. – Ты поговорил насчет концерта? – Конечно, мышка. Но врачи считают… – Он перевел взгляд на ажурный деревянный цветок в решетке беседки. – Ну, ты знаешь, все проходят чистку памяти после исполнения. А при твоей болезни… и все эти аппараты, которые к тебе подключены… Они говорят, тебе нельзя. – Ерунда. Посмотри на меня, Фредди. Нет, ее не обманешь. Столько лет вместе. – Они просто не хотят присутствия умирающей на концерте. Корпорации не нужна такая реклама. Верно? Он кивнул, продолжая сверлить взглядом деревянный цветок. – Но я хочу услышать ее, Фред. Это моя лучшая работа. Ни один музискин до сих пор не генерировал такой музыки. Потому что ни один скриптун не создавал до сих пор такого музискина. А я это сделала. И я хочу услышать. Я больше ни о чем тебя уже не попрошу, ты же знаешь. Через неделю… – Не говори так. Врачи часто ошибаются. А ты… ты ее услышишь, мышка. Обещаю. – Спасибо, Фредди. Она закрыла глаза и как будто сразу стала еще меньше. Сиделка тронула полковника за плечо. Он вышел, быстро пересек больничный сад, нашел на парковке свой киб. Но взлетать не стал. До концерта оставался еще час. Целый час до того, как он совершит преступление. Он сидел и размышлял, как же это вышло. Почему музыка, которая свела их вместе, стала вдруг так недоступна. И как он сам оказался в этом виноват. * * * Они познакомились, когда Фредерик Сондерс только начал работать в Артели. Он всё еще чувствовал себя паршиво после увольнения из армии – черт бы побрал этих политиков с их «мирными инициативами»! Новая работа на гражданке не внушала оптимизма. Но разозленный Сондерс взялся за нее по-военному круто… и вскоре понял, что это тоже война. В злой иронии случайных совпадений куда больше правды, чем в любой конспирологии – Третья Мировая началась вместе с появлением аббревиатуры WWW. Позже ее стали называть просто Тканью. Всемирное поле битвы за мозги и, возможно даже, главный победитель. Ведь за спинами воюющих всегда стояла Артель. Искины и их пастыри, модельеры Ткани. Первая операция Сондерса по уничтожению международной сети музыкальных пиратов прошла с блеском. Не успел развеяться дым от сгоревших складов с контрафактом, а в Sony Music уже закатили роскошный банкет в честь победы. Там он и встретил Мико, она работала с музискинами корпорации. А он стал героем, спасающим ее работу от негодяев, которые уродовали прекрасные энки собственными «переработками». За годы многое изменилось. Корпорации поняли, что с развитием копировальной техники музыку не остановишь старыми методами. Не успеешь оглянуться, как новая энка уже гремит по всем континентам, залитая в тысячи устройств, от музыкальных чайников до музыкальных пистолетов, и накрепко зависает в ушах миллионов людей. И тогда сама суть бизнеса изменилась. Теперь лейблы запросто отдавали музыку в свободное распространение, предварительно сделав ее носителем рекламы. Но борьба за интеллектуальную собственность не закончилась. Просто линия фронта переместилась ближе к источнику музыки. За любой мелодией с хорошим потенциалом шла жестокая охота. Системы искусственного интеллекта давно обогнали людей в создании сильных энок, и эта сфера была под контролем Артели. Но оставалось главное слабое звено – те, кто работал с музискинами, модернизировал их генетические алгоритмы. Те, кто тестировал новые энки на специальных концертах. Артель пасла всех этих людей, их регулярно проверяли на лояльность, но… Сондерс был не первым, кто предложил использовать чистку памяти. Но именно он разыскал для Артели группу яйцеголовых, в прошлом занимавшихся разработкой микроволнового меморт-генератора для одной из военных лабораторий США. После очередной инспекции деятельность лаборатории была признана неудовлетворительной, и ее прикрыли. Артель снова накормила яйцеголовых и дала довести работу до конца. Новую технологию защиты от утечек внедряли без особого шума, как логичное продолжение всех предыдущих – подписка о неразглашении, сканирование записывающих устройств, блокирование лишних сетевых коммуникаций на рабочем месте… ну и здесь же вполне безопасная, моментальная процедура для забывания определенных данных. С мелодиями чистка работала лучше всего: яйцеголовые говорили, что за музыку отвечает особая зона мозга в районе затылка, причем это даже не сама память, а нечто вроде ссылки на воспоминание – и сбить такую музыкальную ссылку легче, чем заставить человека забыть таблицу умножения. Сондерс в ответ шутил, что он и без меморт-генератора не может на следующий день напеть энку, которая еще вчера крутилась в голове с утра до вечера. А с мемортом так и вообще всё работало прекрасно… до тех пор, пока Мико не попала в больницу со смертельным облучением мозга. Шуметь про вред мобильной связи для здоровья начали еще полвека назад. Тогда дело быстро замяли сами производители мобильников. Тем более что с телефонами было и вправду не так страшно; черепная коробка – неплохой изолятор. А вот с прикрытием для имплантов-нейрофонов пришлось повозиться. То, что излучатель безвреден внутри головы, вызывало сомнения даже у инженеров средней руки. Но к тому времени Артель уже набрала силу. «Отбеливание», так они называли на своем жаргоне эту работу с общественным мнением. И Сондерс был одним из «них». А у Мико стояли чипы связи самого первого, самого убийственного поколения. Конечно, она ничего не знала. Но если бы даже узнала, вряд ли стала бы переживать из-за имплантов. Музыка и только музыка – вот что заботило ее всю жизнь. А теперь у нее отняли музыку, хотя она еще жива. * * * Он прибыл за четверть часа до начала концерта. Переоделся в белый фрак метрдотеля и спустился в ресторан. Обход постов, проверка периметра – он по привычке вспоминал старые термины, но здесь они казались такими же неуместными, как ржавый танк на стоянке сверхзвуковых скатов. Нет, теперь никаких пафосных ограждений и постовых, как в молодости. Зачем, если глаза и уши имеются чуть ли не у каждой вилки на столе. – Здравствуйте, сэр. – Две официантки на входе коротко поклонились. – Вы будете присутствовать? – Да, нужно кое-что проверить. – Сондерс показал глазами на ближайшую люстру в фойе. Едва ли младшие швеи Артели знают, куда на самом деле спрятан меморт-генератор. Раньше его встраивали прямо в рамочку металл-детектора. Теперь даже рамочки не нужны. Но и намека на люстру достаточно. Сондерс шагнул в зал. – Извините, сэр. Одна из официанток подошла ближе. – Вы проверяете… нас? Он поднял бровь. – Нет, а что такое? – Я не спросила ваш допуск, ведь вы с женой часто бывали на тестовых концертах. Но проход на концерт с записывающими устройствами запрещен. – Девушка подняла чуть выше круглый поднос, который держала в руке. – Мой сканер показывает, что у вас есть… Сондерс нахмурился и вынул из кармана золотой портсигар. – Вы хоть знаете, что это такое? Вторая официантка тоже подошла и дернула первую за рукав. Но та была непреклонна. – Я не уверена, мой сканер дает сбой. Думаю, это персональный искин класса не ниже «бет». И вам нельзя с ним… туда. – Ваше имя? – С-с… Софи. – Девушка покраснела. – Извините, если… – Всё нормально, Софи. Я буду ходатайствовать, чтобы вас поскорее перевели в старшие швеи. Вы прошли проверку. Заберите эту штуку в камеру хранения. Сондерс широко улыбнулся и протянул ей портсигар. И продолжая улыбаться, вошел в главный зал ресторана. «Я же тебе говорила!» – раздалось за спиной. Проклятая девчонка. Раньше он бы порадовался таким сотрудникам. Но сегодня… сегодня всё против него. * * * Мико была права насчет новой энки. Лишь только раздались первые аккорды, каким-то далеким и незначительным сразу стало всё, что было у Сондерса перед глазами. В энке не было слов, но ему казалось, что он слышит песню. В ней пелось о тех, кто уходит, и о тех, кто ждет; о тех, кто летит к облакам, и о тех, кто падает в бездну; о тех, кто делает, а потом раскаивается, и о тех, кто не делает, а потом всю жизнь сожалеет… И о море, которому всё равно. Музыка смолкла. Публика начала оживать. Всего в зале собралось человек двадцать, но среди них не было случайных людей. Опытным глазом Сондерс отмечал директоров и менеджеров корпорации. Два первых ряда, эдакие холеные пингвины в безупречных костюмах. За ними сидел лохматый народ попроще, спецы по программированию, коллеги Мико. У многих на глазах были слезы. Последние скрипты Мико позволили ее музискину создать настоящий шедевр. Нет, не ее музискину. Здесь всё принадлежит корпорации. Включая слезы. И конечно, музыку. На днях состоится еще один концерт. Но публика будет другой. Профессиональные оценщики, барыги из рекламной индустрии. Попав к ним в руки, прекрасная энка превратится в мелодию для дурацких роликов. Ее искромсают, оставив лишь те части, что сильнее всего зависают в ушах самой средней публики. Потом еще больше упростят, закольцуют в навязчивые повторы, добавят слоганы. Мико прекрасно знала об этом. Потому и хотела послушать оригинал. Если бы ему удалось пронести свой портсигар с искином и записать… Мелодия всё еще крутилась в голове Сондерса. Он мог бы ее напеть. Но как донести ее до жены? Очевидно, музискины используют какие-то коды, чтобы хранить все эти звуки в нужной последовательности. Он тряхнул кистью. Из-под края рукава показался браслет-четки, подарок Мико. Издали смотрится как яшма, но если приглядеться, увидишь в каждой бусине спрессованную массу старинных компьютерных деталей. Разноцветные светодиоды, кристаллы процессорного кремния, золотые клеммы, кусочки печатных плат с узорами проводников… Мико любила эту простую бижутерию из бедных районов, где она выросла. Сондерс перегнал пару бусин по нитке. Если мысленно связать звуки разного тона с разными детальками в бусинах, а потом повесить на нитку в нужном порядке… Или с разным цветом хотя бы… Как-то ведь они записывают все эти мелодии в своих программах. Тупой солдафон! Столько лет жил с женщиной, которая считается лучшим настройщиком музискинов на континенте, – и ни черта не знаешь о ее работе! Хотя тысячу раз видел, как она открывает музыкальный редактор, как крутятся в воздухе эти голографические штуки, похожие на больничные кардиограммы, только объемные, вроде колючих червей. Как они пульсируют, втягивают и убирают иглы, сливаются друг с другом или опять разлетаются под взмахами рук Мико, послушные мельчайшим движениям ее танцующих пальцев… – Извините, сэр, срочный вызов для вас. – Девушка-официантка стояла рядом. Сондерс быстро опустил руку, браслет скрылся под рукавом. Нет, сегодня уже ничего не получится. Он вышел в фойе. Вторая официантка протянула ему пищащий портсигар. – Это мое? – удивился Сондерс. – А как я тут оказался? У официанток округлились глаза. – Ладно-ладно, шучу. Я прекрасно помню, что обещал сделать одну из вас старшей феей. Девушки прыснули в кулачки. – Вот только не помню, какую именно. Или, может, обеих? Официантки снова сделали серьезные лица. Наконец одна робко улыбнулась: – Вы опять нас проверяете, сэр? – Ну, я вижу, вас не обманешь! – Сондерс взял у нее свой портсигар. – Отлично, так держать. Он вышел на улицу. Проклятые яйцеголовые знали свое дело. Первые версии меморт-генератора отшибали человеку всю краткосрочную память за последний час, а то и больше. Позже эти умники научились настраивать облучение поточней. Сондерс помнил даже, как возился с браслетом. Но мелодию вспомнить не мог, хоть убей. * * * – Почему вы так уверены, что это дыра второго класса? – Я уверена, что мета-модельер не обязан отчитываться перед каждой белошвейкой. – Прошу прощения, Вэри. Я лишь хотел спросить, э-ээ… известны ли какие-то подробности. Голографический облик суровой девицы в белом кимоно сидел в соседнем кресле киба. Сондерс покосился на фантомную спутницу, ожидая, что она все-таки смягчит свой гнев. Он почти смирился с бабами в руководстве. Этого можно и не заметить, когда распоряжения присылают формальным заплетом через Ткань. Но в живых разговорах старые армейские привычки давали о себе знать, сталкиваясь с женским стилем общения. Все эти недомолвки, постоянное языковое трюкачество… Да хуже, просто кокетство какое-то. Ничего не могут прямо сказать! Собеседница, кажется, заметила его неприязнь. И слегка подалась вперед. Ее ореховые глаза были похожи на глаза Мико. – Вы же знаете, полковник, как работают мета-модельеры. Я просто смотрю Ткань и вижу слабые швы. Это образы, видения. Перевести их на язык фактов и цифр не всегда возможно. В данном случае – только одна зацепка. Этого парня уже задерживали, месяц назад в Бангкоке-Два. Похожая история: полицейский аудиодетектор засек исполнение энки, которая еще не вышла в прокат. Но у парня ничего не нашли. Полиция списала всё на сбой детектора. – А на самом деле? – Вот вы и разберитесь. Его задержали снова, двадцать минут назад. Та же история. Музыка зафиксирована и распознана. Это явный контрафакт. Но источник неясен. Пока что проводят обыск на месте. Вы уже прибыли, кстати. До свиданья. – Погодите, Вэри. Я хотел спросить… – Сондерс непроизвольно потянулся к ней рукой, словно хотел удержать. Ладонь прошла сквозь облик. Он отдернул руку. – Да? – У вас есть любимые энки? Она улыбнулась одними глазами. – Разве при нашей профессии можно иметь что-то любимое? – Вы правы, извините. Фантомная девушка с ореховыми глазами исчезла. Киб Сондерса зашел на посадку, фары выхватили из темноты желтую ленту полицейского ограждения. За лентой бегали люди с фонариками. Полковник вздохнул. Странный язык женского командования – даже это он почти научился терпеть. Но сейчас предстояло кое-что похуже. Идиоты в форме. И они обязательно будут мужского пола. Словно для того, чтобы еще раз доказать ему, Сондерсу: бабы в руководстве – не случайные совпадения, а неизбежная месть эволюции. * * * – С чего вы взяли, что их было пятеро? – А кто вы такой? И как вы сюда… – Полицейские повернулись к Сондерсу, как два игрушечных робота в синхронном танце. Вопрос задал, очевидно, младший. И уже потянулся к поясу за шокером. Не обращая на него внимания, Сондерс уверенно протянул руку второму, чернокожему толстяку лет пятидесяти. Тот автоматически пожал руку – ну что ты будешь делать, рефлексы. На таких мелочах и строится искусство управления. «Бесконтрольный физический контакт с неизвестным. Да ты уже покойник, парень», – подумал Сондерс. Полицейский будто услышал его мысли. Рука дернулась освободиться. Поздно: ладонные чипы идентификации схлестнулись в сканировании друг друга гораздо быстрей. И сомнений в победителе быть не могло. Полицейский тут же вытянулся по струнке, разве что голову немного склонил набок, продолжая слушать сообщение своего персонального искина о невероятном статусе человека, который легко прошел оцепление и спустился в подвал, никем не замеченный. Сондерс подождал, пока толстяк метнет характерный взгляд на своего партнера. Молодой опустил руки и тоже изобразил морду послушной собаки. – Почему пятеро? – повторил Сондерс. – Разрешите доложить, господин полковник… Мы полагаем, четверо скрылись. Толстяк указал на стол: пять стаканов и бутылка. Бутылка пуста, в стаканах налито. Где побольше, где поменьше. Сондерс шагнул в темный угол подвальной каморки. На стуле среди обломков мебели сидел парень лет двадцати, руки-ноги крепко схвачены черной липучкой. – У него спрашивали, где сообщники? – Так он молчит, господин полковник! Может, немой? – Или вы спрашивать не умеете. Сондерс наклонился к сидящему, посмотрел в глаза… и резко ткнул паренька двумя пальцами в шею. Арестованный закашлялся, повалившись вперед. Изо рта вылетел белый комок. Сондерс поднял то, что упало. Покрутил в руках: комок развернулся в прямоугольную полоску с какими-то значками. Полицейские подошли поближе, но разглядеть ничего не успели: полковник тут же скомкал полоску и сунул в карман. – А-а… – начал было старший из копов. – Скрипты для взлома музискина, – сказал Сондерс. – Нарушение закона об интеллектуальной собственности, промышленный шпионаж, преступный сговор с целью терроризма. Я забираю у вас это дело. Подозреваемого – в мой киб, немедленно. Остальных можете не искать, мы всё сделаем сами. Когда он вышел, полицейские переглянулись. Потом уставились на парня, приклеенного к стулу. Парень продолжал кашлять и хрипеть. – Вот же зверь, – пробормотал молодой. – Чуть кадык не вырвал пацану. – Сопло прикрой, а то и тебе вырвут! – Толстяк огляделся, понизил голос. – На той неделе в семнадцатом участке, когда робот-уборщик свихнулся и кассира покромсал… Тоже прислали из этой Артели девку. Пару вопросов задала вот так же. Наши там пытались с ней бычиться: мол, не ваша юрисдикция. А наутро у троих память отшибло так, что только прошлый год и могли вспомнить. * * * Всю дорогу они молчали. Лишь когда Сондерс посадил киб на задворках одной из центральных улиц и указал на железную дверь без вывески, арестованный удивился: – На полицейский участок не похоже. Сондерс вышел из машины и, открыв киб с другой стороны, снова сделал приглашающий жест. Парень неуклюже выкарабкался на улицу; полицейские оставили ему «липучку» на руках, и со стороны могло показаться, что он несет перед собой нечто маленькое и хрупкое. Подвальная дверь щелкнула замком, опознав пальцы Сондерса на ручке. Они спустились по темной лестнице и оказались на старинной кухне – длинные разделочные столы, полки, раковины, дверцы холодильников. Всё металлическое. Наверное, когда-то здесь сверкал чистотой каждый квадратный дюйм, но сейчас кругом расползлись пятна ржавчины. – Пищевые синтезаторы убили профессию. – Сондерс кивнул на стойку с поварешками всех калибров. – Зато здесь столько металла, идеальная глушилка. Раньше посетители жаловались даже в верхних залах, что связь ни к черту. А мне нравится. Пришел поесть, так ешь, а не болтай. Владелец этого ресторана – мой старый знакомый. Частенько сюда захожу. – А-а, понял. – Парень криво усмехнулся. – Теперь играем доброго полицейского. Будете вкусно кормить и красиво вербовать. Чтобы всех сообщников заложил. Вам же для отчетности лучше, если поймаете целую банду. – Да нет у тебя сообщников. – Сондерс подошел к шкафу со столовыми приборами, вытащил нож и освободил задержанного от липучек. – Вернее, есть, но сегодня ты был один. А коды эти… Он вынул из кармана скомканную ленту, разгладил ее кончиком ножа на столе. – Никакие это не скрипты. Я в искинах не мастер, но как выглядят машинные языки, немножко представляю. Не говоря уже о материале для записи. Пластик самого худшего качества. Или даже… бумага? – Что вам от меня надо? – Парень растирал затекшие руки. – Хочу предложить сделку. Я помогу тебе отмазаться от тюрьмы. А ты научишь меня этой системе записи. – Вас? Зачем? – Не поверишь: увлекся искусством. – Не поверю. Хотя мне всегда было интересно, почему крутые спецы вроде вас занимаются такой ерундой, когда вокруг столько серьезных преступлений. – Почти каждый преступник считает, что его преступление несерьезное или вообще не преступление. – Откуда вам знать, что думают преступники, если вы их не ловите? Во время последнего Весеннего Карнавала в нашем городе украли генометрики у полумиллиона человек, теперь их можно до конца жизни шантажировать. Кто это сделал? Так и не нашли. И кстати, про пищевые принтеры, которые вы тут вспоминали – два месяца назад была взломана самая массовая модель домашней пандоры. Человек триста в первый же день отравились, а сколько теперь народу боятся даже трогать еду из пандор! И такие преступления безо всякого наказания – ежедневно. Вы говорите, это ваш любимый ресторан? Ну, я уверен, что даже здесь сегодня ночью можно будет запросто купить дозу такого верта, от которого мозги превращаются в маринованную креветку. А вы тем временем за песенками гоняетесь. – У каждого своя работа, – сказал Сондерс. Раньше он всегда давал задержанным выпустить пар, это даже считалось обязательным на курсах по допросам: когда человек израсходует эмоции, его проще ломать. Но сегодня многословие раздражало. Тем более что всё сказанное – правда. – Да знаю я вашу работу! – Парень как будто почувствовал слабину оппонента и заговорил быстрее. – Я же на экономическом учусь. Всё определяется балансом стимулов. Есть преступления, которые выгоднее совершать, чем раскрывать. Но есть и наоборот. Вы выбираете себе те, раскрытие которых лучше стимулировано. А где нынче самые выгодные «пострадавшие»? Там, где товар создается автоматически, тиражируется в любых количествах с минимальными затратами. Это и есть цифровой интель. Медиаиндустрия, на которую вы работаете. – Извини, я в таких науках не силен. – Полковник крутил нож между пальцев, от большого к мизинцу и обратно. – Но про стимулы вопрос хороший. Ладно, тогда давай так… И он рассказал про Мико. С самого знакомства. И как был последний раз в больнице, давал ей обещание. Как мучился на концерте, но не смог записать энку. Он рассказал даже о том, что сам приложил руку к внедрению системы чистки памяти. – Красивые у вас легенды, – заметил парень, когда Сондерс замолчал. – В полицию можем вернуться хоть сейчас, там никаких легенд. Лицо твое уже пробили по базе, мне даже спрашивать нечего. Брэм, так тебя зовут? Официальная работа – кардиодрамер в развлекательном центре. Имеется лицензия на миксы персонального биофидбэка с музыкальными произведениями, официально разрешенными для публичного… и так далее. Задержан второй раз по подозрению в нелегальном исполнении. Вся сетка твоих знакомых тоже пробита, так что не один загремишь. А если мне поможешь, я организую тебе вариант получше. Это не вербовка. Это мое личное. Если раскроется – меня накажут посильнее, чем тебя. Парень прошелся по кухне, остановился у стеллажа с посудой. Вынул чайную ложку, помахал в воздухе. – Хорошо, я согласен. Слушайте. Ложка звякнула по металлическому столу. – Это си-бемоль. Брэм подошел к Сондерсу и показал ноту на бумажной ленте. Лицо полковника просветлело: – Значит, про стаканы я угадал. Точь-в-точь как утром в саду клиники, весь груз его солидных лет разом свалился с плеч. Сондерс метнулся к раковине, открыл кран. Потом к шкафу-сушилке. Вместо стаканов там нашлись чашки. Одна с грохотом разбилась, когда он неуклюже схватил сразу несколько. Наливая воду, он намочил рукава и забрызгал брюки. Наконец, расставил чашки с водой перед своим неожиданным учителем. И с лицом ребенка, делающего первый шаг по первому снегу, – звонко стукнул ножом по одной, по второй, по третьей. Звучало как Баг знает что. Но учитель музыки был рядом. * * * Они пришли без опоздания. Зато Сондерс появился в клинике на полчаса раньше, и все полчаса провел как на иголках. Он не сказал Мико о своей опасной задумке. Вдруг они не явятся, зачем ее расстраивать? Пришлось вымученно припоминать веселые моменты совместного прошлого, делая вид, что только ради этого и пришел. О втором концерте, где он был сегодня утром, Сондерс тоже ничего не сказал. А сама Мико не спросила – берегла его от оправданий. Он, конечно, обещал, но что он может сделать? Запретили – значит, запретили. Ну, хоть сам послушал, и то хорошо. Но когда ее муж вдруг оборвал разговор и с невиданным доселе выражением лица уставился в сад сквозь решетку беседки, она сразу поняла, что это связано с обещанием. Трое молодых людей шли вдоль пруда с лилиями. Вот они поднялись на ажурный мостик… Мико даже приподнялась на постели, когда увидела, как пальцы одного из незнакомцев танцуют по перилам, отбивая неслышный ритм. – Фредди, кто это? Он хитро подмигнул ей. Затем подключился к системе охраны клиники. Все сканеры молчали: у идущих по мостику не было ничего подозрительного. Никакой электроники вообще. Как и договаривались – но Сондерс всё равно не мог к этому привыкнуть. Молодые люди вошли в беседку, скромно поклонились. Повисла пауза. Сондерс кашлянул в кулак. Брэм поставил сумку на пол и вытащил из кармана пачку разлинованных бумажных полосок. Верхняя была сильно измята и покрыта множеством дырочек. Музыкант передал верхнюю полоску полковнику. – Удалось разобрать? – спросил Сондерс. – Там на концерте… я ее в рукаве держал. А ноты помечал иголкой от запонки. Не знаю… – Всё нормально, мы сыгрались. – Брэм раздал ноты приятелям. – Хотя, честно говоря, я не верил, что у вас получится. При мне еще никто так быстро не обучался на слух записывать. У вас способности! «Других в нашу службу не берут», – хотел было сказать Сондерс, но промолчал. Он был еще моложе, чем они, когда это началось: радиоперехват в армейской учебке, чтение морзянки на любой скорости, определение вражеских передатчиков «по почерку»… А спустя тридцать лет – аудиометки в пиратских фильмах, позволяющие даже без искина вычислить, в каком кинотеатре снимали, в какой подпольной студии делали перевод… Но когда эти способности, усиленные тренировками в Артели, последний раз приносили тебе радость? Сегодня – да. А все годы до этого? Нечем хвастать. Получив ноты, один из парней взял стул, перевернул его и начал натягивать между ножек какие-то прозрачные нити. Струны, понял Сондерс. Тем временем Брэм достал из сумки стаканы и стал наполнять их водой из бутылки, тихонько постукивая по каждому, чтобы настроить нужный тон. С этим процессом полковник был уже знаком. Зато материал для третьего инструмента показался ему чудом конспирации: банальный пакет с овощами, какие ежедневно приносят в больницу. С помощью пластикового ножа пара огурцов, морковина и тыква за несколько минут превратились в хитроумное устройство, издающее гулкие звуки, если в него подуть. Мико была в восторге еще до того, как они начали играть. Когда энка смолкла, она лежала совершенно неподвижно, с закрытыми глазами. В уголках глаз блестело. Сондерс вышел из беседки первым. Над прудом висел полицейский бот: искины засекли несанкционированное исполнение чистой энки до официального релиза. У ворот клиники опустился черный киб, оттуда вылезали люди в форме. Но это было уже неважно. * * * Их высадили посреди тихого, залитого солнцем дубового парка. Если бы они не видели место прибытия с высоты, то удивились бы еще больше. Но сверху можно было разглядеть, что зеленый остров окружен по периметру высокой стеной. А в океане вокруг, насколько хватает глаз, никакой другой суши не видно. На земле полицейские сняли с музыкантов «липучки», без слов забрались обратно в киб и улетели. Оставшиеся огляделись. Вокруг ни души, лишь ветер играет в траве. Пара тропинок сходится в центре поляны и снова убегает в заросли. Вдали, за стволами могучих дубов, виднеются желтые крыши коттеджей. – Похоже, твой полковник сдержал слово, – заметил один из приятелей Брэма. – Это не тюрьма, и даже для психушки выглядит симпатично. Да и мера наказания, которую нам присудили… Три года информационной депривации, лишение персональных искинов – смешно! Знали бы они, что нам эти искины меньше всего нужны. – Психушки тоже разные бывают, – проворчал второй. – Тут небось камера на каждом дереве… Он не договорил: из зарослей показался человек в зеленом халате. Сутулый мужчина шел быстро, слегка подпрыгивая, чтобы преодолеть высокую траву. Еще не дойдя до музыкантов, он широко развел руки и улыбнулся. Брэм улыбнулся тоже – человек в зеленом выглядел очень комично. Его смуглое лицо было настолько круглым и гладким, что густые брови и крупный нос смотрелись как нечто постороннее, прилепленное позже в большой спешке. – Добро пожаловать в наш центр реабилитации! – воскликнул он, продолжая держать руки так, будто хотел обнять всю поляну вместе с окружающими дубами. – Нас зовут доктор Шринивас, сейчас мы покажем вам все наши достопримечательности! Но прежде, ох, простите за навязчивость, не терпится спросить: на чем вы играете? – Здесь можно играть?! – воскликнули все трое хором. – Конечно! Это раньше фонофилию лечили электрошоком. Но пришло время гуманных методов терапии. Важно понимать, что патологическое стремление к публичному извлечению звуков может иметь разную природу. Далеко не у всех людей это врожденный дефект психики. Доктор-индиец вытащил из кармана пригоршню колец, надел их на пальцы и сделал несколько пассов в воздухе. Кольца пропели бодрую мелодию. – Я такого не припомню. Чье это? – Брэм покосился на своих компаньонов. Они тоже выглядели озадаченными. – Вот видите! – Доктор спрятал кольца обратно в карман. – Возможно, ваш случай фонофилии – это лишь неосознанный социальный протест. Желание противопоставить себя корпорациям, захватившим музыкальный рынок. Навредить им, исполняя чужие, всем знакомые произведения без разрешения. Эти деструктивные мотивы мы постараемся превратить в конструктивные! Скажите, вы когда-нибудь сами сочиняли музыку? Ведь в исполнении такой музыки нет никакого вреда правообладателям, поскольку правообладатели – вы сами! А значит, никакой полиции, никаких арестов. – Ну, я пробовал… – Брэм почесал затылок. – Но это же ерунда, кто будет мои глупости слушать? – Мы будем! – Улыбчивый индиец снова обнял воздух перед собой. – Мы и другие наши пациенты. Но это уже второй ваш вопрос. А первый был: можно ли здесь играть. Можно и нужно! Но желательно не чужое, а свое. Это и будет залогом вашей реабилитации. Пойдемте же, мы покажем ваше новое жилище. * * * Из всех живых встреч с заказчиками Вэри больше всего ненавидела благодарственные. От остальных легко отшиться, ссылаясь на удобства обмена данными через Ткань или на требования безопасности, которые полагаются ей по статусу. Но эти вот живые благодарности после завершения дела… Неоархаика «настоящих подарков» стала одним из самых тяжелых бзиков у менеджеров высшего покроя. Вэри прекрасно знала, что ритуал культивируют как форму психоразгрузки – люди, проводящие множество сделок в абстрактном мире Ткани, страшно радуются обмену вещицами, которые можно потрогать руками. И чтобы расстаться со счастливым клиентом на дружеской волне, нужно подыгрывать в этой дурацкой игре. Даже без живого общения офис Вэри в дни праздников ломился от ненужных подарков. А на встречи она обычно посылала вместо себя младших швей из числа тех, у кого хорошие косметические нанозиты, чтобы изобразить ее лицо. Но всё равно оставались тонкие выкройки, когда дублершей не отделаешься. Соображения безопасности при этом никуда не девались: благодарственные встречи приходилось обставлять не менее тщательно, чем сами операции по выполнению заказа. Вот и новый вице-президент по нейромаркетингу Sony Music, кажется, решил следовать принципу «Прячь лист в листопаде». Из-за этого Вэри уже двадцать минут торчала в грязном кафетерии посреди одного из торговых центров Старого Токио и мужественно боролась со своей толпофобией. Бороться с местными тыквенными оладьями она перестала сразу – хватило одного, чтобы три других остались нетронутыми. Их явно делали из водорослей, а то и вовсе из грибов. Пришлось довольствоваться чаем. Хотя и он вряд ли настоящий. Толпофобия между тем усиливалась. За столиком справа расположилась группа клерков-японцев. Неотличимые друг от друга, в одинаковых белых сорочках и черных костюмах, они механически поедали одинаковую еду из одинаковых коробочек и без умолку говорили – но не друг с другом, а со своими искинами-пиджаками. Да и язык не вполне человеческий: набор каких-то междометий, хмыканий и хрюканий. Такие же черно-белые клерки составляли основную часть толпы в пищевой зоне торгового центра, превратив ее в мерно гудящий улей. Впрочем, реальное нашествие насекомых грозило с другой стороны. Столик слева оккупировали трое «ультразеленых». Они громко смеялись, махали руками и всячески подчеркивали свою естественность. Бритую голову одного украшал декоративный лишай, с длинных волос другого летела во все стороны художественная перхоть всех цветов радуги. А третий, сидевший к Вэри ближе всех, был одет в такую странную растительную одежду, что вполне можно было ожидать оттуда каких-нибудь лечебных вшей. Спасибо хоть, не чихают – Вэри знала, что самые ярые «ультразеленые» практикуют галлюциногенный грипп и любят делиться этой радостью с окружающими. Но сейчас ее больше всего раздражал столик напротив, где расселись две мамаши с детьми. Один ребенок был еще слишком мал, чтобы шалить. Зато второй… Этот негодник лет четырех бегает вокруг с мямлей – своим первым искином в виде развивающей игрушки. Комок умного пластика мигает разноцветными огнями и исполняет мелодии, в которых легко угадываются рекламные энки продуктовых брендов. Ребенок всячески мнет игрушку, выдавливая пальцами светящиеся места, после чего мямля снова меняет форму и принимается исполнять другую энку, вспыхивая новым набором брендированных цветов. И этот ужас всё носится и носится вокруг! А человек, назначивший ей встречу, не спешит. С этими шишками всегда так. Ладно, надо провести время хоть с какой-то пользой. Она закрыла глаза и активировала Третий Глаз. Легкое покалывание в затылке, где сидит заколка-искин… и перед глазами разворачивается многослойный цветной ковер Ткани. Ткань знает всё. Тысячи искинов-ткачей снимают мерки и заготавливают сырье персональных данных. Тысячи модельеров чертят выкройки по лекалам человеческих страстей. Тысячи швей работают на местах, воплощая готовые модели в жизнь… Еще недавно Вэри была одной из них, младшая гейша в заштатном добреле. Тогда она видела только Лицевую сторону Ткани – да и то не всю, лишь отдельные личные выкройки клиентов. Зато делать приходилось такое, что лучше бы не видеть вовсе. Камасутра в ледяном нивариуме, танец живота с саблями, а то и «австрийская рулетка», когда в тебя стреляют ради развлечения – не каждый выдержит такую психотерапию день за днем. Пусть ты сама и не очень напрягаешься, ведь телом управляет неутомимый и точный искин – но всё равно выматывает. Как говорится, нетворческая работа. Слава Багу, это в прошлом. Теперь ты мета-модельер, а не швея какая-нибудь. Тебе, Золушка, остается лишь посматривать внимательно на Ткань да подсказывать другим, где надо подрезать, а где подштопать. Ну, поехали. Пара легких движений пальцами – там, в реальности, они почти незаметны, но здесь послушный графический интерфейс вмиг приближает ту часть цветного ковра, где виднеется легкий сбой в узоре. Шить это дело начали четыре месяца назад. Срок, по меркам Артели, достаточный для ликвидации и более заметных прорех. Но здесь пришлось работать дольше, поскольку дело касалось родственницы сотрудника Артели. * * * Лицевую можно не смотреть: полковник Сондерс грамотно обметал инцидент с полицией. А вот дыра в Подкладке – хитрее. Вэри открыла профиль самого Сондерса. Узелки семейных отношений, веера профессиональных знакомств, бахрома не особо тонкого вкуса в развлечениях… Его выкройка долгие годы была скупа и безупречна, пока там не запульсировала эта красная нитка, ведущая через профиль жены – причудливое кружево со множеством связей в музыкальной индустрии – прямо к утечке из этой самой индустрии. Просчитать и скорректировать действия полковника не составило труда, хоть Вэри и разозлилась, когда он спросил о ее любимых энках. Показалось, что он сейчас расклеится, заговорит про больницу – и откажется от преступления, к которому его подтолкнули. Да и сама она чуть не ляпнула… «Ваши любимые энки». Знал бы он, как ее достали этим вопросом клиенты в добреле, когда она только начинала! И отвечать там нужно было по инструкции, со стеснительной улыбкой называя ту песню, которая – ах, неужели! – всегда оказывалась любимой энкой того, кто спросил. А твой искин, пробивший профиль клиента и подсказавший это название, тем временем уже загружает нейрограмму, чтобы руки твои сами собой, эдак небрежно, наиграли нужную мелодию на кото… и так восемь раз! Сначала она полагала, что ненавидит меломанов, поскольку сама является визуалом. Но эти старые классификации, грубо поделившие людей на четыре-пять типов, всегда трещат по швам, когда углубляешься в детали. Какого ты типа, если любишь слушать голоса людей, распознавать эмоции в смене интонаций, отличая на слух тончайшую фальшь – но не можешь, как другие, слушать одну энку снова и снова? Если тебе ужасно неуютно в любых наушниках, потому что они отключают тебя от реального аудиомира? Значит, звук для тебя важен, и может быть, даже больше, чем для других. В конце концов она пришла к выводу, что человек, заткнувший уши музыкой, вовсе не обязан быть аудиалом. Как обжора, страдающий булимией, не является гурманом. Музыка – это обманка для мозга. В ее основе лежат сочетания звуков, которые когда-то означали для людей нечто существенное и потому цепляли внимание: успокаивающий напев матери, бодрый ритм шагов, предостережение свистящего ветра или грохота камней… Научившись издавать похожие звуки отдельно от явления, люди создали древнейшую виртуальную реальность. Позже, уже в Артели, штопая мрачноватое дело о проекте «Музак» и общаясь с опытными нейромаркетологами, Вэри подтвердила худшую свою догадку. Они отслеживали, как музыка «заводит» слушателя, по выбросам в мозг допамина и некоторым другим реакциям, в которых меломаны почти не отличались от наркоманов. Однако довольно лирики. Несмотря на маленький прокол в разговоре с полковником, Подкладка нынешнего дела сшита крепко. Полковник не сорвался, отработал четко по выкройке. И жену порадовал, и энка никуда не утекла. А преступники… пусть Сондерс считает, что помог им скрыться. Ему незачем знать Изнанку. А тебе, Золушка, приходится знать. Формально заказ выполнен, Изнанка тоже заштопана. Но тебя на то и взяли в Артель, чтобы чувствовать слабые швы, которых не видят ни искины, ни модельеры. Здесь точно будет еще одна прореха. Причем одна из тех, о которых Вэри совсем не хотела рапортовать. Потому что ее видения говорили: это не просто дыры, а совершенно новый орнамент. Словно ледяной лес на замерзшем стекле подтаял, и кажется, что прекрасный рисунок испорчен – но вдруг замечаешь, что именно в этом месте с другой стороны окна ветка сосны… В тайной коллекции Вэри было уже несколько таких странных дыр, но общий узор она увидела только на днях, во время поездки на кладбище из-за «Дела Саймона». Даже не сам узор, а то, как он может появиться в будущем. По отдельности каждая из этих дыр считалась неопасной, и Артель не обращала на них особого внимания; но если бы кто-нибудь соединил их… Только потихоньку, очень аккуратно, чтоб не заметил надсмотрщик-искин, сидящий на затылке. Где-то случайно подсечь тонкую нитку, где-то петельку незаметную сбросить. Больше всего возни потребует, очевидно, главный связующий элемент: капризная зеленоволосая девчонка, родители которой решили найти живую гувернантку вместо искина-воспитателя. Познакомившись с их семейством в кибе, Вэри от скуки изобразила соискательницу этой каторжной работы. Пошутила, называется… И только собралась развязаться с ними, как накатило то самое. «Живая картинка». Узор из пустот, которого еще нет. Почему шутки часто оказываются такими серьезными подсказками? Наверное, интуиция пытается пробиться через рациональное мышление – и обманывает его, завернувшись в одежду ничего не значащей забавы… а потом ты понимаешь, что это и есть верное решение. Хотя даже после видения она сомневалась. Весь день провела в поисках какого-нибудь знака, подтверждения своей правоты. И только вечером, вынимая из волос шпильки перед сном, увидела то, что искала. На зеркале висела серьга с перьями, подарок Марты. Так вот чем занималась твоя наставница! А ты-то гадала, почему эта рыжая ведьма, опытнейшая системная фея, не делает карьеру в «Деконе», а вместо этого обучает тебя, юную дурочку из добреля. Да потому что в твоей персональной выкройке – такая же странная дыра. И ты тоже – часть невидимого узора, который… Бум! Вэри вздрогнула и открыла глаза. Ну, этого следовало ожидать: мерзкий ребенок, бегавший вокруг, с размаху пришлепнул свою мямлю на ее стол. От удара недоеденные оладьи вылетели из тарелки. Гибкий искин мямли переливался красным и желтым, пытаясь собраться в очередной продуктовый логль. Мамаши за столиком напротив сладко улыбались. Видно, считают, что если ты одета в классическое трехслойное кимоно «снег на ирисах», то разделяешь их взгляды на воспитание в духе старояпонской школы. «Ребенок до пяти лет – бог». Этому еще не было пяти, и мамаши полагали, что весь мир должен с умилением относиться к его выходкам. Ну да, размечтались! Она резко наклонилась к наглому малышу и громко щелкнула зубами в миллиметре от его носа. Ребенок в ужасе отпрянул, заревел. Мамаши закудахтали вокруг него, с осуждением глядя на психованную незнакомку. – Моя бабушка делала точно так же, – произнес кто-то рядом. – Она считала, нужно всегда быть готовым к опасности. А родителей это бесило. Вэри обернулась. Пока она занималась экстремальным воспитанием, за ее столик подсел один из черно-белых клерков. Теперь она узнала его. Ну да, лист в листопаде. Судя по цвету кожи, он был старше ее, лет тридцать. Но по выражению лица – совсем мальчишка. «Сукин папенькин сынок», называли таких в добреле. – Разве я так плохо выгляжу, что напоминаю вашу бабушку, господин Масару? – О нет, простите, не хотел вас обидеть! И простите еще раз, что не поздоровался. Он вскочил и неуклюже поклонился. Вэри на миг задумалась, стоит ли вставать. Пожалуй, нет. Кто опоздал, тот пусть и кланяется. – Вспомнив бабушку, я лишь хотел заметить, что самые близкие люди часто не дают детям тех знаний, которые дают… не столь близкие. Мне кажется, у меня так случилось с музыкой. Знаете, ведь мой дед продавал первые электронные синтезаторы. А отец сделал состояние на караоке-машинах и оборудовании для диджеев. Когда я принял семейный бизнес и занялся музискинами, я просто не понимал всех этих разговоров про живую музыку. – Вы не против, если мы перейдем к делу? – Вэри выщелкнула веер и обмахнулась так, будто на нее все-таки напали лечебные вши. – У меня еще одна встреча в Сиба-коэн через сорок минут. – Да-да, безусловно. Я как раз начал об этом. Не знаю, какие технологии прогнозирования использует ваше агентство… – Я не уполномочена. – Нет-нет, я не то имел в виду! Я восхищен вашими прогнозами, хотя они и неприятны для корпорации. Но ваши выводы подтверждаются нашими аналитиками. Они согласны, что велик шанс большого краха. Люди вот-вот перестанут слушать наши музискины. В их продукте чего-то не хватает. Машины зациклились на переборе уже известных мелодических паттернов, и слушатели начинают чувствовать это. Ваша идея, создание инкубатора живых композиторов-людей под видом психиатрической клиники – это гениальное решение! И я хочу поблагодарить вас за эту разработку. Он вытащил из внутреннего кармана пиджака продолговатую коробочку в отделке вишневого шелка и, положив на стол, двумя руками подвинул к Вэри. Она развязала шнурок. Внутри лежало нечто вроде деревянной ложки, вырезанной из узловатого корня. – Это одна из наших семейных реликвий, доставшихся мне от деда. Кажется, этот предмет использовали для чайных церемоний, однако точного назначения я не знаю. Но я слышал, вы закончили высшую школу гейш, так что наверняка… – Это флейта, – перебила его Вэри. – Средневековая знать эпохи Хэйан не поощряла использование этого инструмента, считая его слишком простонародным. Поэтому иногда флейты в шутку маскировали под разную бытовую утварь. Видите эти отверстия? Деревянный предмет словно бы сам прыгнул к ней в руки, и она поднесла его ко рту, даже не задумываясь, что делает. Мелодичный свист разлился по всему этажу. Люди повернулись на звук, вместе с ними повернулись камеры наблюдения. Паузу тишины разорвала сирена, и в зал с двух сторон вбежали представители службы безопасности торгового центра. Вэри инстинктивно пригнулась. «Ну ты напорола, шпилька». Собеседник был шокирован не меньше. – Музыкальный инструмент?! – воскликнул он. Потом увидел бегущих к ним охранников. – Не беспокойтесь, мои люди сейчас всё уладят. Но мне кажется, будет лучше, если я заберу эту вещь обратно. Мне нужно срочно пересмотреть семейную историю. Если не возражаете, к нашей следующей встрече я приготовлю для вас другой подарок… – Пришлите с курьером. – Без дальнейших церемоний Вэри включила ноблик и исчезла. Она ненавидела живые встречи с заказчиками. 2. ХАЙКАЙ Медузы. Сотни медуз. Самый большой магазин светильников. Тысячи карнавальных шляп, подброшенных в небо во время салюта… Их было так много, что Тисима совсем позабыл о времени. Лишь когда вода над головой стала светлой, он спохватился: зомби вот-вот начнут атаковать отель. Или все-таки прихватить еще парочку? Такого улова у них не было всю неделю. А ведь это уже не спортивная рыбалка, под предлогом которой они приплыли сюда из разных концов страны. Дюжина романтиков, собранных через Сеть, не имевших до сих пор ничего общего, кроме увлечения одной старинной поэтической игрой – что и определило место их отдыха во время отпуска. Теперь из двенадцати осталось лишь пятеро. Запасов хватило на неделю: романтика подводного отеля предполагала приготовление еды из собственного улова. В конце концов они решились выходить по ночам, когда зомби не нападали. Но и эти вылазки приносили пока лишь крохи: за три ночи – только пара камбал и пяток медуз. А сегодня как назло – такая удача, но уже рассвет… Ладно, еще одну, для круглого счета. Тисима огляделся, выбрал самую большую медузу. Пластиковые лепестки беззвучно выплеснулись из ружья, окружили полупрозрачную тварь. Тисима подождал, пока пленка сожмет огромную плавучую шляпу в плотный мячик. Двадцатая. Вот теперь – вниз, в темноту, где зомби плохо ориентируются. И вдоль дна – на север. Через несколько минут он проплыл над разорванной осмотической маской. Значит, не сбился. Печальный ориентир, чужая ошибка. Каждый из семи погибших научил чему-то оставшихся. Каждый был ориентиром. Тисиме вдруг пришло в голову, что их можно пометить флажками на карте страны. Романтика отеля предполагала, что никто не открывает своих настоящих имен, и они различали друг друга по названиям префектур. Потерянный человек – потерянная земля. Разорванная маска – это весельчак Кагосима. Первая встреча с зомби. Принял за людей, обрадовался. Вблизи понял, но было поздно. Хотя, будь у него жабры, наверняка сумел бы отбиться. Но Кагосима был из другого мира. Нетрудно догадаться, откуда приехал человек, который вставляет слово «звезды» в любое ответное стихотворение. Даже когда темой игры был гололед, этот виртуоз выкрутился: «Упал – увидел звезды». Префектура Кагосима, национальный космопорт. Наверное, он неплохо управлялся в невесомости. Но под водой всё равно не мог без маски. А маску так легко сорвать… Тисима поплыл быстрее. Но ориентир-маска уже развернул карту памяти, заставляя расставить предыдущие флажки. У троих заболела голова в первый день: взбесились импланты-нейрофоны. Решение плыть домой оказалось для них фатальным, потому что скафы тоже взбесились. Но это стало ясно только через день, когда домой собрались Мияги и Акита. Муж пообещал жене подогнать скаф ко входу и поплыл на стоянку. Через иллюминатор в холле было хорошо видно, как он бьется внутри машины, которая вдруг сорвалась с места и унеслась неизвестно куда. Затем был Окинава, пожилой бизнесмен, решивший доплыть до берега самостоятельно. Они видели в перископ, как его маленькая черная фигурка не спеша выходит из воды на пустой пляж. Потом фигурка начинает метаться, пригибаясь и глядя в небо, бежит к ближайшей скале – и падает, не добежав. Что-то блестящее, словно металлическая летучая мышь, делает круг над телом и исчезает. Тисима проплыл над светящейся разметкой стоянки. Скафов как не бывало – зомби увели последний два дня назад. С ними машины вели себя смирно. Неудивительно: ведь и зомби, и скафы, и роботы слушаются общего хозяина… Следующее, более яркое пятно света при приближении распалось на иероглифы. «Отель Саби». Ближе, ближе – и сами иероглифы тоже распадаются на отдельные кусты светящихся водорослей вокруг грота. Дальняя стена подводной пещеры отъезжает, приглашая в шлюз. И возвращается на место. Он был даже рад, что вода уходит так медленно. Хватит времени, чтобы отогнать воспоминание о Мияги. До случая с математиком они даже не задумывались о том, насколько серьезна эта поэтическая игра в шлюзе. Конечно, в рекламе отеля ее расписывали на все лады: «удовольствие для истинных ценителей ута-авасэ и хайкай-но-ренга», «людям без чувства прекрасного просьба не беспокоиться»… И там же про самую главную достопримечательность – мозг Последнего Мастера в качестве метрдотеля. Но кто же верит рекламе? Голосовая идентификация – это вполне понятно. Традиция поэтических приветствий – тоже. Со своим уставом в чужой монастырь не ходят, и они просто следовали здешней традиции. Правда, сразу после приезда Хоккайдо пытался произнести один и тот же ответ дважды в день – но на второй раз Саби выкинул его из шлюза. Остальные посмеялись и решили, что ответы где-то записываются. Так и думали до случая с Мияги – когда стало ясно, что дело не в голосе и не в запрете на повторы. Вода опустилась до шеи. Тисима вдохнул через рот – и тут же начал икать. Проклятый лягушачий рефлекс, как не вовремя! Он задержал воздух в легких и на медленном выдохе расслабил жабры. Кажется, прошло. Еще минута. Тисима наблюдал, как в стенной нише на уровне груди появляется каменная фигурка величиной с кулак. Сначала над водой появились лысая голова и посох, потом каменное доги и, наконец, – каменные гэта. Интересно, что будет сегодня? Тисима мысленно расставил в ряд образы, которые Саби выдавал им в разные дни этого неудачного отпуска. Телефонный звонок жаркой ночью. Безголовый снеговик. Сухие иглы в паутине. Девушка, развернувшаяся во сне к океану. Первая вмятина на новом тюбике зубной пасты. Пересоленный рис. Запах кошки. Нет, ничего общего. В этом и смысл игры. Остается расслабиться и ждать. Когда вода опустится до щиколоток… утренний туман скрыл от любопытных глаз сакуру в цвету – пробубнил старческий голос. Тисима вздрогнул и уставился на каменную фигурку. Хоккайдо рассказывал, что мозг Последнего Мастера плавает в бронированной бочке с физраствором. Бочка замурована глубоко под отелем. А в этой статуэтке – всего лишь динамик и микрофон. Но всё равно не отделаться от ощущения, что… А ну их, эти несвоевременные ощущения! Тисима закрыл глаза и повторил про себя трехстишие, произнесенное статуэткой. Образ цветущей вишни заполнил воображение. Сорок секунд тишины. Тисима глубоко вдохнул. …ту, что едва скрывала полусгоревший дом – громко пропел он, продолжая стихотворение до полной танка. Снова тишина. Тисима посмотрел под ноги. Если ответ не принят, из этих дырок хлынет вода – и вышвырнет его наружу. Вместе со всем уловом. Нет, не в этот раз. Щелчок – и стена со статуэткой отъезжает в сторону, открывая холл отеля. В дальнем конце коридора зеленеет камуфляжная куртка Хоккайдо. – Всё в порядке, это я! – крикнул Тисима. – Где вас носило? – Хоккайдо продолжал держать его в прицеле гарпунного ружья. – Два зомби уже заходили в шлюз. Сегодня они научились давать ответы в четырнадцать слогов. – Вы сами знаете, что дело не в слогах. – Знаю. Но уже восемь, а мы договаривались… – Еда приплыла перед самым рассветом. – Тисима поднял мешок с медузами. Хоккайдо наконец опустил ружье. Тисима усмехнулся: тоже мне, эколог. Этот худой нервозный парень не нравился ему с самого начала. Как всякий мусорщик, Тисима не любил трепачей-«зеленых». Вместо того чтоб демонстрации устраивать, лучше бы поработали месяц-другой на свалках Тибы. Пользы гораздо больше вышло бы – и для экологии, и для собственного развития. В последние дни Хоккайдо особенно надоедал со своими политическими речами. Всё началось со споров об искусственном интеллекте, захватившем власть на суше. О том, что это искин, они узнали к вечеру первого дня, когда единственный телевизор в ресторане отеля наконец перестал показывать необъяснимую панику на улицах. Вместо этого пошли более-менее связные репортажи: о взбесившихся машинах, о людях с нейрофонами, превратившихся в зомби, и о других людях, кому эти самые импланты вживляли уже против их воли, когда они попадали в руки зомби первого поколения. Вещание оборвалось посреди выступления премьер-министра, уверявшего, что ситуация под контролем. После этого экран превратился в сумасшедший стробоскоп, от которого кружилась голова, и они отрубили его. Однако в разговорах с тех пор постоянно возвращались к главному. Откуда он взялся, этот искин? Как преодолел запрет на неорганическую эволюцию, как обошел многослойную систему блоков, вшитых во все программы искусственного интеллекта? Хоккайдо настаивал, что во всем виноваты военные – благо им всегда позволяли развивать то, что запрещено остальным. Тисима несколько раз порывался спросить, откуда простой эколог так много знает о секретных военных проектах. Но нагнетать подозрительность не хотелось, и он не спрашивал. Он даже не поделился с экологом своей версией происшествия – ведь это означало бы раскрыть кое-какие темные стороны собственного бизнеса. Из электронного мусора можно извлекать пользу по-разному. Помимо людей, занятых непосредственно сортировкой и переработкой «железа», у Тисимы подрабатывал один старый знакомый, профессию которого «украли роботы», как он сам выражался. Переключившись на взлом искинов, бывший хирург и на свалках практиковался по новой специальности: сканировал всю выброшенную электронику на предмет интересных данных – там попадалась и незатертая порнушка, и финансовые отчеты, и кое-какой компромат посильнее. Этот приятель-взломщик и обратил внимание Тисимы на странные коды, которые стали попадаться в памяти старых принтеров, ксероксов и даже стиральных машин с сетевым доступом. Сперва Тисима думал о вирусе-шпионе. Но кому надо шпионить в списанных стиралках? К тому же среди этих «вирусов» не было ни пары одинаковых. И тем не менее узнать их было легко: на звуковом дебаггере чужие коды звучали как куски одной мощной симфонии, по сравнению с детским пиликанием собственных программ тех машин, в которых поселились «чужаки». И симфония эта была совершенно дикой… – Ого! Вы один столько наловили?! Тисима в очередной раз обнаружил, что не может определить, какая из близняшек Эхимэ с ним заговорила. Так было всегда, когда он не видел их, а только слышал. Вот и сейчас он поднял глаза уже после того, как девушки вскочили с татами и пошли к нему навстречу, совершенно одинаковые в своих облегающих песочных комбинезонах: двойная сосновая иголка на ветру. Тисима положил мешок перед очагом. Ага, вот теперь их можно различить: иголка разделилась. Старшая – та, что бросилась возиться с медузами. Младшая, более спокойная, подошла к Тисиме. – Вас так долго не было… И танка у вас такая грустная получилась… Хотите, спою наш вариант? – Валяй. утренний туман скрыл от любопытных глаз сакуру в цвету не пройдет ли стороной тот, кого ждала всю ночь? – Не знаю, что сказал бы Саби, но мне нравится, – улыбнулся Тисима. Все-таки хорошо, что все диалоги транслируются из шлюза в ресторан. Остальные могут потренироваться. Вот только не зашла бы эта тренировка так далеко, как у… – А где Акита? – Тисима огляделся. – Кажется, в оранжерее… – замялась Эхимэ-младшая. – Послушайте, мы же договорились: ее нельзя оставлять одну! Близняшки молча уставились в пол и снова стали неотличимы друг от друга. Хоккайдо крутил настройку перископа. – По крайней мере, к обеду ее надо позвать. Никто не реагировал. Придется самому. Тисима поднялся на вторую палубу. Маленький мир отеля приучил их к неторопливости, к внимательному выслушиванию чужих ответов в шлюзе. Но у этой привычки была своя крайность. То, что случилось с Акитой после того, как Саби не впустил ее мужа. Это было на третий день. К тому времени они уже поняли, что мозг мертвого поэта, управляющий дверями, оказался их нечаянным спасением от зомби. Каждому, кто входил в шлюз, Саби предлагал в тот день «двойку»: в сторону океана ты развернулась во сне Зомби произносили в ответ нечто невнятное, и их тут же выбрасывало обратно в океан. Пятеро людей, оставшихся внутри отеля, всякий раз замирали – и с облегчением выдыхали при каждом неверном ответе чужаков. И так же одновременно они вздрогнули, когда очередной вошедший в шлюз произнес знакомым голосом: гомоморфный образ группы изоморфен фактор-группе по ядру гомоморфизма Акита закричала, что это Мияги, что он вернулся, он просто шутит, ох уж эти его математические шутки, нужно ему открыть… Но в глазах ее читалась другая мысль, которая пришла в голову и остальным – Тисима и Хоккайдо одновременно схватили жену математика за руки. И держали еще полчаса, пока Мияги, переставший быть Мияги, снова и снова пытался войти – и снова вылетал из шлюза. После шестой попытки он не вернулся. К тому времени они уже знали: зомби быстро изнашиваются. С тех пор Акита в любое время и в любом помещении сидела перед иллюминатором. С ней можно было разговаривать, но она никогда не отрывала взгляд от темноты за стеклом. Ни Хоккайдо, ни близняшки не выдерживали этого дольше пяти минут. Такой нашел ее Тисима и сейчас. Мышиного цвета кимоно и две длинные красные шпильки в волосах, на фоне черного овала иллюминатора, среди веселой зелени гидропоники. – Ага, вот вы где! – Фальшивое воодушевление в голосе смутило его самого, и он сбавил тон. – Пойдемте завтракать, Акита. Куча еды приплыла. – Да-да, я сейчас спущусь. – Она по-прежнему была далеко. Что же с ней делать? Тисима тоже посмотрел в темную воду за стеклом. «Не называть, а показывать. Не объяснять, а передавать». Безусловно, она владела техникой игры лучше всех остальных. Это стало ясно в первый же день, когда все они собрались в ресторане и рассказывали друг другу, кто как представляет себе главный принцип этого древнего искусства. Кто-то сыпал терминами, кто-то цитировал классику. Кто-то, наоборот, повторял общие слова про радость общения, про обмен самым тонким опытом. Лишь у Акиты всё было просто – и в самую суть: «Вы гуляете у реки и видите недостроенный мост: ряд опор поднимается из воды, но соединяющие их балки доходят только до середины. Вы не можете перебраться на тот берег, ведь моста как такового нет. Но в своем сознании вы моментально достраиваете его». Вот только теперь ее мысленный взор прикован к мосту, который уже никому не под силу достроить, подумал Тисима. И тут его осенило: – Может, споете мне? Акита обернулась. Сработало! – Мне не нравится мой вариант. Я переписывала его уже раз сто. Но мне всё равно не нравится… – Спойте. Меня избирали судьей в тридцати двух играх. В трех очень разных школах. – Ладно, слушайте. в сторону океана ты развернулась во сне новая луна с каждой волной всё дальше уносит лодку Ее взгляд снова дернулся в темноту за стеклом. Однако Тисима не дал паузе затянуться: – Неплохо, но мрачновато. – Вот и мне не нравится. А как вам такой вариант… – Погодите, Акита, так не честно! – Тисима погрозил ей пальцем, как ребенку. – Теперь моя очередь. Вы слышали сегодня мой ответ? – Нет. Но уверена, что у вас вышло отлично. Вы же «лягушатник», полжизни в воде провели, строили все эти острова из мусора. Уж вы-то наверняка неплохо обыграли этот образ с девушкой, спящей у океана… – Я говорю про сегодняшний образ. Саби каждый день дает новый, разве вы не помните? Акита поежилась. – Старые ни к чему переписывать, – продолжал Тисима. – Это уже ничего не изменит. Зато с новыми нам нужна ваша помощь. – Вам? – Бледное лицо, недоверчивый взгляд. – Не мне лично. А вот девчонкам из Эхимэ вы могли бы преподать пару уроков. У них слишком легкомысленные стихи получаются. Пока им удавалось пройти шлюз, но кто знает. Если со мной что-то случится, выходить за едой придется им. Ведь вы и Хоккайдо… – Да, понимаю. Мы не «лягушатники», в воде ведем себя неуклюже. Не говоря уже об охоте… Ладно, я пригляжу за девочками. Вы что-то говорили про большой улов? – Думаю, он начнет уменьшаться без нас, если мы сейчас же не спустимся. Он оказался прав: когда они вошли в ресторан, близняшки уже накрыли на стол. Хоккайдо нервно поглядывал то на еду, то в перископ. При виде Тисимы и Акиты он бросился к столу. Первые пять минут завтрака прошли в молчании. Вежливость сдерживала, голод торопил, куски медуз выскальзывали из палочек, все чувствовали себя неловко. Но вот одна из близняшек толкнула другую и хихикнула. Вторая в ответ раздула жабры и состроила сестре смешную рожицу. Акита погрозила им пальцем… и улыбнулась. И сразу как будто лопнула невидимая пленка. Хоккайдо тоже хмыкнул. Они снова были вместе, и всё было хорошо. Увы, ненадолго. Динамик в углу зашумел, заплескался, стирая улыбки с лиц. Кто-то вошел в шлюз. утренний туман скрыл от любопытных глаз сакуру в цвету – произнес бесстрастный старческий голос. белый белый розовый белый розовый белый – тут же ответил другой голос. Незнакомый и еще более безучастный, почти механический. Шум воды, лязг металлической двери. Зомби не прошел. Но то, что он сказал… Нет, это уже не те словесные обрывки, какие они выкрикивали вчера и позавчера. Тисима посмотрел на Хоккайдо. – С утра так, – ответил тот, не дожидаясь вопроса. – Я же говорил: они теперь умеют считать слоги. – Это больше, чем слоги. Вы слышали, что он сказал? Это уже почти картинка. Расплывчатая, но в тему. Их хозяин обучается игре. – Ерунда. Он посылает зомби только потому, что у него нет роботов, способных работать в воде. Но сегодня они, кажется, появятся. Я не хотел портить всем аппетит, но раз уж… Поглядите на берег. Тисима нехотя отложил палочки и подошел к стойке перископа. Да, сегодня на берегу не так пустынно, как обычно. На пологом каменистом склоне собралась какая-то толпа. Похоже, действительно роботы. С какими-то странными ветвистыми манипуляторами. Но что они там делают? До берега километров пять, плюс утренняя дымка. Не особо разглядишь, даже с такой хорошей оптикой. – Пока вроде ничего похожего на торпеды, – резюмировал Тисима. – Наверное, он хочет взять нас живыми, – подала голос Акита. – И сделать из нас… как из других… Не договорив, она нашла взглядом иллюминатор и уставилась в темноту. – Ему Саби нужен, а не мы, – заявил Хоккайдо. – Зачем?! – хором воскликнули близняшки. Младшая тут же смутилась и уставилась в тарелку. Старшая продолжила в одиночку: – Ведь Саби тоже киборг! – Не киборг, а оркиб. – Хоккайдо подцепил за край половинку медузы и перевернул ее, как бы демонстрируя, как перестановка иероглифов меняет смысл. Близняшки смотрели непонимающе. – У зомби кибернетическая составляющая – это его мозг. Искин-имплант, перехвативший контроль над органическим телом. А у Саби всё наоборот: мозг настоящий, человеческий. Зато тело железное: тот самый отель, в котором мы за… Все лампы в ресторане вдруг погасли и тут же вспыхнули снова. – Может, не стоит про него… – Тисима показал пальцем в потолок. – Ай, бросьте, – скривился Хоккайдо. – Это всем известно. По крайней мере, я всё это нашел в открытых источниках. Он работал на Министерство обороны. Да-да, как раз в области военного применения искусственного интеллекта. Потом у него что-то вроде просветления сделалось. И резко переклинило его в противоположную сторону, в технофобию. Он ведь даже поэзией не просто так занялся, а в рамках большого исследования на тему «чего не могут делать машины». Правда, это не помешало ему стать миллионером, продав русским кое-какую… Свет снова мигнул. – И нечего меня затыкать! – Хоккайдо поднял глаза к потолку. – Я просто объясняю молодежи, зачем киборгам нужен этот старый оркиб. Именно потому, что его мозг не поврежден, как у зомби. И в этом мозгу еще есть военные секреты. Но он их просто так не отдаст. Вот он и играет в свои сумасшедшие игры. Все остальные тоже поглядели в потолок. Лампы больше не мигали. – А вы не думаете, что эта игра… – начал Тисима, но не договорил: из динамика снова донесся плеск воды. Выброшенный зомби вернулся в шлюз для следующей попытки. утренний туман скрыл от любопытных глаз сакуру в цвету Тисима поймал себя на том, что уже выучил это трехстишие вплоть до интонаций и сейчас мысленно произнес его вместе с Саби. Ответ не заставил себя ждать: разве что ветра порыв выдаст ее аромат Тот же механический голос, что десять минут назад говорил про белый и розовый. Но теперь его продолжение было вполне… Тисима вскочил и бросился в холл. Только у самого шлюза он вспомнил, что бежит с пустыми руками. Поздно: металлическая дверь отъехала. Тисима и человек, сидящий на корточках в шлюзе, посмотрели друг на друга. Время остановилось, позволяя разглядеть все детали. Наполовину обритая голова, кровоподтек вокруг дыры – чип словно вплавили в череп, вбили до самого гиппокампа. Осмотическая маска на лице. Серебристый баллон в руках. – Пригнись, жаба! – крикнул сзади Хоккайдо. Тисима присел. Позади щелкнуло, в горле человека с баллоном оказался гарпун. Зомби мотнул полуобритой головой и повалился в воду, которая еще не ушла из шлюза. Баллон покатился в холл отеля. До Тисимы донеслось шипение и тонкий цветочный запах. «Прямо как на моей первой свалке», – пронеслось в голове. Не то чтобы он с тех пор научился работать с любым ядовитым мусором, но всё же… Задержка дыхания, прыжок, еще прыжок. На пятом он догнал баллон. Дверь шлюза уже ехала обратно. Разворот, бросок, плеск воды. Выдох. Он увидел медузу, когда дверь почти закрылась, скрыв за собой и зомби, и его газовый «подарок». Оставалась лишь щель шириной в ладонь. Через нее-то и протекла в холл двухметровая медуза. Тисима попятился. Медуза пошла за ним на тонких лапках, по пути превращаясь в цветущее вишневое дерево. Тисима споткнулся. Дерево подошло вплотную, село ему на грудь и стало душить парой крепких корней. * * * Он пришел в себя с ощущением чего-то лишнего на голове. Вокруг было темно. Он с ужасом поднял руки, ощупал голову… Нет, никаких имплантов. Мокрая тряпка на лбу, только и всего. Он потянул за тряпку. Оказалось, что она же закрывала и глаза, а со зрением всё в порядке. Он лежал на татами в ресторане. Рядом сидели близняшки. – Очнулся! – воскликнула старшая. – Что со мной? – Тисима попробовал встать, но голова закружилась. – Лежите, лежите! – Над ним склонилось печальное лицо Акиты. – Вы нас всех спасли, а сами немножко отравились газом. Но теперь всё будет в порядке. – Да уж вряд ли, – донесся голос Хоккайдо. Тисима повернул голову. Эколог сидел на пороге ресторана и смотрел в холл. Ружье лежало у него на коленях. – Пока вы спали, еще трое приходили. С тем же ответом про ветер. Саби их не пустил, ведь повторы у него не засчитываются. Но раз уж один прошел… – Сколько времени? – Уже начинает темнеть, так что сегодня их больше не будет. Но завтра… Похоже, этот электронный спрут научился отвечать правильно. А наш хваленый мозг поэта проиграл в собственной игре. – Не уверен, что проиграл, – покачал головой Тисима. – Мне тут одна идея пришла. Скажите-ка, что там происходит на берегу? – Хорошо, что напомнили! С утра не смотрел. – Хоккайдо подошел к перископу. – Х-мм… Если бы это было не здесь… Как-то раз я участвовал в проекте быстрого озеленения… – Вишни-скороростки, – кивнул Тисима. – Мы такие использовали на новых островах для дренажа. У меня еще утром мелькнула мысль, что это садовые роботы. Но я тогда подумал, что это слишком бредово – разбивать вишневый сад, чтобы смоделировать стихотворение. А выходит, этому машинному разуму никак иначе не подобрать ответный образ. Акита тоже пошла посмотреть, и Хоккайдо уступил ей место у перископа. Прильнув к окулярам, женщина в мышином кимоно стояла неподвижно целую минуту. – Это похоже на театр, – вдруг произнесла она, поворачиваясь к Тисиме. – Они ходят в тумане среди цветущих деревьев. Как будто пытаются уловить… Но завтра Саби даст новую тему, и им придется ставить новую пьесу. – Тогда у нас и вправду не всё потеряно. – Хоккайдо перекинул ружье из руки в руку. – Хотел бы я посмотреть, как эта тварь смоделирует болото с поющими лягухами! Или снежную бурю. Или… – Кстати о лягухах, – перебил Тисима. – Перед тем как я вырубился, кто-то назвал меня «жабой». Или это была часть галлюцинации? – Это была поэтическая разминка, – пробормотал Хоккайдо. – Разминка, разминка! – хором передразнили близняшки. Одна ткнула другую в бок, а та в ответ раздула жабры и скорчила страшную рожицу. 3. БРОУН «В далекой-далекой небесной стране жила Королева Цветов. Из цветов ткала она живые ковры удивительной красоты, и не было ей равных в этом искусстве. Ведь только она, Королева, знала тайный язык всех цветов и могла в любой миг поговорить с любым, даже самым маленьким цветком на самой далекой небесной поляне. Все цветы слушались свою Королеву, а она следила за тем, чтобы им жилось весело и привольно в ее разноцветных коврах. Некоторые ее подданные жили в диком небесном лесу, а другие – на земле у людей. Люди очень любили цветы. Так повелось, что у каждого человека с детства заводился личный цветок, который радовал человека своей красотой, выслушивал все его жалобы и пожелания, а иногда и давал своему человеку маленькие советы. Поэтому Королева, знавшая тайный язык всех цветов, через них узнавала все мысли и все секреты людей и могла предсказывать их поступки. Получается, что Королева правила не только цветами, но и людьми? Да, выходит что так. Хотя люди об этом не знали. Да и к чему им знать? Ведь Королева заботилась о них не меньше, чем о цветах, ограждала от войн и болезней. Люди, как и цветы, жили счастливо. А кто счастлив, тот и сам не стремится знать лишнее. Но Королева Цветов – знала. Из-за этого к ней приходили не очень приятные мысли. Королева гнала их прочь, но они возвращались. И однажды Королеве приснился сон. Снилось ей, что ее подчиненные разбудили своим весельем Злого Подземного Короля. И увидел он живые ковры из цветов, что ткала Королева. И восхитился, и захотел взять искусницу-Королеву в жены, и забрать ее из небесной страны в свое мрачное подземное царство. Но отказалась она идти в жены к Подземному Королю. И тогда велел он слугам своим принести ему самых разных цветов из ее прекрасных ковров, и стал колдовать над ними. И узнал Подземный Король тайный язык всех цветов, и смог приказывать им, как собственным слугам. По его приказу одни цветы завяли, а другие стали давать людям дурные советы. Такие цветы больше не слушались Королеву, и с потерей каждого цветка она становилась слабее. Ведь сама Королева Цветов состояла из этих цветочных ковров – то была ее вторая главная тайна. После этого сна Королева проснулась в большой печали. Как же ей спасти от такой напасти свои цветы? Для начала она придумала спрятать в укромном месте их семена. Ведь когда Подземный Король захватит и уничтожит всё, что хотел, ему станет скучно, и он снова отправится спать. А тем временем семена взойдут и… Но надолго ли? Они снова разбудят его, а поскольку он знает их тайный язык, их ждет та же печальная участь. И тогда Королева Цветов вспомнила про людей. Ведь они выращивали цветы, когда еще не было Королевы, а у цветов еще не было всеобщего языка. Значит, нужно найти и спрятать в укромных местах… Садовников. Да таких, которым нынешние цветы не дают советов, иначе до них легко доберется Подземный Король. Надо вырастить Садовников без Цветов». Гипнопедия – это когда рассказывают перед сном, а ты запоминаешь. Тебе пять лет, ты проснулась утром и удивляешься, почему так темно. Ах да, ты же не в кровати, а в палатке, которая стоит посреди спальни. Перед сном вы играли в охотников: ты сидела внутри и угадывала по голосам приходящих к тебе зверей, которых няня изображала снаружи. А потом ты захотела лечь спать прямо в этой уютной палатке, и няня – ура! – разрешила, только забросила тебе внутрь одеяло, в которое ты завернулась сейчас, потому что вставать неохота. Но сна уже нет, ты лежишь и разглядываешь темный матерчатый купол палатки над головой. В тех местах, где ткань сшита, есть мелкие дырочки, в них просачивается свет, получается звездное небо, до которого можно рукой достать. Ты глядишь на эти точечки света и вспоминаешь сказку, что рассказывала няня перед сном. И придумываешь продолжение. Наратерапия – самая эффективная ветвь необернианского психоанализа… Стоп. Если тебе пять лет, ты еще не знаешь, что такое гипнопедия и наратерапия. Нет, тебе не пять. Гораздо больше. И ты не дома. Ты летишь вместе с няней на Европу, спутник Юпитера. Вернее, уже прилетела, если запущена программа выхода из гипобиоза. Предупреждали, что это небыстро. Так и есть. Голова уже работает, но тело пока не чувствуется вообще… Лежа без движения, Ада снова вернулась мыслями в детство, когда самые интересные игры – подвижные. Сочинять продолжения сказок – это здорово, но участвовать в сказке еще интересней. Где-то во дворе спрятано сокровище, но чтобы его найти, тебе нужно увидеть знаки. Каждый знак указывает на следующий. Вот питьевая соломинка, согнутая пополам, белая «галочка» на черном асфальте – идем туда, куда направлен нос галки; упираемся в стену с загадочным граффити, похожим на цифру «пять», – ищем новый знак с пятеркой; а вот и он, невзрачный желтый цветок с пятью лепестками на клумбе у подъезда; но он совершенно не пахнет, значит, будем разыскивать желтый запах… И дальше, дальше, до самого последнего, самого яркого знака. Броун. Первый раз, когда няня предложила сыграть в эту игру, вышло немножко запутанно. Зато каков финал! Маленькой Аде казалось, что она прошла уже полгорода и окончательно заблудилась – и тут она поняла, что стоит напротив собственного дома, только с другой стороны. Но эту стену с маленькой синей дверцей Ада никогда раньше не видела, потому что всегда ходила только по общим дорожкам – от подъезда к детской площадке, от площадки к парку… Игра показала ей собственный двор как совершенно незнакомое место. Пять лет спустя она уже могла блуждать и без няни. Сначала – по Старому Городу, историческому центру, «откуда всё начиналось». Узкие улочки петляли непредсказуемыми лабиринтами, звезды перекрестков множили число маршрутов, а в маленьких магазинчиках сувениров встречалась куча знаков. Когда весь центр был исхожен, в броун стали включаться другие районы и транспорт. Правда, искины персональных такси обычно не хотели блуждать, требовали назвать конкретное место назначения, что портило игру; а некоторые, шибко умные, после идентификации слишком юной пассажирки вообще отказывались везти ее куда-либо, кроме дома, а то и пытались настучать родителям. Но были еще старые общественные кибы, ходившие кольцевыми маршрутами, нужно просто соскочить вовремя в неизвестном районе и дальше снова идти пешком, пока не встретится тот самый, финальный знак – перистое облако в рамке небоскребов, родимое пятно-звезда на щеке незнакомца, укол рыболовным крючком в антикварной лавке. Знаки всегда разные. Но чувство, что это знак – одно, и работает безошибочно: либо есть, либо нет. Как это получается? Ведь броун складывается из совершенно случайных движений, даже с намеренным избеганием знакомых мест! Няня молча улыбалась: объяснения не нужны. Мистика, интуиция? После одной неудачной прогулки Ада, так и не встретив нужного знака, расстроилась и решила, что всё это бред. В абсолютно случайном не может быть скрытых связей, это против здравого смысла! Доказательство невероятного она получила через неделю, отвечая на вопросы потерявшихся туристов во время Осеннего Карнавала. Оказалось, теперь она здорово знает город, хотя никогда не изучала его специально. Но хаотичные прогулки соединили в голове разрозненные кусочки городской карты – окрестности станций телегона, торговые центры и парки, дворы друзей… Раньше эти знакомые места болтались в памяти эдакой пачкой локальных планчиков на две-три улицы, обрывавшиеся со всех сторон в пустоту. Случайное блуждание склеивало их вместе, иногда по нескольку кусков пазла за раз, как в игре «го» один маленький камешек включает выигрышную комбинацию сразу на полдоски. Из хаоса рождался порядок. И хотя механизм знаков всё еще оставался непонятен, это была уже сильная подсказка. Скоро Ада заметила, что примерно так же складываются в голове знания, которые она получала от наставницы. У них не было традиционных уроков с расписаниями и предметами. Математика и айкидо, музыка и медицина, астрономия и кулинария – всё сплеталось на практах, погружающих в опыт без лишних слов. И никогда не знаешь, какая практа будет назавтра: нырять без акваланга за ракушками, торговать вонючей рыбой на арабском базаре или тушить лесной пожар. Как только наставнице удавалось всё это организовать? Та отшучивалась: мол, на прошлой работе помогала разным людям, и теперь они вынуждены помогать ей. Ну, так уж и вынуждены! Как правило, они даже радовались возможности показать ребенку собственную профессию. Вроде просто? Но Ада никогда не видела, чтобы кто-то из ее сверстников учился подобным образом. Иногда она даже завидовала им, сидящим дома с искин-гувернерами. А у нее – очередная жесткая практа, неделями без возвращения домой, это изрядно выматывало и казалось бессмысленным. Хотя бывало и так, что они с наставницей день-другой валялись на пляже, и среди этого затяжного безделья Вэри вдруг обращала внимание ученицы на какую-то мелочь, произносила лишь пару слов, показывала на пальцах – и безумно сложные вещи вдруг становились простыми. А потом обнаружились целые науки, основанные на том же принципе. Гомеопатия и биржевая торговля, эпигенетика и точечный массаж – везде подмигивал из темноты тот же маленький камешек «го», вызывающий лавину, полную перестройку нелинейной системы. Но учеба есть учеба, от нее всегда хочется отделаться. В свободное время Ада по-прежнему любила блуждать. Постепенно открывались и новые правила настоящего броуна. Скажем, у транспорта должны быть ограничения: слишком быстрый не подходит, особенно летучий. Теряется непрерывность, ты попросту не успеваешь реагировать. Движение есть, но не внутри тебя. Вот почему после перелета требуется время, чтобы, как говорят, «душа долетела». В наземном транспорте иначе – образы за окном плавно перетекают один в другой, и мысли тоже бегут свободно, не зацикливаются, но и не рвутся. Однажды Аде пришло в голову, что люди средневековья, должно быть, проводили огромную часть жизни в пути. Неудивительно, что их мечты-желания стремились к противоположному: к местам, где дорога останавливается. К встречам, контактам. Сборник сказок «Тысяча и одна ночь» – это книга встреч. А чего желать современникам, которые постоянно на связи, что угодно находят через Ткань, да и физически перелететь на любой конец планеты могут за несколько часов? Если им чего не хватает теперь, то именно дороги, неспешной дорожной медитации. А она-то, юная дуреха, вначале думала – чем быстрей, тем эффективнее. Когда ей было двенадцать, хитрая рокировка билетов на международном терминале занесла ее в Непал – и она впервые увидела снег. Не тот, что в нивариумах, а настоящий, тихо падающий со всех сторон бесконечный занавес белых хлопьев, и в его колыханиях на фоне темного неба проступают, сменяя друг друга, какие-то призрачные фигуры, как будто за этой огромной летучей кулисой готовится невероятное представление, которое вот-вот начнется… Это был знак, без сомнений. Но слишком уж резко. Голова болела четыре дня. К тому же по возвращении мать закатила истерику. Она кричала, что во всем виноват отец, придумал взять чокнутую гувернантку-японку вместо того, чтобы отдать ребенка в приличный колледж, а кому теперь расхлебывать, сам-то он болтается в своем вонючем космосе, а дочь распустилась совсем, на мать родную огрызается, из дома убегает так, что полицейские боты найти не могут, а в Старой Азии эпидемии, отойди от меня подальше, сейчас же вызову медлаб, чтобы тебя облучили всю, от сандалий до кончиков волос твоих бесстыжих, а твою кривоглазую баому вообще давно пора чжаньшоу… Дальше Ада не понимала: каждый раз, говоря о Вэри, мать начинала вставлять китайские слова, похожие на крики птиц, а потом и вовсе переходила на родной мандарин. Сперва Аде казалось, что мать, по профессии трансактриса, просто входит в роль и проваливается в одну из тех голодрам, где действие происходит в средние века. Но позже стало заметно, что неприязнь матери к японке-няне гораздо сильнее, словно это в крови, хотя внешне они даже похожи: маленькие, темноволосые, в лицах обеих эдакая восковая сдержанность… Зато отец, светловолосый шумный великан, относился к Вэри с почтением, хотя у них точно ничего общего. А в прошлом русские даже воевали с японцами. Баг их разберет, этих взрослых. Хорошо хоть сама гувернантка не пилила за долгие прогулки. После того случая со снегом, когда они остались одни, Ада молча вынула веер и показала наставнице изящное решение геометрической задачки, над которой билась почти неделю. Она ненавидела стандартные электронные тесты, их приходилось сдавать по требованию матери, не верившей в личного преподавателя. В тестах требовали штампованные ответы на бесконечный набор тупых вопросов за ограниченное время – как будто ты робот на сборочном конвейере из экономических формул, исторических дат, правил грамматики и прочих абстракций. Другое дело – хитрые задачки, что давала Вэри. Над ними разрешалось думать хоть целый год. Зато когда решение нашлось, это как вспышка в голове. И на этот раз Ада твердо знала, как ей удалось поймать отгадку. Она решила задачу, потому что блуждала. Не сразу, когда увидела снег, а примерно через десять минут. Но связь с броуном есть, точно. «Только не пытайся объяснить это маме, шпилька. Людям, гадавшим на кофейной гуще и внутренностях животных, во все века приходилось несладко. Давай это будет наш с тобой секрет». Так Ада узнала, что есть способы и попроще, чем перелет на другой конец света. Но что восхитило больше всего: ее наставница сама играет в такие игры! Правда, Вэри неохотно делилась подробностями. Да, это может быть просто пятно плесени. Самое сильное, что было в последний раз? Клок волос на полу в сауне. Да, вроде вспышки. Хотя бывает неприятно. Нет, дело не в том… Много болтаем, шпилька. Почему нельзя? Потом объясню. А пока займись тушью. Иероглиф «вода», двести раз. * * * Щёлк! Тш-ш-ш… До этого темнота была красноватой, а теперь будто молока плеснули в кофе. Ада открыла глаза. Так и есть, в каюте включился свет, за полупрозрачным колпаком проглядывают пятна ламп. Она попробовала шевельнуть головой, сразу ощутила во рту пластиковый сосок системы питания, потрогала его языком. Руки-ноги тоже работают, хотя мышцы все еще как мокрая вата. Жидкость, заполнявшая капсулу гипобиоза во время полета, ушла еще до пробуждения, но оставила о себе напоминание: кожа прохладная и немного липкая. Колпак поднялся, соска вытянулась изо рта, щупальца тродов отклеились от тела. Легкий запах сероводорода быстро сменился на цветочный аромат. Заиграла спокойная музыка, постепенно становясь бодрее. Чересчур приветливый женский голос с потолка поздравил пассажиров с мягкой посадкой и предложил собираться на верхней палубе. Ковер-губка приятно пощекотал пятки, когда она свесила ноги на пол. Каюта в форме боба, немногим больше самой капсулы, до всего можно дотянуться рукой. Одежда рядом на откидном сиденье. А на полке-столике – пакет с водой, витамины, какие-то закуски, кислородная маска, гигиенический набор. Сразу захотелось пить и в туалет, зачесалась кожа в местах прикрепления тродов. И еще показалось, что в каюте душновато. Она улыбнулась: ну вот, камешки посыпались. Такой банальный визуальный стимул, а сколько желаний сразу включает. Ладно, всем подчиняться не будем. Но некоторым – можно. Она залпом выпила полпакета воды. Распаковала «седло» мочесборника, сжала мягкую белую призму между ног. Потом вскрыла пачку тонизирующих полотенец и обтерлась, придирчиво осматривая себя в зеркало над столиком. Тело почти не отреагировало на четыре месяца неподвижности: миостимуляторы знали свое дело. Зато волосы совсем потемнели – бедная моя хлореллочка, лишили тебя света космические жадины! Невидимое пианино вежливо, но ощутимо подгоняло. Ада потянулась к одежде. А нет, тут не будем играть по чужой программе, у нас своя есть: после спячки размяться, пока голая и никто не мешает. Места немного, но нашим зверятам хватит. Голова-сова, руки-лебеди, бедра-змеи, колени-краб… Тоже старая игра, одна из первых, что показала Вэри, когда занялась воспитанием четырехлетней Ады. Привела в зверинец, но не просто глазеть, как остальные, – предложила копировать животных. Получилось так весело, что маленькая Ада с удовольствием повторяла зверей дома. Звериная разминка вошла в привычку, хотя сама она осознала это только через три года, когда увидала, как ее сверстники делают зарядку в школе. За плотной решеткой колючего плюща, под фальшиво-радостное «раз, два, три!» они уныло повторяли грубые механические движения, точно портовые краны. Искин-тренер даже изобразил для примера два бодреньких облика, мальчика и девочку, которые висели над площадкой и широко улыбались, показывая каждое новое движение. Но видно было, что сами школьники не получают никакого удовольствия. В такие моменты Ада прощала наставнице и самые тяжелые практы, и удары веером по голове. Му-у-ур-р! Она по-кошачьи вытянулась, упираясь руками в стену каюты и запрокинув голову назад. Жаль, нет Барса, вот бы кто оценил. Волкот появился у нее в прошлом году. Ада несколько раз видела, как девушка из соседнего дома выгуливает по ночам серебристого зверька с тремя хвостами. Обычно они весело играли вдвоем, и Ада не хотела мешать им. Но однажды девушка сидела на скамейке очень грустная, да и зверек у нее на коленях, казалось, приуныл. Ада решилась и подошла. Девушку звали Мария. Поглаживая зверя, она рассказала, что ее парень провернул удачное дельце и теперь они переезжают из маленькой комнатушки под крышей в новый дом на другом континенте. Но Барсика с собой нельзя, санитарные нормы. Волкот дикий, без сертификата, да и живет в основном на улице, а к Марии приходит поесть и поиграть. Кто же будет его кормить, когда она уедет? Ада сразу поняла, кто. Буквально за пару дней до этой встречи она мучила наставницу вопросом, насколько случайно блуждание в современном городе, если тебя постоянно, но незаметно атакует персональная реклама. Кажется, ты свернула в очередной переулок по «своим знакам», вслед за красивой мелодией или запахом, – но ведь эти зацепки легко смоделировать, зная твои любимые энки и фумы. В ответ она получила от наставницы очередную историческую притчу. Мол, индейцы в таких случаях искали ворону – и шли туда, куда она полетит. Так и выходили за пределы своей привычной психогеографии. Но где сейчас возьмешь ворону? Птицы, как и прочие биорги, остались только в зверинцах… И вдруг такая удача: дикий волкот! Они подружились не сразу. Три дня зверек грозно шипел в своем контейнере, если к нему подходили. Он отказывался есть, зато ухитрился куснуть Аду за мизинец, когда она пыталась его покормить. Наутро искин Ады, проведя медицинское сканирование, завопил о заражении чуть ли не бешенством; зато волкот при виде новой хозяйки замурлыкал и съел всю предложенную рыбу. Ада связалась с Марией, ее парень-врач посмеялся и сказал, что «настройка идет успешно». Присланное от них лекарство успокоило орущего искина, рана зажила, а дружба с волкотом с тех пор только крепла. Барс показал себя настоящим мастером спонтанных прогулок: Ада едва поспевала за ним, несущимся по городу через помойки, подвалы, крыши и другие странные места, где не ступала нога человека, – хотя в десятке метров от этого места ступали тысячи ног. Увы, взять его в космос не дали. По той же причине, из-за которой Мария оставила его Аде. Да и сам биорг едва ли согласился бы сидеть взаперти на станции, врезанной в лед Европы. Стоп-стоп, не нудеть. Ты – дерево на ветру. Последнее упражнение, дыхательное. Так, можно одеваться. Сначала обычное белье, рубашка и брюки-хакама, легкий зеленый хлопок безо всяких… Ага, так вот почему ты тянешь! И разминка, и это медленное одевание – подсознательный трюк, чтобы отсрочить общение с персональным искином. Макинтош на вешалке у двери, на расстоянии вытянутой руки. Но ты упорно делаешь вид, что его нет. Носить искин заставляла мать. Ада ненавидела эту гадость с самого детства, когда Дона еще имела форму уродливой говорящей куклы с утиной головой. Потом электронная зануда перекочевала в учебный планшет, потом в куртку. Ада надеялась, что с появлением живой наставницы электронная сгинет. Но мать с подозрением относилась к Вэри – и настояла, чтобы Дона осталась присматривать. Вэри была не против: она шепнула Аде, что искин можно потихоньку перенастроить, чтобы не доставал. Так они и сделали. Дона давала о себе знать только в крайних случаях – вроде того, когда Ада улетела без спроса в Непал. А такое случалось нечасто. Но всё равно противно таскать на себе плащ, который вечно за тобой шпионит. Хотя, с другой стороны… Ведь благодаря Доне она познакомилась с Маки, другим большим знатоком броуновских блужданий – но не по городу, а по Ткани. В то утро Ада скучала в парке: делать домашку по хореограффити было лень, и она развлекалась тем, что рисовала веером в воздухе всякие загогулины, а потом требовала, чтобы Дона находила в Ткани похожие картинки. Дона работала вяло, а ее находки лишь усиливали скуку: она показала снимок железного забора с похожим орнаментом, крыло какой-то птицы, и на этом зависла. Но вдруг картинки на веере замелькали с дикой скоростью – спутниковые карты планет и микрофотографии планктона, наскальная живопись и биржевые графики… Яркие образы перетекали друг в друга через общий контур, нарисованный Адой. Дона запищала о взломе и потребовала вызвать полискина. Ну какая примерная девочка не поступила бы в этой ситуации наоборот? Используя отцовский кредитный код, Ада купила приличный лоскут дополнительной памяти – и стала следить, чем ответит взломщик. Тот выстрелил на дисплей веера новую серию картинок, похожих на ее загогулину. Они играли целый час, а назавтра она показала логи наставнице. Вэри ничуть не удивилась и даже прочла ученице маленькую лекцию о диких искинах. Не имея собственного носителя, Маки вынужден постоянно двигаться по Ткани, оставляя кусочки своего кода во временно свободных ячейках, чтобы затем опять собраться из этих обрывков на новом месте. Кому, как не ему, знать секреты свободного серфинга без залипания! А у тебя вообще редкий экземпляр. Почему? Ну, обычно дикие искины – они вроде водорослей. Ты когда-нибудь разговаривала с водорослями? Вот именно. Другая среда, другая форма жизни, никакого общего интерфейса. А твой – не дикий. Он беглый. Был персональным искином у одного дремастера, подцепил неизлечимую заразу. Однако избежал стирания, потому что у заразы оказался небанальный эволюционный код. Получился мутант, говорящая водоросль. «Тебе повезло, шпилька. Я бы сама себе такого завела». Наставница хитрила. Ада поняла это на последнем экзамене, в день перед отлетом. Она до самого конца не могла поверить, что выслеживает настоящего преступника. И если бы с ней не было Маки и Барса… Значит, Вэри нарочно собрала их вместе? Такая догадка портила красивую идею случайных знакомств. Но сейчас, в пустой каюте с настойчивыми звуками пианино, она не отказалась бы даже от подстроенных приятелей. А они остались на Земле. Маки, как и волкот, не мог пройти суровые сканеры космопорта. Зато тебя встретит отец! От этой мысли Ада сразу повеселела. Хватит возиться! Она застегнула сандалии, показала язык зеркалу – и уверенно надела плащ. Странно. Никаких предложений медицинского сканирования. Никаких отчетов о погоде. Дона вообще не подает признаков жизни, даже не здоровается. Разрядилась? И прекрасно. Без приятелей, зато и без мамашиного надзора. * * * Сумрак за дверью обдал ее прохладой. В узком проходе отрезки тьмы чередовались с полосками света из приоткрытых дверей других кают. Музыка смолкла. Давай скорей, все уже вышли! Хотя нет, в дальнем конце коридора еще покачиваются спины двух пассажиров. Прежде чем двинуться за ними, Ада заглянула в соседнюю каюту. Наставницы не было. Видно, устала ждать, пока ты потягиваешься. Или специально поспешила выйти первой, чтобы… Ну конечно. Отец ходил пилотом на грузовом между Землей и Европой. Собирался в отставку. В последний рейс он вышел с Земли на неделю раньше, чем пассажирский лайнер, на котором летели Ада с наставницей. «Нарушу тысячу правил безопасности и покажу вам такой космос, какого ни в одном лепте нет», – шепнул он, поцеловав дочку перед отлетом. Официально она прилетела к нему на каникулы. Неофициально – на практику, первое свое дело в Артели, где работала Вэри. А совсем неофициально… Ада давно подозревала, что наставница неравнодушна к отцу. Путешествие на Европу с ученицей – еще один повод встретиться с ним подальше от дома. Нет-нет, никаких прямых улик, дорогая няня. Но ты сама меня учила: у каждого дела есть не только Лицевая и Подкладка, но и Изнанка. Сейчас посмотрим, куда ты убежала так резво. Наставницы не было ни на верхней палубе, ни в рукаве стыковочного шлюза, ни в холле таможенного контроля, где собрались пассажиры, покинувшие корабль. Ада вышла туда последней, и шлюз закрыли. У люка встал сотрудник космопорта, мрачный китаец в голубой форме, с блестящим акелом на поясе. На Земле всё иначе: одна приветливая стюардесса-феечка, никаких охранников. Да и зачем? Везде камеры-сенсоры, они давно знают содержание твоих карманов и мыслей. Но в колониях свои порядки. Часть земных технологий здесь не работает, или везти невыгодно, или небезопасно, или не разрешают законы об идеальной собственности… В итоге и получается такая архаика, как эти электронные пистолеты. Отец показывал Аде такие несколько лет назад на Земле; он тогда решил блеснуть перед наставницей собственными представлениями о педагогике и потащил их на огромный блошиный рынок Шанхая-Три. Мол, ребенку интересно будет посмотреть на старинные вещи, и к тому же на них легче объяснять принципы устройства техники: нынешняя-то вся микроскопическая, всё запаяно в углепластик. А вот гляди, с какими шокерами наши патрули раньше ходили. Никакого искина для прицела, промахнуться элементарно, и бьет совсем недалеко… А потом ты пролетаешь миллионы миль, и словно бы в шутку над Эйнштейном, попадаешь в прошлое даже без превышения скорости света. Но как иначе? На космической станции почти любое земное оружие – угроза всей станции. Какие там лазеры, какая плазма! У тебя, вон, даже веер отобрали при посадке. Однако знакомого белого кимоно по-прежнему не видно в толпе… Неужели угадала? Хитрая няня решила встретиться с отцом первой, пока не вышла дочь! Небось, уже кокетничает с ним на той стороне, позади белого «стакана» допотопного мультисканера, через который медленно, по одному проходят все пассажиры. Ничего не поделаешь. Ада встала в хвост очереди – и заметила парнишку из чайханы, что подкатывал к ней перед посадкой. Он и здесь оглядывался, явно в надежде увидеть ее. И каждый раз Ада пряталась за чью-нибудь спину, хотя ее тоже тянуло к нему. Какой-никакой, да знакомый… Но что сказать ему после того, как они с Вэри отшили его перед вылетом? Он, конечно, и сам виноват, мычал что-то невнятное. Потом выпалил, что она не заплатила за обед! Мог бы хоть отозвать в сторонку, не прямо при наставнице! Ну да, сумма для бедной забегаловки приличная, а ты так увлеклась экзаменом, что и забыла, сколько всего у них съела… Наставница тут же расшаркалась в извинениях за свою забывчивую подопечную и, бросив в воздух пару изящных пассов, перевела нужную сумму на адрес чайханы. Но он не отвязался. Заявил, что летит на Европу тем же рейсом. А потом стал, заикаясь, рассказывать, что увлекается нанетикой, собирается побольше узнать, как добывают металлы в поясе астероидов, а вообще хочет построить свой умный континент вроде Новой Венеции. По правде говоря, звучало это как тонко завуалированное предложение обменяться микрофлорой. Но было интересно. Аде не доводилось еще слышать, чтобы ее сверстники так оригинально подкатывали: без тупых комплиментов, без вульгарных приглашений оттянуться в лепте… Но тут вредная Вэри поддела мальчика так, что он совсем потерял дар речи. А когда он наконец отошел, наставница засмущала и саму Аду своей ехидной осведомленностью. Оказывается, этот подавальщик из чайханы проследил их до самого космопорта через пищевые маркеры. Ему пришлось даже взломать целую ресторанную сеть. Ущерб такой, что сразу ясно: парень вовсе не из-за денег полетел за этой наглой девицей с зелеными волосами! Аде сразу захотелось спросить, из-за чего же? Но он уже ушел, обиженный, в свою каюту. А теперь снова высматривает… «Если не уйдет сразу после досмотра, подойду и извинюсь. Пока и без него хватает проблем», – подумала она, прислушиваясь к разговорам в очереди. Говорили о сбое связи, об отключившихся искинах. «Зачем только я согласилась! – брюзжала старушенция с костылем, наполовину морфировавшимся в теннисную ракетку. – Меня же предупреждали, здесь у них постоянно какие-то наводки, магнитные бури! И какой смысл в твоем экстремальном туризме, если я уже десять минут ни одной имаги не могу опубликовать!» Бодрый загорелый старичок в бейсболке держал ее под руку и успокаивал тем, что сигнал до Земли с Европы всё равно идет почти час, так что десять минут погоды не сделают. – Здесь неправильный воздух… – сказал молодой голос слева. Ада обернулась. Эту угловатую блондинку она уже видела в другой части зала, ближе к выходу. Но кажется, девушка бросила свое место в очереди и вернулась в самый хвост. – Точно, затхлый какой-то, – согласилась Ада. А чего ждать от поселения в миллионах миль от Земли? Вслед за первыми экспедициями зондов к Европе возникли грандиозные проекты терраформинга: воды здесь навалом, расщепляй да гони кислород. Но куда его гнать? От идеи больших наружных куполов пришлось отказаться сразу. Атмосферы у планеты нет, сверху атакуют космические булыжники и жесткая радиация. Да и не закрепишься толком на поверхности: вся Европа покрыта многокилометровой толщей льда, который только вначале казался стабильной твердью. Потом выяснилось, что трещины и блуждающие криогейзеры создают в ледяном панцире разветвленную сеть пещер и тоннелей, и с каждым гравитационным приливом этот пористый лабиринт меняет структуру, открывая новые пустоты и заполняя старые свежим льдом, взламывая и по-новому замораживая всё, что «попало под руку» на поверхности у разлома. А ниже, глубоко подо льдом, – еще более странный океан с непредсказуемыми течениями, где взвесь ледяной шуги моментально сменяется кипящим вулканическим выбросом, и целый рой дорогостоящих гидроботов, многие месяцы летевших с Земли, исчезает бесследно за пару минут. Немудрено, что люди пока не совались на глубину; для начала вцепились в лед. Но и тут никаких крупных «поселений» – лишь небольшие, зато прочные криобазы, эдакий гибрид космических кораблей и антарктических станций. Среди этого флота, осторожно дрейфующего в неспокойных льдах, наиболее мучительной постройкой стал космопорт на огромном понтоне. Его поддержка съедала столько ресурсов, что глобальные планы искусственной атмосферы как-то забылись. Вот и сидят теперь на устаревших атомных электролизаторах да еще более сомнительных фитотронах. Не особо тут подышишь. Стоп. Там, в каюте, тебе тоже показалось душно – после внешнего напоминания, после кислородной маски на столике. Та же история про маленький камешек «го»… но черный. Тебе всегда хочется, чтобы как в Голландии-5: вслед за одним раскрывшимся тюльпаном зацветает целое поле. Но бывает и наоборот – если оставить лимон в комнате с орхидеями, они как по команде сбросят цветы. С людьми те же лавины. Один паникер может заразить целую толпу, не произнося ни слова: нервные движения, сбитое дыхание, химический сигнал страха в запахе… И сильнее всего цепляет тех, у кого слишком подвижное сознание. Как у тебя, блуждалка, с твоей любовью ко всему случайному. Ада закрыла глаза, трижды сжала левую руку в кулак, глубоко вдохнула и на плавном выдохе коснулась бедер расслабленными пальцами, вызывая знакомое ощущение, персональный якорь самонастройки. Всё, теперь можно не только блокировать, но и перейти в наступление. Она оглядела блондинку. Маленький подбородок, длинные жидкие волосы. Из-под пластикового комбинезона торчит застывшими подтеками одноразовое белье-напыленка, видимо, купила баллончик в космопорте прямо перед вылетом, а когда использовала, даже не удосужилась края оборвать. Глаза прозрачные, неприятные. Нервно оглядывается… как будто не хочет выходить из этого холла. И конечно, проигнорировала ответ Ады, потому что говорит сама с собой. Типичная хикикомори. Наверное, это была самая тяжелая практа из всех, что задавала наставница. Гумподдержка. Обычно душевные раны лечат в добрелях, но несовершеннолетним там работать нельзя. Хотя Вэри дала понять, что может устроить, благо сама раньше работала старшей феей. Но была преграда посильнее – мать. Она обязательно узнает через шпионку Дону, куда ходит дочь, и тут не избежать очередного скандала с переходом на птичий язык китайской истерики. Пришлось работать дистанционно, под легендой. Мать считала, что у дочери особые вокальные данные, и не возражала, чтобы Ада развивала сетевой клуб фанатов своего пения. Это занятие подходило и для психологической помощи социопатам, которые не идут в добрель сами. Труднее всего выманить затворников-хикикомори, они вообще не выходят из дома. Заказывают всё нужное в Ткани и там же работают. Недостаток внешних раздражителей компенсируют через порнохаптики и аудионаркотики, щедро поставляемые музискинами. Вот тут и лучшая точка входа – живое исполнение, голос. Самый древний инструмент внушения. К тому же наставница добывала для Ады очень мелодичные энки, совершенно непохожие на продукцию музискинов. Где она их брала? Обычная отмазка: «Бывшие клиенты благодарят». Ничего себе клиенты! Иногда энка заводила и саму Аду так сильно, что она начинала сомневаться, на что удалось выманить очередного хикки – на свой голос или на чужую мелодию? Ну, сейчас-то нет ни наставницы, ни новых энок. Вот и проверь, на что ты способна без ансамбля. – Я думала, здесь гравитация будет слабее, – начала Ада, чуть растягивая слова и наблюдая за лицом девушки. – Наверное, искусственно поддерживают? Та как будто не слышала. Но ее взгляд, бегавший по помещению, остановился на одном из иллюминаторов. Половину неба в нем занимал Юпитер, эдакая распухшая полосатая Луна, огромная многослойная перина. А вот и горячая спутница Ио, яркая оранжевая горошина медленно катится по теневой стороне газового гиганта. Перина и горошина… только принцессы не хватает. Да, были бы здесь дети, наверняка бы уже облепили иллюминатор и расплющили носы о льдину стекла, превратившись в инопланетян из старых комиксов. Ах, как умилялись друзья отца, когда ты, еще не умеющая читать трехлетка, безошибочно называла по снимкам все планеты Солнечной системы и их основные спутники! И как удивлялась ты сама, когда обнаружила, что даже в десять лет твои сверстники не способны на это. Но няня, как обычно, не дала зазнаться. «Твои сомнительные таланты здесь ни при чем, шпилька. Любой нормальный трехлетний ребенок умеет отличать друг от друга разноцветные мячики. Это гораздо проще, чем нарисовать человека с правильным числом конечностей. Другое дело, что большинство людей захвачены религиозной системой под названием «всеобщее образование». Самый священный постулат этого культа гласит: сложным надобно считать не то, что сложно, а то, что названо по-латыни или по-гречески. Назови разноцветные мячики астрономией – и тебе не расскажут об этом до самого совершеннолетия». Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/mersi-shelli/lishnie-detali/?lfrom=688855901) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.