Когда право лукавой ночи, до заката, в могилу канет, в предрассветной, тоскливой корче, оживут и застонут камни. Вид их жалок, убог и мрачен под крупою росистой пудры. Вы не знали, что камни плачут ещё слаще, чем плачет утро, омывая росой обильной ветви, листья, цветы и травы? Камни жаждут, чтоб их любили. Камни тоже имеют право на любовь, на х

Парижский паркур

-
Автор:
Тип:Книга
Цена:229.00 руб.
Издательство: Эксмо
Год издания: 2011
Язык: Русский
Просмотры: 341
Скачать ознакомительный фрагмент
КУПИТЬ И СКАЧАТЬ ЗА: 229.00 руб. ЧТО КАЧАТЬ и КАК ЧИТАТЬ
Парижский паркур Юлия Кузнецова Каникулы! За границей! Без родителей! О чем еще можно мечтать? Но не все так гладко в жизни Гаянэ. Из-за ссоры с парнем она потеряла всякое желание рисовать, с лучшей подругой Никой тоже не ладится... Да и музеи – такие скучные! Все меняется, когда Гаянэ уговаривает соседа по пансиону, трейсера Грея, показать ей приемы паркура... И очень вовремя – она использует эти навыки,чтобы скрыться от неожиданной погони. Похоже, причина – ее усиленное внимание к судьбе маленького мальчика, которого скрывают в соседнем кафе... Теперь она уж точно ему поможет! Но как? Юлия Кузнецова Парижский паркур Автор выражает благодарность Московской Академии паркура, ее руководителю Армену «Fly» Гюлояну, инструктору Роману «Ро Ко» Лысоченко, а также трейсеру Юлии Цветковой за то, что они помогли «проложить путь» в повести «Парижский паркур» Автор также благодарен преподавателю французского языка Алине Кузнецовой за оперативный и скрупулезный перевод реплик парижан. И спасибо А. П. за сюжет! Вступление Когда за последним посетителем закрылась дверь, сияющая улыбка женщины исчезла, словно она сняла маску, от которой здорово устала за день. Она вздохнула и наконец-то выключила проигрыватель. Музыка смолкла – на секунду. Тишину прервал кашель – глухой, с надрывом. Женщина подошла к мужчине, который стоял у входа, скрестив руки на груди, и бросила взгляд на дверь, из-за которой доносился кашель. За дверью снова закашлялись. Громче. Словно там сидели под дверью и подслушивали. Женщина приподняла бровь. Но мужчина кивнул и показал на ключ, лежавший на столе. Она покачала головой, ее лицо выражало тревогу. Потом вздохнула, надела пальто, взяла зонтик и покинула кафе. Глава 1, в которой мы с Никой узнаем друг про друга удивительные вещи – Так и сказал? – переспросила Ника. – Гайка, твой любимый Зет заявил, что вам нужно сделать перерыв в отношениях?! – Не кричи, – попросила я, оглядываясь на пап, которые отправились за кофе, – не то чтобы перерыв... – Но просто он не будет тебе звонить и отвечать на твои эсэмэски... – Всего пару недель, Ника! Он сказал, что ему надо побыть одному... подумать о наших отношениях. Я набросила на голову капюшон толстовки и откинулась в кресле, сцепив руки на коленях в замок. Ника заглянула под капюшон и строго спросила: – А Слава тебе не то же самое сказал, перед тем как тебя бросить?! – Слава – не Зет. Зет вообще никогда не врет. Ему надо подумать. – Хани, я думаю, это конец! Если тебя бросает парень... – Потише можно?! Я снова показала глазами на наших пап. К счастью, они были сосредоточены на том, чтобы поставить на поднос шесть стаканов кофе и ни один из них не опрокинуть. Наши с Никой мамы сидели неподалеку. Никина мама что-то со скорбным видом рассказывала моей, моя же горестно кивала, однако иногда оглядывалась на папу, из чего я заключила, что ей не терпится удрать из аэропорта к своим любимым книжкам. Даже в такую рань, в половину шестого утра, мама думала только о научной работе и диссертации, которую ей предстоит защищать весной. Однако маминым словарям все-таки придется подождать, пока объявят рейс. Родители подарили нам с Никой на Новый год поездку в Париж, с проживанием в пансионе какой-то очень строгой мадам, знакомой Никиного отца. Сопровождать нас будет коллега наших пап, Елена Алексеевна. Она нас довезет до пансиона, сдаст на руки мадам, а потом через неделю вернется и заберет. За огромным окном зала ожидания валил снег, словно ребенок великана высыпал его из гигантского ведра, и было очень сложно представить, что в Париже сейчас плюс пять, все в куртках без шапок, и тюльпаны на улицах продают, как сказала строгая мадам, когда Никин отец советовался с ней по поводу теплых вещей. Я полетела почти налегке, с маленьким чемоданчиком, который решила не сдавать в багаж. Ника же свой чемоданище, весь в пестрых узорах и заклепках, в салон взять не могла и ждала, когда нас позовут на регистрацию. Мой бедный папа споткнулся о него, когда принес кофе. – Чуть не пролил твой латте на новые брюки, – сердито сказал он мне, словно я своими руками смастерила этот чемодан и силой воли заставила папу о него споткнуться. – Осторожно, Гаянэ, не обожгись! Ника, это твой. – С двойным карамельным сиропом? – уточнила Ника, – и взбитыми сливками? Я решила, что ослышалась, ведь Ника вечно на диете. Осенью вообще загремела в больницу для анорексичек, есть отказывалась. А тут, здрасте! Карамельный сироп и взбитые сливки! Но папа кивнул, и Ника с кокетливой улыбкой приняла у него пластиковый стакан. – Ника, а.... – Твой папа запрещает тебе встречаться с бойзами? – перебила она меня, наблюдая за тем, как наши папы передают мамам кофе (Никина мама наверняка выбрала что-то без молока и сахара, а моя – самый крепкий, чтобы мозги работали на полную катушку, ведь ее словари ждут) и усаживаются неподалеку, с наслаждением вытягивая ноги. Никин отец достал ай-под и что-то показал моему на нем. – Папа и так был недоволен тем, что у меня есть парень. А если он узнает, что Зет меня бросил... – То он его прирежет, – растягивая слова, проговорила Ника все с той же кокетливой улыбочкой, не отводя взгляда от наших пап. – Минимум, – хмыкнула я, – восточная кровь, знаешь ли... – Как он тебя только в Париж отпустил? – Не одну же. В самолете Елена Алексеевна за нами следить будет. А на месте – мадам Пуарэ. Ты, кстати, ее видела? – В жизни – нет. Только на фотках. Дэдди вчера показывал. Похожа на Вивьен Вествуд[1 - Вивьен Вествуд – британский дизайнер, основательница стиля панк в моде.]. – Такая же рыжая? – И такая же старая. Пуарэ... Звучит как «Пуаро». Кстати, думаешь, нам попадется там какое-нибудь преступление? Очень хочется что-нибудь расследовать, – мечтательно протянула она, осторожно подбирая кончиком трубочки взбитые сливки и отправляя их в рот. – Если папа услышит твои слова, снимет меня с рейса. Не рассчитывай, подруга! Что можно успеть расследовать за неделю? – Велл, тогда мы немного рассеем твою... как это... как у Юджина Онегина? Грусть? – Хандру, – вздохнула я, поднимаясь, чтобы выбросить свой стаканчик в урну, – не Юджина, а Евгения. Слышал бы тебя Ботаник. Моя хандра, Ника, не связана с тем, что Зет меня бросил. У меня есть гораздо более серьезная проблема. Я не могу... Ой! Ника повернула голову туда, куда смотрела я. По залу бежал парень. Обычный, русоволосый, в черной куртке и свободных серых спортивных штанах. Он направлялся к зоне таможенного контроля и на бегу (вот почему я ойкнула!) перепрыгивал через чемоданы, сумки и даже тележки, нагруженные багажом. При этом у него было абсолютно невозмутимое выражение лица, то есть сосредоточенное, но спокойное. Как будто он участвовал в соревнованиях по бегу с препятствиями. – Ты смотри, что он вытворяет! – вырвалось у меня, когда парень перескочил через спину дядьки, нагнувшегося завязать шнурки. А дядька даже ничего не заметил! Когда он распрямился, то первое, что увидел, было изумленное лицо жены. Она что-то сказала дядьке, и тот повернулся, но парень уже достиг воротец, отгораживающих зону таможенного контроля от зала и... не стал их перепрыгивать. А просто вошел внутрь. – All show and no go, – пробормотала Ника. – В смысле? – В смысле – понтуется, – пояснила Ника, – я с таким училась в Америке, тоже все прыгал и в воздухе переворачивался. Это акро-стрит называется. Собираются в кружок и давай прыгать, показывать друг другу всякие... как это? Как в цирке? – Трюки? – Ну да. Никогда не понимала, зачем им это надо? Слушай, а ты стаканчик с собой в самолет, что ли, потащишь? На память? – Нет, – улыбнулась я, бросила его в урну и промазала. Скажу честно, не получилось у меня на броске сосредоточиться. Все перед глазами этот парень стоял, то есть бежал. Непохоже было, что он показывал трюки. Да и кому? Дядька со шнурками его вообще не заметил! Казалось, будто парень просто опаздывал на рейс, а через сумки перепрыгивал, потому что хотел расстояние сократить. «Вот бы с ним познакомиться», – пришло в голову мне. – Эй! Хеллоу! – завопила Ника, дергая меня за рукав, и я очнулась, с удивлением обнаружив себя уже в кресле рядом с ней, – так что у тебя за проблема? – А, – вспомнила я, – да. Я не хочу рисовать. Абсолютно. Пропало желание. – Кантбишно! – выпалила она, отпуская мой рукав. – Серьезно... Уже несколько дней не могу заставить себя взять карандаш. – И что, ты не брала свои блокноты с собой?! – Зачем? – Ну... не знаю. Я не представляю тебя без карандаша в кармашке джинсов. – Если честно, я сунула альбом в чемодан. Но пока мне не хочется его даже доставать. Буду ходить по музеям. Мамочка уже неделю забрасывает меня названиями мест, которые мы должны посетить. – Ну... не знаю насчет музеев, а я лечу в Париж, чтобы есть. – Что ты там планируешь есть? Обезжиренный творог? – Велл... Круассаны... багеты... бриоши... Крабов, однозначно! – Погоди-ка, – я уставилась на Нику так, словно видела ее в первый раз в жизни, – погоди, хани... они... все-таки... предложили тебе роль?! Да?! О боже! Почему же ты сразу не сказала? – Я поддерживала тебя, – скромно потупившись, сказала Ника, – у тебя душевная драма. – Да перестань! Моя лучшая подруга скоро получит «Оскар»! – «Эмми», Гайка. Сериальным актерам дают «Эмми». – А что за сериал? – Про толстую-толстую девочку. Которая похудела к концу сериала. И в нее влюбился наконец главный герой. – Слушай... Не пойми меня неправильно, я двумя руками за тебя, но все-таки зачем им заставлять толстеть худую девушку? Почему они просто полную на роль не позовут? – Во-первых, они же не знают, как эта полная девушка будет выглядеть к концу сериала, если похудеет. Сама понимаешь, можно похудеть и понекрасиветь... – Подурнеть, – поправила я ее. Ника только вернулась из Америки, и все время приходилось ее поправлять, чтобы она говорила на правильном русском языке. Иногда, правда, мне казалось, что она даже и не пытается запомнить, как надо говорить правильно, потому что так она внимание привлекает, а внимание Ника любит. – Надо же, – фыркнула я, – ты всю жизнь худеешь, а тут тебе придется... – Потолстеть, да. – И как ты на это решилась... – Ну знаешь... В процессе потолстения есть и свои плюсы, – улыбнулась Ника, с удовольствием выпивая со дна стаканчика остатки карамельного сиропа. – А вы уже заключили контракт? – Нет... Все организует маленький продюсерский центр в Нью-Йорке. Мне недавно пришло от них письмо. Сказали, что на кастинге я была лучшей. Поэтому если я потолстею... – То с тобой потолстею и я! – улыбнулась я. – Это вряд ли. Ты же йогой занималась со своим Зетом. – Я ее брошу, – снова помрачнела я, – как он меня. – Ты же сказала, он тебя не бросал! – Я не признавалась, что он меня бросил, – сдалась я, – но ведь и ежу понятно, что это так. – Упс, – проговорила Ника, указывая на мою маму, которая подскочила с места и бросилась к нам. Никина мама побежала к папам, и те тоже вскочили. – Кажется, кто-то услышал, что тебя бросил парень, – прошептала Ника. – И что, из-за меня тарарам? – недоуменно проговорила я, но мама, поправляя съехавшие на нос очки, уже прокричала: – Скорее! Объявили посадку на рейс! Я наклонилась, чтобы поднять варежки, выпавшие из ее кармана, и придержала маму за руку, чтобы бедняга тоже не споткнулась о Никин чемодан, напоминавший громилу из команды по регби, которого взяли и раскрасили в цветочек. Ника подняла его вертикально, выдвинула ручку и покатила к стойке для регистрации, где уже ждали папы. – Мамуля, не волнуйся, – попросила я, – посадку только что объявили. Успеем. – Но Елены Алексеевны все нет! – Сейчас приедет, может, проспала. Она не звонила? – Нет. Мы звонили, но она недоступна. – Ну, может, батарейка села. Не переживай, мамуль, все будет хорошо! – Я не могу не волноваться, – призналась мама, и я заметила, что ее глаза как-то подозрительно заблестели, – ты же в первый раз без нас летишь! Если честно, меня ее слова слегка удивили. Я думала, что ей нет ни до чего дела, кроме умных книжек, а оказывается... – Папа тоже переживает, – прошептала мама, подводя меня к стойке, где папы уже стояли в очереди, с нашими билетами и паспортами в руках. Никин папа прижимал к уху трубку и хмурился. Наверное, пытался дозвониться Елене Алексеевне. «Ничего себе новости, – подумала я, – а я решила, что папа меня с радостью сбагривает на каникулы, чтобы не заморачиваться с моими развлечениями. Нет, все-таки родители – совершенно непостижимые люди». Я хотела поделиться этим соображением с Никой, но вдруг ее мама кивнула моей, пропустила ее вперед, а сама зачем-то взяла меня под руку. – Зайка, у меня к тебе одна просьба... Выражение лица у нее опять стало скорбным, словно парикмахер ей сделал не укладку, а панковский ирокез. – Зайка, если помнишь, осенью Ника страдала от анорексии. – Такое сложно забыть, – пробормотала я и нечаянно наехала ей на белоснежный сапог колесиком чемодана, – ой, извините. На секунду ее лицо сделалось куда более скорбным. Она оценила урон сапогу и, вздохнув, продолжила: – Я хотела бы, чтобы в Париже ты следила за Никой. Следила, чтобы она получала от жизни удовольствие, понимаешь? Поддерживай любые ее желания, хорошо? Особенно... Она понизила голос до шепота: – Особенно ее желания поесть, хорошо, Зайка? Я хотела сказать, что я Гайка, а не Зайка, но Никина мама тоже не любит запоминать, как говорить правильно, и я просто кивнула. Про себя же подумала, что у Ники явно нет проблем с желанием поесть. Двойной карамельный сироп – это вам не шуточки. Никина мама наконец оставила меня в покое, и я собиралась подойти к родителям, как увидела парня, который завязывал шнурки. Невысокого такого. Даже ниже меня, насколько я могла судить по его согнутой фигуре. И тут меня захлестнуло странное желание. Я бросила взгляд на родителей. Все четверо что-то бурно обсуждали у стойки регистрации. Наверное, переживали, что Елена Алексеевна опаздывает. Я поставила чемоданчик. Глубоко вздохнула. Разбежалась. Внутри у меня все в пружину сжалось от волнения. Я подскочила к парню и занесла ногу, чтобы через него перепрыгнуть. Мне страшно хотелось повторить трюк, который сделал парень в растянутых штанах. Однако у этого реакция оказалась быстрее. Он вскочил и неожиданно толкнул меня в плечо. – Ты чего? – набросился он на меня, – с ума сошла? Что себе позволяешь? – Ничего, – промямлила я, – простите, я... я... Так ничего не сообразив ответить (а что тут можно выдумать?!), я ретировалась. Подхватила свой чемоданчик и подбежала к родителям, пытаясь понять: чего вдруг меня понесло через людей-то прыгать? Хорошо, папа не видел! Иначе в жизни бы не отпустил ни в какой Париж. – Дозвонился! – громко сказал Никин отец, прижимая трубку к уху. – Что?! Когда? И... почему вы раньше мне не позвонили?! Все уставились на него. А он отнял трубку от уха и сказал: – Так, все. Никуда не едете. – Почему?! – завопила Ника. – У Елены Алексеевны вчера ночью воспалился аппендицит. Она в больнице. Только что пришла в себя после наркоза. Повисла пауза. – Нет! – закричали мы с Никой хором. Переглянулись и начали хором уговаривать родителей отпустить нас одних. Никины сдались довольно быстро. А мой папа все сопротивлялся. Мало ли, что случится! А если на нас нападут? Если похитят? Как вообще мы доберемся до мадам? – На такси, – пожал плечами Никин папа. – Ни за что! – сердито сказал мой папа. – А если их увезут неизвесто куда? – Тогда на поезде, – подала голос моя мама, поправив очки. – Мы ездили на конференцию по вопросам французской литературы и прекрасно добрались до места на поезде. Папа хмуро посмотрел на нее. Мол, и ты, Брут? – Папочка, – проникновенно сказала я, – у меня есть мобильник. Звони хоть пять раз в день. Проверяй, как мои дела. И не беспокойся, все будет хорошо! Обещаю! Папа вздохнул и притянул меня к себе. – Ладно, – сказал он, – но если что – сразу обращайся к полицейскому! – Особенно к симпатичному, – добавила Ника, и все, кроме моего папы, улыбнулись. Никин папа поставил шикарный чемодан дочери на черную ленту. – Давай свой, Гая! – Нет, спасибо, я его в ручную кладь возьму, – отказалась я. Никина мама защебетала: – Солнышко, улыбайся почаще, гуляя по улицам Парижа! Вдруг тебя увидит какой-нибудь известный фотограф? Или представитель модельного агентства! Это же Париж, хани, центр мира моды! – А еще это центр мира искусств, – добавила моя мама. – И развлечений! – подмигнул нам Никин папа. – И любви, – сказала Никина мама, и мое хорошее настроение испарилось. Я подумала, что есть и еще одна причина, по которой нам явно не светит расследование. Когда прошлым летом нам повезло найти похищенного мальчика с помощью канарейки, я не хотела ехать в Звенигород[2 - Читайте о приключениях Гаянэ и ее друзей в Звенигороде в повести «Письмо от желтой канарейки» (Кузнецова Ю. «Большая книга приключений и загадок», Эксмо, 2011).]. Когда мне доверили расследовать похищение важной рукописи на кафедре МГУ, я не хотела ходить на занятия в университет. То есть оба раза судьба как бы примиряла меня с реальностью. Показывала мне – в любом скучном месте можно обнаружить что-то интересное. А сейчас я хочу уехать. Уехать, убраться, умчаться из Москвы, подальше от этого дылды с глазами-озерами, в глупой куртке с тысячью карманов, с дурацкой прической и помешанностью на энергии и карме... Такого дурацкого дылды... Которого я все еще люблю. Клянусь, в Париже я постараюсь забыть его навсегда! Глава 2, в которой я попадаю под гипноз человека-волка – На Лувр обязательно оставь целый день, – посоветовала мама, обнимая меня у металлической подставки, отгораживающей зону таможенного контроля, – и не забудьте о выставке Мане в соборе. – И если что – сразу к полицейскому, – напомнил папа, взяв меня за руку. – Мы же всего на неделю едем, – сказала я, высвобождаясь и хватаясь за ручку чемодана. – Вот именно, – сказала мама, – день на собор Сакре-Кер, день на Лувр, день на Монмартр, день на... – Варежки, – сказала я, снова поднимая их с пола. – Мам, может, тебе их в сумку убрать? Теряешь все время. – И несколько дней на развлечения оставьте, – посоветовал Никин папа, обнимая дочь, – в Диснейленд, что ли, сходите. – Или в ночной клуб, – добавила Ника. – Что?! – возмутился мой папа. – Ночью вы должны быть в пансионе. Под присмотром мадам Пуарэ. – Икзектли, – кивнула Ника и нацепила солцезащитные очки. Она вообще выглядела как суперзвезда – темные очки, белая водолазка и меховая жилетка, розовые унты. И накрашена, как всегда – словно уже стоит под софитами. Даже жалко, что ей нужно будет потолстеть. Такая красавица. – Не стойте на проходе, – попросил таможенник. Он был бледный и небритый, весь какой-то невыспавшийся. Бедняга, начинать работу в шесть утра – это ужас, конечно. – Проходите, – сказал он, – а то опоздаете. – Идем, – кивнула Ника, но папа придержал меня за локоть. – Слушай, – тихо сказал он, – только никаких историй! Хватит того, что вы едете одни! Никаких расследований, поняла? – Я... – Не волнуйтесь, мистер Арутюнян, – обворожительно улыбнулась Ника, приподняв очки, – мы всю неделю будем залечивать разбитое сердце вашей дочери. – Что?! – Вы идете или нет? – возмутился таможенник, подавляя зевок. Помахав родителям в окошко, отделяющее зону таможенного контроля от зала ожидания (уходя в сторону эскалатора, мама все-таки выронила варежки, и никто, кроме меня, этого так и не заметил), я пробурчала: – Обязательно было болтать про мое разбитое сердце? – Сорри, хани, – вздохнула Ника, снимая очки, – я все забываю, что у вас с папой не такие открытые отношения, как у нас с моим. Я своему все рассказываю. Он, например, одобрил мое намерение потолстеть. Кстати, как думаешь, дьюти-фри уже открыт? Она сняла унты и уложила их в пластиковую коробочку. – Думаю – да, – кивнула я, вытаскивая из кармана мобильник и укладывая его рядом с ее унтами. – Ты правда будешь лопать шоколад? – А еще марципан, багеты, бриоши... – Хорош! Я уже есть хочу! – А вот сейчас и ограбим дьюти. Подашь бахилы? Я взяла пригоршню синего целлофана, но вдруг почувствовала, как мои пальцы сами собой разжимаются и я роняю бахилы на пол. – Могла бы и в руки подать, – проворчала Ника, наклоняясь за бахилами. – Я... Я не знаю, как это получилось. Я села на лавочку и принялась натягивать бахилы. Подняла глаза и столкнулась взглядом с высоким парнем в зеленом свитере. Он стоял у аппарата, просвечивающего чемоданы. У парня были темно-рыжие волосы и такие же бакенбарды. Бледное лицо, узкие глаза, под ними – темные круги. Он снял с движущейся ленты пластиковую коробку, вытащил из нее ноутбук и уложил его в рюкзак. Все действия парень совершал не глядя. Потому что в упор смотрел на меня. – Ты идешь или так и будешь разглядывать этого Пушкина? – поинтересовалась Ника. – Если шоколада мне не достанется, ты будешь в этом виновата! – Он больше на дракона Хаку[3 - Хаку – герой мультфильма Хаяо Миядзаки «Унесенные призраками», мальчик-колдун, превращающийся в дракона.] похож, а не на Пушкина, – пробормотала я, поднимаясь и укладывая на движущуюся ленту рюкзак, – или на волка-оборотня. Парень уже не смотрел на меня, но я-то знала, что это он мысленно велел уронить бахилы. Распознавать гипноз меня научил Зет. Я покачала головой, пытаясь вытряхнуть из нее воспоминания о Зете, и вдруг подумала, что папа еще не покинул здание аэропорта, а со мной уже происходит какая-то история. Глава 3, в которой я спасаю Нику и наши отношения Паспортный контроль наконец-то был пройден, и мы понеслись к дьюти-фри за шоколадками. – Вон он, – определила Ника, огибая дворик небольшого ресторана, откуда несся смех и пахло жареной картошкой. Мы подбежали к магазинчику, однако, подергав ручку стеклянной двери, Ника скривила гримаску. – Закрыто! – возмущенно сказала она, – нет, это кантбишно! И она приникла к стеклянной стене, пытаясь разглядеть за щитами с рекламой, прислоненными с внутренней стороны, все шоколадки, которые за ними спрятались. – Давай пока присядем, – предложила я, кивая в сторону кресел, – у меня есть печенье с шоколадными чипсами, папа засунул в рюкзак перед выходом. Она уселась с недовольным видом, заложила ногу за ногу и принялась наблюдать за парой, сидевшей напротив. Он дремал сидя, она, укрытая пледом, лежала на креслах, при этом ее голова покоилась у него на коленях. Я торопливо перерывала вещи, пытаясь найти шоколадное печенье. Я еще не успела забыть встревоженное лицо Никиной мамы. Надо было поскорее накормить Нику, а то она может впасть в депрессию. – Вот оно! Я наконец-то нащупала на самом дне упаковку и потащила ее наверх. – Харри ап, хани! – Да я уже... ай! – вскрикнула я, почувствовав, что упаковка рвется у меня в пальцах об угол путеводителя по Парижу, который я прихватила с собой. – Да что же это... Я попыталась ухватить печенья, но они высыпались, и у меня в руках осталась легкая упаковка. – Тьфу! Я оглянулась в поисках урны, чтобы выбросить разорванную упаковку и тут... увидела того самого оборотня! В зеленом свитере с бакенбардами! Он снова, не отрываясь, глядел на меня. – Ника! Это все он виноват! Он меня гипнотизирует! Из-за него я уронила бахилы и рассыпала печенье. – Ты рассыпала печенье?! Ты крейзи, хани? А что я буду есть? – Ну, я же его не на пол рассыпала, – пробормотала я, снова запуская руку в рюкзак, – вот, сейчас поймаю парочку... Но, как назло, печенье крошилось под пальцами и не желало вылавливаться. Наконец я ухватила хрустящий кусочек. – Нет уж, спасибо, – буркнула Ника, – мало ли, какая грязь в твоем рюкзаке. – Нет у меня никакой грязи, – обиделась я, – ты сама, похоже, крейзи насчет грязи. – Полежи в больнице с мое, тоже будешь крейзи, – отрезала Ника. – Спасибо за пожелание! Я сгрызла печенье сама, чтобы доказать, что оно чистое и вкусное, но настроение от этого у меня не улучшилось. Как же так? Не виделись с Никой несколько месяцев! Так здоровски болтали по скайпу каждый день! И тут – на тебе. Поссорились, даже не успев вылететь из Москвы. А тут, как назло, еще и эта парочка на креслах. Она проснулась, что-то сердито высказала ему, он кивнул и вытащил из кармана повязку для сна, черную с серебристой вышивкой. Она нацепила ее и снова заснула, а он стал играть с прядями ее волос. Память тут же услужливо подогнала мне образ Зета. Я покачала головой, чтобы его прогнать, и отвернулась от парочки, чтобы поразглядывать кого поинтереснее. Кто-то поинтереснее нашелся. Это был высокий старикан с длинными седыми волосами, заплетенными в косичку, в голубом спортивном костюме с белыми полосками. Самое интересное – он был босиком! Ступни ног у него были загорелыми, с длинными желтыми ногтями. Раньше я бы сразу схватилась за карандаш – где еще встретишь такого любопытного типа, но сейчас меня только передернуло от отвращения. Ника молча встала и направилась в зал вылета. Отлично. Она еще и разговаривать со мной не хочет. Как мне тогда сдержать обещание, данное ее маме?! – Ваши билеты, – попросила стюардесса, вежливо улыбаясь, – а отделение для ручной клади внизу. Я улыбнулась в ответ, хотя настроения не было. Пристроила свой чемодан и, проходя за Никой мимо кабинки в центре салона, я с завистью покосилась на стаканчики с соком, водой или кока-колой на подносах, большие коробки, полные леденцов от укачивания. Везет этим стюардессам! Все у них подчинено порядку: и напитки, и слова, и улыбки, и жесты, и униформа. У меня же везде хаос: и в личной жизни, и в рисовании, и вот теперь даже в отношениях с лучшей подругой. Может, мне пойти в стюардессы?! Все равно рисовать меня больше не тянет. От этой мысли стало еще тоскливее. Ника уже нашла наши кресла и уселась у окна. Достала из сетчатого кармана кресла журнал и раскрыла его. Я вздохнула и начала расстегивать толстовку, чтобы сразу убрать ее на верхнюю полку, как вдруг заметила, что в крайнем кресле через ряд сидит мой волк-оборотень и глазеет на меня! – Этого еще не хватало, – пробормотала я, застегивая молнию обратно и усаживаясь, – опять этот псих пялится. Сейчас точно соком кого-нибудь оболью. Ника демонстративно отодвинула колено. Стюардессы переглянулись, одна из них нервно посмотрела на часы, но другая сказала: «Да вот они!» И в салон, спотыкаясь на пороге, толкая друг друга и других пассажиров, хохоча, ввалилась команда детей. Четыре девчонки и парень с пышными черными волосами и длинным носом, за который он постоянно себя дергал, сняли с себя куртки и плащи и оказались одетыми в белые рубашки, черные жилетки и серые костюмы. – Наверное, ученики какой-нибудь французской гимназии, – прошептала я, но Ника по-прежнему молчала. Окаменела она, что ли, из-за дурацкого печенья? Тем временем галдящие ученики сели, конечно, рядом с нами. Одна из девчонок мне показалась особенно противной. Не успели мы взлететь, как она встала на колени, повернулась к своим подружкам, которые сидели за ней, и сунула одной из них наушник от плеера (второй оставила себе). А потом начала трясти головой в такт музыке, закатывать глаза, морщить нос и петь одновременно! При этом она умудрялась громко шутить с толстой девочкой-тихоней, сидевшей рядом с ней. Тихоня хихикала и смотрела на свою сумасшедшую подружку со смесью ужаса и восторга. А та разошлась. Вытянула вперед руки и принялась выделывать какие-то дикие танцевальные движения. – О Билл! – прокричала она, – какой он лапочка! «Каулиц, что ли? – пронеслось у меня в голове, – из „Tokio Hotel”»? – Сядьте, пожалуйста, – строго попросила подоспевшая стюардесса, – мы взлетаем. – Конечно! Простите! – вскрикнула девица, – ах! Я сажусь! Но Билл – лапочка! Чудо-природы! Инфернальное! «Сама ты инфернальное чудо природы, – подумала я, разглядывая кончики ее ушей, торчавшие из распущенных волос, – похожа на эльфа». Я мысленно сделала ее набросок в стиле манга. А Эльфиня тем временем толкнула толстушку в бок и завопила: – А ты бы согласилась, если бы Билл предложил тебе... Дальнейшие ее слова заглушил шум двигателя. Самолет набирал скорость. Но я заметила, как покраснела бедная толстушка, оглядываясь, думая, что слова Эльфини услышаны, и пробормотала: – Вот дура-то! – Просто она без комплексов, – заметила из-под журнала Ника, – в отличие от некоторых. – И какие же у меня комплексы?! – Мания преследования, например, – сказала Ника, – валишь свои мистейки на каких-то оборотней! Я даже не стала поправлять ее, что не «мистейки», а «ошибки». Я в этот момент так разозлилась на Нику, что готова была пересесть даже к оборотню. Он, по крайней мере, был мною заинтересован. А вот Нике дороже какая-то дура с торчащими ушами. Поэтому взлетали мы в гробовом молчании. И ели тоже. Правда, я все-таки иногда поглядывала на Никин поднос. К моему изумлению, она съела все подчистую, даже черствую булочку и сырок «Дружба». И чего ее мама волновалась?! Никаким голодом и не пахло! Зато мне кусок в горло не лез. Не только из-за ссоры с Никой. А еще потому, что на меня каждые пять минут оглядывался оборотень. Он достал книгу и нацепил очки в толстой черной оправе, как у Моби. Сам его взгляд тоже напоминал Моби – странный, чуть угрюмый и внимательный. Во время завтрака его заслонял дядька в белом свитере, сидящий в среднем ряду, особенно, когда склонялся над своим подносом, но после еды дядька откинулся на кресло и захрапел, и теперь ничто не мешало оборотню беспрепятственно меня разглядывать. Хотя при этом у него на коленях была раскрытая книга, но он в нее даже не смотрел. – Да что ему нужно? – возмутилась я, чуть не пролив на рюкзак апельсиновый сок из пластикового стаканчика. – А ты пойди и спроси, – сказала Ника, – слабо? – Куда мне – у меня же комплексы. – Я и говорю, – кивнула она. Я подавила очередной приступ ярости и встала. Ладно. Сейчас я докажу заносчивой Нике, что нет у меня никаких комплексов. Я двинулась к проходу между рядами. Обогнула средний ряд, подошла к креслу оборотня. Глянула на Нику, но она смотрела в иллюминатор и с равнодушным видом обмахивала себя журналом, как веером. Зато оборотень глядел во все глаза. Хоть очки снял и захлопнул книгу, которую читал. – Извините, – начала я, – но мне не нравится, что вы на меня так смотрите! Тетенька в розовой кофте, похожая на Нюшу из «Смешариков», тоже обмахивающаяся журналом, с интересом посмотрела на меня, а потом – на него. А парень, покраснев, подался вперед и сказал: – Quoi? Je ne parle pas russe. – О, – опешила я. Как-то мне не пришло в голову, что он может быть французом. А французского я не знаю. Я обернулась на Нику, чтобы взглядом попросить о помощи, но ее в кресле не было! А была она возле той самой дуры в школьной форме, возле этой глупой Эльфини, которая опять встала на колени, как только над выходом погасла табличка «пристегнуть ремни». Нависая над креслом Эльфини, Ника со смехом говорила ей: – Тебе нравится Билл? А мне больше... – Они же близнецы, – удивлялась толстая соседка, и Ника с Эльфиней покатывались от хохота, что та повелась на шутку. – Merci, que vous ?tes approch?s. J’ai vous juste demand?[4 - Спасибо, что подошли. Я как раз хотел спросить у вас. (франц.)], – забормотал француз-оборотень, а может, и не оборотень, как вдруг я заметила тележку. Стюардесса сначала катила ее по проходу, собирая по дороге пустые подносы и коробочки от ланча, но потом тележка вдруг вырвалась у нее из рук и покатилась по проходу! В моей голове пронеслась картинка из детства – как в парке убежала лошадка, катающая тележки, и за ней долго гонялись девочки-наездницы, пока лошадка не сбила с ног какого-то старичка. Я проследила взглядом траекторию движения тележки и с ужасом заметила, что на пути у нее – только Ника, согнувшаяся над креслом Эльфини. – Ника! Но нет, она не слышала, потому что в ее ухо проклятая Эльфиня воткнула наушник! – Ника! Берегись! Я металась между креслами. Я не успею! Пока буду обходить средний ряд по проходу, тележка уже врежется в Нику! Почему никто не оттолкнет ее или не крикнет! Стюардесса что-то громко говорила, но Ника не слышала. Тогда я подбежала к креслам, на которых сидел дядька в белом свитере с семейством, уперлась руками в спинки кресел и неожиданно перемахнула через дядькину жену и его ребенка, приземлившись на колени к главе семейства. – Эй, в чем дело? – закричал он. Не обращая на него внимания, я выставила ноги, уперев их в противоположное кресло, и прямо в мои колени со всего размаха врезалась тележка. Бамс! Ох, как больно! Но я выдохнула с облегчением. Я отделаюсь синяками, а вот Нике, такой худенькой от анорексии, досталось бы гораздо сильнее! Подбежал бортпроводник, откатил тележку. Какая-то тетенька помогла мне перебраться с дядькиных коленей на свое место. Все затихли. И вдруг – зааплодировали. – Что? Приземлились? – громко прокряхтела старушка, проснувшись. Тут все захохотали и снова захлопали. Мне все улыбались, даже дядька в белом свитере, хотя он морщился и потирал колени, и его жена, хоть я и прыгнула на колени к ее мужу, и стюардессы, хотя лица у них все еще были испуганные (видно, не все у них, бедолаг, по плану идет), и оборотень (ну еще бы), а самое главное – Ника. Пару секунд она испуганно смотрела на меня, а потом подбежала, села на корточки и попыталась поднять мне штанину. – Успокойся, хани, со мной все в порядке, – сказала я, улыбаясь изо всех сил, хотя мне было ужасно больно. – You are my hero![5 - Ты мой герой! (англ.).] – провозгласила Ника и, подскочив, бросилась ко мне на шею. Стюардесса, упустившая тележку, подбежала с извинениями, но ее слов не было слышно – так громко все мне кричали и хлопали. Эльфиня стояла на коленях на своем кресле и скандировала: «Какая же ты ЛАПОЧКА!» А я снова глянула на дядьку, потирающего колени, и вспомнила того парня, который легко перепрыгивал через сумки. Если бы я научилась так владеть своим телом... Наверняка ведь можно этому научиться! Я раньше совсем не дружила со спортом, а вот Зет приучил меня к йоге, и теперь... Тьфу ты! Надо забыть этого Зета с его йогой! Я тряхнула головой и улыбнулась Нике. Главное – она не сердится. Глава 4, в которой не без потерь мы добираемся до колючего домика Наконец мы выскочили из самолета в аэропорту Шарля де Голля, написали по эсэмэске родителям о своем благополучном приземлении и побежали искать багажное отделение. Это оказалось не таким-то простым делом! В зале было несколько выходов конвейерной ленты, но у каждой на табло высвечивалось: «Багаж из Мадрида». – Пять лент, – посчитала Ника, – и все выкатывают багаж испанцев?! Тут, что ли, футбольная команда приземлилась? – Если так, пойдем возьмем автограф у Луиша Фиго? – подхватила я, но никаких футболистов, да и вообще испанцев пока не наблюдалось. – Я не понимаю, – начала Ника, – а где же багаж из России? Она зачем-то надела розовые перчатки, потом снова сняла их. – Погоди, – успокоила ее я, – применим метод дедукции, изобретенный дедушкой Холмсом. Будем мыслить логически. Наверняка кто-нибудь из наших уже был в этом аэропорту и покажет, где выдают российский багаж. Мы подошли к окошку, за которым ослепительно сверкало солнце, отражаясь от металлических крыш смежных с аэропортом зданий, и стали ждать. Вот появился дядька в белом свитере, поверх которого он накинул кожаную куртку, но он с семейством тоже принялся метаться у «испанских» конвейерных лент. – Девчонки, – обратился он к нам, – вы не знаете... – Сами в первый раз, – вздохнула Ника, но тут появились наши школьники во главе с Эльфиней и устремились к лестнице, которая вела на второй этаж. Под лестницей оказалась ниша, и в нее они все нырнули. – Эврика! – воскликнула я, и, довольные, вместе с дядькой мы бросились за ними. Однако мы рано радовались. Все-все сняли свои чемоданы с ленты, кроме Ники. Ее красавец-чемодан, с заклепками и узорами, потерялся! – Отлично, – проговорила с яростью Ника, – превосходно... Просто кантбишно, и не смей меня поправлять! – Это кантбишно, – уныло согласилась я, – пойдем заявим о пропаже. Мы потратили три километра нервов, чтобы вдолбить администрации аэропорта, какой именно чемодан потеряла Ника. Никиных знаний хватило, чтобы объясняться по-французски, но оказалось, такие шикарные чемоданы теряются довольно часто. «Или воруются», – подумала я, но вслух говорить не стала. А потом – еще четыре километра нервов ушло, чтобы найти метро. Ну не было в аэропорту Шарля де Голля такой таблички! Кругом была только инфомация о пригородных поездах системы RER. Не знаю, что это за система такая, но нам-то нужно было метро! Как назло, в этот момент позвонил папа. Мне пришлось глубоко вздохнуть и защебетать, что у нас «все абсолютно в порядке!» Хотя пока до порядка было далеко. Я таскалась повсюду со своим чемоданом, и меня это не радовало, потому что я устала, а Ника таскалась за мной без чемодана, и ее это тоже явно не радовало. Все, кто летел с нами, разошлись, и спросить было не у кого, пока я не заметила еще одного знакомого. Высокого старикана с длинной седой косичкой, в спортивном костюме и по-прежнему – босиком. – Не ходи к нему, он крейзи, – одернула меня Ника. Но мне было уже все равно, так меня запарил мой чемодан. Лучше бы я сдала его в багаж, и он потерялся, как Никин! Старикан, оказалось, отлично говорит по-русски, с почти незаметным французским акцентом. Он объяснил, что, оказывается, вот эти самые поезда системы RER – это смесь электрички и поезда метро! То есть сейчас он как пригородный действует, но потом ныряет под землю и становится «метрошным». Тут мы с Никой вспомнили, что моя мама и говорила о поезде, а не о метро! Он показал, где можно купить билеты, а еще найти станцию, где живет мадам, помог выбрать линию, чтобы нас не унесло куда подальше от Парижа. – Она живет в пригороде, – сказал он, разглядывая листок, на котором аккуратными буквами Никин папа вывел адрес своей парижской знакомой, мадам Пуарэ, но заметив, как скривилось при слове «пригород» лицо Ники, добавил, – правда, от центра Парижа недалеко. Сядете на тот же поезд и доберетесь минут за двадцать до своих музеев. – А часто он ходит? – спросила я. – О, каждые пятнадцать минут. Думаю, вы успеете на поезд в двенадцать тридцать. – Спасибо, – с облегчением сказала я. И старикан, кивнув, отошел к автомату, торгующему бутылками с водой. – Какой же он классный, – сказала я Нике, пока мы покупали билеты. – Фу, – поморщилась Ника, – ты ногти его не видела? – Зачем мне его ногти, я говорю, он как человек – классный. – Осталось только влюбиться в него, – проворчала Ника, высыпая сдачу в кошелек из светлой кожи, тоже с заклепками и рисунками, как чемодан, – он вполне в твоем вкусе. Ты же любишь психов! – Обожаю! – воскликнула я, засовывая свою сдачу просто в карман. – О, хани, только не надо... – Да я не психов обожаю! А граффити, качественно сделанное! Посмотри! Я указала вниз, на поезд, который как раз подъехал к зданию аэропорта. Он был весь разрисован граффити: горы, облака, звезды, лучи солнца на нежно-сиреневом или голубом фоне. На некоторых вагонах – короткие лозунги или имена райтеров, выведенные буквами-пузырями. – Эта техника называется throw up, – объяснила я Нике, – наброски. Видишь, тут почти каждый рисунок двухцветен, один цвет – контур, другой – заливка. Времени у них было мало, поэтому так работали, эскизами. Я знаю, у меня есть друг в аське, Санни, он райтер из Испании. – Я не фанат граффити, хани. – А я фанат. Давай поспешим, а? Очень хочется успеть и поехать на таком чудо-поезде. – Сдается мне, хани, ты не до конца завязала с рисованием, – пробормотала на бегу Ника. Миновав турникеты, мы влетели в вагон, куда нас приглашающими жестами звал темнокожий контролер в вязаной серой шапочке и джинсовой куртке. – Чуть билет не выронила, – сказала я, приготовив картонный квадратик, чтобы протянуть его контролеру. Но тот не стал ничего собирать, а наоборот, когда поезд со свистом тронулся, раздал пассажирам разноцветные листочки. «Я беженец, – было там написано на трех языках: французском, английском и испанском – если вы дадите мне немного денег, четверо моих братьев и сестер не будут голодать». Многие вытащили кошельки. – Я ничего не дам, – сказала Ника, задрав нос. – А я дам, – боязливо сказала я, доставая монетки, которые мне дали на сдачу за билеты, – вдруг он меня по носу щелкнет. – Я ему щелкну! – грозно сказала Ника. И парень, аккуратно и быстро собиравший деньги у пассажиров, почему-то обошел мои монетки стороной. Наверное, испугался Ники. – Вот это да, – прошептала я, склонившись к Нике, – так по-деловому у них тут обставляется это дело. У нас все просят, но тут как-то... нагло, что ли. – А чего ты шепчешь, хани? На русском надписи нет на листочке, так что можем ему в лицо сказать, что он хам. И парень снова немного испуганно покосился на Нику, словно он понял русскую речь. За окном бежали аккуратные домики с небольшими садиками и заброшенные строения, разрисованные самыми чудесными граффити на свете. Тут были и герои мультиков, и животные, и виды природы, и просто здоровски выведенные надписи. Поскольку я все-таки завязала с рисованием, то достала фотоаппарат и принялась всю эту красоту щелкать, пока Ника не дернула меня за руку: – Наша следующая! Харри ап! Мы вышли на безлюдной станции и попали в небольшой поселок. У нас дача рядом с таким находится – обычные серые пятиэтажки, несколько магазинов, аптека, школа, старушки на скамейке. Правда, тут старушки сидели не на скамейках, а на стульях у кафе, и еще было полно афроамериканских и арабских подростков в джинсовках и пестрых шапках, которые толпились на каждом углу, смеялись и разглядывали нас во все глаза. – Так, – сказала Ника, – посмотрим... похоже, нам туда! И она указала на несколько двухэтажных домиков. Они напоминали бетонные коробки – из-за плоских крыш. Один был побольше, на его первом этаже размещалось кафе, на балконе второго этажа висела чья-то футболка, которую, похоже, забыли еще с лета. Рядом с ним – коробка поменьше, вся замызганная, огорожен-ная забором. На первом этаже справа от входа в два ряда тянулись декоративные крошечные окошки, напоминавшие бойницы. Это оказался дом нашей мадам. Железная дорога проходила почти рядом с ним, и я даже представила, как внутри дрожат стекла, когда мимо проезжает поезд. Хм, не слишком-то похоже на респектабельный пансион! Забор вокруг домика был оплетен каким-то колючим растением, которое выглядело враждебным. За заборчиком была видна заброшенная клумба, лопаты, сваленные в кучу, тачка, в которой лежали ржавые садовые инструменты. Повсюду валялись клубки спутанной прошлогодней травы, похожие на дохлых мышей. Солнце скрылось, задул ветер, и я втянула руки в рукава куртки. – Может, попробовать поискать какую-нибудь другую гостиницу? – пришла мне в голову запоздалая мысль. Мы уже поднялись на крыльцо, которое когда-то было малиновым, и смотрели на черную железную дверь. – Поздно, – завывающим голосом сказала Ника и поднесла руку к звонку. Но дверь совершенно неожиданно распахнулась сама. На пороге стояла мадам Пуарэ. Глава 5, в которой мы знакомимся с мадам Пуарэ —Бонжур, – протянула она низким голосом и выдохнула колечко дыма. При взгляде на мадам Пуарэ у меня внутри что-то шевельнулось. Какой-то «рисовальный» нерв. Она была высокой, выше Ники. Рыжие волосы, отливающие бронзой, натянутая улыбка, открывающая зубы, настолько белоснежные, что в их натуральность не верилось. Потертый зеленый замшевый пиджак, юбка-карандаш, синие колготки и синие бархатные туфли. В изящно отведенной в сторону правой руке она держала мундштук с зажженной сигаретой. На безымянном пальце этой руки я заметила три (!) серебряных кольца[6 - Два обручальных кольца на одном пальце означают вдовство.], на левой руке тихонько позвякивали тонкие серебряные браслеты. – Хеллоу, – брякнула я и тут же смутилась, – ой! – Бонжур, – кивнула Ника, и мадам посторонилась, пропуская нас внутрь. «Ника молодец, никогда не теряется!» – подумала я. Внутри все было сизым от дыма, и мы обе закашлялись. – Эскюземуа, – усмехнулась она и затушила сигарету о пепельницу, которую держал медведь, в смысле, его чучело. Невысокий, мне по бедро, медведик внимательно разглядывал нас глазами-пуговицами. То же самое делала и мадам. – Je vous аi vue par la fen?tre. Pourquoi аvez-vous lа seule vаlise?[7 - Я вас видела в окно. Почему у вас один чемодан? (франц.)] – заговорила она. Я беспомощно оглянулась на Нику. – Lost, – коротко сказала Ника и кашлянула. Мадам кивнула и знаком пригласила нас проследовать в гостиницу. – Я думала, ты знаешь французский, – прошептала я. – Знаю всего пару слов, да и не хочу вспоминать их ради этой грымзы, – заявила Ника, ничуть не понижая голоса. – Тише! А если она понимает по-русски? – Тогда я объясню ей в подробностях, как разозлится мой дэд, если узнает, что это не дом, а ходячая пепельница. Я хихикнула и заторопилась за мадам, которая скрылась за зеленой портьерой, отгораживающей вход в гостиную от прихожей. Я не удержалась и потрогала эту портьеру, потому что видела такие только один раз во дворце-музее Санкт-Петербурга. Она оказалась мягкой, а в одном месте я разглядела дырку, явно проеденную молью. По правую сторону в гостиной стоял письменный стол, на котором лежала большая черная тетрадь, рядом с ней – серебряная подставка для ручек в форме туфли на очень высоком каблуке, из которой одиноко торчал затупившийся карандаш. Рядом стояла пепельница в форме мужского башмака, тоже, конечно, переполненная. Мы уселись на жесткий диванчик напротив стола, обитый синим бархатом. Кое-где бархат протерся, виднелись проплешины. За диваном стояла клетка, в ней сидел попугай. Неживой, из розового плюша, однако вода в мисочке на дне клетки была настоящая. Что за бред? Рядом с ним в стене помигивал искусственный камин. Я видела такую муру только в магазинах и, если честно, не думала, что встречу нормального человека, купившего эту мигалку. Хотя это еще вопрос – нормальная ли наша мадам? Она уселась за стол, открыла тетрадь, достала из ящика стола блестящую черную ручку. – Vous аllez hаbiter dаns lа m?me chаmbre ou bien dаns les сhаmbres diffеrentеs?[8 - Вы будете жить в одной комнате или в разных? (франц.)] Ника нахмурилась. Видно, на этот раз она не поняла, о чем идет речь. – Double? Single? – повторила мадам с презрительной улыбочкой. – Double, – сказала я. – Single, – одновременно со мной сказала Ника. Я удивленно посмотрела на нее. Что это за новости? Она что же – не хочет жить со мной в одной комнате? Почему? Мне сразу вспомнилось страдальческое выражение лица ее мамы. Может, она права, и Ника ест только на публике? А на самом деле она голодает и, чтобы скрыть это, хочет жить отдельно? Тогда ей снова светит больница для анорексичек! А вина будет на мне. Еще чего! – Ника, ты что? Давай жить вместе, – зашептала я, – а вдруг эта тетка – маньячка с топором? Посмотри, у нее все искусственное – и камин, и медведь, и попугай! А если медведя с попугаем она укокошила сама? Ника фыркнула и махнула рукой. – Double, – повторила я, и мадам записала что-то в своей тетрадочке. А потом протянула ключ и кивнула на лестницу, уходящую вверх. – Trois, – сказала она, – three. Видимо, имелся в виду номер комнаты. – Мерси, – выдала я единственное французское слово, которое помнила. Ника же ничего не сказала. Схватила ключ и направилась к лестнице с высоко поднятой головой. А я вернулась в прихожую забрать чемодан. Когда я притащила его в гостиную, мадам уже не было. Я покатила по протертому ковру чемодан. По дороге бросила взгляд на книжную полку на стене за столом. На ней стояли фолианты классиков французской литературы (я смогла прочесть фамилии Бальзака, Золя и Гюго), а еще две фотографии. Обе – в черных рамках. На одной был улыбающийся дядька в бархатном черном пиджаке. В одной руке он сжимал скрипку, а другой махал фотографу, словно прощаясь, и смеялся. На второй – другой дядечка, старше первого, коротко остриженный, с огромным носом. Его сфотографировали рядом с чьим-то бюстом, и у них обоих – и у дядечки, и у каменной головы – были одинаковые суровые взгляды. Я вдруг вспомнила три кольца на пальце мадам. Два кольца – это вдова. А три? Дважды вдова? Ого... Я снова глянула на медведя, чья мохнатая спина виднелась из гостиной, и на попугая, разглядывающего блюдце с водой, и по спине пополз холодок. Они напоминали дядек с фотографий – серьезного и улыбающегося. – Очень надеюсь, что мадам не имела отношения к смерти всех четырех членов этой компании, – пробормотала я, направляясь к лестнице. – Pardon? – послышался низкий голос, и мадам вынырнула откуда-то из-под лестницы. Там, похоже, была кладовка. В руках мадам держала электрический чайник и фен. Все это она протянула мне, и пришлось взять все одной рукой, потому что другой я тащила чемодан. – Ника, – позвала я, но та не откликнулась. – Мерси, – выдавила я, балансируя на лестнице с чайником, феном и чемоданом в обнимку, – и боку еще. Merci beаucoup, в общем. – De rien[9 - Не за что. (франц.).], – кивнула мадам, – вы отшень гадкие девчонки! Я выронила чайник, он стукнулся и покатился вниз. Провод волочился за ним по ступенькам. – Ой... С-сори... Па... пардон! – Гадкие девчонки, – подтвердила мадам, наклонясь за чайником и снова подавая мне его, – отшень гадкие! При этом, конечно, она улыбалась так презрительно, что я решила – еще один промах – и я стану третьим чучелом в этой гостиной. Глава 6, в которой я гуляю по крыше и узнаю кое-что о паркуре Я толкнула дверь плечом и ввалилась в комнату. – Ника! Ты не слышала, я тебя звала?! Там меня чуть наша чокнутая тетка не укокошила! Ники не было в комнате. – Эй, – испугалась я, – хеллоу? За моей спиной распахнулась дверь. Это оказался туалет, и Ника выходила оттуда, вытирая руки о бумажную салфетку с брезгливым выражением лица. – Там полотенца в бурых пятнах, – поделилась она, – и дверь в туалет не закрывается полностью. – Но тут вроде, кроме нас с тобой, никого нет, – сказала я, устраивая чайник на комоде и втыкая вилку в розетку, – а я к тебе ломиться не собираюсь. Ты как насчет пообедать? – Попозже, – ответила Ника. Она бросила салфетку в пластиковую урну в углу комнаты и, подойдя к трельяжу, достала из своей сумки, стоящей на стуле рядом, косметичку. Я скинула рюкзак на кровать у левой стенки, затолкала под нее чемодан и осмотрела комнату. Трельяж был самым изысканным предметом интерьера. Остальное все – попроще и довольно обшарпанное. Две кровати, застеленные дешевыми флисовыми покрывалами. Тумбочки с исцарапанными поверхностями. Пара покосившихся стульев, деревянный шкаф и комод. На письменном столе – франко-русский разговорник. Немного пахнет сигаретами, однако дышать легче, чем внизу. Наверное, потому, что Ника распахнула форточку. Через форточку доносился шум поезда и стук колес: окно выходило на станцию. Я проследила взглядом за одним из поездов, потом отнесла фен в ванную. Там умылась, тщательно вытерла лицо полотенцем (и только потом вспомнила о бурых пятнах), поразглядывала темные круги под глазами (еще бы, сегодня встали раньше шести утра) и крикнула Нике: – У тебя зубная щетка в косметичке или в чемодане? Если что, могу поделиться, мне папа сунул запасную. Она не ответила. Я вернулась в комнату и обнаружила ее за трельяжем сосредоточенно расставляющей в ряд пузырьки и тюбики из косметички. Брови нахмурены, губы плотно сжаты, спина сгорблена. Меня это насторожило, но я постаралась не выдать беспокойства. – Так что? Лопать пойдем? Она по-прежнему не отрывала взгляда от своих пузырьков. – Я хочу побыть одна. – Расстроилась из-за чемодана? – Нет. – Из-за того, что пришлось со мной жить? Она промолчала. И я поняла – что да, она хотела жить одна. – Ника, перестань! Это же весело – вдвоем жить! Я лично всю жизнь об этом мечтала! Это же так романтично – приехать в Париж с подругой, спать в одной комнате! Вечером помечтаем вместе. Она взяла пузырек с лаком и принялась рассматривать его. – Да чем я тебе не угодила? – разозлилась я. – Я люблю порядок. – В смысле? Я тоже люблю. – Я люблю, чтобы все вещи лежали на своих местах. А у тебя в гостинице под Звенигородом был кавардак. И она поставила пузырек на место. На то, откуда его взяла. – Это творческий кавардак, – попыталась отшутиться я, но мне стало не по себе. Ника никогда раньше не упоминала о любви к порядку. И вообще выглядела очень странно. Как будто она была шариком, из которого выпустили воздух. Может быть, на нее так подействовала дорога? Или этот странный дом? Ведь до встречи с мадам Ника была абсолютно нормальной. Бодрой, насмешливой – как обычно. Я решила дать ей отдохнуть. Если стану давить – ничего хорошего не выйдет. Как у моих родителей не выходит, если они пытаются на меня давить. – Приляг, – ласково сказала я, – отдохнешь, а потом уже пойдем поищем, где перекусить. А я пока на балконе займусь йогой. Если честно, никакой йогой я заниматься не собиралась. Это была жалкая попытка пошутить. Я надеялась, что Ника язвительно напомнит, что я собиралась бросить йогу, раз уж Зет бросил меня. И какая йога на балконе зимой, пусть даже и во Франции?! Но Ника словно и не слышала. Я вздохнула и вышла на балкон. Позвонил папа. – Да, папочка, все просто отлично! Пансион прекрасный, и мадам очень строгая! Тебе бы она понравилась! Когда папа отключился, я вздохнула. Мне долго еще предстоит изображать радость в голосе? Будет тут хоть что-то радостное? Я осмотрелась. Балкон как балкон. Железные перила, обшитые желтыми пластиковыми листами, кое-где отошедшими от реек. Не застеклено, конечно. В углу пластиковый стул, на его сиденье – лужица грязной воды, в которой плавают прошлогодние листики. По рельсам пронесся очередной состав, и я разглядела на одном из вагонов надпись в стиле граффити: «Love is everywhere!»[10 - Любовь везде! (англ.).]. Красивая такая, волнистая, заливка красная, контур зеленый. – Забудешь тут про Зета, – мрачно пробормотала я. Настроение у меня тоже здорово испортилось. И из-за Ники, и из-за странной мадам. И из-за того, что рисовать не хотелось. Как-то по-другому я представляла себе путешествие в Париж. Как-то более сказочно, что ли... И тут заметила ее. Лестницу. Пожарную лестницу, которая шла по стене прямо рядом с балконом. Вела она на крышу. Что там? Домик французского Карлсона? Интересно, есть у них такой герой, как Карлсон? Из французских комиксов я вспомнила только пса Пифа. И то – это очень старые комиксы. В любом случае, крыша плоская. Если я на нее заберусь, вдруг удастся разглядеть что-нибудь интересное? Я подергала лестницу. Вроде крепкая. Сразу вспомнился Звенигород. Вот здорово мы там повеселились, когда перелезали с балкона на балкон, чтобы подслушать опрос свидетелей. Я улыбнулась, вспомнив, как застрял на одном из балконов Ботаник и как мы напугали знаменитого оперного певца Лопуховского, и полезла наверх. Там перемахнула через невысокое ограждение и оказалась на крыше. Она была абсолютно пустой, если не считать сломанного стула, старого выцветшего ковра, который явно не первую сотню лет сушился на перилах, и целлофанового пакета с логотипом какого-то супермаркета, который кружил ветер. Сначала я подошла к ковру. Несмотря на почтенный возраст, на нем можно было разглядеть рисунок – по периметру были изображены пляшущие человечки вроде эльфов или гномов, видимо, героев французских сказок. Висел ковер на самом краешке перил, готовый свалиться в любую секунду, но я не стала его поправлять. Кто знает, может, наша чокнутая домоправительница использовала его, чтобы укокошить несчастных муженьков? Не хотелось бы тогда оставить на нем свои отпечатки пальцев. С этой стороны виднелась крыша соседнего дома, на которой стояла сушилка с бельем, а рядом с ней – несколько цветочных горшков с засохшими растениями. Я перешла на другую сторону крыши. Отсюда было видно кафе, у которого стоял охранник и громко что-то кричал по-французски в мобильник. Почему я решила, что он охранник? Сама не знаю. То ли потому, что вся одежда была черной и напоминала униформу, хотя никакого значка нигде и не было видно. То ли взгляд, которым он провожал каждого встречного, не отрываясь от разговора, был таким подозрительным, словно этот парень отвечал не только за порядок в кафе, но и за порядок во всем мире. Я наклонилась и отобрала у ветра кружащийся пакет. Распрямила его и прочла название супермаркета. «Карфур». Так, надо спуститься к Нике и предложить ей ультиматум: «Карфур» или кафе напротив? В любом случае надо куда-то пойти и раздобыть еды. Иначе меня укокошит Никина мама. Да и сама я себе не прощу, если получится, что Ника... Мои размышления прервал странный звук. Шлеп! Я обернулась. Кто-то летел на меня, кувыркаясь через голову, а потом ловко поднялся на ноги и оказался тем самым парнем, который перепрыгивал через сумки и чемоданы в аэропорту! Он бросил на меня взгляд, потом повернулся назад и посмотрел на перила. Ковра на них не было. Видно, он уронил его, когда прыгал с соседней крыши. Эта мысль меня просто обожгла. Он что, правда, перепрыгнул на мою крышу с соседней? Как в кино?! Дальше дело было точно как в кино. Он развернулся ко мне лицом, перелез через перила. – Excusez-moi, je vais du prendre![11 - Извините, я сейчас его подниму! (франц.)] – сказал он. – Я русская! – воскликнула я. – Я тебя видела в аэропорту. Он кивнул, словно его ни капельки не взволновало ни то, что мы соотечественники, ни то, что я заметила его тогда в Шереметьеве. Ухватившись за перила руками, он повис. – Эй! – испугалась я и подбежала к краю крыши, но он уже спрыгнул. Прямо на ковер. Шагнул в сторону, наклонился, поднял ковер, сунул его за рюкзак. Потом разбежался, подпрыгнул, толкнулся ногой о стену, поднявшись еще чуть выше, ухватился руками за перила, подтянулся, выставив локти углом, и перелез обратно на крышу. – Вот это да! – вырвалось у меня, и я захлопала в ладоши. – Никогда трейсеров не видела? – сказал он не слишком-то приветливо, возвращая ковер на место. – Кого?! – Трейсеров! Еле дождавшись, пока он повесит ковер и с отвращением отряхнет руки, я выпалила: – Как это называется, акро-стрит? Он поморщился, словно я спросила, не называется ли то, что он делает, рыбалкой. – Нет! Это паркур! – Что это такое? – Паркур? Искусство передвижения. И преодоления. А трейсер – это человек, занимающийся паркуром. – Ага, – пробормотала я, во все глаза разглядывая этого трейсера. Штаны из мягкой ткани оказались прямо нереально растянутыми, как какие-то шаровары. Серая толстовка без рисунков была перетянута лямками и набедренным поясом легкого рюкзака. На ногах – спортивные кеды на тонкой подошве, не слишком подходящие для луж, окружавших наш пансион, но, видимо, вполне годные для прыжков по крышам. Лицо загорелое, чуть обветренное. Русые, чуть вьющиеся волосы. Выражение лица – сосредоточенное, как тогда в аэропорту. Но долго рассматривать его мне не пришлось. Он стал разбегаться, готовясь к прыжку на следующую крышу. Потом побежал небольшими шагами. – А ты можешь меня этому научить? – вдруг спросила я. Он остановился. Нахмурился. – Чему научить? – Этому твоему... паркуру. – Чему именно? – Ну... по крышам прыгать. Это очень сложно? – Это годы тренировок. Он снова стал разбегаться, но я не отцеплялась. – А ты где тренируешься? – В Москве. – А тут что делаешь? – Приехал на тренировку к друзьям. Они учились у «Маджестик форс». Все? Допрос окончен? – Нет! Что такое «Маджестик форс»? Любопытство прямо прожигало меня изнутри. Наконец-то что-то увлекательное происходит! Он потер лоб. Потом бросил взгляд на крышу кафе. Потом снова на меня. Вздохнул и приблизился. Я разглядела у него на шее черный кожаный шнурок, на котором покачивался кулон: два дельфина, один побольше, другой поменьше, прильнули друг к другу. «Подарок? – мелькнуло у меня в голове. – Чей, его девушки?» Тем временем он сел на перила. Скинул рюкзак, достал бутылку воды. – Это сооснователи паркура. Они его преподают. Мои друзья учились у них. Тренировки происходят в Эвери, это предместье Парижа. Но мои друзья сами из Парижа, и они покажут мне в городе, чему научились. – И когда ты к ним пойдешь? – Завтра с утра. В шесть. – Слушай... У меня захватило дух, когда я представила себе целую команду ребят в такой вот неприметной одежде, молча залезающих на заборы, перепрыгивающих с гаража на гараж, карабкающихся по стенам и бегущих по пустынным улицам. – А можно с вами? – Это не тренировка для новичков, – терпеливо объяснил он, – это продвинутый уровень. – Но.... Я закусила губу. Только встретила что-то интересное, а оно уже уплывает из рук! – Но есть же что-то, чему можно научиться? – Всему можно научиться! В Москве есть целая Академия паркура. Найди в Интернете и запишись. – А ты не мог бы показать мне пару движений прямо сейчас? – Нет. Паркур не начинается с пары движений. Паркур начинается с растяжек и разогрева. – Ну, разогрев покажи! – Нет! – А завтра с утра? – Нет! Я не тренирую девушек! – Почему? Он нахмурился, но тут у него из рюкзака послышался звонок мобильного. «Пип-пип». Обычный гудок, никакого заливистого треньканья. Он достал телефон, глянул на экран, и выражение его лица смягчилась. – Да, мам. Долетел, конечно. Все о’кей. Да-да, не волнуйся. Послушай, я помню. Не переживай. Зачем она тебе звонит? Послушай, это не нужно. Все, пока. Став невольной свидетельницей этого разговора, я вдруг подумала: «Может, он тоже с кем-то расстался перед поездкой в Париж. Теперь эта его девушка звонит его матери, а ему это не нравится. И поэтому он не хочет тренировать девушек?» – Ладно, – сказала я, – проехали. Я поняла, что мне тебя не переубедить. Все. Счастливой тренировки тебе с учениками «Маджестик форс». Я отошла на другой край крыши и стала смотреть вниз, на кафе. У входа курил охранник, но я думала не о нем, а о том, что, пожалуй, пора сдаться. Ничего интересного в Париже мне явно не светит. – Послушай, – сказал трейсер за моей спиной, – когда ты приедешь в Москву... – То найду Академию паркура. Я поняла. Оревуар. Надо же. Разозлившись, еще одно французское слово вспомнила. – Чего ты обижаешься, а? Чего тебе так дался паркур? Парням ты и так, наверное, нравишься? – Очень, – буркнула я, – именно поэтому они так и норовят меня бросить. Он замолчал. Видно, вспомнил о своей душевной драме. – Ты не думай, мне плевать, – поспешила я, – ну, что меня бросают. У меня другое горе. У меня творческий кризис. Всю жизнь рисую, а тут не хочется. – И ты думаешь, паркур поможет тебе этот кризис преодолеть? – сказал он. Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/uliya-kuznecova/parizhskiy-parkur/?lfrom=688855901) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом. notes Примечания 1 Вивьен Вествуд – британский дизайнер, основательница стиля панк в моде. 2 Читайте о приключениях Гаянэ и ее друзей в Звенигороде в повести «Письмо от желтой канарейки» (Кузнецова Ю. «Большая книга приключений и загадок», Эксмо, 2011). 3 Хаку – герой мультфильма Хаяо Миядзаки «Унесенные призраками», мальчик-колдун, превращающийся в дракона. 4 Спасибо, что подошли. Я как раз хотел спросить у вас. (франц.) 5 Ты мой герой! (англ.). 6 Два обручальных кольца на одном пальце означают вдовство. 7 Я вас видела в окно. Почему у вас один чемодан? (франц.) 8 Вы будете жить в одной комнате или в разных? (франц.) 9 Не за что. (франц.). 10 Любовь везде! (англ.). 11 Извините, я сейчас его подниму! (франц.)
Наш литературный журнал Лучшее место для размещения своих произведений молодыми авторами, поэтами; для реализации своих творческих идей и для того, чтобы ваши произведения стали популярными и читаемыми. Если вы, неизвестный современный поэт или заинтересованный читатель - Вас ждёт наш литературный журнал.