Маленький Принц

Маленький Принц My.Self. Harmony. Джеймс Хэлман – безработный художник – устраивается в детский дом БлэкОук воспитателем младшей группы и спасает от подростков Кая – калеку, у которого не самая простая и радостная история. Маленький Принц My.Self. Harmony. Иллюстратор Dr.Dee © My.Self. Harmony., 2018 © Dr.Dee, иллюстрации, 2018 ISBN 978-5-4483-2925-8 Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero Посвящается Доку – самой необыкновенному, единственному в своём роде, преданному, творческому солнышку, светившему для меня всё это время. Спасибо, что ты всегда рядом – без твоей поддержки всё пошло бы прахом. Арти – самому странному и порой пугающему созданию, благодаря которому в жизни Дока появилось намного больше смеха чокнутой гиены и любви. Алексу и Тедди – двум бесполезно скрывающим свои отношения плюшкам. Но все давно знают, что Эдлекс реален! (Упс, поправочка, раскрывшим свои отношения плюшкам, оказавшимся безумно милой парой). Артуру – неожиданно появившемуся в наших жизнях человеку, неожиданно для себя ставшему реальным Маленьким Принцем. Жизнь – это одиночество. Внезапное открытие обрушилось на Тома, как сокрушительный удар, и он задрожал. Мама тоже одинока. В эту минуту ей нечего надеяться ни на святость брака, ни на конституцию Соединённых Штатов, ни на полицию; ей не к кому обратиться, кроме собственного сердца, а в сердце своём она найдёт лишь непреодолимое отвращение и страх. В эту минуту перед каждым стоит своя, только своя задача, и каждый должен сам её решить. Ты совсем один, пойми это раз и навсегда.     (Рэй Брэдбери «Вино из одуванчиков») Часть 1 Пролог В доме начинала подниматься чудовищная суматоха. Грохот смешивался с громом, ухавшим за окном. Разразилась страшная гроза, какую жители пригорода Лондона давно не видели. Все прятались по домам, вряд ли желая оказаться на улице в такой ненастный час. Те, кто попал под дождь, жались под козырьками, как мокрые кошки, и искали хоть какой-то транспорт, чтобы попасть домой, в тепло. Кто-то старался засидеться в гостях, кого-то не отпускали добровольно и позволяли выпить ещё чашечку чего-нибудь горячего, стелили в гостиной и продолжали милую беседу о том о сём. Белокурый мальчик стоял на подоконнике своей комнаты на втором этаже. Огромное окно было распахнуто настежь, воздух врывался внутрь, дождь залил посеревшую поверхность и стекал на пол крупными каплями. В светло-серых глазах читался страх загнанного зверька, отчаяние и безысходность – не самое распространённое явление для маленьких мальчиков шести лет от роду. Он оглядывался на закрытую дверь, когда слышал за ней звон разбивавшейся посуды, треск мебели, женские крики и рёв пьяного мужчины. Блондин знал, что случится дальше, но в этот раз… В этот раз всё будет не так, нет и нет! Больше он не пострадает от рук этого пьяного мужчины… Его биологического отца. Молния ярко сверкнула, освещая лицо мальчишки. Оно было совсем не детским: слишком серьёзное, слишком усталое, слишком напуганное, слишком суровое. В холодных глазах разгоралось пламя, самое настоящее адское пламя просторов Арктики. Дверь начала дрожать: мужчина пытался сломать замок. Кулачки мальчика сжались до предела, костяшки пальцев побелели. Он никогда не чувствовал столько страха и решимости в своём тщедушном тельце. – Кай, сукин ты сын! – прорычал мужчина, рванув дверь и тяжело дыша. В его зубах была огромная сигара, испускавшая противный запах дешёвого табака. Светлые волосы прилипли ко лбу и шее после дождя и висели спутавшимися клочьями. Всё его лицо покраснело, мышцы напряглись по-звериному. Сузившиеся глаза напоминали раскалённые угли: они были практически красного цвета, а не янтарного, как чаще всего. – Валентайн, не смей…! – послышался с лестницы захлёбывающийся рыдающий голос. – Заткнись, сука! – рыкнул мужчина, с силой захлопывая дверь. Мальчик едва успел увидеть испуганные глаза своей матери, пытавшейся вбежать и встать между ним и его отцом. На секунду что-то внутри него дёрнулось, но решимость вновь ударила в голову. – А ну быстро слез с окна, маленький кусок дерьма! – мужчина сделал решительный шаг к нему, но мальчик улыбнулся самой чокнутой улыбкой, на которую было способно его детское личико. – Поймай, если сможешь, – он рванулся к окну и, оттолкнувшись, сделал смертельный прыжок в неизвестность. – Я убью тебя, чёртов маленький ублюдок! – просвистело в ушах мальчика, когда он соскочил. Удар… Какой-то очень страшный звук: не то хлюпнула мокрая трава, не то разбилось его тело. Такой… Шмяк! Мальчик не чувствовал ровно ничего, как будто время остановилось. Смешались краски, звуки, ощущения… Какой-то сплошной звон, темнота и пустота. Ему не было тепло или холодно. Никак, наверное. Он попытался вздохнуть, но вырвался какой-то хрип или писк, несмотря на то, что сидел на коленках в луже на траве. Одна нога была поджата под него, другая же лежала спереди, какая-то опухшая и красная. – Эй, гадёныш?! – крепкая рука ударила его по плечу, мальчик потерял равновесие и свалился на живот, – Вставай, сукин сын! -мысок тяжёлого ботинка перевернул его на спину, – Что, думал, убежишь от отца? – он присел на корточки, взял его за грудки и влепил парнишке пощёчину, – Какие же вы с этой сукой наивные ублюдки… – кольцо на безымянном пальце ссадило кожу на щеке мальчика, – Как я вас обоих ненавижу! Из глотки опять послышался скрипучий писк. Мужчина бросил парнишку с силой на спину и принялся избивать ногами практически бездыханное тело ребёнка, не особо куда-то целясь: он и так слишком пьян для координации своих движений. Мальчику было всё равно: он до сих пор балансировал на какой-то тонкой грани сознания и пытался не свалиться и с неё. Удары сыпались со всех сторон по рёбрам, животу, спине, рукам, ногам… Только когда удар прилетел в правую лодыжку, белокурый подскочил и издал самый пронзительный вопль, на который только были способны детские голосовые связки. Мужчина отпрыгнул от мальчика, кричавшего до хрипоты и першения в горле. – Будешь знать, сукин сын… – он плюнул и попал на коленку ребёнка, лежавшего на спине и прижимавшего к себе правую ногу. После этого мужчина ушёл в дом и опять хлопнул дверью. Мальчик плакал без слёз. Его вопль оглашал округу, боль в ноге всё нарастала, тело горело от ударов. Адреналин и решительность схлынули. Он стиснул зубы и поёжился, заставляя себя перестать издавать эти чудовищные звуки и успокоиться. Надо потерпеть. Обычно было не так больно… Но и это можно пережить. Белокурый знал, что не сможет так просто зайти в дом, поэтому, истекая кровью и почти не чувствуя ногу, он пополз в ветхую собачью конуру, чтобы укрыться на ночь от дождя. Ах, Герда, Герда, бедная Герда… Она бы сейчас не выдержала этого, сорвалась бы с цепи и встала бы на защиту мальчика. Но нет. Его отец застрелил бедное животное несколько месяцев назад где-то в окрестном лесу. Как сильно он сейчас нуждался в её тепле, мягкой серебристой шерсти и облизыванию появившихся ран горячим влажным языком. Он привалился к деревянной стене: благо его небольшой рост позволял поместиться в конуре. Мальчик едва ли понимал произошедшее с ним только что. Просто выпрыгнул из окна, почти потерял сознание, ещё и отец избил, как пеньяту. Он весь мокрый, ему жутко холодно, зуб на зуб не попадает, из глаз потекли крупные горошины слёз, всё тело начало ныть, нога наливалась свинцом и вся пульсировала. На нём была только какая-то старая кофта с длинными рукавами и джинсы. Он вытер лицо рукой – осталось несколько кровавых полос, растекавшихся и обретавших форму перьев или стрел на мокрой ткани. Мальчик не спал всю ночь: ему было слишком больно даже закрыть глаза. Он лежал на земле и любовался разразившимся ночным ливнем и яркой луной, посеребрившей падавшие капли. В доме давно погасли огни. Белокурый подул на руки и потёр ушибленные плечи. Ему так нужна мама… Но нет, она не выйдет: ей тоже очень больно, возможно, сильнее, чем ему самому. И он никак не может её защитить… Никто не может, даже дедушка не смог. Малыш поёжился и обнял себя за колени, но зашипел из-за ноги. Он взглянул на голеностоп: совсем распух, стопа съехала куда-то внутрь, её лучше не трогать. Если перелечь на другой бок, то не так неприятно. Наступало утро. Рассвет был совсем мутным, разве что тучи на секунду окрасились в приторный грязно-персиковый цвет с прожилками алого, после чего небо вновь стало серым. Наконец-то дождь прекратился, но трава так и оставалась мокрой. За оградой начала просыпаться жизнь в их городке. Четыре утра. Ричмонд на Темзе. Вроде бы такое красочное место, но за год жизни здесь мальчику и его маме этот город больше напоминал сущий ад на земле. И Сатаной в этом аду был его биологический отец, любивший набухаться после работы в стельку, а потом прийти домой и устроить Содом и Гоморру. Матери доставалось первой, а затем очередь доходила и до сына, будь он спящим или бодрствующим. – Кай? – девушка присела на корточки перед будкой. – М… Мама? – охрипшим голосом пробормотал он, силясь приподнять голову, но всё тело пронзила боль, и он вскрикнул, после чего закашлялся: горло сильно заболело. – Тише-тише, зайчонок. Он опять тебя поранил? – Нога… – проскулил мальчик. Девушка осторожно вытащила своего ребёнка из заброшенной будки. Нога опухла и посинела в лодыжке, изогнувшись под неестественным углом. На лице запеклись кровавые следы. Руки, ноги и тело покрывали синяки после падения и жестоких ударов. Она тихо всхлипнула и взяла малыша на руки, осторожно прижимая к груди. Он даже не заплакал, а только поморщился и охнул. – Так больше не может продолжаться, зайчонок… Надо что-то делать. Его отец уже уехал, поэтому девушка спокойно смогла занести ребёнка в дом. Она постаралась привести мальчика в порядок, смыть грязь и кровь, заклеить раны… Но она ничего не могла поделать с его сломанной ногой. Затем она взяла рюкзачок и закинула в него все детские вещи, подхватила малыша и отнесла в машину. Всё это время он молчал, но когда его мама оказалась за рулём, он выдавил: – Мамочка, куда мы едем? Она вздохнула и вытерла набежавшие слёзы. – В безопасное место, мой хороший. Он больше тебя никогда не тронет. По дороге девушка набрала номер, ещё раз всхлипнула и начала говорить тихо, едва ли различимо: – Кроу? Это Айрис. Да-да, Моргенштерн… Мне нужна твоя помощь. Я еду, да, уже еду. Нет. Я справлюсь. Конечно. Мальчик совсем ненадолго прикорнул, потому что теперь, когда было тепло и сухо, ему очень захотелось спать. Но он не знал, что его мать глухо плакала, сидя рядом с ним: она надеялась, что это никогда не случится, но сейчас ей нужна была помощь старого знакомого. Ей достанется вечером. Возможно, она даже умрёт, но лучше уж смерть, нежели видеть, как её ребёнку каждый день причиняют боль. Вскоре они оказались в пригороде Лондона. Девушка свернула на дорогу, скрытую за ветвями ив, и остановилась у небольшой лестницы. Мальчик уже не спал и с интересом разглядывал место, куда его привезли. Он не мог идти, поэтому мать взяла его на руки и устремилась к зданию, стоявшему на пригорке. Оно не выглядело особо приветливо, так как было Викторианской постройки и местами начинало ветшать, но внутри оказалось намного уютнее, чем снаружи. На каменной дорожке сидел зрелый человек с серебристыми короткими волосами и курил. Увидев девушку с ребёнком, он лишь выдохнул струю дыма в воздух и кивнул мальчику, пристально смотревшему на него. Мать толкнула дверь в здание и оказалась в просторном холле, где на диване, обитом красным бархатом, кое-где протёртом спинами и руками присаживавшихся постояльцев, сидел тоненький человек в чёрном свитере и брюках, потирая переносицу, на которой держались круглые очки. – Здравствуй, Кроу, – сдержанно произнесла девушка, перехватив мальчика поудобнее. – Здравствуй-здравствуй-здравствуй, моя дорогая Айрис. Что же заставило тебя поднять меня с постели с утра пораньше? Ещё даже восьми нет, – он взглянул на карманные часы, пристёгнутые цепочкой к его ремню. – Валентайн… – вздохнула она. – Ага. И что же? – Он опять пытался изнасиловать Кая. Но… Малыш не растерялся и выпрыгнул в окно. Он… Он не может ходить, Кроу. Я больше не могу и не хочу видеть, как этот извращенец и подонок насилует моего сына. – Ясно. – Без огласки, Кроу. Я не хочу, чтобы органы опеки к этому подключились. – Я понимаю, Айрис. Но… Как ты собираешься избавиться от Валентайна? – Найду способ, уж предоставь это мне. Кроу кивнул и повёл плечами. – Тебе нужно время попрощаться? Девушка кивнула. – Я выйду, пожалуй, а то расплачусь, как младенец, – усмехнулся Кроу. Мать посадила своего ребёнка на диванчик и положила рядом с ним рюкзак. – Крольчонок… Прости, что так вышло. Мне придётся оставить тебя с сэром Кроу. Он очень хороший человек. А здесь живёт много-много детей. Ты обязательно с кем-нибудь подружишься. А мне… Надо будет уехать. Но я буду к тебе приезжать, – она порылась в кармане джинсов и выудила медальон нежно-голубого цвета, после чего повесила его на шею мальчика, – Это чтобы ты помнил обо мне. И… Если ты задержишься здесь до 16 лет, то… – она отдала ему письмо, на котором стояла красивая сургучная печать, – Открой его, когда у тебя будет день рождения. Помнишь? Четырнадцатого декабря. – Помню… – он попытался улыбнуться, но на глаза навернулись слёзы. – Не плачь. Пожалуйста, – она обняла мальчика и прижала его к себе. Её душили рыдания, но она терпела из последних сил. Малыш не выдержал и тихо заплакал. – Пока, Маленький принц, – прошептала девушка и отпустила его. Белокурый вытер глаза кулачками и посмотрел своей матери вслед. После этого вновь появился Кроу. – Как тебя зовут? – К-Кай. – Я Максимус, – он протянул руку. Кай несмело пожал её и посмотрел в глаза мужчины, так что у последнего прошлись мурашки по спине от этого взгляда. – Как ты себя чувствуешь? – Неважно. – Пойдём поиграем во врача с моей женой Люси? Она хорошая. Будешь, как новенький… Парень лишь горько усмехнулся на свои воспоминания и нахмурился. Тонкая рука сжала кривую палку. «Как новенький»? Да уж… Почти десять лет как «как новенький». Он сделал над собой усилие и поднялся на ноги, после чего поковылял из своего угла к стеллажу, взял книгу и устроился на полу. Её потрёпанная обложка едва ли могла похвастаться своим позабытым лоском и яркими красками, но текст не изменился ни разу за всё время, что он перечитывал каждую её строчку… «Когда мне было шесть лет, в книге под названием „Правдивые истории“, где рассказывалось про девственные леса, я увидел однажды удивительную картинку. На картинке огромная змея – удав – глотала хищного зверя.» Глава 1. Маленький Принц «Дай же мне право быть услышанным, Быть увиденным, Быть любимым, Быть свободным, Быть всем; Мне нужно быть собой, Быть в безопасности, Верить… Во что-то!» (Sonata Arctica – I have a right). Небольшая, но крайне юркая машина выехала на трассу. Дворники едва успевали смахивать с лобового стекла опадающие листья, танцующие на ветру. Парень за рулём фыркнул, вновь нажимая на рычажок, чтобы счистить пыль и листву. Три человека в экране телефона перед ним лишь ухмыльнулись. – Джимми, это была чертовски плохая идея, – произнёс шатен, раскуривая сигарету и смотря в окно. – Кто бы говорил? – усмехнулся водитель. – Нет, чувак, ты даже не педагог по образованию. Ты ху-дож-ник, – настаивал шатен. – Джек, дорогуша, не стоит… – улыбнулся парень с розовыми волосами, беря печеньку из вазочки и кладя её в рот, – Это было решение Джимми. Если он любит работать с детьми, то почему бы и нет? – Лу, замолчи. – Не ссорьтесь, принцессы, – засмеялся рыжий парень, откидываясь на спинку кресла, – Где хоть это место? – В пригороде Лондона. Называется… БлэкОук. – Многообещающее название. Звучит, как психушка, – шатен выдохнул дымок в воздух. – Джек… – одёрнул его розововолосый. – Я посмотрю и скажу тебе, насколько там всё плохо, – хихикнул водитель. Позвольте представить: Джеймс Александр Хэлман, для друзей просто Джимми, 24 года, в недавнем прошлом – выпускник Художественной Академии Лондона, в нынешнее время – безработный художник, едва успевший найти себе новое место в детском доме «БлэкОук» и теперь ехавший туда на свой первый рабочий день. Он едва ли представлял себе, как работать с детьми от 5 до 7 лет, в группу которых его определили, но, как он считал, чем больше сюрпризов, тем веселее жить. Джеймс выглядел чуть младше своих лет, несмотря на довольно высокий рост. У него были смоляно-чёрные волосы, как небо в самую тёмную, беззвёздную и безлунную ночь, и тянулись от подбородка до плеч объёмным густым водопадом прямых прядей. Он был светлокожим и худым, но достаточно крепким, чтобы таскать мольберт и огромный чемоданчик с красками. Практически все его черты лица были мягкими, не считая острого кончика носа и подбородка. Глаза напоминали по цвету васильки, тонувшие под морским приливом (вокруг зрачка глаза были синие-синие, а к белку расходились светло-голубым, смешанным с бирюзой). Его гардероб составляли холодные тона, преимущественно близившиеся к любимому синему цвету. Уши он так и не проколол, поэтому носил кафы или серьги, державшиеся за ушами, руки были украшены кожаными тонкими браслетами практически всех цветов холодной радуги. Его и тех троих молодых людей, до сих пор переговаривавшихся друг меж другом, связывала та самая Академия, в которой они учились все вместе до самого конца и остались затем лучшими друзьями. Шатена звали Джек, рыжего – Кову, а розововолосого – Лука. – Да где этот чёртов поворот…? Вроде бы дорога есть, а вроде бы… Ветки какие-то. Ладно, ребят, я вечером перезвоню и скажу, как всё прошло. – Пока, Джимми, – первым отключился Кову, помахав рукой. – Чао, дорогуша! – улыбнулся Лука. – Джим, ты просто псих. Удачи, – сказал последним Джек каким-то тяжёлым голосом. Джеймс озадаченно посмотрел на свисавшие ивовые ветви и тянувшуюся дорогу. Что ж, была – не была, но этот поворот, кажется, должен быть здесь. Ему пришлось остановить машину и вылезти на улицу, чтобы заглянуть за естественный занавес. И вправду, за длинными ивовыми ветвями пряталась дорога, которая, кажется, шла вникуда. Передёрнув плечами, будущий воспитатель вернулся в машину и медленно поехал вперёд, с подозрением осматривая лесок, тянувшийся вдоль пути. Ивы. Одни ивы. Причём здесь тогда дуб? Почему нельзя было назвать его УиллоуФорест в таком случае? Ладно, они могли построить сам этот приют из дуба и покрасить в… Чёрный? Всё возможно в этом мире. Даже подобные названия для детских домов. Вскоре дорога кончилась. Перед Джимми открылся вид на каменные стены, цветник и разбитые ступени, ведшие к зданию, гордо стоявшему на пригорке. Оно казалось совсем мрачным, как какой-то замок с привидениями. Его башенки высились в небо. Цветник выглядел давно заброшенным, некоторые растения засохли, листва деревьев становилась разноцветной и облетала, но никто не собирал её с жухлой травы. Джеймс заглушил мотор и вышел на улицу. Так… Пустынно. Ни одного ребёнка на улице, никого из работавших здесь людей. Как будто он приехал в руины. Только потом он увидел человека с серебристыми волосами, курившего на камне. Его лицо избороздили глубокие морщины, в глазах был какой-то странный холод. Увидев новичка, он недоверчиво нахмурился и выпустил в воздух струю дыма. – Здравствуйте. Это же… БлэкОук? – смущённо спросил Джеймс. Мужчина кивнул и посмотрел как будто бы сквозь парня. – Вы не подскажете… А где начальство? Я просто новый преподаватель… Мужчина вновь кивнул и опять выдохнул струйку дыма в воздух. – Зачем? – жёстким голосом спросил мужчина. – Что? – удивлённо спросил Джимми. – Зачем ты сюда устроился, сынок? Беги, если не хочешь, чтобы они тебя сломали, – безэмоционально произнёс человек, выдувая кольцо из дыма. – Кто они? Мужчина покачал головой. Джеймс решил не продолжать выяснять детали у этого странного человека и направился к зданию, стараясь не оборачиваться. Он толкнул дверь и оказался в старомодном холле с засиженным красным диваном, местами прорвавшимся и сильно лоснившимся. И опять же здесь было пусто. Джимми стоял в середине и не знал, что ему поделать, у кого узнать, куда идти… – Здравствуйте, молодой человек, вы к кому? – послышался низкий женский голос. Джеймс посмотрел на балюстраду второго этажа и увидел девушку, выглядевшую чуть старше него, но было в её внешности нечто отталкивающее… Её волнистые волосы, кончавшиеся ниже лопаток, были переплетены в косы, лицо казалось уж очень суровым, на брови, щеке, лбу и шее воспалились свежие раны, кофта с длинными рукавами тёмно-синего цвета кончалась на середине бедра, а потом шли облегающие штаны такого же цвета и тяжёлые ботинки. – А… Я… Здравствуйте. Меня зовут Джеймс. У меня сегодня первый рабочий день… – Понятно, – она практически сплюнула, – Зайдите к директору. – Где это? – В эту дверь. Кабинет справа, – она хмыкнула и вошла в ту дверь, из которой только что вышла. Послышался звон стекла и громкий грозный вопль девушки. Джимми помотал головой и пошёл по указаниям. На двери было написано «Шеридан Кроу, директор», при этом вместо «Шеридан» до сих пор виднелись контуры другого имени, которое едва возможно было рассмотреть. Хэлман не стал разгадывать первую тайну нового места работы, постучался и вошёл, не дожидаясь приглашения. В нос ударил запах курева, стоял кумар, брюнет поёжился от неприветливости этого места. – Эм… Здравствуйте? – смущённо поздоровался Джеймс. За столом сидела зрелая женщина с тёмно-бордовыми волосами, в обтягивающем чёрном блестящем платье, колготках в сеточку и туфлях на шпильках. Из её губ торчала дымящаяся сигарета. Директриса напоминала какую-то известную актрису, но Джимми не помнил её имя. – Меня зовут Джеймс, я звонил по поводу работы… – Я миссис Кроу. Но можете называть меня Шеридан, – произнесла она мягким глубоким голосом. – У меня первый рабочий день… – Проходите в детскую. Она в конце коридора. Ваши воспитанники пока на завтраке, но скоро придут. – Что входит в мои обязанности? – Следить за детьми, чтобы они не покалечились, можно их и учить уму-разуму. Желательно без рукоприкладства. – Х-хорошо… – Вам понравится у нас, Джеймс, – слишком уж уверенно произнесла женщина и улыбнулась. Хэлман кивнул и пошёл в детскую, не дожидаясь дальнейших инструкций. Ему становилось всё страшнее: если там наверху такие звери, то что же с этими детьми… Маленькие монстры? Чёрт, да Джек был прав… Он нехотя толкнул дверь и оказался в довольно светлой комнате со старыми выцветшими обоями. По стенам стояли кровати, практически друг на друге; шкафы совсем не ломились от игрушек и книг. Ковёр на паркетном полу был сильно затаскан и потерял цвет. Детей было не так и много: всего шесть штук, если судить по вещам на кроватях. Угол комнаты в другой стороне от спальных мест тоже казался обитаемым: там лежали раскрытая книга, оказавшаяся романом Антуана де Сент-Экзюпери, затасканный рюкзак, зашитый в паре мест с особой осторожностью, пустая жестяная чашка, лист бумаги и упаковка сточенных почти до основания карандашей. Кто мог бы жить в углу? Какой-то мальчишка, не желавший спать в кровати? Меланхолик? Художник в душе? Дверь в комнату открылась, дети вошли строем по одному человеку, как заключённые, и остановились посреди помещения. Они испуганно переглядывались между собой, одаривая Джимми непонимающим взглядом. – Привет, – дружелюбно произнёс парень, когда кто-то хлопнул дверью и оставил их одних, -Меня зовут мистер Хэлман, но вы можете звать меня Джимми. Я ваш новый воспитатель… – Джимми, спасите Маленького принца, – пролепетала какая-то девочка с двумя косичками. – Что? – Маленький принц. Он наш друг. Его бьют. – Кто бьёт? – Старшие. Взгляд Хэлмана стал непроницаемым. – Где он сейчас? – На чердаке. – Оставайтесь здесь. Я сейчас вернусь… Толпа подростков четырнадцати-шестнадцати лет окружила жертву в центре чердака, отрезая путь к отступлению. В углу на коленях стоял парень их же возраста, крепко уцепившись за палку и пытаясь подняться, но его постоянно норовили толкнуть и опрокинуть на лопатки. – Сопляк! Даже встать не можешь! – У-у-у, мразь! – Урод! – Чудовище! – кто-то выбил из его рук палку. – А ну отошли от него! – рявкнул Джимми, хоть у него и тяжело вздымалась грудь от бега. Тинейджеры повернулись к появившемуся воспитателю. – Эй, странный дядя, ты что застыл в дверях? – бойко произнёс какой-то парень, хватая мальчишку с палкой за грудки, -Не хочешь ли врезать этому сопляку хромоногому? В глазах Джимми блеснул огонь, самый настоящий огонь. У него никогда не поднялась бы рука на ребёнка, но тяжёлый кулак разметал подростков, столпившихся вокруг поверженного калеки. Больше всего досталось тому, кто предложил избить его. – Проваливайте немедленно! – рыкнул Джеймс, – Ещё раз увижу рядом – пеняйте на себя! Толпа быстро рассосалась, оставив парня и воспитанника одних. Мальчишка приподнялся на локтях и испуганно взглянул на появившегося брюнета, до сих пор сверлившего взглядом дверной проём, в котором растворились подростки. Затем он опустил глаза на поверженного. Тот испугался ещё больше и попытался отползти в угол, но запнулся, упал с шипением на пол и закрыл лицо руками. – Нет, пожалуйста, не бойся! Меня зовут Джеймс. Можно просто Джимми, – он протянул руку, чтобы мальчик поднялся на ноги. Тот убрал ладони от лица и посмотрел с недоверием на протянутую руку. – П-палку, п-пожалуйста, – пролепетал мальчишка надрывистым голосом, смотря на лежавший в углу предмет. Джеймс взял её в руки и отдал владельцу. Хэлман был удивлён, что мальчику разрешили занести в дом целую ветку. Но затем он поднялся на ноги, поджал одну из них и опёрся на своеобразную трость. Она была грубой, совсем необработанной, просто толстым кривым суком. Свободной рукой парнишка отряхнул свою заношенную одежонку, а затем поднял взгляд на Джеймса. У него были грустные, почти пустые глаза, как у загнанной в угол побитой собаки, потерявшей надежду на то, что её заберут из приюта и полюбят. Брюнет почувствовал предательские мурашки, пробежавшие по спине от этого ледяного взгляда. – Спасибо, – тихо пробормотал мальчишка. – Ты в порядке? – обеспокоенно спросил Джимми. – Угу, – он прикусил губу. – Кусок дерьма! – прокричал кто-то с лестницы. – Спасибо, я в курсе, – хмыкнул он. – Почему ты позволяешь им с тобой так обращаться? – А у меня есть хоть какой-то выбор? – горько усмехнулся мальчик, хромая к выходу. – Как тебя зовут? – Кай, – он остановился и оглянулся на воспитателя, поспешившего к нему. – Кай? Очень красивое имя. – Откуда ты узнал, что я здесь? – Дети сказали. – Хм… Хоть кому-то не всё равно, – они оба начали спускаться по ступенькам, – Я никогда тебя не видел. – Я только устроился. Воспитателем в младшей группе. Тебе помочь? – Чем? – Спуститься. – Как ты мне поможешь? – устало вздохнул Кай. – Снесу тебя на руках. – Не лучшая идея. Я сам спущусь. Можешь идти вперёд, не жди. – Чтобы ты попал в очередную передрягу? Ну уж нет. Куда тебя отвести? – В детскую. Я там живу. – В… Детской? – Да. – А почему ты с младшими, а не со своими? – Потому что младшие не гнобят меня за то, что я хожу с палкой – они просто ещё не научились избивать инвалида его же тростью, – тяжело произнёс он. – Как ты вообще сюда попал? – Долго умолял дира, чтобы он дал мне там остаться. – Что с твоей ногой? Это из-за них? Мальчик тихо вздохнул и продолжил спуск. – Долгая история. Она сломана. Очень и очень давно. – Как давно? – Почти десять лет. – Но переломы же быстро срастаются… Месяц где-то, разве нет? – Когда о них заботятся. Когда на них плюют… Они так и остаются переломами, -он шмыгнул носом. – Бедняга. Как это вышло? – Я из окна выпрыгнул. – Сколько тебе было? – Шесть. – То есть, тебе почти шестнадцать? – Угу. Они подошли к детской. Джеймс до сих пор был в шоке от мальчика, медленно хромавшего и опиравшегося на палку, говорившего с каким-то надрывом в его хриплом голосе. Наконец-то, когда свет стал ярче, он смог рассмотреть спасённого. Кай был ниже воспитателя на полторы головы – как и подобает пятнадцатилетним парням, в затасканной выцветшей кофте с длинными растянутыми рукавами, в серых штанах, покрытых пятнами и попадавшими под его босые ноги. Он напоминал коллекционную куклу со своими идеальными чертами лица, оливковой кожей и длинными ресницами, обрамлявшими светло-серые глаза. Его волосы падали на лицо от выпиравших скул до шеи, а их цвет… Невероятно, что он был таким от природы. Многие девушки достаточно долго выливают на свои головы бутыли осветлителя, лишь бы их волосы стали такими светлыми, а в итоге выжигают их до основания, пока не приходится практически состригать под корень. Но Каю точно была недоступна подобная роскошь, однако он был белокурым, почти пепельно-платиновым каким-то, хотя его шевелюра казалась жёсткой (возможно, в этом были виноваты местные туалетные принадлежности). Джеймс был удивлён: никогда в жизни он не видел настолько красивых пятнадцатилетних мальчиков, которых не портила даже плохонькая одежда. Но зато вмешивалась нога. Она, кажется, стояла вполне прямо, но под каким-то незначительным углом внутрь. Однако… Кай очень странно ходил: она не шевелилась в голеностопе, и он старался не наступать на неё, кроме как на самые кончики пальцев. Когда они вернулись в детскую, воспитанники сидели на кроватях испуганные, в каком-то ожидании плохого исхода событий. Но стоило им увидеть целого и невредимого Кая, как все мигом оживились. Девочка с косичками подбежала к мальчику и обняла его. – Маленький принц, ты жив! – Конечно, жив, милая. Скажите спасибо Джимми. Дети хором прокричали: «Спасибо, Джимми!», – и принялись играть с теми немногочисленными игрушками, что лежали в шкафу. Калека уселся в своём углу и вновь вернулся к чтению. Хэлман присоединился к малышам, но всё время смотрел на Кая с неподдельным интересом. Было что-то в мальчишке, что пугало и привлекало его одновременно. Может, тот самый взгляд? Или его надорванный голос? Или таинственность его истории, в результате которой он остался калекой? Или странное отношение детей к нему? Он и сам не понимал этого. В какой-то момент дети утомились и легли спать. Джимми выгадал время и подошёл к углу, где ютился Кай с книгой. Мальчик так и не поднял глаза на воспитателя, хоть и чувствовал его присутствие. – Ты точно меня видишь? – спросил Хэлман. Парнишка удивился и отложил роман. – Да. А почему ты это спросил? – У тебя такой цвет глаз… Что кажется, что ты слепой. – Вовсе нет, – Кай помотал головой. – И после падения…? – Нет, -он вновь помотал головой. – Ты очень грустный, – опечалено вздохнул Джеймс. – Ты когда-нибудь видел, как травят кошек или собак? – опустошённо спросил белокурый. – Что?! Нет! Никогда в жизни! – А я видел, – горько заметил паренёк, – Они здесь все живодёры. И вместе с тем они вытравливают из меня всё хорошее, что могло бы быть вот здесь, – его палец уткнулся в середину груди, и Кай тихо произнёс, – Там ничего нет. Пус-то-та. – Тебе, наверное, очень больно? – Тебя это волнует? – Да. – Первый человек за долгое время, которого это волнует. И это… Странно. Почему тебе интересно? – Мне… Просто жалко тебя по-человечески. А тем более, если тебе и вправду больно… Ты терпишь уже почти десять лет, да? – Угу. – Тебе никто не помог? Мальчик прикусил губу и посмотрел на Джимми тем же взглядом измученной нелюбимой собаки, а потом лишь покачал головой. Джеймс почувствовал притуплённую боль в груди от вида Кая. Душераздирающе. Всем плевать на мальчика-калеку, которому больно, который страдает, которого ненавидят одногодки. – Что ты читаешь? – Хэлман решил не усугублять грусть мальчика ещё больше, поэтому слетел на другую тему. – «Маленького принца» де Сент-Экзюпери. – Тебе нравится? – Да. Я читаю её уже далеко не в первый раз. Просто… Других книжек у нас нет, кроме детских. С каждым разом нахожу что-то новое в романе. – У тебя есть любимая цитата? – «Любовь – это когда ничего не стыдно, ничего не страшно, понимаете? Когда тебя не подведут, не предадут…» – «…Когда верят», – закончил Джеймс, улыбаясь, -Мне тоже нравились эти слова. Мальчишка кивнул, но уголки его губ чуть поднялись, что было едва заметно, однако Хэлман это уловил. – Дети называют тебя «Маленьким принцем». – Я знаю. – Ты чем-то похож на него. – Я бы не отравился. Но, думаю, был бы не против лиса и нарисованного барашка. – Я рисовать умею, кстати. Хочешь барашка? Кай кивнул, взял листок и карандаши и протянул их воспитателю. Джеймс поудобнее устроился на полу и принялся рисовать зверька. Как ни странно, мальчишка отложил книгу и пристально наблюдал за тем, как карандаш оставляет следы на бумаге. – Сколько тебе лет? – спросил мальчик. – 24. Не так и много, не находишь? – парнишка кивнул и дёрнул плечами, прежде чем зевнуть и потянуться. – Ты и вправду художник? – Да. Я закончил Художественную Академию. – У тебя есть родители? – Да, мама и папа. Я редко вижу отца: он врач, на работе иногда задерживается до утра. Мама – домохозяйка. Прости за отвратительный вопрос, но… У тебя кто-то есть? Мальчик поджал губы и притянул к себе коленки, стараясь держать больную ногу на весу. Он сверлил холодным взглядом брюнета, продолжавшего делать штрихи на бумаге. Кай решил не отвечать на заданный вопрос. – У тебя есть друзья? – Конечно. Даже девушка была, но мы расстались. Но моя мама считает, что её можно использовать как «средство давления на неугодные ей мысли,» – цитата моего друга. Белокурый кивнул и сложил ладони на здоровой щиколотке. Его глаза вновь замерли на листочке бумаги, покрывавшемся всё новыми штрихами. – Ты испугался, что я тебя ударю там, на чердаке? – Угу, – его мычание прозвучало как-то жалобно. – Я бы не смог. Они же хотели сделать тебе больно. И за что я стал бы тебя бить? – У всех находится повод… – Ты не виноват в том, что с тобой произошло. Тебя никто никогда не жалел? – Едва ли. Может, когда-то давно. Но Мэв и директор Шеридан плевать бы хотели на меня и ногу. – Мэв? – Она работает с моими одногодками. Наверное, ты её видел. Она всегда ходит в ранах. – Да, кажется, видел. Почему она ранена? – Ты знаешь, как она их воспитывает? У неё есть нож и лужёная глотка. Она орёт, унижает их, ищет любой изъян, из которого можно было бы сделать оскорбление… Если ей что-то не нравится, то она метает свой нож. Поскольку народ они отчаянный и могут сделать оружие из подручных материалов, то ей самой достаётся от них. – А директор что? – Ничего. Ей важно, чтобы сигареты были. Если их нет, она сатанеет и срывается на моих одногодок. На меня иногда. Но чаще это делает Джаред. – Кто такой Джаред? – Повар. – Какое отношение он имеет к срывам на вас? – Он левая рука Шеридан. Она позволяет ему делать всё, что он захочет. За тобой когда-нибудь гонялись с молотком, пытаясь перебить кости окончательно, потому что всем кажется, что ты монстр со своей палкой и не двигающейся ногой? – Конечно, нет. Он гонялся за тобой? – Да. Но не бил. Я просто с лестницы падал. Ему этого хватало. Джимми пододвинул пальцем листок к мальчику. Теперь там был маленький пушистый ягнёнок с умилительной мордочкой. – Ух ты… Как я и мечтал. – Обойдёмся без коробок? – Угу. Он очень красивый. Спасибо. Вскоре Джимми вновь пришлось переключиться на проснувшихся детей, которых забрали на обед. Кай похромал вместе с ними. Хэлман про себя начал молиться, чтобы мальчика вновь не пришлось спасать. Его обострённое чувство справедливости воспалилось и не давало покоя. Он едва ли представлял, как можно было швыряться в подростков ножами, оскорблять их или вступать в ожесточённые схватки. Теперь было понятно, почему белокурый умолял оставить его в детской. Но всё обошлось. Девочка с косичками шла позади всех и вела парнишку за руку. Умилительно, но сердце обливалось кровью. Он уехал домой после девяти вечера. На линии вновь ждали его друзья, чтобы узнать новости. – Ну и что? Действительно психушка, я был прав? – ухмыльнулся Джек. – Джек, дорогой… – охнул Лука. – Всё очень подозрительно, ребят. Во-первых, они не выпускают никого на улицу: за всё время, что я там пробыл, никто ни разу не вышел из здания. Даже не встретил. Во-вторых, какой-то странный человек, по традиции фильмов ужасов, сказал, чтобы я немедленно улепётывал, иначе какие-то мистические «они» меня сломают. В-третьих, их директриса плевать бы хотела на рамки приличия, разоделась, как хозяйка бордели, и курила похлеще викторианского паровоза. В-четвёртых, воспитательница подростков оскорбляет их и бросается ножами, за что те швыряются чем-то в неё. В-пятых, их повару предоставили карт-бланш, и он спокойно может кого-либо избить. Но самое, чёрт побери, главное, это то, что у них есть калека, на которого все плюют и избивают. – Что за фигня, Джимми? Калеки? Проститутки? Странные люди? – Джек закурил, – Куда ты устроился? – Что с калекой? – напрягся Кову, размешивая кофе в кружке, громко стуча по стенкам. – Кову, ради всего святого, перестань создавать бурю в чашке! – вздохнул Лука. – Ему пятнадцать, живёт в комнате с детьми пяти-семи лет, десятилетие уже мучается со своей сломанной ногой. Его избивают все, кому не лень. Ребят, я не могу просто. Этот мальчик… Он какой-то необычный. У него такой взгляд, что меня насквозь прошибает. Он боится людей, понимаете? Я едва ли смог его расшевелить. – И что ты будешь делать? – спросил Джек, затягиваясь, – Я так понимаю, жаловаться бесполезно? Раз ты говоришь, что директриса плевать на всё хотела. – Мне нужно ещё немного посмотреть, чтобы понять, насколько всё дерьмово. Если окажется реально так плохо, то… Не знаю, придётся мальчишку забирать. Или вызывать социальные службы, чтобы эту лавочку прикрыть. – Эм… Джим, ты сейчас серьёзно? – Кову отставил кружку и подложил ноги под себя, хотя в камере было видно его коленки, – Ты возьмёшь мальчика себе? – А не проще просто позвонить Крису и попросить его узнать, есть ли у мальчика родители, чтобы они забрали его, я не знаю…? – Кову, не смей упоминать это имя в моём присутствии! – рыкнул Джимми. – Господи, как с вами трудно… – вздохнул рыжий. – Я сказал, мне нужно посмотреть. Может, уговорю маму его усыновить. – По-твоему, ей вас двоих не хватает? – присоединился Джек. – Дорогуши, а вы не думаете, что мальчик может там и умереть, если с ним так обращаются? Его обязательно нужно оттуда вытаскивать! -вмешался Лука, закидывая руку за голову и перебирая свои короткие розовые кудри. – Лу, ты никогда не отличался нормальными мыслями, – шатен потёр лицо обеими ладонями. – Мне нужно всего недельку продержаться там, ребят. – Не слишком ли скоропалительные действия, Джим? Ты думаешь, что за неделю можно понять, что происходит в этом месте? Тут, как минимум, месяц нужен, – Кову обвёл дыру на штанах на коленке. – Обычно не каждый за один день может выяснить то, что повара избивают детей, воспитатели – какие-то придурки, а директрисе важно только количество сигарет в загашниках. – Не боишься, что твоя мать опять натравит на тебя Корнелию? – А как она узнает, что я сделаю всё по-своему? – ухмыльнулся Джеймс. «И он опять попросил тихо и очень серьезно: – Пожалуйста… нарисуй барашка… Все это было так таинственно и непостижимо, что я не посмел отказаться. Как ни нелепо это было здесь, в пустыне, на волосок от смерти, я всё-таки достал из кармана лист бумаги и вечное перо. Но тут же вспомнил, что учился-то я больше географии, истории, арифметике и правописанию, и сказал малышу (немножко даже сердито сказал), что не умею рисовать. Он ответил: – Все равно. Нарисуй барашка.» Мальчишка вытащил листок из книги и вновь вгляделся в карандашные линии. На лице появилась ухмылка, а тонкие пальцы обвели контуры. Он никогда ещё не видел, чтобы люди могли так рисовать. Наверное, такому нужно очень и очень долго учиться. Но ему самому никто это не показал. Когда-то у него были альбом и краски, но отец выбросил их. Сейчас в его распоряжении были карандаши и листы серой бумаги, но ничего так и не шло ему в голову. Он хотел нарисовать розу, планеты, Маленького Принца и Лиса, но едва ли мог представить себе, как это делается. Кай вытащил из-под кофты свой медальон и открыл его. Если бы только мама знала, как ему не хватало человеческого тепла. Глава 2. Тёмная сторона БлэкОук Джеймс появился на работе раньше, чем накануне. В этот раз он не блуждал и сразу проехал через ивовый занавес. Двор опять встретил его пустотой, только тот человек с серебристыми волосами сидел на камне, но не курил, а смотрел куда-то в небо. Возможно, он и был одним из ключей к этой загадке приюта, но можно ли было его разговорить? – Здравствуйте… – негромко поздоровался Джеймс. – Ты всё ещё здесь, сынок? – приглушённо спросил мужчина. – А где ж мне ещё быть? Скажите… Как вас зовут? Кем вы здесь работаете? – Сальваторе Вольтур, сторож этого проклятого места, – хмыкнул он. – Джеймс Хэлман, воспитатель, -брюнет протянул ему руку. Сторож пожал её и достал сигарету. Джимми опустился на корточки перед ним, чтобы не смотреть сверху вниз. – Почему вы назвали это место «проклятым»? – Кровавая ведьма захватила его. Уже пять лет мы все здесь гниём и сходим с ума. Кроу бы никогда не допустил, чтобы его подопечные стали такими животными. – Кроу? Но, разве, директор не Кроу? – Эта кровавая ведьма никогда не станет Кроу! Никто не смеет позорить этот славный род тем, что убивает детей! Тьфу, чертовка! – он сплюнул на землю и выпустил колечко дыма. – «Убивать детей»? О чём вы? – О детях и их убийстве, разумеется, сынок! Кроу холил и лелеял их, пока Люси была жива. Но стоило только ей отойти в мир иной, как появилась эта чертовка с её троглодитами. Старый Сальваторе остался совсем один. Раньше детишки сидели в сторожке, играли в прятки, а сейчас никому ничего не нужно. Ведьма заперла их в доме. Сад пришёл в упадок. Рафаэлю бы это не понравилось. – Кто такой Рафаэль? – Прадед Кроу. Он основал этот приют. У детишек были отдельные комнаты, где они жили по два человека, si, прекрасные условия для тех, кто не видел ничего хорошего в этой жизни. Даже Максимус придерживался этого правила. Кровавой ведьме это не понравилось: она разогнала их из комнат и заставляет жить в залах. – Максимус? – Кроу. Последний, увы. Мы давно не видели его, почти полдекады, как только чертовка поселилась здесь. Она взращивает убийц и моральных уродов, стоит им только попасть к шлюхе. – Вы о Мэв? – Да, об этой шлюхе. Она и сама здесь жила при Максимусе. Но ни его забота, ни поучения не сделали её нормальной. Она как гробила живое, так и гробит. Мерзкая шлюха. – Вы знаете что-то о мальчике? Его зовут Кай, он живёт с младшей группой. – Маленький принц? Все знают Маленького принца. Он один навещает старого Сальваторе. Как только выскальзывает – понятия не имею. – Как давно он здесь? – Да уж почти декаду. Всё живёт и живёт, хроменький. – То есть… Ему было шесть лет… Вы не помните, кто его привёл? – Как же? Его мать, Айрис Сильвейн Эйон-Моргенштерн. Они старые друзья с семьёй Кроу. «Стала бы женщина в здравом уме отказываться от своего ребёнка? А если и да, то за что? Почему в шестилетнем возрасте?» – У него уже тогда были проблемы с ногой? – Как сейчас помню – на руках принесла. «Не вытянула дефективного ребёнка? Родители пригрозили тем, что если не избавится, то выгонят? Не выдержала стыда, что это была её вина?» – Спасибо вам, сэр Вольтур. Приятно было поговорить. – Адьос, амиго. Джимми задумчиво пошёл в приют. Открыв дверь, он сразу направился в детскую. Наверху вновь слышались вопли и звон стекла – возможно, Мэв устраивала очередную взбучку. Хэлман лишь покачал головой и поспешил дальше. Но стоило ему войти в комнату своих воспитанников, как он увидел, что никого не было, только из угла слышались жалобные всхлипы. Брюнет поторопился к источнику странных звуков и увидел Кая, тихо шипевшего и обнимавшего больную ногу. – О Господи… Что с ногой, малыш? – Я… Я неправильно её поставил… – всхлипнул он. – Тише-тише, – Джеймс опустился на пол и коснулся ладонью плеча мальчика, нежно гладя его сквозь старую ткань. – Я урод, я просто урод! Неужели ты этого не видишь? – Малыш, ты не урод. Ты просто прекрасен! Твоя хромота – не такой ужасный недостаток. Это же можно исправить, – тихо произнёс Джимми. – Чтобы её исправить, нужно хотя бы выбраться из приюта, найти много-много денег… У меня ничего нет, – он вытер слёзы рукавом и негромко вздохнул. – Повернись ко мне? Только очень осторожно. Не хочу, чтобы ты плакал. Кай аккуратно развернулся к Хэлману и угодил в объятия. Мальчик оторопел: его очень давно никто не обнимал и не гладил по спине. В горле зарождался странный ком, которого у него никогда не было. – Ч-что ты делаешь? – усмехнулся мальчик сквозь слёзы. – Пытаюсь тебя успокоить. – Т-так тепло, – вздохнул он, обвивая руками рёбра Джимми. Воспитатель и сам чувствовал тяжесть в груди. Он видел мальчика лишь во второй раз в своей жизни, но никак не мог соблюдать с ним границы личного пространства. Как можно был оставить мальчишку одного, чтобы он сидел и плакал в углу? Как можно игнорировать его с такой проблемой? Ему нужна помощь, забота, хоть какой-то уход. Выделять отдельных воспитанников – это не педагогично, но Джеймс и не был педагогом. Он художник в первую очередь. Художники любят выделять людей: они могут вдохновлять, их можно беззастенчиво рисовать откуда-то из угла, пялиться… Трудно быть педагогом в данном случае. – Тебе больше не больно? – М… Мне легче, – он прикрыл глаза, – Спасибо. – Так ты не жил здесь с самого начала? – Нет, – мальчик выпустил воспитателя из объятий и присел поудобнее, чтобы вытянуть вперёд больную ногу. – Я поговорил с Сальваторе. – Старый сеньор Сальваторе? Он знает много историй. В своё время мы частенько заслушивались ими, сидя под старым дубом в саду. – Всё же здесь есть дубы? – удивился Джеймс. – Один. Чёрный. Говорят, его опалило во время Второй Мировой, но он выжил. – Почему везде ивы? – Жену Рафаэля звали Уиллоу. В память о ней он с детьми посадил целый лес на болотах. – Так там болота? – Угу, болота. Ивы не везде приживаются. Но там им лучше всего. – Ты знал Максимуса? – При нём в БлэкОук всё было хорошо. Мне даже нравилось здесь жить, потому что меня никто не трогал. Он вникал в проблемы своих воспитанников, помогал нам. Шеридан – его вторая жена. Поговаривают, из-за неё он остался не у дел. И она относится к нам, как к отребью. При сэре Кроу я жил с одним мальчиком… Сеньор же сказал тебе, что всё было по-другому? У нас были комнатушки на двоих. Но мальчика быстро усыновили. Шеридан же впихнула нас, как в клетку к голодным львам. Сначала всё было не так и плохо, но, когда Кроу ушёл, они все начали нас стравливать. Я очень долго просил отправить меня в место поспокойнее, ходил в синяках, сильно побитый… Потом ушёл сюда сам. Сальваторе замолвил словечко, чтобы меня здесь оставили. Это уже не первые дети, которые живут в этой комнате. В восемь лет их уводят к кому-то на втором этаже – понятия не имею, к кому. Но потом они выходят озлобленные и запуганные, попадают к Мэв, и каждый день наверху случаются жуткие потасовки. – Вас не выпускают на улицу? – Нет. У Шеридан паранойя, что кто-то сможет улизнуть через болота и рассказать о том, что у нас здесь происходит. Поэтому мы просто видим одно и то же из года в год. – Но ты как-то выходишь? – По ночам. И то не всегда: когда очень холодно, я остаюсь здесь. У меня нет обуви. – Чем вас кормят? – Помоями. Практически всё, до чего дотрагивается рука Джареда, превращается в помои. Сладкое не дают. Я даже не помню, какое оно на вкус. Кроу на Рождество пёк нам имбирные печенья, даже показывал, как это делать… – Кроу был святым. – Да. Вернуть бы его обратно. И Люси тоже. – Люси? – Его жена. Она была нам, как мама. Пыталась починить мою ногу. Но её нет. Кроу поставил ей памятник в саду. Ангел с её лицом. Очень красивый. Как раз под тем дубом. – У Кроу нет наследников? – Я не знаю. Но до тех пор, пока жива Шеридан… БлэкОук так и будет прогнивать изнутри. Джеймс почувствовал жжение в груди. Когда-то это было прекрасное место, где за детьми ухаживали, с ними гуляли, баловали, учили, любили… Теперь же складывалось впечатление, что райский уголок сгорел, а остались только тлеющие угли. Это ведь была когда-то комната, где беспризорники всех возрастов играли друг с другом, делились игрушками. Хэлману казалось, что он слышит детский смех и видит не пустые полки, а много-много интересных вещиц. Но на самом деле их было всего лишь двое. Кай вновь читал, но без особой охоты: он не хотел отвлекать Джимми от его мыслей. – Здесь раньше было много игрушек? – Очень. Но дети не знали, как с ними играть, многие из них сломали, поэтому… Так пусто. – У тебя были любимые? – Нет. Я много читал. – Даже дома? – У меня их не было. – Странно. Почему? Кай покачал головой и обнял сам себя. Его кофта напоминала чем-то смирительную рубашку с её длинными растянутыми рукавами. – Джимми? – Что, малыш? – Н-научи меня рисовать? Я очень хочу, но не умею. – Оу… Что ты хочешь нарисовать? – Розу. Как у Маленького принца. – Розу? Это очень легко. Давай листочек и карандаши. Джеймс показывал мальчику линию за линией, которые тот должен был повторять. Калека делал это так же несмело, как если бы ему «починили» ногу и сказали, что он вновь сможет нормально ходить. Линии были совсем слабыми и едва заметными. У художника они чередовались по толщине, так что бархатистые лепестки казались тоньше и нежнее, чем стебель, покрытый шипами. – В психологии есть такой прикол, что можно определить состояние человека по нарисованным линиям. Знаешь, что говорят твои? – Ч-что же? – Ты жутко напуган, тебе неуютно, а твоя самооценка близится к минус бесконечности. Однако ты стараешься, что очень и очень похвально. Это связано с твоим прошлым? Мальчик кивнул и прикусил губу. – В тебе есть задатки художника, малыш. Очень неплохие, кстати говоря. Если бы только их развивали… Ты мог бы дать фору любому студенту Академии, – улыбнулся Джеймс, – Попробуй нарисовать ещё одну. Только делай линии чуть толще. Кай вновь принялся выводить лепесток за лепестком, но его линии всё ещё напоминали графитовых призраков. Джимми терпеливо улыбнулся и, пересев за спину мальчика, аккуратно взял его руку в свою и обвёл несколько уже нарисованных деталей. Мальчишка почувствовал слабый прилив уверенности, когда художник некрепко сжал его ладонь. Хватка становилась легче, но линии не становились тоньше. – Смотри, у тебя получается, – радостно усмехнулся брюнет. – Но ты держишь мою руку… – смутился блондин. – Уже как три лепестка – нет. Ты рисуешь их сам, видишь? Сможешь закончить? – Я… Постараюсь. Мальчик нахмурился и продолжил рисовать всё новые и новые штрихи на бумаге. Его примитивная роза напоминала тот набросок, что сделал Джимми, но мальчишке ещё только предстояло многому научиться, чтобы изображать нечто похожее на то, что получалось на парах в Академии: нужны были тени, акценты, штриховка, цвет, роса, блики на ней, прорисовка… И Хэлман готов был ему помочь, главное оставалось лишь за мальчиком – его желание. – Джимми? – мальчик повернулся к нему и показал то, что у него вышло. – Ты молодец, малыш. – Но ведь… Это всего лишь набросок, да? – Вроде того. Тренировочные рисунки. Чем чаще ты что-то рисуешь, тем больше потом возможности добавить нечто своё. Опыт приходит с практикой. – Ты долго учился? – Я до сих пор учусь. Это одна из тех вещей, которой невозможно овладеть полностью. Как иностранными языками, например. Невозможно стать немцем, если ты англичанин, как бы этого ни хотелось. Можно лишь играть немца. И всегда будет находиться хотя бы одно маленькое корявенькое словечко, которое тебе нужно будет подглядеть в словаре. Также и с творчеством. Невозможно оставаться в одном и том же стиле. В какой-то момент тебе захочется чего-нибудь нового. Или что-то начнёт настолько хорошо получаться, что ты захочешь это усовершенствовать. Кай кивнул и отложил рисунок, покусывая губы. У Джимми до сих пор остались вопросы касательно слов сторожа, и он считал, что объяснить ему всё это сможет только калека. Брюнет вернулся на своё место перед ним, блондин с интересом посмотрел на парня, готовясь слушать или говорить. – Что имел в виду Сальваторе, говоря о смертях детей? – Хм? – Он сказал, что Шеридан никогда не станет Кроу, потому что она убивает детей. Что именно она сделала? – О… – мальчик озадаченно почесал затылок, не моргая, – Это сложно даже для меня. Постараюсь объяснить… – он шумно потянул носом воздух, – Когда я жил в той комнатке один, то часто слышал что-то за стеной. Однажды я спросил у Максимуса об этом. Он сказал, что там тоже живёт мальчик, только необычный. Когда он опять бормотал ночью, я сел в угол и начал с ним разговаривать. И он и вправду был необычным: видел только темноту. Он не знал, как выглядели цветы, наш чёрный дуб, его комната… Пока Максимус был с нами, я описывал ему всё, что видел. Но когда пришла Шеридан… Мальчик перестал со мной говорить. Я пошёл к Сальваторе… Старик долго плакал, а потом сказал мне, что это был его внук. Он жил здесь, потому что остался без родителей, а оставлять его, слепого, одного в квартире было подобно смерти. И в тот день нас начали вытаскивать из комнат, а Мэв подтолкнула его на лестнице, он упал, разбил голову, сломал несколько рёбер и умер: виском в угол ступеньки вошёл. Шеридан сделала вид, что ничего не случилось, как-то замяла это дело, иначе Мэв могли ещё раз посадить в тюрьму… – Ещё раз?! -испуганно спросил Джеймс. – Да. Она сидела в колонии для несовершеннолетних, потому что зарезала своего отца. Он её избивал, – Кай вздохнул и вздрогнул, – Сальваторе был разбит. Он хотел справедливости, очень хотел. Вместо этого… Его запугал Джаред. Настолько запугал, что Сальваторе перестал бороться хоть за что-то. Мы все здесь смиряемся со временем. Дети пока этого не понимают… Но сюда больше никто не приезжает, чтобы кого-то усыновить или удочерить. Они ждут маму. Мамы никогда не будет. Так что… Либо ты выйдешь сломленным уродом, либо тебя уничтожат физически. Я… Я ведь даже не знал имени мальчика. Джимми почувствовал, как его начало трясти, по спине побежали мурашки. – Он не был единственным. Двойняшки. Мальчик и девочка. Джаред за ними гонялся, они выбежали и утонули в болоте. Это случилось ночью. Никто не знал. Даже Шеридан. Ты не представляешь себе, как долго она орала. А в потасовках… Я боюсь даже сказать. Раз в месяц кого-то выносят и закапывают. Либо просто топят на болоте. – Откуда… Ты всё это знаешь, малыш? – Они заставляют это делать старика Сальваторе, – мальчик пожал плечами, – Он очень жалеет, хоть и хоронит порой не самых хороших людей. Когда вернулись дети, Джимми решил и их обучить рисованию роз, как и Кая. Мальчик невольно повторял каждый штрих, который показывал воспитатель. В углах листочка красовались цветы. Они были совсем не большими, хрупкими, немного неаккуратными… Но именно они вселяли в мальчика веру в то, что он хоть на что-то способен. И дети тоже радовались, когда у них хоть что-то получалось, показывали друг другу свои успехи. Но для них рисование не было такой панацеей, как для калеки. Он хотел выплеснуть на бумагу всё, что накопилось внутри… Но станет ли ему легче? Мальчик поднял глаза и увидел Джимми, мило улыбавшегося и чирикавшего с обступившими его детьми. Если бы ему было всё равно, он не стал бы так активно выяснять у мальчика все детали его попадания в приют, не стал бы жалеть. Ему, кажется, можно доверять. Даже такие ужасные вещи, как прошлое, о котором мальчишка так сильно старался забыть. Он опустил взгляд в книгу на секунду и выловил одну фразу. «Ты живёшь в своих поступках, а не в теле. Ты – это твои действия, и нет другого тебя». Глава 3. Покалеченное прошлое Джимми долго ворочался в кровати после страшных историй Кая о детском приюте. Едва ли когда-нибудь в жизни парень сталкивался с подобными местами, где царили хаос и несправедливость, где детей превращали в бесчувственных зверей или убивали вовсе, где округа, казавшаяся заброшенно-живописной, кишела трупами. Он не мог представить себе, как его воспитанники жили в этих условиях… Хоть он и был скептически настроен по отношению к неупокоившимся душам, призракам, полтергейстам и шабашу, почему-то появилась вера в то, что без вины убитые дети бродят по саду, по приюту, шумят и будят ещё живых… Он представлял себе это место во времена Кроу, как будто переносился на много лет назад, находясь в комнате. Быть может, он начал сходить с ума, не проработав и недели в этом ужасном детском доме… Но картинки воображения казались такими живыми, яркими и чёткими. Но все они становились совсем другими, стоило рассмотреть их сквозь призму Кая. Картины мутнели и становились расплывчатыми, как будто на них опрокинули банку с подкрашенной серым водой. Мальчик, который, кажется, так давно перестал смеяться… Пусть он и был невероятно грустным и загнанным, но на фоне воспитателей, директрисы и одногодок выглядел таким настоящим и искренним со своим надорванным голосом и физическим недостатком. Воспитателя мучили вопросы о прошлом мальчишки. Да, они едва ли знали друг друга, но Хэлмана слишком сильно тянуло к Каю, будто он дёргал за ниточки, привязанные ко всем конечностям Джеймса, и пытался придвинуть его к себе. Необычный мальчик… Слишком необычный. В 15 лет многие уже пробуют курево, алкоголь, встречаются с девушками, ругаются непристойными словами, не вылезают из компьютера, дерутся даже просто так. Кай был каким-то другим, словно сошедшим со страниц «Маленького принца». Он всё ещё ребёнок, чёрт побери. Ребёнок, тянущийся к свету, к высокому, к рисованию и книгам… Джеймс припоминал себя в его возрасте. Они были чем-то похожи, разве что брюнета не держали в железной клетке и не били. И Хэлман понимал, что не может оставить мальчишку загнивать там. Он сказал, что никто их больше не забирает оттуда… Но нельзя такому хрупкому цветочку расти на выжженной земле, где за ним никто не ухаживает, только он сам ищет себе влагу и укромное место от палящего солнца. У него даже подпорки нет подходящей – его совсем не годится, она почти сломана. Встав с кровати, Джеймс потянулся и наклонился к полу. Мышцы спины напряглись. Он сладко зевнул и направился на кухню, чтобы смягчить пересохшее горло водой. Который час? Почти пять утра. Чудно. Откуда эта бессонница? Ну что ж, он может раньше выйти на пробежку. Это было его терапией – занятия бегом круглый год. Дома он мог иногда поприседать или покачать пресс. В то же время гены наградили его даром есть и не толстеть, но парню этого казалось мало, хоть он и не стремился стать бодибилдером. Зато утренний свежий воздух помогал привести мысли в порядок, когда это так требовалось. Вот кто и был чокнутым, так это Джек и Кову. У них было одно странное (по мнению Джимми и Луки) общее увлечение: они ходили на скалодром и покоряли высокие стены, увешанные пластиковыми выступами. Поскольку уже дошло до скалолазания на скорость, они оба договорились как-нибудь сходить в один очень большой торговый центр, где на трёхэтажной шахте лифта сделали стену для их любимого развлечения. И это несмотря на то, что Джек курит, а Кову нужны его руки для работы… Иногда Джимми тоже думал присоединиться к ним, но в то же время здравый смысл останавливал его и говорил, что рождённые ползать по земле уж точно не могут карабкаться по стенам. Он быстро переоделся в спортивные штаны, чуть помятую футболку, надел кроссовки полегче, собрал волосы в неряшливый невысокий хвост, накинул кофту и вышел на улицу, включая музыку на телефоне, чтобы не так скучно было бежать. Лондон всё ещё пребывал в состоянии коматоза, из которого никто не хотел выходить. Тусовщики ждали выходных и пока вели нормальную жизнь, работящие ждали хотя бы шести утра, чтобы выскочить из дома и поторопиться на свои места, дети ещё спали в люльках, только лишь хозяева собак выходили в такую рань, чтобы выгулять питомцев. Джимми это мало интересовало. Его мысли занял лишь один вопрос: как можно вызволить мальчика из кошмарного приюта, прежде чем станет слишком поздно. Он боялся попросить об этом свою мать: она могла не понять его и напомнить, что помимо него у неё есть ещё один ребёнок. Сам он едва ли понимал процедуру усыновления… А ведь она могла занять не один месяц, хоть ему и нужно было срочно забирать мальчишку, пока с ним ничего не случилось. Выкрасть? Всем же как-то наплевать на калеку – есть он или нет. Только потом ему самому не поздоровится. Угрозы? А этот «всемогущий» Джаред (или Джерард? Какое это имеет значение?) не мог его прижучить в ответ? Судя по рассказам мальчика, это какой-то монстр во плоти. Подкупить? А на него не посмотрят, как на сумасшедшего? Да и где он возьмёт такие деньги? Всё же стоило наступить себе на горло и спросить у своей матери. Может, у мальчика всё же были родители? Их можно было бы найти и вернуть его, если только они не наркоманы или алкоголики. Хотя он не выглядит, как отпрыск незащищённых слоёв общества. Он такой маленький хрупкий ангел с адскими глазами. Интересно, как выглядели его отец с матерью… Как природа могла набедокурить и создать нечто подобное?.. Что ж… Ему стоило после работы завернуть домой к родителям, пока отца не будет, потому что он точно не оценит эту идею. Ему можно сказать о случившемся только по факту совершения – тогда он не сможет ничего сделать. Он всегда так делал: снял отдельную квартиру, поступил в Художественную Академию, нашёл девушку, расстался с ней, устроился работать. Отец только звонил раз в месяц и хрипло хмыкал, иногда говоря: «Ну что ж, сын… Ты знаешь, что я думаю, но это твоя жизнь – разбирайся с этим сам». Джимми это не обижало. Наоборот, развязывало руки. Он неторопливо ехал в сторону приюта. После контрастного душа мышцам стало хорошо, по телу прошёлся заряд энергии и готовность работать целый день: Хэлман не рисковал есть на своей новой работе, раз уж отзывы о местной кухне были, мягко говоря, не самыми лестными. Ребята сегодня не звонили ему: каждый из них тоже трудился не покладая рук. Трудно, наверное, целый день делать витражи или копаться в мелких деталях для нового украшения, стоять под прицелом фотоаппаратов или сидеть в студии и записывать музыку пришедших исполнителей. Для Джимми это хоть и было творчеством, но не составляло особого интереса. Теперь он хотел лишь увидеть мальчишку и удостовериться, что он смог прожить очередную ночь без сюрпризов. Двор приюта опять встретил парня пустотой – даже старик Сальваторе не курил на камне, хотя где-то в отдалении слышалось щелканье садовых ножниц. Неужели ему разрешили заняться любимым делом и восстановить сад? Джеймс лишь усмехнулся и поторопился в детскую. В холле было как-то необычно тихо… У Мэв отобрали нож или наконец-то убили? Господи, как жутко это звучит, но раз она такой ужасный человек, то ей точно добра не пожелаешь… Хэлман ускорился, скрипя старыми паркетными досками под ногами. Вот и дверь уже близко. Он не решился резко распахивать её: дети могли ещё спать или сильно испугаться такому молниеносному появлению воспитателя. Так что Джеймс приоткрыл комнату и вошёл внутрь. Детей вновь нет. Но на полу какие-то подозрительные красные пятна. Не сок, не краска… Слишком жидкие и яркие для этих субстанций… – Кай? – негромко позвал его брюнет. Конечно, это кровь. Несколько пятен расплылись цветами на ковре и между досками пола. – Кай, малыш, где ты? – Джеймс чувствовал ком, скручивающийся в животе. Если эти живодёры извели мальчика… – П-привет… – несмело произнёс мальчик, выглядевший из рук вон плохо: он побледнел, дрожал, а на скуле появился синяк. Трясущаяся рука зажимала локоть другой. Блондин не переставал закусывать губы и тихонько вздыхать. – Малыш… Что с тобой? Что это на руке? – воспитатель подошёл поближе к углу, где сидел мальчик, и опустился на колени, пытаясь убрать ладонь, скрывавшую нечто, что так привлекло внимание Джимми. – Ай! Не трогай, пожалуйста, не трогай! – пискнул Кай, ухватившись сильнее за свой локоть. – Что это? – повторил Хэлман. – Ц-царапина, – громко сглотнул мальчик, когда парень убрал его руку и разглядел длинную красную линию, тянувшуюся по всей внешней поверхности локтя, кровь с которой пропитала разрезанный рукав. – Царапина? – озадаченно спросил брюнет и взглянул в блестящие глаза блондина, – Это порез, малыш. От ножа, причём. И синяки какие-то. Кто это сделал? – Мэв. – За что? – П-просто так. Потому что я не живу с одногодками. Её это злит… – Тебе помощь нужна. Рана плохо выглядит. – Я не пойду в медпункт… – сдавленно пробормотал Кай, как будто кто-то сильно сжал его глотку. – Почему? – Они отрубят мне руку. Они часто так делают. Потом скажут Шеридан. Шеридан скажет Джареду. Он опять начнёт за мной гоняться. Он сделает мне намного больнее. П-правда, – он облизнул свои сухие обескровленные губы и шмыгнул носом. – У них есть лекарства? – Н-нет. Их нигде нет. – Даже у Сальваторе? – Даже у старика. Их нигде нет. – У тебя есть платок или остатки маленькой одежды? Хоть какая-то ткань? – Нет. – Будешь против, если я отрежу рукава? – Нет, – мальчик протянул свои худенькие руки Джеймсу. Тот нашёл в каком-то ящике ножницы и осторожно срезал ткань с его кофты чуть выше локтя. Он смочил грязный кусок в чашке с водой, стоявшей у Кая в углу, протёр кожу, чтобы убрать засохшие пятна, попытался остановить кровотечение, а потом замотал в чистый рукав пострадавший локоть. Мальчик даже не поёжился. Он только с нескрываемым любопытством следил за руками Хэлмана, проводившими нехитрые махинации. – Ну вот, так-то лучше. И не так больно, да? – Джимми нежно погладил мальчика по голове, когда закончил с раной, – Ты же знаешь, что такая повязка долго не продержится, да? – Догадываюсь. – Она ударила тебя? – Несколько раз. Потом кинула нож вдогонку. Он только скользнул. Могло бы быть и хуже. – Я привезу тебе что-нибудь завтра. Такую рану не мешало бы зашить. Но… Боюсь, я не врач. Не тревожь руку, хорошо? Она может опять начать течь. Мальчик кивнул и прикусил нижнюю губу, подтягивая к себе здоровую ногу и вытягивая больную вперёд. Он аккуратно устроил порезанную руку на коленке, чтобы она держалась прямо, а целой упёрся в пол. – Джимми… – тихо позвал он. – Да, малыш? – Тебе и вправду меня жалко? – Конечно. А ты как думаешь? Можно ли не пожалеть мальчика, которому делают больно? – С-спасибо, что жалеешь меня, – пробормотал он. – Не стоит благодарить за это, малыш. Любой человек, у которого есть сердце, не смог бы ударить тебя, как все они. Кай незаметно кивнул и уставился в одну точку. Голодно… Очень голодно… Он даже не смог съесть помои Джареда: Мэв атаковала сразу при входе в столовую. Он никогда так быстро не бегал, даже с палкой. Мальчик умчался в детскую, испугался не на шутку и пытался придумать, что сделать с порезом, но ничего не приходило в голову, потому что все мысли спутались от боли. Как же теперь хочется есть… – А где все остальные? – Учатся. – А ты…? – Я не могу учиться. Мои одногодки не дают и минуты спокойно просидеть. Начинают стрелять бумагой, тыкать, вешать на спину странные записки… Но я умею читать, считать и писать. Если мне дать книгу, то я смогу запомнить что-нибудь. У меня неплохая память. – Хорошее умение. Ты тренировался? – Угу. Когда-то Максимус принёс нам толстенную книгу по истории. Я успел прочесть около половины. Я примерно помню события в Великобритании с самого начала по 1780 год. – Не все школьники могут их запомнить. – Максимус тоже так говорил. Джимми до сих пор чувствовал страх за жизнь мальчика, потому что ему слишком сильно не нравилась новая рана. Но тот начал приходить в себя, на бледных щеках появилась тень румянца. – Малыш… Я знаю, ты, наверное, очень хочешь забыть о своём прошлом, но… Ты можешь рассказать мне что-нибудь о себе? Я до сих пор не могу понять, почему ты оказался здесь, если у тебя есть мама… И почему Кроу не смог тебя пристроить. И перелом… Кай нахмурился, но не так, как все дети, когда им дают сложную работёнку или не позволяют очередную шоколадку. Блондин смотрел на брюнета своим прошибающим насквозь взглядом и пытался снять с нижней губы шкурку передними зубами. Взгляд поблуждал по потолку, а потом опять опустился на Джеймса. – Думаю… Если ты дважды спас меня, то… Ты не сможешь предать? – Я никогда не предам тебя, малыш, – мягко произнёс парень, взволнованно смотря на мальчика. – Я поверю. П-постараюсь, по крайней мере… – он пододвинул к себе рюкзак и выудил из него медальон здоровой рукой. Покрутив его между пальцами, мальчишка смог открыть крышку и протянул его воспитателю. Джимми вгляделся в небольшое изображение, потускневшее со временем. На нём была девушка, совсем юная, кажется, такого же возраста, как и Кай, такая худенькая и напоминавшая лесную нимфу или ангела в своём белом полупрозрачном платье, с длинными светлыми волосами и огромными голубыми глазами. Сразу было видно, что мальчик почти полностью был похож на неё. – Это моя мама, Айрис, – голос мальчика стал совсем другим, каким-то нежным, заботливым, грустным, как виолончель. – Твоя мама… Очень красивая. Такая маленькая и хрупкая, как девочка, – Джеймс бережно вложил раскрытый медальон в руку Кая. – Она и была девочкой, когда забеременела от этого сукиного сына. Ей было 15, как и мне сейчас, когда он её изнасиловал. Дедушка Малфурион не сказал ей ни слова, как сейчас отцы орут на дочерей, что они подзаборные потаскухи… Он почему-то был рад, хоть и не знал, от кого. И когда В… Он пришёл к нам домой и сказал, что это его сын… Маму сильно колотило. Но она не смогла его выгнать. Она хотела. Но не говорить же дедушке о том, что В её изнасиловал. Иначе дедушка взял бы ружьё и прикончил его на месте. Так появился я, Кай Габриэль. Странное имечко? Дедушка не любил обычные имена. Он мне его и дал. Думаешь, я жил долго и счастливо, рос в любви, меня холили и лелеяли? До четырёх лет – да. Потом… – мальчик помотал головой, – Он и до этого часто бил маму, пока дедушка не видел. А потом дошла очередь до меня. Я играл во дворе, когда В подошёл ко мне и изнасиловал в первый раз. Ничего не сказал, просто скрутил руки и закрыл рот. Мама уже ничего не могла поделать. – А у тебя не было домашних животных? – Нет. В не разрешал их держать. У нас была Герда, но он её застрелил, когда мы переезжали. Она просто знала, что… В был очень плохим человеком. Дедушка никогда не держал её на цепи, а В приковал, потому что наша девочка бросалась на него и хотела загрызть, – мальчик судорожно вздохнул, – Я скучаю по дедушке… Он никогда не дал бы меня в обиду. Но он умер. Сукин сын его отравил. – Откуда ты знаешь? – испуганно спросил Джеймс. – Дедушка был здоровее любого быка. Как в шестьдесят лет такой человек, никогда не жаловавшийся даже на фантомную боль, мог истечь кровью и умереть в одну ночь? – Бабушка у тебя есть или была? – Не знаю. Дедушка говорил, что она давным-давно сбежала с каким-то пиратом, оставив его одного с мамой. – С пиратом? – подозрительно переспросил Джимми. – Ну, на маскараде он был в костюме пирата, – мальчик пожал плечами, – Бабушка даже не знает о моём существовании. Она ни разу не приехала и не позвонила. Её не интересовало даже происходящее с мамой. Д-да, вот… – Кай едва не поперхнулся воздухом, пока вздыхал, – Когда В убил дедушку и Герду, мы переехали. Он ещё два года бил и насиловал нас с мамой. Приходил ночью пьяный и начинал. Мне было шесть, когда я взбунтовался. Он практически выломал дверь в комнату, а я спрыгнул со второго этажа. Он меня избил, я сломал ногу… Потом ночевал в собачьей конуре. Мама привезла меня сюда и отдала Максимусу. Оставила мне конверт и сказала, что я смогу открыть его, когда мне исполнится 16, если я здесь задержусь. – Ты так и пришёл без гипса? – Да. Проблема не в том, что моя мама была настолько безответственной, что не видела моих мучений, а очень торопилась и не хотела, чтобы её лишили родительских прав. Она обещала меня навещать, но за девять лет я ни разу её не видел. В двенадцать я очень злился и думал, что у неё появился другой ребёнок, а обо мне она забыла, ненавидел её, но потом успокоился и понял, что это всё из-за В. Он может её не пускать. А, может, Шеридан не даёт ей со мной увидеться… Я и сам не знаю, – мальчик отвёл глаза и положил медальон, до сих пор лежавший в его руке, обратно в рюкзак. Джеймс видел, что ничего хорошего в воспоминаниях о прошлом Кай не видел – они только сильнее его печалили. Но он казался совсем другим – не просто странным мальчиком, которого все бьют. Он маленький несчастный человечек, натерпевшийся за свою жизнь того, что не каждый взрослый смог бы пережить. У него почти никогда не было нормальной жизни, когда его бы любили и не причиняли боль. Ни дома, ни в приюте – никогда. Он не успел побыть ребёнком, которого бы лишний раз могли побаловать шоколадкой, игрушкой или походом в зоопарк. Он всю жизнь заперт в своём кошмарном прошлом и убийственном настоящем как морально, так и физически. У него нет никого: ни друзей, ни родственников, ни даже союзников. Если они и были, то их сметали на пути плохие люди, вроде его биологического отца, директрисы Шеридан, Мэв и Джареда. Такой маленький и одинокий в огромном мире, где никто даже не может просто протянуть ему руку и поднять с пола. – Джимми? – Д-да, малыш? – он шумно сглотнул и потёр глаза. – Как думаешь… Моя рука быстро заживёт? Хэлман едва сдерживался, чтобы не расплакаться при мальчике. Но этот вопрос довёл его до внутренней истерики. – П-просто… Мне очень нужна эта рука. Я не смогу ходить без неё. Буду падать. Палку держать неудобно. Будь у меня костыль или что-то в этом роде, то… Я бы и не жаловался, но… – Кроу не пытался поставить тебя на костыли? – Пытался, но подходящих не было. Они были очень высокими для меня. Я же совсем… Маленького роста. Сейчас они были бы как раз, но… Шеридан их закрыла на чердаке. – Я обязательно привезу тебе завтра лекарства. Чтобы рука быстрее прошла. – Спасибо. Ты очень хороший, – в уголках его губ вновь спряталась улыбка. Когда Джимми в последний раз проходил мимо детской спальни, он услышал очень странные звуки из угла. Подойдя к плохо освещённой части комнаты, он увидел свернувшегося клубочком Кая, рыдавшего в голос во сне, а его слёзы были размером с приличные горошины. Сердце воспитателя обливалось кровью от этого зрелища. Он не стал будить мальчика, а взял его на руки и, прижав к себе, попытался укачать, мурлыкая под нос мотив какой-то метал-баллады. Несмотря на возраст, блондин оказался на удивление лёгким, как пёрышко. Хэлман на секунду представил, насколько ужасные сны видел Кай после водопада воспоминаний, которым он так легко поделился с ним. В груди резко защемило: парень до сих пор не мог отойти от осознания факта, что встретил настолько ненужного мальчика. Он, как забытая игрушка на остановке – за ним едва ли кто вернётся. Его, скорее, швырнут под дождь или колёса проезжающего автомобиля, чтобы посмеяться. Ох уж эти жестокие дети… А хозяевам, наверное, купили новую игрушку взамен старой, чтобы не плакали. И у Джимми был шанс спасти маленького плюшевого зайчика с одной распоротой и одной оторванной лапкой. Нужно было только поторопиться, прежде чем ему непоправимо навредят. Он стал плакать намного тише, уже безмолвно, но слёзы всё ещё были огромными и горячими, оставляли влажные следы на его грязном лице. Какой ужас – мальчик спит на полу, в самом углу комнаты, где нет ни подушки, ни одеяла, ни даже тоненькой простынки. Он подкладывает свои тоненькие холодные руки под голову – так ведь опять откроется рана на локте. Может, он плачет именно поэтому – ему очень больно? Как так можно? Всего шесть кроватей? А если воспитанников станет больше? Они тоже будут спать по углам? А что здесь происходит зимой? Наверное, на полу становится очень холодно спать. Но где тогда кантуется Кай? Джеймс взглянул на его влажное лицо. Чуть лучше – слёзы стали крохотными. Хэлману было тяжело это делать, но он пристроил мальчика в углу на спине, раздобыл какого-то старого потрёпанного медведя и подложил под голову вместо подушки. Немногим лучше, но что поделать, если другого выхода нет? Он вышел на улицу. Уже начинало темнеть. Джимми слегка поёжился, сев в машину. Ему нужно было любой ценой уговорить маму взять этого мальчика к ним домой. Если она не согласится… Чёрт, он тогда потеряет всякую надежду на справедливость в мире. Почему кому-то достаётся всё на блюдечке с голубой каёмочкой, а кто-то спит в углу с больной рукой? Почему он не может помочь всего лишь одному мальчику? Он же не просит усыновить всю свою группу, а всего лишь этого парнишку с холодным взглядом! Ей даже не придётся с ним возиться – Джимми увезёт его к себе и выходит, найдёт врача, чтобы вылечить ногу, будет делать для него всё, что он захочет… Но пока вся надежда на маму… – Привет, мам, – Джеймс появился на пороге квартиры своих родителей ровно через тридцать четыре минуты после выезда. – Здравствуй, Джимми, мой милый сыночек! – женщина с чёрными волосами, связанными в пучок, обняла парня и тепло улыбнулась, -Рада, что ты заехал. Проходи на кухню – налью чаю. Не забудь вымыть руки. Смыв с рук остатки очередного рабочего дня, Хэлман прошёл на кухню и присел на краюшек стула, ожидая, пока мама поставит на стол чайник с вкусной клубничной заваркой и пару пирожных. – Как дела на работе? -она присела напротив него. – Не очень… – вздохнул Джеймс, всё ещё думая, как начать разговор с матерью. – Что-то случилось, дорогой? – Почти, мам… – Что? – Понимаешь, в том приюте живёт один мальчик… Ему всего пятнадцать, но он хромой, и ему просто не повезло в жизни. – Как это? – Его совсем никто не любит. Отец насиловал и избивал, мальчик выпрыгнул в окно и сломал ногу, мать вывезла его в приют, чтобы защитить, а потом там сменилось руководство на каких-то чудовищ, которые пытаются убить его всеми силами. Сегодня воспитательница его одногодок, с которыми он не живёт, пульнула в него нож. Он ранен, довольно серьёзно. – О Господи… – вздохнула женщина. – Да. Мам, мне нужно его оттуда вызволить. – Как, Джимми? – Вы с папой не могли бы… Усыновить его? – Джеймс Александр Хэлман…! – женщина привстала. – Он даже не будет с вами жить! Мне не дадут его оттуда вызволить самому. Вы даже его не увидите – он будет со мной. – Боже, Джеймс… Зачем тебе этот хромой мальчик? Тебе о своей жизни позаботиться надо – у тебя даже девушки нет! После Корнелии ты так никого и не встретил. – Мам, о чём ты? Какие девушки?.. – Значит, девушки тебя не интересуют, а какой-то мальчик…? – Он погибнет, понимаешь? – Сколько лет он там живёт? – Почти десять. – Вот десять лет прожил – ещё десять и проживёт. – Мам… Он станет моральным уродом, как все там. Он хороший, он очень хороший, понимаешь? У него даже детства не было. Он не ходил по пятницам в зоопарк и не ел шоколадный пломбир, обнимая мишку. – Ты умоляешь меня, как будто щенка из питомника пытаешься взять. Джимми… Ты понимаешь, что всё может оказаться совсем не так, как говорит тебе этот мальчик? Он просто давит на жалость. – Давит на жалость? Мам, я видел своими глазами, как его пытались избить, как работает с ними их воспитатель, что у него локоть порезан, в конце концов там есть свидетель того, что всё, что я говорю – чистейшая правда! – продолжал напирать Джеймс, позабыв о чае. – Даже если так… Не забывай, пожалуйста, что у нас с отцом не миллионы фунтов в швейцарских банках, что нам ещё надо вас с братом как-то поставить на ноги, потому что ни у него, ни у тебя нет нормальной работы… – У него есть работа – он компы взламывает! У меня есть работа – я вдалбливаю в головы детей, что такое хорошо, а что такое плохо! – Джеймс… – она приподняла бровь. – Мам… – Ты понимаешь, что он человек в конце концов? Мы будем в ответе за его жизнь, нужно будет отправить его в школу, в университет… Мы точно не готовы через это ещё раз пройти. Прости, Джеймс, но окончательный ответ – нет. – Мам… – Джеймс, разговор окончен. Он долго сверлил свою мать взглядом, но это не помогло. Однако миссис Хэлман была очень мудрой женщиной, поэтому точно знала, что её сын на этом не остановится, поэтому в её рукаве всегда был припасён козырь. Глава 4. Помоги мне Едва Джеймс успел выйти из душа после пробежки, как испугался не на шутку, увидев на крючке в коридоре красный плащ. Парень точно знал, что это значило… Одно и то же каждый раз, когда в его голове появлялась очередная безумная идея. Он поёжился и собрал влажные волосы нашедшейся невесть откуда китайской палочкой в нечто неряшливое и едва ли напоминавшее причёску. Ничего, утренние гости его и не таким могли лицезреть: он мог и не успеть помыться после занятий спортом и ходить в своём спортивном костюме или даже не выйти на пробежку, а предстать в таком виде, как будто всю ночь страстно занимался любовью с подушкой и одеялом. Хэлман прошёл на кухню и остановился в проходе, облокачиваясь на дверной косяк и скрещивая руки на груди. – Доброе утро, Корнелия. Что ты здесь делаешь? – недовольно спросил брюнет, наблюдая за девушкой, разливавшей кипящую воду из чайника по чашкам. – Твоя мама опять попросила меня провести с тобой воспитательную беседу, – довольно живо отозвалась она, несмотря на то, что встала буквально час назад. – Понятно, – Джеймс цокнул языком, – Самая лучшая причина позвонить моей бывшей, выдернуть её из кровати… – Не ворчи, – она развернулась и поставила поднос на стол, присаживаясь на один из стульев, кладя перед собой руки и скрещивая между собой пальцы, – Что случилось? Корнелии Блашмур было столько же лет, сколько и Джимми. Они всю жизнь прожили в соседних домах, их родители хорошо общались, так что мальчику и девочке суждено было стать лучшими друзьями, почти на уровне «брат и сестра». Но в какой-то момент, в последнем классе школы, если говорить точнее, подобные чувства отошли на задний план и переросли в нечто более романтическое. Начались бессонные ночи, бесконечные телефонные разговоры, тошнотворно милые сообщения, прогулки под ручку, поцелуи под дождём… Кажется, всё было абсолютно идеально, почти как в сказке, но юноша и девушка в какой-то момент поняли, что… им не светит общее будущее, свадьба, дети, одна кровать на двоих. Они так и остались лучшими друзьями, но по привычке, когда миссис Хэлман нуждалась в голосе разума, чтобы выбить из её младшего сына дурь, Корнелии приходилось приезжать к своему бывшему возлюбленному и вразумлять его, используя все возможные доводы, подкреплённые цитатами из кодексов, поскольку она успела получить образование юриста. Девушка была хороша собой: худенькая, среднего роста, бледная, с чувственными чертами лица, голубыми глазами в обрамлении чёрных ресниц… При этом с огненно-рыжей копной длинных вьющихся волос, всегда собранных в аккуратную причёску. Ещё у неё была большая грудь и задница, что делало Блашмур желанной для многих парней и нескольких подсудимых, которых ей приходилось защищать. Девушка относилась к такому «подарку природы» с иронией, но лишний раз старалась не особо выделять зону декольте или свои ягодицы, чтобы не привлекать излишнее внимание туда, куда ей было совсем не нужно. Несмотря на подобные ухищрения, она выглядела элегантно, как самая настоящая леди… Намного элегантнее, чем её бывший парень, стоявший сейчас в каких-то домашних штанах, мятой футболке и с бардаком на голове. – Разве, мама ничего тебе не рассказала? – лениво спросил Джимми, присаживаясь за стол. – Я едва ли смогла понять хоть что-то в потоке воплей и возмущений, – спокойно ответила девушка, отпив напиток из чашки, – Итак? – Я попросил её усыновить одного парнишку. А она завелась и сказала своё строгое «Нет». – Интересно. Может, ты начнёшь с самого начала, как принято, а не с конца, как ты хочешь? – Корнелия положила ногу на ногу. – Зануда, – ухмыльнулся Джеймс, – Хорошо. Я устроился работать в детский дом воспитателем чуть меньше недели назад. В младшую группу. И случайно познакомился с одним мальчиком… Он никому там не нужен. Его только терзают все, кому не лень: бьют, обижают, воспитательница одна вообще нож метнула – у него теперь порез на локте нехилый. Я просто не хочу, чтобы он так и продолжал там гнить. Мне нужно его вызволить. Но… Видишь, мама отказала. Возможно, мне придётся вытаскивать его оттуда как-то самому, – брюнет нахмурился и тоже отпил из чашки, а потом поднялся со стула и пошёл искать сахар, – Тьфу, горько-то как… Ты совсем обо мне не заботишься, сестричка: запамятовала даже, что я не могу пить чай без сахара, потому что он противный. – Джимми, ты понимаешь, что если ты усыновишь этого ребёнка, то не сможешь вот так просто от него избавиться, когда он тебе надоест? Это не игрушка. Это человек. Маленький, но человек. Тебе придётся воспитывать его, как своего собственного сына, – медленно проговорила рыжая, пока её собеседник перемешивал сахар в чае, ударяя ложкой по стенкам. – Конечно, я это понимаю, – хмыкнул Джеймс и вытащил столовый прибор, – И я к этому готов. Но я его не то, что усыновляю… Я собираюсь быть его опекуном, а не приёмным отцом. Звучит это как-то паршиво. – Сколько лет ребёнку? – Пятнадцать, почти шестнадцать. – Он… Даже уже и не ребёнок. Я думала, он совсем малыш, раз живёт в детской группе. – Нет, – он помотал головой, – это ради его же безопасности. – Но, насколько я поняла твою маму, он калека, верно? – У него просто неправильно срослась нога много лет назад. Она не двигается в лодыжке и болит. – И ты готов работать всю жизнь ему на лекарства? – фыркнула Блашмур. – Да, готов, – упрямо парировал Хэлман, – Я найду ему врача, буду за ним ухаживать, что бы ни случилось… – Понимаешь ли… – девушка вздохнула и постучала своими длинными перламутровыми ногтями по столу, – Ты не сможешь забрать мальчика себе. У тебя для этого должны быть жена, определённый доход, своя квартира… Откуда ты возьмёшь эти бумаги, которые смогли бы подтвердить хоть что-то из этого, если ты одинокий художник, живущий на съёмной квартире без гроша? – Ты мне в этом поможешь, – он ткнул пальцем в её сторону. – Я?! – переполошилась рыжая, прижав руки к груди, – Ты знаешь, что подделка бумаг карается уголовно…? – Измена дружбе тоже карается, правда, не уголовно, Корнелия. Я перестану с тобой общаться, если ты мне хоть как-то не поможешь, – серьёзно произнёс Джеймс и откинулся на спинку стула, – Заберу ключи, перестану отвечать на сообщения и пускать на порог. Ещё расскажу твоему новому парню все гадости, о которых я знаю всю жизнь и поклялся держать в тайне. – Фу, Джимми! От силы я смогу стать твоим адвокатом или соучастницей преступления, если ты подделаешь бумаги или выкрадешь мальчика. Быть может, для него уже нашли подходящих кандидатов на роль родителей…? – неуверенно произнесла она, водя пальцем по краю блюдца. – В этом приюте уже около пяти лет не появляются люди, желающие хоть кого-то усыновить. Послушай, – он навис над столом, -обычные дети, у которых всё в порядке, не рыдают во сне в голос. Этот мальчик помимо прочего ещё и жертва домашнего насилия. Или как это на вашем птичьем языке закона и порядка правильно звучит? Его отец с четырёх до шести лет избивал и насиловал, в общем. А что ты мне предлагаешь? Уповать на то, что однажды хоть кто-то забредёт и заберёт его оттуда? Может быть уже очень поздно, когда хоть кто-то на это решится. Его здорово сломали за все эти годы. Осталась последняя соломинка, после чего пути обратно не будет. Он станет таким же отвратительным упырём, как и его одногодки, пытающиеся убить свою воспитательницу уже не первый год. Он достоин намного большего, чем, Богородица меня за ногу, сидеть у чёрта на куличиках взаперти и ждать чуда, которого никогда не случится. – Ты закончил? – равнодушно спросила Корнелия, когда он утих. – Да, закончил, – хмуро ответил Джимми. – Вот кому надо было идти в адвокаты, а не в художники… Эх, Джимми-Джимми-Джимми… – она покачала головой. – Что, юридически даже не попытаешься остановить меня? Где цитаты из ста миллионов кодексов, указывающих на то, что я ничего не могу сделать? – он отчаянно посмотрел в её глаза. – Не психуй с утра пораньше. – она усмехнулась. – Хорошо. Тебя не сбить с пути – значит, ты действительно решился и пойдёшь до конца. Протяни ещё один день без глупостей. Я знаю одного человека, который шарит в делах, связанных с усыновлением. Мне скажут, что делать, тогда сможешь пойти и набедокурить. А пока… Потерпи. – Ты… Действительно мне поможешь? – Чем смогу. Это не значит, что у нас что-то выйдет или вроде того… – тяжело вздохнула девушка. – Спасибо тебе, – он кротко улыбнулся. – Пока не за что. Но ты будешь у меня в должниках до конца жизни, Джим! – Я в курсе, – он засмеялся, отхлёбывая подслащенный чай. С груди свалился крошечный осколок булыжника, сдавливавшего его сердце. Джимми надеялся, что коллеги его подруги смогут придумать хоть что-то, чтобы он смог забрать Кая. Даже если и нет… Он готов был пойти на преступление, шантаж и угрозы, лишь бы дать подростку то, чего он лишился: радостное детство, друзей, физическую полноценность, любовь, комфорт и безопасность. Эта мысль вселяла в него решимость и веру, что всё обязательно получится. Пока он укладывал в свой небольшой рюкзак бинт и пару пузырьков с разными жидкостями: всё-таки обещал, что найдёт более подходящую повязку для той раны. Совсем маленькая вещь, которую он пока может сделать для мальчишки. Он понятия не имел о правовых системах и порядке усыновления детей в приютах Великобритании – их этому никогда не учили. Что у них было? История, искусство, немного философии. При этом искусство и история тесно переплетались по эпохам. Они то изображали античность, то готику, то сюрреализм. Художники поэтому и жили в непонятной собственной Вселенной, имевшей хаотическое строение. Во что они верили? В анархию. Что было их религией? Атеизм. Было ли у них будущее? Едва ли. Джимми придерживался несколько иных взглядов, находясь на какой-то грани реальности, периодически сталкивавшейся с его лбом, когда он видел нечто похожее на то, что творилось в том приюте. Сейчас он откинул в сторону своё художественное начало. Весь свет мира словно сошёлся на тощем белокуром мальчике сравнительно небольшого роста с покалеченной ногой. Хэлман и сам понимал, что его идея становилась навязчивой, но он делал это не для себя, а для него. В какой-то степени мальчишка тоже художник. Во что он верил? В анархию. Что было его религией? Атеизм (а мог ли он вообще верить во что-то, когда не осталось ни веры, ни надежды, ни любви?). Было ли у него будущее? Едва ли… После приюта, если быть точнее. Но Джеймс смог бы ему помочь вырасти хотя бы относительно нормальным человеком и осуществить мечту стать художником. Да, во всяком случае, брюнет не понимал то, в чём разбиралась его бывшая девушка. Ему оставалось только надеяться на то, что она либо позвонит вечером, либо придёт с утра пораньше и напугает его своим появлением. Ох уж этот обмен ключами от квартир в своё время… Хотя он мог бы ей и отомстить: прийти в её дом и дождаться Корнелию там. Но, может, у неё уже появился другой, так что визит художника мог бы поставить один очень и очень большой вопрос касательно отношений. А он как-то не хотел потом сидеть и успокаивать подругу детства на кухне, понимая свою бесконечную вину перед ней. Он начинал ненавидеть ивы: они переставали предвещать хоть что-то хорошее. Они были знаком болот. В болотах плавали трупы детей. Детей убили воспитатели. Воспитатели остаются безнаказанными. Одна большая мрачная логическая цепочка. Как отвратительно. Джеймс поёжился, проезжая мимо них. Он торопился к мальчику, так ждавшему встречи с ним; боялся, что опять опоздает и увидит лишь последствия каких-нибудь драк или преследований. Как тут не стать параноиком с такими проблемами каждый день?! Рюкзак лежал на переднем пассажирском сидении. Сейчас… Сейчас всё будет под контролем… Сейчас полегчает… Как же он жалел, что у мальчика нет телефона, чтобы они могли общаться по ночам. Хэлман жутко боялся, что однажды приедет, а Сальваторе, старый садовник Сальваторе, скажет со слезами на глазах, что Кая пришлось закопать где-то под чёрным дубом, когда их повар вырвал ему сердце и зажарил на сковородке. Он пулей выскочил из машины, даже не успев толком поздороваться со сторожем, пробежал по ступенькам и коридору, не прислушиваясь к шуму на втором этаже и довольно резко распахнул дверь. В зале опять никого не было, но в уголочке свернулась калачиком тощая фигурка. От громкого скрипа двери мальчик оторопел и едва не подскочил на ноги, как маленький трусливый кролик. Джеймс отдышался и прикрыл комнату. – Н-не бойся. Всего лишь я, – успокаивающе произнёс брюнет. – Привет, – тихо ответил блондин, смотря на рюкзак в руке воспитателя. – Как твоя рука? – Щиплет. Но чуть лучше, чем вчера. Хэлман опустился на колени напротив Кая и расстегнул рюкзак. Мальчик положил раненую руку на согнутую коленку. Джеймс и сам видел, что на грязном неровно отрезанном кусочке ткани появился бордовый след. Воспитатель достал ножницы и разрезал временную повязку, которую пришлось отрывать от раны, началось новое кровотечение. Блондин вновь даже не пискнул, чувствуя причиняемую боль. Светло-серые глаза внимательно следили за набухавшими рубиновыми каплями, растекавшимися по коже. – Это ты… Подложил мне того медведя под голову? – тихонько спросил он. – Да. Наверное, очень неудобно без подушки? Ты часто спишь на полу? – В последние пять лет – каждый день. – Ты знаешь, что плачешь во сне? – Нет, но и не отрицаю… – вздохнул он. – Плохие сны? – с пониманием поинтересовался Джеймс, протирая рану антисептиком. Мальчишка лишь кивнул и нервно прикусил губу, всё же ощущая нарастающее жжение в порезе. Но он слишком верил этим чуть тёплым рукам художника, чтобы отдёрнуть свою. Он не сделает больно. Никогда не сделает. Он обнимает и гладит по голове. Это ведь что-то значит? А то, что происходит сейчас – временное явление, всё пройдёт. – У тебя нет одеяла? – Нет, – блондин помотал головой, – Для тех, кто спит в углу на полу, оно не положено. – А как же зимой? – Джимми задал вопрос, который мучил его весь вечер, – Ведь очень холодно. – И зимой нет. Я перехожу спать к батарее. У меня давно не было кровати. И хорошего сна. Я… Мало сплю. что видеть меньше кошмаров. Хэлман остановил текущую из раны кровь и промакнул её ещё раз, прежде чем обработать жидким пластырем. Возле босых ступней мальчика собиралась небольшая кучка грязных бинтов, но он не обращал внимания. Только что-то пригревало изнутри, когда чуть шершавые руки художника вновь касались его повреждённой кожи. – Ты видел их тогда, когда была кровать? – Не помню. Кажется, нет. – Мышцы, наверное, затекают? – Ничего страшного, – хмыкнул мальчик. – Бывало ли так, что детей становилось больше, чем кроватей? – Нет. и уже давно. Боюсь, если они повзрослеют и уйдут, то я останусь совсем один. В ясельной группе никого нет. Жидкость янтарного цвета растеклась по желобку раны и стянула кожу липкой коркой, напоминавшей смолу. Кай с интересом смотрел на свою руку, на которой происходили такие странные превращения. В уголочки сухих потрескавшихся губ вновь закралась улыбка. Джеймс подул на рану и, убедившись, что пластырь достаточно подсох, бережно принялся заворачивать локоть в чистые бинты, но не слишком туго, а чтобы мальчик мог сгибать руку. – Ты боишься остаться один? – грустно спросил Хэлман. – Да. Тогда у них не будет причины держать меня в младшей группе, и я опять попаду к одногодкам. А тебя… Попросту уволят. – Кай, ты… Хочешь, чтобы я забрал тебя отсюда? – с надеждой спросил Джеймс, выпуская его обработанную руку из своих ладоней. – Что… Ты сказал? – Ты хочешь уехать из приюта вместе со мной? На глаза мальчика навернулись слёзы счастья и горя вперемешку, когда он медленно кивнул, как будто не веря своим ушам. Он не моргнул ни разу, а так и продолжал пристально смотреть на воспитателя. – Только если ты согласен… Я найду способ, и мы вместе уйдём отсюда. Я никогда не оставлю тебя, малыш. – Н-не оставишь? П-правда? – он пытался не поперхнуться воздухом. – Правда. Ты не будешь жить в приюте и бояться. Но… Моя очень хорошая подруга должна будет сегодня сказать мне, что делать, чтобы эти мечты стали реальными. Кай всё же поперхнулся воздухом. Его лёгкие сжались. Горло начало болеть от дерущего кашля. Он очень пытался не заплакать вновь, пусть и от счастья. Неужели… Неужели желания, загаданные на падающие звёзды или просто ночью, когда Кай обращался к чему-то неведомому, не имевшему для него названия, сбываются? Чудеса существуют? Это ведь не сон? Нет, всё хорошее бывает только во сне… Он давно этого не видел, но порой ему совсем не хотелось открывать глаза и понимать, что он всё ещё здесь, совсем один, никому не нужный, без семьи. – Твоя рука… Больше не болит? – осторожно спросил Джеймс, возвращая мальчика к реальности. – Не так сильно. Я же… Могу теперь ей шевелить? – Не очень активно, – предупредил Хэлман. – Мне только опираться, – пояснил блондин, кивая на треснувшую палку, – Эх… Н-ну вот… – он недовольно посмотрел на повреждение, из-за которого ветвь практически переломилась пополам. – Что случилось? – испуганно спросил брюнет. – Она сломала мою трость, – глухо произнёс мальчишка, откладывая её в сторону, впутывая пальцы в волосы и потирая виски, – Я… Я совсем не могу ходить, Джимми. Я… Д-даже не могу без неё встать. Или сд-делать хоть один шаг. Такое чувство, что я балансирую на лезвиях на одной ноге. – Где ты её нашёл, эту палку, малыш? – Попросил у Сальваторе. Я даже не смогу к нему выбраться, чтобы попросить новую. З-земля становится очень холодной. От холода гораздо хуже, чем просто от ходьбы. Джеймс тихо охнул. Господи, да почему мальчик должен мучиться каждый день от каких-то нелепых случайностей? Только починили руку, а теперь он остался без трости. И каждое слово, произнесённое дрожащим голоском, отдавалось во всех клеточках тела воспитателя. Он… Такой несчастный. Если бы только у него были костыли… Те самые, которые под замком на чердаке, а не ветка, от которой маловато толку. Он напоминал сейчас фарфоровую девочку из одного фильма, когда большой тяжёлый стол упал ей на ноги и отколол их. Джимми очень не любил эту сцену, потому что у него ёкало сердце. Но как иначе можно описать происходящее с Каем, сидящим в уголке и едва не впадающим в истерику от лимита собственных возможностей? – Я скоро вернусь, просто подожди, – с жалостливой полуулыбкой произнёс Джеймс, поднимаясь на ноги и выбегая на улицу. Он едва не врезался в Сальваторе, остригавшего засохшие розы. Парень не стал обмениваться формальностями и сразу перешёл к делу, рассказав о случившемся накануне и попросив отыскать подобную палку. Сторож кивнул, оставил свои погибшие розы и полез на стоявшее неподалёку дерево. Несколько раз он постучал топором по мёртвой ветке, прежде чем та откололась. Затем он отрубил от неё маленькие веточки, оставив только рогатину сверху. Приняв новую трость, Джимми сердечно отблагодарил садовника и поспешил обратно. Кажется, Кай даже не шелохнулся с того момента, как он ушёл. – Эй, малыш… Я принёс тебе новую, – улыбнулся Хэлман, кладя палку рядом с мальчиком на полу. Кай выпутал пальцы из волос и с удивлением взглянул на трость. Затем его пронзительные глаза поднялись на воспитателя. В этом взгляде было намного больше, чем в сотнях произнесённых «Спасибо», хотя бледные губы прошептали это слово. – Помочь тебе подняться? – предложил Джеймс. – Н-нет. Я встану… – блондин напрягся, цепляясь за палку и поднимаясь на ноги. Он поджал больную, затем опустил её на пальцы и сделал несколько шагов, прежде чем перестал шататься. После случившегося в столовой он больше не ел, а в его тщедушном тельце каждая калория была на вес золота, так что даже недлительное голодание утомляло его и отнимало силы. Но мальчик не собирался туда идти: он слишком боялся, что Мэв что-то не понравится, и она бросит нож ещё раз. По крайней мере, она сказала, что убьёт его, если он попадёт в поле её зрения. А просить воспитателя туда сходить казалось наглостью и кощунством после всего, что тот для него сделал. Хэлман едва сдерживался, чтобы не отобрать у мальчика палку и не отнести его на руках к себе в машину, чтобы по-тихому забрать. Нет, нельзя нарушать законы раньше времени: он пообещал Корнелии не делать глупостей, иначе она могла бы не выполнить своё обещание. Джеймс едва дождался конца рабочего дня. Он старался не тревожить Кая, который стал сам не свой после предложения выйти на свободу. Воспитатель играл с детьми. Та девочка с косичками, которую звали Мэган, сидела всё это время подле калеки и гладила его по плечу, стараясь вытащить из плена мыслей. Мальчик качал головой на то, что она его спрашивала. Девочка была явно расстроена его состоянием и очень хотела утешить. Хэлман и сам чувствовал, что больше всего на свете ему нужно было увидеть хотя бы ту таинственную скрытую улыбку в уголках губ. Может, мальчик не хотел покидать приют, пусть всё и было так отвратительно? Переживал за оставшихся здесь детей? Почему он так расстроен? Неужели все усилия напрасны? Оставшись без ответа, Мэган подошла к Джимми и прижалась к его боку. Воспитатель оторопел и взглянул на неё. Она поманила его пальцем, чтобы он опустил голову. Брюнет послушался и убрал несколько прядей за ухо, чтобы услышать её слова. – Маленькому принцу грустно. Такое часто бывает. Я никогда не видела, как он улыбается. Бедный принц. С ним никто не хочет дружить. Наверное, поэтому он такой. Джеймс поднял взгляд на Кая. Мальчик растерянно посмотрел на него в ответ. Может, уголки губ и опустились резко вниз, но в светло-серые глаза закрался несмелый лучик солнца. У Джимми отлегло от сердца в определённый момент. Он никогда не видел, чтобы малюсенький внутренний огонёк так преображал человека. Кай поспешил отвести взгляд, потому что почувствовал, как начинает краснеть изнутри. Когда воспитатель сел в машину и выехал на трассу, он набрал номер своей бывшей девушки. Ему нужно было знать ответ, чтобы разрабатывать свой план дальше. Гудки напрягали парня настолько, что он ощущал ломоту в костях в районе грудины. А что, если…? – Только я хотела позвонить тебе, Джим, – вместо приветствия выдохнула она в трубку, явно идя по улице. – Старые привычки не забываются, Корнелия… – таинственно усмехнулся Джеймс. – Я поговорила… – Что же? – У меня есть две новости: хорошая и плохая. С какой начать? – Пожалуй, с хорошей. Испортишь настроение чуть позже, – ухмыльнулся он. – Технически… Ты можешь забрать мальчика… – Замечательно. Плохая? – …Через полгода. У Хэлмана спёрло дыхание. Он даже крякнул, как резиновая уточка, и резко остановился на обочине. Некоторое время он просто молчал, сдавленно дыша в трубку. Потом он потёр глаза и уставился в одну точку. – Джимми, только не говори мне, что ты разбился и я говорю с пустотой, ладно? Я сейчас слышала визг тормозов! – Уф-ф-ф… – пропыхтел брюнет, – Всё… Хорошо, да, хорошо… Правда… Уф-ф-ф… Почему полгода? – Пока ты напишешь заявление, его должны будут рассмотреть социальные службы – это ещё месяца два, потом они начнут проверку, приедут к тебе домой, чтобы стало понятно, насколько твоё жилище пригодно для ребёнка, вынесут решение, побеседуют с мальчиком и директором приюта… В общем, обыкновенная бюрократическая волокита. – Корнелия… Ты понимаешь…? – Что? – Если директриса узнает о том, что я собираюсь усыновлять их грушу для битья, то Кай оттуда не выйдет. Либо она начнёт строчить на меня доносы, либо… Звонок прервался. Джеймс откинулся на спинку сидения и посмотрел на появлявшиеся звёзды сквозь затемнённый люк. Он никогда не думал, что настолько захочет нарушить закон в своей жизни. Окно приоткрылось. Сначала в землю воткнулась палка, затем на жухлую влажную траву опустились тонкие бледные ноги, покрытые засохшими грязными пятнами и пылью. Ночная роса смочила их, однако комья холодной земли всё равно прилипали к огрубевшим пяткам. Палка входила в землю впереди идущего, будто бы у слепого. Он пытался не напороться на растения, инструменты или острые камни. Тяжело подволакивая ногу, Кай дошёл до сторожки и постучал пальцами по стеклу, после чего вошёл. Старик Сальваторе ещё не спал и точил затупившиеся садовые ножницы, сидя на грубо сколоченном стуле. Был слышен лязг, иногда крошечные звёздочки искорок приземлялись на бетонный пол и угасали. – Ты пришёл, Маленький принц? – заботливо спросил Вольтур, откладывая точильный камень. – Доброй ночи, – тихо поздоровался мальчик, поджимая ногу. – Опять босиком? – он кивнул на грязные ноги блондина, – Скоро перестанешь приходить? – Скоро меня здесь не будет, – ответил он, крепче цепляясь за палку. – Присядь. Тяжело стоять на полутора ногах. Кай прихромал к табуретке, стоявшей в самом углу комнаты, под большой парафиновой свечой, бывшей у Сальваторе вместо люстры, потому что, когда его сселили в этот барак, Шеридан не провела ему электричество. Приходилось порой делать свечи самому, разваривая огарки и сливая жидкий парафин в форму, выдолбленную в полене. При Кроу у Сальваторе была своя отдельная комнатушка в самом доме, но у директрисы были совсем другие планы касательно места обитания сторожа. – Так что ты сказал? – поинтересовался садовник, подтащив стул поближе. – Скоро меня здесь не будет, – повторил мальчик, едва ли веря своим словам. – Куда ты собрался, малыш? На свою планету? – Вольтур подмигнул. – Нет, сеньор. – Серьёзно, куда ты собрался? Сбежишь? Меня по головке не погладят, мол, спал в рабочее время, пропустил беглеца. – Я не смогу убежать. Не спрячусь. Вернут обратно. Да и идти мне некуда. – Тогда…? – сторож развёл руками. – Меня забирают, – пояснил мальчик. – Правда? Кто же? Нашлись твои родители или родственники? – Нет. Джимми. – Джимми? Этот странный парень? – он вновь взял точило и принялся за дело. – Д-да. – Кай, ты уверен? Он мог бы обмануть тебя, – серьёзно произнёс садовник. – Он не обманет, – чуть громче произнёс мальчик, так что его голос слегка надломился, – Он пообещал, что никогда меня не оставит. Ему… Жаль меня, – он положил палку на пол и упёрся здоровым локтём в бедро. – Это он подлатал твою руку? – Да. – В таком случае… Если он не оставил её загнивать, то… Можно ему поверить. Из вежливости вряд ли кто забинтовал бы такую рану, – задумчиво произнёс Вольтур, – Ты хочешь с ним жить? – Очень. Он обнимал меня. – Обнимал? – растерянно и удивлённо спросил он. – Да. Он мог бы пройти мимо, когда я заплакал. – Когда он тебя заберёт? – глухо спросил Сальваторе: без мальчика он оставался совсем один, без друзей, в аду жестоких подростков, у которых нет авторитетов. – Не знаю. Но очень-очень скоро. Сквозь маленькое оконце под крышей мальчик рассмотрел падавшую звезду. Он проводил её глазами и произнёс про себя: «Пожалуйста, пусть „скоро“ настанет быстрее…». Глава 5. «Дефект, не подлежащий лечению…» Кай провёл почти всю ночь без сна. Даже когда сторож сказал ему идти обратно в приют, чтобы он не замёрз, когда температура упадёт ниже десяти градусов, мальчик всё равно остался на улице. Просто зашёл за дом и оказался возле того самого чёрного дуба и заросшего мхом и плющом памятника Люси. Калека вспомнил про себя, как раньше они много здесь гуляли, почти до ночи, так что Люси выбегала и звала их внутрь. Сейчас… Не все дети помнят сладкий запах свежего воздуха. Только какой-то ядовито-спёртый, томящийся в приюте, потому что они почти не открывают окна. Мальчик опустил глаза на свои ноги. Они были какого-то чёрного цвета от налипшей грязи. Он едва ли сможет помыться до конца недели, когда принесут три таза на все группы. Всегда так. Эх, если бы только ему дали обувь… Он смог бы хоть всю ночь сидеть на улице, особенно летом. Но сейчас сентябрь. Становится всё холоднее. Блондину приходится поворачивать назад и залезать в детскую, стараясь не нашуметь. Оказавшись у себя в углу, он опустился на пол и подложил здоровую руку под голову, смотря в потолок, на котором играли лунные отблески. Раньше на улице висели фонари, даже дуб был ими украшен, как причудливое дерево для эльфов и прочего лесного народца. Теперь все они где-то лежат. На улице очень темно, поэтому Кай и прощупывал землю палкой. В его голову закрадывались странные мысли, вроде того, зачем их выселили из комнат. Могли бы стравливать и поодиночке. Кто живёт в пустых комнатах? Сама Шеридан со своими головорезами? Но зачем им так много пространства? Чтобы спать каждую ночь в разных местах? Здесь ведь осталось несколько человек: Шеридан, Мэв, Джаред, мистический воспитатель группы с 8 до 13 лет, две кровожадные медсестры, Сальваторе… При Кроу их было всего трое: он сам, Люси и сторож, но они прекрасно справлялись с полным домом детишек. Мальчик поёжился. С появлением Джимми ему стало страшно оставаться в приюте одному. Как будто парень способен был отогнать от него любого, даже повара или его биологического отца. В то же время… Так странно было верить ему, этому человеку, которого он знал чуть меньше недели. Если с Сальваторе они прожили бок о бок почти десять лет, то… Как вышло, что Джеймс смог завоевать его доверие? Только словами о жалости? Своими действиями? А вдруг, когда они уедут отсюда, жизнь с ним станет невыносимее, чем дома или здесь? Нет-нет-нет… Воспитатель точно не мог быть насильником или садистом. Это всего лишь паранойя. Даже если что-то и случится, он сможет сбежать… Если только его не прикуют цепями к батарее. Кай снова поёжился и прикрыл лицо руками. Он привык. Привык, что ему делают больно. Выдержит и это. Несмотря ни на что, он будет любить Джимми. В конце концов, один человек, пытающийся тебя убить, лучше, чем двадцать. Может, если воспитатель будет с ним грубым и злым, его можно будет как-то разжалобить своей покорностью и мягкостью. Он никогда не сбежит, так и быть. Джеймс слишком дорог ему, и мальчик не хочет его терять. Он позволит ему делать всё, что тот только захочет. Потому что слишком привязался. По его лицу заструились прохладные тоненькие ручейки. Мальчик с удивлением вытер их с щёк и посмотрел на зависшую на пальце каплю в лунном свете. Он никогда ещё так часто не плакал. Максимум, один раз в месяц, когда кто-то бил его по ноге или неприятные мысли лезли в голову. Он был сильным, очень сильным. А сейчас, когда наступила ночь, на него напала слабость. Он хотел побыть в безопасности хоть раз, чтобы не ждать того, что откроется дверь, и внутрь влетит Джаред со своим огромным кухонным ножом. Ему хотелось объятий Джимми, когда забываешь обо всём на свете и чувствуешь себя так хорошо, как давным-давно не было. Может, у него начинаются проблемы с психикой, потому что он не ел уже два или три дня? Даже эти помои способны были заставлять его хоть как-то держаться на плаву, а вообще без еды… Кай боялся, что скоро не сможет подняться с пола. Пока урчания в желудке не тревожили его, равно как и лёгкая ноющая боль. Но скоро и это могло дойти до предела. Воды в кружке тоже было недостаточно, чтобы утолить жажду. Может, стоит перебороть страх и подняться в столовую? Нет уж. Хоть рука и перестала болеть, но новую рану мальчик не хотел получить, это уж точно. Он прикрыл влажные глаза, когда на горизонте появились первые яркие полосы, осветившие стены комнаты. Сжавшись в клубочек, чтобы хоть немного согреться, мальчик задремал. Во сне на пол приземлилась последняя пухлая слеза, но не впиталась в паркетную доску, а разбилась на тысячи крошечных брызг. Колени упёрлись в живот, больную ногу начинало немного тянуть, но Каю было уже всё равно: он задремал, надеясь на то, что проснётся и всё это прекратится. Может быть, появится Джимми, протянет ему руку и уведёт куда-нибудь… – Джим, неужели, ты настолько зациклился, что даже Корнелия тебя не образумила? – спросил Джек, отложив паяльник и сняв защитные очки, когда три друга услышали новости от Джеймса, вновь ехавшего на работу. – Дело не в Корнелии, – ответил невыспавшийся Хэлман, зевнув, – Она сказала, что «технически» я могу вытащить малыша из приюта, но займёт это полгода. Я не могу столько ждать, ребят. Мне нужно сделать это уже сейчас. – Как же? Обведёшь вокруг пальца социальные службы Её Величества? – фыркнул шатен. – У меня есть зацепка. Кай сам её подкинул. – Ну и? – Его мать слишком торопилась отдать мальчишку этому Кроу, что даже не позаботилась о том, чтобы отвести его в больницу, чтобы ему хотя бы наложили шину, если уж не гипс. Потому что, внимание… Она не хотела, чтобы его официально отобрали, – он изображал кавычки пальцами всё время, пока цитировал. – И что? – напрягся Кову, вновь сидя в кресле с коленками в районе своих ушей. – А то и значит, дорогуша, – вступил догадавшийся обо всём Лука, – Что мальчик не привязан к приюту и не числится сиротой по базам. – Именно! – Джеймс поднял указательный палец вверх. – А ещё это значит, что ты не можешь его забрать, если ты не его мать или отец, – хмыкнул Джек, закуривая. – Ни мать, ни отец почти за десять лет не пришли за мальчиком. А знаете, что это значит? Либо они о нём забыли, либо их просто нет. В обоих случаях я имею полное право забрать его. Правда, не теми методами, как делают это обычные люди… – А какими же? – Почти насильственными, после чего меня лишат работы. Но, чёрт, ребят, я не могу находиться в этом месте. Это настоящий ад на Земле. Больше никаких приютов. Лучше вернусь обратно в академию. Профессор Ка предлагал мне пойти на свою кафедру… – Кафедра чудаковатых искусств ждёт, – едко засмеялся шатен и затушил сигарету, – Если та директриса не окажется умной и не засадит тебя за решётку за «насильственные действия». – Нет, дружище, никто не пострадает. Может, я. Но она мне слишком нужна, поэтому я и пальцем её не трону. – А сам мальчик? – поинтересовался Лука, пропуская сквозь пальцы пряди длинной косой розовой чёлки, падавшей на глаза, – Он знает о твоих планах, дорогой? – Он готов хоть на скале жить, лишь бы не здесь и не с этими людьми. – Лишь бы так, дорогуша, – хмыкнул розововолосый. – Ждите, ребят. Я позвоню потом и расскажу, как всё прошло, – хитро усмехнулся Джеймс, отключаясь от связи и продолжая ехать по мокрой трассе: ближе к утру начался дождь. Джимми и сам едва верил в свои шансы. Но, может, у него получится добиться справедливости. Тем более, Корнелия почти на его стороне. Если что, она смогла бы представлять интересы мальчика на суде против Шеридан и её головорезов. Так просто это дело едва ли можно было оставлять. Да и бумажную волокиту нужно закончить быстрее, чтобы жить по-нормальному, не бегая по различным инстанциям. Но Хэлман понятия не имел, как этим заниматься, поэтому его бывшая девушка без особой охоты согласилась помочь, если представится такая возможность. Он чувствовал, как потеют его ладони при мысли о том, что сейчас ему вновь придётся заходить в кабинет, полный сигаретного дыма, где сидит эта странная женщина, похожая на старую проститутку. Несколько раз приходилось рулить одной рукой, потому что вторая соскальзывала, и вытирать пот о бедро. Может, всё не так и сложно, как кажется на первый взгляд? Он же не шантажировать её собирается, а просто поговорить, да и ему нужен только один мальчик, а не целый детский дом. Возможно, всё пройдёт очень и очень быстро – он и глазом моргнуть не успеет, как Шеридан выложит на стол бумаги, Джеймс возьмёт Кая из комнаты, и они уедут домой. Если калека думал о том, что всё может резко измениться, стоит им с художником остаться один на один, то Джимми считал об обратном или, по крайней мере, надеялся. В нём теплилась надежда на то, что у этого забитого робкого мальчика получится поверить хотя бы ему, и он не забьётся в угол при первой же возможности, как зверёк из приюта. Хэлман полюбил его всем сердцем, насколько только оно вмещало в себя подобное чувство. Он никогда не сделает ничего плохого своему ребёнку, не будет его ругать, ни за что не поднимет руку. Он не такой, как многие взрослые. Он всё-таки художник. Эти люди могут быть странными, эксцентричными, порой шизофрениками, но все они в душе дети с невероятным полётом фантазии, умеющие горячо любить. Пусть родители и друзья не понимают его и отговаривают, но он согласен остаться один на один с мальчиком, вылечить его от физических и моральных недугов, быть его единственным другом. Машина остановилась во дворе приюта. За окном моросил дождь, а у Джеймса, как назло, не было зонта. Парень поправил воротник своего короткого синего пальто и вылез из автомобиля. Что ж, ладно, Мать-Природа, твоя взяла. К чёрту потребный вид. Можно прийти к шефу и облезлой кошкой. Зато как свежо… Прохладно… Запах прелой листвы и озона наполняет лёгкие до краёв так, что становится нечем дышать. Успокаивающий аромат осени. Жаль, что картины нельзя наполнить чем-то подобным. Например, рисуешь дождь – от холста пахнет озоном и веет прохладой; рисуешь лес – в лёгкие врываются ароматы хвои и прелой листвы; рисуешь девушку – чувствуешь тонкий шлейф её парфюма, такого лёгкого, цветочного… Но, увы, искусство ещё не зашло настолько далеко. Поэтому работает воображение, заменяющее звуки, запахи, ощущения… Сальваторе не сидел на камне, но дождик так и не успел размыть следы от босых ног на земле. На секунду Джеймс почувствовал холодок, бегущий по спине, но потом вспомнил о том, что Кай приходит к сторожу по ночам. Отпечатки стоп казались совсем маленькими, не как у мальчишек в пятнадцать лет. Они казались какими-то девичьими. Что ж… Калека сам по себе небольшого роста, так что это совсем не удивительно. Больная нога оставляла смазанный след. И рядом оказались глубокие дырочки от палки. Бедный ребёнок… Ему, должно быть, очень холодно ходить ночью по медленно замерзающей земле. Как он только не заболел…? Художник поторопился внутрь. Вновь тишина, что очень и очень странно. Затем он взглянул на часы. Конечно, время завтрака и занятий. Тогда всё нормально. Интересно, Кай уже не спит? Джеймс направился в детскую и приоткрыл дверь. Опять лишь пустота, но в уголке лежало нечто маленькое и бледное… Спящий Маленький принц. Наверное, он долго бродил по улице. Джимми постарался быстро отвернуться, чтобы не начало щемить сердце. Ему так хотелось укрыть мальчика, чтобы он хоть немного согрелся. Что ж… Если делать здесь нечего, то можно зайти к начальству. Парень тихонько прикрыл дверь и вернулся к началу коридора, где была та самая дверь в кабинет. Теперь он отчётливее видел по именем «Шеридан» затёртые контуры букв, складывавшихся в «Максимус». Кое-где остались следы от бумаги и почерневший от пыли клей. Возможно, когда-то вход в кабинет директора был украшен наклейками, которые безжалостно отодрали. Возможно, и сама комната была совершенно другой… На пустых полках стояли какие-нибудь детские игрушки, вроде кубиков, медведей, слоников и кукол. Сейчас… Джеймс даже не силился вспомнить. Слишком едкий табачный дым. Он прощал Джеку его пагубную привычку, но тот курил всё реже и реже, потому что на этом настаивал Кову, мнение которого было для шатена важнее любых других слов. У директрисы же не было сдерживающих факторов. Хэлман глубоко вздохнул, зациклился на мыслях о мальчике, постучал и вошёл. В комнате их было трое: сама Шеридан, сидевшая за столом, закинув на него ноги; Мэв, израненная ещё больше, чем обычно; и странный тип, сразу не понравившийся воспитателю. На вид ему было около тридцати лет. Довольно высокого роста, даже выше Джеймса буквально на пару сантиметров. Тёмные сальные волосы, на макушке напоминающие сталактиты или бушующую траву. На подбородке виднелась трёхдневная неприятная бородка. Черты лица казались какими-то жёсткими и надменными, особенно тонкие губы, державшие сигарету. Цвет узких глаз трудно было различить. Белая футболка с надписью «Аве шефу!» была запачкана разными субстанциями, среди которых наверняка была чья-то кровь. Серые штаны были местами прожжены или прорезаны. Ботинки покрылись толстым слоем пыли, муки и сажи. Насколько понял Джимми, это и был их повар Джаред. Тот с отвращением посмотрел на вошедшего воспитателя. Скривилась и Мэв. Но Шеридан оставалась в приподнятом настроении, хоть их и прервал чужак. – Здравствуйте, – приглушённо поздоровался со всеми Хэлман, вновь чувствуя холодок на спине, – Директор Шеридан, мне нужно с вами поговорить. – Говорите, Джеймс, здесь все свои, – спокойно ответила она, всё же затушив сигарету. – Я… Я хотел бы… Забрать Кая. Мэв поперхнулась воздухом и начала кашлять. Джаред врезал ей со всей силы между лопаток, так что девушка едва не упала на пол. Немного придя в себя, Мэв влепила ему звонкую пощёчину. Шеридан громко засмеялась, смотря на них. Джеймс громко сглотнул, понимая, что своей неуверенностью он всё испортит. – Ох, извините, Джеймс, – отсмеялась Шеридан, – Что вы говорили? – Я хочу забрать Кая из приюта, – повторил он чуть пожёстче. – Кого? Этого калеку? Кому он нужен со своей ногой? – хмыкнул Джаред. – Завали хлебало – не с тобой говорят! – прикрикнула на него директриса, а затем успокоилась, – А зачем вам этот мальчик, Джеймс? Вы ведь и сами видите, что у него физический дефект, не подлежащий лечению… «Сами вы не подлежите лечению вместе с этим детским домом…» – Это не имеет значения. Я просто хочу его забрать, – голос Хэлмана становился холоднее. – Неужели…? – усмехнулась Шеридан. – Значит так… – Джимми громко хлопнул ладонями по столу и нагнулся к директрисе, шипя, – Либо вы отдаёте мне мальчика по-хорошему, либо сюда набежит такая толпа журналистов на удочку о том, что вы избиваете своих воспитанников, что вы в жизни от них не отделаетесь. Ваш выбор? – он резко поднялся и скрестил руки на груди. Все трое переглянулись с ужасом, иногда искоса поглядывая на Джеймса. Но он был слишком серьёзно настроен, судя по его свирепому выражению лица. Кроу подозвала к себе помощников и отвернулась от воспитателя, проводя «экстренное совещание». – Шеридан, нам же нельзя отдавать сопляка! – прохрипел Джаред. – Заткнись! – Шеридан ударила его по лицу, – Мне не нужно лишнее внимание к приюту. – Хочешь я кокну этого выскочку топориком? – Не смей даже соваться к нему! – Нам давно уже пора сбагрить этого никчёмного калеку к чёртовой матери. Только место занимает, – фыркнула Мэв. – Да, пожалуй, ты права. Но, Джаред… Напоследок, думаю, калеке нужно устроить неплохие проводы. – Отрубить ту ногу? – Нет. Просто избить. Они втроём развернулись к Джеймсу. Он, конечно, понимал, что ничем хорошим это не кончится, но надеялся на положительный исход… – Да, вы можете забрать мальчика, но только завтра: нужно подготовить его документы. Можете идти. – Премного благодарен. На секунду Джимми столкнулся со взглядом Джареда. В этих глазах кобры не было ничего хорошего, только какое-то дьявольское пламя, возвещавшее о том, что что-то ужасное случится этой ночью. Но Хэлман принял это за паранойю. Он поспешил обратно в детскую, чтобы обрадовать мальчика. И тот уже проснулся, только всё ещё не особо понимал происходящее. – Привет, малыш, – улыбнулся брюнет, присаживаясь на корточки возле угла. – П-привет… – тихо ответил блондин, потирая глаза и резко возвращаясь в реальность. Джимми! Это же Джимми! Что-то случилось? Почему он так рад? – У меня хорошие новости, – произнёс он, как будто прочёл мысли Кая, – Завтра мы с тобой уедем из этого места. – П-повтори ещё раз? Кажется, я туго понимаю спросонья… – светло-серые глаза уставились на воспитателя, как будто вытаскивали из него душу. – Я забираю тебя отсюда завтра. Желания на падающие звёзды иногда тоже сбываются, если сильно этого захотеть. Мальчик никогда не думал об этом, но именно сейчас эта мысль быстрее всего дошла до него. Быстрее даже, чем осознание того, что завтра он окажется совсем в другом месте. – Погоди… Ты… Ты смог…? – Просто припугнул Шеридан, малыш. Но… Послушай меня очень и очень внимательно, хорошо? – мальчик закивал, – Этот Джаред… Он отвратительный человек. Боюсь, его натравят на тебя в последний раз. Ради всего святого, спрячься у Сальваторе на ночь. Я не хочу, чтобы тебе сделали очень и очень больно. – Они не отпустят меня без этого… – хмыкнул Кай, но его глаза просияли, – Ты… Ты и вправду заберёшь меня? И не передумаешь, потому что я… Маленький грязный уродливый калека? – Не смей себя так называть, малыш. Ты очень красивый и хрупкий. Всё остальное поправимо. – П-поправимо? – Конечно. Вот увидишь, всё будет хорошо. Ты же мне веришь? – Джеймс протянул ему руку. Кай недолго смотрел на его большую ладонь и вложил в неё свою, вновь улыбаясь лишь краями губ. Джимми несильно притянул мальчика к себе и заключил в крепкие объятия. Блондин положил голову на его плечо и обвил руками шею. Так спокойно и тепло… Совсем как дома. Стоило только Джеймсу отъехать на несколько метров от приюта вечером, когда уже была команда отбой, как вдруг дверь в детскую резко распахнулась. Маленькие дети уже спали, но Кай не мог, вспоминая слова воспитателя о Джареде. И вот его ночной кошмар во плоти с кастетом на пальцах правой руки. У мальчика начиналось дежавю. Каждую ночь это выглядело почти так же, только вместо кастета были кулаки. – Вот и встретились, сопляк. Бежать некуда… – тихо проговорил повар. В лунном свете показалось, что сидевший мальчик шевельнулся. Затем он повернул голову к вошедшему. Впервые за всё время на его лице появилась странная улыбка, больше похожая на оскал. На плече уже висел старый рюкзачок. – Что за…? – повар испугался, разглядев обнажённые зубы во тьме. – Поймай, если сможешь… – ухмыльнулся Кай. Джаред подбежал к углу, но было уже слишком поздно: мальчик влез на подоконник и спрыгнул на землю, оставив палку внутри. Войти во влажную мокрую землю ногами было неприятно, калека кубарем скатился с пригорка, царапая кожу и пачкаясь в грязи. Его плохонькая одежонка уже ни на что не годилась, а только рвалась и рвалась дальше. Откуда-то сверху повар изрыгал проклятия. Мальчик остановился, перелетев через камень и приземлившись на живот. Кажется, он разбился похлеще, чем если бы его избили. Вроде ничего не сломал. Пораненная нога только адски болит, но ему надо спешить, пока Джаред не побежал за ним. Кай поднялся из последних сил и, добежав до сторожки, забарабанил по двери костяшками. Сальваторе быстро открыл дверь и впустил мокрого грязного мальчишку. – О небо, о Мадонна… Кай, что с тобой? – Позволь мне остаться на ночь, пожалуйста? За мной Джаред гонится… – тихо произнёс он, хлюпая носом. – Он избил тебя? – Нет. Не успел. Я с пригорка слетел и через камень перекувыркнулся. – О Господи… Ты похож на огородное пугало, честное слово. Снимай вещи и садись в таз. Старик Сальваторе тебя помоет. К сожалению, тёплой воды у мужчины в сторожке не было, поэтому он поливал мальчика прохладной. Но Каю хоть что, лишь бы смыть грязь. Въедливая пыль, конечно, не сошла с кожи – её нужно было оттирать жёсткой мочалкой, которой у Сальваторе не было. Но хотя бы комья земли остались в тазу. Блондин вытерся какой-то тряпкой, которую дал ему садовник, и переоделся в одежду совсем не по размеру. При падении он отделался парой синяков и несерьёзных царапин. Сторож усадил мальчика на стул и дал небольшую подушку, пахшую сыростью, чтобы на неё можно было положить голову, сидя за столом. – Тебя предупредили? – Да. – Кто? – Джимми. Он завтра заберёт меня отсюда. Поэтому он сказал переждать в сторожке. – Уже завтра? – Да. – Куда ты уедешь? – Не знаю. Но очень далеко отсюда. – Надеюсь, о тебе будут там заботиться. – Он сказал, что всё исправит, когда я назвал себя грязным калекой. – Хм… Как же? – Как исправляют калек, сеньор? – Ведут их к врачам, малыш, чтобы они проводили операции. – Видимо, меня тоже отведут к врачу, чтобы он провёл операцию… – мальчик выпятил нижнюю губу и шумно хлюпнул носом, – Сеньор, мне будет больно? – Не те времена, Кай. Ты будешь спать и ничего не почувствуешь. – Я умру? – Нет. Просто будешь без сознания. – Потом я смогу ходить? – Сможешь. Если о тебе позаботятся. Надеюсь, так и будет. Ты станешь обыкновенным мальчиком, сможешь бегать, прыгать, танцевать, будешь радоваться жизни. – Я боюсь. – Чего? – Что всё будет не так. – Почему же? – Я привязался к нему. И… И он может сделать мне больно. Я вытерплю всё, что он захочет. – Малыш, почему ты думаешь, что он захочет навредить тебе? – Я просто… Боюсь людей. За все 15 лет я видел больше плохих, чем хороших. – Почему ты думаешь, что Джеймс тоже окажется плохим? – Не знаю. Я трус? – Нет. Сам же сказал, что боишься людей. – Если я боюсь, то я трус. – Нет. Ты моральный калека. – Как это? – Кто-то однажды сделал тебе больно, и теперь ты думаешь, что так будет со всеми. – М-может ли человек, который говорит, что жалеет меня по-человечески, вдруг взять и оказаться плохим? – Ты знаешь это лучше меня, Маленький принц. Ты видишь людей насквозь, со всеми их пороками и намерениями. Что ты сам думаешь? – Он… Никогда не сделает мне больно. Кажется, он добрый и пожертвовал многим, лишь бы вытащить меня отсюда. – Если так, то почему ты боишься, что всё окажется по-другому? Из-за страха перед людьми? – Наверное. Сеньор… Почему я часто плачу? – А ты начал часто плакать? – Да. – Потому что ты почувствовал себя живым. – Но я же и так жив. – Нет. Ты существуешь. Это не значит, что ты жив. Когда ты чувствуешь хоть что-то, кроме пустоты и отчаяния, то ты жив. – Плакать стыдно? – Нет. Но не переусердствуй с этим. Ты просто поверь, что всё будет хорошо. Вот видишь, завтра начнётся совсем новая жизнь. Ты уедешь далеко-далеко, где тебя будут любить, холить и лелеять. Где не будет Джареда, Мэв и злых подростков. Быть может, у тебя появятся новые друзья, которые смогут разглядеть в тебе то, чего никто не видит. – Что, сеньор? – Душевную красоту, малыш. А теперь спи, чтобы время быстрее подошло и Джимми уже забрал тебя. С каждым произнесённым словом сторож, как мог, пытался подавить образовывавшийся ком в горле. Девять лет он разговаривал с этим странным мальчиком, думающим совершенно не по-детски. Стал бы обычный пятнадцатилетний подросток спрашивать, умрёт ли он на операционном столе или нет? Кай же светлый и чистый, как первый снег. Лишь бы только новая жизнь не запятнала его. Глава 6. Дом Джимми Сквозь крошечное окошко под потолком начали пробиваться первые лучи мутного солнца, скрытого за толстой пеленой туч, играя на поверхности стола и щекоча нос спавшего мальчишки. Погода обещала очередное осеннее ненастье. На улице было прохладно, поднялся туман, скрывший практически всё: приют, сторожку, ивы, старый чёрный дуб с заросшим памятником. Виднелись только башенки, но, чтобы их увидеть, нужно было приложить немалые усилия и прищуриться, пока не заноет лоб. В здании не горел свет, поэтому казалось, что это лишь огромная страшная тень, а не дом мучений, где всё ещё спали дети. Белокурые нечёсаные пряди свисали клочьями на запылённое лицо. Длинные ресницы подрагивали, стоило какому-то неосторожному лучу поцеловать оливковую кожу. Поцарапанные руки старались закрыть глаза, чтобы надоедливое солнце не мешало спать. Всё острее ощущалось нытьё вдоль позвоночника: вот, что значит спать, сидя за столом. Хотелось растянуться хоть на полу, лишь бы расправить затёкшие мышцы. Подвывал совсем опустевший желудок. Однако казалось, что мальчик спит мирно, как младенец. В сторожке было тихо, даже старые часы, висевшие на стене, не тикали: они давно остановились на шести вечера. В воздухе мерно кружились пылинки, танцуя в пробивавшемся свете. Садовника нигде не было видно. Возможно, он сидел на улице и курил или вновь топил чей-то труп на болотах. Большая парафиновая свеча сгорела почти полностью: никто так и не затушил её ночью, поэтому язычок пламени утонул в расплавленном воске. Воздух казался каким-то затхлым, с привкусом сырости. Как только Сальваторе мог здесь спокойно жить уже не первый год? Послышался зевок, прокатившийся эхом по маленькому помещению. Проснувшийся мальчик оторвался от стола и сладко потянулся, наклоняя голову из стороны в сторону. Он немного помассировал позвонки в шее, которым пришлось хуже всего, и открыл глаза. Сонный мозг едва ли понимал, что происходит, но затем его наводнили воспоминания о прошедшей ночи, новом побеге через окно, куче грязи и разговоре с Сальваторе. Кай зевнул и потёр лицо. Сегодня должно случится чудо. Сегодня начнётся его новая жизнь. Сегодня он уедет далеко-далеко, где его больше никто не достанет. Он с замиранием сердца прислушивался к звукам за стенами домика и надеялся услышать подъезжающую машину и негромкие шаги воспитателя. – Ребят, сработало! Извините, что вчера не позвонил: поехал пополнять свои запасы. А то живу на чае с гуашью и быстрорастворимом дерьме, – усмехнулся Джеймс. – Как же сработало? Долго угрожал? -фыркнул Джек, водя карандашом по бумаге: видимо, рисовал новый витраж. – Нет-нет. Я вообще сначала пришёл и такой… – он издал мышиный писк, так что его друзья прыснули со смеху, – А потом понял, что против этих троих простые человеческие уговоры никак не подействуют… В общем, я пригрозил директрисе кучей журналистов, которым я расскажу об избиениях в её приюте. – Где ты возьмёшь этих журналистов? – серьёзно спросил Кову. – Кову, это было образно, дорогуша! – вмешался Лука. – Хорошо. Где бы ты их взял? – Думаешь, у Корнелии нет знакомых вездесущих людей? А они у себя разнесли бы эту утку, – улыбнулся Джимми. – Как мальчик? – поинтересовался розововолосый. – А пока не знаю… – протянул Хэлман, – Есть шанс, что очень плохо. – Что?! Как?! – встрепенулся он. – Их повара запросто могли натравить на Кая. Я сказал, чтобы он спрятался у сторожа. Так что… Посмотрим, что будет. – Ты не боишься, что этот повар пустит мальчишку на котлеты в буквальном смысле? – с подозрением спросил Джек. – Джек! Чёрт, перестань! – Лука зажал рот. – В этом мире может быть всё, мой дорогой Лука. Даже каннибализм… – Эй, не забывай, насколько у моего братца слабая психика… И желудок, – улыбнулся рыжий. – Я еду забрать документы и мальчишку и уволиться с работы. Больше не выдержу этого дерьма. Лучше учить студентов рисовать, чем видеть нечто подобное каждый день. Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/my-self-harmony/malenkiy-princ/?lfrom=688855901) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.