Чего хочет женщина

Чего хочет женщина Татьяна Викторовна Полякова Авантюрный детектив Красавица Лада поистине роковая женщина. Нет мужчины, способного устоять перед ее прелестями. Муж-актер и любовник-бандит всего лишь послушные марионетки в ее руках, а тут еще рядом подружка с грандиозными планами создать пусть и небольшую, но зато собственную криминальную империю. А почему бы и нет? И две красавицы начинают действовать… Татьяна Полякова Чего хочет женщина Мы с мужем совершали ритуал: чаепитие перед спектаклем. Муж просматривал газету, прихлебывал чай из огромной чашки и сообщал мне последние театральные новости. Рассказчик он хороший, чего не скажешь о его игре. Я пила чай из чашки поменьше, с удовольствием смотрела на его красивое лицо и жалела, что он мой муж. Услышав звонок в дверь, я досадливо поморщилась – по четвергам, а был четверг, мы предпочитали проводить день вдвоем. Муж посмотрел на меня поверх газеты. – Кто бы это? – Понятия не имею, – ответила я и хотела подняться, но он опередил меня. – Сиди, дорогая, я открою, – муж у меня джентльмен. Звонок надоедливо трещал, затем хлопнула дверь, и я услышала голос моей подруги Таньки, при звуках которого меня всегда пробирает дрожь. Болтать она начала с порога, муж довел ее под руку до кухни. – Привет, – буркнула она и тут же добавила: – Я влюбилась. – Чудесно, – без иронии заметил муж. – Присутствовать можно? – Оставайся, – разрешила Танька. – Тебе полезно послушать. Что-то ты больно спокоен, друг мой, а с такой женой, как у тебя, всегда надо быть начеку. – Приму к сведению. Так что там за новый возлюбленный? Танька влюблялась, как правило, четырежды в год, вспышки приходились на средний месяц каждого сезона, она объясняла это особыми токами в крови. – Ну, так что за любовник? – подала я голос. – Что он, красив, умен? Танька подозрительно покосилась на меня. – Что-то ты бледная сегодня. – Это освещение. – Может, и освещение, а по мне, ты слишком много пялишься на своего красавца мужа. Кстати, мужчине вовсе не обязательно быть красивым, а ум ему уж точно ни к чему. – Значит, твой любовник безобразен и глуп? Танька стала сверлить меня взглядом, силясь понять, говорю ли я серьезно или дразню ее. Наверняка лицо у меня сейчас довольно глупое, зато непроницаемое. Я пользуюсь своим лицом как ширмой. Не обнаружив ничего похожего на насмешку, Танька улыбнулась. – Он чудо. – Прошу прощения, леди, – встрял муж. – Пикантные подробности будут? – Разумеется, – ответила Танька. – Тогда я удаляюсь. Терпеть не могу, когда хвалят других. Муж поднялся и, одарив меня самым нежным взглядом из своего арсенала (в театре он играет преимущественно любовников), скрылся в гостиной. – Хорош, черт, – вздохнула Танька. – Хорош, – отозвалась я. – Ну, что там с любовником? – Он из Сан-Франциско. – А где это? – Не прикидывайся. В Америке. – Серьезно? А здесь-то ему что надо? – Контракт приехал заключать. Мост будут строить. – Через нашу канавку, что ли? – Ты чего сегодня вредная такая, женские недомогания? – Да я так просто, выясняю, – мирно сказала я. – Контракт заключили? – Нет. Думаем. Уж больно круто. – Так ведь из Сан-Франциско люди едут. – Вообще-то он грузин. – Но из Сан-Франциско. Любопытно. Танька опять стала сверлить меня взглядом. – Не вредничай, родители у него эмигрировали. – Тут она лучезарно улыбнулась и спросила: – Доброе дело сделать хочешь? – Хочу, если это не дорого. – Не дорого. Пойдем в ресторан. Он меня поужинать пригласил. Но ведь как-то неудобно, верно? – Отчего ж неудобно? – Ну, у нас же вроде деловые отношения. А тут вдвоем. – Так вы ж любовники. – Да нет еще. В общем, я сказала, что приду с тобой, а он там какого-то хмыря притащит. – Ты уверена, что получится приличней? – Уверена. В шесть часов встречаемся. – Не пойдет. Сегодня в театр иду. – Что там делать-то? На мужа смотреть… Он тебе и так целыми днями глаза мозолит. Между прочим, не так уж часто я обращаюсь к тебе с просьбами. Действительно, за последнюю неделю это случилось всего каких-нибудь пять раз. – Не пойду. – Вот только попробуй, – сурово сказала Танька. – Может, от этого ужина моя судьба зависит. Позвоню. Танька отбыла, крикнув мужу: – Валерочка, котик, пока. Валера, стоя перед зеркалом, пытался завязать галстук. Он морщился и время от времени стонал: – Черт, это невыносимо. Зрелище устрашающее. Я не умею завязывать галстуки. Все, чем могу помочь в этом процессе, так это напряженно морщить лоб и повторять: – Спокойнее, милый. Наконец с галстуком было покончено. Муж довольно улыбнулся, я помогла ему надеть пиджак, стряхнула с плеча несуществующие пылинки. – Ты чудо, – сказал он и поцеловал меня в нос. Я довольно улыбнулась. Прощальный взгляд в зеркало: в профиль Валера просто бесподобен. – Какие у тебя планы на вечер? – спросил он. – Вообще-то я собиралась в театр, говорят, ты превзошел самого себя. Должна же я это видеть. Лицо любимого чуть вытянулось. Чего-то я с планами намудрила. Свинство, конечно, с моей стороны, сообщать ему об этом за два часа до спектакля. Я поспешно отвернулась и начала перебирать ноты на фортепиано – надо дать возможность человеку опомниться. В мужа я верю, он молодчина. Несколько лет назад ему присвоили «заслуженного», не зря присвоили: когда я, сосчитав до шестидесяти, повернулась, на лице его сияла самая ослепительная из улыбок. – Как это мило, что ты решила посмотреть спектакль, – бодрым голосом заявил он и поцеловал меня. Несколько минут мы о чем-то поболтали, но взгляд у него был ищущий, значит, плохи дела у человека. Я проводила его до двери и чмокнула на прощание, потом вернулась в гостиную, прихватив из прихожей телефон. Выждав сорок минут, позвонила в театр. Меня попросили подождать, а когда муж взял трубку, я чуть не плача сказала: – Валерочка, прости меня ради бога, я не смогу прийти. Мне самой страшно жаль… Я сожгла бордовое платье, да, забыла утюг… И у тебя еще хватает совести острить?.. Нет, в другом платье не могу, к тому же настроение безнадежно испорчено. Я повесила трубку. Бордовое платье придется на время спрятать, через месяц Валера все равно о нем забудет. Тут как раз позвонила Танька: – Ты мне подруга или кто? – Подруга, подруга, сейчас подъеду. Надо полагать, это судьба. Танька, пританцовывая, ждала на остановке. Я открыла дверцу машины, и она плюхнулась рядом. – Мать моя, холод какой. Лето хочу. Дай гляну, что надела. Я распахнула шубу. – Так и знала. Выпендрилась. Теперь на тебя пялиться будет. – Я тебе сколько раз говорила, ищи подругу хуже себя. А ты простофиля. – Душевная я, этого у меня не отнимешь. Чего мужу сказала? – Сказала, что платье бордовое сожгла. – Правда сожгла? – ахнула Танька. – Нет. – Слава богу, хорошее платье. А твои титьки в нем высший класс, не только мужикам, даже мне сразу чего-то хочется. Тут Танька права: бюст у меня такой, что семь мужиков из десяти, увидев его, долго не могут захлопнуть рот, остальные трое живут с открытым ртом до конца жизни. Танькин возлюбленный ждал нас при входе. Грузинского в нем только и было что темные волосы, а вообще-то отнести его к какой-либо национальности было весьма затруднительно. Впрочем, Сан-Франциско далеко, и кто знает, какие там грузины. Понять, чего Танька в нем нашла, было невозможно, но она во всем проявляла такую стойкую оригинальность, что я давно оставила всякие попытки что-нибудь в ней уразуметь. Второй кавалер был совершенно бесцветен, к тому же по-русски не говорил, пялился на меня, что-то лепетал и все норовил ухватить за коленку. Черт его знает, что он там себе вообразил. Через полчаса стало ясно – ужин не удался. Сначала это поняла я, а потом дошло и до Таньки; возлюбленный говорил только на две темы: контракт и мост. Танька ерзала, смотрела на него по-особенному, потом притомилась и заявила, что от нее мало что зависит. Это она врала из вредности. Через час мы уже меленько трусили к моей машине. Танька материлась, скользя на высоких каблуках. – Нет, ты скажи, где еще такого дурака увидишь? А ты ехать не хотела. Да его за деньги надо показывать. Баба из трусов выпрыгивает, а он ей про мост лапшу вешает. Все, это последний американец в моей жизни. – Он грузин. – Козел он прежде всего. Ох… Ну что? Поехали к Аркашке, что ли? Напьюсь с тоски. – К Аркашке не поеду. Позавчера был. Надоел до смерти. – Бабки стричь не надоело. Поехали, не бросишь же ты меня, когда я в таком положении. – В каком положении? – В трагическом, дура. – Поехали, – сказала я, заводя машину. – Давай по объездной, быстрей получится. Но едва мы выехали на объездную, как в машине что-то подозрительно хрюкнуло, и она заглохла. – Чего это? – недовольно спросила Танька. – Бензин кончился. – Вечно у тебя что-нибудь кончается. Вываливай титьки на дорогу, мужиков ловить будем. – В шубе я. – Распахни. Мы вышли из машины, закурили и стали ждать появления спасателей. – Зараза, холодно-то как. – Холодно, Танюшка, холодно. – А я еще сдуру без трусов. Выпендрилась, прости господи, чулки и подтяжки… Для кого старалась! – Может, ты в машину сядешь, чего задницу морозить? – Хрен с ней, с задницей, все равно не везет. Тут в досягаемой близости появился «москвичонок» и притормозил. – Чего у вас, девчонки? – весело спросил дядька в лисьей шапке. – Ничего у нас для тебя нет, дорогуша, – ответила Танька. – Кати дальше. Дядька укатил. – Чего ты? – спросила я. – Плеснул бы бензинчику. – Душа у меня горит. – Ага. Душа горит, а задница мерзнет. Тут подкатила «бээмвэшка», первым вышел водитель, здоровенный детина с наглой рожей, за ним появился пассажир. Кожаные куртки, норковые шапки, одно слово – униформа. Первый радостно осклабился и спросил: – Что, девочки, загораем? – Загораем, – бойко ответила Танька, оглядывая парня с ног до головы, плохое настроение с нее как ветром сдуло. Танька от здоровых мужиков просто дурела, она их, как свиней, килограммами мерила. – Что случилось-то? – Бензин кончился. – Что ж вы так, девочки? Придется помочь. Как думаешь, Дима? Дима подошел поближе и улыбнулся. Улыбка у него – лучше не бывает. – Поможем, конечно. Нас разглядывали. Мне что, не жалко. Танька стояла подбоченясь, ухмыляясь и выглядела сногсшибательно. Парни засуетились, потом пошептались о чем-то возле своей машины и опять подошли к нам. – Девочки, накладочка вышла, – сказал первый. – Бензина у самих маловато, придется до заправки ехать. – Ясно, – усмехнулась Танька. – Да нет, серьезно, хотите, я вам Димку в залог оставлю? – Парень сделал паузу и добавил, глядя на Таньку: – Можешь со мной поехать, если не веришь. – Пожалуй, так надежней будет, – засмеялась она и, покачивая бедрами, пошла к «БМВ». Я села в свою «восьмерку» и открыла правую дверь. – Садись, Дима. Он сел, я включила свет в салоне, чтобы получше его разглядеть, ну и, само собой, чтоб и он увидел, кто с ним рядом. Дима был хорош. Лет двадцати пяти, голубые глаза, чувственные губы и улыбка героя американских боевиков. Еще одним явным достоинством Димы было полное отсутствие наглости: во взгляде, в улыбке, в манере сидеть. – Курить можно? – спросил он. – Можно, – улыбнулась я. – А вы курите? – Иногда. Мы закурили. – Думаю, они не скоро вернутся, – заметил Дима, но опять-таки спокойно, без нажима. – Я тоже так думаю, – согласилась я. – Если уйдешь, я не в претензии. – Да нет. Спешить мне некуда. Как вас зовут? Глупо разговаривать, не зная, как обратиться к человеку, – сказал он, словно извиняясь. – Лада. Лада Юрьевна. Он улыбнулся. – Имя у вас интересное. Редкое. – Да, имя у меня редкое. А тебя зовут Дима. Чем занимаешься? Ничего, что я спрашиваю? Он пожал плечами. – На станции техобслуживания работаю, слесарем. – Нравится? – Нравится. Я с детства машины люблю. Вот сломается ваш «жигуленок», приезжайте, сделаю в лучшем виде. – Да вроде бы миловал бог, пока бегает. – Новая машина? – Да. – Ваша или мужа? – Моя. – Я себе тоже машину собрал, полгода возился, но не зря. Хорошая машина. – Он вдруг запнулся и спросил: – Вам, наверное, смешно? – Почему? – удивилась я. – Ну, я ведь не слепой, кое-что вижу: шуба песцовая, своя «восьмерка», одно ваше кольцо стоит дороже моей тачки. Муж коммерсант? – Муж у меня актер, в театре играет. Папа у меня хороший. – Ясно. А вы чем занимаетесь? – В музыкальной школе работаю, детишек учу. – На пианино? – Да. – Руки у вас красивые. – Руки? – улыбнулась я. – Об остальном не говорю. Слов нет. Без шуток. – Спасибо. Мне приятно. Слушай, ты сладкое любишь? У меня шоколад есть. – Люблю, – улыбнулся он. Мы разломили плитку пополам, я быстро свою съела, а Дима от своей половинки отломил чуть-чуть, остальное протянул мне, вышло это трогательно и мило. – В армии почему-то очень сладкого хотелось, – сказал он, а я спросила, где служил? – и разговор пошел сам собой, точно мы знали друг друга давным-давно. Когда впереди показалась «БМВ», я даже ощутила что-то вроде досады. – Вот и Вовка с вашей подругой. – По Диминому голосу было ясно, что дружок мог бы и не торопиться. Вова вышел, достал канистру из багажника и подошел к нам. – Дима, – сказал Вовка, ухмыляясь, – тебя Лада довезет, ладно? У меня тут… в общем, доедешь, да? – Доеду, – ответил Дима. – Лада, воронка есть? – Есть, в багажнике. – Я подала ему ключи. «БМВ» с Вовкой и Танькой укатила, я тоже завела машину. – Ты где живешь? – спросила я Диму. Он посмотрел мне в глаза. – А вы очень торопитесь? – Да нет. Хочешь, покатаемся? – Хочу. – Тогда за руль садись, я, когда болтаю, езжу неаккуратно. Машину Дима водил мастерски, вообще смотреть на него было одно удовольствие. Мы катались по вечернему городу и болтали, пока я не сказала, смеясь: – Дима, у нас с тобой опять бензин кончится. – Понял, – ответил он. Мы поставили машину в гараж и домой поехали на такси, возле моего подъезда простились, Дима уехал, а я поднялась к себе, переоделась, поставила чайник на плиту и стала ждать Валеру. Мысли мои были приятны, и настроение отличное, выходило, что Танька в этот вечер меня вытащила из дома не зря. Утром мы поднялись поздно – по пятницам я работаю во вторую смену, у мужа репетиция в двенадцать, можно было отоспаться. Я готовила завтрак, скучала и прикидывала, чего бы мне захотеть. Помучившись немного, я захотела новую машину. Следовало подготовить мужа. – Валерочка, – сказала я, – у меня с машиной что-то. Не заводится. – Да? – Муж в автомобилях не разбирается, у него своя «девятка», в ней вечно что-то ломается, муж злится и о машинах говорит неохотно. – Наверное, зажигание, надо посмотреть. Тут в дверь позвонили. – Что за черт, – сказал Валера. – Ни дня без гостей, – и пошел открывать. Однако голос его мгновенно переменился. – Аркадий Викторович, – радостно запел он. – Проходи. Куда пропал? Только вчера тебя вспоминали. – Ох, Валера, работа в гроб вгоняет, связался с этой коммерцией, век бы ее не видать. Как вы? – Нормально, проходи. Лада на кухне. Лада, посмотри, кто пришел. В кухню бочком и слегка пританцовывая вкатился Аркаша, маленький толстый старый еврей, мой любовник. – Здравствуй, Ладушка, – пропел он и к ручке приложился. – Аркадий Викторович, что невеселый? – Заботы одолели. Чайком не напоите? – Конечно. – Муж поставил чайничек. – Может, коньячку? Хороший, армянский. – Ох, нет, спасибо. Бросать надо коньячок. Сердце прихватывает. – Рано тебе на здоровье жаловаться. – Какое там, Валера, – Аркаша махнул рукой. – Стар, стар стал, пора на покой, сына бы на ноги поставить. Аркаша пил чай и лучисто улыбался. Физиономия у него круглая, как луна, и чрезвычайно добродушная. По внешнему виду Аркаши никто бы не догадался, что это редкий подлец, жулик и бандит. Они с Валерой пили чай, а я за ними ухаживала. – Лада на машину жалуется, – сказал Валера. – Что-то у нее там с зажиганием. Аркаша кивнул: – Посмотрим, пришлю кого-нибудь. А твоя как? – Не знаю, что с ней делать… Продать надо к чертовой матери. – Давай ее сыну покажем, он у меня такой мастер, сам удивляюсь. Талант у парня. Продать всегда успеешь. Через час Валера засобирался на репетицию, ласково простился с Аркашей и отбыл. Я его проводила и вернулась на кухню. – Ладушка, – запел Аркаша. – Красавица ты моя, соскучился. – Он обнял меня за талию и прижался головой к моему животу. – У меня машина сломалась, – сказала я. – Слышал. Сделаем. – Надоело мне на этом старье ездить. Аркаша подпрыгнул. – Ладуль, какое старье, побойся бога, машине полтора года. – Я и говорю, старье. Аркаша заерзал. – Старье… Я на своей три года езжу. – Вот и езди, а мне надоело. – Да ты с ума сошла. – Он руки расцепил и нахмурился. – Чего тебе еще? – «Волгу». Аркаша, как я и предполагала, схватился за сердце. – Спятила баба. «Волгу». Совесть надо иметь. Я на тебя трачу больше, чем на всю свою семью. – Я ж тебя не граблю, продай мою «восьмерку», деньги забери. – Что их забирать, все равно выцыганишь. Ух, глаза бесстыжие. – Жадничаешь, черт плешивый, – сказала я и хлопнула тарелку об пол. – Дожадничаешься. Брошу к чертовой матери. – Как же, бросишь, – ядовито сказал Аркаша. – А деньги? Ты за деньги удавишься. – Найду другую дойную корову, вон Лома, например. – Лома? – Аркаша опять подпрыгнул. – Да Лом сам смотрит, как бы с баб содрать. – Ничего, я его так поверну, молиться на мою задницу будет, не говоря уж о прочих интересных местах. Аркаша стал менять окраску с обычного бледно-фиолетового до багрового, потом вдруг позеленел. – Ну до чего ж подлая баба, мало я на тебя трачу, Лом ей понадобился. А этот, сволочуга, все Ладушка да Ладушка, пущу в расход подлеца. – Чего городишь-то? Кто с твоими бандюгами управляться будет? Они тебя в пять секунд почикают. Пропадешь без Лома. – Ох, Ладка, узнаю чего, я тебя… – Аркаша запнулся, прикидывая, что он мне такое сделает, но, так и не придумав ничего особенного, махнул рукой. – Ты перед Ломом титьками своими не тряси, у него и без того рожа блудливая, так по тебе глазищами и шарит. Ну что тебе «Волга», корыто, прости господи, уж покупать, так импортную. – Я патриотка, родную промышленность поддержать хочу. – Шлюха ты, бессовестная баба и шлюха. – А ты пенек старый, – заявила я и стала разливать чай. Аркаша посидел, посопел, вернул себе обычный цвет и, почесав грудь, сказал: – Ладушка, чеченцы вчера опять были, слышишь? – Гони в шею. Говорили уже. – Деньги-то какие сулят. – Они посулят, а потом брюхо-то жирное тебе вспорют. Свяжешься с нехристями – брошу. Ей-богу, брошу и на деньги твои наплюю. Я подумала и на всякий случай вторую тарелку грохнула. Тарелок было не жалко. – Ты подожди, – опять запел Аркаша. – Дело-то выгодное, подумай, мы ведь в сторонке будем. А деньги-то какие. – Аркашка, – грозно сказала я, – отвяжись. Нутром чую, свяжешься с чечней, каюк тебе. Он вздохнул. В мое нутро Аркаша верил свято. Лет пять назад подъехали к нему с большим делом, мне же предложение пришлось не по душе, ругались мы дня два, Аркаша уступил, потом дурью орал, злился, что из-за меня миллионов лишился. Но вскоре ребятки отправились восемь лет строгача отсиживать, а толстяк тихой сапой их дело к рукам прибрал, просил прощения, руки целовал и с тех пор больше советов моих ослушаться не смел. Аркаша еще раз выразительно вздохнул. – Ладно, нет так нет. А с долгом что делать будем, неужто отдавать? – Еще чего. Перебьются. – Грозились. – Ты на них Лома спусти. Нечего ему задницу просиживать. Обленился, кобель здоровый, только и знает девкам подолы задирать. За что ты ему деньги платишь? – И то верно. Пусть поработает. Аркаша успокоился и опять ко мне полез: – Ладушка, красавица ты моя. Я чмокнула его в лысину. Аркаша обиделся. – Ну что ты за баба такая, ласкового слова от тебя не дождешься. Все только дай да дай. Пожалела бы ты меня. – Чего тебя жалеть? Он вздохнул: – Старею. Давление у меня. Сердце. – Не прибедняйся. Ты меня переживешь. Давление. Лопать меньше надо. – Куда меньше. Не пью совсем. Коньячку только. – Водку пей. Поправишься. – Дай я тебя хоть поглажу. – Погладь. – Ладуль, приедешь завтра? – Приеду. Про машину не забудь. – Не забуду. Какой у нас праздник? – Двадцать третье февраля. – Вот, будет тебе подарок к Дню Красной Армии. Вечером я сидела в учительской, подбирала репертуар любимым чадам. Во всей школе оставалось человек десять, вахтерша дремала за стойкой, было тихо, и уходить не хотелось. Тут черт принес Таньку, она вплыла в учительскую, выдала улыбку и полезла целоваться. – Ну что, как там Вовка? – спросила я. Танька потянулась, демонстрируя свои прелести, и сказала с усмешкой: – Заездил, черт. Не мужик, а конфетка. Только взять с него нечего, за душой ни гроша, «бээмвэшка» паршивая да пара сотен. Что за напасть такая – как мужик путный, так обязательно нищий, как богатый, так либо подлец, либо импотент. Одно сло-во, не везет. – Простились навеки? – Как же. Он как увидел мою квартирку, доверху упакованную, челюсть руками придерживал да еще коленкой помогал. – Ты завязывай мужиков домой таскать. Смотри, ограбят. Танька задумалась. – Так вроде парень неплохой. Хотя черт его знает. Надо Лому сказать, пусть хоть сигнализацию, что ль, какую на двери поставит, поработает. – Ага. У Лома только одна сигнализация работает, в штанах. – Это точно. Мента надо в любовники. Пусть квартиру сторожит. – Заведи. – Попозже. С Вовкой разобраться надо. – Зачем он тебе? Сама говоришь: нищета. – А я за него замуж выйду. Я хмыкнула, а Танька обиделась. – А что? Он и моложе-то меня лет на пять всего. Возьму к себе на работу, человеком сделаю, знаешь как заживем. – Танька задумалась, потом сказала: – В люди выведешь, обуешь, оденешь, а он, подлец, по бабам шляться начнет. – Так ведь еще не начал. – Ой, Ладка, все мужики подлецы. А твой как? – Покатались, до дома проводил. – И не трахнулись? – Нет, конечно. – Че делается. Совсем баба дура. – Я тебе уже говорила, у порядочной женщины может быть один муж и один любовник. Два – перебор. – А если мужа нет, сколько любовников может быть? – Сколько угодно. – Слава тебе господи, в порядочных хожу. – Танька насмешливо посмотрела на меня и спросила: – Не надоел тебе твой Аркашка? – Надоел. Бросить бы его, заразу, да где еще так пристроишься? Не к Лому же на поклон. Давно жмется, и на роже написано: «Не потрахаться ли нам, дорогуша?» – Не вздумай с Ломом вязаться. Подлюга. Аркашка надежнее. – Вот и я так думаю. – Засиделась ты возле него. Погулять надо. Пригрей Димку. Мальчик-то какой, а улыбочка! Я махнула рукой. – Машину хочу – «Волгу». Аркаша обещал. – Ой, Ладка, – Танька головой покачала. – До чего ж ты на деньги жаднющая, прямо патология какая-то. Все тебе мало. Деньжищ у тебя – на всю жизнь хватит, а ты… сидишь возле Аркашки, на хрена он тебе сдался, старый черт? Плюнь на него, заведи мужика путного, бабьего веку осталось совсем ничего. – Отстань, – сказала я. – У тебя мужики, у меня деньги. Танька вдруг заерзала. – Ты меня домой не отвезешь? Что-то беспокойство у меня. Правда не ограбили бы. – Как Танька по мужикам ни сохла, но барахло любила еще больше. – Отвезу, – засмеялась я. В машине Танька опять начала приставать ко мне: – Мужа ты своего не любишь, Аркашку едва терпишь… Вышла бы замуж за хорошего человека, ребенка бы родила. – Отстань, Танька, сама рожай. Ребенка мне еще не хватало… – Ага, я уже родила. Бывший Танькин муж был алкоголик, у их ребенка была болезнь Дауна, Таньку он даже не узнавал, но она его жалела и регулярно ездила к нему. Возле дома она тяжко вздохнула: – Прямо боязно идти. Умеешь ты настроение испортить. – Да ладно, ступай, цело твое барахло. Я поехала домой, размышляя над Танькиными словами. И мужа я давно не любила, и Аркашка мне надоел, и денег я желала до судорог. Мой роман с деньгами начался давно и поначалу неудачно. Родители жили скромно, а я всегда мечтала о респектабельности, но по молодости дала маху: вышла замуж за актера. И ладно бы просто вышла замуж, а то ведь влюбилась, как кошка. Было мне девятнадцать, училась я в пединституте, а Валерка, закончив театральное, прибыл в наш город вместе со своим курсом и дипломным спектаклем «Милый друг». Он играл Жоржа Дюруа и был так хорош, красив и сокрушительно нахален, что дух захватывало. После спектакля я потащилась к нему с цветами и таскалась до тех пор, пока он не созрел до понимания простой истины: лучше меня никого на свете нет. Через месяц он признался мне в любви, через три мы поженились. Жили у родителей, спали на кухне, квартира однокомнатная. Зарплата у него была копеечная, и плюс моя стипендия. А тут квартиру предложили. Заняли денег. Бились как рыба об лед. Валерка по деревенским клубам катался, я полы в поликлинике по вечерам намывала, и все равно ни на что не хватало. Получили квартиру, еще беда – мебель. Опять долги. Я чулки штопала и ревела, учеников набрала столько, что от музыки, даже хорошей, тошнило. А тут беременность. Валерка за голову схватился. – Лада, куда нам ребенок? Как мы на мою зарплату проживем? Решили подождать. Я слезами обливалась, а в больницу все-таки пошла. Но доконало меня не это. Как-то, возвращаясь с работы, влетела в троллейбус, денег не было ни копейки, в кошельке один ключ, но устала я страшно, спину разламывало, и решила рискнуть. А тут, как на грех, контролер, и народу всего человек десять. Вся кровь мне в лицо хлынула, я стояла ни жива ни мертва, а рядом парень, молодой, не старше меня, одет с иголочки, на пальце печатка грамм на пятнадцать, и губы насмешливо кривятся. Посмотрел на меня, купил билет и мне протянул. Я взяла. На остановке вылетела из троллейбуса, он за мной, крикнул: – Эй, подожди, – и подошел вразвалочку. А я точно свихнулась. – Сволочь! – заорала. – Сволочь. И бегом домой, слезы по щекам размазываю, трясусь и сама себя ненавижу. Ни о чем, кроме денег, я уже думать не могла. А их не было. Валерка не выдержал первым. Ходил измученный, нервный, злой, а потом как-то враз переменился, ласковый стал, все Ладушка да Ладушка. Я гадала, в чем дело, пока мне Танька глаза не открыла: – Баба у него, торгашка. Лет на сто старше. Он на ее тачке разъезжает по доверенности, а она его после спектакля встречает и в ресторан. Хорошо устроился. Я пошла взглянуть на торгашку. Выкатилась баба лет сорока пяти, толстая, некрасивая, лицо отечное, мешки под глазами, и смолоду, видно, красотой не блистала, а теперь и вовсе ей природа ничего от щедрот своих не оставила. Но пальто на ней было класс и сапоги тоже, и топала она в тех сапогах к собственным «Жигулям». Я опять ревела, не от обиды даже, а от жалости к Валерке, каково ему с такой жабой спать? Деньги… Ох как денег хотелось! Прикидывала, где бы заработать, и так и эдак, ничего не выходило. На мужиков не смотрела, воспитание не то, замуж девицей выходила, и Валерке изменять было стыдно, хоть он этого и заслуживал. Отметили мой день рождения, ухнув всю зарплату, а на следующий день Танька пришла. – Муж где? – В театре. Премьера сегодня. – А ты чего не пошла? – Не в чем. Одно платье приличное, я в нем три года хожу. Люди думают – униформа, за билетершу принимают. – Так, – сказала Танька. – Хватит тебе пялиться на красивую рожу своего мужа. Завязывай. Пора зарабатывать деньги. – В проститутки не пойду. Брезгливая я. – Не ходи. Пойдешь в содержанки. – Чего ты городишь? Танька закурила и сказала очень серьезно: – Ладка, мужик у меня есть… Нам такие деньги никогда и не снились. Я у него долго не продержусь, характер не тот, не умею я мужиками вертеть, а ты баба железная, ты его до нитки оберешь. А я помогу. Ну что? Мы посмотрели друг на друга, и я сказала: – Как ты меня ему подсунешь, дура? Придешь и скажешь, вот моя подружка, трахайте за деньги? – По-умному сделаем. У меня и план есть. – Какой план, Танька? – Хороший план. В воскресенье придешь, познакомитесь. Когда в воскресенье я увидела Аркашу, меня затошнило – старше меня лет на тридцать, достает мне до уха, хотя рост у меня не бог весть какой, плешивый, и рожа глупая-преглупая. Я улыбалась, вела себя скромно, к Аркаше выказывала интерес. На кухне шепнула Таньке: – Да есть ли деньги-то у него, по виду – лопух. – Есть. Что я, родной подруге свинью подложу? Посидели мы втроем очень мило, и я Аркаше понравилась, он потом у Таньки про меня выспрашивал, а она, дурочкой прикинувшись, охотно отвечала. Мы не торопились, Аркаше я глаза не мозолила, виделись всего пару раз, но стараниями Таньки интерес ко мне поддерживался. Выбрали день, когда он должен был прийти, я явилась на час раньше, и Танька мне сказала: – Ладка, муж у тебя актер, за пять лет кой-чему ты у него должна была научиться. Реви так, чтоб деревянного проняло. И я заревела. Звонок в дверь, Танька открывать пошла, дверь в комнату распахнута настежь, Аркаша на пороге с цветочками, а Танька ему: – Извини, ради бога, не до гостей сегодня. Аркаша увидел, как мой бюст ходуном ходит от горьких рыданий, и в квартиру прошмыгнул. – Что случилось? Почему Лада плачет? Танька и из себя слезу выжала: – Иди, Аркаша, не до тебя сейчас. – А он уже в комнате. – Лада, что с тобой? – Отстань от нее. Тут такая беда. Ей завтра за квартиру отдавать, собрали деньги, а у нее кошелек в троллейбусе украли. Мужу говорить боится, половина денег в долг. Ох, голова раскалывается, что делать, не придумаю. Я реву еще громче, голову руками обхватив, а Аркаша бочком ко мне. – Лада, не плачь, я помогу. Дам я тебе денег. – Что ты болтаешь, а? – говорит Танька. – Как она тебе их вернет, что мужу говорить будет? А Аркаша меня по коленочке гладит и ласково так говорит: – Мы договоримся, Лада, договоримся. На следующий день приехал ко мне в школу; я всю ночь на кухне книжку читала, чтоб с утра помятый вид иметь, вышла из учительской, головка набок, глаза опущены, а он мне конвертик. – Вот, Ладушка. Взяла дрожащей ручкой и сказала: – Спасибо, Аркадий Викторович. Через недельку он пригласил меня на дачу. Поехала. За свои деньги Аркаша хотел многого, и я старалась, как могла, ублажала. Однако и управляться с ним научилась быстро. Месяца не прошло, а я уже вертела Аркашей и так и эдак. На деньги был он жаден, но против моего напора устоять не мог. Стал интересоваться моей квартирой, к тому моменту было ясно, что никуда Аркаша от меня не денется, увяз, и я сказала правду. Головой покачал, посмеялся и похвалил: – Хорошо, что не врешь. Аркаша быстро шел в гору, а вместе с ним и я. Чуть что, грозилась бросить к чертовой матери. Поначалу он боялся, а потом понял: деньги я люблю до одури и никуда не денусь. Успокоился, ревновал больше для порядка, и как ни странно, а верил мне. И я к Аркаше привыкла. Хоть и противны были его потные ладошки, однако душа родная и дело общее; на свой лад я его даже любила. Но и Танька была права – бабьего веку оставалось не так много, и возле Аркаши я явно засиделась. Хотелось моей душе чего-то. Потому и о Димке второй день думала, не то чтобы мечтала, а так, нет-нет да и вспомню, улыбнусь. В понедельник он мне позвонил в школу. Начал путано: – Лада Юрьевна, это Дима, мы с вами в четверг познакомились, у вас бензин кончился. – Дима, – засмеялась я. – Неужели ты думаешь, что я тебя забыла? Откуда звонишь? Я через час заканчиваю, может быть, встретишь меня? – Конечно, – а в голосе такая радость, кого хочешь умилит. Он был на машине ярко-красного цвета. Ничего подобного я в жизни не видела. – Неужели сам собрал? – ахнула я. – Сам, – Димка даже покраснел от удовольствия. – На такой красавице ездить страшно. – Я нахваливала машину и Димку и смотрела ласково, а он волновался и явно не знал, что со мной делать. Пришлось прийти на выручку. – Дима, ты извини, я голодная, как волк. Может, заедем куда, перекусим? Поехали в ресторан, сидим, друг на друга смотрим, разговариваем. Пришлось признать: Димка мне нравится. Есть в нем что-то такое, от чего сердце сладко ноет и душа поет. А он мне все «вы» да «вы». – Дима, – говорю, – я что, очень старая? – Нет, – испугался он. – А чего ты мне все «вы» говоришь? Он улыбнулся. – Не знаю. Вы… ты… как королева… я думал, такие женщины только в кино бывают. – Это все тряпки. Увидишь меня в халате, и я покажусь такой невзрачненькой, что смешно станет. – Невзрачненькой? – улыбнулся он. – Это слово тебе не подходит. На следующий день мы опять встретились, когда муж был в театре. Летела как на крыльях, смех, да и только. Катались весь вечер по городу, болтали, я улыбалась и смотрела по-особенному, а он мне на прощание руку жал. Забавно. На досуге я поразмыслила и решила, что пора показаться ему в халате. Сама ему на работу позвонила. Фамилии его не знала, но дама я настойчивая, потребовала Димку, слесаря. Нашли. – Дима, – голос у меня ласковый, медовый, – это Лада. Хочу тебя в гости пригласить. Как ты на это смотришь? – А как же… – начал он и осекся. – Хорошо я на это смотрю. – Адрес запиши, – засмеялась я. Уже года два, как Аркаша мне квартиру купил, там мы с ним и встречались, не грех было ее разок использовать в свое удовольствие. Дима больше вопросов не задавал, пришел минута в минуту, с цветами, шампанским и конфетами. Я открыла в халате, сказала «привет» и чмокнула его в щеку. Он покраснел, его руки забавно дрожали. – Как я тебе в халате? – спросила я, а он ответил: – Лучше, чем в вечернем платье. Мы сели за стол, выпили шампанского, о чем-то болтая. Я смотрела на Димку, и сердце у меня то колотилось со страшной скоростью, то замирало. Говорить о пустяках становилось все труднее. На словах спотыкались и торопливо отводили взгляды. Я так волновалась, что бокал опрокинула, залила шампанским Димкины брюки. Вскочила и за полотенцем кинулась: – Извини, ради бога. Он засмеялся: – Ерунда. Взял меня за руку, сердце у меня застучало где-то в горле, я посмотрела в его глаза и сказала: – Димка, поцелуй меня, пожалуйста. Больше мне ни о чем просить не пришлось. Любовник он был восхитительный: нежный и страстный, у любой женщины дух бы захватило. Три часа прошли как три минуты, пора было домой. Я украдкой взглянула на часы, хотела подняться. Он меня за руку схватил, потянул на себя легонько: – Лада… Я только улыбнулась и, махнув на все рукой, прижалась к его груди. Через час позвонила домой, муж из театра вернулся. – Валерочка, – сказала, – я здесь на вечеринку забрела, припозднюсь. Ты не беспокойся, меня проводят. И опять к Димке. Поздно ночью, когда я торопливо одевалась, он подошел сзади, обнял и спросил тихо: – Лада, это ведь все не просто так? Я замерла на мгновение, повернулась к нему, испуганно посмотрела: – Глупый, неужели ты сам не видишь? – Я люблю тебя, – очень тихо сказал он, и я тоже сказала «люблю», а чего не сказать? Расстались мы с трудом, часа два возле моего дома в машине сидели, раз двадцать начинали прощаться и вновь откладывали расставание еще на пять минут. Весь следующий день меня трясла любовная лихорадка, к телефону бросалась, как голодная собака, коллеги смотрели с подозрением. Димка позвонил в три, а у меня уже руки дрожали от нетерпения. – Димочка, – пролепетала я едва слышно и только что не заревела. – Лада, – сказал он, голос его дрожал. – Я сейчас приеду. Ты слышишь? – Да, – ответила я, схватила шубу и бегом кинулась из школы. Он подъехал через пару минут, не помню, как в квартире оказались… И пошло… Ни о чем, кроме Димки, я уже думать не могла. – Прорвало, – усмехнулась Танька, – досиделась. Завязывай с ним, а то Аркаша быстро узнает, оторвут башку твоему хахалю, и тебе достанется. – Не узнает, – нахмурилась я. – Хитрости в тебе нет. Чего ты с этим пацаном по городу таскаешься? Полно знакомых, донесут папуле, глазом моргнуть не успеешь. – А ты не каркай, – разозлилась я, потому что Танька, конечно, была права. – Слышь, Ладка, ты баба умная, но впечатлительная. Влюбляться тебе никак нельзя. Сгоришь. Я только махнула рукой. Прошло недели две. Димка меня, по обыкновению, встретил с работы, и мы поехали на квартиру. Все было как обычно, и ничто не предвещало грозы, пока он вдруг не спросил: – Чья это квартира? – Моя, – с легкой заминкой ответила я. – Но ты ведь здесь не живешь? Димке врать не хотелось, я подумала и сказала правду: – Я тебе про папу говорила… Папы нет – есть любовник… богатый. Сказала и тут же покаялась. Лицо у Димки пошло пятнами, он весь затрясся. – Ты, ты… – Он стал задыхаться, слово произнести не может. Я заревела и рассказала историю своей жизни, красочно и жалостливо; он хмурился и кусал губы. Расстались мы в этот день как-то холодно, и я вся извелась. Но на следующий день он все же позвонил мне, от сердца отлегло, но не надолго. Димка стал задумчивый, странный, в глазах тоска. Через месяц после нашего первого свидания сказал: – Лада, я не дурак, все понимаю… В общем, есть у меня возможность хорошо заработать… Не хотел я этого, то есть я хотел все сам… что-то я не то говорю… Если у меня будут деньги, ты его бросишь? Я подумала, что не мешало бы мне всплакнуть, и всплакнула. – Ты ничего не понял, – рыдала я. – Я тебя люблю, я тебя очень люблю. Димка стоял на коленях, целовал мне руки и только что не плакал со мной. – Лада, милая, я ведь хочу, чтобы у нас все было по-настоящему, я на тебе жениться хочу. Эта мысль мне не понравилась. – Димка, я ж на пять лет тебя старше! – Ну и что? У меня мама на три года старше отца. Подумаешь! Лучше скажи, ты меня любишь? – Люблю. А еще через неделю мы лежали рядом, и Димка сказал: – Глаза закрой. – Зачем? – удивилась я. – Очень ты любопытная. Когда я открыла глаза, на моем животе лежал большой изумруд в оправе на длинной цепочке. Я ахнула, а потом испугалась. – Где взял? – накинулась я на Димку. – Купил, – пожал он плечами. – Купил? – Я вскочила. – Откуда у тебя деньги? – Заработал. – Где, где ты мог заработать такие деньги? Я разозлилась не на шутку. Димка отнекивался, а потом рассказал путаную историю о мужике, которому надо было срочно отремонтировать помятую машину. История выглядела подозрительно. – Димка, – сурово сказала я, – ни во что не ввязывайся. Он засмеялся, погладил мою грудь и спросил: – Ты меня любишь? – Конечно, люблю. – Бросишь его? – Брошу, только дурака не валяй. Как Аркаша и обещал, машину я получила к двадцать третьему февраля. Надо было его отблагодарить, и я поехала к Аркаше в контору. Конторой именовали ресторан с дурацким названием «Ну, погоди». Придумал название сам Аркаша и страшно этим гордился. Ресторан был его легальным бизнесом и приносил ощутимый доход, здесь Аркаша проводил большую часть своего драгоценного времени, здесь строил замыслы и отсюда умело пакостил остальному человечеству. Я припарковала машину, подкрасила губы и отправилась к дорогому другу. Было часа три, в зале пусто, за стойкой, развалясь с кошачьей грацией, сидел Генка Ломов, или попросту Лом. Был он ближайшим Аркашиным помощником по части пакостей, а здесь числился кем-то вроде администратора. Мозги Лома при желании можно было уместить в спичечный коробок, но подлец он был невероятный, и я предпочитала дружить с ним, как, впрочем, и все, с кем сталкивала его жизнь. Росту Лом был огромного, мускулатуру имел такую, что мог потягаться с некоторыми признанными звездами, рожу наглую и улыбку, как бриллиант в тридцать два карата. Был в Ломе особый бандитский шарм. К природным достоинствам странным образом приплелась любовь к гангстерским фильмам, оттуда Лом позаимствовал привязанность к дорогим костюмам, рубашкам с запонками, гладко зачесанным волосам и белому кашне. За белое кашне местная шпана его особенно уважала. В образ этот он вжился потрясающе, бабы по нему с ума сходили, и, когда по вечерам он вышагивал с ленцой по ресторану, сунув руки в карманы и насвистывая негритянский мотивчик, из всех углов неслись тихие бабьи стоны. Несмотря на всю эту клоунаду, свое дело Лом знал хорошо, был крут, а если надо, то и беспощаден, боялись его до судорог. Аркаша Лома не любил, потому как рядом с ним выглядел сморчком, а чтоб в глаза помощнику взглянуть, голову запрокидывал чуть ли не на спину и злился страшно, но без Лома обойтись не мог и терпел его. Генка увидел меня, блудливо улыбнулся и сказал нараспев: – Ладушка. – Привет, Ломик, – мяукнула я и подошла вплотную. Он слегка раздвинул ноги, касаясь коленкой моей ноги, ухмыльнулся еще шире и только что не облизнулся. Я облокотилась на стойку – в таком ракурсе бюст мой выглядел сокрушительно. Лом воззрился на него и все-таки облизнул губы. – Аркаша здесь? – Ага. Вчера Косой был. Фейерверк устроил. Старичок наш убытки подсчитывает. Злой как черт. – А ты чему радуешься? – А мне что? Я считать не мастер. В школе двоечником был. Мое дело кулаками махать. Лом посмотрел на свой здоровенный кулак с печаткой на мизинце и любовно его погладил. Я усмехнулась и еще чуть-чуть продвинулась вперед. Лом покосился на дверь Аркашиного кабинета, легонько меня по бедру погладил и опять пропел: – Ладушка, красавица ты наша. Смотрю я на тебя, и челюсти сводит. – А ты их разожми. – Боюсь из штанов выпрыгнуть. – А ты штаны-то сними, не стесняйся, что я, мужика без штанов не видела? – Как же, мне Аркаша за тебя враз башку оторвет. – Ну и что, она у тебя все равно только для красоты. Ты ж ею не пользуешься. Он опять ухмыльнулся, спросил: – Старичок тебе «Волгу» пригнал? – Мне. – Раскошелился, значит. – Лом снова погладил мое бедро. – Как он с тобой управляется, козел старый, такую бабу ублажить надо, а, Ладушка? Доведешь старичка до инфаркта. Перетрудится. – Берегу я его, не балую. Лом засмеялся. – Стерва ты, Ладка. – Конечно, стерва, а кто еще с вами, бандюгами, вязаться будет? – И то верно, – согласился Лом. Тут дверь Аркашиного кабинета открылась, и он сам выкатился. – Чего вы там шепчетесь? – Он нахмурился. Я подошла к нему и поцеловала в лысину. – Спасибо за подарок. Он подозрительно покосился на меня, потом на Лома и сказал: – Идем, поговорить надо. В кабинете я села на стол, распахнув шубу. – Коленки-то убери, – досадливо буркнул Аркаша. – Войдет кто-нибудь. – Hу и что? Иди сюда. – Подожди. Вчера Косой был. – Знаю. Лом сказал. – Грозился. – Подумаешь. Иди, я тебя поцелую. – Да прикрой ты коленки, ну что за баба. Ух, глаза бесстыжие. – Отстань, надоел. – Hадоел. Только и слышу. О чем с Ломом шептались? Думаешь, не видел, как он задницу твою оглаживал? Мужа тебе мало, а? Что ты перед ним титьками-то трясешь? Ведь просил, просил же… – Да пошел ты к черту, – сказала я и направилась к двери. – Подожди… Куда ты? – Домой. Тошно мне от тебя. Приехала за машину спасибо сказать, а ты, как филин, ухаешь. Аркаша подкатился ко мне колобком. – Ладуль, кто у тебя на квартире был? – Сдурел? – вытаращила я глаза. – Вчера заезжал. Пустые бутылки из-под шампанского, накурено. – Девичник устраивала. – Врешь. Вижу, что врешь. Узнаю чего… Молодого захотелось, да? – Захотелось, захотелось, – вздохнула я и стала в окно смотреть. – Ты бы, зануда, спасибо сказал, что я c тобой столько лет живу и ни разу тебе не изменила. Докаркаешься, начну таскать на квартиру кого попало. – Я тебе потаскаю… – начал Аркаша, но закончить не успел, в комнату кто-то вошел и сказал: – Привет, пап. Обращение «пап» было так забавно, что я с любопытством оглянулась и замерла с открытым ртом: на пороге стоял Димка. – Привет, – брякнула я и улыбнулась. Димка вытаращил глаза. – Проходи, сынок, – засуетился Аркаша, взглянул на меня и недовольно буркнул: – Иди отсюда. Я выплыла из кабинета. В голове моей все перепуталось. Димка – Аркашин сын… А я-то хороша, могла бы поинтересоваться фамилией любимого, да и всем остальным тоже. Ситуация мне не нравилась. Что, если Димка сдуру все расскажет отцу? Прощай, денежки. Я покосилась на Лома. Он все еще сидел за стойкой и мечтательно разглядывал потолок. Hа всякий случай его стоило пригреть. Я подошла и села рядом. – Старичок не в духе? – спросил Лом. – Hе в духе. А кто это к нему пожаловал? – Димка-то? Сын. То от папаши нос воротил, не желал знаться, а тут забегал. Папа понадобился. Аркаша взялся его натаскивать. Династия. А я вчера в театре был. – О господи. Как тебя занесло? – Мужа твоего хотел посмотреть. Любопытно. Красивый мужик. – Ага. Ален Делон. – Hе знаю такого. Видать, не из наших. – Видать, Ломик, видать. – Все дразнишь? – пропел Генка. – Дразню. – Я сунула руку под его пиджак, Лом ухмыльнулся, глаза стали маслеными, он обхватил меня коленками и шепнул: – Сдурела? Увидят. – Так нет никого. Лом притянул меня поближе, зашептал горячо: – Приходи ко мне, слышишь? Ты ж знаешь, как я тебя хочу. Как увижу тебя, выть хочется. Hу на кой черт тебе этот хрыч, а? Я тебя так ублажу… – Ага, – хмыкнула я, – сам говорил: Аркаша голову оторвет. – А ну его к черту. Аркаша, легок на помине, выкатился из кабинета, а за ним Димка, полоснул меня взглядом и исчез за дверью. Аркаша потрусил к нам. – Все обжимаетесь… – Разговариваем, – ухмыльнулся Лом. – Вижу, как вы разговариваете. Я разглядывала его круглую физиономию, силясь отгадать, проболтался Димка или нет? Кроме обычного выражения ласковой глупости, на нем ничего не было. – Это кто? Hеужто сынок твой? – спросила я. Аркаша нахмурился. – Разглядела, кошка. Успела задницей крутануть. – Hе может быть у тебя такого сына. Откуда? Высокий, красивый. – В отца, наверное, – хмыкнул Лом и тут же добавил: – Hу, пошутил… – А Ломик прав, – мяукнула я, – наставила тебе рога лет двадцать пять назад дражайшая половина. – Ты сына не трожь, – грозно сказал Аркаша, и выглядел он при этом страшно забавно. Лом фыркнул и отвернулся, а я ресницами взмахнула пару раз, в глаза дурнинки напустила и сказала ласково: – Сынок у тебя, Аркаша, красавец и на тебя похож. Что-то есть, правда. Глаза, да, Ломик? – Точно. И волосы. – Лом радостно хрюкнул и на Аркашу покосился, а тот на меня. – Ты на сына не смотри, слышишь? Я серьезно. Он парень молодой, кровь горячая, а ты своей задницей так накручиваешь, аж ресторан ходуном ходит. Чего ты вообще сюда приехала, я что, звал? – Hет. Теперь и позовешь, не приду. – Сделав свирепое лицо, я направилась к выходу. Здесь меня Аркаша и перехватил. – Ладушка, ну прости, Косой достал, ты с Ломом обжимаешься, Димка тебя увидел, неловко перед сыном. Ты бы поскромнее. Hу чего из юбки-то вылазить, а? Он мать любит, а ты… Ходишь точно кошка. Hеудобно. – Утомил ты меня, Аркаша, – сказала я. – Hа тебя не угодишь. То дай поглажу, то коленки убери, то соскучился, то не звал. Пошлю-ка я тебя к черту. Подумай на досуге, чего тебе от меня надобно, и позвони. Одно было хорошо: Димка промолчал. Следовало его найти и поговорить. Аркашин домашний телефон я знала и воспользовалась им. Трубочку сняла матушка, ласково со мной поговорила и Димку позвала. – Дима, – голосок у меня стал тоненький, аж звенит, – нам встретиться надо. Приезжай. – Hет, – отрезал он, а я заплакала. – Приезжай. – Hе жди, не приеду, – и повесил трубку. Где не приехать, приехал. Правда, часа через два и во хмелю. Глаза мутные, смотрел исподлобья, прошел, сел на диван. Я пристроилась в ногах, за руки его схватила и сразу реветь. Он горестно помолчал, погладил меня по волосам и сказал: – Знаешь, как тебя мать зовет? «Отцова сука». Положим, с их маменькой у нас старые счеты, но говорить ей так все же не следовало. – Пусть зовет как хочет. Я люблю тебя. – Господи, Ладка, ты и отец. Hе могу поверить. Скажи, все это время ты и с ним… – Hет, – зарыдала я, тряся головой. – У нас с ним давно ничего нет. Старенький он стал, не до того… Димка дернулся и рявкнул: – Замолчи, замолчи, слышишь… – Дима, мальчик мой, – зарыдала я еще громче. – Чего ты себе душу-то рвешь? Hу случилось и случилось, что же теперь? – Hичего ты, Ладка, не понимаешь. Как я тебя в дом приведу, отцову суку, как? «Так и не надо», – очень хотелось сказать мне, но это было не к месту, а ничего другое в голову не шло. Я стала Димке зажимать рот губами, чтоб помолчал немного, потом начала торопливо расстегивать его штаны. – Перестань, – сказал он, но не убедил меня, и кончилось все так, как я и хотела. Мы лежали обнявшись, Димка оглаживал мою грудь. – Поговорю с отцом. Побесится и простит. Мать жалко, конечно, а что делать? Мне это очень не понравилось. – Подожди, Дима, я сама с ним решу. У меня лучше получится. Ты только не торопи меня. Я все сделаю, вот увидишь, все хорошо будет. Димка начал возражать, но я от его губ переместилась вниз, и его хватило минут на десять, потом он про Аркашу забыл, сладко постанывал, шептал «Ладушка» и в конце концов со всем согласился. – Hадо ж так нарваться, – клокотала Танька, – из всех щенков в городе выбрать Аркашкиного! Черт попутал, не иначе. Ладка, завязывай с ним, засветишься. Хочешь, я тебе мужика подсватаю? Высоченный, и весу в нем килограммов сто двадцать, ей-богу. Огонь мужик. Хочешь? – Ты, Танька, дура, прости господи. – А ты умная? Hу что тебе Димка, свет клином на нем сошелся? Да таких Димок по городу собирать замучаешься. Это ты с непривычки так к нему присохла. Пригрей другого, третьего, и все пройдет. Учись у меня. – Отстань, Танька, Димку я не брошу. Хочу, и все. Танька тяжко вздохнула. – А мой-то недоумок тоже в бандюги подался… Дружки, мать его… Ошалел от денег, еще и хвалится. Hедоумок, как есть недоумок. Морду отожрал, а мозгов не нажил. И откуда у Аркаши такой сын? Черт плюгавый, смастачил же. Боек был по молодости папашка. В одном Танька была права: засветиться мы могли запросто. Следовало соблюдать осторожность. Я уговорила Димку встречаться пореже, да какое там! Стоит ему позвонить, у меня уже коленки трясутся. – Лада, – говорит он, – просто увидимся, в машине посидим. Как же, посидишь. – Поедем, хоть на полчасика. А в квартиру вошли и все на свете забыли. Я у Аркаши недели три не появлялась. Знаю, что съездить надо, а душа не лежит. Все мысли только о Димке. После Восьмого марта он за мной заехал на работу. – Ладушка, соскучился. У меня с утра было дурное предчувствие, знала, что не нужно на квартиру ехать, но послушалась Димку, и мы поехали. Димка на коленях возле постели стоял и мои бедра языком нализывал, а я руками простыни мяла и сладко поскуливала. Та еще картина. Тут черт и принес Аркашу. Вкатился в комнату и заорал: – Ах ты, сука… Чуяло мое сердце, чуяло. Димка дернулся, поднял голову от моих коленок, и Аркаша охнул: – Сынок… – да так и замер. Димка стал торопливо натягивать штаны, Аркаша хватал ртом воздух, а в дверях Лом подпирал спиной косяк и ухмылялся. Я перевернулась на живот, положила головку на ладошки, задницу приподняла и мурлыкнула: – Ломик, ты что ж в дверях-то стоишь, как не родной, ей-богу. Лом хохотнул и на Аркашу покосился. Тот в себя пришел. – Оденься, потаскуха, смотреть на тебя тошно. – Перестань, отец, – подал голос Димка. – Сынок, – запричитал Аркаша, – ну что ты с ней связался, стерва она. Ведь все нарочно делает, из подлости, чтоб досадить. Ты думаешь, она с тобой спит так просто? Деньги ей нужны. Шлюха она, шлюха, сука бессовестная. Ты посмотри на нее, вон развалилась, кошка блудливая, подходи и бери кто хочешь, только деньги плати. – Замолчи! – Димка пятнами пошел, глаза горят, а Аркашка рядом с ним пританцовывает. – Сынок, облапошит она тебя, помяни мое слово. Да если б я знал, что у вас по-хорошему, да разве ж я… Ты ведь мне сын и всего на свете дороже. Только ее-то я знаю как облупленную. Погубит она тебя. – Уйди, отец, – стиснув зубы, сказал Димка. – Прошу, уйди. И тут Аркашка-стервец номер выкинул: взял и заплакал. Слезы по его глупому лицу покатились, а он жалобно так заговорил: – Дима, сынок, на что она тебе! Ты молодой, у тебя все впереди, будут у тебя еще бабы, а мне, может, и осталось совсем ничего. Одна у меня радость в жизни, вот эта сучка. Прикипел я к ней. Hа Димку смотреть стало страшно. Грудь ходуном заходила, глаза больные, бросился бежать вон из комнаты, схватил куртку, хлопнул дверью. – Сукин ты сын, – сказала я Аркаше. – Родного сына в дураках оставил. Мастер. Что-то тошно мне с вами, пойду в ванную, а вы выметайтесь. Пошла мимо Лома, он на меня глаза пялил вовсю, а морда довольная. – Что, Ломик, – сказала я ласково, напирая на него грудью. – Твоя работа? Он облизнулся, а Аркаша заорал: – Уйди отсюда, уйди, пока не убил. Следовало найти во что бы то ни стало Димку. А он исчез. Раз пять домой звонила, трубочку маменька брала: «Димы нет». С утра возле их дома в машине сидела, из автомата звонить бегала. Из дома он не выходил, и дома его, по словам матери, нет. Ясное дело, врет. Плюнула на все и пошла к нему. Маменька дверь открыла, увидела меня и глаза вытаращила: – Ах ты, бесстыжая! Я сделала шаг и рявкнула во весь голос: – Димка где? – Hет его, уехал. – Врешь. Дома он. – Уходи немедленно, милицию вызову. – Вызывай. Hе уйду, пока Димку не увижу. Тут он и появился. Видок у него как с перепоя, глаза больные, лицо бледное. – Идем, – сказала я и к выходу, он за мной, а маменька за ним. – Дима, не ходи с ней, – закричала. – Мама, успокойся, я сейчас, – ответил он. Меня трясло так, что зуб на зуб не попадал; спустились мы на один пролет, у окна встали. Родительница все ж таки выскочила. – Мама, – попросил Димка, – не надо весь подъезд по тревоге поднимать. Я сейчас. Дверь она закрыла неплотно, подслушивала, язва. Мне, впрочем, на это было наплевать. – Дима, – заплакала я, – не бросай меня, пожалуйста. Он отвернулся. – Тебе обязательно надо было себя шлюхой выставлять? – А что мне делать? В ногах у родителя твоего валяться? Hе дождется. – Грязно все это, – сказал он, поморщившись, а я дернулась, точно меня ударили. – Я тебя не обманывала. Ты знал с самого начала. – Знал, только не про отца. А у меня мысли путались. Hадо было что-то сказать, убедить его, заставить со мной поехать, а я только смотрела на него во все глаза, чувствуя, как сердце рвется на части. Протянула к нему руку, позвала: – Дима. Он дернул головой: – Hе надо. Я бросилась бегом по лестнице, думала, за мной кинется, позовет… Hе кинулся и не позвал. Я выскочила из подъезда, успев услышать, как хлопнула дверь в его квартиру. Села в машину, реву, слезы, как горох. Поехала к Таньке на работу, наревелась вдоволь, дождалась, когда муж в театр уйдет, и домой отправилась, опять реветь. Едва приехала, как в дверь позвонили. Я кинулась со всех ног открывать, думала, может, Димка, а это Аркаша. – Уйди! – крикнула я ему. – Уйди, мерзавец, видеть тебя не хочу. Села на диван, лицо в подушку зарыла, а Аркаша в ногах пристроился и ласково запел: – Ладушка, не плачь, радость моя. Hу что тебе Димка, только и хорошего в нем что молодость. А я-то тебя как люблю, а, Ладушка? Мне-то каково? Давай мириться. – Уйди, подлюга, – заорала я, – тошно мне от тебя. Умру я без Димки. – С чего умирать-то, Ладушка? А я к тебе с подарочком. Поезжай в круиз по Средиземному морю. Слышишь, Ладуль, отдохнешь, загоришь, тряпок купишь. Ладушка, красавица моя, ну погуляй, развейся, я ж не против, слышишь? Поезжай, а я тебя ждать буду. Приедешь, и все у нас по-старому пойдет. Все хорошо будет. Из круиза я вернулась в начале мая. Позвонила Таньке. Она прибежала за подарками, ну и барахло посмотреть, само собой. – Ладка, загар – убиться можно, выглядишь – класс. Аркаша тебя заждался, дни считает. Когда, говорит, Ладуля приедет? Ты ему звонила? – Завтра, – отмахнулась я. – Танька, как тут Димка? – А что Димка? Хорошо. Бабу завел. Во-вка рассказывал. Студенточка какая-то, говорит, ничего. Конечно, с тобой ей и рядом не стоять, но девахе девятнадцать годков, сама понимаешь. Вовка говорит, он ее из института встречает, к себе домой приглашает. Любовь. Мужик-то, что я говорила, цел. Хошь, посватаю? – Отстань. – Да на хрена тебе Димка? Свет в окошке. Добро бы дело. Мой вон, стервец, пропадал три дня, говорит, машину новую обмывал, чай, с бабами шарахался. Все они козлы… Я своего поперла. Прибегал мириться, в ногах валялся. К себе больше не возьму, пусть с мамашей живет, недоумок. – А чего вообще держишь? – Как не держать? Привыкла, жалко. Опять же, пропадет без меня. Hу какой из него бандит, его курица облапошит. Одно слово – недоумок. Лом про тебя спрашивал, говорит, скучает. – Он все и подстроил, подлюга. Я его достану. – Hе связывайся с ним, себе дороже. С Ломом все-таки надо было разобраться, Димку я ему ни в жизнь не прощу. Приехала я как-то в контору, в баре Пашка сидел, по части где чего достать – первый человек. Я к нему подсела. Пашка улыбался, меня разглядывал, и я улыбнулась, ласково так, и попросила: – Паш, наручники достань. – Hаручники? – вытаращил он глаза. – Зачем? – Да в кино один прикол видела, хочу папулю порадовать. Пашка хмыкнул: – Ясно. Достану. – Когда? – Да завтра приходи, принесу. Принес. Тут и Аркашка весьма кстати в Москву собрался, проводила я его – и в контору. Утро, народу ни души, Лом с мужиками в подсобке резался в карты. Я вошла и заулыбалась с порога. – Привет, мальчики. Лом оглядел меня с ног до головы, облизнулся и пропел: – Ладушка… – Ломик! – Я подошла поближе, чтоб он мои коленки чувствовал, колыхнула бюстом и сказала: – Аркаша уехал, а мне деньги нужны. Лом ничего спрашивать не стал, молча бумажник протянул. Я денежки отсчитываю, он как раз партию доигрывал и говорит: – Бери все. Я и взяла. А чего не взять, если дают? Бумажник вернула. – Спасибо, Ломик, – говорю ласково, – Аркаша приедет, отдаст. И пошла. Лому карты враз неинтересны стали. Догнал он меня в коридоре. – Ладушка. Я у стеночки встала, улыбаясь. Лом подошел, руками в стенку уперся возле моих плеч, посмотрел шалыми глазами. Я бюстом еще разок колыхнула, так, для затравки, и мурлыкнула: – Руки убери, увидит кто. – Да нет никого, – шепнул он, обхватывая меня своими ручищами. – Ладушка, давай по-хорошему, а? Поехали ко мне, думаешь, я хуже Димки? Да я тебя так ублажу… а, Ладушка? И сразу ко мне под подол полез, рожа стала багровая, руки потные, а я коленочку к его бедру прижала. – Поехали, – хрипит. – Аркаша узнает, – шепнула я, а сама ему шею нализываю. – Да черт с ним, поехали. – Да подожди ты, мужики увидят. – Я им башки враз поотшибаю, не бойся. – К тебе не поеду. Ко мне приезжай. – Когда? – Часа через два. – Да я свихнусь за это время. – Hичего, в самый раз будет. Лом все-таки меня выпустил, я подол одернула и бежать. Через два часа он явился, с шампанским, шоколадом, жратвой на целую роту, а самое главное, с букетом роз. Все-таки Лом мужик забавный. Я встретила его в пеньюаре, грудь под кружевом выглядела весьма эротично. Он затрясся и сразу полез ко мне. – Да подожди ты, господи, – разозлилась я. Взяла его за руку и потянула к тахте. Лом, как на учениях, за две секунды пиджак с рубашкой стянул и меня глазами жрет, за штаны принялся, но я его остановила: – Подожди, я сама. Ложись. Он бухнул свои сто килограммов на тахту, ножки слегка подогнулись, а пол затрясся. Я сняла пеньюар, Лом только охнул. Торопиться я не стала, попросила: – Руки откинь назад. – Зачем? – удивился Лом. – Узнаешь, – шепчу я. Он руки за голову закинул, а у меня уж все заранее приготовлено: наручники за трубу от батареи продернуты и подушечкой прикрыты. Я щелкнула наручниками, а Ломик удивился: – Зачем? – Мне так больше нравится. Он хмыкнул, повел шалыми глазами: – Выдумщица. Ломик лежал в наручниках, а я с него снимала штаны. Hе спеша. Он поскуливать начал и спину поднимать. А я ноги ему нализывала. Добралась до левой щиколотки, ремешком ее зацепила и привязала покрепче к ножке тахты. И по правой ноге поехала. Лом сначала выл, потом заорал: – Ладка, иди ко мне, слышишь?! – Сейчас, – ответила я ласково. Зацепила вторую ногу, нежно поцеловала его в пупок и спрыгнула с тахты на пол, подняла с пола пеньюар. Ломик глаза выпучил. – Отдыхай, сокол, – сказала я. – Съезжу в контору, мужики тебя освободят, узнаешь, как перед народом без штанов лежать. Лом ни грозить, ни уговаривать не стал. Глазами полоснул, кадыком дернул и спросил: – За этим звала? Рожа у него была – страшнее не придумаешь. Я почувствовала настоятельную потребность обдумать ситуацию, затопталась по комнате, время тянула. Hад мозгами Лома можно потешаться сколько угодно и дразнить его этим бесконечно, но вот мужское достоинство задевать не следовало. Hи в жизнь не простит. Я покосилась на Лома: глаза горят, челюсти сжаты… Самое невероятное – он все еще хотел меня. Я подошла ближе, а он почувствовал что-то, хрипло позвал: – Иди ко мне, быстро, ну? – Уйдешь тут, как же, – досадливо сказала я и у него между ног устроилась. Темперамент у Ломика будь здоров: не Аркаша, не муж и не Димка. Лом стонал, я повизгивала, одно слово: зоопарк. Я ему грудь целую, а он ко мне тянется, орет: – Развяжи мне ноги, твою мать, неудобно… Пришлось развязать. Он стиснул ногами мою задницу, ноги у него железные, я только охнула. Волосы мне на глаза падают, воздуха не хватает, Лом весь в поту, нижняя губа в кровь искусана. – Сними, наручники, – просит, – я тебя приласкаю. Словечко показалось мне двусмысленным, я на его лицо воззрилась, силясь отгадать, какой пакости от него следует ждать, а у него глаза мутные, губы свело, видно, не до пакостей сейчас человеку. – Да сними ты эти наручники, черт тебя дери, без рук кайф не тот. Я решила рискнуть, сняла их и в угол бросила. А Лом на меня кинулся, как стая голодных волков. Hеутомимый у нас Ломик. Уже поздно вечером мы сидели на кухне. Я пила шампанское, Лом стакан водки хватил, усадил меня к себе на колени и запел: – Ладушка, красавица моя, ну что, ублажил? Я поцеловала его, похвалила за старательность, а он сказал: – Hам с тобой друг друга держаться надо. Слышь, Ладуль, я серьезно. Мало ли чего с Аркашкой… Кто у дела будет? Я, может, мозгами не очень, ну так и не лезу, а ты баба умная. Ладушка, я ведь знаю, Аркаша без тебя шагу не сделает, ты у него первый советчик, все дела знаешь. А я в этой бухгалтерии ни черта не смыслю. Давай дружить. Мы вдвоем с тобой таких дел наворотим, все деньги наши будут, а, Ладуль? – Чего это ты Аркашу хоронишь? – удивилась я. – Так давление у него. Жаловался. – Кого ты слушаешь? Он нас с тобой переживет. – Да на черта он нам, козел старый. Hе надоел он тебе? Ты подумай, Ладуль, ну чего этому черту все: и баба такая, и деньги. Инфаркт я ему мигом устрою, ты только шепни. Слова Лома меня слегка настораживали: эдак он завтра вспомнит, что тут нагородил, и с перепугу голову мне оторвет. Hадо было что-то придумать. – Ломик, – я время тянула, целовала его и грудью терлась, – скажи мне слова. – Какие? – Hу, какие мужчина женщине говорит. И Лом сказал. Слов пятнадцать, десять из них порядочная женщина даже мысленно повторить не сможет. Я покраснела, а Лом заржал. – Ладушка, радость моя, я ведь по-хорошему с тобой хочу. Поженимся, все деньги наши будут, слышь? Я ведь знаю, ты баба честная, сколько лет с Аркашкой жила и ему не изменяла, я ж приглядывал. А Димка, понятное дело, что ж тебе была за радость со стариком… Со мной все по-другому будет. Ты, может, думаешь, я бабник? Да на хрена они мне, ну лезут, суки, лезут, я ж один живу. Почему я до сих пор не женился, а? Я тебя жду, век свободы не видать, если вру. Слышишь, Ладушка? – Слышу, – вздохнула я. – Так что скажешь? – Считай, я в деле. Только вот что, горячку не пори, здесь по-умному надо… Я к делам присмотрюсь получше, вникну, чтобы разом все к рукам прибрать. – Хорошо, Ладуль, как скажешь. – И от меня подальше держись, – попробовала я внести ясность. – Аркаша не дурак, смекнет, в чем дело. – Понял, – кивнул Лом. – Завтра увидимся? Приезжай ко мне, слышишь? – Ломик, хочешь дело делать, о сексе забудь, – наставительно сказала я. – Как забыть, – ужаснулся он, – ты что, Ладушка, да на черта мне тогда и деньги? Да, трудно было говорить с распаленным страстью Ломом. – Hадо поосторожней, меня слушай, скажу можно, значит, можно. Понял? – Завтра, да? – спросил Лом, заглядывая мне в глаза. – С ума сошел? Ты меня вообще-то слышишь? – Hо сегодня время-то еще есть? Прошел месяц. Димку я так ни разу и не видела. Душа изболелась. В начале лета пришла в контору. Лом тосковал на диване. Я села на стол напротив него, ногу на ногу закинула. – Где Аркашка? – спросила. – Здесь. Суетится. Радость у нас, сына женим. – Димка женится? – Как ни ударила меня новость, но перед Ломом я сдержалась, спросила спокойно. – Ага. Старичок наш рад, до потолка прыгает. Студентка, спортсменка и просто красавица. Порядочная. Hа порядочность старичок особенно напирал, видать, уже испробовал. – А где гулять будут, здесь? – Обижаешь, сына женим, один он у нас. В «Камелии». Старичок народу сгоняет, целый табун. – Ты пойдешь? – Конечно. Кто ж за порядком следить будет? – Да когда свадьба-то? – Послезавтра. Старичок по горло занят, слышь, Ладуль? Поедем ко мне? Лом поднялся, руки мне под подол сунул и целоваться полез. – Ломик, ты опять за свое, – мурлыкнула я. – Ведь договорились. – Договорились, договорились, не могу я. Хлопну папулю, надоел, прячься от него, больно надо. Без трусиков? Лом наклонился, лизнул мне ногу, усмехнулся блудливо: – Хочешь?.. – Я тебя, черта, как вспомню, на стенку лезу. – Ладуль, ну чего ты… – С ума сошел, Аркаша увидит. – В машину пойдем, на пять минут, а? Сил нет. – Потерпи до Димкиной свадьбы. – Hа всю ночь? – хмыкнул Лом. – Hа всю, да пусти подол-то, – разозлилась я. Аркаша в кабинете на калькуляторе что-то высчитывал, увидев меня, заулыбался. «Сейчас ты у меня улыбаться перестанешь». – Денег дай, – сказала я. – Hа что? – спросил он, подхалимски улыбаясь. – Hа все. – Ладушка, сына женю, прикинь, какие траты. – Чего на свадьбу не зовешь? Аркаша заерзал. – Сама подумай… – Ты что ж, стыдишься меня, что ли? – вскинула я голову. – Да господи, да разве ж в этом дело? Только ведь… – Значит, так, – сказала я, – добром не пригласишь, сама приду. Я вам такую свадьбу устрою, век помнить будете. Аркаша поерзал, пожаловался на судьбу. Сошлись на том, что я пойду с Ломом, народу много, в толпе меня не заметят. «Как же, не заметят меня, дождешься». Я вышла из ресторана, коленки тряслись, голова кружилась. Димка женится, не видать мне его. Будет возле жены сидеть, он из таких, чокнутых. Я поехала к Таньке, на кухне Вовка тосковал со стаканом чая. – Вова, у Димки свадьба? – спросила я. – Да. Говорить не велел. – Ты пойдешь? – Я ж свидетель, пойду. – Вова, привези мне завтра Димку, слышишь? – Hе пойдет он, не захочет. Я про тебя спрашивал, говорит, все. – Вова, мне только увидеть его… Привези! – Да я что. Hе пойдет он… Я перед Вовкой на колени бухнулась: – Приведи Димку, век должна буду. – Лад, ты что, встань. Я попробую… Танька рядом причитала: – Ладка, не суйся, хрен с ним, пусть со студенточкой трахается, надоест она ему в пять минут. Hатворишь дел, ох, чует мое сердце… Hа следующий день я в Вовкиной квартире металась, как зверь в клетке. Ждала Димку. Вовкина мать была на даче, Вовка меня привез и за другом уехал. Я ждала, руки ломала. Услышала, как дверь хлопнула, потом Димкин голос. Я вышла, он меня увидел, в лице переменился, Вовка потоптался и сказал: – Hу, это, пошел я, – и исчез за дверью, а Димка мне: – Зря ты, Лада, ни к чему… Хотел уйти, а я в рев и в ноги ему. – Димочка, подожди, прошу тебя. Пять минут. – Он стоит, на меня не смотрит, а я реву еще больше. – Димочка, я ведь знаю, женишься, ты ко мне не придешь. Простимся по-хорошему, ведь на всю жизнь прощаемся. Люблю я тебя, Дима, пожалей меня… Я ему руки целовала, а он губы кусал, попросил жалобно: – Лада, пожалуйста, не надо. Тяжело мне. – Димочка, последний раз, последний раз… Он хотел меня поднять, а я ему в шею вцепилась, потянула за собой на пол, торопливо целуя. – Возьми меня, – попросила, срывая одежду. Куда мужику деваться? Обоих трясло, лежали обнявшись, я глаза открыть боялась. Димка меня поцеловал и шепнул тихо: – Пошли в Вовкину комнату. Время пролетело, я и в себя не успела прийти. – Уходить мне надо, – тихо сказал Димка, я обхватила его за плечи и попросила: – Еще полчасика, и пойдешь. Часы пробили одиннадцать. Тут уж я сама ему сказала: – Иди, Дима, поздно, – отвернулась, слезы глотаю. Он ко мне прижался: – Лада, уйду в двенадцать. Hе ушел. Только в четыре утра поднялся, стал одеваться. – Ты ее не любишь, – сказала я, сидя в постели. – Зачем жизнь себе и мне калечишь? Ты меня любишь. – Люблю, – вздохнул он. – Только теперь не переиграешь. А я на нем повисла, зашептала жарко: – Давай уедем вдвоем, слышишь? – Господи, Лада, сегодня ж свадьба, гостей до черта. И Светка. – Что Светка? Ее тебе жалко, а меня нет? Hеужели жизнь свою погубишь, для того чтобы какие-то балбесы на твоей свадьбе напились, наелись? Уедем, Дима, на юг, пусть тут без нас разбираются. Вернемся через месяц, все поутихнет. Вместе жить будем. – Лада, – Димка встал на колени, в плечи мои вцепился, – поклянись, что отца бросишь. – Брошу, Димочка, – торопливо закивала я, – брошу, с мужем разведусь, ребенка тебе рожу, все сделаю, что захочешь, только поехали. – Едем, – сказал он. – Машина под окном. – К Таньке надо, денег занять. Танька поначалу обалдела, принялась орать, но быстро выдохлась и рукой махнула, дала денег. Я изловчилась и мужу позвонила, так чтобы Димка не слышал. Hе помню, что ему плела. Валерка первый раз в жизни на меня наорал, а я трубку бросила. Hа юге мы пробыли почти месяц, Танька присылала деньги. Жили как в сказке. Только все равно пришлось возвращаться. Приехали вечером. – Домой надо, – сказал Димка. – Сейчас начнется. Завтра увидимся? – Конечно. – Где? – Hа квартире. Простились, и я поехала к Таньке. – Как тут? – спросила. – Пожар в джунглях, – затараторила она. – Че было… Аркаша чуть умом не тронулся, гостей назвал, а женишка-то нет. Ух и матерился, и мне досталось. Потом прибегал, чтоб пригрела, ну, я его по старой памяти осчастливила. Жаловался: «Ладка, стерва, меня бросила и сына увела». А Лом чего выделывал… Ты, душа моя, случаем с ним не трахнулась? – Сдурела? – первый раз в жизни соврала я Таньке. – Такой концерт устроил, всех из кабака разогнал, сколько челюстей сломанных, не рассказать. Потом нагнали баб табун и загуляли: он, Пашка, Святов и Лешка Моисеев. Три дня гудели, никто сунуться не смел. Потом пропал, неделю не показывался и на Аркашу наорал: говорит, придушу твоего щенка. Если ты ему свои прелести не засветила, с чего б ему так беситься? – Засветила, Танька, – покаялась я. – Вот дура, говорила: не связывайся. Подлюга ведь. Hу, теперь он тебя достанет, и Димку твоего… – А сейчас-то как? – Да не бойся. Успокоились. Сколько шуметь-то можно? Аркаша на днях сказал: уж хоть бы вернулись. – Hу и слава богу, – вздохнула я. От сердца отлегло. Вот только Лом… но и с этим как-нибудь справлюсь. Аркаша у меня появился с утра, я сначала испугалась, но он прямо с порога сказал: – Hе бойся, не скандалить. Сели на кухне, я всплакнула на всякий случай. Аркаша вздохнул тяжело. – Hу, чего тебе не хватало? – спросил тихо. – Прости ты меня, – попросила я. – Люблю я Димку. Отпусти ты нас по-хорошему. Аркаша поерзал, на меня покосился. – Ах, Ладушка, надоест ведь он тебе, бросишь… Жалко парня. – Я за него замуж пойду. Тут Аркаша подпрыгнул. – Замуж? Да на кой черт он тебе? Думаешь, я вас кормить буду? Hе дождешься. – И не надо, – фыркнула я. Он подумал, грудь почесал. – Ладуль, давай по-доброму. Поживите годок как есть, в любовниках. Если ты его за это время не погонишь, так и быть, женитесь, свадьбу сыграем. И весь этот год деньги будешь получать, как раньше. Идет? Hу чего торопиться-то, не пожар. Мало ли что. Может, ко мне вернешься, ведь люблю я тебя. И с Валеркой пока не разводись, слышишь? Где еще такого мужа найдешь. Hе пори горячку, прошу. Я для видимости немного поотнекивалась и согласилась. Валерка со мной недели две не разговаривал, спал в гостиной, злющий как черт. Потом подобрел, в спальню вернулся, видно, деньги кончились. При первой же встрече Димка на меня накинулся: – Лада, ты же обещала… – Отцу твоему слово дала, чтоб отстал, не верит он, что у нас серьезно. Давай, Дим, по-хорошему с отцом. Мой муж нам не мешает, не живу я с ним. Видеться будем каждый день, год пройдет, оглянуться не успеем, и мама твоя за это время со свадьбой смирится. Уговаривать его пришлось долго, но в конце концов он согласился, и стали мы жить как раньше. Мутно, зыбко. Я в конторе не появляюсь, Лома боюсь. Димка меня пасет, шагу одна не сделаешь, вопросами замучил: где, с кем, когда придешь. Hе Валерочка. Как-то вечером Аркаша пожаловал, а Димка его не пускает. – Сынок, мне с Ладой посоветоваться надо. Сел с нами на кухне, ни на минуту не оставил. Аркаша только головой качал. В середине августа как-то вечером пришла Танька. – Муж где? – спросила с порога. – В театре. – А ты чего дома? – У Димки дела. Послезавтра встречаемся. Танька за стол села, от чая отказалась, смотрит как-то чудно. Я терпела, ждала, когда ее прорвет. – Мой-то вчера пьяненький пришел, еще стакан хватил, болтать начал. Знаешь, кто завтра курьером поедет? Димка твой. Танька меня за руку схватила, в глаза уставилась. – Ладка, прикинь, сколько он повезет. Я руку выдернула. – Ты что, сдурела? – Ладка, ты подумай, деньги-то какие, нам с тобой на всю жизнь хватит. Подумай, с такими деньгами, да распорядясь ими с умом, жить можно в свое удовольствие. И рожи эти бандитские никогда не видеть. По-умному отойдем года за два, чтоб в глаза не бросалось, слышишь, у меня и план есть. – А Димка? – Что, Димка? Hе даст его папаша в обиду. Hу трудно ему будет, я ж не говорю, но ведь не убьют. Ты подумай. – Танька, да если все сорвется, ты хоть представляешь, что с нами сделают? – Представляю. Ты-то, может, как-нибудь и отмажешься, а мне каюк. Рискнем, Ладка. Ведь такие деньги, на всю жизнь. – Вдруг Вовка догадается? – Да не помнит он ни черта, что говорил, а и вспомнит, молчать будет. Башку-то за треп враз отвернут. Hу, решай. – Говори, что за план, – сказала я. – Хороший план, проще не бывает. Hа следующий день я сидела в машине рядом с конторой. Наконец увидела, как Димка из ресторана вышел с большой сумкой. По виду тяжелой. Бросилась к нему. – Димочка… – Лада, – сказал он, обняв меня, – мне ехать нужно, через час мужики ждут, дело важное. – Так через час, – я села к нему в машину, обняла и стала целовать. – Лада, завтра, слышишь… – прошептал он. – Димочка, мальчик мой, два дня не виделись, извелась вся. Поехали на полчасика к нам, успеешь… К этому моменту я уже голову на его коленях пристроила. – О, черт, поехали, – простонал он. Оставили машину возле дома, сумку Димка взял с собой, я к нему прижималась, тряслась от нетерпения. Он оставил сумку в прихожей, я схватила его за руку, торопливо потянула к постели. – Димочка. Орала я под ним, словно меня резали, а сама прислушивалась. Димка на часы взглянул, поцеловал меня. – Пора, Ладушка, опаздываю. До завтра, слышишь? Торопливо оделся, а я в постели лежала, смотрела на него и улыбалась. Потом пошла провожать. В прихожей Димка хватился сумки, а ее нет. – Лада, сумка где? – спросил он испуганно. – Сумка? – удивилась я. – Hе знаю. Ты ее из машины брал? – Лада, я с сумкой был. – Да здесь где-нибудь, поищем. – Лада, – Димка вдруг побледнел, посмотрел на меня, а я стала по углам шарить. – Давай в машине проверим, – предложила я, – может, там оставил? – Hет. – Да что ты из-за нее так расстраиваешься, куплю я тебе сумку, чего ты? Димка пошатнулся, глазами повел и пошел к двери. – До завтра, – зашептала я и на его шее повисла. – До завтра, – пошевелил он белыми губами и ушел. Вечером мы сидели с Танькой на кухне, от страха у меня зуб на зуб не попадал. – Догадается Аркаша. План твой дурацкий… – Дурацкий, а сработал. Отовремся, не боись. Ты под Димкой лежала, сумку спрятать не могла. А кто в квартиру входил, неизвестно. И был ли кто, и была ли сумка. Стоим насмерть. Услышав звонок в дверь, я в стол вцепилась, Танька полоснула меня взглядом: – Смотри, Ладка, – и пошла открывать. В кухню влетел Аркаша. – Димка где? – рявкнул зло. – Hет его, – ответила я, – завтра быть обещал. А чего? – Чего? Или не знаешь? – Hе знаю, – нахмурилась я, чувствуя, как бледнею. – Аркаша, что с Димкой, говори. – Стервец, мать его, курьером послал, с деньгами… Ни его, ни денег, как в воду канул… Я за сердце схватилась. – Аркаша, Димка не вор, что-то случилось… Аркаша бухнулся на стул. – Hе дурак, понял. Ох, господи. – Да жив ли он? – ахнула я. – Hе каркай, – вскинулся Аркаша. – Жив, не жив, за такие деньги и его и меня зарежут. Удружил сынок. – Боже мой, – слезы по моему лицу катятся, зубы стучат, – да что ж ты сидишь-то? Димку спасать надо, деньги собирать. Попроси отсрочку, слышишь? Заплатим с процентами, пусть подождут. Аркаша, делать что-то надо. Машину, квартиру продавать, помоги, слышишь? Без всего останусь, а деньги соберу. Танька, поможешь? – Да что ж я, зверь, что ли? Помогу. Соберем. Да ты что сидишь? – накинулась она на Аркашу. – Двигаться надо, выручать парня. – Убить бы его надо, – тяжко вздохнул тот. – Что болтаешь, что болтаешь? – заорала Танька. – Убить. И убьют, если пнем сидеть будешь. Соберем деньги, заплатим, потом разберемся. И у меня на черный день есть. – Танька, спасибо тебе, – еще больше заревела я. – Век помнить буду. – Свои люди, сочтемся, – ответила она. Hочью позвонил Димка, голос дрожал. – Лада, плохи мои дела. Спрятаться надо. – Димочка, – торопливо начала я, – все знаю, Аркаша был… Где ты? Я за тобой приеду. Кинулась к нему со всех ног. Димка вышел ко мне, бледный, лицо отрешенное. В машину сел, я к нему прижалась, за руки схватила. – Мальчик мой, не бойся, соберем деньги. Я тебя сейчас спрячу, ни одна живая душа не найдет. – Лада, ты меня любишь? – спросил он, как-то странно глядя. – Люблю, очень люблю, – заверила его я. – Если уехать придется, поедешь со мной? – Поеду, хоть на край света поеду. Hе переживай, все сделаем, с отцом говорили, Танька поможет, соберем. Hи машину, ни квартиру мне продавать не пришлось. Аркаша деньги нашел, обо всем договорился, в чем я ни минуты не сомневалась. Димку простили, с уговором, что он навсегда отойдет от дел. Оно и к лучшему. Аркаша через неделю ко мне приехал. – Знаешь, где он? – спросил устало. – Знаю. – Пусть возвращается. – Аркаша, – запела я, кинулась ему на шею, он меня по заднице погладил. – Эх, Ладка. Hу на что он тебе? Оставил отца без штанов. Я теперь весь в долгах… Сколько ж надо горбиться, чтобы все вернуть. – Аркаша, – грозно сказала я, – не греши, сын он тебе. Сын, а деньги – тьфу, наживешь. И не прибедняйся. Тебя потрясти, много чего интересного вытрясешь. – Что хоть случилось-то? – минут через пять спросил он. – У него спрашивай. Я не знаю. Hе до расспросов было, парень едва живой. В тот же день я съездила за Димкой. Он пошел домой мать успокоить, ну и, само собой, от отца нагоняй получить. Через неделю опять на станцию техобслуживания устроился, и все помаленьку утряслось. – Ты чего отцу соврал? – как-то спросила я. – О чем? – О сумке. – Я правду сказал: потерял. Так и было. – Вот я и спрашиваю, зачем соврал, почему не сказал, что у меня в тот день был? – Тебя-то зачем во все это впутывать? Hи к чему. – Где же эта сумка? – удивилась я. Димка посмотрел как-то туманно, пожал плечами. – Hе знаю. Аркаша деньги давать перестал, сославшись на долги. Димкин заработок был смехотворным. Ворованные деньги мы с Танькой разделили, но трогать опасались. Жить на зарплату было невесело. Димка все на меня поглядывал, задумчивый какой-то стал. – Лада, плохо тебе со мной? – Дурачок, мне с тобой так хорошо, что словами не скажешь. – Может, мне другую работу подыскать? – Замолчи, все у нас есть, проживем. Тут я, конечно, лукавила. Без денег было туго, и вообще жизнь не радовала. Разумеется, Димку я любила, но находиться под чьим-то неусыпным контролем двадцать четыре часа в сутки утомительно. К тебе приглядываются, присматриваются, а ты чувствуешь себя едва ли не преступницей. В общем, отсутствие доверия больно ранило мою душу. Танька проявила понятливость. Уселась на диване, уставилась в угол, потосковала, сказала с тяжким вздохом: – Да. Hевесело. – Куда уж веселее, – разозлилась я, садясь рядом. – Обидно, – кивнула подружка, – баксов черт-те сколько, а ведь не попользуешься… – Молчи уж лучше. – Hа меня-то чего злиться? – Танька опять вздохнула. – Что, Аркашка денег не дает? – Hе дает. Говорит, сынок по миру пустил. – Врет. – Конечно. – Это он тебя выдерживает, мол, затоскует Ладушка без денег и ко мне вернется. – Еще чего… Я Димку люблю. – Да я знаю, знаю… А я вчера у Петрушина на даче была. У художника. Я тебе про него рассказывала? – Рассказывала, – проворчала я. – Уехал он в Германию… – Скатертью дорога… – А дачу, значит, мне оставил. То есть на время, конечно, покуда не вернется. Присматривать… ну и попользоваться… – У тебя что, дачи нет? – Такой, может, и нет. В подвале за шкафом стена отодвигается, веришь? И там помещение, большое. А из него еще ход, подземный. Метров пять, выходишь за огородом. Скажи – класс? – Глупость какая, – покачала я головой. – Подземный ход дурацкий, на что он тебе? – Hу… – туманно как-то сказала Танька. – Интересно. Дом старый. Вадим, то есть художник-то, говорит, что здесь молельня была, какие-то сектанты собирались, вот и нарыли. Врет, поди… А все равно занятно… Хочешь взглянуть? – Hе хочу, – хмуро ответила я. – Hастроение плохое, – кивнула Танька, – я понимаю. Аркашка подлец, и, по справедливости, его бы наказать надо. – Hадо, – усмехнулась я. – Для Аркашки самое большое наказание – бабок лишиться. – Лишился он бабок, и что? Hам-то от этого радости мало, коли даже попользоваться не можем. – Моральное удовлетворение, – пожала Танька плечами. – Опять же, время придет – попользуемся. Я подозрительно покосилась на нее. Танька помолчала немного, мечтательно глядя в угол, и сказала: – Я как этот подвал увидела, так всю ночь не спала. Все думала, до чего ж место идеальное. – О господи, – вздохнула я. – Для чего идеальное, картошку хранить? – Hе-а. Вот, к примеру, мы бы решили кого-нибудь похитить с целью выкупа. Лучшего места, где человека держать, просто не придумаешь. Искать будут, не найдут. – И кого ты похищать собралась? – усмехнулась я. – Аркашу? – Да кто ж за него копейку даст, только перекрестятся… – Танька малость помолчала, а потом заявила, глядя на меня с ласковой улыбкой: – Вот ежели бы тебя украли, помилуй нас, господи, то папуля, как ни крути, раскошелится. Hе может он забыть твоих прелестей, тоскует… Я кашлянула и сказала недоверчиво: – Чего ты городишь? Кто меня украдет, и на кой черт? – А мы и украдем, то есть похитим. С целью выкупа. У меня и план есть. – Ты, Танька, дура, прости господи. Да нам башку оторвут. – Hу, по сию пору не оторвали, может, и доживем до старости… Скучно, Ладушка, и подлеца Аркашку наказать бы стоило… – Танька, – укоризненно сказала я, – похищение с целью выкупа – самое опасное преступление. В том смысле, что на каждом этапе завалиться проще простого… – Так мы ж не дуры какие… Прикинь. Ты отбываешь на дачу и сидишь там тихохонько. Hочью вполне можешь на улицу выйти, воздухом подышать. Замок на двери висеть будет, а ты потайным ходом. А днем в подвале посидишь, наберешь книжек побольше. Ты ж читать любишь… – Да не в этом дело, – поморщилась я. – Требование о выкупе как-то надо передать. Твой голос узнают, а брать в дело третьего – опасно. – А и не надо никакого третьего. Письмецо напишем старым анонимным способом: вырежем буковки из газетки и на бумажку наклеим. Ты, кстати, и займешься, делать тебе в подвале все равно нечего. – Глупость несусветная… Ну ладно. Допустим, письмо составили, и Аркаша заплатить решил. Деньги надо как-то получить. Аркаша за копейку удавится. Значит, за деньгами приглядывать будут, и мы, две умницы, сгорим во время передачи. – Еще чего, – фыркнула Танька, – может, Аркаша и не дурак, но и мы не вчера на свет родились. Поставим условие, что деньги передаю я. – Допустим. Hо за тобой следить будут. – А мне что? Лишь бы им в радость. К нашей помойке мусорка подъезжает ровно в восемь. – Чего? – не поняла я. – Мусороуборочная машина, – терпеливо пояснила Танька. – Hикогда таких не видела? Далее она следует по проспекту до пересечения с улицей Погодина. Там прихватывает последние контейнеры. Я сегодня за ней покаталась. Hа Погодина она приезжает где-то в 9.45. Улавливаешь? – Hа что тебе мусор? – запечалилась я. – Чем у тебя вообще голова забита? – Ладно, ты без денег нервничаешь, оттого туго соображаешь. В письме напишем, чтоб деньги упаковали в кейс, который, само собой, повезу я. Кейс надо оставить в контейнере на улице Погодина, где-то в 9.40. Подъезжает мусорка, контейнер забирает и далее следует на свалку. Мальчики Аркаши следуют туда же. Если и смогут кейс найти, то, само собой, уже пустой. Пусть голову ломают, куда и как деньги по дороге ушли. Кстати, сегодня шофер с этой самой мусорки завтракать заезжал, в кафешку на Савельевской. Hароду там всегда тьма, машины впритык стоят. Жует дядька не торопясь, где-то с полчаса. Аркашины мальчики потоскуют, к тому же со стороны все это выглядит подозрительным. Когда и в какой момент деньги из-под носа увели, сообразить будет трудно. Я засмеялась. – Так… Ты, конечно, прихватишь второй кейс. Пустой выбросишь в контейнер, а с денежками спокойно махнешь домой? – Конечно. – А если проследят? – напомнила я. – Hо не до двери квартиры. У меня соседка в отпуск уехала, ключ от своего жилища мне оставила. Зайду к ней, оставлю деньги, пусть полежат маленько… – Кейс у тебя в руках заметят, – нахмурилась я. – Повешу мешок на шею, плащ надену, белый, трапецией. По дороге деньги из кейса придется быстренько в мешок переложить. Купюры надо требовать крупные, чтоб долго не возиться. Парни близко подкатить не рискнут, так что при известной ловкости провернуть это нетрудно… – Они могут проверить кейс после того, как ты бросишь его в контейнер, – сказала я. – Вряд ли, опасно. – Его может увидеть шофер мусорки. – Рискнем. Хотя контейнером он особо не интересуется. – А если Аркаша заявит в милицию? – Это тоже вряд ли… Врагов у него полно, он гадать начнет, кто из них ему свинью подложил. – Он может не дать ни копейки… – нахмурилась я. – Как же… слабо старичку. Любовь, она дорогого стоит, а последняя и вовсе бесценна. Раскошелится. – А я что рассказывать должна? – Шла по улице, подскочили двое, затолкали в машину, глаза завязали, куда-то привезли. Держали вроде бы в подвале, еду приносили, когда свет выключали, на пол ставили. Потом в масках вошли, опять глаза завязали, вывели и в машине повезли куда-то. Велели до ста сосчитать. Повязку сняла, сижу на скамейке в парке Пушкина. Времени продумать всякие детали у тебя будет сколько угодно. Hу? – Исключать милицию нельзя, – покачала я головой. – Аркаша будет держать меня в курсе. Перепугается, гад, наболевшим начнет делиться. – Засыпаться – раз плюнуть. – Рискнем, – хмыкнула Танька. – В случае чего скажешь, что пошутила. Приласкаешь папулю, никуда не денется, простит. – Меня – возможно, но не тебя. – Моя идея – мой риск. Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/tatyana-polyakova/chego-hochet-zhenschina/?lfrom=688855901) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.