Пироги

На полатях, за занавеской, ещё темно, но утренний свет уже пробивается сквозь видавший виды ситец. Сквозь ситец пробивается и запах, лучше которого нет на свете: бабушка затворила тесто. Слышно, как она, что-то бормоча себе под нос, осаживает его в эмалированном ведре.

- Вовкай! Слазь оттуда, а то сгоришь! Да к Максимовым сбегай. Молока мало, - громко говорит она. Сложенные в штабель большие поленья она разжигает берестой и длинной кочергой на деревянной ручке отправляет в печную утробу.

Нехотя сползаю с печи и бегу на двор, надрав по пути мягкого влажного от росы клевера.

- Ну, где ты там! – торопит меня бабушка. Она уже стоит на крыльце с алюминиевой таркой и мелочью в кулаке.

Для мальчишки двести метров - не дистанция. Обегая пруд, с опаской глянул на покосившуюся древнюю избушку, в которой жила такая же древняя старушка. Мы её боялись – натуральная Баба-Яга, всегда в чёрном.

Во дворе у Максимовых хозяйка кормила телятю хлебом, размоченным в молоке. Я и сам обожаю такое лакомство. Нальёт бабушка в эмалированную миску молока, накрошит душистого белого хлеба, а я уплетаю за обе щёки.

Однажды я вот так побежал за молоком… и не добежал. Поэтому обратный путь я проделал не так резво.

В избе тепло пахнет тестом. Улучшив момент, я захватываю из кадушки кусочек ароматной сдобы.

Гудит печь и гудит самовар. Он стоит на специальной табуретке, а его приставная труба с ручкой уходит в дымоход.

Когда самовар забурлит, затрясётся, бабушка обхватывает его полотенцем и ставит на стол, на поднос. На столе конфеты-подушечки, соевые батончики, сахар-рафинад, а рядом щипцы для колки твердых кусочков сахара.

Бабушка снимает крышку самовара, аккуратно опускает в кипяток завёрнутые в марлю яйца и накрывает их крышкой. Из видавшей виды жестянки со слоном и двойной крышкой она насыпает в заварной чайник чай, заливает кипятком из самовара и утреннее чаепитие начинается:
Бабушка степенно наливает горячий чай в чашки, остужает его, переливая в блюдце и, прихлёбывая, пьёт маленькими глоточками, не забыв сунуть в рот любимую карамельку-подушечку. Я, как маленькая обезьянка, подражаю ей…

Варёные яйца она вынимает из самовара, остужает их в холодную воде и деловито берётся за начинку для пирогов…

Напившись чая, я иду в огород ловить блестящих, как бусинки, темно-синих жучков, которых мы называли слониками. Их полно на листьях хрена.

- Вовкай. Сходи в огород. Лука надёргай. Потом будешь своих жучков ловить. Заодно, на картошке посмотри. Вот ведь напасть заморская!

- Хорошо, бабушка! – кричу я уже с крыльца.

Надёргав лука, я приношу его на кухню, а пока бабушка не опомнилась, мчусь в соседский малинник.

По большому счёту, этот малинник нужен был его хозяйке, как ежу футболка. Потому что, в её возрасте, она бы просто застряла  в этих дебрях и никогда  не выбралась из них.

Процесс в самом разгаре. Печь протопилась, раскалилась, а у бабушки уж всё готово. Она смазывает противень маслом при помощи кисточки из птичьих перьев, выкладывает на него рыбу, лук и накрывает тестом и снова смазывает пирог маслом для золотистой корочки. Следом в печь идут лепёшки, густо смазанные картошкой со сметаной, пироги с луком и яйцом, пироги с ягодами.

Рядом с печкой стоит ведро на высоких ножках и плотной крышкой. Бабушка тщательно удаляет все угли из печи и ссыпает их в это самое ведро. Угли задыхаются, и потом бабушка кипятит на них чай в самоваре. Положит угли в его топку нарежет туда же лучины, подожжет - и к дымоходу.

В очищенную от угля печь она отправляет сразу все пироги, а в придачу чугунок со щами, да чугунок с молоком.

Одному Богу известно, как она ловит момент, когда пироги дойдут.

Солнце взялось за свои дневные труды, а у бабушки все готово, и её старая изба пахнет теплом, уютом… и вкусными пирогами. А вечером придут соседки попить чая, закусывая изюмом из блюдечка, посудачить, да перекинуться в «дурака».